[260]
Жила-была монетка; она только что вышла изъ чеканки, чистенькая, свѣтленькая, покатилась и зазвенѣла: „Ура! Теперь пойду гулять по бѣлу-свѣту!“ И пошла.
Ребенокъ крѣпко сжималъ ее въ своемъ тепленькомъ кулачкѣ, скряга тискалъ холодными, липкими пальцами, люди, постарше, вертѣли и поворачивали въ рукахъ много разъ, а молодежь живо ставила ребромъ и катила дальше. Монетка была серебряная, мѣди въ ней было очень мало, и вотъ она уже цѣлый годъ гуляла по бѣлу-свѣту, то-есть по той странѣ, гдѣ была отчеканена. Потомъ она отправилась путешествовать за-границу и оказалась послѣднею туземною монеткою въ кошелькѣ путешественника. Но онъ и не подозрѣвалъ о ея существованіи, пока она сама не попалась ему подъ руку.
— Вотъ какъ! У меня еще осталась одна наша родная монетка!—сказалъ онъ.—Ну, пусть ѣдетъ со мною путешествовать!—И монетка отъ радости подпрыгнула, и зазвенѣла, когда онъ сунулъ ее обратно въ кошелекъ. Тутъ ей пришлось лежать съ иностранными товарками, которыя все смѣнялись; одна уступала мѣсто другой, а наша монетка все оставалась на своемъ; это ужъ было нѣкотораго рода отличіемъ!
Прошло нѣсколько недѣль; монетка заѣхала далеко-далеко отъ родины, но куда—не знала. Она только слышала отъ сосѣдокъ, что онѣ француженки или итальянки, что онѣ теперь въ такомъ-то или такомъ-то городѣ, но сама не имѣла о томъ никакого представленія: не много увидишь, сидя въ мѣшкѣ, какъ она! Но вотъ однажды монетка замѣтила, что кошелекъ не закрытъ; ей вздумалось выглянуть на свѣтъ Божій, и она проскользнула въ щелочку. Не слѣдовало бы ей этого дѣлать, да она была любопытна, ну и это не прошло ей даромъ! Она упала въ карманъ брюкъ; вечеромъ кошелекъ изъ кармана вынули, а монетка осталась, гдѣ лежала. Брюки вынесли въ корридоръ чистить, и тутъ монетка вывалилась изъ кармана на полъ; никто не слыхалъ, никто не видалъ этого.
Утромъ платье опять снесли въ комнату; путешественникъ одѣлся и уѣхалъ, а монетка осталась. Вскорѣ ее нашли на полу, и ей предстояло опять поступить на службу; она очутилась вмѣстѣ съ тремя другими монетками.
[261]
„Вотъ славно-то! Опять пойду гулять по свѣту; увижу новыхъ людей, новые обычаи!“ подумала монетка.
— Это что за монетка?—послышалось въ ту же минуту.—Это не ходячая монета. Фальшивая! Никуда не годится!
Тутъ-то и начались для монетки мытарства, о которыхъ она потомъ разсказывала.
— „Фальшивая! Никуда не годится!“ Меня такъ и пронизало насквозь! разсказывала она.—Я же знала, что я чисто серебряная, хорошаго звона и настоящей чеканки! Вѣрно люди ошиблись,—не могли они такъ отзываться обо мнѣ! Однако, они говорили именно про меня! Это меня называли фальшивою, я никуда не годилась! „Ну, я сбуду ее съ рукъ въ сумеркахъ!“ сказалъ мой хозяинъ и сбылъ таки. Но при дневномъ свѣтѣ меня опять принялись бранить: „Фальшивая!“ „Никуда не годится!“ „Надо ее поскорѣе сбыть съ рукъ!“
И монетка дрожала отъ стыда и страха всякій разъ, какъ ее подсовывали кому-нибудь вмѣсто ходячей туземной монеты.
— Ахъ, несчастная я монетка! Что толку въ моемъ серебрѣ, въ моемъ достоинствѣ, чеканкѣ, когда все это ни къ чему! Въ глазахъ свѣта останешься тѣмъ, за кого онъ тебя приметъ! Какъ же должно быть ужасно имѣть нечистую совѣсть, пробиваться впередъ нечистыми путями, если мнѣ, ни въ чемъ неповинной, такъ тяжело потому только, что я кажусь виновною!.. Переходя въ новыя руки, я всякій разъ трепещу того взгляда, который бросятъ на меня сейчасъ: я, вѣдь, знаю, что меня сейчасъ же отшвырнутъ въ сторону, бросятъ, точно я обманщица!
Разъ я попала къ одной бѣдной женщинѣ; она получила меня въ уплату за тяжелую поденную работу. Но ей-то ужъ никакъ не удавалось сбыть меня съ рукъ,—никто не хотѣлъ брать меня; я была для бѣдняги сущимъ несчастіемъ.
