Сахалин (Дорошевич)/Жиганы/ДО
| ← Игроки | Сахалинъ (Каторга) — Жиганы | Шпанка → |
| Опубл.: 1903. Источникъ: Дорошевичъ В. М. I // Сахалинъ. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1903. — С. 279. |
Бѣда, однако, когда такой «игрокъ» продуется въ конецъ и превратится въ «жигана». «Жиганомъ» въ каторгѣ вообще называется всякій бѣдный, ничего не имѣющій человѣкъ, но, въ частности, этимъ именемъ зовутъ проигравшихся въ пухъ и прахъ «игроковъ».
Вотъ когда каторга «наверстаетъ свое». И нѣтъ тогда мѣры, нѣтъ конца издѣвательствамъ надъ человѣкомъ, лишившимся всѣхъ своихъ друзей, поклонниковъ, защитниковъ, прихлебателей и покорнѣйшихъ слугъ. Каторга не знаетъ пощады и не имѣетъ жалости.
Когда «жиганъ» продулъ ужъ все: деньги, одежду, свой трудъ за годъ впередъ, пайку хлѣба за нѣсколько мѣсяцевъ впередъ, — съ нимъ играютъ или на мѣсто на нарахъ, или на баланду. Ни то ни другое не нужно ровно никому, — играютъ просто для униженія.
— Чортъ съ тобой, промечу тебѣ, псу. Аль-бо три копейки, аль-бо три дня на полу спать будешь!
Или:
— Аль-бо трешница (3 коп.) твоя, аль-бо съ голоду дохни, недѣлю безъ баланды, не пимши, не жрамши, сиди.
Захожу какъ-то въ тюрьму передъ вечеромъ, когда всѣ уже улеглись. Смотрю, — одинъ арестантъ въ проходѣ около наръ на полу лежитъ. Увидя меня, вскочилъ, полѣзъ на нары. Сосѣдъ не пускаетъ:
— Стой! Куда лѣзешь? Нѣтъ, ты на полу лежи!
— Чортъ! Дьяволъ! Видишь, баринъ!
— Нѣтъ, ты и при баринѣ лежи. Пусть баринъ видитъ, какая такая ты тварь есть на свѣтѣ. Лежи!
Арестантъ сталъ около наръ.
— Нѣтъ, ты ложись! — послышалось среди смѣха со всѣхъ сторонъ. — Неча вставать. Баринъ сказалъ, что ничего, при немъ можно лежать! Ты и лежи, какъ лежалъ.
— Мѣсто проигралъ что ли? — спрашиваю.
— Такъ точно, продулъ, песъ, а теперь и моркотно.
— Во сколько мѣсто шло?
— Шло въ трешницѣ, да я и цѣлковаго не возьму.
— Получай три!
— Вотъ, ужъ это зачѣмъ же! Мнѣ своя амбиція дороже трехъ цѣлковыхъ вашихъ стоитъ.
Видимо, выигравшій «уперся»: ничего въ такихъ случаяхъ съ арестантомъ не подѣлаешь.
— Проигралъ — и плати. Валяйся на полу. На то игра! А не хочешь платить, — встряска!
За неуплату тюрьма «накрываетъ темную», т.-е. бьетъ безъ пощады, при чемъ бьютъ рѣшительно всѣ, и тѣ, кто въ игрѣ не былъ заинтересованъ.
— Это ужъ вѣрно! Это такъ! — послышалось кругомъ. — Порядокъ извѣстный! Встряска!
— Ложись, что ль, дьяволъ!
И «жиганъ», подъ хохотъ всей тюрьмы, легъ на полъ, на которомъ было чуть не на вершокъ липкой, жидкой грязи.
Тюрьмѣ скучно, — она и рада маленькому развлеченію.
А вѣдь этотъ «жиганъ» пришелъ въ тюрьму за то, что задушилъ изъ ревности свою жену. Въ его душѣ когда-то носились бури. Онъ чувствовалъ и любовь, и ревность, и горькую обиду. Какъ вамъ нравится «Отелло» въ такой обстановкѣ!..
