VIII. История английского парламента в средние века. Историю постепенного роста парламента нам придется начать с того отдаленного периода, когда англо-саксы жили еще на континенте Европы и имели учреждения, общие с другими германскими племенами. Заслуга Фримана состоит в сведении к германским началам основных черт английской конституции, заключающихся в том, что с древнейших времен и по настоящее время власть короля ограничена народным собранием и советом старейшин. Фриман показал, что еще в эпоху Тацита появились в Германии зародыши тех форм политического устройства, развитие которых представляет нам история любого из народов немецкого племени и в частности англичан. В Тацитовской „Германии“ мы находим упоминание о том, что все дела ведаются не одним королем, а при участии народного собрания и совета старейшин („De minoribus rebus principes consultant, de majoribus omnes“, гласит известный текст). Право обсуждения вопросов, касающихся деятельности администрации, принадлежит не кому иному, как совету старейшин, представителям будущей германской аристократии. Этот совет встречается одинаково, как в тех государствах, где существует королевская власть, так и там, где королевск. власть еще не сложилась и место ее заступает герцог (dux). Что эти два вида государств известны были древним германцам, свидетельство тому мы находим у того же Тацита. Королевская власть имеет наследственный характер, герцогская же — выборный: герцогам поручалось временное военное предводительство. Основные начала германской конституции раскрываются более обстоятельно при изучении вопросов, подлежащих ведомству народного собрания. „Германия“ Тацита приводит нас к заключению, что важнейшие дела подлежали обсуждению всего взрослого населения; ведомству народного собрания принадлежали так. обр.: уголовная юстиция, решение вопросов о войне и мире, заключение договоров с другими племенами, выбор герцогов (военных предводителей) и других народных властей. — Если от Тацитовой „Германии“ мы перейдем к тем немногочисленным источникам, которые дают нам возможность познакомиться с древнейшим устройством англо-саксов, то мы найдем в них воспроизведение тех самых черт, которыми Тацит характеризует быт тех германских племен, у которых существовал совет старейшин и народн. собрание и не развилась еще королевская власть. Церковные писатели, говоря о Генгисте и Горсе, называют их не королями, а герцогами (сатрапами). В хрониках, в том числе в „Истории“ Беды, встречается категорическое заявление, что англо-саксы в это время не имели еще королей и что единственными представителями верховной власти у них были лица, которых они обозначают всеми теми наименованиями, с которыми связано понятие „dux“. Эти народные предводители носят еще вполне выборный характер; избрание их зависит от собрания того военного люда, которым они предводительствуют. Беда пишет, что герцоги пользовались своею властью во все время военного похода; в остальное же время они сливались с прочим населением. Фриман поэтому прав, утверждая, что королевская власть в Англии — явление позднейшего времени и что в англо-саксонские времена можно указать на период, когда ее не существовало. И это справедливо по отношению не к одним англо-саксам. И у других германских племен было то же, напр., у лангобардов. Лангобарды вскоре не пожелали, однако, управляться герцогами и, по образцу других германских племен установили у себя королей. Это прямо говорит их летопись: nolentes jam esse sub ducibus, reges sibi… statuerunt. До существования еще гептархии, когда Англия была заселена враждебными друг другу народностями, в любом из англо-саксонских государств можно было найти, рядом с герцогом, особое народное собрание, в котором принимали участие все могущие носить оружие и все лица, близкие к королю. Но поголовное присутствие всех полноправных воинов в народном собрании делается с течением времени неосуществимым; оно фактически возможно лишь при незначительном протяжении королевства. У англо-саксов начинает совершаться так. образ. тот же процесс, который можно проследить в жизни любого из германских племен; это — замена народного собрания собранием государственных вельмож, мудрейших служилых людей, „витенагемотом“. Фриман неправ, когда говорит, что в течение всего англо-саксонского периода витенагемот продолжал оставаться собранием всего населения, способного носить оружие. Из законов Ины можно заключить, что законодательные постановления были принимаемы не в собрании возмужалого населения королевства, а в собрании одних только мудрых танов — „витанов“ (от слова тан — член служилого сословия — и корня wit, уцелевшего в английском прилагательном witty — остроумный). Тот же самый процесс постепен. устранения народа от пользования политическими правами и сосредоточения этих прав в руках меньшинства служилого сословия стал совершаться с ускоряющеюся быстротою, когда семь отдельных королевств слились в одно англо-сакское королевство (при Эгберте в период времени от 800 по 836 г.). Последствием этой политической централизации было усиление королевской власти, наглядным образом сказавшееся в замене композиций, платимых за правонарушения, направленные против короля, уголовными карами. Начиная со времен Ины, возникает понятие государственной измены, за нее виновный отвечает жизнью и всем имуществом. В то же время мы становимся свидетелями постепенного расширения королевского мира. Начиная с Эдмунда, короли принимают заимствованные с континента наименования „императора Альбиона“ или „короля всей Британии“. Начиная с VIII в., мы уже слышим об их короновании и помазании. При помазании на царство короли приносят присягу, которой обязуются охранять церковь, заботиться о сохранении мира и карать всякое грабительство и всякую несправедливость. Начиная с Эдмунда, в ответ на королевскую присягу, подданные приносят ему присягу в верности; они обязуются не подымать с ним несогласий или споров (тайных и явных), любить то, что он любит, и не желать того, чего бы он не желал. Эта присяга не безусловна; принимающие ее выговаривают выполнение королем всего, что было обещано им в тот момент, когда приносящие присягу пожелали сделаться его, короля, людьми и следовать его воле, как своей собственной.
