[323]
Зима; холодно; вѣтеръ такъ и рѣжетъ, но въ землѣ хорошо, уютно; тамъ и лежитъ цвѣточекъ въ своей луковицѣ, прикрытой землею и снѣгомъ.
Но вотъ выпалъ дождь; капли проникли сквозь снѣжный покровъ въ землю къ цвѣточной луковицѣ и сообщили ей о бѣломъ свѣтѣ, что́ надъ нею. Скоро пробрался туда и солнечный лучъ, такой тонкій, сверлящій; онъ пробуравилъ снѣгъ и землю и слегка постучался въ луковицу.
— Войдите!—сказалъ цвѣтокъ.
— Не могу!—отвѣтилъ лучъ.—Я еще слабъ теперь, и мнѣ не раскрыть луковицы! А вотъ къ лѣту я соберусь съ силами!
— А когда будетъ лѣто?—спросилъ цвѣтокъ и спрашивалъ то же самое у каждаго новаго гостя—солнечнаго луча. Но до лѣта было еще долго; снѣгъ еще не весь стаялъ, и лужицы каждую ночь затягивало льдомъ.
— Какъ это долго тянется!—говорилъ цвѣтокъ.—А мнѣ просто не сидится на мѣстѣ! Хочется потянуться, вытянуться, раскрыться, выйти на волю, повидаться съ лѣтомъ! То-то блаженное времечко!
И цвѣтокъ потянулся въ своей тонкой скорлупкѣ, размягченной водою, согрѣтой снѣгомъ и землею, пронизанной солнечными лучами. Скоро изъ земли, подъ снѣгомъ, пробился зеленый стебелекъ съ свѣтло-зеленымъ бутономъ, окруженнымъ, словно ширмочкой, узенькими, толстенькими листками. Снѣгъ былъ еще холодный, но весь залитъ лучами солнца,—онъ былъ уже настолько рыхлъ, что имъ легко было пробиться сквозь него, да и сами они стали теперь сильнѣе.
— Добро пожаловать! Добро пожаловать!—запѣли они, и цвѣтокъ выглянулъ изъ-подъ снѣга. Солнечные лучи ласкали и цѣловали малютку, такъ что бѣлоснѣжная съ зелеными жилками чашечка его совсѣмъ раскрылась. Радостно и скромно склонилъ онъ головку.
— Милый цвѣточекъ!—пѣли солнечные лучи.—Какъ ты свѣжъ и нѣженъ! Ты первый, единственный! Ты наше
[324]возлюбленное дитя! Ты возвѣщаешь лѣто, чудное лѣто! Скоро весь снѣгъ растаетъ, холодные вѣтры унесутся прочь! Царствовать будемъ мы! Все зазеленѣетъ! И у тебя появятся подружки: зацвѣтутъ сирень и желтая акація, а потомъ розы, но ты все-таки первый, такой нѣжный, прозрачный!
Вотъ была радость! Казалось, самый воздухъ пѣлъ и звучалъ, солнечные лучи проникали въ самые лепестки и стебелекъ цвѣтка. И онъ стоялъ, такой нѣжный, хрупкій и въ то же время полный силъ, въ пышномъ расцвѣтѣ юной красоты, такой нарядный въ своемъ бѣломъ платьицѣ, съ зелеными ленточками, и славилъ лѣто. Но до лѣта было еще долго; облака закрыли солнышко, подули холодные, рѣзкіе вѣтры.
— Рановато ты появился!—сказали они цвѣтку.—Сила еще на нашей сторонѣ! Постой, мы зададимъ тебѣ! Сидѣть бы тебѣ да сидѣть въ теплѣ, а не торопиться франтить на солнышкѣ,—не пришло еще время!
Холодъ такъ и щипалъ. Дни шли за днями, а не показывалось ни единаго солнечнаго луча. Нѣжному цвѣточку хоть замерзнуть было впору. Но онъ былъ сильнѣе, чѣмъ подозрѣвалъ самъ; его укрѣпляла радостная вѣра въ обѣщанное лѣто. Оно должно было скоро придти! Недаромъ же о немъ возвѣстили солнечные лучи. Цвѣтокъ твердо вѣрилъ ихъ обѣщанію и терпѣливо стоялъ на бѣломъ снѣгу въ своемъ бѣломъ нарядѣ, склоняя головку подъ тяжелыми, густыми хлопьями снѣга; вокругъ него бушевали холодные вѣтры.
— Ты сломишься!—говорили они.—Завянешь, замерзнешь! Что тебѣ надо было тутъ? Зачѣмъ ты далъ себя выманить? Солнечный лучъ обманулъ тебя! Вотъ и подѣломъ тебѣ теперь! Эхъ, ты, подснѣжникъ!
— Подснѣжникъ!—прозвучало въ холодномъ утреннемъ воздухѣ.
— Подснѣжникъ!—ликовали дѣти, выбѣжавшіе въ садъ.—Вотъ тутъ растетъ одинъ, такой миленькій, прелестный, первый, единственный!
