Сахалин (Дорошевич)/Карцеры/ДО
| ← Женская тюрьма | Сахалинъ (Каторга) — Карцеры | «Исправился» → |
| Опубл.: 1903. Источникъ: Дорошевичъ В. М. I // Сахалинъ. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1903. — С. 57. |
Сыро, тяжелый, зловонный, невыносимый воздухъ, но довольно свѣтло.
Таково общее впечатлѣніе корсаковскихъ одиночныхъ карцеровъ при гауптвахтѣ.
Здѣсь содержатся одиночные подслѣдственные и наиболѣе провинившіеся каторжные.
Вотъ — Авдеевъ.
Юноша, съ непріятнымъ лицомъ, отталкивающимъ взглядомъ.
Необыкновенно циничный.
Онъ производитъ впечатлѣніе волченка, затравленнаго и злобнаго.
Словно для дополненія сходства, онъ постоянно стоитъ около окошечка въ двери и грызетъ дерево. Отгрызъ ужъ порядочно, какъ будто точитъ зубы.
Авдееву теперь около 19 лѣтъ, а въ пятнадцать онъ былъ ужъ признанъ неисправимымъ преступникомъ.
Авдеевъ приговоренъ къ вѣчной каторгѣ.
Въ 14 лѣтъ онъ совершилъ тягчайшее преступленіе: убилъ отца и мать[1].
— За что же ты ихъ убилъ?
— За что убиваютъ? За деньги!
Его коротенькая жизнь — цѣлый романъ.
Его незаконный отецъ — офицеръ. Мать — плѣнная турчанка.
Отецъ сошелся съ ней во время послѣдней войны и привезъ, вмѣстѣ съ прижитымъ ребенкомъ, въ Россію.
Ни отецъ ни мать не любили этого несчастнаго малыша.
Довольно состоятельные люди, они совсѣмъ забросили ребенка. Авдеевъ еле умѣетъ читать.
— Извѣстно, если бы хорошо со мной обращались, — не зарѣзалъ бы!
О своемъ преступленіи Авдеевъ говоритъ спокойно, хладнокровно, цинично.
— Деньги были хорошія, — 30 тысячъ. Удралъ бы за границу, — и все! Да нѣтъ, пьянствовать началъ! Извѣстно, малъ былъ, глупъ еще!
Въ каторгѣ Авдеевъ выходитъ изъ карцера, чтобы лечь на кобылу, подъ розги, — и встаетъ съ кобылы, чтобъ сѣсть въ карцеръ.
Онъ упорно отказывался работать. Пробовалъ бѣжать, — поймали.
За время каторги онъ успѣлъ получить 500—600 розогъ.
И объ этомъ говоритъ такъ же спокойно, хладнокровно и цинично.
— Да почему же ты отказываешься работать?
— А такъ! Не хочу — и не стану.
— Да вѣдь что же впереди? Задерутъ!
— Задрать не смѣютъ.
— Да вѣдь больно?
— Больно, — терпѣть нужно.
— Неужели же это лучше, чѣмъ работать?
— Извѣстно, лучше. Отдерутъ, — да перестанутъ. А работа-то съ утра до ночи, каждый день.
— Ну, а въ карцерѣ сидѣть развѣ пріятно?
— Ничего! Сидятъ люди!.. А только я вамъ прямо говорю: работать не буду! Положите, дерите хоть до смерти, — не буду!
Онъ производитъ тяжелое впечатлѣніе.
На меня лично онъ произвелъ впечатлѣніе «задерганной лошади».
Лошадь, которую сильно дергали и нахлестывали, которая остановилась и упрямо ни за что не сдѣлаетъ ни шагу впередъ, какъ бы ее ни били.
Въ такихъ случаяхъ мало-мальски опытные кучера даютъ лошади просто немного передохнуть.
И мнѣ кажется, что хорошая доза бромистаго калія оказала бы куда больше дѣйствія, чѣмъ розги, на этого болѣзненно-раздраженнаго, со взвинченными нервами, отвратительнаго и глубоко несчастнаго юношу.
Рядомъ съ нимъ — бывалый каторжникъ Бабаевъ.
Армянинъ Эриванской губерніи.
Съ симпатичнымъ лицомъ, на которомъ во время разговора играетъ добрая, заискивающая, вкрадчивая улыбка.
Маслянистые глаза, вѣчно какъ будто покрытые влагой.
Мягкій, пріятный голосъ.
Онъ говоритъ такъ мягко, нѣжно, вкрадчиво.
Бабаевъ не лишенъ артистической жилки.
Онъ очень любитъ рисовать и постоянно рисуетъ одно и то же: генераловъ съ «грудью колесомъ», которые скачутъ на коняхъ тоже съ «грудью колесомъ». Этими картинками увѣшана вся его камера.
Самый лучшій подарокъ для него — ящикъ съ красками.
Тогда въ его глазахъ свѣтится столько счастія…
Его спеціальность — убивать товарищей.
Во вновь прибывшей партіи онъ высматриваетъ новичковъ съ деньгами и соблазняетъ бѣжать.
Описываетъ ужасы каторги и легкость бѣгства.
Обѣщаетъ достать паспортъ и быть преданнымъ товарищемъ.
И нѣтъ ничего удивительнаго, что новички вѣрятъ доброму, ласковому тону его голоса, вкрадчивой улыбкѣ, такому симпатичному лицу.
Гдѣ-нибудь, въ глухой тайгѣ, онъ убиваетъ товарища, отбираетъ деньги и возвращается въ тюрьму.
На эти деньги онъ живетъ, лакомится, покупаетъ себѣ краски и рисуетъ свои любимыя картинки.
Каторга обвиняетъ его въ 6 убійствахъ. Офиціально онъ обвиняется въ двухъ.
Погоня, отправленная ему вдогонку при послѣднемъ бѣгствѣ, — они бѣжали втроемъ, — наткнулась сначала на одинъ трупъ, потомъ — на другой, — и по этому страшному слѣду добралась до Бабаева.
Вотъ человѣкъ, «приговоренный къ жизни».
Слѣдствіе о немъ тянется, по сахалинскому обычаю, нѣсколько лѣтъ; и самая страшная для него минута, это — когда слѣдствіе кончится и его переведутъ изъ одиночнаго заключенія въ общую тюрьму.
Объ этой минутѣ онъ боится и подумать.
Арестанты его убьютъ.
О Боже! Что это за жалкое, за презрѣнное существованіе, которое онъ влачитъ и которое онъ предпочитаетъ смерти.
Вѣчная мысль о мести со стороны арестантовъ развила у него манію преслѣдованія.
Онъ никуда не выходитъ изъ карцера, отказывается даже отъ прогулокъ.
Онъ боится выйти даже въ сопровожденіи солдатъ.
— Бросится кто-нибудь и убьетъ.
И когда онъ говоритъ это, онъ блѣднѣетъ, судороги пробѣгаютъ по лицу, а глаза полны такого страха, словно надъ нимъ уже занесенъ ножъ.
Такое выраженіе лица, вѣроятно, бываетъ у человѣка, когда онъ лежитъ уже на землѣ и ждетъ смертельнаго удара.
Онъ, вѣроятно, сойдетъ съ ума отъ этой мысли, — и… это, быть-можетъ, будетъ лучше для него.
Лучше безуміе, чѣмъ это сознаніе, вѣчный трепетъ, вѣчная дрожь.
Примѣчанія
править- ↑ Убійство въ Воронежѣ.