В период существования единого англо-сакс. королевства о народном собрании нет более и помину. Место его занимает собрание высших вельмож государства, собрание всех тех, кого угодно будет пригласить королю и кто принадлежит к одной из следующих категорий: архиепископов, епископов, аббатов, членов служилого сословия, или танов. Устранение народа в это время от дел не есть особенность англо-сакс. государства; оно встречается на протяжении всего континента Европы. Фюстель де-Куланж прекрасно показал развитие этого же процесса во Франции при Меровингской и Карловингской династиях; он выступает в принижении Мартовских и позднее Майских полей до одного лишь выслушивания народом постановлений (капитулaриев) королей и их ближайших советников. — Что касается до того, какие дела ведал англо-саксонский витенагемот в период образования единого англо-сакс. королевства, то для суждения об этом грамоты и хроники дают нам обильный материал. Витенагемот имел прямое участие в законодательной деятельности. Связан ли был король при издании законов обязательством получить на них согласие витанов или нет, сказать не можем; но он был поставлен в необходимость искать их совета. В законах отдельных королей англо-саксов упоминается „о совете и согласии витанов“, точь в точь, как в меровингских и каролингских капитуляриях говорится о „consilio et consensu sacerdotum et optimatum“; законодательные функции витенагемота распространяются как на вопросы светского, так и церковного законодательства. Редакция как предварительных проектов, так и окончательных решений, принадлежит в этом последнем случае духовным членам совета. Но не по отношению к одной законодательной деятельности витенагемот является руководителем короля. Он дает свое согласие и на передачу участков фолькланда во временное и пожизненное пользование частным лицам (впоследствии его участие признается нужным только в интересах публичности самой передачи). Витенагемот имел также те права, какие принадлежат верховному судилищу. Хроники не оставляют ни малейшего сомнения на этот счет. В англо-сакс. грамотах мы находим также указание на тот факт, что границы двух спорящих между собою церквей определялись собранием служилых людей. Витенагемот является далее верховным совещательным органом в делах административных. Без него король не принимал ни одной важной меры. Так, христианство введено королем Нортумбрии с согласия витенагемота. Рядом с вышеуказанными правами витенагемот пользуется и такими, как низложение королей и возведение их на престол. Такой порядок был известен не в одной Англии. И в России долгое время начало родового преемства в занятии стола было ограничено избранием вечем кого-либо из членов привилегированной династии Рюриковичей. Этот порядок продолжал держаться и на континенте Европы в течение всего меровингского периода. Избрание короля членами витенагемота ограничено было одним требованием, чтобы избираемое лицо принадлежало к привилегированному роду, который дал уже стране целый ряд правителей. В течение всего англо-саксонского периода мы постоянно встречаемся с фактом избрания королей всем собранием витанов. Оно же сосредоточивает в своих руках и право их низложения. В документах того времени можно найти не одно свидетельство на этот счет, напр., упоминание о низложении витанами Этельреда. Из всех перечисленных выше прав витенагемот непрестанно пользуется, впрочем, одним лишь правом участия в законодательстве; остальные предоставляются ему слабыми королями и отымаются у него сильными.
Король и аристократическое собрание — вот те два учреждения, с которыми мы в состоянии познакомиться на основании англо-саксонских грамот. Рядом с ними существовали и индивидуальные органы власти, но о них грамоты не говорят ни слова, за исключением разве того, что каждое ведомство имело своего особого управителя (герефу).
От англо-саксонского периода перейдем теперь к норманскому и укажем характер тех изменений, какие были внесены в англо-саксонскую систему управления фактом иноземного завоевания. Историки при решении этого вопроса расходятся между собою. Фриман утверждает (не основываясь, однако, на положительных данных), что в норманск. период англо-саксонский витенагемот продолжал существовать. Встречаются лишь случаи временного неиспользования самим витенагемотом своих прав. Гнейст, напротив того, говорит, что о витанах не слыхать вовсе в этот период; о них речь заходит разве только при описании дворцовых церемониальных приемов, повторяющихся три раза в год. Среднее мнение между обоими представлено Стебсом; заключается оно в том, что витенагемот продолжает существовать в норманский период, но по обстоятельствам, не зависящим от воли правителя и порожденным рознью между норманской аристократией и покоренным населением, он перестает собираться. В хрониках, которые говорят о завоевании Англии Вильгельмом, мы встречаем заявление о том, что три раза в год Вильгельм надевал на себя царскую корону: на пасху — в Винчестере, на пятидесятницу — в Вестминстере, на рождество — в Глостере, при чем присутствовали все majores homines — архиепископы и епископы, аббаты, таны и рыцари. С этими „старейшинами“ (majores homines) король сплошь и рядом советовался о делах. Собрание витанов имело совещательный характер; на это указывает и самое его наименование: „большое совещание“ (magnum consilium). Как совещательный орган, оно не ограничивало воли короля. Оно не отличалось в то же время ни периодичностью своего созыва, ни определенностью состава. Иногда его совсем не созывали, на что имеются свидетельства норманского летописца. Король, несомненно, имел возможность действовать и без совета своих витанов, но считал более удобным призывать ближайших вельмож к подаче мнений о важнейших делах государства, когда речь, по выражению современников, шла de necessariis rebus, „о необходимых вещах“. Насчет того, какие дела ведало это собрание и каков был его состав, проф. Гнейст говорит, что король мог призывать на это собрание кого ему было угодно. Но в этом вопросе легче согласиться с Стебсом, который думает, что в состав собрания могли входить лишь непосредственные ленники короля. Вильгельм I потребовал на собрании в Солсбери (1086 г.) принесения ему присяги от всех своих ленников, которые и были налицо в этом собрании. К присутствию призываемы были также и представители от королевских городов, Лондона и Иорка. Представительство городов начинается, таким образом, с представительства тех, которые расположены были на королевских доменах. Остальные города приобрели это право позднее, именно с тех пор, как бароны и графы сочли выгодным призвать и их к участию в делах страны. Характер функций совета, именуемого летописцами „большим совещанием“, один из них, Вильям Мальмесберийский, определяет словами: „толковать о важнейших делах королевства“ (de necessariis regni tractaturi). Собрание имело право выслушивать предложения короля о создании новых податей, что не мешает, однако, тому, что мы встречаемся и с единичными фактами произвольного обложения королем народа, помимо всякого согласия совета. То же собрание пользовалось совещательным голосом при обсуждении постановлений, принятых королем для изменения общего земского права; ограничивать же законодательную инициативу короля оно не могло. Далее, собрание осуществляло ряд функций судебного характера: суд в случаях государственной измены, в случаях столкновений гражданского характера между двумя церквами или епископиями и пр. принадлежал ему. В силу продолжавшего держаться старинного правила, что король избирается, выбор его для формы также сохранен был за великим собранием. Англо-саксонский витенагемот продолжает держаться таким образом, как говорит Стебс, но на правах совета, лишенного всякого реального значения, всякого непосредственного влияния на законодательство, администрацию и налоговое обложение.
