РОМЕО и ДЖУЛЬЕТТА,
правитьОснованіемъ и источникомъ для Шекспировой трагедіи было повѣствованіе донъ Луиджи да Порто, итальянскаго разскащика, жившаго въ половинѣ XVI столѣтія. Донъ Луиджи былъ молодой офицеръ въ службѣ Виченцской республики. Онъ полюбилъ стрѣлка своей роты, по имени Перегрино, имѣвшаго около пятидесяти лѣтъ, который, какъ всѣ Веронцы, былъ веселый товарищъ и славный говорунъ. Каждый разъ, отправляясь на рекогносцировки, или въ какія либо поѣздки, Луиджи бралъ съ собой этого любимаго стрѣлка, который развлекалъ его на бивакахъ неистощимыми разсказами. Однажды онъ долженъ былъ отправиться изъ Градиска въ Удино, и какъ Фріульскія дороги были не совсѣмъ безопасны, то онъ взялъ съ собою Перегрино и еще двоихъ стрѣлковъ. Дорога была камениста и печальна; повсюду видны были слѣды, оставленные проходомъ Нѣмцевъ, опустошенныя поля, вырубленныя деревья, сожженые или опустѣлые дома и хижины. Печально и задумчиво ѣхалъ Луиджи впереди своего маленькаго отряда. Перегрино, замѣтивъ его уныніе и желая развлечь его, вызвался разсказать одно трогательное произшествіе, случившееся въ его родномъ городѣ. Донъ Луиджи принялъ это весьма охотно, и вотъ, почти слово въ слово, то, что разсказалъ ему въ пути старый воинъ:
"Въ началѣ XIII вѣка, когда Бартоломео делла Скала былъ повелителемъ Вероны, тамъ жили двѣ фамиліи во враждѣ между собой съ незапамятныхъ временъ. Между Каппеллетти (Cappelletti) и Монтекки (Montecchi) ссоры и распри были безпрерывны, и подеста съ большимъ трудомъ успѣлъ на время прекратить ихъ. Въ короткій промежутокъ спокойствія, глава одной изъ этихъ фамилій, Антоніо Каппеллетти, собралъ къ себѣ на ночное пиршество всѣхъ своихъ приверженцевъ. Молодой человѣкъ, изъ враждебнаго ему дома, Ромео Монтекки, не задумался, не смотря на опасность, проникнуть на балъ, вслѣдъ за дамой, вскружившей ему голову, но которая была къ нему холодна. Едва вошелъ онъ въ залъ, какъ Джульетта, дочь Антоніо, обратила на него взоры и до того была тронута красотой его, что ей показалось, будто она уже не принадлежитъ себѣ. Но Ромео осторожно и застѣнчиво удалился въ уголъ залы, какъ человѣкъ погруженный въ сокровенныя думы. Это огорчило молодую дѣвушку: она слышала вокругъ себя говоръ о его любезности, о томъ, что онъ отличный танцоръ. Послѣ ужина начался танецъ, которымъ, по обыкновенію, заключался балъ. Танцующіе составляли кругъ, каждый кавалеръ мѣнялъ даму, а дама кавалера, по своему выбору. Случайно, возлѣ Джульетты находился молодой кавалеръ Меркуціо, у котораго, по какой-то особой природной странности, и лѣтомъ и зимой руки были холодны какъ ледъ. Немного погодя Ромео, перемѣнивъ мѣсто, взялъ за руку Джульетту, пользуясь свободою танца, и какъ, безъ сомнѣнія, ей хотѣлось, чтобы онъ говорилъ съ нею, то она сказала ему: «Очень рада вашему сосѣдству, синьоръ Ромео; по крайней мѣрѣ вы не заморозите моей лѣвой руки, какъ сдѣлалъ Меркуціо съ моей правой рукой.» Эти слова ободрили Ромео, и онъ отвѣтилъ: «О, синьора, если моя рука согрѣла вашу руку, то ваши очаровательные глаза воспламенили мое сердце!» Молодая дѣвушка не могла удержаться отъ улыбки; но боясь, чтобы не замѣтили ее говорящею съ врагомъ ея дома, она поспѣшно сказала ему: «Клянусь вамъ, Ромео, здѣсь нѣтъ ни одной дамы, которая въ моихъ глазахъ была бы такъ прекрасна, какъ вы»[1]! И молодой человѣкъ въ восхищеніи отвѣтилъ: «Если вы позволите, то я всегда буду вѣрнымъ слугою красоты вашей.»
"Съ этого вечера Джульетта думала объ одномъ Ромео, а Ромео, забывъ ту, о которой онъ тщетно вздыхалъ, сталъ мечтать о Джульеттѣ. Они только и искали случая какъ бы видѣться на прогулкахъ, въ церкви, у окна, и только въ эти минуты были счастливы. Ромео проводилъ ночи, одинъ, подвергая жизнь свою опасности, подъ окнами своей возлюбленной; иногда, безразсудный, онъ даже пробирался къ балкону ея комнаты, и тамъ, невидимый ни кѣмъ, ни даже ею, могъ ее видѣть и слышать. Однажды, въ лунную ночь, когда Ромео пробирался къ балкону, Джульетта, открывъ окно, замѣтила его:
— Что ты здѣсь дѣлаешь? прошептала она въ изумленіи. — Увы, отвѣчалъ Ромео, все, что угодно любви внушить мнѣ. — А если тебя застанутъ, вѣдь ты подвергнешься смерти! — Да; но мнѣ пріятнѣй умереть вблизи тебя, если нельзя жить съ тобою.
— Я не противъ того, чтобы ты жилъ возлѣ меня. О, еслибъ только угодно было Богу, чтобъ вражда нашихъ семействъ не препятствовала моей волѣ!
— Зачѣмъ смотрѣть на эту вражду! Согласись только быть моею женой, и я никому не дамъ вырвать тебя изъ моихъ объятій.
«Однако Джульетта противилась настояніямъ Ромео и молодые люди разстались, не рѣшившись ни на что. Однажды вечеромъ, когда снѣгъ падалъ большими хлопьями, бѣдный любовникъ, окоченѣлый отъ холода, постучался на балконѣ молодой дѣвушки и умолялъ впустить его въ комнату. Джульетта отказала ему съ досадой, и прямо объявила, что такую милость она дозволитъ только своему мужу. Но, не желая долѣе огорчать его, она согласилась выйти за него замужъ и послѣдовать за нимъ всюду, куда бы то ни было. Молодой человѣкъ былъ въ восторгѣ, получивъ согласіе на свое желаніе. Для вѣнчанья оба условились тайно обратиться къ монаху Францисканскаго ордена Лоренцо, большому философу, съ глубокими познаніями въ наукахъ естественныхъ.
„Этотъ монахъ былъ исповѣдникомъ Джульетты и другомъ Ромео. Онъ ни мало не противился освященію ихъ брака, который, какъ онъ надѣялся, могъ бы примирить враждующія фамиліи. Согласно составленному плану, въ одинъ день поста, Джульетта вышла изъ родительскаго дома, подъ предлогомъ исповѣди, и отправилась въ монастырь св. Франциска, гдѣ ожидалъ ее Ромео. Вѣнчаніе было совершено въ самой исповѣдальнѣ слѣдующимъ образомъ. Джульетта вошла въ одну изъ тѣхъ исповѣдаленъ, какія и теперь устроиваютъ братія Францисканскаго ордена, говорилъ Луиджи. Она велѣла позвать брата Лоренцо, который въ сопровожденіи Ромео вошелъ внутреннею дверью, поднялъ желѣзную рѣшетку, раздѣлявшую исповѣдалью на двѣ половины, и сказалъ молодой дѣвушкѣ:
— Я всегда любилъ тебя, какъ дочь, но теперь ты еще дороже для меня: — ты избираешь въ супруги моего друга, синьора Ромео.“
— Ничего въ мірѣ не желаю я столько, отвѣчала она, какъ принадлежать ему законно; для этого и пришла я сюда, съ полной къ тебѣ довѣренностію, чтобы ты былъ свидѣтелемъ предъ Богомъ, къ чему стремится моя любовь.»
"Тогда онъ исповѣдалъ и обвѣнчалъ ихъ. Молодые супруги условились о свиданіи въ слѣдующую ночь и, поцѣловавшись одинъ разъ, разстались. Ромео уведенъ былъ отцомъ Лоренцо чрезъ внутреннюю дверь монастыря, а Джульетта вышла въ наружную дверь; рѣшетка была опущена, и другія дамы поочередно стали входить для исповѣди.
"Спустя нѣсколько недѣль послѣ этого тайнаго брака, вспыхнула ссора на гуляньи между Каппеллетти и Монтекки. Ромео, присутствовавшій при этомъ, воздерживался отъ участія въ ней; но слыша крики своихъ раненыхъ друзей, не вытерпѣлъ, бросился на Тебальда, одного изъ самыхъ разъяренныхъ враговъ, и ударомъ шпаги повергъ его мертвымъ на мѣстѣ. Каппеллетти, внѣ себя, обращаются съ жалобой къ синьору делла Скала и, по ихъ настоянію, убійца изгоняется изъ Вероны. Узнавъ объ этомъ приговорѣ, Джульетта отправляется въ келью Лоренцо, куда укрылся ея супругъ; тамъ она говоритъ ему: «Что мнѣ дѣлать безъ тебя, Ромео? У меня не станетъ силы жить. Лучше бы мнѣ послѣдовать за тобой всюду, куда ты пойдешь. Я переодѣнусь, обрѣжу волосы, буду твоимъ пажемъ, и никто вѣрнѣе меня не будетъ служить тебѣ.» Ромео благородно отклонилъ это великодушное предложеніе; увѣрялъ, что скоро получитъ помилованіе, и убѣдилъ ее ожидать въ Веронѣ послѣдствій ходатайства за него у подесты. — И такъ, супруги разлучены. Одинъ печально ѣдетъ въ Мантуу, другая, грустная, возвращается въ отцовскій домъ.
