— Безсердечный, тупоголовый, упрямый, ворчливый, брюзгливый, плѣшивый старый варваръ! — сказалъ я однажды вечеромъ — въ воображеніи — моему двоюродному дѣду Ромгеджону и — въ воображеніи — погрозилъ ему кулакомъ.
Только въ воображеніи. Дѣло въ томъ, что именно въ то время существовала нѣкоторая разница между тѣмъ, что я говорилъ, и тѣмъ, чего не рѣшался дѣлать.
Когда я отворилъ дверь гостиной, этотъ старый моржъ сидѣлъ передъ каминомъ, вытянувъ ноги, съ стаканомъ портвейна въ лапѣ, исполняя со всѣмъ усердіемъ совѣтъ пѣсни:
Remplis ton verre vide!
Vide ton verre plein!
— Дорогой дѣдушка, — сказалъ я, — тихонько затворяя дверь и приближаясь къ нему съ сладчайшей улыбкой, — вы всегда были такой ласковый и разсудительный и такъ часто, такъ часто, выказывали мнѣ свое расположеніе, что я не сомнѣваюсь въ вашемъ полномъ согласіи, если только мы обсудимъ еще разъ это дѣльце.
— Гмъ! — сказалъ онъ, — продолжай, дружище!
— Я увѣренъ, дражайшій дѣдушка (проклятый старикашка!) что вы не имѣете серьезнаго, дѣйствительнаго намѣренія мѣшать моему браку съ Кэтъ. Это только шутка съ вашей стороны, — ха! ха! ха! — вы бываете иногда очень остроумнымъ.
— Ха! ха! ха! — отвѣчалъ онъ, — да, чортъ побери!
— Конечно, — безъ сомнѣнія! — Я зналъ, что вы шутите. Теперь, дѣдушка, мы, я и Кэтъ — желаемъ только одного, чтобы вы посовѣтовали намъ насчетъ… насчетъ времени… знаете… дѣдушка — насчетъ времени… то есть когда для васъ удобнѣе всего сыграть… сыграть… сыграть свадьбу.
— Убирайся, бездѣльникъ! — это еще что значитъ? — послѣ дождичка въ четвергъ!
— Ха! ха! ха! — хе! хе! хе! — хи! хи! хи! — хо! хо! хо! — ху! ху! ху! очень хорошо — превосходно — какое остроуміе! Но все-таки, дѣдушка, мы бы желали, чтобы вы точно назначили день свадьбы.
— А! точно?
— Да, дѣдушка, то есть, если вамъ угодно.
— Ладно-ли будетъ, Бобби, если я назначу, примѣрно, такъ не позднѣе года, или я долженъ назначить точно.
— Если вамъ угодно, дѣдушка — точно.
— Ну, коли такъ, Бобби, — ты славный парень, не правда-ли? если ты хочешь точно опредѣлить время, то я — да, я сейчасъ тебѣ скажу.
— Милый дѣдушка!
— Тише, сэръ! (заглушая мои слова) я сейчасъ тебѣ скажу. Ты получишь мое согласіе и капиталъ, не забудь о капиталѣ — постой! когда именно? сегодня воскресенье? да? Ну, такъ вы обвѣнчаетесь, когда три воскресенья будутъ на одной недѣлѣ, именно тогда, именно. Вы поняли, сэръ? Что съ вами? Я говорю, ты получишь Кэтъ и ея приданое, когда три воскресенья случатся подъ рядъ на одной недѣлѣ, не раньше — слышишь, повѣса, — не раньше. Ты меня знаешь, мое слово вѣрное, теперь проваливай. — Тутъ онъ осушилъ стаканъ, а я въ отчаяніи кинулся вонъ изъ комнаты.