По мере принижения законодательного собрания до роли совещательного учреждения, заведывание центральными делами страны сосредоточивается в руках королевской курии (тесного совета), учреждения, которое мы встречаем на протяжении всего континента Европы (в России — Боярская дума). „Curia Regis“ Англии есть то учреждение, из которого развилась Верхняя палата, а путем постепенного выделения функций и вся высшая судебная администрация королевства (суд королевской скамьи, суд общих тяжб). Из Curia Regis вышло и высшее финансовое учреждение страны, палата казначейства, Exchequer. На изучении Curia Regis необходимо, таким образом, остановиться всякому, кого интересует генезис в Англии административных, судебных и законодательных учреждений. В состав королевской курии входят все высшие чиновники королевства. Важнейшие функции власти сосредоточиваются в руках следующих придворных чиновников: верховного юстициария всей Англии, собственно королевского наместника, сенешала всей Англии (старшего королевского конюшего), верховного камергера, верховного конетабля (начальника над милицией), верховного маршала (второй после конетабля в начальстве над милицией), канцлера (на первых порах не более, как королевского нотариуса), казначея. Таковы те лица, которые в то время являлись высшими исполнительными органами государственной власти. При создании этих придворных должностей норманские короли не имели в виду перенесения на английскую почву того, что возникло в Нормандском герцогстве и что было в свою очередь сколком с тех учреждений, которые развились в Карловингской монархии. Вместе с отправлением высших дворцовых должностей, указанные лица заведывали и государственными делами; эти последние функции считались как бы дополнением к придворной службе. Впрочем, на одну должность из перечисленных нами можно указать, как на должность с исключительно государственным характером; это должность верховного юстициария всей Англии, которому король, в случае своего отсутствия, передавал все свои функции и все свои права. Верховный юстициарий — регент королевства в отсутствие короля. Все вышеисчисленные должности, за исключением должности юстициария и казначея, становятся со временем феодальными и наследственными, при том почетными должностями, а действительное отправление обязанностей, с ними связанных, поручается новым чиновникам с более скромными титулами: второго камергера, хлебодара, винодара, начальника кухни и пр. Многие из этих должностей в свою очередь становятся наследственными и служат основанием для развития новых аристократических родов.
Таковы те лица, из которых прежде всего состояла Curia Regis. Это — чисто придворные чиновники. Короли имели полное право расширять состав курии, могли призвать в нее и непридворных, лиц, отличающихся административною опытностью или получивших известное юридическое образование, способных поэтому отправлять обязанности судьи. Число лиц, призываемых в Curia Regis, не было так. обр. точно определено. То же надо сказать относительно характера ее функций; разделения властей нимало не имелось при этом в виду. Предметы ведомства Curiae Regis — самые разнообразные: чисто судебные, фискальные, контроль не только за королевскими чиновниками в провинциях, но и за лицами, наделенными вотчинной полицией и судом. Как орган административный, Curia со времени Генриха I получила название корол. казначейства, название, которое одновременно мы встречаем и в Нормандии. Обстоятельство это заставляет многих писателей высказываться в том смысле, что этот институт возник в Англии благодаря перенесению на остров норманских порядков. Как бы то ни было, вызвано ли было учреждение казначейства и в Нормандии, и в Англии единством условий, одинаковыми потребностями жизни, или английская Curia Regis, и одновременно Exchequer (казначейство), возникла благодаря перенесению ее в Англию норманами, в руках ее, как казначейства, сосредоточилось заведывание всею финансовою администрациею. Древнейший из трактатов о казначействе, обязанный своим составлением одному из епископов времен Генриха I, обстоятельно знакомит нас с составом этого учреждения и разделением его на две палаты. Первая заведывала приемом денег из графств: здесь взвешивались все деньги, доставляемые начальниками отдельных графств, а также все суммы платежей, производимых патримониальными владельцами; после взвешивания они поступали на хранение в то же казначейство. Вторая палата имела характер контрольного учреждения и заведывала счетоводством. Сюда все чиновники обязаны были представлять свои счета, и здесь происходила их проверка. Эта часть королевского казначейства не что иное, как счетная палата. Она существовала и во Франции, со времени Людов. Св., ее заводят у себя также правительства Анжу, Лангедока и др. провинций. Создание такой палаты вызывается необходимостью, почему и трудно допустить простое перенесение этого учреждения с континента на английскую почву.