"Дни проходятъ. Горееть подтачиваетъ здоровье Джульетты и измѣняетъ ея красивое личико. Ея мать тревожится перемѣной и хочетъ знать причину. Но Джульетта не открывается ей, и относитъ къ ничтожнымъ обстоятельствамъ, снѣдающую ее печаль. Донна Джіованни, въ заключеніе своихъ догадокъ, приходитъ къ убѣжденію, что бѣдное дитя умираетъ отъ желанія скорѣе выйти замужъ и стыдится сознаться въ этомъ. Довольная своимъ открытіемъ, она отправляется сообщить объ этомъ своему синьору и супругу, донъ-Антоніо, который немедля распоряжается, чтобы дочь его, для своего выздоровленія, безотлагательно вышла замужъ за графа Лодроне. Джульетта тщетно говоритъ, что не желаетъ итти замужъ; донъ-Антоніо не покидаетъ своего рѣшенія; онъ грозитъ Джульеттѣ всею своею отцовскою строгостью, если она будетъ долѣе упорствовать въ томъ, чтобы сдѣлаться графиней. Но супруга Ромео предпочитаетъ смерть нарушенію даннаго обѣта. Въ сопровожденіи матери, которая думаетъ, что провожаетъ ее на исповѣдь, Джульетта отправляется въ монастырь и заклинаетъ Лоренцо доставить ей средства исполнить ея отчаянное намѣреніе: если онъ не хочетъ дать ей быстро-дѣйствующаго яда, то она поразитъ себя ножемъ. Монахъ убѣждаетъ ее отказаться отъ самоубійства, и предлагаетъ ей вмѣсто яду, принять наркотическаго снадобья, которое усыпитъ ее на сорокъ-восемь часовъ. Родственники, считая ее умершею, похоронятъ и отнесутъ въ открытомъ гробѣ въ фамильную усыпальницу, которая находилась посреди монастырскаго кладбища. Лоцерно извлечетъ ее изъ подземелья, перенесетъ въ свою келью, надѣнетъ на нее монашескую одежду, потомъ проводитъ въ Мантуу, гдѣ будетъ ожидать ее Ромео, предъувѣдомленный письмомъ Джульетты о подробностяхъ всего этого замысла. — Джульетта съ радостію принимаетъ этотъ спасительный планъ, беретъ порошекъ отъ Лоренцо, обѣщаетъ немедленно отправить письмо, которое должно предъупредить Ромео, и, веселая, возвращается къ матери, у которой испрашиваетъ прощеніе въ своемъ прежнемъ упорствѣ. Восхищенный этой чудесной перемѣной, донъ-Антоніо хочетъ поспѣшить свадьбой своей дочери, и отправляетъ ее, въ сопровожденіи двухъ тетокъ, въ замокъ, въ двухъ миляхъ отъ Вероны, гдѣ она должна быть представлена семейству жениха.
"Джульетта съ охотой соглашается на это; но вечеромъ, по пріѣздѣ въ замокъ, подъ предлогомъ усталости отъ дороги, удаляется въ назначенную ей комнату съ своею молодою служанкой, спавшей обыкновенно возлѣ нея. Она поспѣшно раздѣвается и ложится въ постель; служанка тоже ложится и засыпаетъ. Чрезъ нѣсколько времени, Джульетта, разбудивъ ее, говоритъ, что у ней сильная жажда, и проситъ принести ей стаканъ воды. Служанка, машинально исполнивъ это, снова засыпаетъ. Джульетта поспѣшно всыпавъ наркотическій порошекъ въ воду, выпиваетъ, потомъ встаетъ, одѣвается въ свое праздничное платье, тушитъ огонь, ложиться на постель, скрещиваетъ руки и засыпаетъ. На другой день утромъ, въ замкѣ всѣ уже были на ногахъ, а Джульетта еще оставалась въ постели. Ея тетки и горничная, удивленныя такимъ необычнымъ сномъ, рѣшаются разбудить ее, зовутъ, но нѣтъ отвѣта. Раскрывъ занавѣсъ постели, онѣ смотрятъ и находятъ молодую дѣвушку блѣдною и неподвижною, какъ трупъ. Нѣтъ больше сомнѣнія: Джульетта умерла! На раздавшіеся крики, донъ-Антоніо, только что пріѣхавшій въ замокъ, вбѣгаетъ въ комнату своей дочери и скорѣе требуетъ врача, который объявляетъ, осмотрѣвъ тѣло, что несчастное дитя умерло, и остается только похоронить ее. Совершаются похороны. Тѣло Джульетты торжественно перенесено въ Верону и положено въ фамильномъ склепѣ, на кладбищѣ св. Франциска.
"Послѣ похоронъ, Піетро, слуга Ромео, бывшій посредникомъ между двумя супругами, спѣшитъ въ Мантуу, чтобъ разсказать своему господину горестное произшествіе, которымъ была опечалена вся Верона. Вслѣдствіе разныхъ случайностей, Ромео не получилъ письма, въ которомъ излагался весь умыселъ Лоренцо: слушая подробный разсказъ своего вѣрнаго слуги, онъ не сомнѣвается въ смерти Джульетты, и съ этой минуты предается полному отчаянію. Онъ отпускаетъ своего слугу, который могъ бы воспротивиться его пагубнымъ намѣреніямъ, надѣваетъ поношенное крестьянское платье, беретъ бутылочку съ змѣиною водой, отправляется въ Верону, пріѣзжаетъ ночью на кладбище монастыря св. Франциска, прокрадывается въ усыпальницу Каппеллетти, съ которой снимаетъ камень, и выпиваетъ ядъ, обнимая въ послѣдній разъ свою возлюбленную. При этомъ послѣднемъ прикосновеніи, Джульетта пробуждается.
"Тутъ произошла раздирающая сердце сцена между мужемъ, который умираетъ, и женой, которая ожила. Ромео объясняетъ, что онъ былъ жертвою роковой ошибки; Джульетта намѣрена послѣдовать за нимъ въ могилу. Ромео ослабѣвающимъ голосомъ опровергаетъ эту геройскую рѣшимость.
— Если моя вѣрность и любовь дороги тебѣ, умоляю тебя, живи, ты еще можешь быть счастлива!
— О, возразила она, если ты пожертвовалъ жизнію моей смерти, которая была только кажущеюся, то что же должна я сдѣлать, мой возлюбленный, для твоей смерти, не кажущейся, но, увы, дѣйствительной! Я только жалѣю о томъ, что не могу умереть прежде, и буду жить еще въ ту минуту, когда лишусь тебя.
"Ромео пытается возражать Джульеттѣ; но онъ теряетъ силы: судорги сжимаютъ ему горло и мѣшаютъ говорить. Въ эту минуту отецъ Лоренцо показывается у входа въ подземелье. Онъ удивляется стенаніямъ, которыя слышитъ.
— Или боишься, дорогая дочь моя, говоритъ онъ Джульеттѣ, что я оставлю тебя умереть здѣсь?
— Нѣтъ; у меня одинъ страхъ, чтобъ ты не увелъ меня отсюда живою. Ахъ! изъ жалости, закрой эту гробницу и удались, чтобъ я могла спокойно умереть. Отецъ мой! отецъ! Такъ вотъ какъ ты меня отдалъ моему Ромео? Смотри! смотри! я прижимаю его къ моей груди!
"И Джульетта показываетъ изумленному монаху своего мужа въ предсмертной агоніи. Лоренцо наклоняется къ Ромео, умоляетъ его говорить съ его Джульеттой. При этомъ возлюбленномъ имени, умирающій раскрываетъ глаза, съ нѣжностію смотритъ на Джульетту, вздыхаетъ и отдаетъ душу Богу.
"День начиналъ заниматься. Лоренцо хочетъ удалить молодую женщину отъ дорогаго трупа, который она продолжаетъ сжимать въ своихъ объятіяхъ. Онъ совѣтуетъ ей удалиться въ монастырь и тамъ молиться за Ромео! Но Джульетта отказывается; у нее одно желаніе — быть погребенной вмѣстѣ съ нимъ. Она обращается къ своему мужу, закрываетъ ему глаза, потомъ нѣсколько времени смотритъ на него, усиленно задерживая свое дыханіе, и падаетъ мертвая на мертваго.
«Между тѣмъ стражи подесты, проходя возлѣ кладбища, къ удивленію своему, замѣтили свѣтъ въ усыпальницѣ Каппеллетти. Они отправляются къ памятнику, находятъ Лоренцо возлѣ двухъ труповъ и, подозрѣвая его въ двойномъ смертоубійствѣ, требуютъ, чтобы онъ вышелъ изъ гробницы для объясненій. Лоренцо, будучи духовнымъ лицемъ, сперва сопротивляется требованію свѣтской власти. Но синьоръ делла Скала, предъувѣдомленный объ этомъ странномъ арестованіи, посылаетъ монаху приказъ явиться къ нему. Лоренцо очень скоро оправдывается, разсказавъ подробно трагическую исторію веронскихъ любовниковъ. Тронутый до слезъ печальнымъ происшествіемъ, этотъ доблестный синьоръ отправляется на кладбище, полное уже сбѣжавшимся народомъ, и приказываетъ, чтобы оба супруга были перенесены въ церковь св. Франциска и похоронены въ одномъ гробѣ. Привлеченные общею горестію, Каппеллетти и Монтекки отправляются въ церковь, и двѣ фамиліи примиряются наконецъ на гробѣ двухъ молодыхъ людей, которыхъ убила ихъ вражда.»
Такъ оканчивается трагическое произшествіе, разсказанное стрѣлкомъ Перегрино капитану Луиджи да Порто, на пути изъ Градиска въ Удино.
Разсказъ веронскаго солдата не погибъ: ему предназначена была чудесная судьба. Поэзія и музыка облекли его въ свою одежду и обезсмертили. Какъ романъ, онъ трогалъ итальянцевъ и Французовъ; какъ комедія, забавлялъ испанцевъ; какъ драма, онъ увлекъ англичанъ и весь свѣтъ.
Въ 1516 году Луиджи да Порто былъ сильно раненъ, впереди своей роты, защищая входъ въ Виченцу. Принужденный отказаться отъ военной службы, онъ промѣнялъ шпагу на перо. Тогда, благодаря своей памяти, онъ припомнилъ повѣствованіе Перегрино и передалъ его въ новеллѣ, напечатанной въ Венеціи въ 1535 г., спустя шесть лѣтъ послѣ его смерти, подъ названіемъ: La Ginlietta, и посвященной авторомъ синьорѣ Лучіи Саворньяна.
Задолго до того времени, когда Луиджи да Порто разсказалъ эту исторію цвѣтистымъ и мѣрнымъ слогомъ, въ Италіи было извѣстно почти такое же произшествіе, которое во второй половинѣ пятнадцатаго столѣтія, т. е., лѣтъ за шестьдесятъ до Луиджи, пустилъ въ хотъ малоизвѣстный неаполитанскій писатель изъ Салерно. Онъ назывался Массуччіо, и жилъ около 14-70 года; собирать современные разсказы было его страстью; наслушавшись ихъ, онъ составилъ сборникъ анекдотовъ, который назвалъ: Novellino.
«Да поразитъ меня Богъ, — съ живостію восклицаетъ онъ въ своемъ вступленіи, — если всѣ произшествія, передаваемыя мною, не были разсказаны мнѣ за истинныя; здѣсь не сказки, но дѣйствительныя исторіи.»
Какъ бы то ни было, только въ «Новеллино» Массуччіо, находятся первыя черты драмы: «Ромео и Джульетта». Произшествія и дѣйствующія лица имѣютъ въ себѣ что-то жесткое; не достаетъ наряда и украшеній Луиджи. Влюбленный называется Маріотто Сіэннскій; онъ тайно женится на богатой дѣвушкѣ Аннѣ, или просто Джіаноттѣ, и вслѣдствіе одного случая, мститъ за личное оскорбленіе итальянскимъ способомъ, т. е., убійствомъ, за что осужденъ на изгнаніе изъ Сіэнны. Молодая жена его, сговорившись съ слугою, выдаетъ себя за умершую; ее относятъ въ фамильный склепъ, и она тайно отправляется къ своему супругу въ Мантуу, мѣсто его изгнанія. Въ тоже время вѣсть о смерти Джіанотты долетѣла до Маріотто; онъ не медля отправляется въ Сіэнну, гдѣ оцѣнена голова его; но онъ пренебрегаетъ этимъ и хочетъ умереть на гробѣ той, которую любилъ. Стража республики узнаетъ его, онъ преданъ палачамъ, голова его падаетъ и выставляется у городскихъ воротъ. Она была первымъ предметомъ, поразившимъ взоръ несчастной Джіанотты, по возвращеніи ея изъ Мантуи, гдѣ она не застала своего супруга. Это поражаетъ ее такимъ отчаяніемъ, что она на мѣстѣ умираетъ.
