Снова перед нашими глазами необозримое море песчаных барханов пустыни Каракум, расстилающейся к югу-западу от укрепления Керков. Шаг за шагом, утопая в сыпучем песке, с трудом двигаются наши лошади. Один выше другого поднимаются песчаные холмы, изменяющие свои виды и очертания после каждого ветра. Привычный глаз туркмена-джигита различает направление. Мы двигаемся вперед на пост Тезекли, являющийся началом длинного ряда постов, расположенных в песчаной пустыне по старому руслу реки Андхой[1], берущей свое начало в Афганистане.
Река эта в прежнее время впадала в Аму-Дарью, но уже в половине восемнадцатого столетия по ее течению были устроены плотины и особые водохранилища, которые и преградили совершенно доступ воды в Аму-Дарью, и вся вода, сбираемая в Андхое, расходуется в настоящее время на орошение значительной площади плодородной земли, лежащей между афганскими горами, Абдхоем и Маймене. Впадина прежнего русла Андхоя ясно видна между барханами, извиваясь глубокою лощиною по направлению кишлака Хатаба. Несколько лет тому назад во время полой воды заграждающие плотины у города Андхой были прорваны и масса воды устремилась снова по старому руслу. В течение почти месяца, пока не были восстановлены плотины, река свободно текла по пустыне, и разом в этот короткий промежуток времени местность сделалась неузнаваемой. На глинистой почве, пробиваясь через неглубокий прибрежный песчаный слой, появились кустарники, зазеленела изумрудным оттенком свежая трава и запестрел яркий ковер различных цветов. Стада водяной птицы покрыли новую в этих местах реку, и пустыня заговорила. Пастбища, вода и огромное количество принесенной водою рыбы привлекли сюда кочевников-туркмен, пришедших со своими стадами баранов и поставивших около реки свои кибитки. Но недолго продолжалась жизнь — вместе с исправлением на афганской территории заграждающих реку плотин вода постепенно начала убывать, превращаясь в болота стоячей воды, быстро заросшие камышами. Болота, в свою очередь, не имея притока новой воды, испарялись и высыхали, а камыши начали вянуть. Горячее солнце высушило и быстро сожгло остатки растительности. Люди со стадами откочевали обратно, водяная птица перелетела на Аму-Дарью, и снова замерла жизнь в этой части Каракумской пустыни.
С огромным трудом добрались мы наконец до поста Тезекли, расположенного в небольшой землянке, построенной из старинного кирпича. Едва выделяясь из окружающих песчаных холмов, стоит маленькая землянка, около которой поставлен навес для помещения лошадей. Человек пятнадцать солдат пограничной стражи бессменно в течение всей своей пятилетней службы стоят на этом посту, держа разъезды до соседнего поста и охраняя границу. Молодцеватый унтер-офицер начальник поста, является полным хозяином и начальником этого заброшенного в пустыне форпоста.
— Как живете, братцы? — спросил я, интересуясь условиями их жизни.
— Ничего, вашескородие, жить здесь даже и довольно хорошо, — ответил бравый унтер. — Лихорадок тут нет — не то что на Аму-Дарье.
— И не скучно?
— Так что и скучать времени нет… То в разъезд поедешь, то ученье. Опять-таки афганцы с караванами — записать их тоже надо. День как есть и не видишь, как проходит.
— Ну, а праздники, Пасху, например, как вы встретили?
— Так что хорошо очень встретили, — убежденно сообщил он мне.
— Молитвы сами пели. На разговение кабан был, колбас наделали. Водки из города привезли. Музыка своя у нас имеется, — указал он на висевшую на стене скрипку. — Плясали здорово, чуть не до самой ночи…
С невольным ужасом вслушивался я в этот простодушный рассказ, удивляясь способности русского человека жить во всякой обстановке и веселиться при всяких обстоятельствах. Своеобразная картина пляски среди безбрежной песчаной пустыни, под знойными лучами южного солнца вставала передо мною, лишь снова подтверждая доказательно изумительное умение нашего солдата приспособиться. Немцы от жизни при лучших условиях в своих колониях, как, например, в Камеруне, регистрируют огромное количество самоубийств среди расположенных там войсковых частей.
Рядом с землянкой невдалеке от нее вырисовывался небольшой холм, на котором виднелись груды битого кирпича. По-видимому, когда-то на этом месте стояла крепость, остатки стен которой, полузанесенные песком, едва видны от земли. В крохотной землянке было душно. Ряд кроватей, стойка с винтовками и шашками, вешалка с различною одеждою и стол занимали все небольшое помещение.
— Однако, здесь почти нет воздуха, — заметил сопровождавший нас подполковник N, местный командир отдела. — Страшно жарко и я советую вынести кровати и устроиться на ночлег под открытым небом. Здесь положительно невозможно ночевать… — добавил он, выходя.