В королевской курии мы находим и комитет чисто судебный. Это зародыш будущих верховных судов. Первым выделяется суд королевской скамьи. Он вполне организуется во времена Генриха II. Пять членов большой королевской курии объявляются постоянными верховными судьями всей Англии. Этим пяти лицам, к которым присоединяются еще три секретаря, предоставляется заведывание делами уголовного и полицейского характера, а также наложение штрафов и производство конфискаций. Дела, подлежащие этому суду, носят название „placita coronae“. Обыкновенным наказанием за них является уплата денежных штрафов (amerciaments) и конфискация имущества.
Королевской курии, в смысле собрания всех сановников, принадлежит еще целый ряд функций, — надзор за деятельностью патримониальных владельцев, шерифов графств и пр. В этом отношении англ. Curia Regis не отличается ничем от совета любого из континентальных государств Европы. Так, напр., в Карловингской монархии из членов „Королевской Курии“ вербовались те „missi dominici“, которые посылаемы были в провинции для контроля за деятельностью отдельных органов управления. Во время Людовика Св. они возрождаются под именем „реформатёров“ и „контролеров“. Под наименованием разъездных судей мы встречаемся с чем-то подобным в Англии; разъездные судьи назначаются королем и его „тесным“ советом. Они вербуются из лиц духовного и светского звания. При посылке их для ревизии отдельных графств, им на первых порах предоставляется исполнение административных функций, контроль за местными органами управления, а позднее обязанности чисто судебного характера. Эти путешествующие судьи ведают все те дела, которые местными властями были оставлены без рассмотрения или требовали пересмотра.
Curia Regis является также апелляционной инстанцией и верховным уголовным судом во всех случаях государственной измены. Корол. курия ведает и все дела о столкновении светской и духовной подсудности. Она является и совестным судом, который до сего времени продолжает держаться в Англии в форме суда канцлера, руководствующегося при разбирательстве дел правилами справедливости, выработанными в течение тысячелетия путем судебной практики. Лорд-канцлер в праве решить дело, и не придерживаясь буквы закона.
Этой по необходимости сжатой характеристики достаточно, чтобы оправдать следующий вывод: в норманский период по своему государственному устройству Англия мало чем разнится от континентальных государств с их единодержавием и сильной администрацией. Коллегиальные учреждения англо-саксов принижены были до роли совещательных, что имело место и на континенте. Майские поля Карловингов ведь являются тенью тех народных собраний древней Германии, которые описаны Тацитом. Фюстель-де-Куланж прав, когда говорит, что Мартовские и Майские поля потому лишь удержались, что, при отсутствии печати, личное участие народа на военных смотрах было лучшим моментом для обнародования закона. За исключением этих функций они не имели других. Развитие английских учреждений идет на первых порах тем же путем, что и в любом из континентальных государств Европы. По отношению к высшему управлению сходство особенно велико: и на континенте имеет место сосредоточение финансовых, административных и судебных функций в руках тесного совета, члены которого прежде всего придворные чиновники. Они постепенно становятся контролирующими властями по отношению к местным учреждениям. На этом останавливается развитие английских учреждений в норманский период. Чтобы проследить постепенный переход королевской курии в верхнюю палату парламента и привлечение в нее депутатов от графств и городов, нужно перейти к эпохе Иоанна Безземельного.
Как указано в статье 12-ой Великой Хартии Вольностей, король обещает, что выкупы от несения воинской службы (scutagium) и денежные пособия (auxilia), платимые королю, как верховному сюзерену, за известными изъятиями, установленными феодальным обычаем, не будут впредь взиматься с подданных иначе, как в силу постановления общего совета короля. В этот общий совет входят, во-первых, весь состав прежнего большого совета, т. е. архиепископы, епископы, аббаты, графы и бароны, призываемые личными письмами короля за его печатью, а, во-вторых, все прочие „мелкие“ держатели земли в непосредственной зависимости от короля, т. е. его прямые вассалы; так как их много и все не в состоянии найти места в совете, то они призваны посылать уполномоченных от графств. Король дает шерифам письменные приказы, так называемые „writs of summons“. В них говорится, что такого-то числа и в таком-то месте должно быть созвано шерифом собрание всех, кто держит землю непосредственно от короля, для выбора уполномоченных. Призыв заключает в себе указание на повод к собранию Совета и должен быть издан за 40 дней до намеченного срока. В назначенный в призывном письме день следует производство выборов, в каком бы числе ни явились созванные. На выборных собраниях вначале не присутствуют еще второстепен. владельцы, т. е. те, кто держит землю не непосредственно от короля, а от его прямых вассалов. Только в 1254 году представительство от свободных владельцев, без различия прямых и второстепенных вассалов, становится совершившимся фактом. Когда же в 1265 году, во время новой усобицы, глава восставшей против Генриха III партии баронов — Симон де-Монфор — призвал в Совет и депутатов от городов, Совет становится тем собранием лордов и общин, приглашаемых к совместной деятельности с королем, каким является, по определению английских юристов, парламент. Созывая свой первый „образцовый“ парламент в 1295 г. в том самом составе, в каком он революционным путем был собран в 1265 г., Эдуард I тем самым санкционирует этот порядок. И, действительно, во всех последующих парламентах мы находим, в общем, те самые элементы, которые присутствовали в нем в 1265 и 1295 гг.
На всем протяжении европейского материка каждое сословие — духовенство, дворянство и горожане — голосовало отдельно. В одной только Англии мы встречаемся с противоположной практикой: до половины XIV века все сословия заседают совместно; в это же время происходит разделение на две палаты, и депутаты от городов сходятся с депутатами от низшего дворянства в палате общин, а высшее духовенство начинает заседать с главами аристократических родов, королевскими судьями и некоторыми высшими сановниками в палате лордов. Что касается до низшего духовенства, то оно с XIV столетия перестает посылать депутатов в палату общин и вотирует свои субсидии, или денежные пособия казне, на самостоятельных собраниях, так называемых „конвокациях“. Таким порядкам наступает конец не ранее 1664 года, когда члены духовенства, наряду с прочим населением, начинают участвовать в выборе депутатов от графств.
