меня бѣдной женщинѣ въ лицо. Ей не дали за меня хлѣба, и мнѣ было такъ грустно, такъ грустно сознавать, что я отчеканена на горе другимъ! Это я-то, я, когда-то такая смѣлая, увѣренная въ себѣ, въ своей чеканкѣ, въ хорошемъ звонѣ! И я такъ пала духомъ, какъ только можетъ пасть монетка, которую никто не хочетъ брать. Женщина же принесла меня обратно домой, добродушно-ласково поглядѣла на меня и сказала: „Не хочу я никого обманывать тобою! Я пробью въ тебѣ дырку, пусть каждый знаетъ, что ты фальшивая… А впрочемъ… Постой, мнѣ пришло на умъ—можетъ быть, ты счастливая монетка? Право, такъ! Я пробью въ тебѣ дырочку, продерну шнурокъ и повѣшу на шейку сосѣдкиной дѣвочкѣ—пусть носитъ на счастье!“
И она пробила во мнѣ дырочку. Не особенно-то пріятно быть пробитою, но ради доброй цѣли можно перенести многое. Черезъ дырочку продернули шнурокъ, и я стала похожа на медаль. Меня повѣсили на шейку малютки; малютка улыбалась мнѣ, цѣловала меня, и я всю ночь провела на тепленькой невинной дѣтской груди.
Утромъ мать дѣвочки взяла меня въ руки, поглядѣла на меня и что-то задумала,—я сейчасъ же догадалась! Потомъ она взяла ножницы и перерѣзала шнурокъ.
„Счастливая монетка!“ сказала она. „Посмотримъ!“ И она положила меня въ кислоту, такъ что я вся позеленѣла, потомъ затерла дырку, немножко почистила меня и въ сумеркахъ пошла къ продавцу лотерейныхъ билетовъ, купить на счастье билетикъ.
Ахъ, какъ мнѣ было тяжело! Меня точно въ тискахъ сжимали, ломали пополамъ! Я, вѣдь, знала, что меня обзовутъ фальшивою, осрамятъ передъ всѣми другими монетами, что лежатъ и гордятся своими надписями и чеканкою. Но, нѣтъ! Я проскользнула! Въ лавкѣ была такая толпа, продавецъ былъ такъ занятъ, что не глядя бросилъ меня въ выручку къ другимъ монетамъ. Выигралъ-ли купленный за меня билетъ—не знаю, но знаю, что на другой же день меня признали фальшивою, отложили въ сторону и опять отправили обманывать—все обманывать! А, вѣдь, это просто невыносимо при честномъ характерѣ,—его-то ужъ у меня не отнимутъ! Такъ переходила я изъ рукъ въ руки, изъ дома въ домъ, больше года, и всюду-то меня бранили, всюду-то на меня сердились. Никто не вѣрилъ въ
меня бедной женщине в лицо. Ей не дали за меня хлеба, и мне было так грустно, так грустно сознавать, что я отчеканена на горе другим! Это я-то, я, когда-то такая смелая, уверенная в себе, в своей чеканке, в хорошем звоне! И я так пала духом, как только может пасть монетка, которую никто не хочет брать. Женщина же принесла меня обратно домой, добродушно-ласково поглядела на меня и сказала: «Не хочу я никого обманывать тобою! Я пробью в тебе дырку, пусть каждый знает, что ты фальшивая… А впрочем… Постой, мне пришло на ум — может быть, ты счастливая монетка? Право, так! Я пробью в тебе дырочку, продёрну шнурок и повешу на шейку соседкиной девочке — пусть носит на счастье!»
И она пробила во мне дырочку. Не особенно-то приятно быть пробитою, но ради доброй цели можно перенести многое. Через дырочку продёрнули шнурок, и я стала похожа на медаль. Меня повесили на шейку малютки; малютка улыбалась мне, целовала меня, и я всю ночь провела на тёпленькой невинной детской груди.
Утром мать девочки взяла меня в руки, поглядела на меня и что-то задумала, — я сейчас же догадалась! Потом она взяла ножницы и перерезала шнурок.
«Счастливая монетка!» сказала она. «Посмотрим!» И она положила меня в кислоту, так что я вся позеленела, потом затёрла дырку, немножко почистила меня и в сумерках пошла к продавцу лотерейных билетов, купить на счастье билетик.
Ах, как мне было тяжело! Меня точно в тисках сжимали, ломали пополам! Я, ведь, знала, что меня обзовут фальшивою, осрамят перед всеми другими монетами, что лежат и гордятся своими надписями и чеканкою. Но, нет! Я проскользнула! В лавке была такая толпа, продавец был так занят, что не глядя бросил меня в выручку к другим монетам. Выиграл ли купленный за меня билет — не знаю, но знаю, что на другой же день меня признали фальшивою, отложили в сторону и опять отправили обманывать — всё обманывать! А, ведь, это просто невыносимо при честном характере, — его-то уж у меня не отнимут! Так переходила я из рук в руки, из дома в дом, больше года, и всюду-то меня бранили, всюду-то на меня сердились. Никто не верил в