Мой дѣдушка Ромгеджонъ былъ «славный старый англійскій джентльменъ», но, въ противоположность джентльмену пѣсни, у него были свои слабые пункты. Это былъ маленькій, толстенькій, надутый, вспыльчивый, полукруглый человѣчекъ съ краснымъ носомъ, толстымъ черепомъ и туго набитымъ кошелькомъ и сознаніемъ своей важности. Человѣкъ добрѣйшей души, онъ однако ухитрился пріобрѣсти среди людей, знавшихъ его лишь поверхностно, репутацію скряги, единственно благодаря своей страсти противорѣчить. Какъ многіе прекраснѣйшіе люди, онъ, повидимому, былъ одержимъ духомъ поддразниванія, который съ перваго взгляда могъ показаться недоброжелательствомъ. На каждую просьбу онъ первымъ дѣломъ отвѣчалъ: «Нѣтъ!», но въ концѣ концовъ — очень, очень отдаленномъ концѣ — почти всѣ обращенныя къ нему просьбы оказывались исполненными. Онъ самымъ свирѣпымъ образомъ оборонялся отъ всякихъ посягательствъ на его кошелекъ, но величина исторгнутой отъ него суммы была прямо пропорціональна продолжительности осады и упорству обороны. Врядъ-ли кто жертвовалъ на дѣла благотворительности такъ щедро и съ такимъ сварливымъ видомъ.
Къ искусствамъ, а особливо къ изящной литературѣ, онъ питалъ глубокое презрѣніе. Въ этомъ отношеніи его авторитетомъ былъ Казиміръ Перье, нахальный вопросъ котораго «A quoi un poéte est — il bon?» онъ то и дѣло повторялъ, какъ nec plus ultra остроумія. Такимъ образомъ, моя склонность къ Музамъ возбуждала въ немъ крайнее негодованіе. Онъ увѣрялъ меня однажды, когда я попросилъ у него новое изданіе Горація, будто изрѣченіе «poeta nascitur non fit» значитъ, — «поэтъ ни на что не годится» чѣмъ крайне возмутилъ меня. Его отвращеніе къ «словесности» еще усилилось въ послѣднее время вслѣдствіе внезапно явившагося пристрастія къ естественнымъ наукамъ, какъ онъ выражался. Кто-то, встрѣтившись съ нимъ на улицѣ, принялъ его за самого доктора Дэббль Л. Ди, профессора шарлатанской физики. Это придало новый оборотъ его мыслямъ, и, въ эпоху настоящаго разсказа — такъ какъ разсказъ-то все-таки будетъ — мой дѣдушка Ромгеджонъ снисходилъ только къ тому, что такъ или иначе согласовалось съ гарцованьемъ его любимаго конька. Отъ всего остальнаго онъ отбивался руками и ногами, а его политическіе взгляды отличались простотой и удобопонятностью. Онъ находилъ вмѣстѣ съ Горслеемъ, что «народу нечего дѣлать съ законами; довольно съ него повиноваться имъ».
Я прожилъ съ этимъ старымъ джентльменомъ всю жизнь. Мои родители, умирая, завѣщали меня ему въ качествѣ богатаго наслѣдства. Я думаю, что старый плутъ любилъ меня, какъ роднаго сына, почти также какъ Кэтъ, но все-таки ухитрился отравить мнѣ существованіе. Со второго года моей жизни до пяти лѣтъ онъ регулярно поучалъ меня розгой. Отъ пяти до пятнадцати ежечасно грозилъ мнѣ Исправительнымъ домомъ. Отъ пятнадцати до двадцати ежедневно обѣщалъ оставить меня безъ гроша. Правда, я былъ повѣса, но повѣсничество было коренной чертой моей натуры, членомъ моего символа вѣры. Какъ бы то ни было, въ Кэтъ я имѣлъ вѣрнаго друга, и зналъ это. Она была добрая дѣвушка и такъ нѣжно говорила мнѣ, что я могу получить ея руку (приданое и прочее), если только добьюсь согласія со стороны дѣдушки Ромгеджона! Бѣдняжка! ей было всего пятнадцать лѣтъ, и безъ его согласія она не могла распоряжаться своимъ маленькимъ имуществомъ до истеченія пяти безконечныхъ лѣтъ. Что же было дѣлать? Въ пятнадцать лѣтъ, какъ и въ двадцать одинъ (такъ какъ я уже пережилъ свою четвертую олимпіаду) пятъ лѣтъ совершенно тоже что пять вѣковъ. Тщетно мы докучали старому джентльмену нашими просьбами. Тутъ явилась pièce de résistance (какъ выразились бы гг. Эдъ и Каремъ), вполнѣ соотвѣтствовавшая его нелѣпому характеру. Самъ Іовъ пришелъ бы въ негодованіе, глядя какъ этотъ старый котъ тиранилъ насъ, двухъ бѣдныхъ мышенятъ. Въ глубинѣ души онъ ничего такъ не желалъ, какъ нашего брака. Онъ давно уже мечталъ о немъ. Право, онъ прибавилъ бы своихъ десять тысячъ фунтовъ (приданое Кэтъ было ея собственнымъ) лишь бы найти какой-нибудь предлогъ согласиться на исполненіе нашихъ весьма естественныхъ желаній. Но мы были такъ неосторожны, что затѣяли это дѣло сами. Но оказать сопротивленія при такихъ обстоятельствахъ было рѣшительно не въ его власти.