В отличие от современного представительства, которое построено на мысли дать определенному в законе числу жителей возможность иметь, по крайней мере, одного выразителя его нужд и желаний, которое, друг. словами, стремится к установлению пропорционального отношения между числом населения и числом представителей, средневековая система построена на мысли, что каждая корпорация — будет ли то графство или город, — призываемая королем к посылке уполномоченных в парламент, должна иметь одинаковое их число; оно не должно быть меньше двух, так как при таком условии можно избежать того, чтобы вследствие случайности — неприбытия в срок, болезни или смерти избранного — графство или город не оказались без всякого представителя в парламенте.
Спрашивается, как выбираются графством и городом посылаемые ими уполномоченные?
Многие историки и государствоведы не раз высказывали ту мысль, что история избирательного права есть история постепенного понижения, а затем и полного упразднения ценза, что эта история открывается повсеместно более или менее высокими имущественными ограничениями. В настоящее время вопрос может считаться решенным и при том в диаметрально противоположном смысле: ряд блестящих исследований по истории избирательного права (Пико во Франции, Гомершама Кокса в Англии) неопровержимо установили тот факт, что избирательного ценза в раннюю эпоху не существовало. Об отсутствии его в Англии мы можем заключить по содержанию тех призывных писем (writs), которые отправляемы были шерифам от имени короля канцлером. В них говорилось: „так как мы (король) решили собрать в Вестминстере парламент, на который мы позвали личными письмами нашими архиепископов, епископов и т. д., графов, баронов и всех тех, кто держит землю в непосредственной от нас зависимости, то повелеваем тебе собрать свободное население графства на ширгемот (собрание графства) и здесь распорядиться, чтобы от ширы посланы были в наш парламент два лучших и наиболее проникнутых законностью человека (meliores et legaliores homines)“. Должны ли быть эти meliores et legaliores рыцарями или только свободными людьми (liberi homines) — этого призывные письма определенно не говорят. Таким образом, на выборы приглашалось все свободное население. Правда, бывали случаи, когда шериф решал, что никто лучше его самого не сможет указать meliores et legaliores homines графства, и потому брал на себя „труд“ их избрания, но тогда ему напоминали, что он не имеет на это никакого права и что повторение подобного случая „облегчения“ избирателей от падающей на них „тяжести“ может повлечь для него, шерифа, весьма неприятные последствия…
Равным образом, и по отношению к городам мы не вправе утверждать, что избрание депутатов с самого начала было сосредоточено в руках одной буржуазии, в руках выборных от гильдий. Мы знаем, что в раннюю эпоху города управлялись еще демократическими „общими советами“ — городским вечем, ведавшим всеми делами и посылавшим, между прочим, и депутатов в парламент. Надо сказать, что право посылки их принадлежало одним так называемым „королевским сити и бургам“ — т. е. городам, которые могли сослаться на то, что они получили в прошлые годы королевское приглашение (writ) прислать в парламент своих представителей. Подобно тому, как каждое графство — независимо от числа жителей и пространства, им покрываемого, — посылало двух депутатов, так и сити и бурги посылали каждый по два представителя.
Когда же впервые возникает мысль об избирательном цензе и круг избирателей ограничивается лицами, обладающими недвижимым имуществом определенного размера? Надо сказать, что выборы депутатов являлись с точки зрения населения одной из многочисленных повинностей. Другой — еще более тяжелой — было участие в комиссиях присяжных заседателей. Я уже говорил, что в Англии присяжные призываются не только для решения уголовных и гражданских дел, но и для участия в следствии и составлении обвинительного акта, а равным образом и при открытии клада или мертвого тела. При необходимости перемещаться на большие расстояния (в тот пункт, где происходили сессии уголовного и гражданского суда), служба присяжного была крайне обременительна для неимущих слоев населения. Немудрено, что уже в царствование Эдуарда III мы находим в протоколах парламента многочисленные указания на представляемые в палату общин петиции, в которых жители графств заявляли, что многим из них не по силам участие в комиссиях присяжных заседателей, что они часто не имеют необходимых средств на покрытие путевых и продовольственных издержек, что несение этой обязанности отрывает жителей от дел и что поэтому они ходатайствуют перед парламентом и королем об освобождении от участия в комиссиях присяжных хотя бы тех, кто не является „свободным собственником“ (фригольдером), получающим определенный доход, именно 40 шиллингов, с своего недвижимого имущества. Ходатайства населения были приняты во внимание и был издан закон, в силу которого к несению присяжной службы стали призываться лишь свободные собственники, имеющие не менее 40 шиллингов чистого дохода. Об этом законе и вспомнили в XV столетии, когда со стороны более зажиточного населения были заявлены жалобы на то, что на выборы депутатов являются толпы малоимущих людей, шумные крики которых заглушают „благоразумные“ голоса людей состоятельных, и ставленники толпы сплошь и рядом попадают в палату общин. Это „прискорбное“ обстоятельство побудило парламент в 1430 году, в царствование Генриха VI, распространить правило, освобождающее лиц, не имеющих 40 шиллингов чистого дохода с свободной собственности, от несения присяжной службы, — и на выборы от графств в палату общин; закон 1430 года освободил неимущие слои населения от „обязанности“ являться в избирательные собрания и тем самым отстранил их от влияния на состав нижней палаты.
