[148]
Въ нѣмецкой землѣ, въ Вюртембергѣ, гдѣ весною такъ чудесно цвѣтутъ придорожныя акаціи, а осенью яблоневыя и грушевыя деревья гнутся подъ изобиліемъ зрѣлыхъ плодовъ, есть городокъ Марбахъ. Онъ изъ числа маленькихъ, неважныхъ городковъ, но расположенъ очень живописно у рѣки Неккара, что стремглавъ бѣжитъ мимо городовъ, старыхъ рыцарскихъ замковъ и зеленыхъ виноградниковъ, торопясь слить свои воды съ гордымъ Рейномъ.
Стояла поздняя осень; виноградные листья окрасились въ красноватый цвѣтъ; лили дожди, дулъ холодный вѣтеръ; для бѣдняковъ наступило не особенно веселое время. Дни стояли сѣренькіе, мрачные, а еще мрачнѣе было внутри старыхъ городскихъ домишекъ. Одинъ изъ этихъ домишекъ былъ обращенъ къ улицѣ не лицевою, а боковою стѣной, съ низенькими окошечками; неказистъ, бѣденъ былъ онъ съ виду. Не богаче была и семья, обитавшая въ немъ, хотя честная, трудолюбивая и богобоязненная. Скоро Господь долженъ былъ подарить имъ еще ребенка. Насталъ часъ, мать лежала въ мукахъ, вдругъ на колокольнѣ ударили въ большой колоколъ,—былъ торжественный часъ богослуженія. Глубоко отдался этотъ звукъ въ сердцѣ матеря и наполнилъ его благоговѣйною вѣрою. Мысли ея устремились къ Богу, и въ тотъ же моментъ Богъ послалъ ей радость—у нея родился сынъ. Церковный колоколъ, казалось, звонилъ о радости матери на весь городъ, на всю страну. На мать глядѣли ясные дѣтскіе глазки, кудри ребенка отливали золотомъ. Ребенокъ былъ встрѣченъ при своемъ вступленіи въ жизнь, въ темный ноябрскій день, колокольнымъ звономъ. Мать и отецъ поцѣловали сына и занесли въ свою библію: „Десятаго ноября 1759 г. Господь даровалъ намъ сына“; позднѣе было приписано, что при крещеніи онъ получилъ имя Іоганна-Христофа-Фридриха.
[149]
Что же вышло изъ маленькаго парнишки, изъ бѣднаго мальчугана, уроженца городка Марбаха? Да тогда-то еще никто не зналъ, что изъ него выйдетъ; не зналъ даже самъ старый колоколъ, какъ ни высоко онъ висѣлъ и какъ ни громко звонилъ, привѣтствуя появленіе того, кто впослѣдствіи самъ спѣлъ чудеснѣйшую „Пѣснь о колоколѣ“.
Мальчикъ подросталъ, выросталъ въ его глазахъ и весь міръ. Родители переѣхали въ другой городъ, но друзья ихъ остались въ Марбахѣ, поэтому мать съ сыномъ и пріѣхали туда однажды въ гости. Мальчику было тогда всего шесть лѣтъ, но онъ уже зналъ кое-что изъ библіи, зналъ псалмы и часто слушалъ, сидя на своемъ плетеномъ креслицѣ, какъ отецъ читалъ по вечерамъ басни Геллерта и Мессіаду. У мальчугана навертывались на глаза слезы; сестра его, двумя годами старше, тоже плакала, слушая о Томъ, Кто принялъ крестную смерть ради нашего спасенія.
Городъ, на взглядъ вернувшихся сюда въ гости, не особенно измѣнился; да и времени-то съ ихъ отъѣзда прошло не Богъ вѣсть сколько. Дома по-прежнему выставляли на показъ свои остроконечныя кровли, покривившіяся стѣны и низенькія окна, только на кладбищѣ прибавились новыя могилы, а у самой стѣны, въ густой травѣ, лежалъ старый колоколъ. Онъ упалъ съ колокольни, получилъ трещину и не годился больше къ службѣ; на его мѣстѣ висѣлъ уже новый.