Мы один за другим последовали его совету. Кровати были вынесены и поставлены около огромного песчаного бархана, возвышавшегося недалеко от поста. Мягкий свет луны озарял окрестности. В пустыне царствовала полная тишина. Резко переливаясь, пророкотал звук трубы, игравшей повестку к заре. Люди выстроились перед своей землянкой, и после переклички раздался согласный хор голосов, запевших молитву. Торжественный мотив молитвы господней прозвучал мягкими аккордами, разносясь далеко по окрестностям.
Сидя и лежа на кроватях и вдыхая в себя чистый и прохладный воздух пустыни, мы долго не могли заснуть, всматриваясь в расстилавшуюся перед нашими глазами своеобразную картину. Барханы, освещенные бледным лунным светом, казались еще выше и принимали самые прихотливые очертания. Вот где-то далеко, как будто на самом краю горизонта, показались два всадника — это разъезд, возвращающийся с соседнего поста. Глухо шурша копытами по песку двигаются усталые кони. Свет луны придавал им колоссальные размеры. Огромные тени расстилались за всадниками, падая длинной темной полосой…
— Как видите, жизнь здесь своеобразная и в то же время до крайности однообразная, — прервал наконец наше продолжительное созерцание N. — Для интеллигентного человека такая жизнь — смерть, а для них ничего, живут и довольны. Если бы вы знали, с какою неохотою они уходят с этих постов, расположенных в пустыне, в случае перевода или назначения даже на посты, находящиеся в культурных местах. Зато офицеры, живущие в таких пустынных местах, — погибшие люди, в особенности если попадается несемейный. Иногда жаль смотреть. А приходилось видеть страшные превращения. Весь ряд постов, расположенных в Каракуме, находится почти в одинаковых условиях. Всех их восемь и из них два офицерских. Некоторые можно считать в лучших условиях лишь в том отношении, что расположены ближе к какому-нибудь кишлаку, но по здешним местам и это много значит. Жизненные припасы доставать страшно трудно. Питаться приходится больше ничем, если так можно выразиться, то есть мясо очень редко, потому что сохранить его при такой температуре очень трудно. Обыкновенно режут его на тонкие куски и сушат на солнце. Заменяет его сало соленое, из которого и варят. Хлеб высыхает, как камень. Вообще жизнь не сладкая. А если заболеет кто — так прямо беда. В особенности же плохо в случаях экстренных, когда медицинская помощь нужна немедленно. Есть, положим, в отряде фельдшер, но что он сделает при своих скудных познаниях. А доктора ближе Керков нет. Доставьте-ка раненого по дороге, которую вы видели, до лазарета при пятидесятиградусной температуре. Проще в таких случаях, если ясно видно, что рана опасная, и не пытаться везти. Все-таки человек спокойнее у себя может умереть. Служба же очень тяжелая…
— Неужели же нельзя заниматься чем-нибудь посторонним, что заинтересовало бы и давало бы возможность бороться со скукою?
— Нет, батенька, это вы оставьте… Азия с ее жизненными условиями в маленьких городках засасывает совершенно. Даже люди, привыкшие работать, здесь очень скоро разлениваются и совершенно бросают всякое дело… Что же вы хотите от людей, заброшенных волею судьбы в пустыню. Не знаю, чем это объяснить, условиями ли жизни или же тем, что сюда попадаются люди, которых жизнь уже достаточно помяла, ну и плывут, отдаваясь течению. Вначале кто из молодых попадает задаются различными задачами, читают и изучают, ну а потом… Ведь поделиться даже своими впечатлениями не с кем, в силу чего махнут рукою и, постепенно отвыкая от книги, начинают даже ее бояться, как какого-то жупела. Бывают такие, что ударяются в религию, и в результате вырабатывается повихнувшийся человек. А в общем целый ряд диких людей, кое с кем из которых вы потом познакомитесь. Жизнь в пустыне без людей вообще ни для кого не проходит совершенно безнаказанно. У всякого потом некоторый осадок остается.
— А вы давно в Азии, полковник?..
— Вот уже скоро десять лет. Много пришлось нам, пограничным, здесь переиспытать, когда занимали мы бухарско-афганскую границу в 1894 году. Сами посудите, никто из нас не был знаком с местными условиями жизни. Когда ехали, так у каждого впереди рисовалось какое-то Эльдорадо, а как пришли в здешние пустыни, так все разом носы повесили. Офицеры вначале были размещены друг от друга верстах в трехста. И вокруг ни одного цивилизованного человека. Жили в юртах. А уж как семьям нашим досталось, про то и говорить нечего. Туземное население относилось враждебно, в силу чего и голодали зачастую.
— Однако, пора и на покой, — через несколько времени сказал он, — выедем дальше часа в два ночи.
И тут же, опустив голову на подушку, разом захрапел на все лады.