Параллельно с этим ограничивается круг избирателей и в городах. Я уже имел случай указать, что история английских городов имеет то общее с историей городов на континенте, городов Франции, Германии и Италии, что в них управление постепенно перешло из рук городского веча в руки тесных городских советов, т. е. что порядки демократические постепенно уступили место порядкам олигархическим. Английские короли, вечно нуждаясь в деньгах, охотно принимали предложение городов заменить все денежные сборы в пользу королевской казны определенной суммой, вносимой городскими властями, при чем города получали полную свободу самоуправления. Так как уплата этой определенной суммы сплошь и рядом могла производиться только людьми зажиточными, т. е. членами гильдий, то заключение подобных договоров, наряду с некоторыми другими причинами, повело уже в XIV и XV стол. к захвату тесными советами, составленными из представителей гильдейской знати, прав, принадлежавших ранее городскому сходу. В состав торговой гильдии, так наз. gilda mercatoria, входили не одни купцы, но и зажиточные ремесленники. Гильдия принимала на себя обязанность уплаты королевскому казначейству следуемой с города суммы налогов и тем самым приобретала право решать вопрос, в какой форме город должен быть обложен для покрытия этой суммы. Естественно, что решение такого важного вопроса повлекло за собой перенесение в руки представителей торговой гильдии решения и всех остальных вопросов городского управления, а равным образом и избрания двух депутатов в парламент. Ранее всего новые порядки установились в Лондоне: уже в XIV веке власть переходит в сити в руки городского совета, состоящего из представителей наиболее старинных и зажиточных цехов, так наз. „ливрейных компаний“. В XIV и XV столетиях порядки Лондона распространяются повсеместно. Городские, или „тесные“, советы пополняются путем кооптации, что ведет к полному господству плутократии.
Таким образом, уже в XV в. и в графствах, и в городах широкие массы населения устраняются от участия в посылке депутатов в палату общин.
Как было отмечено, в царствование Эдуарда I окончательно установилось правило, что в нижней палате должны заседать не только представители от графств, но и депутаты от городов. Это правило получило признание в 1295 г., когда мы впервые видим в парламенте представителей от 120 сити и бургов Англии. Число представленных городов со временем пало. Некоторые города не раз воздерживались от посылки депутатов в виду того, что последним приходилось платить жалованье, а это влекло за собою увеличение местных издержек. В XV столетии по меньшей мере 15 бургов из прежних 120 вовсе не посылают от себя депутатов.
Обращаясь к изучению хода развития парламентских вольностей, мы прежде всего должны отметить, что при Эдуарде I было раз навсегда признано, что никакие сборы немыслимы иначе, как под условием согласия на них депутатов от общин, а равно и членов светской и духовной знати. Это правило проводится статутом 1297 г. De tallagio non concedendo. Изданию его предшествовал следующий факт. Эдуард I, не рассчитывая на дарование ему нужной субсидии, призывает к себе графов, баронов и представителей духов. аристократии; в обращении к ним он требует передачи ему права налогового обложения; налоги должны падать впредь на весь народ. Графы объявляют королю, что они не имеют права этого сделать, что они не могут даровать ему свободы налогового обложения, так как не получили на то полномочия от общин. Король грозит им тяжкими карами, после чего они самовольно удаляются из совета. Эдуард поневоле должен созвать парламент; первым же делом последнего было, конечно, побудить короля к изданию акта, восстановляющего те статьи Великой Хартии, в которых говорится, что никакие auxilia и scutagia (пособия и выкупы от воинской повинности) не могут быть взимаемы иначе, как с согласия представителей от общин, а также светских и духовных лордов. Статут 1297 г. гласит: „Никакой налог (tallage) и никакая денежная помощь (aide) не будут налагаемы или взимаемы нами или нашими наследниками в нашем королевстве без доброго желания и согласия архиепископов, епископов, баронов, рыцарей, горожан и других свободных людей королевства“. С этого времени весь порядок налогового обложения получает определенный характер; подати могут быть взимаемы только под условием предварительного согласия вышеисчисленных лиц. На практике, впрочем, и в XIV, и в XV ст., короли стараются обходить это правило. Сверх налогов, вотируемых парламентом, они взимают в это время разные поборы, под именем добровольных приношений (benevolences). Правительство обращается нередко также к производству и насильственных займов (loans). Король сверх того весьма широко понимает свое право требовать известного содержания во время своих поездок по отдельным графствам (purveyance). Сбор продуктами на потребности двора в XV в. продолжает происходить попрежнему, хотя и выходит статут, постановляющий, что короли не будут злоупотреблять правом квартирной и постойной повинности. Отмена всех этих поборов воспоследовала при непопулярнейшем из королей Англии — Ричарде III. Изданным им законом раз навсегда отменены добровольные подарки (benevolences). Король отказался вместе с тем от насильственных займов. Его брат Эдуард IV ранее этого обещал лондонским гражданам, что „к насильственным займам он обращаться не будет“. Из всего сказанного следует, что до второй половины XV в., т. е. в течение всех средних веков, короли находили способы обойти данные ими самими обещания и изыскивали всевозможные пути к получению недостающих им средств.
В течение XIII и XIV ст. не выработался еще порядок рассмотрения денежных биллей в одной только палате общин; каждая палата в это время обсуждает их в отдельности; в случае расхождения, назначается согласительная комиссия из членов обеих палат. Путем взаимных уступок приходят к единогласному решению. При обсуждении денеж. биллей парламент требовал от правительства точного обозначения тех статей расходов, на которые должна пойти та или другая сумма дохода. Парламент настаивал также на получении им от казначейства (Exchequer) строгого отчета в израсходовании дарованных правительству сумм.