Мать съ сыномъ прошли на кладбище, остановились передъ старымъ колоколомъ, и мать стала разсказывать мальчику, какъ колоколъ этотъ въ продолженіе столѣтій дѣлалъ свое дѣло, звонилъ и къ крестинамъ, и къ свадьбѣ, и къ погребенію, возвѣщалъ и о праздничной радости, и объ ужасахъ пожара, словомъ—сопровождалъ звономъ всѣ важнѣйшіе моменты человѣческой жизни! И ребенокъ запомнилъ разсказъ матери; онъ звучалъ въ дѣтскомъ сердцѣ, пока мальчикъ не выросъ и самъ не воспѣлъ колоколъ. Мать разсказала также, какъ этотъ колоколъ утѣшилъ, обрадовалъ ее своимъ звономъ въ часъ скорби и страха, привѣтствуя рожденіе ея маленькаго сынка. И мальчикъ посмотрѣлъ на огромный старый колоколъ съ чувствомъ, близкимъ къ благоговѣнію, потомъ наклонился и нѣжно поцѣловалъ его, даромъ что онъ былъ старъ, надтреснутъ и валялся брошенный въ крапивѣ.
Колоколъ запечатлѣлся въ памяти мальчика, росшаго въ
[150]бѣдности. Худой онъ былъ, длинный, съ рыжими волосами, весь въ веснушкахъ; зато у него были чудесные, ясные, глубокіе, какъ море, глаза. Какъ же жилось ему? Хорошо, завидно хорошо! Онъ по особой высшей милости былъ принятъ въ военную школу, въ отдѣленіе, гдѣ воспитывались все дѣти знатныхъ особъ. Это была для него такая честь, такое счастье! Онъ носилъ штиблеты, высокій галстухъ и напудренный парикъ. И обучали его всему подъ звуки: „Маршъ! Стройся! Во фронтъ!“ Какъ не выйти проку изъ такого обученія?
Старому колоколу, конечно, суждено было попасть въ переливку; а что же изъ него должно было выйти? Ну, этого предсказать было невозможно, какъ нельзя было предсказать и того, что выйдетъ изъ колокола, звучавшаго въ груди юноши. Этотъ колоколъ былъ изъ чистаго металла, и звонъ его долженъ былъ разнестись по всему свѣту! И чѣмъ громче звучалъ онъ въ груди юноши, тѣмъ тѣснѣе становилось тому въ школьныхъ стѣнахъ, тѣмъ оглушительнѣе раздавались въ его ушахъ эти: „маршъ!“, „стройся!“, „во фронтъ!“ Онъ и воспѣлъ этотъ колоколъ въ кругу товарищей, но пѣсня унеслась далеко за предѣлы страны! Но не за это же давались юношѣ воспитаніе и образованіе, одежда и пища! Онъ былъ занумерованнымъ винтикомъ и долженъ былъ, какъ и всѣ мы, приносить осязаемую пользу въ огромномъ часовомъ механизмѣ. Что-жъ, если мы и сами-то зачастую не понимаемъ самихъ себя, какъ же требовать, чтобы понимали насъ другіе, хотя бы и лучшіе люди въ свѣтѣ! Но алмазъ образуется, вѣдь, именно высокимъ давленіемъ; недостатка въ давленіи здѣсь не было, только суждено-ли было свѣту узрѣть современемъ алмазъ?
Столица той страны праздновала большое торжество; горѣли тысячи лампочекъ, вспыхивали ракеты; весь этотъ блескъ вспоминается еще и понынѣ, благодаря юношѣ, который въ это время въ слезахъ и горѣ пытался незамѣтно перебраться въ чужую страну. Онъ долженъ былъ выбрать одно изъ двухъ: покинуть свое отечество, мать, всѣхъ близкихъ, или—захлебнуться въ общемъ теченіи.
Старому колоколу было хорошо: онъ стоялъ въ укромномъ мѣстѣ, защищенный церковною стѣною. Надъ нимъ гулялъ вѣтеръ и могъ разсказать ему о томъ мальчикѣ, чье рожденіе колоколъ привѣтствовалъ своимъ звономъ. Вѣтеръ могъ разсказать, какимъ холодомъ обдавалъ путника, устало опустившагося на землю въ
[151]лѣсу сосѣдней страны, путника, все богатство котораго, всѣ надежды на будущее заключались въ исписанныхъ листахъ, повѣствовавшихъ о „Фіеско“. Онъ могъ бы разсказать и о единственныхъ цѣнителяхъ—все, вѣдь, художникахъ—которые улизнули изъ комнаты во время чтенія этого произведенія и занялись игрою въ кегли! Онъ могъ бы разсказать о блѣдномъ бѣглецѣ, жившемъ недѣли, мѣсяцы на бѣдномъ постояломъ дворѣ, гдѣ самъ хозяинъ пилъ и бушевалъ, гдѣ царило буйное веселье въ то время, какъ юноша воспѣвалъ идеалы. Тяжелые, мрачные дни! Но сердце должно выстрадать все, о чемъ ему суждено пѣть.
