Этимъ лѣтомъ у однихъ моихъ близкихъ знакомыхъ служило двѣ дѣвушки, и обѣ — Поли. Одну звали Пелагея, другую — Павла, но кликали обѣихъ Полей, прибавляя для отличія Поля „комнатная“ и Поля „кухонная“. Семейство было достаточно разсудительно, чтобы сообразить, что невозможно примѣнять къ прислугѣ мѣрку, удовлетворить которой едва ли могли бы и сами господа, а потому обращали вниманіе только, чтобы служащіе были симпатичны и безъ неудобствъ исполняли свое ближайшее дѣло. Такъ что въ смыслѣ гуляній и романовъ свобода была почти полная, но обѣ женщины пользовались ею по разному.
Павла, или Поля-кухонная, почти не понимала спокойныхъ чувствъ, и, если любовь не сопровождалась соперницами, измѣнами, побоями, опасностью быть облитой кислотою, то она почти не считала это за интересную интригу. Менѣе романтически настроенная, Поля-комнатная просто свела знакомство съ мастеромъ изъ сосѣдней парикмахерской и къ концу лѣта ходила уже невѣстой. Мы всѣ видѣли и ея жениха, не только заходя бриться, но и на прогулкѣ подъ руку съ Полей-комнатной въ новенькомъ костюмѣ при перчаткахъ и тросточкѣ.
Звали его Денисъ Петровичъ Котовъ, но самъ себя но свойственной его профессіи галантности и витіеватости онъ называлъ не иначе, какъ м-сье Діонисъ, что насъ очень смѣшило, чѣмъ-то напоминая романъ „Гнѣвъ Діониса“.
Самъ Діонисъ былъ болѣзненный молодой человѣкъ, бѣлокурый и слегка косой, что не мѣшало ему очень аккуратно брить, причемъ онъ не примѣнялъ французской манеры, главный шикъ которой состоитъ въ умѣньи за одинъ взмахъ бритвы оголить всю щеку (не очень пріятный способъ), а по-русски, мелко и легко скоблилъ каждое мѣстечко, будто занимаясь какимъ близорукимъ рукодѣльемъ. Былъ крайне кротокъ, чувствителенъ и изысканъ въ разговорѣ. Лучшаго мужа тихой комнатной Полѣ было не найти, тѣмъ болѣе, что, несмотря на франтовство, Діонисъ сумѣлъ съэкономить извѣстную сумму, на которую собирался вскорѣ открыть собственное заведеніе.
Все это сообщалось намъ съ такимъ простодушнымъ и нескрываемымъ удовольствіемъ, что было пріятно наблюдать за этой чувствительной и идиллической исторіей.
— Вы бы, Поля, послали Дениса Петровича на кумысъ что-ли понравиться. Ужъ очень у него хворый видъ какой-то.
— Развѣ? Нѣтъ, онъ — здоровый, онъ отъ природы такой неполный, непредставительный, а онъ здоровъ. Ну, да вѣдь, и я не великанша, — съ меня хватитъ…
Едва-ли мы ошибались, думая, что просто влюбленной Полѣ не хочется отпускать отъ себя жениха, и она стремится поскорѣе устроить свой домъ, свою жизнь весело и любовно съ косенькимъ м-сье Діонисомъ.
И вдругъ до насъ доходитъ слухъ (какъ разъ тутъ началась война), что парикмахеръ идетъ добровольцемъ. Сообщила намъ объ этомъ Поля съ такимъ же милымъ и веселымъ лицомъ, какъ и о своей предстоящей свадьбѣ.
Такое равнодушіе было тѣмъ болѣе удивительно, что дѣвушка была намъ извѣстна за чувствительную до крайности. Но она уже заранѣе взяла на себя роль веселой и бодрой помощницы своего будущаго мужа, съ которой тотъ совѣщается о каждомъ шагѣ, котораго она считаетъ совѣстливымъ и справедливымъ, и чьи рѣшенія готова поддерживать, какія бы они печали ни доставляли ея несообразительному сердцу. И въ данномъ случаѣ въ ея словахъ можно было сейчасъ же разслышать витіеватыя рѣчи Діониса, не совсѣмъ ей понятныя, но принятыя любовью.