В XIV ст. парламент постоянно обращается к правительству с требованием, чтобы ему для проверки счетов было позволено назначить особую комиссию из депутатов от общин, светских и духовных лордов, комиссию так называемых „аудиторов счетов“. Эта комиссия должна была произвести следствие о том, действительно ли назначенная парламентом сумма поступила в руки финансовых чиновников, и затем, как эта сумма была ими израсходована. Раз следствием обнаружены те или другие злоупотребления, парламент ждет от короля немедленного удаления виновного. Король пользовался, однако, при этом правом помилования; вопреки парламенту он нередко даже снова назначал на должность прежнего сановника. Парламент пошел и против этого. Над лицами, обвиненными в неправильном ведении дел страны, стал назначаться суд верхней палаты, и он подчас кончался постановлением смертного приговора, нередко приводившегося в исполнение.
В это же время впервые находит себе признание и то правило, что без разрешения парламента король не может вывести войск из пределов Англии. Желая отправиться с армией на континент, Эдуард I призывает к себе одних лишь графов и баронов и требует от них немедленного отбытия во Францию; но они объявляют ему, что не имеют права повиноваться его велениям, пока вопрос о походе не будет решен парламентом. Король грозит им казнью; они самовольно удаляются из его присутствия. Созванный затем парламент признает образ действий баронов вполне правильным, и король с этих пор принужден считать себя в вопросах войны и мира связанным обязательством испрашивать согласие парламента и не выводить войск из Англии иначе, как по постановлению того же парламента.
В царствование Эдуарда II происходят новые столкновения между властью и народом, но уже по иным причинам, не по вопросу о контроле парламента за внутренней и внешней политикой, а по вопросу о законодательной его власти. Король делает попытку обойти парламент и обращается к изданию тех или других общеобязательных норм путем указов или решений своего Тайного совета. Парламент же протестует против такого образа действий; королевские указы, говорит он, не могут иметь другой задачи, кроме приведения в исполнение действующих законов. В статуте 1322 г. Эдуард II принужден признать обязательным для себя следующее правило: „все, что касается короля, его наследника, королевства и народа, должно быть рассматриваемо и постановляемо в парламенте с согласия короля, прелатов, баронов и общин королевства, как это в обыкновении издавна“. Этим статутом король признал не только законодательную власть парламента, но и то, что эта власть принадлежала ему всегда.
С Эдуарда III к парламенту переходит вполне контроль за внешней политикой и внутренней администрацией; за ним признано деятельное участие в законодательстве и налоговом обложении.
Некоторые историки утверждают, что наиболее положительной стороной в росте английской конституции надо считать мирный характер ее развития; но, говоря это, они делают фактическую ошибку. Нет сомнения, что в конституционной истории Англии заметны преемство и последовательность: учреждения страны развились в смысле расширения прав народа; но сказать, что это расширение достигаемо было всегда мирным путем, нельзя, если вспомнить о битве под Льюисом и о частых столкновениях Эдуардов I и II с парламентом.
Путем борьбы за свои права английский парламент в XIV в. достиг значительной полноты власти. Он становится высшим законодательным и финансовым органом, а также совещательным собранием по вопросам внутренней и внешней политики, наконец, уголовной камерой для разбирательства преступлений, совершенных тем или другим министром, ближайшим советником короля.
Парламент в правление Эдуарда III и Ричарда II является собранием, составленным не столько из представителей, сколько из делегатов. Различие между представителем и делегатом лежит в том, что представитель не связан обязательством подчиняться той программе, которая может быть навязана ему лицами, его избравшими; делегат же, наоборот, связан теми полномочиями, которые предоставлены ему его доверителями. Различие это наглядно выступает по вопросу о налоговом обложении. Эдуард III созвал однажды парламент и объявил ему внезапно, что целью собрания будет дарование королю новых субсидий. Депутаты от общин представили ему по этому случаю петицию, смысл которой был тот, что они не получили полномочия на это от своих доверителей, что они должны поэтому войти предварительно в соглашение на этот счет с лицами, их избравшими. Роковою ошибкою было бы таким образом думать, что английский парламент в занимающее нас время был собранием народных представителей, а не делегатов от отдельных графств и городов, связанных известными полномочиями. Так было, впрочем, и в любом из континентальных государств средневековой Европы, всюду, где существовало сословное представительство. Делегаты на Генеральных штатах признавали себя также некомпетентными высказывать то или другое мнение по вопросам, не упомянутым в их полномочиях, и считали необходимым получить предварительное согласие своих выборщиков.
В течение всех средних веков парламент созывается ежегодно, а иногда и два раза в год, когда того требуют обстоятельства. Если он является таким образом собранием, периодически созываемым, то король может всегда распустить его под условием произвести выборы не позже года со времени роспуска.
Остановимся теперь подробнее на функциях, принадлежавших парламенту, и прежде всего на законодательной. Думать, что английский парламент в XIV в. пользовался теми же правами по отношению к законодательству, что и теперь, было бы ошибочно. Порядок вотирования законов путем представления готовых биллей самими членами парламента установился впервые в XV в. Этому порядку предшествовал другой, порядок представления одних только петиций, скромных жалоб и заявлений, своего рода „челобитных“. Подача их была первым делом вновь созванного парламента. В этих петициях можно найти указание на всевозможные общественные недуги: жалуются на вздорожание цен на съестные припасы, на то, что рабочие требуют платы, бо́льшей против постановленной статутом, печалуются по случаю неурожая и голода; но вместе с тем заводят речь и о неправильном ходе администрации, о пристрастном отправлении правосудия и т. д. Все эти челобитные подлежали обсуждению короля, который на каждую из них вправе был дать утвердительный или отрицательный ответ; он мог дать также ответ уклончивый в следующей форме: „король испросит совета“ (le roi s’avisera). То обстоятельство, что палата должна была ограничиться одним лишь заявлением о государственных пользах и нуждах, а король вправе был, смотря по обстоятельствам, признать это заявление заслуживающими уважения или нет, отражается невыгодно на законодательных нравах парламента. Обращая петиции в статуты, короли вносили в них нередко такие нормы, которые вовсе не отвечали требованиям представителей от общин. Желая сделать невозможным такое извращение его мысли, парламент требует, чтобы ответы правительства на петиции, представляемые членами палаты общин, становились известными этим последним ранее того момента, когда им придется разъехаться по домам. Парламент настаивает также на том, чтобы статуты (редакция которых принадлежала Тайному совету), до момента их подписания королем, были прочитываемы в палате общин и чтобы при скрепе их монархом присутствовали делегаты от этой палаты.
