Сахалин (Дорошевич)/Посвящение в каторжники/ДО
| ← Каторжные типы | Сахалинъ (Каторга) — Посвященіе въ каторжники | Интеллигентные люди на каторгѣ → |
| Опубл.: 1903. Источникъ: Дорошевичъ В. М. I // Сахалинъ. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1903. — С. 317. |
Всякій, конечно, слыхалъ объ этомъ обычаѣ «посвященія въ арестанты», объ этихъ жестокихъ истязаніяхъ, которымъ умирающая отъ скуки и озлобленная тюрьма подвергаетъ «новичковъ».
Для чего тюрьма творила надъ «новичками» эти истязанія, при разсказѣ о которыхъ волосъ встаетъ дыбомъ? Отчасти, какъ я уже говорилъ, отъ скуки, отчасти по злобѣ на все и на вся и изъ желанія хоть на комъ-нибудь выместить накипѣвшую злобу, отъ которой задыхается человѣкъ, — а отчасти и изъ практическихъ соображеній: нужно было узнать человѣка, устоитъ ли онъ противъ жалобы начальству, даже если его подвергнутъ страшнымъ истязаніямъ. Вѣдь надо же знать человѣка, пришедшаго въ «семью». Будетъ ли онъ всегда и во всемъ надежнымъ товарищемъ?
Я обошелъ всѣ сахалинскія тюрьмы и могу съ полной достовѣрностью сказать, что прежній страшный обычай «посвященія въ каторжники», обычай пытать «новичковъ», отошелъ въ область преданій. Теперь этого нѣтъ. Тогда розга и кнутъ свистѣли повсюду, и это отражалось на нравахъ тюрьмы. Теперь нравы «мягчаютъ».
«Молодая» каторга дѣлаетъ только удивленные глаза, когда спрашиваешь: «А нѣтъ ли у васъ такихъ-то и такихъ-то обычаевъ?» И только старики Дербинской каторжной богадѣльни, когда я имъ напоминалъ о прежнихъ обычаяхъ «посвященія», улыбались и кивали головами на эти разсказы, словно встрѣтились съ добрымъ старымъ знакомымъ.
— Было, было все это! Вѣрно.
И они охотно пускались въ тѣ пространныя описанія, въ которыя всегда пускается человѣкъ при воспоминаніяхъ о пережитыхъ бѣдствіяхъ.
А «молодая» каторга и понять даже этихъ обычаевъ не можетъ:
— Да кому жъ какая отъ этого польза?
«Польза», — вотъ альфа и омега всего міросозерцанія теперешней каторги. И въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго: преобладающій элементъ каторги — убійцы съ цѣлью грабежа, т.-е. люди, совершавшіе преступленіе ради «пользы». И нравамъ, обычаямъ и законамъ этихъ людей приходится подчиняться остальнымъ: дисциплинарнымъ, жертвамъ случая, семейныхъ неурядицъ и т. д.
«Польза», это — все. Каторжанинъ, совершившій убійство на Сахалинѣ, разсказывалъ мнѣ о своемъ преступленіи и упомянулъ о томъ, что по его преступленію забрали, было, и другого, ни въ чемъ неповиннаго поселенца:
— Но я его высвободилъ… Потому онъ не могъ быть въ моемъ дѣлѣ полезенъ.
А если бы «могъ быть полезенъ», онъ бы запуталъ ни въ чемъ неповиннаго человѣка, и вся каторга бы его поняла:
— Долженъ же человѣкъ думать о своей «пользѣ». Всякъ за себя.
Все теперешнее «посвященіе въ каторжники» состоитъ въ томъ, что тюрьма старается извлечь изъ новичка «пользу», т.-е., пользуясь его неопытностью, обмошенничать его, елико возможно.
Для этого у каторги есть нѣсколько игръ, въ которыя только и можно играть, что съ «новичками»: въ платочекъ, въ крестики, въ кошелекъ, въ наперстокъ, въ тузы, въ черное и красное.
Въ этомъ «посвященіи» есть даже нѣчто симпатичное: тутъ наказывается страсть къ легкой и вѣрной наживѣ, желаніе объегорить своего же брата навѣрняка.
Вновь прибывшая на пароходѣ партія выдержала карантинъ, подверглась медицинскому освидѣтельствованію, раздѣлена, безо всякой практической пользы и безо всякаго примѣненія этого дѣленія, на «полносильныхъ», «слабосильныхъ» и «вовсе не способныхъ къ труду», и явилась въ тюрьму.