Мрачные дни, холодныя ночи пронеслись и надъ старымъ колоколомъ, но онъ-то не чувствовалъ ихъ, какъ чувствуетъ тяжесть своего земного испытанія колоколъ въ человѣческой груди. Какъ же жилось молодому человѣку? Какъ жилось старому колоколу? Да колоколъ отправился въ далекій путь, куда дальше, чѣмъ разносился когда-то съ колокольни его звонъ, а звонъ колокола, звучавшаго въ груди молодаго человѣка, разнесся еще куда дальше; дальше, чѣмъ когда-либо ступала нога юноши, дальше, чѣмъ видѣлъ его глазъ; звонъ этотъ разносится по всему свѣту еще и до сихъ поръ. Но послушай сперва о церковномъ колоколѣ! Его увезли изъ Марбаха, продали, какъ старую мѣдь, въ баварскую землю. Какъ же онъ туда попалъ и когда? Объ этомъ пусть разскажетъ онъ самъ, коли можетъ; это не важно. Намъ довольно знать, что онъ попалъ въ столицу Баваріи. Много лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ онъ упалъ съ колокольни; пора было его перелить, и вотъ, изъ него рѣшили отлить часть памятника великому сыну нѣмецкаго народа и страны. Послушай же, что вышло! Какія чудесныя совпаденія бываютъ на бѣломъ свѣтѣ! Въ Даніи, на одномъ изъ зеленыхъ острововъ, гдѣ шумятъ буковые лѣса, гдѣ такое множество кургановъ, жилъ-былъ бѣдный, бѣдный мальчикъ; онъ ходилъ въ деревянныхъ башмакахъ и носилъ въ старенькомъ платочкѣ обѣдъ своему отцу, рѣзчику, работавшему на верфи. Этотъ бѣдный мальчикъ сдѣлался гордостью своей родины,—онъ высѣкалъ изъ мрамора чудныя статуи, дивившія весь міръ. Ему-то именно и выпало на долю вылѣпить изъ глины прекрасный, величавый образъ, который потомъ отлили изъ металла, изображеніе того, чье имя отецъ занесъ въ свою библію, Іоганна-Христофа-Фридриха.
[152]
И металлъ раскаленною струею полился въ форму. Изъ стараго колокола—да, никто и не вспомнилъ о его происхожденіи и умолкнувшемъ звонѣ!—вышли голова и грудь статуи, которая теперь красуется въ Штутгартѣ, передъ старымъ замкомъ, на той самой площади, по которой ходилъ при жизни тотъ, кого изображаетъ статуя. Да, по ней ходилъ терпѣвшій тяжелый гнетъ нужды и борьбу со свѣтомъ мальчикъ изъ Марбаха, воспитанникъ военной школы, бѣглецъ, великій, безсмертный нѣмецкій поэтъ, воспѣвшій освободителя Швейцаріи и боговдохновенную французскую дѣвственницу.
Стоялъ чудный солнечный день; на башняхъ и крышахъ домовъ въ Штутгартѣ развѣвались флаги, всѣ колокола торжественно и радостно звонили. Только одинъ колоколъ безмолвствовалъ, блистая при свѣтѣ солнца съ лица и груди статуи. Въ этотъ день какъ разъ минуло сто лѣтъ съ того дня, какъ Марбахскій колоколъ зазвонилъ на радость и утѣшеніе страждущей матери, рождавшей ребенка. Ребенокъ родился въ бѣдномъ домѣ, въ бѣдной обстановкѣ, но сталъ впослѣдствіи великимъ обладателемъ сокровищъ, которыя благословляетъ весь міръ. Кто же онъ?
Поэтъ, воспѣвшій благородныя женскія сердца, пѣвецъ всего великаго и прекраснаго, Іоганнъ-Христофъ-Фридрихъ Шиллеръ.
