„Ужъ какъ же я рада тебя видить, душенька!“ говоритъ Пиковая княгиня и, взявъ Соню подъ руку, пошла съ нею прохаживаться.
И Соня рада, что Пиковая княгиня теперь въ хорошемъ расположеніи духа. „Отъ лука и чеснока должно быть она была такая сердитая давича, въ кухнѣ! Когда я буду княгиней, никогда не позволю держать чеснокъ на кухнѣ“, рѣшила Соня. „И на что онъ! въ супъ никуда не годится, только портитъ. Вотъ сахаръ и леденецъ другое дѣло! Отъ него дѣти бываютъ такія добренькія, кроткія; еслибъ знали это большіе, не стали бы такъ скупиться на него.“ И Соня очень была довольна, что додумалась до такой премудрости; и такъ она раздумалась о леденцѣ и сахарѣ, что совсѣмъ забыла о подругѣ своей, Пиковой княгинѣ, даже вздрогнула, какъ та закричала ей на ухо: „о чемъ ты, душенька, такъ задумалась, что забыла про мяня? Изъ этого выходитъ нравоученіе, что бишь…. погоди, дай вспомнить!“
„Можетъ быть и ничего изъ этого не выходитъ?“ замѣтила Соня.
„Что ты, что ты, дитятко! Изо всего всегда можно вывесть нравоученіе,—надо только придумать его.“ И Пиковая княгиня еще крѣпче обняла Соню. А Сонѣ вовсе это не нравилось по двумъ причинамъ: первое—Пиковая княгиня была ужусно дурна собой; второе—она упиралась ей подбородкомъ прямо въ плечо, а подбородокъ у ней былъ преострый. Однако, не желая быть неучтивой, Соня рѣшилась терпеть.
„Игра, кажется пошла на ладъ“, говоритъ Соня, чтобы завязать разговоръ.
„Какъ же, какъ же“, поддакнула Пиковая княгиня. „Отсюда нравоученье: любовью свѣтъ держится!“
„А я такъ слыхала, что дѣло мастера боится“, пролепетала Соня.
„Пожалуй, и такъ: это почти одно и тоже“, согласилась Пиковая княгиня. „Отсюда нравоученье: лишь бы былъ смыслъ, а слова сами придутъ.“ Тутъ она опять ткнулась острымъ подбородкомъ въ плечо Сонѣ.
„И что она за охотница ко всякому слову причитывать!“ думаетъ Соня.
„Я рада бы еще крѣпче тебя обнять, чтобъ доказать тебѣ свою дружбу“, вдругъ говоритъ Пиковая княгиня, „да вотъ звѣрокъ, что у тебя въ платкѣ, что-то очень топорщиться, какъ бы его не раздразнить!“
„Пожалуй, раздразнишь, можетъ уколоть“, поспѣшила сказать Соня, вовсе не желая обниматься съ княгиней.
„Правда, правда, и я слыхала, что ежъ, что̀ горчица, больно кусаются… Отсюда нравоученье, что свой своему поневолѣ братъ!“
„Но вѣдь горчица не животное“, замѣтила Соня.
„Опять таки твоя правда“, говоритъ княгиня. „И что ты за умница? Слово скажешь—рублемъ подаришь!“
„Горчица, кажется, изъ царства ископаемыхъ“, говоритъ Соня.
„Разумѣется“, говоритъ княгиня, которая, казалась, готова была согласиться со всѣмъ, что ни скажетъ Соня. „Вотъ даже не-подалеку отсюда есть горчичныя копи, какъ же не ископаемое! Отсюда выходитъ, что сколько ни копи, довольно не накопишь!“
„Ахъ, знаю теперь, вспомнила!“ закричала Соня, не разслыхавъ послѣднихъ словъ княгини. „Горчица изъ царства растительнаго: это овощь, хоть видомъ и непохожа на растеніе“.
„И на этотъ разъ совершенно согласна съ тобою“, говоритъ княгиня. „Отсюда нравоученье: будь тѣмъ, чѣмъ хочешь; проще говоря: всегда будь такою, какою желаешь казаться другимъ, но такъ, чтобы не замѣтили другіе, что ты желаешь казаться такою, какою ты желаешь показаться другимъ, а чтобы думали другіе, что ты дѣйствительно такая, какою желаешь казаться!“
„Если бы вы потрудились мнѣ это записать, оно было бы мнѣ понятнѣе, а то я никакъ не могу поспѣть за вами, всѣ слова перепутались“, говоритъ Соня какъ можно учтивѣе.