Въ этомъ первоначальномъ разсказѣ, безъ сомнѣнія, болѣе близкомъ къ дѣйствительному произшествію, больше интереса, страсти и энергіи, чѣмъ въ новеллѣ Луиджи да Порто. Массуччіо переноситъ читателя на сто лѣтъ ближе къ временамъ варварства; цивилизація менѣе изнѣжена; у него нѣтъ ничего, что напоминало бы томныя и плѣнительныя рѣчи Джульетты и Ромео. Драма совершается, руководимая страстью, безъ участія другихъ характеровъ. Все показываетъ, что Массуччіо весьма мало измѣнилъ истинное произшествіе. Здѣсь видны съ своими оттѣнками нравы пятнадцатаго вѣка: убійство ни почемъ; любовь пылкая и на все способная; палачи всегда въ дѣйствіи; надъ городскими воротами окровавленныя головы, и домашній уголъ полонъ великихъ трагедій, порождаемыхъ сильными страстями.
Восемнадцать лѣтъ спустя, романистъ, бывшій тогда въ ходу, доминиканскій монахъ Матео Банделло, воспользовался новеллой Луиджи, дополнилъ ее, передѣлалъ въ ней нѣкоторыя второстепенныя подробности и помѣстилъ въ собраніи своихъ повѣстей, по порядку девятымъ разсказомъ, произведшимъ большое впечатлѣніе; собраніе это изданно въ; 1553 г., подъ названіемъ; La sfortunata morte di dui infelieissimi Amanti, che l’uno di veleno, e l’altro di dolore morireno.
Черезъ шесть лѣтъ, во Франціи, бретонецъ, теперь забытый, Пьеръ Боато, составитель книгъ, содержащихъ чудесныя, патетическія и необыкновенныя исторіи, передѣлалъ на Французскій языкъ романъ Банделло, назвавъ: Les Tragiques Histoires de Romeus et de Julietta, и, по духу своей націи, прибавилъ нѣсколько замѣчаній и остротъ, ввелъ новыя лица, напримѣръ, аптекаря, продающаго ядъ Ромео, и измѣнилъ сохраненное преданіемъ окончаніе, представивъ Ромео умершимъ до пробужденія Джульетты, которая убиваетъ себя кинжаломъ своего супруга.
Боато, посѣщая часто Англію, подарилъ тамъ нѣкоторымъ джентльменамъ свой литературный трудъ, которымъ воспользовался плохой поэтъ Артуръ Брукъ (Brooke, нѣкоторые пишутъ его фамилію Broke), сдѣлалъ изъ Французскаго разсказа поэму, въ четыре тысячи стиховъ, и издалъ ее подъ заглавными буквами своего имени. Вотъ заглавіе его книги; The Tragicall Historye of Romeus and Juliet, written first in Italian by Bandell, and now in Englishe by Ar. Br. In aedibus Richradi Totleli. Cum Prinilegio. (Col.) Imprinted at London in Fiete strete within Temble barre, at the signe of the hand and starre, by Richard Tottill the xx day of November. An do. 1562.
Спустя пять лѣтъ Вилльямъ Пантеръ, болѣе умѣренный, чѣмъ Брукъ, буквально перевелъ текстъ Боато и напечаталъ въ народномъ изданіи The Pallace of Pleasure, которое разносилось по всей Англіи съ 1567 г.
Такимъ образомъ приготовлялась канва для великой драмы Шекспира, и почти въ одно время, когда онъ писалъ ее, въ Испаніи Лопе де Вега изъ той же почти канвы создалъ комедію: Кастемвины и Монтехи, которая была играна труппою короля Филиппа. Вотъ очеркъ ея.
Сцена представляетъ площадь Вероны; въ глубинѣ ея прекрасный палаццо стараго Антоніо, главы партіи Кастельвиновъ. Въ палаццо балъ; звуки скрипокъ и флейтъ разносятся по площади. Впереди сцены Розело, молодой кавалеръ изъ партіи Монтехи, разговаривая съ другомъ своимъ Ансельмо, сообщаетъ ему желаніе свое присутствовать на балѣ. Благоразумный Ансельмо представляетъ ему безразсудство такого намѣренія: Розело извѣстна непримиримая ненависть Кастельвиновъ къ Монтехамъ. Не изъ пустой ли отваги хочетъ онъ подвергнуть явному оскорбленію себя и жизнь свою опасности? Розело упорствуетъ: какое-то сверхъестественное влеченіе, говоритъ онъ, побуждаетъ его войти къ Антоніо; онъ летятъ себя надеждой, что любовь прекратить всѣ эти распри, и Гименей примиритъ обѣ партіи. Ансельмо отговариваетъ, но Розело стоитъ на своемъ и увлекаетъ своего друга. Оба надѣваютъ маски, и въ сопровожденіи слуги Марино, который возстаетъ съ своимъ шутовскимъ страхомъ противъ безразсудства своего господина, отправляются на балъ.
Сцена мѣняется. Въ обширномъ саду, весело расхаживаютъ переодѣтыя толпы кавалеровъ и дамъ. Октавіо, молодой Кастельвинъ, сынъ Теобальдо, любезничаетъ съ своей невѣстой, прекрасной Юліей, дочь Антоніо, которая холодно отвѣчаетъ на его болтовню. Въ эту минуту являются трое непрошенныхъ гостей. Розело замѣчаетъ Юлію; пораженный рѣдкой красотой ея, въ забывчивости, онъ снимаетъ маску съ лица. Хозяинъ дома, Антоніо, узнаетъ его. «Можетъ ли дерзость такъ далеко простираться, восклицаетъ онъ, Розело въ моемъ домѣ!» И внѣ себя, онъ бросается, со шпагой въ рукѣ, къ молодому человѣку. Къ счастію, Теобальдо удерживаетъ своего стараго друга и напоминаетъ ему объ уваженіи къ гостепріимству. По милости этого вмѣшательства, Розело можетъ безнаказанно созерцать Юлію. «Увы! думаетъ онъ, зачѣмъ во мнѣ кровь Монтехи. Не лучшѣ ли было бы, еслибъ небо создало меня Кастельвиномъ?» Юлія, также чувствуя странное волненіе при взглядѣ на незнакомца, котораго имени она не знаетъ, говоритъ: «Если бы любовь снизошла къ людямъ, она бы заимстовала лице и станъ этого незнакомца.» Они, въ суматохѣ бала, приближаются другъ къ другу: Розеліо признается въ любви Юліи; она, пользуясь минутой, когда Октавіо отошелъ въ сторону, надѣваетъ перстень на палецъ Розело и назначаетъ ему свиданіе въ слѣдующую ночь.
Между тѣмъ солнце заходитъ, начинаются сумерки; балъ кончился, и всѣ гости удаляются. Юлія остается одна съ Деліей, своей служанкой, и открываетъ ей свои сердечныя чувства къ прекрасному незнакомцу. Делія восклицаетъ: «Этотъ прекрасный незнакомецъ сынъ Фабриція, врага вашего имени вашей фамиліи!» и умоляетъ свою госпожу подавить эту несчастную страсть. Юлія готова бы послѣдовать такому доброму совѣту, но у нея недостаетъ на это силы. Притомъ, какъ же ей можно отступиться? Она была къ нему такъ ласкова. Должна ли она показать себя предъ Розело двуличною и нарушительницей слова?
— Нѣсколько любезностей, обращенныхъ къ незнакомцу, утверждаетъ Целія, ничѣмъ не обязываютъ.
— Но я дала ему перстень.
— Это невинная любезность, которая могла быть невольно сдѣлана въ веселую минуту.
— Но…
— Какъ! еще но, синьора?
— Целія, не доводи меня до отчаянія, онъ въ эту ночь ожидаетъ меня въ саду. Я обѣщалась быть тамъ.
— Не будьте тамъ; онъ разсердится, вы его больше не увидите — вотъ единственное средство къ скорому излѣченію.
Вопреки убѣжденіямъ служанки, Юлія рѣшается сдержать слово. Настала ночь. Молодая дѣвушка ходитъ одна по аллеѣ, и ждетъ Розело, который является, перелѣзши черезъ садовую стѣну. Свиданіе ихъ tête-à-tête.
— Послушай, Розело! Я обдумывала… Эта любовь насъ обоихъ далеко заведетъ. Мы на краю пропасти. Постараемся ея избѣжать. Ты происходишь отъ Монтеки, а а отъ Кастельвиновъ. Какой ужасъ, если откроютъ, что я принимаю твое искательство! Я предвижу тебѣ вѣрную смерть, а мнѣ отчаяніе и неизбѣжный стыдъ. Забудь меня, пусть твои уста никогда не произносятъ моего имени. Прощай, Розело, удались! Я трепещу, говоря съ тобою! Что если мой отецъ тебя застанетъ здѣсь!
Розело не внемлетъ мольбамъ Юліи, онъ не можетъ удалиться. «Милый врагъ, небу извѣстно, что я бы послушался тебя, если бъ могъ повиноваться; но любовь, которая овладѣла мною, дѣлаетъ меня неумолимымъ къ такому великому усилію. Меня ничто не страшитъ. Мнѣ пріятнѣе лишиться жизни, чѣмъ радости быть съ тобою вмѣстѣ!» За тѣмъ, бросившись на колѣни предъ своею возлюбленной, онъ продолжаетъ: «Юлія, порази сердце, обожающее тебя, пролей недостойную кровь Монтеховъ, которая течетъ въ моихъ жилахъ, или отдай мнѣ свою руку: подумай, быть можетъ небо насъ создало, чтобы уничтожить вражду нашихъ отцевъ и водворить миръ въ нашей родинѣ.»
Въ эту патетическую минуту раздается шумъ въ глубинѣ сада. Юлія узнаетъ голосъ своего отца:
— Удались, говоритъ она въ страхѣ, или ты сдѣлаешься жертвою его вражды.
— Нѣтъ, не удалюсь: долженъ ли я жить, или умереть? Твое рѣшенье!
Юлія наконецъ рѣшается; она даетъ согласіе выйти за него замужъ, чтобъ только не видѣть его мертвымъ; молодой человѣкъ удаляется.
Здѣсь кончаются первыя сутки. Вторыя сутки открываются на Веронской площади. Солнце освѣщаетъ своими раскаленными лучами портикъ собора. Ромео передаетъ Ансельму вѣсть о своемъ союзѣ съ дочерью Антоніо; бракъ совершенъ тайно патеромъ Авреліо. Во время разговора двухъ друзей, раздаются звуки шпагъ и крики у входа въ церковь; вслѣдъ за тѣмъ площадь наполняется толпами раздраженныхъ людей, вооруженныхъ шпагами и бердышами. Это Кастельвины и Монтехи, возобновившіе свою вражду, затѣваютъ битву. Розело бросается между двухъ партій: «Остановитесь, синьоры! Я Монтехи, но я не желаю несчастія Кастельвинамъ. Послушайтесь разсудка, удостойте сказать мнѣ, какая причина побудила васъ взяться за оружіе?»