Захожу въ тюрьму въ обѣденное время. Обѣдъ былъ уже на исходѣ. «Поддувалы» побѣжали въ кубъ за кипяткомъ, заваривать чай. Кто еще доѣдалъ, кто пряталъ на вечеръ оставшіеся кусочки хлѣба, кто ложился отдохнуть.
— Ну, теперь, братцы, «жигана» кормить. Выходи что ль! Иль апекита нѣтъ?
Съ наръ поднялся человѣкъ, съ котораго смѣло можно было бы рисовать «Голодъ». Ничего, кромѣ голода, не было написано въ глазахъ, въ блѣдномъ, безъ кровинки, синеватаго цвѣта, лицѣ, во всей этой слабой, обезсиленной фигурѣ. Это былъ «жиганъ», вторую недѣлю уже проигрывающій даже свою баланду. Дней десять человѣкъ не видалъ крошки хлѣба и питался только жидкой похлебкой, «баландой». И какъ питался!
Многіе даже приподнялись съ мѣста. Тюрьма предвкушала готовящуюся потѣху. Особенно это было замѣтно на лицѣ одного паренька. Видимо, человѣкъ готовился выкинуть надъ «жиганомъ» что-то ужъ особенное.
«Жиганъ» подошелъ къ первому, сидѣвшему съ краю, молча поклонился и сталъ. Тотъ съ улыбкой зачерпнулъ ему полъ-ложки баланды и далъ. «Жиганъ» хлебнулъ, поклонился снова и подошелъ къ слѣдующему.
Это былъ типичный «Иванъ», лежавшій въ величественной позѣ на нарахъ.
— «Жиганамъ» почтеніе! Обѣдать что ли пришли?
— Такъ точно, Николай Степановичъ, полакомиться! — съ низкимъ поклономъ отвѣчалъ «жиганъ».
— Тэкъ!.. Ну, а скажи-ка намъ, чего бы ты теперь съѣлъ?
«Жиганъ» постарался сдѣлать преуморительную улыбку и отвѣчалъ:
— Съѣлъ бы я теперь, Николай Степановичъ, тетерьки да телятинки, яичекъ да говядинки, лапши изъ поросятинки, немножечко ветчинки, чуть-чуточку свининки, съ хрѣночкомъ солонинки. Слюна бьетъ, какъ подумаю!
Тюрьма хохотала надъ прибаутками. «Иванъ» обмакнулъ въ баланду ложку и подалъ «жигану».
— На, лижи!
«Жиганъ» открылъ ротъ.
— Ишь, раскрылъ пасть! Ложку слопаешь! Нѣтъ, ты язычкомъ, съ осторожностью!
«Жиганъ» слизнулъ прилипшій къ ложкѣ кусочекъ капусты.
— Лижи досыта!
«Жиганъ» пошелъ къ слѣдующему.
— Стой! — крикнулъ «Иванъ». — Ты что жъ это, невѣжа, напился, наѣлся, а хозяевъ поблагодарить нѣтъ тебя?
Жиганъ снова поклонился въ поясъ:
— Покорнѣйше благодаримъ за добро да за ласку, за угощенье да за таску, за доброе слово, за привѣтъ да за участіе. Чтобы хозяину многія лѣта, да еще столько, да полстолько, да четверть столько. Чтобъ хозяюшку парни любили. Дѣточекъ Господь прибралъ!
— То-то, учи васъ, дураковъ! — улыбнулся «Иванъ». — А еще въ имназіи учился! Чему васъ тамъ, дураковъ, учатъ? Невѣжи!
Слѣдующимъ былъ паренекъ, судя по лицу, придумавшій какую-то особенную штуку.
Онъ молча зачерпнулъ баланды и подалъ «жигану». Но едва «жиганъ» протянулъ губы, паренекъ крикнулъ:
— Цыцъ! А Богу передъ хлѣбомъ-солью молиться забылъ?
«Жиганъ» перекрестился.
— Не такъ! На колѣнкахъ, какъ слѣддоваитъ!