Еще раньше, пока партія сидѣла свои 3—4 дня въ карантинѣ, тюрьма навела о ней кой-какія справки. У одного съ новой партіей пришелъ братъ, у другого — сообщникъ, у третьяго — просто старый товарищъ. Всѣ эти лица, рискуя карцеромъ и розгами, побывали въ карантинѣ и кое-что разузнали. Тюремные брадобреи, рискуя спиной, сбѣгали въ карантинъ, кого побрить-постричь,[1] и поразнюхали, кому изъ вновь прибывшихъ арестантовъ удалось протащить съ собой деньги, кто разжился дорогой игрой въ карты или писаніемъ писемъ и прошеній, у кого, вообще, водятся деньжонки. Тутъ все разузнается: сколько гг. пассажиры дали на Пасху пѣвчимъ-арестантамъ, сколько удалось выпросить у постороннихъ «на палача». И когда новая партія приходитъ въ тюрьму, тюрьма уже знаетъ объ ея имущественномъ положеніи и на кого слѣдуетъ обратить вниманіе.
Въ тюрьмѣ и такъ тѣсно, а тутъ прибавилось народу еще. Приходится спать подъ нарами. Старосты продаютъ новичкамъ лучшія мѣста, конечно, стараясь содрать гораздо дороже того, что, обыкновенно, стоитъ «хорошее мѣсто» въ тюрьмѣ. Изголодавшіеся жиганы немножко «обрастаютъ шерстью», продавая послѣднее, что у нихъ осталось, — мѣста на нарахъ, — и сами залѣзая подъ нары.
Новичокъ еще не можетъ прійти въ себя, собраться съ мыслями; онъ напуганъ, ошарашенъ новой обстановкой, не знаетъ какъ ступить, какъ держаться; онъ видитъ только одно, что здѣсь, куда ни сунься, — все деньги, что безъ денегъ пропадешь, что деньги нужно наживать во что бы то ни стало. Въ это-то время его и уловляютъ.
Новичокъ сидитъ на нарахъ и со страхомъ и съ любопытствомъ смотритъ на людей, среди которыхъ ему суждено прожить долгіе, ухъ, какіе долгіе годы.
По тюрьмѣ, съ видомъ настоящаго дяди сарая, ходитъ какой-то разиня-арестантъ. Изъ кармана бушлата торчитъ кончикъ платка, на которомъ завязанъ узелокъ, а въ узелкѣ, видно, завязана монета.
Другой арестантъ, успѣвшій уже давеча закинуть ласковое слово новичку, тихонько сзади подкрадывается къ дядѣ сараю, хитро подмигнувъ, развязываетъ узелокъ, вынимаетъ двугривенный и завязываетъ копейку. Новичокъ, которому подмигнулъ ловкачъ, сочувственно улыбается: «Здо́рово, молъ».
— Эй, дядя! — окрикиваетъ «ловкачъ» дядю сарая. — Что у тебя фармазонская, что ли, копейка, что ты ее въ узелокъ завязалъ?
— Кака-така копейка? — простодушно спрашиваетъ «дядя сарай».
— А така, что въ платкѣ завязана. Дура, чортъ! Чувырло братское! Завязалъ копейку да и ходитъ.
— Буде заливать-то! Заливала-дьяволъ! Не копейка, а двоегривенный!
Дядя-сарай прячетъ высунувшійся уголъ платка въ карманъ. Кругомъ собирается толпа.
— «Двоегривенный»! — передразниваетъ его «ловкачъ». — Да ты видалъ ли когда двоегривенные-то какіе бываютъ: ясные-то, не липовые? Завязалъ копейку, ходитъ-задается: «двоегривенный»!
— Ахъ, ты, такой-сякой! — выходитъ изъ себя дядя-сарай. — Ты что жъ срамишь меня передъ всѣми господами арестантами? Хошь парей? На десять цѣлковыхъ, что двоегривенный?
— На десять?!
— То-то, на десять. Прикусилъ языкъ голый!
Толпа хохочетъ.
— Слышь ты, нѣтъ у меня десяти цѣлковыхъ. Ставь красненькую, мнѣ потомъ цѣлковый дашь! — шепчетъ «ловкачъ» новичку.
Новичокъ колеблется.
— Навѣрняка вѣдь! Самъ видѣлъ.
— Ставь! — подуськиваютъ въ толпѣ.
А пока идутъ эти переговоры, дядю-сарая яко бы «отвлекаютъ» разговорами, чтобы не замѣтилъ.
— Вотъ онъ за меня ставитъ! — объявляетъ «ловкачъ», указывая на новичка. — Выкладывай красный билетъ!
Оба «выкладываютъ» по десяти рублей.
— Давай платокъ! Ты и развязывай! — передаютъ платокъ новичку.
Новичокъ развязываетъ узелъ и блѣднѣетъ: двугривенный!
— Такъ-то! А говоришь, дурашка, копейка! Не лѣзь въ чужомъ карманѣ саргу считать.
— Да это мошенство! — вопитъ новичокъ, хватаясь за деньги.
Но у него вырываютъ десятирублевку, а если не отдаетъ, бьютъ:
— Проигралъ, — плати. Правило.