Октавіо объясняетъ ему, что, въ соборѣ, слуги одной синьоры Монтехи осмѣлились сдвинуть съ мѣста скамейку подъ ногами у его сестры Доротеи. Розело не находитъ въ этомъ достаточнаго повода, чтобъ столько людей перерѣзали другъ друга. Онъ предлагаетъ загладить обиду тѣмъ, что самъ пойдетъ поставить на мѣсто скамейку, и, сверхъ того, для предупрежденія новаго раздора, заключить двойной брачный союзъ между фамиліями: Октавіо пусть женится на доньѣ Андреа, изъ дому Монтехи, а онъ, Розело, на Юліи. Это предложеніе раздражаетъ до крайности молодаго Кастельвина, который нисколько не отказывался отъ своихъ притязаній на молодую дочь Антоніо. Онъ, съ обнаженной шпагой, бросается на своего противника."Синьоры, восклицаетъ Розело, обращаясь къ окружающимъ его, будьте свидѣтелями, что я принужденъ защищаться, въ то время, когда желалъ примирить всѣхъ." Дуэль завязывается; послѣ втораго удара, Октавіо падаетъ мертвымъ, и Розело едва успѣваетъ спастись бѣгствомъ отъ страшнаго закона, грозящаго убійцѣ. На эту тревогу является Масимильяно, герцогъ Вероны, и распрашиваетъ присутствующихъ, чтобъ узнать виновныхъ и наказать ихъ. Всѣ показанія въ пользу Розело; сама Юлія выходитъ изъ церкви, чтобы оправдать его. Но герцогъ, боясь раздражить Кастельвиновъ, если Розело останется ненаказаннымъ, изгоняетъ его.
Сцена перемѣняется. Мы узнаемъ садъ Антоніо, не ясно освѣщаемый луной. Предъ выѣздомъ своимъ изъ Вероны, Розело желалъ увидѣться съ Юліей и пробрался въ садъ, въ сопровожденіи Марино, который тоже хотѣлъ проститься съ Целіей. Юлія въ слезахъ. Розело спрашиваетъ ее, не смерть ли Октавіо виной ея горести: если такъ, то онъ предлагаетъ ей свой кинжалъ, чтобъ она поразила убійцу. «Жестокій, отвѣчаетъ молодая женщина, развѣ не знаешь, что одно твое отсутствіе виною моихъ слезъ? Кромѣ тебя у меня нѣтъ больше родныхъ. Ты мое сокровище, моя надежда, моя слава и жизнь.» Изливая чувства свои въ разговорѣ, молодая чета скрывается за деревьями, оставляя сцену слугѣ и служанкѣ, которые забавляютъ зрителей своимъ комисмомъ. Марино разсказываетъ, что во время послѣдней сумятицы, онъ укрылся на верху одной башни, не чувствуя ни малѣйшаго желанія умереть и сознавая, что Целія вполнѣ заслуживала того, чтобы онъ остался живымъ для нея одной. Целія вполнѣ одобряетъ трусость своего друга, столь лестную для нея. По ея мнѣнію, любовники должны быть немножко трусливы, чтобъ подолѣе услуживать своимъ возлюбленнымъ. Хвастунъ воображаетъ себя въ правѣ являться вездѣ со шпагою въ рукѣ. Онъ напрашивается на исторіи, тревожитъ сосѣдей и держитъ насъ въ постоянномъ страхѣ. Мы предпочитаемъ труса: «Его робость, заключаетъ онъ, ручается намъ за его благоразуміе, и мы наслаждаемся съ нимъ удовольствіями тихими, безъ опасенія за нашу репутацію.» Восхищенный Марино клянется плутовскими глазками Целіи, что въ Веронѣ не найдется труса, болѣе совѣстливаго, чѣмъ онъ. Едва этотъ безстыдный Фигаро успѣлъ обнять свою Сузанну, какъ оба супруга появляются. Розело, который долженъ укрыться въ Феррарѣ, обѣщаетъ повременамъ навѣщать свою жену. Юлія уже тревожится о послѣдствіяхъ этого принужденнаго отсутствія, Розело истощаетъ увѣренія въ своей вѣрности. Марино, въ свою очередь, требуетъ ручательствъ отъ Целіи, которая тоже клянется быть постоянною…. какъ бабочка. Въ эту минуту показывается между листьями деревъ свѣтъ факеловъ. Это Антоніо приближается со слугами, вооруженными съ ногъ до головы, чтобы узнать причину необыкновеннаго шума, который послышался ему въ саду. Розело и Марино едва имѣютъ время убраться. Антоніо находитъ свою дочь заплаканною, и хочетъ знать причину слезъ ея. Юлія приписываетъ ихъ смерти своего родственника Октавіо. Старикъ хвалитъ эту чувствительность, и, чтобы утѣшить бѣдное дитя, задумываетъ выдать ее замужъ за графа Париса, молодаго, любезнаго синьора, богатаго и уважаемаго въ Веронѣ. Не думая больше ни о чемъ, онъ посылаетъ поспѣшно письмо: «Я вамъ отдаю мою дочь, пишетъ онъ, оставьте все, пріѣзжайте къ намъ.»
Здѣсь интрига запутывается. Розело, едва выѣхалъ изъ Вероны, какъ попадаетъ въ засаду, приготовленну для него Кастельвинами. Въ минуту, когда его одолѣвала числителькость враговъ, приближается графъ Парисъ, оказываетъ ему помощь и предлагаетъ пріютъ въ своей прекрасной виллѣ, по близости оттуда. Тамъ, въ присутствіи Розело, онъ получаетъ посланіе отъ Антоніо, и спѣшитъ показать его своему гостю, чтобы онъ принялъ участіе въ пріятной для него вѣсти. Розело, прочитавъ письмо, считаетъ себя отвергнутымъ Юліей, и немедленно уѣзжаетъ въ Феррару, съ твердымъ намѣреніемъ отомстить за эту измѣну въ объятіяхъ какой нибудь красавицы.
Въ третьи сутки мы видимъ Юлію заключенною у себя и жестоко преслѣдуемою отцемъ, который непремѣнно хочетъ навязать ей графа. Молодая женщина, доведенная до отчаянія, пишетъ къ патеру Авреліо, что она скорѣе рѣшиться умереть, чѣмъ вторично выйти замужъ, и отсылаетъ письмо съ Целіей. Горничная возвращается со стклянкой, данной ей патеромъ и содержащей, какъ онъ сказалъ, спасительное лѣкарство. «Пусть синьора выпьетъ только этотъ пріемъ, и она будетъ избавлена отъ своихъ мукъ.» Этого лаконическаго довода достаточно для Юліи. «Авреліо, говоритъ она, великій философъ; свойства всѣхъ растеній ему извѣстны, въ природѣ нѣтъ тайны для него. Къ тому же онъ любитъ Юлію, какъ любитъ Розело. Съ тѣхъ поръ какъ обвѣнчалъ, онъ называлъ ихъ своими дѣтьми.» Успокоенная этими доводами, Юлія выпиваетъ жидкость, закрывши глаза, но тотчасъ начинаетъ жаловаться на невыносимое страданіе; жгучая боль мучитъ ее; она видитъ все какъ въ туманѣ. Не остается больше сомнѣнія, что патеръ, вмѣсто успокоительнаго состава, прислалъ ей ядъ: «Умолкни, Целія, не смущай моихъ послѣднихъ минутъ… Я умираю довольною… Когда ты увидишь Розело, скажи ему, что я не опозорила имени его супруги; скажи ему, что я укошу въ могилу мою любовь; скажи, чтобъ онъ помнилъ меня, но чтобъ онъ утѣшился… Пусть будетъ онъ счастливъ… Прощай Розело! Розело!»
Целія уводитъ свою слабѣющую госпожу; сцена перемѣняется. Она представляетъ улицу Феррары; Розело, превратившійся въ волокиту, стоитъ подъ балкономъ доньи Сильвіи, молодой кокетки, извѣстной въ городѣ, дѣлаетъ ей объясненіе, принимаемое, кажется, охотно. Это объясненіе прерываетъ Ансельмо. Онъ присутствовалъ при похоронахъ Юліи, и передаетъ Розело все произшествіе, о которомъ съ горестію всѣ толкуютъ въ Воронѣ: дочь Антоніо отправилась; ее нашли мертвою въ постели, и погребли по утру. Розело, въ негодованіи на себя, что не узналъ такой геройской преданности, хочетъ наказать себя ударомъ кинжала. Но Ансельмо удерживаетъ его руку и открываетъ, наконецъ, своему другу тайну, которую довѣрилъ ему патеръ Авреліо: Юлія приняла не ядъ, но наркотическій составъ; всѣ считаютъ ее мертвою, но она только въ усыпленіи. Въ слѣдующую ночь, она проснется, и Розело остается только, не теряя ни минуты, отправиться, чтобы извлечь изъ гроба свою супругу. — Розело не медлитъ и скачетъ верхомъ по дорогѣ въ Верону съ своимъ слугою Марино, который едва поспѣваетъ за нимъ.
Сцена мѣняется. Вотъ гробница фамиліи Кастельвиновъ, обширное подземелье, усыпанное костями и черепами мертвыхъ. Посрединѣ гробъ, гдѣ лежитъ Юлія. Молодая женщина пробуждается: она, не понимая гдѣ находится, смутно различаетъ вокругъ себя скелеты и полагаетъ, что все это ей видится подъ вліяніемъ страшныхъ грезъ. Скоро у входа показывается Розело и его слуга. Марино освѣщаетъ путь факеломъ, идетъ впередъ, весь дрожа, спотыкается на черепъ, падаетъ, факелъ тухнетъ! Однако же супруги скоро узнали другъ друга. Они спѣшатъ оставить ужасное мѣсто и отправляются искать убѣжища на одной сосѣдней фермѣ, принадлежащей Антоніо.