„О, это что! пустяки въ сравненіи съ тѣмъ, что я могу сказать, если захочу!“ говоритъ княгиня и самодовольно улыбнулась.
„Нѣтъ, ужь пожалуйста не трудитесь: хорошенькаго по немножку,—и то ужь у меня голова совсѣмъ закружилась“, поспѣшила Соня отказаться.
„Какой это трудъ, душенька! Я даже отъ всей души готова подарить тебѣ каждое свое слово!“
„Дешевый подарокъ!“ думаетъ Соня. „Бѣда, если бы такъ дарили къ рожденію и имянинамъ!“
„Опять задумалась!“ говоритъ княгиня и ткнула ей подбородкомъ въ плечо.
„Никто, кажется, не запрещаетъ мнѣ думать“, рѣзко говорить Соня: ей сильно стало надоѣдатъ приставаніе Пиковой княгини.
„Что ты, что ты, миленькая! ни тебѣ мечтать, ни свиньѣ летать—никто не “ вправѣ запретить! И выходятъ изъ э....“ На этомъ, къ удивленію Сони, голосъ Пиковой княгини разомъ оборвался, и она вся затряслась; Соня взглянула—передъ ними, скрестивши руки, стоитъ Червонная Краля, насупившись словно грозная туча.
„Погода нынче прекрасная, ваше величество!“ запищала Пиковая княгиня чуть слышнымъ трепетнымъ голоскомъ.
„Погоди!... я тебѣ покажу погоду!“ заорала Червонная Краля, и топнула ногой.
Пиковая княгиня, долго не думая, давай Богъ ноги!
„Пойдемъ теперь доигрывать партію“, обратилась къ Сонѣ Червонная Краля.
А Соня, глядя на нихъ, такъ перетрусила, что стоитъ сама не своя, и молчкомъ побрела за Кралей.
Тѣмъ временемъ игроки, пользуясь отсутствіемъ Крали, расположились подъ деревьями отдыхать. Лишь завидѣли они ее, повскакали съ мѣстъ, и назадъ къ крокету! а Червонная Краля ну ихъ подгонять!
Вдругъ Червонная Краля раскраснѣвшись, запыхавшись, говоритъ Сонѣ: „а видѣла ты мой звѣринецъ?“
„Нѣтъ“, отвѣчала Соня, „что это за звѣринецъ?“
„А вотъ увидишь; всѣ они идутъ ко мнѣ на кухню.“
„Такого звѣринца я никогда не видывала“, говоритъ Соня.
„Ну, такъ увидишь; пойдемъ, они сами тебѣ разскажутъ про себя.“
Первый попавшійся имъ звѣрь былъ грифонъ. Пригрѣвшись на солнцѣ, онъ спалъ, свернувшись клубкомъ. (Если не знаете, что̀ за звѣрь Грифонъ, взгляните на картинку).
„На ноги, лѣнтяй?“ закричала на него Червонная Краля. „Сведи эту барышню къ телячьей головкѣ. И она бросила Соню одну, глазъ на глазъ съ грифономъ.
Сонѣ крѣпко не понравилась наружность этого звѣря; однако, подумавши, она рѣшила, что вѣрнѣе, пожалуй, остаться съ нимъ, чѣмъ идти за этой свирѣпой Червонной Кралей. Стала Соня и ждетъ.
Грифонъ протеръ себѣ глаза, поглядѣлъ Кралѣ вслѣдъ и, когда она скрылась изъ виду, загоготалъ: „шутиха!“ не то про себя, не то вслухъ.
„Кто это шутиха?“ спросила Соня.
„Конечно, она! сказалъ грифонъ. Все у нея одно воображеніе!…. все грозитъ снести голову! никому никогда не сносили головъ—всѣ цѣлехоньки! ну, какъ же не шутиха! иди сюда!“
„Отроду такъ мною не командовали!“ думаетъ Соня и потихоньку пошла за грифономъ.
Немного они прошли, какъ завидѣли „телячью головку“. Изъ брони черепахи торчала телячья голова; хвостъ и заднія ноги—теленка, переднія лапы—черепахи. Грустно и одиноко сидѣла она на обломкѣ скалы. Подойдя къ ней поближе, Соня слышитъ: вздыхаетъ телячья головка, будто сердце у нея надрывается.