Период правления Ланкастеров представляет нам не один пример тому, что парламент, расходясь, выбирает из своей среды уполномоченных, на обязанность которых падает следить за тем, чтобы представленные королю петиции не остались мертвою буквою, а обращены были в статут и чтобы при этом не было внесено в них изменений, как это практиковалось ранее.
В течение XIV в. не существует еще в Англии обычая представлять законодательные билли непосредственно в палату, хотя парламент ясно сознает все проистекающее отсюда неудобство. Когда поэтому была призвана на престол Ланкастерская династия и короли с одной стороны обязались не нарушать ни в чем „прав гражданина“, а, с другой, страдая полным безденежьем, стали часто созывать парламент, последний воспользовался этим, чтобы провести в жизнь следующее правило: денежные требования правительства не получают удовлетворения до тех пор, пока представленные ходатайства общин не будут приняты в рассчет королем. Таким путем в течение XV в. парламент достигает того, что его законодательные требования правительством удовлетворяются. С этого времени обсуждение бюджета составляет последний акт парламентской сессии. Желая еще более связать законодательную власть короля, парламент добивается права представлять впредь не петиции, а билли (готовые проекты), которые, после обсуждения их членами верхней и нижней палаты, в форме вполне выработанных норм, поступают на утверждение короля. В царствование Генриха IV в Англии установилось таким образом то начало, непризнание которого во Франции сделало возможным для королей обратить Генеральные штаты в пустую игрушку.
Если бы вопрос о налоговом обложении на континенте был поставлен так же, как в Англии, если бы там дарование субсидий приведено было в зависимость от согласия короля на законы, то нет сомнения, что генеральные штаты, кортесы и сеймы не прекратили бы так скоро своего существования и, вместо составляемых ими тетрадей жалоб, вероятно, выработали бы не одну законодательную норму.
По своим финансовым функциям парламент с 1297 г. является такого рода учреждением, без согласия которого не может происходить прямое обложение народа. Значение парламента в этом отношении было вполне упрочено с тех пор, когда обсуждение так называемых бюджетных вопросов было отложено до последних дней заседания и обусловлено удовлетворением королем жалоб и ходатайств, заявленных ему представителями от графств и городов. Обществу нужно было добиться того, чтобы налоговое обложение было поставлено в зависимость, если не исключительно, то главным образом, от согласия делегатов графств и городов; поэтому весьма счастливым обстоятельством нужно признать то, что спрошенные по этому вопросу в царствование Эдуарда IV светские и духовные лорды объявили, что дело налогового обложения всецело принадлежит палате общин, в руки которой оно действительно и перешло вполне с XV в. Все вопросы налогового обложения рассматриваются и решаются отныне нижнею палатою, как наиболее в этом деле заинтересованною в виду того, что она состоит из делегатов от массы плательщиков.
По вопросу о контроле, каким средневековый парламент пользуется относительно внешней и внутренней политики, нужно заметить, что английские короли, подобно французским, рано сознали всю силу следующего положения: чтобы сделать войну популярной, нужно иметь на ведение ее народное полномочие, другими словами, необходимо заручиться согласием на нее народного представительства. Палата общин, понимая, что война должна отразиться на усилении налогового обложения, не раз объявляет себя некомпетентной решить, необходима она или нет. На вопрос Ричарда II, нужно ли ему предпринять войну с Францией, — палата общин объявляет, что в таком деле должны высказаться мудрейшие: король, светская и духовная знать; сама же она не признает себя в этом достаточно осведомленной. Король в свою очередь грозит не распустить парламента, пока он не даст ему своего совета по поставленному вопросу. Тогда только представители от общин, указывая на пример магнатов, уже высказавшихся в том же смысле, советуют мир.
Менее равнодушно относятся общины к своему праву контролировать ход внутренней политики. Нет такого вопроса управления, по которому бы они в то или другое время не представили петиций королю; особенно часты были ходатайства о передаче общинам права выбора королевских советников, права выбора лорда-камергера и юстициария. Парламент принужден был уступить королю только в одном, что он может иметь своих собственных советников, но при этом палатам удалось настоять на том, что эти советники будут известны парламенту, что имена их не будут храниться в тайне; наоборот, король открыто заявит, какие лица призваны им управлять страной. Парламент требует также, чтобы советники короля подлежали обвинению нижней палаты и суду верхней. При обвинении того или другого из этих советников в дурном управлении, палаты обращаются к королю с ходатайством, чтобы эти лица подвергнуты были штрафу или отставлены от должности, или, наконец, преданы суду палаты лордов. Примеры такого суда встречаются нередко в Англии; постановляемые им приговоры часто отличаются большою суровостью. Уже в XIV ст. установилось то правило, что обвинение того или другого советника должна производить одна палата общин, а постановлять приговор по обвинению может одна палата лордов.
Итак, в XIV и XV ст. путем продолжительной и упорной борьбы парламент мало-по-малу приобретает многие из тех прав, какие входят в состав его прерогативы и по настоящий день.