Тамъ, среди сельской сцены, мы находимъ бѣглецовъ, въ сообществѣ съ Ансельмо, одѣтыхъ по деревенски и ведущихъ пастушескую жизнь. Но это пастушеское счастіе скоро нарушается пріѣздомъ дона Антоніо, съ толпою гостей, приглашенныхъ для празднованія свадьбы его съ дѣвицей доньей Доротеей, сестрой убитаго Октавіо. Боясь быть открытыми, Розело, Ансельмо и Марино поспѣшно скрываются. Юлія тоже прячется въ чуланчикъ надъ комнатой занимаемой Антоніо. Изъ этого невидимаго убѣжища, она взываетъ къ своему отцу, какъ будто бы пришедшая съ того свѣта, укоряя его въ несправедливости и суровости: что онъ былъ причиной ея смерти, принуждая идти замужъ за Париса, когда она уже была обвѣнчана съ Розело, и что она будетъ навѣщать его, пока онъ не признаетъ Розело своимъ зятемъ и не полюбитъ его. Добрый Антоніо поддается паническому страху, воображая, что съ нимъ говоритъ духъ его дочери; чтобы успокоить тѣнь Юліи, онъ даетъ клятву любить ея мужа, какъ своего сына. Въ ту минуту, когда онъ произнесъ торжественный обѣтъ, являются Тебальдо и прочіе гости, влача за собой Розело, Ансельмо и Марино, взятыхъ ими въ плѣнъ. Раздраженные Кастельвины предлагаютъ подвергнуть этихъ троихъ враговъ самой страшной казни; но Антоніо противится и объявляетъ, что онъ намѣренъ сохранить вѣрно клятву, данную имъ тѣни своей дочери. Онъ беретъ Розело подъ свое покровительство, и чтобы доказать ему свою отеческую нѣжность, предлагаетъ ему свою собственную невѣсту Доротею. Бракъ между Розело и дочерью Теобальдо готовъ уже совершиться, какъ вдругъ является съ того свѣта Юлія, требуя для себя своего супруга. Общее удивленіе. Антоніо, слишкомъ счастливый возвращеніемъ своей дочери, извиняетъ продѣлку, которой онъ былъ жертвой, и утверждаетъ окончательно бракъ Юліи и Розело; самъ же онъ женится на Доротеѣ, а Марино на Целіи, снабженной приданымъ въ тысячу дукатовъ. Миръ между Монтехи и Кастельвинами заключенъ, среди общей веселости, тремя свадьбами.
Піеса Лопе де Веги забавна, легка и остроумна: она заключаетъ въ себѣ всѣ достоинства и недостатки испанскихъ комедій плаща и шпаги (de cape et d'épée); она исполнена веселости, разнообразія, остроумія, легкаго и увлекательнаго движенія; но ей недостаетъ высшихъ качествъ: анализа страстей, творчества характеровъ и единства въ дѣйствіи. Въ твореніи Лопе де Веги есть движеніе, но нѣтъ жизни; всѣ дѣйствующія лица волнуются, но не живутъ; говорятъ, но не думаютъ; кричатъ, по не чувствуютъ; они проходятъ какъ автоматы, двигающіеся по произволу безотчетнаго каприза.
Лопе де Вега сдѣлалъ пародію изъ итальянской легенды, а Шекспиръ создалъ драму; онъ возвратилъ веронскимъ влюбленнымъ ихъ страстную нѣжность, непоколебимую вѣрность и высокое самопожертвованіе. Шекспиръ отклонилъ отъ нихъ обыденное счастіе, и обрекъ ихъ мученичеству, котораго они были достойны.
Англійская драма не есть воспроизведеніе итальянской легенды, она есть возсозданіе дѣйствительности. Шекспиръ своимъ творческимъ вдохновеніемъ одушевилъ всѣ эти фигуры, похороненныя въ преданіи: Ромео, Джульетта, Теобальдъ, кормилица, монахъ, старикъ Каппеллетти. По его волѣ, всѣ эти личности одарены нетлѣнною индивидуальностію.
Поэтъ воскресилъ не только личности, но даже изчезнувшую эпоху. Съ первой сцены, въ этой Веронѣ, обагренной кровью фамильной вражды, мы узнаемъ Италію XIV вѣка, ту несчастную Италію, для которой Дантъ, вымаливаетъ состраданія, какъ милостыни, изъ глубины чистилища у императора Альбрехта: «Взгляни на Монтекки и Каппеллетти, на Мональди и Филиппески, о ты, беззаботный мужъ, одни уже въ скорби, а другіе того же страшатся… Теперь уже не могутъ жить безъ брани тѣ, которые обитаютъ въ этихъ странахъ, они грызутъ другъ друга, хотя и окруженные одною стѣной и однимъ рвомъ[2]». Въ то время господствовали повсюду несогласіе, раздоръ и разъединеніе. Дѣти, одного города вели войну между собой изъ одной улицы въ другую, Гвельфы противъ Гибеллиновъ, Бѣлые противъ Черныхъ, Орсини противъ Колоннъ, Каппеллетти противъ Монтекки. Казалось, будто цивилизація погибнетъ и ненависть воцарится.
Но въ глубинѣ человѣческаго сердца есть охранительное, врожденное чувство, не заглушаемое пагубными страстями. Этотъ охранительный инстинктъ, это божественное чувство, — есть любовь. Въ то время, когда ненависть побуждаетъ къ несогласію, войнѣ, неурядицѣ, любовь возвѣщаетъ согласіе, миръ и порядокъ. Любовь стремится соединить то, что ненависть разъединяетъ. Любовь, какъ сильная страсть, подобно ненависти, слѣпа и не видитъ препонъ. Ей ни почемъ предразсудки кастъ, ожесточеніе партій, зависть породы и наслѣдственность вендетты. Она преслѣдуетъ, на перекоръ всему, свое призваніе, возложенное на нее Провидѣніемъ: таинственное орудіе прогресса, она стремится примирить семейства, сблизить народы, обновить человѣчество. Ненависть отрицаетъ, любовь убѣждаетъ; ненависть разрушаетъ, любовь животворитъ. Ромео и Джульетта — величественное проявленіе этого вѣчнаго антагонизма между двумя противоположными началами.
Въ предмѣстіи Вероны, возлѣ Францисканскаго монастыря, стоящаго внѣ городскихъ стѣнъ, среди поля, гдѣ прежде было кладбище, теперь превращенное въ виноградникъ, находится, въ тѣни виноградныхъ лозъ, саркофагъ изъ краснаго мрамора, отчасти разрушенный вѣками, глубиною въ полтора, шириною въ два и длиною въ шесть футовъ; онъ истертъ временемъ и раскрытъ. Внутри его, на восточной оконечности, находится каменное изголовье; на двухъ стѣнкахъ его замѣтны двѣ диры. Въ этомъ саркофагѣ, болѣе похожемъ на постель, чѣмъ на гробъ, согласно незапамятному преданію, монахъ Лоренцо положилъ Джульетту.
Императоръ Альбрехтъ былъ умерщвленъ въ 1308 г.; Веронцы, не сомнѣваясь въ дѣйствительности печальной исторіи Ромео и Джульетты, и соображая приведенные выше стихи Данта изъ шестой пѣсни Чистилища, опредѣляютъ время этого трагическаго произшествія 1303 годомъ, когда Ла-Скала, или Скалигеръ, какъ подеста, правилъ Вероной.
Байронъ въ письмѣ къ Томасу Муру упоминаетъ, что онъ посѣтилъ, въ ноябрѣ, гробницу Джульетты, и нашелъ ее наполненною осыпавшимися сухими листьями виноградника.
Кромѣ этого памятника, есть въ Веронѣ старинное зданіе, теперь обращенное въ законченый трактиръ, гдѣ шумятъ и курятъ, гдѣ угощаютъ веттуриновъ макаронами и кисловатымъ виномъ. При входѣ въ это зданіе, внутри, надъ дверью, видна высѣченная на камнѣ небольшая шляпа. Это, говорятъ гербъ Каппелеттовъ, Cappeletto, и здѣсь будто бы жила Джульетта.
РОМЕО и ДЖУЛЬЕТТА.
правитьЭСКАЛІЙ, принцъ Вероны.
ГРАФЪ ПАРИСЪ, родственникъ принца.
МОНТЕКИ, КАПУЛЕТИ главы двухъ фамилій во враждѣ между собою.
СТАРИКЪ, дядя синьора Капулета.
РОМЕО, сынъ синьора Мантеки.
МЕРКУЦІО, другъ его и родственникъ правда.
БЕНВОЛІО, племянникъ синьора Монтеки и другъ Ромео.
ТЕБАЛЬДЪ, племянникъ синьоры Капулети.
ЛОРЕНЦО, монахъ Францисканскаго ордена.
ІОАННЪ, тоже.
ВАЛТАСАРЪ, слуга Ромео.
САМСОНЪ, слуга изъ дому Капулети.
ГРЕГОРІО, тоже.
АВРААМЪ, слуга изъ дому Монтека.
АПТЕКАРЬ.
ТРИ МУЗЫКАНТА.
ПІЕТРО, слуга кормилица.
ПАЖЪ графа Париса.
НАЧАЛЬНИКЪ СТРАЖИ.
СУПРУГА СИНЬОРА МОНТЕКИ.
СУПРУГА СИНЬОРА КАПУЛЕТИ.
ДЖУЛЬЕТТА, дочь Капулети.
АНДЖЕЛИКА, кормилица Джульетты.
ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.
правитьГрегоріо, повѣрь моему слову, мы не снесемъ. (1)
Да, неснесемъ, иначе мы были бы носильщики.
Я разумѣю, когда мы разгорячимся, то живо обнажимъ…
Ты будешь нагъ, пока живъ.
Если меня затронутъ, я живо ударю.
Но тебя не скоро растрогаешь, чтобы ты ударилъ.
Одинъ видъ собаки изъ дому Монтеки затрогиваетъ меня,
Трогаться занятъ подаваться, а быть твердымъ значатъ стоять, поэтому если тебя затронутъ, ты побѣжишь.
Затронутый собакой изъ этого дома, я нетронусь: я постою стѣной противъ каждаго Монтеки, мужнины, или дѣвушки.
Это показываетъ въ тебѣ трусливаго раба, только слабѣйшій придерживается стѣны (2).
Правда, за тѣмъ-то женщины, эта слабая посуда, всегда жмутся къ стѣнѣ; поэтому людей Монтеки, я буду отбивать отъ стѣны, а дѣвъ намѣренъ прижимать къ стѣнѣ.
Ссора межь нашими господами и между нами, ихъ людьми.
Все равно, я хочу показать себя тираномъ, когда буду драться съ мужчинами, я буду жестокъ и съ другимъ поломъ, я стану низлагать и дѣвъ.
Низлагать?
Разумѣй какъ угодно.
Уразумѣютъ, когда угодишь.
Должны уразумѣть, пока въ силахъ буду стоять; извѣстно, я лакомый кусокъ мяса.
Хорошо что ты не рыба, а то былъ бы сухой соленой треской. Наголо твое оружіе: вотъ двое изъ дому Монтеки.
Оно у меня наголо; заводи ссору, я за то бой.
Какъ! станешь за мной да и убѣжишь?
Не бойся за меня.
Нѣтъ, право, я боюсь за тебя.
Пускай законъ будетъ на нашей сторонѣ; пусть они начнутъ.
Проходя мимо ихъ, я нахмурюсь; пусть понимаютъ, какъ хотятъ.
Нѣтъ, когда осмѣлятся. Я погрызу палецъ на нихъ; это будетъ для нихъ безчестьемъ, если только они стерпятъ это.
Не на насъ ли будешь грызть палецъ, синьоръ?
Я грызу свой палецъ.
Не на насъ ли, синьоръ, ты грызешъ палецъ?
На нашей ли сторонѣ законъ, если я скажу имъ да?
Нѣтъ.
Нѣтъ, не на васъ; но я грызу свой палецъ, синьоръ:
Вы ссоритесь, синьоръ?
Ссоримся? нѣтъ, синьоръ.
Когда вы ссоритесь, я къ услугамъ вашимъ: я служу господину такому же славному, какому и вы.
А не лучшему?
Такъ, синьоръ.
Скажи лучшему: вотъ идетъ родственникъ нашего господина.
Да, лучшему, синьоръ.
