ловко только первые дня два, потомъ привыкаешь и ведешь себя нормально, какъ, если бы ничего не было. Кормятъ насъ ничего и недостатка ни въ чемъ нѣтъ, да и то сказать: много ли человѣку надо? Мѣстность теперь вездѣ оказываетъ одной и той же, а въ мирное время, навѣрное, хорошо здѣсь, особенно, если жить въ родѣ, какъ на дачѣ. Кисетикъ вашъ, который вы мнѣ сшили, я потерялъ еще въ поѣздѣ. Еще извѣщаю васъ, Пелагея Ниловна, что семнадцатаго сего сентября случилась со мной непріятность: снарядомъ оторвало лѣвую ногу, а когда въ лазаретѣ осмотрѣли, то увидѣли, что придется отнять и правую. Все это обошлось благополучно, и я не писалъ вамъ, только чтобы не безпокоить васъ понапрасну раньше, чѣмъ не выяснится окончательный конецъ моего положенія. Теперь же все желательно окончилось, и я могу сказать вамъ, что рѣшилъ снова вернуться въ армію, конечно, уже не рядовымъ, а въ тылъ, какъ по природѣ своей чего я мастеръ, а тамъ въ такихъ рукахъ недостатокъ есть. Каждый служитъ, чѣмъ можетъ. Предлагали мнѣ показать мою ногу, но я не захотѣлъ ея видѣть. Сознаюсь вамъ, драгоцѣнная Пелагея Ниловна, что отъ однихъ словъ этихъ у меня проступили слезы. Конечно, это было сейчасъ послѣ операціи, и я былъ еще очень слабъ, а то не обратилъ бы вниманія. Да и лѣкаря говорили мнѣ, это не въ насмѣшку, а попросту, потому — другіе интересуются видѣть, что такое у нихъ ампутировали. Я такъ о васъ полагаю, что, узнавши, что я въ настоящее время живъ и здоровъ и снова нахожусь на своемъ положеніи, вы не будете понопрасну огорчаться, а поблагодарите вмѣстѣ со мною Всемилостивѣйшаго Спаса“.
Затѣмъ идутъ поклоны, какъ полагается, но въ концѣ все-таки корреспондентъ не выдержалъ и подписался: „извѣстный вамъ мосье Діонисъ“.
ловко только первые дня два, потом привыкаешь и ведешь себя нормально, как, если бы ничего не было. Кормят нас ничего и недостатка ни в чём нет, да и то сказать: много ли человеку надо? Местность теперь везде оказывает одной и той же, а в мирное время, наверное, хорошо здесь, особенно, если жить в роде, как на даче. Кисетик ваш, который вы мне сшили, я потерял еще в поезде. Еще извещаю вас, Пелагея Ниловна, что семнадцатого сего сентября случилась со мной неприятность: снарядом оторвало левую ногу, а когда в лазарете осмотрели, то увидели, что придется отнять и правую. Всё это обошлось благополучно, и я не писал вам, только чтобы не беспокоить вас понапрасну раньше, чем не выяснится окончательный конец моего положения. Теперь же всё желательно окончилось, и я могу сказать вам, что решил снова вернуться в армию, конечно, уже не рядовым, а в тыл, как по природе своей чего я мастер, а там в таких руках недостаток есть. Каждый служит, чем может. Предлагали мне показать мою ногу, но я не захотел её видеть. Сознаюсь вам, драгоценная Пелагея Ниловна, что от одних слов этих у меня проступили слезы. Конечно, это было сейчас после операции, и я был еще очень слаб, а то не обратил бы внимания. Да и лекаря говорили мне, это не в насмешку, а попросту, потому — другие интересуются видеть, что такое у них ампутировали. Я так о вас полагаю, что, узнавши, что я в настоящее время жив и здоров и снова нахожусь на своем положении, вы не будете понапрасну огорчаться, а поблагодарите вместе со мною Всемилостивейшего Спаса“.
Затем идут поклоны, как полагается, но в конце всё-таки корреспондент не выдержал и подписался: „известный вам мосье Дионис“.