Разжалобилась Соня надъ ней. „О чемъ она груститъ?“ спрашиваетъ она грифона, а грифонъ говоритъ: „все это у нея одно воображеніе, никакого горя у нея нѣтъ. Подойдемъ къ ней.“
Подошли, а телячья головка только глядитъ на нихъ большими, заплаканными глазами, ничего не говоритъ.
„Вотъ барышня пришла послушать твои росказни“, говоритъ ей грифонъ.
„Пожалуй, разскажу“, глухимъ голосомъ, мрачно выговорила телячья головка. „Садитесь оба и не говорите ни слова, покуда я не кончу.“
Усѣлись и молчатъ.
Долго ли, нѣтъ ли, они молчали, только Сонѣ начало надоѣдать такъ сидѣть.
„Однажды“, замычала, наконецъ, телячья головка, и тяжело вздохнула, „я была настоящимъ теленкомъ.“ За этимъ настало долгое молчаніе: телячья головка опять зарыдала, а грифонъ передразниваетъ ее,—также всхлипываетъ. Соня потеряла терпѣніе и собралась было уходить, поблагодаривъ за пріятную бесѣду, но ей вдругъ стало жалко телячью головку и она рѣшилась подождать; усѣлась опять и молчитъ.
„И жилось намъ хорошо, телятамъ, какъ вздумали вдругъ сдѣлать изъ насъ черепахъ и отдали насъ въ ученье къ старой черепахѣ, жившей въ морѣ“, нѣсколько успокоившись и лишь изрѣдка всхлипывая, продолжаетъ телячья головка. „Море это было не настоящее, а соленый бассейнъ, но мы его называли моремъ.“
„Почему же вы его называли моремъ. когда оно было не настоящее?“ спросила Соня.
„Мы его называли моремъ, потому что насъ тамъ морили“, сердито отвѣчала телячья головка. „И воспитывали насъ прекрасно….“
„Я тоже хожу въ школу, нечего вамъ стало-быть, такъ хвастаться!“ прерываетъ Соня.
„А есть у васъ дополнительные предметы за особую плату!“ хвастливо спросила телячья головка.
„Какже, французскій и музыка.
„А стиркѣ васъ учатъ?“
„Какой вздоръ! конечно, не учатъ“, съ негодованіемъ говоритъ Соня.
„Ну, хороша же эта ваша школа! самая пустая!“ рѣшительно выговорила телячья головка и самодовольно вздохнула. „Нѣтъ у насъ учили.“
„Что же вы стирали? вѣдь вы жили въ водѣ?“ насмѣшливо замѣтила Соня.
„По бѣдности я немогла этому обучаться“, вздохнула телячья головка. „Ну чему же васъ учатъ?“
„Насъ сначала учатъ читать, потомъ идутъ склоненіе, спряженіе…“
„Да, да, да“, подхватила телячья головка, „слоняніе, наряжаніе…“
„А по скольку часовъ въ день васъ учили?“ поторопилась Соня повернуть разговоръ, видя, что головка понесла чепуху.
„По десяти часовъ въ первый день, по девяти—на второй, и такъ далѣе, все на ущербъ.
„Скажите, какой странный порядокъ?“ удивилась Соня.
„Ничего не странно! Сама увидишь. Вѣдь иначе никогда не отъучишься! Вотъ понемногу ученье-то и убавлялось.“
Такая новая мысль очень заняла Соню; она задумалась надъ ней и собралась, было, съ новымъ вопросомъ.
Телячья головка глубоко вздохнула провела лапой по глазамъ, поглядѣла на Соню, будто желая что-то сказать, но рыданія заглушили ей голосъ.
„Ни дать, ни взять подавилась костью!“ говоритъ грифонъ, и ну ее тормошить и колотить въ спину. Послѣ этой трепки телячья головка пришла въ себя; слезы все еще текли по ея щекамъ, однако она успокоилась настолько, что могла проговорить:
„Ты, можетъ быть, не живала на днѣ морскомъ, и потому не имѣла случая познакомиться съ морскимъ ракомъ?“
„Случалось его пробовать, когда подавали къ сто…“ начала было Соня, но поскорѣе замолчала, боясь кого-нибудь обидѣть. „Никогда не случалось“, говоритъ она.
„Слѣдственно, ты никакъ не можешь себѣ представить всю прелесть раковой пляски!“
„Никакъ не могу“, согласилась Соня. „Что это за пляска?“
„Не желаешь ли посмотрѣть,—мы, пожалуй, пропляшемъ?“ предложилъ грифонъ.