Вы лжете!
Такъ обнажите мечи, если вы мужчины! — Грегоріо, вспомни свои молодецкіе удары.
Разойдитесь, безумцы! прочь мечи! Вы не смыслите, что затѣяли.
Какъ, ты съ мечомъ среди безчестной черни?
Бенвольо, обернись, взгляни на смерть!
Ихъ примирить хочу. Вложи твой мечъ,
Иль помоги мнѣ разогнать безумцевъ.
Съ мечемъ о мирѣ говоришь? Гнушаюсь
Я этимъ словомъ, какъ гнушаюсь адомъ,
Монтеки и тобой. Вотъ, трусъ, тебѣ!
Дубинъ, ножей и бердышей!.. (3) въ прахъ бейте!
Прочь Капулети! прочь Монтеки!
Что здѣсь за крикъ? Мой длинный мечъ подать!…
Нѣтъ, посохъ, посохъ! для чего твой мечъ?
Мой мечъ! Старикъ Монтеки вонъ идетъ
И мнѣ въ насмѣшку машетъ онъ мечемъ.
Презрѣнный врагъ! оставь меня, пусти!
Не подойдешь ты ни на шагъ къ врагу!
Мятежники! спокойствія враги!
Сквернители мечей въ крови согражданъ!…
Что, слышатъ ли они? Вы, люди!.. звѣри!..
Вы тушите огонь своей вражды
Багровою струею вашихъ жилъ!
Подъ страхомъ пытки, изъ кровавыхъ рукъ
На землю бросьте буйные мечи!
Внемлите принца вашего суду! —
Враждой, рожденною воздушнымъ словомъ,
Вы, дряхлый Капулети и Монтеки,
Смущаете Верону въ третій разъ,
Неволя старцевъ, свой нарядъ пристойный
Отбросивъ прочь, рукою дряхлой взять
Старинный мечъ, заржавленный отъ мира,
Для вашей ссоры, ржавчиной покрытой.
Но если вновь смущать дерзнете миръ,
То ваша жизнь заплатитъ за измѣну.
Теперь, ступайте всѣ. Ты, Капулети,
Иди со мной; — Монтеки, пополудни,
Узнать дальнѣйшее рѣшенье въ дѣлѣ,
Явись ко мнѣ, въ дворецъ мой Виллафранка, (4)
Гдѣ мы обычно производимъ судъ.
Подъ страхомъ смерти, — разойдитесь всѣ.
Кто поднялъ эту древнюю вражду?
Скажи, племянникъ, ты при этомъ былъ?
Здѣсь слуги вашего врага и ваши
Дрались до моего прихода къ нимъ:
Я мечъ извлекъ разнять ихъ, вдругъ явился
Горячій Тебальдъ, обнажа свой мечъ,
И, поражая вызовомъ мой слухъ,
Махалъ имъ вкругъ себя, и разсѣкалъ
Неуязвимый вѣтръ, который
Ему въ презрѣнье свистомъ отвѣчалъ.
Когда мы съ нимъ ударами мѣнялись,
Толпа вкругъ насъ росла, вступала въ бой,
Пока не прибылъ принцъ и не унялъ.
Гдѣ сынъ мой? видѣлъ ты его сегодня?
Я рада, что онъ не былъ въ этой ссорѣ!
За часъ, синьора, передъ тѣмъ какъ солнце
Въ златомъ окнѣ востока показалось,
Смущенный духомъ, я пошелъ пройтись.
Подъ кленами, которые растутъ
Отъ города на западъ, я увидѣлъ
Такъ рано сына вашего бродящимъ.
Къ нему пошелъ я, но, меня замѣтивъ,
Онъ скрылся въ чащѣ лѣса; измѣряя
Его тоску съ моей, и что она
Наединѣ сильнѣй владѣетъ нами,
Пошелъ одинъ, не слѣдуя за нимъ.
И я охотно избѣгалъ того,
Кто такъ охотно убѣгалъ меня.
Его тамъ часто видятъ на зарѣ,
Какъ утра свѣжую росу слезами
Онъ умножалъ, и къ облакамъ онъ слалъ
Своихъ тяжелыхъ вздоховъ облака.
Когда жь всеоживляющее солнце
Съ востока начинаетъ поднимать
Авроры ложа темную завѣсу,
Мой сынъ, печальный, избѣгая свѣта,
Одинъ уходитъ въ свой покой,
Гдѣ, закрывай окна, изгоняетъ
Отрадный свѣтъ и водворяетъ вновь
Вокругъ себя искусственную ночь.
Зловѣща и мрачна его печаль,
И лишь благой совѣтъ ее разсѣетъ.
Извѣстна ли, мой дядя, вамъ причина?
Нѣтъ, даже отъ него не могъ узнать.
Употребили ль вы надъ нимъ всѣ средства?
Я и друзья употребили все,
Но онъ, повѣренный своей любви, —
Повѣренный, но не скажу надежный, —
Такъ молчаливъ, такъ углубленъ въ себя,
Такъ откровенности далекъ, какъ почка,
Точимая завистливымъ червемъ,
Пока раскроетъ воздуху свой листъ
Иль солнцу посвятитъ свою красу.
Когда бъ узнать вяну его печали,
Мы также нѣжно станемъ врачевать,
Какъ пламенно теперь хотимъ узнать!
Вотъ онъ! вы удалитесь, чтобъ заразъ
Узнать мнѣ грусть его, или отказъ.
Когда бъ, оставшись, столько счастливъ былъ,
Чтобъ онъ тоску свою тебѣ открылъ. —
Уйдемъ, синьора.
Съ добрымъ утромъ, братъ!
Уже ль такъ рано?
Девять лишь пробило.
Ахъ! медленны печальные часы!
То мой отецъ ушелъ поспѣшно?
Да.
Что за печаль такъ длитъ часы Ромео?
Отсутствіе того, чѣмъ обладая,
Ихъ сокращалъ бы я.
Взаимной страстью?
Далекъ!..
Въ любви?
Далекъ отъ ласки той,
Въ которую влюбленъ.
Увы, любовь по виду такъ прекрасна,
На дѣлѣ такъ жестока и сурова!
Увы, любовь съ повязкой на глазахъ,
Но и безъ глазъ всегда свой видитъ путь!..
Гдѣ будемъ мы обѣдать?.. Здѣсь дрались?
Нѣтъ, не разсказывай, я слышалъ все…
Здѣсь ненависть сильна, любовь сильнѣе:
Что жь, о, вражда въ любви, любовь въ враждѣ!
О, нѣчто бывшее сперва ничѣмъ!
О, легкость тяжкая! О, важный вздоръ!
Въ прелестной формѣ безобразный хаосъ!
Свинцовый пухъ, блестящій дымъ,
Холодный огнь, здоровье безъ здоровья,
Безперерывно бодрствующій сонъ,
И все не то, что есть на самомъ дѣлѣ!
Вотъ эту чувствую любовь, и въ этомъ
Не чувствую любви!.. Смѣяться станешь?
Нѣтъ, братъ, скорѣй заплачу.
Другъ сердечный,
О чемъ?
О горѣ сердца твоего.
Вотъ бѣдствіе любви! Моя печаль
Такъ тяжко на груди моей лежитъ,
А ты ее своею удручаешь:
Твоимъ участьемъ ты свои страданья
Лишь прибавляешь къ собственнымъ моимъ.
Любовь есть чадъ, летящій въ дымѣ вздоховъ;
Когда очищена, — блестящій огнь
Въ глазахъ влюбленнаго; въ печали жь, — море
Исполненное слезъ его…
Ну, что еще?.. то кроткое безумье,
То сладостный бальзамъ, то горечь желчи….
Прощай, мой братъ!
Стой, я съ тобой пойду,
Меня обидишь, если такъ уйдешь.
Я потерялъ себя; меня здѣсь нѣтъ!
Я не Ромео, онъ не здѣсь, а гдѣ-то.
Скажи, безъ шутокъ, ты въ кого влюбленъ?
Стеная ль долженъ я тебѣ сказать?
Стеная? нѣтъ! Безъ шутокъ, кто она?
Вели больному
Духовную безъ шутокъ написать;
Худая рѣчь не кстати для больнаго. —
Безъ шутокъ, братъ, я женщину люблю.
Я такъ почти и мѣтилъ, полагая,
Что ты влюбился.
Славно мѣтитъ!
Она прекрасна!
Мѣта славная,
Прекрасный братъ, ударъ вѣрнѣе будетъ.
Ты промахъ далъ! Въ нее не попадаетъ
Стрѣла любви, — Діаны умъ ей данъ;
Невинности броня ее спасаетъ
Отъ Купидона дѣтскихъ стрѣлъ и ранъ!..
Она не ищетъ встрѣчи нѣжныхъ взоровъ,
Чуждается любезныхъ разговоровъ;
Блескъ золота безсиленъ передъ ней:
Она богата красотой своей!
Однимъ бѣдна, когда ее нестанетъ,
То весь запасъ красы ея завянетъ!
Такъ непорочной жить она клялась?
Клялась, такой воздержностью она
Огромную потерю принесетъ;
Краса, томимая такимъ обѣтомъ,
Красу всего потомства пресѣчетъ!
Она столь хороша, и столь умна!
Умно такъ хороша, чтобъ заслужить
Блаженство, чрезъ отчаянье мое!
Чужда любви, и чрезъ ея обѣтъ
Я вживѣ мертвъ, и какъ, чтобъ говорить
Теперь о томъ!
Послушайся меня,
Забудь о ней ты думать.
О, научи, какъ позабыть мнѣ думать!
Свободу дай своимъ глазамъ, — всмотрись
Въ другихъ красавицъ.
Этимъ средствомъ
Сильнѣй воспламенюсь ея красой.
Хоть маски черны, но лице синьоръ
Цѣлуя, заставляютъ думать насъ,
Что красоту онѣ собой прикрыли.
Лишенный глазъ не въ силахъ позабыть
Сокровища потери зрѣнія!
Ты покажи прелестнѣйшую даму,
И красота ея къ тому лишь поведетъ,
Что бы какъ въ книгѣ прочитать о той,
Которая затмитъ ея красой.
Прощай, забыть ее ты не научишь.
Ученье это я купить могу,
А если нѣтъ, умру въ долгу.
Монтеки столькожь виноватъ, какъ я;
Хоть, кажется, двумъ старикамъ,
Какъ мы, не трудно было бъ въ мирѣ жить.
Вы оба уваженьемъ почтены;
Но жаль, что во враждѣ давно живете.
Что жь, на мое искательство, синьоръ,
Вы скажете?
Что говорилъ и прежде:
Еще дочь наша не привыкла къ свѣту,
Ей нѣтъ еще четырнадцати лѣтъ;
Пускай увянетъ дважды лѣта блескъ,
Пока она невѣстой разцвѣтетъ.
Есть матери моложе чѣмъ она.
Зато и рано вянетъ ихъ весна.
Мои надежды всѣ земля пожрала,
Она жь одна моихъ земель надежа!
Заискивай, плѣни ее, а воля
Моя есть только часть ея согласья;
Что изберетъ она, съ тѣмъ соглашусь
И радостно одобрю. Въ эту ночь
Обычный, древній праздникъ у меня;
Къ нему я много пригласилъ гостей
Любезныхъ мнѣ; ты, между ними, будешь
Желаннымъ гостемъ, увелича ихъ.