Три следующих дня мы, поднимаясь с полуночи, двигались по пустыне, пользуясь ночною прохладою, и отдыхали во время дневного зноя в постовых землянках. Посты Сунджа-Текян, Базаргян, Керкли, Тепели и Зеид, расположены в той же пустыне и живущие одной и той же жизнью при совершенно одинаковых условиях, прошли мимо наших глаз, почти не оставя никаких впечатлений, кроме общего удивления и ужаса перед этою полною лишений жизнью, которую ведут люди, живущие на этих постах. Впереди оставались лишь два поста — Донгуз Сырт и Али-Кадым, а затем уже нас ожидал удобный ночлег в кишлаке Бассага, расположенном на берегу Аму-Дарьи.
Около поста Зеида мы заметили огромный караван, направлявшийся из Афганистана в Керки.
Длинною вереницею растянулся ряд верблюдов, мерно выступавших под тяжелым грузом вьюков с какими-то товарами. Один за другим шли они, громыхая большими бубенчиками, привешенными к шеям. На передовом, самом большом верблюде, виднелся караван-баши (начальник каравана). Уздечки с красными кистями и попоны с цветною бахромой, покрывавшие верблюдов, придавали каравану нарядный вид. Тяжелые вьюки с сидящими на них людьми в такт шага колыхались на спинах этих кораблей пустыни, давая возможность людям испытывать на суше морскую качку. Повод недоуздка каждого верблюда был привязан к хвосту впереди идущего верблюда, в силу чего караван, таким образом, представлял собою непрерывную цепь.
— Вот что доставляет нам больше всего хлопот, — указал N на проходивший уже в нескольких шагах от нас караван. — Сами посудите. Таможня, расположена не на самой черте границы, как бы это следовало, а в расстоянии пятидесяти верст. И вот на нашу долю выпадает постоянное конвоирование всех идущих из Афганистана караванов от границы и до Керков, что, конечно, является прямым ущербом нашему специальному делу — охране границы. А все от того, что не могут заставить чиновников жить в пустыне. Мы ведь живем, а они не могут. Это замечательно странно… А сколько является неудобств при таком положении… Сколько происходит недоразумений. Масса контрабанды провозится только благодаря тому, что таможня находится не на том месте, где бы ей следовало быть. По закону каждый афганец с товаром имеет право переходить границу в любом пункте и лишь обязан доставить своей товар в таможню и уплатить пошлину. И вот афганцы переходят границу и везут контрабандный товар. Если наткнутся на разъезд пограничной стражи, то заявляют, что едут в таможню, чтобы уплатить пошлину. Разъезд обязан в таком случае конвоировать караван до таможни… А если не наткнутся, то преблагополучно водворяют контрабанду внутрь края и не подумают даже о таможне и уплате пошлины. Если бы таможни были на черте границы, тогда бы другое дело и таких явлений бы не было, да и нам развязали бы руки, освободив от конвоирования караванов в таможни.
От поста Донгуз-Сырт виднелись высокие холмы, расположенные ближе к Аму-Дарье. Барханы же поднимались все выше и выше.
— Вот эти холмы крайне интересны, — прервал молчание N. — Вероятно, здесь когда-нибудь были жилища пещерных людей. Вся та гора изрыта пещерами и переходами. Жаль, что никто не производил здесь исследований. Я как-то с одним офицером-топографом, бывшим на съемке, осматривал некоторые пещеры. Нужно только сделать раскопку входов, а то они большею частью засыпаны песком…
,_p.138.png)
Общий вид города Бухары
В одной пещере нашли очень много костей различных животных, золу и какие-то предметы неопределенной формы, сделанные из камня… Но самое интересное, что приходилось видеть, это найденный где-то здесь китайский медный болванчик, что-то вроде идола. Я хотел его купить, да не сошелся в цене, а потом узнал, что продали его какому-то скупщику в Бухару. Жаль, что такая находка, сделанная туркменом, пропала бесследно.
Ведь когда-то в здешнем крае процветал буддизм, принесенный сюда китайцами, и поэтому этот идол, как можно думать, относился, вероятно, к названной эпохе. Крайне досадно, что у местных кочевников не сохранилось преданий о жизни прежних обывателей этих мест. А ведь когда-то здесь била жизнь ключом, доказательством чему служат огромные кладбища, которые тянутся по всему берегу Аму-Дарьи. Попробуйте в любом месте на склонах горы или холма рыть землю и на самой незначительной глубине оказываются костяки. Попадаются и вполне сохранившиеся погребения. Только не могут всего этого исследовать и описать… Ученых путешественников по здешним местам почти не бывает… Да и эмир бухарский относится неприязненно к археологическим изысканиям и раскопкам, а мусульмане-туземцы не любят, чтобы трогали их могилы.
Примечания
править- ↑ Река Андхой образуется из трех рек: Нурпах-Шор, Ширпин-Дарья и Раби-Кайсор.