„Съ удовольствіемъ“.
„Давай, пропляшемъ первую фигуру!“ говоритъ грифонъ телячьей головкѣ.
Телячья головка утерла слезы и охотно согласилась.
Начали: пошли кружиться около Сони, то задѣнутъ ее хвостомъ, то отдавятъ ей ногу.
„Благодарю васъ, очень занимательная эта пляска!“ говоритъ Соня, а сама ждетъ не дождется конца.
Наконецъ кончили.
„Ты бы разсказала намъ теперь про свои приключенія,“ обратился вдругъ грифонъ къ Сонѣ.
„Съ удовольствіемъ разскажу вамъ, что было со мною, но только съ сегодняшняго дня“, робко начала Соня. „Про вчерашній не стоитъ говорить, потому что вчера я была совсѣмъ не той, чѣмъ стала нынче съ утра“.
„Что-то непонятно—объясни“, говоритъ телячья головка.
„Прошу безъ объясненій; отъ нихъ одна скука. Начинай прямо съ приключеній“, говоритъ грифонъ.
И пошла Соня имъ разсказывать, что было съ нею съ тѣхъ поръ, какъ, увидавши бѣлаго кролика, она погналась за нимъ. Сначала она робѣла и нѣсколько сбивалась и было съ чего: оба звѣря подсѣли близко къ ней и, широко разинувъ пасть, выпучили на нее глаза. Вскорѣ, однако, она оправилась и стала говорить смѣлѣй. Слушатели ея сидѣли смирно, чинно и не прерывали ея, покуда не дошла она до того мѣста, гдѣ червякъ велѣлъ ей прочитать наизусть „Близко города Славянска“ и слова у нея выходили всѣ на выворотъ.
„Оказія!“ проговорила тутъ телячья головка и глубоко вздохнула.
„Да, признаться,—оказія!“ поддакнулъ грифонъ.
„И все выходило на выворотъ?“ задумчиво переспросила телячья головка.
„Любопытно было бы ее прослушать; вели-ка ей сказать что-нибудь,“ обратилась она къ грифону, словно онъ болѣе ея имѣлъ права командовать Соней.
„Встань и прочитай наизусть Разъ въ крещенскій вечерокъ,“… приказалъ грифонъ.
„И они туда же распоряжаться! задавать уроки! это выходитъ, ни дать ни взять, та же школа!“ думаетъ Соня, однако встала, начала. И понесла она такую чепуху, что и сама себя не разберетъ: пляшутъ у нея въ головѣ поросята, разные звѣри, а языкъ болтаетъ,—не сладитъ она съ нимъ никакъ:
„Разъ, собравшися въ кружокъ,
Пѣтухи гадали;
На ворота колпачокъ,
Снявъ съ ноги, сажали…“
Соня остановилась—стыдно ей и досадно стало; она закрыла лицо руками и думаетъ „будетъ ли всей этой чепухѣ конецъ?“
„Не мѣшало бы тебѣ объяснить“, начала было телячья головка, но грифонъ перебилъ ее.
„Гдѣ ей“, говоритъ, „объяснять! И сама-то себя не разберетъ.“
„Не желаешь ли, мы пропляшемъ тебѣ вторую фигуру раковой кадрили? А то, не попросишь ли телячью головку спѣть намъ пѣсеньку?“ предложилъ грифонъ.
„Ахъ, да, пожалуйста пѣсеньку! Будьте такъ добры, спойте что-нибудь“, говоритъ Соня телячьей головкѣ.
Телячья головка тяжело вздохнула и дрожащимъ голосомъ, прерываемымъ рыданьемъ, затянула:
„Ахъ, прекраснѣйшій супъ
Изъ головки телячьей!…“
Только что заголосила телячья головка, какъ вдругъ издали послышался крикъ: „къ суду, къ суду; допросъ начался!“
„Идемъ!“ заторопился грифонъ, и, не дождавшись конца пѣсни, схватилъ Соню за руку и пустился бѣжать.
„Какой допросъ? кого судятъ?“ допрашиваетъ Соня, едва переводя духъ; а грифонъ только пуще торопитъ ее и самъ шибче бѣжитъ.
Издалека, все слабѣе и слабѣе доносились до нихъ замирающіе звуки жалобной пѣсни телячьей головки:
„Ахъ, прекраснѣйшій супъ
Изъ головки телячьей!…