Я уже говорилъ, что у него были свои слабыя стороны; но при этомъ я не имѣю въ виду его упрямства, которое представляло одну изъ сильныхъ сторонъ моего дѣда — «assurement ce n’était pas sa faible». Говоря о слабости, я подразумѣваю его странные бабьи предразсудки. Онъ твердо вѣрилъ въ сны, примѣты et id genus omne ерунды. Онъ былъ также крайне щепетиленъ въ мелочныхъ вопросахъ чести и на свой ладъ, безъ сомнѣнія, вѣренъ своему слову. Это тоже былъ одинъ изъ его коньковъ. Онъ не особенно заботился о духѣ своихъ обѣтовъ, но букву соблюдалъ ненарушимо. Эту послѣднюю черту его характера и удалось намъ обратить себѣ на пользу совершенно неожиданнымъ образомъ, благодаря остроумію Кэтъ, вскорѣ послѣ вышеприведенной бесѣды съ дѣдушкой. Теперь, истощивъ въ prolegomena, по обычаю всѣхъ новѣйшихъ бардовъ и ораторовъ, все время и почти все мѣсто, которыми я могъ располагать, я постараюсь передать въ немногихъ словахъ самую суть разсказа:
— Случилось, — такъ рѣшила Судьба, — что двое моряковъ, знакомыхъ моей возлюбленной, вернулись въ Англію изъ продолжительнаго плаванія какъ разъ въ это время. Эти господа, съ которыми я и моя кузина сговорились заранѣе, — явились вмѣстѣ съ нами къ дѣдушкѣ Ромгеджону въ одно октябрьское воскресенье, ровно три недѣли спустя послѣ достопамятнаго рѣшенія, такъ безжалостно разрушившаго наши надежды. Въ теченіе получаса разговоръ вертѣлся на разныхъ мелочахъ; но въ концѣ концовъ мы совершенно естественно перешли къ слѣдующей бесѣдѣ:
Кап. Праттъ. Я провелъ въ плаваніи ровно годъ. Ровно годъ исполнился сегодня, — позвольте, дай Богъ память — да, точно такъ, сегодня десятое октября. Помните, мистеръ Ромгеджонъ, я заходилъ къ вамъ проститься въ этотъ самый день. Кстати, вѣдь капитанъ Смисертонъ былъ въ отсутствіи тоже ровнехонько годъ, — не правда-ли, странное совпаденіе.
Смисертонъ. Да, ровнехонько годъ. Помните, листеръ Ромгеджонъ, я заходилъ къ вамъ проститься вмѣстѣ съ капитаномъ Праттомъ, въ прошломъ году, въ этотъ самый день.
Дѣдушка. Да, да, да, — помню, помню — вотъ потѣха въ самомъ дѣлѣ! Вы оба провели въ плаваніи ровно годъ. Въ самомъ дѣлѣ странное совпаденіе! Докторъ Дэббль Л. Ди назвалъ бы это чрезвычайнымъ совпаденіемъ обстоятельствъ. Дэб…
Кэтъ (перебивая). Конечно, папа, это довольно странно; но вѣдь капитанъ Праттъ и капитанъ Смисертонъ отправлялись въ разныя стороны, значитъ, вы сами видите — есть и разница.
Дѣдушка. Ничего я такого не вижу, болтунья! Что тутъ видѣть? По моему, совпаденіе тѣмъ страннѣе. Докторъ Дэббль Л. Ди…
Кэтъ. Видите, папа, капитанъ Праттъ обогнулъ мысъ Горнъ, а капитанъ Смисертонъ мысъ Доброй Надежды.
Дѣдушка. Именно! — одинъ отправился на востокъ, а другой на западъ, проказница, и оба объѣхали вокругъ свѣта. Кстати, докторъ Дэббль Л. Ди…
Я (торопливо). Капитанъ Праттъ, вы должны зайти къ намъ завтра вечеркомъ, — вы и капитанъ Смисертонъ — разсказать намъ о вашемъ плаваніи, а потомъ засядемъ въ вистъ и…
Праттъ. Въ вистъ, дружище — что вы? Завтра воскресенье. Другой разъ какъ-нибудь…
Кэтъ. Ахъ, нѣтъ, что вы! Сегодня воскресенье.