И слова эти пригрѣли цвѣтокъ словно солнечные лучи. Отъ радости онъ даже не почувствовалъ, что его сорвали. Онъ очутился въ дѣтской ручонкѣ, дѣтскія губки цѣловали его. Потомъ его принесли въ теплую комнату, полюбовались на него и поставили въ воду. Цвѣтокъ ожилъ, возродился къ жизни, подумалъ, что вдругъ наступило лѣто.
[325]
У старшей дочки, прелестной молодой дѣвушки,—она уже была конфирмована—былъ другъ сердца; онъ тоже былъ конфирмованъ и теперь проходилъ курсъ наукъ.
— Вотъ пошучу съ нимъ! Онъ подумаетъ, что у насъ уже лѣто!—сказала дѣвушка, взяла нѣжный цвѣточекъ и положила его въ душистый листокъ бумаги, на которомъ были написаны стихи о подснѣжникѣ. Они начинались словомъ подснѣжникъ, а кончались словами: „Теперь, дружокъ мой, ты на всю зиму останешься дурачкомъ!“ Да, вотъ что говорилось въ стихахъ, которые она послала другу вмѣсто письма. Цвѣтокъ очутился въ конвертѣ; какъ тамъ было темно! Онъ точно опять попалъ въ луковицу! И вотъ, онъ отправился въ путь, побывалъ въ почтовой сумкѣ, его тискали, комкали; пріятнаго тутъ было мало, но и этому пришелъ конецъ.
Письмо дошло по назначенію; его распечатали и прочли. Другъ сердца былъ такъ доволенъ, что расцѣловалъ цвѣтокъ и спряталъ его вмѣстѣ со стихами въ ящикъ. Тамъ лежало много такихъ же дорогихъ писемъ, но всѣ они были безъ цвѣтовъ; этотъ явился первымъ, единственнымъ, какъ назвали его солнечные лучи, и цвѣтокъ не нарадовался этому!
А времени радоваться было у него довольно: прошло лѣто, прошла и длинная зима, снова настало лѣто, и тогда только его опять вынули. Но на этотъ разъ молодой человѣкъ не былъ веселъ и такъ сердито принялся рыться въ письмахъ и бумагахъ, что листокъ со стихами полетѣлъ на полъ, и подснѣжникъ выпалъ изъ него. Правда, онъ высохъ и сплюснулся, но изъ-за этого не слѣдовало все-таки швырять его на полъ! И все же лежать на полу было лучше, чѣмъ сгорѣть въ печкѣ, куда угодили всѣ письма и стихи. Что же случилось? То, что часто случается. Подснѣжникъ обманулъ молодого человѣка—это была шутка; дѣвушка обманула его—это ужъ была не шутка. Она избрала себѣ лѣтомъ новаго друга сердца.
Утромъ солнышко освѣтило маленькій сплюснутый подснѣжникъ, смотрѣвшій словно нарисованнымъ на полу. Дѣвушка, подметавшая полъ, подняла его и вложила въ одну изъ книгъ на столѣ; она думала, что нечаянно выронила оттуда цвѣтокъ, приводя столъ въ порядокъ. И вотъ, цвѣтокъ снова очутился между стихами, но на этотъ разъ напечатанными, а они, вѣдь, важнѣе написанныхъ, по крайней мѣрѣ обходятся дороже.
Прошли годы; книга все стояла на полкѣ; но вотъ ее взяли,
[326]открыли и стали читать. Книга была хорошая: стихи и пѣсни датскаго поэта Амвросія Стуба; съ ними стоитъ познакомиться. Человѣкъ, читавшій книгу, перевернулъ страницу.
— Подснѣжникъ! Недаромъ его положили сюда. Бѣдняга Амвросій Стубъ! Ты тоже былъ подснѣжникомъ среди своихъ собратьевъ! Ты явился слишкомъ рано, опередилъ свое время, и тебя встрѣтили буйные вѣтры и непогода. Пришлось тебѣ скитаться изъ дома въ домъ, отъ одного фіонскаго помѣщика къ другому, разыгрывая роль цвѣтка въ стаканѣ съ водою, или вложеннаго въ риѳмованное письмо! Да, и ты былъ подснѣжникомъ, обманчиво возвѣстившимъ лѣто, недоразумѣніемъ, шуткой, но все же ты былъ первымъ, единственнымъ, дышащимъ юношескою свѣжестью, датскимъ поэтомъ. Оставайся же тутъ, подснѣжникъ! Ты положенъ сюда недаромъ.
И подснѣжникъ опять положили въ книгу; онъ былъ и польщенъ и обрадованъ, узнавъ, что положенъ въ это прекрасное собраніе пѣсенъ не даромъ, и что самъ пѣвецъ былъ такимъ же подснѣжникомъ, надъ которымъ подшутила зима. Подснѣжникъ понялъ все по-своему, какъ и мы всякую вещь понимаемъ по-своему.
Вотъ и вся сказка о подснѣжникѣ.
См. также одноимённые страницы.