Въ моемъ убогомъ домѣ эту ночь
Увидишь много звѣздъ земныхъ,
Онѣ собой затмятъ небесный свѣтъ.
Такой восторгъ, — какимъ трепещетъ юность,
Когда апрѣль вѣнчанный по пятамъ
Идетъ зимы ослабшей, — ждетъ тебя
Средь свѣжихъ, женственныхъ распуколокъ
Въ моемъ дому. Прислушайся, всмотрись,
Заискивай достойнѣйшую всѣхъ.
Межь ними дочь моя не качествомъ,
Но счетомъ увеличитъ ихъ число.
Пойдемъ со мной… (Къ слугѣ) Ты жь обойди
Прекрасную Верону, всѣхъ найди,
По списку, и скажи, что у меня
Ихъ ждетъ радушье и привѣтъ.
Отыскать тѣхъ, чьи имена здѣсь написаны? А здѣсь написано, что башмачникъ долженъ взяться за аршинъ, а портной за колодку, рыбакъ за кисть, а маляръ за сѣти… Однако я посланъ сыскать тѣхъ, чьи имена здѣсь написаны, хоть никогда не найду, какія имена писака здѣсь написалъ; схожу къ грамотѣю. Въ добрый часъ!
Нѣтъ, пламя только пламенемъ сжигать,
Мученіе мученьемъ унимать,
Въ круженьи головы кружись обратно,
Одну бѣду лѣчи другой бѣдой.
Свои взоръ ты отрави заразой новой, —
Тогда исчезнетъ прежній ядъ суровый.
Для этого отличенъ придорожникъ. (5)
Къ чему?
Къ изломанной ногѣ твоей.
Что, ты съ ума сошелъ?
Нѣтъ, не сошелъ,
Но крѣпче сумасшедшаго окованъ,
Въ тюрьму посаженъ, гдѣ лишаютъ пищи,
Бичуютъ, мучатъ, и….
Здорово, другъ!
Пошли вамъ Богъ добрый вечеръ. Скажите, синьоръ, можете ли вы читать?
Да, свою судьбу въ несчастіи своемъ.
Авось безъ книгъ вы это изучили; но что написано прочтете вы?
Когда извѣстны буквы и языкъ.
Ну, дѣло; веселитесь въ добрый часъ.
Стой, милый, я читать могу.
«Синьоръ Мартино, съ супругой и дочерьми; графъ Ансельмо и его прекрасныя сестры; синьора вдова Ветрувіо; синьоръ Плаченціо, и его милыя племянницы; Меркуціо и его братъ, Валентино; мой дядя Капулети, его супруга и дочери; моя прекрасная племянница Розалина; Ливія; синьоръ Валенціо и его кузинъ Тебальдъ; Люціо и любезная Елена».
Прекрасный кругъ, куда приглашены?
На верхъ.
Куда?
Къ ужину, въ нашъ домъ.
Въ чей домъ?
Моего господина.
Ну да, спросить бы это прежде мнѣ.
Теперь я безъ распросовъ скажу: мой господинъ богатый и знатный синьоръ Капулети; и, если вы не изъ дому Монтеки, то милости просимъ пожаловать и выпить стаканъ вина. Желаю веселиться.
На этомъ древнемъ пирѣ Капулети
Увидятъ Розалину, страсть твою,
И всѣхъ красавицъ, блещущихъ въ Веронѣ:
Пойди и взоромъ правды тамъ сравни
Ее и тѣхъ, которыхъ укажу,
И лебедь твой окажется вороной, —
Тебѣ, мой другъ, я это докажу.
Когда святая вѣра глазъ моихъ
Поддержитъ эту ложь, — то обратитесь
Въ огонь вы, слезы! чтобъ мои глаза, —
Прозрачные отступники любви,
Еще неутонувшіе въ слезахъ, —
Сгорѣли, какъ обманщики, въ огнѣ!..
Прекраснѣе возлюбленной моей!
Всезрящая денница, никогда,
До этихъ поръ, отъ своего начала,
Ей равной красоты не освѣщала.
Одну ея красу твой видитъ взоръ,
И ей одной даешь ты вѣсъ глазами;
Но этими кристальными вѣсами
Взвѣсь съ нею красоту другихъ синьоръ,
Которыми балъ этотъ оживится, —
Предъ ними красота ея затмится.
Пойду не сравнивать ее съ другой,
Но чтобъ ея плѣняться красотой.
Комната въ домѣ Капулети.
Джульетта! няня позови ее.
Въ двѣнадцать лѣтъ моимъ клянуся дѣвствомъ,
Звала. — Овечка! что жь, синьора птичка!
Мой Богъ! — Да гдѣ жь она? Джульетта, гдѣ ты!
Кто звалъ меня?
Синьора.
Что угодно?
Вотъ что, — оставь насъ няня, — но секрету
Скажу ей, — нѣтъ, няня, воротись,
Я вспомнила, секретъ ты можешь слышать.
Ты знаешь, дочь моя на возрастѣ?
Ея лѣта я знаю по часамъ.
Ей нѣтъ еще четырнадцати лѣтъ.
Пари моихъ четырнадцать зубовъ, —
Хоть, къ горю, ихъ четыре у меня, —
Еще ей нѣтъ четырнадцати лѣтъ.
Далеколь Спасъ?
Чрезъ двѣ недѣли со днемъ.
Со днёмъ иль нѣтъ, изъ всѣхъ дней года
Въ ночь Спаса ей четырнадцать свершится.
Она съ Сусанной, — Богъ помилуй души
Всѣхъ христіанъ, — ровестницы. Сусанну
Взялъ Богъ; она была не для меня; —
Въ ночь Спаса было бъ ей четырнадцать,
Такъ, помню хорошо. Когда былъ трусъ
Земли и отъ груди ее отняла,
Одиннадцать ужь лѣтъ, въ вѣкъ не забуду
Изъ всѣхъ дней года этотъ день:
Къ грудямъ моимъ я приложивъ полынь,
На солнушкѣ близъ голубятни сѣла, —
Тогда съ синьоромъ въ Мантуѣ вы были,
Я помню, — но, какъ вамъ сказала я,
Когда она отвѣдала полынь,
То съ крикомъ грудь покинула, плутовка.
Вдругъ зашаталась голубятня… (6)
Кажись, не надо было мнѣ кричать,
Чтобъ я тащилась прочь! —
Тому теперь одиннадцать ужь лѣтъ:
Она могла стоять, клянусь крестомъ,
Уже шатаясь бѣгала вездѣ,
И за день передъ тѣмъ ушибла лобъ:
Мой мужъ, — Господь его помилуй душу, —
Шутникъ былъ, взявъ къ себѣ дитя, сказалъ:
«Ну, что, лицемъ ты падаешь теперь?
А поумнѣешь, такъ спиной; такъ, Джули?….»
Божусь, рѣзвушка, переставъ кричать,
Сказала «такъ». Вѣдь шутка сбудется.
Живи я вѣкъ, мнѣ это не забыть,
Повѣрьте мнѣ,"такъ Джули?" онъ спросилъ,
Она, прервавъ свой плачъ, сказала «такъ».
Довольно, замолчи, прошу тебя.
Синьора, не могу безъ смѣха вспомнить,
Какъ, переставъ кричать, сказала «такъ».
Хотя у ней вскочилъ на лбу желвакъ,
Какъ гребень пѣтушка; ушибъ опасный;
Повѣрьте мнѣ; и горько плакала.
Мой мужъ сказалъ «ну, что, лицемъ упала?
А поумнѣешь такъ спиной; такъ Джули?»
И переставъ кричать, сказала «такъ».
Ты, няня, также перестань, прошу.
Ну, я молчу. Спаси тебя Господь!
Ты краше всѣхъ, кого кормила я:
Когда бъ дожить мнѣ и тебя въ замужствѣ
Увидѣть, вотъ мое желаніе!
Я о замужствѣ, няня, и пришла
Поговорить. Скажи, Джульетта, мнѣ,
Что думаешь ты о своемъ замужствѣ?
Еще мнѣ и не снилась эта честь.
Честь! будь не я кормилицей твоей,
Тогда сказала бы, что ты
Всосала мудрость съ молокомъ изъ груди.
Такъ ты теперь подумай о замужствѣ;
Тебя моложе здѣсь, въ Веронѣ, есть
Синьоры, ставшія ужь матерями.
Я помню, матерью была моложе
Чѣмъ ты теперь. Короче, храбрый графъ
Парисъ тебя въ супруги ищетъ.
Вотъ человѣкъ, синьора; онъ такой
Какъ всѣ; онъ человѣкъ-то восковой.
Подобнаго цвѣтка Вероны лѣто
Не видило еще.
Такъ, онъ цвѣтокъ.
Повѣрь мнѣ, истинный цвѣтокъ.
Что скажешь? можешь ли любить синьора?
На балѣ, ночью, ты его увидишь:
Вчитайся въ письмена лица Париса,
И отыщи какія совершенства
Въ немъ начертало красоты перо;
Разсматривай ты каждую черту,
Какой онѣ взаимностью полны.
Чего жь ты въ этой книгѣ не поймешь,
Того ищи на полѣ глазъ его.
Да, эта книга рѣдкая любви,
Несвязанный любовникъ переплетомъ,
Чтобъ быть украшеннымъ, имѣетъ нужду
Въ оберткѣ; рыба жь для того въ моряхъ, (7)
Какая слава внѣшней красотѣ
Прикрыть собою внутреннюю прелесть;
Для многихъ книга эта блещетъ славой,
Замкнутая застежкой золотой,
Она содержитъ золотой разсказъ.
Ты все раздѣлишь, чѣмъ владѣетъ онъ, —
Добывъ его безъ убыли своей.
Безъ убыли? нѣтъ съ прибылью:
Съ мужьями жены съ прибылью всегда.
Что, нравится тебѣ любовь Париса?
Чтобъ нравилась любовь, глядѣть я стану,
Когда взоръ можетъ возбудить ее;
Но взоръ мой будетъ проникать не глубже,
Полученной отъ васъ на это силы.
Синьора, гости собрались и ужинъ поданъ; васъ зовутъ, спрашиваютъ про молодую синьору; кормилицу бранятъ въ буфетѣ; все уже готово; я тороплюсь служить. Прошу васъ, поспѣшите.
Мы за тобой; Джульетта, графъ тамъ ждетъ.
Ступай, мое дитя! — для счастья дней
Искать счастливыхъ для себя ночей.
Какъ, эту рѣчь мы скажемъ въ извиненье!
Или войти намъ просто, безъ пролога? (8)
Ужь устарѣла эта болтовня.
Къ чему Амуръ съ повязкой на глазахъ,
Съ расписаннымъ татарскимъ лукомъ? — Онъ,
Какъ чучело, пугаетъ только дамъ.
Не нуженъ и прологъ, при входѣ нашемъ,
Читаемый, съ запинкой, за суфлеромъ.