Только тутъ онъ узнаетъ, что и прикинувшійся дядей сараемъ, и «ловкачъ», все это — одна шайка жигановъ и игроковъ.
«Фокусъ» объясняется просто: дядя сарай долженъ только успѣть развязать въ карманѣ узелокъ, вынуть копейку и завязать двугривенный. Передъ прибытіемъ новой партіи къ этой «ловкости и проворству рукъ» спеціально готовятся.
А въ другомъ углу камеры разыгрывается между тѣмъ другая сцена.
— Ахъ, ты, татарва некрещеная! Бабай про́клятый! — оретъ передъ нѣсколькими новичками арестантъ на простофилю, у котораго онъ только что незамѣтно срѣзалъ высунувшійся изъ-подъ рубахи крестъ.
— Какой же я бабай, — запальчиво оретъ простофиля, — ежели я крещеный человѣкъ и у меня крестъ на шеѣ есть?
— Нѣтъ у тебя креста на шеѣ, у бабая!
— Какъ нѣтъ? Парей на пятишку.
— Ребята! — обращается арестантъ къ новичкамъ. — Сложимъ пять цѣлковыхъ, утремъ бабаю носъ!
Всѣ видѣли, какъ крестъ былъ срѣзанъ, а деньги въ каторгѣ ой-ой какъ нужны. Пять рублей немедленно составляются.
— Разстегивай воротъ.
Спорщикъ разстегиваетъ рубаху. На шеѣ крестъ. Тутъ все, конечно, состоитъ только въ томъ, что на человѣкѣ было два креста.
Новички ошеломлены, требуютъ деньги назадъ: «Мошенство!» — но напарываются на кулаки всей тюрьмы.
— Плати, коль проигралъ! Правило!
Не будемъ особенно долго останавливаться передъ новичкомъ, который съ изумленіемъ повторяетъ, глядя въ свой кошелекъ:
— Какъ же такъ? Было двадцать цѣлковыхъ, а стало десять. Значитъ, украли! Этакъ я жалиться буду!
— Попробуй! Свези тачку! Легашъ поскудный!
Съ нимъ сыграли ту же штуку, какую спеціалисты «подкидчики»[2][3] устраиваютъ часто на улицахъ и Одессы и всѣхъ вообще большихъ городовъ.
Вдвоемъ съ арестантомъ они нашли кошелекъ и только что хотѣли приступить къ дѣлежу добычи, какъ передъ ними словно изъ-подъ земли выросъ владѣлецъ потеряннаго кошелька.
— Мой!
— А твой, такъ возьми!
— Стой! А куда же два серебряныхъ цѣлковика дѣлись? Тутъ два серебряныхъ цѣлковика были!
— Никакихъ мы цѣлковиковъ не видали.
— Анъ, врешь! Это что жъ? Воровство? У своихъ тырить начали?
— Да хоть обыщи, дьяволъ! Чего лаешь!
Арестантъ выворачиваетъ карманы и показываетъ кошелекъ. То же по необходимости дѣлаетъ и новичокъ.
Владѣлецъ двухъ яко бы пропавшихъ рублей роется въ его кошелькѣ, двухъ цѣлковиковъ, понятно, не находитъ и отдаетъ кошелекъ обратно.
— Знать, другой кто взялъ! Не взыщите! Вижу теперь, что вы люди честные!..
И уходитъ искать два пропавшихъ цѣлковыхъ.
Только потомъ новичокъ, заглянувъ въ кошелекъ, увидитъ, что изъ него во время осмотра исчезло десять рублей.
Тутъ дѣло снова въ «ловкости и проворствѣ» да въ томъ, чтобъ во время осмотра кто-нибудь сзади будто нечаянно толкнулъ новичка, заоралъ, вообще заставилъ его на секунду отвернуться.
Пойдемъ къ группѣ, собравшейся около игрока. Тутъ идетъ игра «въ наперстокъ». Два наперстка, подъ однимъ есть шарикъ, подъ другимъ — нѣтъ. Игра идетъ на маленькой скамеечкѣ, во время обѣда замѣняющей столъ, поставленной на нарахъ. Игрокъ съ такой быстротой передвигаетъ наперстки, что нѣтъ возможности замѣтить, который изъ нихъ тотъ, подъ которымъ шарикъ.
— Закручу! замучу! — оретъ игрокъ. — Ставьте, что ли!
— Ишь, чортъ, дьяволъ, лѣшманъ! Ни свѣтъ ни заря, спозаранку за игру принялся! — раздается сзади игрока въ толпѣ.
— А тебѣ какое дѣло, треклятому? — отзывается игрокъ.
— А такое, что непорядокъ! Вотъ какое!..
— А ты что тутъ за порядчикъ[4] такой выискался? Тебя кто порядки уставлять звалъ? Ты что за шишка?