— Какъ же Денису Петровичу оставаться, когда такое время, что мальчики и солидные люди — всѣ туда идутъ? Его вѣдь даже неохотно брали, — слабый онъ у меня и коситъ немного, — но онъ упросился. Подумайте, вѣдь, можетъ быть, и не доживемъ до вторыхъ такихъ дней! Тяжкія испытанія, что говорить, но вмѣстѣ съ тѣмъ скажешь и „слава Богу, что при насъ это происходитъ, что видѣли очи наши“.
— А какъ же вы, Поля, останетесь?
Дѣвушка какъ-будто даже удивилась, что можетъ быть разговоръ о ней.
— Я? Господи! Да останусь, какъ всѣ остаются. Что же я — особенная какая-нибудь? Конечно, сыграемъ свадьбу до отъѣзда Дениса Петровича, сейчасъ послѣ Успенья, чтобы было крѣпче, а потомъ буду ждать. Не вѣчно же война будетъ… Мы все-таки помѣщенье то хотимъ за собой оставить.
Пока же Ноля опять сдѣлалась Полей комнатной, т.-е. поступила на старое мѣсто къ моимъ знакомымъ. Діонисъ, дѣйствительно, обвѣнчался и уѣхалъ съ полкомъ, а жена его по-прежнему надѣла фартукъ и взяла метелку.
Съ переѣздомъ въ городъ я рѣже видѣлъ своихъ знакомыхъ и какъ-то упустилъ изъ виду храбраго Діониса и его нѣжную подругу. Но, въ концѣ-концовъ, собрался. Комнатная дѣвушка показалась мнѣ что-то смутной, но я подумалъ, что, можетъ быть, сумракъ передней даетъ такое впечатлѣніе, и спрашиваю у хозяйки:
— Что, съ вашей комнатной Полей ничего не случилось?
— Вотъ и видно, что вы у насъ не были цѣлую вѣчность, — не знаете важныхъ новостей! Вѣдь у бѣднаго Діониса оторвало обѣ ноги?
— Что вы говорите! Бѣдный Діонисъ, бѣдная Поля! Гдѣ же онъ теперь?
— Представьте себѣ, — все тамъ же!
— На позиціяхъ?
— Да.
— Но какъ же это могло случиться? Безъ ногъ!
— Конечно, не въ качествѣ воина уже!.. Да вотъ я лучше покажу вамъ его письмо.
Хозяйка вышла на минуту и вернулась съ листкомъ бумаги, который молча передала мнѣ. Не сообразивъ сразу, что парикмахеръ лишился ногъ, а не рукъ, я еще подивился на его красивый почеркъ. Дѣйствительно, каллиграфія была замѣчательная, равно какъ, и тонъ письма, доказывавшій, что, несмотря на пиджачки и смѣшную кличку, Денисъ Котовъ былъ настоящимъ русскимъ человѣкомъ, достойнымъ и степеннымъ, который на письма смотритъ не какъ на эфемерныя отписочки, а какъ на историческія посланія.