Дѣдушка. Конечно, конечно.
Праттъ. Виноватъ, но я не могъ такъ ошибиться. Я знаю, что завтра воскресенье, потому что…
Смисертонъ (съ удивленіемъ). Что вы говорите, господа! Вчера было воскресенье!
Всѣ. Вчера, какъ бы не такъ!
Дѣдушка. Сегодня воскресенье, — мнѣ-ли не знать?
Праттъ. О, нѣтъ, — воскресенье будетъ завтра.
Смисертонъ. Вы всѣ сбились съ толку, — рѣшительно всѣ. Вчера было воскресенье, это также вѣрно какъ то, что я сижу здѣсь.
Кэтъ (прыгая отъ радости). Я понимаю, понимаю. Папа, теперь вы должны согласиться, — вы сами знаете на что. Не перебивайте меня, я сейчасъ вамъ растолкую въ чемъ дѣло. Это очень просто. Капитанъ Смисертонъ говоритъ, что вчера было воскресенье: это вѣрно; онъ нравъ. Кузенъ Бобби, дѣдушка и я говоримъ, что сегодня воскресенье: это вѣрно; мы правы. Капитанъ Праттъ утверждаетъ, что воскресенье будетъ завтра: это вѣрно; онъ тоже правъ. Дѣло въ томъ, что мы всѣ правы, и такимъ образомъ три воскресенья случились на одной недѣлѣ.
Смисертонъ (послѣ нѣкотораго молчанія). А вѣдь Кэтъ совершенно права. Какіе мы олухи съ вами, Праттъ. Вотъ въ чемъ дѣло, мистеръ Ромгеджонъ: земной шаръ имѣетъ, какъ вамъ извѣстно, двадцать четыре тысячи миль въ окружности. Теперь, земной шаръ вращается вокругъ своей оси — вертится, поворачивается — съ запада на востокъ ровно въ двадцать четыре часа. Вы понимаете, мистеръ Ромгеджонъ?
Дѣдушка. Разумѣется, разумѣется, докторъ Дэб…
Смисертонъ (заглушая его слова). Ну-съ, сэръ, это составить тысячу миль въ часъ. Теперь, предположимъ, что я проѣхалъ тысячу миль къ востоку отъ этого пункта. Конечно, я опережаю восходъ солнца здѣсь, въ Лондонѣ, ровно на одинъ часъ. Я вижу восходъ солнца часомъ раньше, чѣмъ вы. Проѣхавъ въ томъ же направленіи еще тысячу миль, я выигрываю два часа, еще тысячу — три, и такъ далѣе, такъ что, объѣхавъ весь земной шаръ и вернувшись на то же самое мѣсто, откуда выѣхалъ, то есть, сдѣлавъ двадцать четыре тысячи миль къ востоку, я предваряю восходъ солнца въ Лондонѣ ровно на двадцать четыре часа; иными словами, опережаю васъ на цѣлыя сутки. Понятно, а?
Дѣдушка. Но докторъ Дэббль Л. Ди.
Смисертонъ (еще громче). Наоборотъ, капитанъ Праттъ, проѣхавъ тысячу миль къ западу, отстаетъ на одинъ часъ, а сдѣлавъ двадцать четыре тысячи миль въ томъ же направленіи, на двадцать четыре часа, т. е, отстаетъ на сутки отъ Лондонскаго времени. Такимъ образомъ, для меня вчера было воскресенье, — для васъ сегодня воскресенье, для Пратта воскресенье будетъ завтра. Мало того, мистеръ Ромгеджонъ — очевидно, мы всѣ правы; потому что нѣтъ никакого научнаго основанія для того, чтобы признать преимущество за кѣмъ-либо изъ насъ.
Дѣдушка. Лопни мои глаза! — ну, Кэтъ, ну, Бобби! — я долженъ согласиться, да. Но мое слово вѣрно, — замѣтьте это! она твоя, дружище (съ приданымъ и прочее), твоя! Каково! Три воскресенья подъ рядъ? Посмотримъ, что скажетъ объ этомъ Дэббль Л. Ди!