— А ты не лайся! Звѣздануть тебя въ душу, чорта…
— Молчи, пока арбузъ не раскололи!
— Раскололъ одинъ такой…
Вотъ-вотъ запустятъ руки за голенища, и пойдутъ въ ходъ «жулики» — ножи. Лица озвѣрѣли. Игрокъ забылъ и объ игрѣ. Повернулся лицомъ къ обидчику.
А въ это время арестанты подглядываютъ, подъ какимъ наперсткомъ хлѣбный шарикъ.
— Ставь, ставь красненькую! — шепчутъ они денежному новичку, около мѣста котораго и затѣялась игра. — Ставь! Чего его жалѣть! Всѣхъ обыгрываетъ! Надо и его! Ставь навѣрняка вѣдь. Вотъ такъ, — прячь деньги подъ карту…
— Да будетъ вамъ, дьяволы! — обращаются они къ ссорящимся. — Ишь, волынку затерли, дьяволы! А тебѣ что? Не ндравится, — проходи, а огня изъ человѣка добывать нечего. Скипидаристый, право, человѣкъ!
Вступившагося въ игру протестанта уводятъ. Игрокъ, ворча и доругиваясь, возвращается къ игрѣ:
— Ну, что тутъ?
— Все сдѣлано. Кушъ подъ картой.
Игрокъ берется за наперстки.
— Нѣтъ, ужъ это ты оставь! — протестуетъ толпа. — Игра составлена. Какъ есть, такъ и будетъ! Вотъ на этотъ онъ поставилъ!
— Да вы, можетъ, подсмотрѣли, дьяволы?
— Видать, что окромя жулья никого не видѣлъ въ жисть. Станетъ кто подсматривать? Нѣтъ, ужъ правило! Игра составлена!
— Да, можетъ, кушъ великъ?!
— Подъ картой сколько есть! Нѣтъ, ты ужъ по правиламъ! А то — «темную». Любишь, щучій сынъ, выигрывать! Умѣй и платить.
— Ну, инъ, будь по-вашему! Ежели правило, — я ни слова. Этотъ — что ли?
— Этотъ! — подтверждаетъ новичокъ.
Игрокъ поднимаетъ наперстокъ, подъ наперсткомъ — пусто, и тянетъ кушъ изъ-подъ карты.
Дѣло снова въ ловкости рукъ, въ умѣніи быстро и незамѣтно, пока новичокъ волнуется во время спора, передвинуть наперстки одинъ на мѣсто другого.
Тузы и «черное и красное», это — почти одно и то же. Выбираютъ по желанію: тузы или другія карты.
Лежатъ крапомъ вверхъ три туза: два черные и одинъ красный. Игрокъ ихъ перекладываетъ съ такой изумительной быстротой, что нѣтъ возможности услѣдить, куда ляжетъ красный.
Но во время игры его отвлекутъ какой-нибудь ссорой или прибѣгутъ сказать что-нибудь. Игрокъ отвернется, а въ это время какой-нибудь арестантъ подсмотритъ, гдѣ красный, и сдѣлаетъ на крапѣ карандашомъ мѣтку.
— Ставь на этого, — шепнутъ новичку.
Игрокъ кончитъ ссору или разговоръ, возьмется снова за игру, начнетъ перекладывать карты съ мѣста на мѣсто.
— Готово!
Новичокъ ставитъ на мѣченнаго туза часто все, что у него есть, желая сразу вдвое разбогатѣть. Ему дадутъ самому вскрыть туза, — онъ вскроетъ: черный!
Дѣло въ вольтѣ, который дѣлаетъ во время мѣтки игрокъ. Онъ подмѣняетъ мѣченнаго краснаго туза точно такъ же отмѣченнымъ, заранѣе приготовленнымъ чернымъ.
Такъ шуллера обыгрываютъ тѣхъ, кто не прочь бы выиграть навѣрняка.
И вотъ къ вечеру новички, проигравшіеся впрахъ, обманутые, часто избитые за нежеланіе платить, ложатся на нары, думая:
— Ну, народъ!
А сосѣдъ утѣшаетъ:
— Зато ты теперь настоящій арестантъ. Форменный, какъ есть. Всѣ ту же школу проходили. Порядокъ.
Они обобраны и тѣмъ посвящены въ каторжане. Каторга не любитъ собственности и собственниковъ. Ихъ деньги пошли гулять по тюрьмѣ: сегодня — къ одному, завтра — къ другому…
Нѣкоторые изъ вновь посвященныхъ съ тоской и ужасомъ думаютъ о предстоящихъ дняхъ голодовокъ и всяческихъ лишеній.
Другіе чувствуютъ злобу въ душѣ и засыпаютъ съ мечтою, какъ они и сами будутъ точно такъ же обирать новичковъ.