„Право, поневолѣ придется обмануть кого-нибудь!“ сказала женщина. „Гдѣ мнѣ, при моей бѣдности, беречь фальшивыя деньги! Отдамъ-ка ее богатому булочнику; онъ-то не разорится отъ этого! Но все-таки не хорошо это! Сама знаю, что не хорошо!“
„Ну, вотъ теперь я буду лежать на совѣсти у бѣдной женщины!“ вздохнула я. „Неужели же я, въ самомъ дѣлѣ, такъ измѣнилась отъ времени?“
И женщина отправилась къ богатому булочнику; но онъ слишкомъ хорошо зналъ всѣ ходячія монеты, и мнѣ не пришлось долго лежать тамъ, куда меня положили,—онъ швырнулъ
[262]меня бѣдной женщинѣ въ лицо. Ей не дали за меня хлѣба, и мнѣ было такъ грустно, такъ грустно сознавать, что я отчеканена на горе другимъ! Это я-то, я, когда-то такая смѣлая, увѣренная въ себѣ, въ своей чеканкѣ, въ хорошемъ звонѣ! И я такъ пала духомъ, какъ только можетъ пасть монетка, которую никто не хочетъ брать. Женщина же принесла меня обратно домой, добродушно-ласково поглядѣла на меня и сказала: „Не хочу я никого обманывать тобою! Я пробью въ тебѣ дырку, пусть каждый знаетъ, что ты фальшивая… А впрочемъ… Постой, мнѣ пришло на умъ—можетъ быть, ты счастливая монетка? Право, такъ! Я пробью въ тебѣ дырочку, продерну шнурокъ и повѣшу на шейку сосѣдкиной дѣвочкѣ—пусть носитъ на счастье!“
И она пробила во мнѣ дырочку. Не особенно-то пріятно быть пробитою, но ради доброй цѣли можно перенести многое. Черезъ дырочку продернули шнурокъ, и я стала похожа на медаль. Меня повѣсили на шейку малютки; малютка улыбалась мнѣ, цѣловала меня, и я всю ночь провела на тепленькой невинной дѣтской груди.
Утромъ мать дѣвочки взяла меня въ руки, поглядѣла на меня и что-то задумала,—я сейчасъ же догадалась! Потомъ она взяла ножницы и перерѣзала шнурокъ.
„Счастливая монетка!“ сказала она. „Посмотримъ!“ И она положила меня въ кислоту, такъ что я вся позеленѣла, потомъ затерла дырку, немножко почистила меня и въ сумеркахъ пошла къ продавцу лотерейныхъ билетовъ, купить на счастье билетикъ.
Ахъ, какъ мнѣ было тяжело! Меня точно въ тискахъ сжимали, ломали пополамъ! Я, вѣдь, знала, что меня обзовутъ фальшивою, осрамятъ передъ всѣми другими монетами, что лежатъ и гордятся своими надписями и чеканкою. Но, нѣтъ! Я проскользнула! Въ лавкѣ была такая толпа, продавецъ былъ такъ занятъ, что не глядя бросилъ меня въ выручку къ другимъ монетамъ. Выигралъ-ли купленный за меня билетъ—не знаю, но знаю, что на другой же день меня признали фальшивою, отложили въ сторону и опять отправили обманывать—все обманывать! А, вѣдь, это просто невыносимо при честномъ характерѣ,—его-то ужъ у меня не отнимутъ! Такъ переходила я изъ рукъ въ руки, изъ дома въ домъ, больше года, и всюду-то меня бранили, всюду-то на меня сердились. Никто не вѣрилъ въ
[263]меня, и я сама больше не вѣрила ни въ себя, ни въ свѣтъ. Тяжелое выдалось для меня времячко!
Но вотъ, однажды явился путешественникъ; ему, конечно, сейчасъ же подсунули меня, и онъ былъ такъ простъ, что взялъ меня за ходячую монету. Но когда онъ въ свою очередь хотѣлъ расплатиться мною, я опять услышала крикъ: „Она фальшивая! Не годится!“
„Мнѣ дали ее за настоящую!“ сказалъ путешественникъ и вглядѣлся въ меня пристальнѣе. Вдругъ на лицѣ его появилась улыбка; этого еще не случалось при видѣ меня ни съ однимъ лицомъ. „Нѣтъ, что же это!“ сказалъ онъ. „Вѣдь, это наша родная монетка, хорошая, честная монетка съ моей родины, а въ ней пробили дырку и зовутъ ее фальшивою! Вотъ забавно! Надо будетъ сберечь тебя и взять съ собою домой!“
То-то я обрадовалась! Меня опять называютъ хорошею, настоящею монеткою, хотятъ взять домой, гдѣ всѣ и каждый узнаютъ меня, будутъ знать, что я чисто серебряная, настоящей чеканки! Я бы засверкала отъ радости искрами, да это не въ моей натурѣ; искры испускаетъ сталь, а не серебро.
Меня завернули въ тонкую бѣлую бумажку, чтобы не смѣшать съ другими монетами и не затерять; вынимали меня только въ торжественныхъ случаяхъ, при встрѣчахъ съ земляками, и тогда обо мнѣ отзывались необыкновенно хорошо. Всѣ говорили, что я очень интересна. Забавно, что можно быть интересною, не говоря ни слова!
И вотъ, я попала домой! Миновали мои мытарства, потекла счастливая жизнь; я, вѣдь, была чисто серебряная, настоящей чеканки, и мнѣ совсѣмъ не вредило, что во мнѣ была пробита дырка, какъ въ фальшивой: что за бѣда, если на самомъ дѣлѣ ты не фальшивая! Да, надо имѣть терпѣніе: перемелется—все мука будетъ! Въ это я теперь твердо вѣрю!—заключила свой разсказъ монетка.