«Жиганъ» сталъ на колѣни и началъ говорить. Что онъ говорилъ! Сидѣвшій неподалеку старикъ-фальшивомонетчикъ даже не выдержалъ, плюнулъ:
— Тфу, ты! Паскудники!
Паренекъ хохоталъ во всю глотку.
— Ну, теперича вотъ, по порядку, на!
Онъ подалъ ему половину ложки.
— Будетъ что-ли?
— Слава Богу, Богъ меня напиталъ, никто меня не видалъ, а кто видѣлъ, не обидѣлъ, слава Богу, сытъ покуда, съѣлъ полпуда, осталось фунтовъ семь, — тѣ завтра съѣмъ, — причиталъ «жиганъ».
Паренекъ держался за животики:
— Ой, батюшки, уморилъ, проваливай!
Слѣдующимъ былъ добродушнѣйшій рыжій мужикъ, съ улыбкой во весь ротъ.
— Ахъ, ты, елова голова! — привѣтствовалъ онъ «жигана». — Хошь, я въ тебя баланды этой самой сколько хошь волью? Желаешь?
— Влейте, дяденька!
— Подставляй корыто!
«Жиганъ» поднялъ голову и раскрылъ ротъ. Мужикъ захватилъ полную большую ложку баланды, осторожно донесъ и опрокинулъ ее въ ротъ «жигана».
У того судорогой передернуло горло, онъ закашлялся, лицо налилось кровью.
— Отдышится! — сказалъ мужикъ, улыбаясь во весь ротъ.
«Жиганъ» кое-какъ прокашлялся, отдышался и подошелъ къ слѣдующему.
Это былъ фальшивомонетчикъ, степенный старикъ, занимающійся въ тюрьмѣ ростовщичествомъ.
— Угостите, дяденька!
— Прочь пошелъ, паршивецъ! — съ негодованіемъ отвѣчалъ старикъ.
— Только и всего будетъ?
— Говорятъ, отходи безъ грѣха…
«Жиганъ» подперъ руки въ боки.
Вся камера превратилась во вниманіе, ожидая, что дальше будетъ.
— Ахъ, ты, Асмодей Асмодеевичъ! — началъ срамить «жиганъ» старика. — На гробъ что ли копишь, да на саванъ, да на свѣчку…
— Уходи, тебѣ говорятъ!
— Да на ладанъ, да на мѣсто. Скоро тебѣ, Асмодею Асмодеевичу, конецъ придетъ, сдохнешь, накопить не успѣешь…
— Уходи!
— Сгніешь, старый чортъ, съ голода сдохнешь…
Но въ эту минуту «жигана» схватилъ за шиворотъ вернувшійся изъ кухни съ кипяткомъ «поддувала» Асмодея Асмодеича.
— Пусти! — кричалъ «жиганъ».
— Не озорничай!
— Бей его! — словно изступленный, вопилъ старый ростовщикъ.
Огромный верзила-«поддувала» изо всей силы хватилъ «жигана» по уху.
— Бей! Бей! — кричалъ старикъ.
— Такъ ты вотъ какъ?! Вотъ какъ?!
«Жиганъ» поднялся было съ пола, но «поддувала» сгребъ его «за волосья», пригнулъ къ землѣ и накладывалъ по шеѣ.
— Бей! Бей! — оралъ остервенѣвшійся старикъ.
Каторга хохотала.
— За-акуска! — трясъ головой и заливался смѣшливый паренекъ.
А вѣдь «Иванъ» сказалъ правду: этотъ «жиганъ», дѣйствительно, прошелъ шесть классовъ гимназіи…
Я часто, бывало, спрашивалъ: «За что вы такъ бьете этихъ несчастныхъ?» — и всегда мнѣ отвѣчали съ улыбкой одно и то же:
— Не извольте, баринъ, объ нихъ безпокоиться. Самый пустой народъ. Онъ на всякое дѣло способенъ!
Изъ нихъ-то и формируются «сухарники», нанимающіеся нести работы за тюремныхъ ростовщиковъ и шулеровъ, «смѣнщики», мѣняющіеся съ долгосрочными каторжниками именемъ и участью, воры и, разумѣется, голодные убійцы.