„Любезная супруга наша Пелагея Ниловна, въ первыхъ сихъ строкахъ, пожелавъ вамъ здравія и благополучія, увѣдомляю, что самъ я живъ и здоровъ. Съ непріятелями встрѣчались разъ пять, да когда и не было форменнаго сраженія, все время опасная перестрѣлка, такъ что выходитъ одно на одно. Но это неловко только первые дня два, потомъ привыкаешь и ведешь себя нормально, какъ, если бы ничего не было. Кормятъ насъ ничего и недостатка ни въ чемъ нѣтъ, да и то сказать: много ли человѣку надо? Мѣстность теперь вездѣ оказываетъ одной и той же, а въ мирное время, навѣрное, хорошо здѣсь, особенно, если жить въ родѣ, какъ на дачѣ. Кисетикъ вашъ, который вы мнѣ сшили, я потерялъ еще въ поѣздѣ. Еще извѣщаю васъ, Пелагея Ниловна, что семнадцатаго сего сентября случилась со мной непріятность: снарядомъ оторвало лѣвую ногу, а когда въ лазаретѣ осмотрѣли, то увидѣли, что придется отнять и правую. Все это обошлось благополучно, и я не писалъ вамъ, только чтобы не безпокоить васъ понапрасну раньше, чѣмъ не выяснится окончательный конецъ моего положенія. Теперь же все желательно окончилось, и я могу сказать вамъ, что рѣшилъ снова вернуться въ армію, конечно, уже не рядовымъ, а въ тылъ, какъ по природѣ своей чего я мастеръ, а тамъ въ такихъ рукахъ недостатокъ есть. Каждый служитъ, чѣмъ можетъ. Предлагали мнѣ показать мою ногу, но я не захотѣлъ ея видѣть. Сознаюсь вамъ, драгоцѣнная Пелагея Ниловна, что отъ однихъ словъ этихъ у меня проступили слезы. Конечно, это было сейчасъ послѣ операціи, и я былъ еще очень слабъ, а то не обратилъ бы вниманія. Да и лѣкаря говорили мнѣ, это не въ насмѣшку, а попросту, потому — другіе интересуются видѣть, что такое у нихъ ампутировали. Я такъ о васъ полагаю, что, узнавши, что я въ настоящее время живъ и здоровъ и снова нахожусь на своемъ положеніи, вы не будете понопрасну огорчаться, а поблагодарите вмѣстѣ со мною Всемилостивѣйшаго Спаса“.
Затѣмъ идутъ поклоны, какъ полагается, но въ концѣ все-таки корреспондентъ не выдержалъ и подписался: „извѣстный вамъ мосье Діонисъ“.
Хозяйка, подождавъ, когда я кончу чтеніе, промолвила:
— Удивительно такое безчувствіе! Вѣдь, совсѣмъ интеллигентнымъ человѣкомъ казался, а поскребите и вышелъ мужикъ!“
— Вы, какъ будто, не одобряете такое присутствіе духа?
— Нѣтъ, я только удивляюсь.
— Ну, а какъ же Поля приняла это извѣстіе?
Дама пожала плечами и, покраснѣвъ, прибавила недовольно:
— А она и совсѣмъ меня убила. Вотъ ужъ не ожидала отъ нея!
Я полюбопытствовалъ, конечно, узнать, чѣмъ могло разогорчитъ и даже „убить“ мою знакомую такое кроткое существо, какъ комнатная Поля.
— Да помилуйте! Ну, сначала, разумѣется, стала плакать, глаза тереть, а потомъ въ тотъ же вечерь приходитъ ко мнѣ и спрашиваетъ: „Какъ вы думаете, барыня, теперь Денисъ Петровичъ обезножилъ, такъ ему придется какіе-нибудь особенные, короткіе штанцы носить, а у него длинныхъ три нары осталось, хорошихъ, — такъ что же съ ними дѣлать? продать что ли?“ Я, знаете, даже онѣмѣла отъ возмущенія, но потомъ накричала на нее, накричала, довела ее до слезъ и мы помирились. Нѣтъ, вы представьте себѣ такое безчувствіе: мужъ обѣ ноги потерялъ, а она сидитъ и думаетъ, что съ его брюками дѣлать!
— Это, конечно, чудовищно и смѣшно съ перваго взгляда, но знаете, что я думаю? что мужъ ея, несмотря на свою профессію, на свой разговоръ, на то, что онъ мосье Діонисъ и въ тетрадку стишки переписываетъ, галстучки носитъ, — онъ понялъ бы, какъ мастеръ своему дѣлу, этотъ хозяйственный порывъ Поли. И потомъ, — другая бы плакала, отказалась бы отъ своего безногаго мужа, жаловалась бы на судьбу, — а эта тотчасъ же соображаетъ, какъ ей жить при данномъ положеніи, сейчасъ устройство на умѣ, не ропотъ, не бунтъ, не отчаяніе, а крѣпкая вѣрная любовь и хозяйственность. Жена и хозяйка — помощница. Это, по-моему, имѣетъ свое достоинство, и не малое.
— Не знаю. Вы всегда оригинальничаете.
Но, кажется, я не болѣе оригинальничалъ, нежели сама Поля, подававшая въ это время чай увѣренно и гостепріимно, съ молчаливою ласковостью, какъ мастерица своему дѣлу.