Пускай они насъ мѣрятъ, какъ хотятъ,
А мы, отмѣрявъ танецъ имъ, уйдемъ. (9)
Подайте факелъ, — не до тайцевъ мнѣ, —
Я, омраченный, буду вамъ свѣтить. (10)
Но, милый другъ, ты долженъ танцевать,
Нѣтъ, вѣрь мнѣ: ваши башмаки для танцевъ,
Съ подошвой быстрой; а меня къ землѣ
Такъ жметъ моя свинцовая душа, (11)
Что неподвиженъ я.
Вѣдь ты влюбленъ,
Ну, такъ займи у Купидона крыльевъ,
На нихъ ты взвейся выше всѣхъ прыжковъ.
Я сильно уязвленъ его стрѣлой,
Чтобъ могъ на легкихъ крыльяхъ Купидона
Взлетѣть; и связанъ такъ, что не могу (12)
Подняться надъ суровою судьбой;
Но долженъ пасть подъ бременемъ любви.
И чтобы пасть, ты бремя полюбилъ?
Большая тягость нѣжному творенью.
Любовь нѣжна? она груба, сурова,
Насильственна, язвитъ подобно терну.
Съ тобой любовь груба, — будь грубъ съ любовью,
Язви за язвы, низложи во прахъ.
Подай футляръ для моего лица.
На маскѣ маска! Не забочусь я,
Пускай меня считаютъ безобразнымъ, —
Лобъ маски пусть краснѣетъ за меня.
Пора, стучите въ дверь, когда жь войдемъ,
Пусть каждый волю дастъ ногамъ."
Дай факелъ мнѣ! Пусть рѣзвость, съ легкимъ сердцемъ,
Пятами топчетъ высохшій тростникъ, (13)
Я съ поговоркой дѣдушки останусь:
И буду вмѣстѣ факельщикъ и зритель (14)
Невиданныхъ забавъ, а я погрязъ…
Какъ мышь въ помои, по словамъ констабля: (15)
Спасемъ изъ тины, — извинить прошу, —
Любви, куда ты по уши погрязъ.
Пойдемте, мы сжигаемъ свѣтъ дневной.
Ну нѣтъ, не такъ.
Я разумѣю, медля,
Напрасно тратимъ свѣтъ, какъ днемъ лампада.
Прими же ты нашъ искренній совѣтъ,
Въ немъ мнѣнье пятерыхъ, но умъ одинъ.
Мысль хороша, чтобъ въ маскарадъ итти;
Но это не умно.
А почему?
Мнѣ снился ночью сонъ.
Мнѣ тоже снился.
А что?
А то, что сони часто бредятъ. (16)
Они во снѣ дѣйствительностью бредятъ.
О, такъ, я зрѣлъ царицу Мабъ съ тобой, (17)
Она фей акушерка, и, явилась,
Величиной не болѣе агата,
Который въ перстнѣ носитъ альдерманъ.
Ее тащилъ атомовъ мелкихъ цугъ
Черезъ носы людей, объятыхъ сномъ.
Въ ея повозочкѣ всѣ спицы были
Изъ ножекъ сѣнокоса-паучка;
На ней былъ кузовъ — крылья стрекозы;
А возжи — паутинки волоски;
Всѣ хомуты изъ влажныхъ мѣсяца
Лучей; а кнутикъ косточка сверчка,
На немъ былъ кончикъ — ниточка плевы. (18)
Возничій въ сѣренькой ливреѣ — мошка,
Поменьше червячка, что извлекаютъ
Иглой въ лѣнивомъ пальцѣ у служанки.
Ея возокъ — азъ шелухи орѣха,
Который сдѣланъ бѣлкой столяромъ
Иль старымъ червячкомъ, — съ поконъ-вѣковъ
Они каретники для фей. Въ такомъ возкѣ,
Изъ ночи въ ночь, она несется въ скачь
Чрезъ мозгъ влюбленныхъ — снится имъ любовь;
Чрезъ гибкія колѣни у льстецовъ —
Имъ тотчасъ видятся во снѣ поклоны;
Чрезъ пальцы судіи — снятся взятки имъ;
Чрезъ губки дамъ — имъ снятся поцѣлуи:
На эти губки часто злая Мабъ
Угри сажаетъ, если въ ихъ дыханьи
Замѣтны лакомства слѣды бываютъ;
То скачетъ честолюбцу черезъ носъ —
И снится запахъ почестей ему.
Свиньи же десятинной хвостикомъ,
Во время сна, щекочетъ носъ пастору, —
И видится ему другой приходъ.
То по затылку воина несется,
И видитъ онъ рѣзню враговъ, проломы,
Засады и испанскіе мечи,
Иль кубки круговые; вотъ, надъ ухомъ,
Звукъ барабана, вздрогнувъ, пробудясь,
Испуганный, клянется онъ, молясь,
И снова засыпаетъ. Эта Мабъ
Свиваетъ ночью гривы лошадямъ,
Взбивая ихъ въ нечистый, грязный клокъ,
Который, будучи распутанъ,
Предзнаменуетъ многія несчастья.
Духъ Мабъ, когда спятъ дѣвы на спинѣ,
Ихъ давитъ, учитъ тягости сносить,
Готовя ихъ быть женами вполнѣ.
Она то….
Молчи, молчи, Меркуціо, молчи!
Ты вздоръ несешь!
Ну, да, я говорю о снахъ; они
Созданье празднаго воображенья,
Рожденные фантазіей пустой;
Легки какъ воздухъ, въ сущности своей;
Непостояннѣе чѣмъ вѣтръ, который,
Лобзая грудь полярныхъ странъ,
Вдругъ разъярясь, летитъ на свѣтлый югъ,
Увлаженный росою.
Этотъ вѣтръ
Умчитъ насъ отъ себя; вотъ ужинъ конченъ,
Мы слишкомъ поздно явимся на балъ.
А я боюсь, что слишкомъ рано:
Недоброе предчувствуетъ мой духъ,
Оно еще скрывается въ звѣздахъ,
Начнетъ же грозно свой ужасный часъ
Съ веселья этой ночи, и умретъ
Съ противной жизнію, въ моей груди,
Насильственной, наварной смертью.
Но Тотъ, въ рукѣ Кого моя судьба,
Пусть правитъ мной. — Впередъ, весельчаки!
Стучите, барабаньте!
А гдѣ Ухватъ? (19) Что онъ не помогаетъ намъ? Онъ собираетъ блюда! очищаетъ блюда!
Когда все дѣло свалено на руки одного или двухъ человѣкъ и они даже неумыты, это безсовѣстно!
Принимайте стулья, отодвиньте буфетъ, смотрите за серебромъ… Ты, пріятель, сбереги для меня штучку марцыпана… (20) Когда любишь меня, вели привратнику пустить сюда Сусанну Жерновъ и Нелли…. Антоніо! Ухватъ!
Ну, пріятель, все готово.
Васъ спрашиваютъ, зовутъ, кличутъ, ищутъ въ большой залѣ.
Мы не можемъ, въ одно время, быть и здѣсь и тамъ. — Живѣе, друзья, пріймитесь разомъ: кто дольше проживетъ, тотъ все возьметъ.
Привѣтъ синьорамъ; дамы, если ножки
Ихъ безъ мозолей, то онѣ раздѣлятъ
Забаву съ вами. А синьоры, кто
Изъ васъ теперь не станетъ танцовать?..
Которая разборчива, клянусь,
У той мозоль. Ну, что, задѣлъ я васъ?
Привѣтъ вамъ, господа! — А было время,
Я тоже маску надѣвалъ, и въ уши
Красавицамъ любезности шепталъ!
Прошло оно, прошло! прошло! привѣтъ
Вамъ, господа! Играйте, музыканты!
Танцующимъ просторъ! за дѣло дамы!
Свѣчей побольше! вы, убрать столы!
Огонь въ каминѣ потушить, здѣсь жарко!
А, другъ, нежданный пиръ всѣхъ веселитъ!
Ну, сядемъ, добрый родичъ Капулети;
Для танцевъ наши дни уже прошли!
А какъ давно съ тѣхъ поръ, какъ ты да я,
Мы надѣвали маски?
Тридцать лѣтъ.
Ну, что ты? меньше, меньше; вѣдь отъ сватьбы
Лученціо, — пусть Духовъ день прійдетъ
Когда угодно, — будетъ двадцать пять,
Тогда мы были въ маскахъ.
Больше, больше!
Его сынъ старше, тридцать лѣтъ ему.
Мнѣ ль это говоришь? Вѣдь сынъ его
Тому два года былъ еще въ опекѣ.
Кто дама та, что украшаетъ руку,
Тамъ, кавалера?
Не знаю, мой синьоръ.
Она научитъ свѣточи блистать!
Ея краса у ночи на щекѣ,
Какъ въ ухѣ Эѳіопа рѣдкій перлъ: (21)
Краса для обладанья слишкомъ цѣнна!
И слишкомъ дорогая для земли!
Какъ снѣжная голубка межь воронъ
Она блеститъ среди своихъ подругъ!
Оконченъ танецъ, посмотрю, гдѣ станетъ; —
Когда коснусь къ ея рукѣ, узнаетъ
Блаженство грубая рука моя!
Любилъ ли прежде я? Божуся нѣтъ!
Впервые вижу красоту и свѣтъ!
По голосу, Монтеки долженъ быть:
Подай мнѣ шпагу, пажъ… Наглецъ, рѣшился
Прійти сюда, подъ маской шутовской,
Чтобъ осмѣять и оскорбить нашъ праздникъ!
Клянуся именемъ и честью дома,
Я не сочту за грѣтъ его убить!
Что тамъ? чего, племянникъ, ты шумишъ?
Синьоръ, Монтеки это, онъ нашъ врагъ.
Наглецъ, на зло намъ, онъ сюда пришелъ,
Чтобъ осмѣять нашъ праздникъ этой ночи.
Ромео молодой?
Ромео наглый.
Мой милый, воздержись, оставь его.
Онъ благородно здѣсь ведетъ себя;
По истинѣ, Верона имъ гордится
Какъ юношей воспитаннымъ и храбрымъ;
За вcѣ ея богатства не хочу
Его обидѣть въ домѣ у себя.
Будь терпѣливъ, не замѣчай его,
Я такъ хочу; изъ уваженья къ валъ,
Будь вѣжливъ и оставь сердитый видъ, —
Наружность неприличную для бала.
Приличную, когда въ гостяхъ наглецъ;
Не потерплю…
Онъ долженъ быть терпимъ!
Буянъ! онъ долженъ, говорю; — пошелъ; —
Я здѣсь хозяинъ, мы ты? пошелъ!
Онъ не потерпитъ! — Господи прости! —
Смутить задумалъ всѣхъ моихъ гостей!
Ты вздумалъ пѣтушиться! образумься.
Синьоръ, какой позоръ!
Пошелъ, пошелъ!
Ты грубіянъ. Ну, да! себѣ ты этимъ
Надѣлаешь хлопотъ; я знаю что —
Мнѣ поперечить смѣешь? — Выбралъ время, —
(Къ гостямъ) Прекрасно, милые! — (Къ Тебальду) Прочь, вертопрахъ!
Будь тише, иль… — (Къ слугамъ) Огня, огня побольше! —
(Къ Тебалѣду) Стыдись, уйму тебя я! — (Къ гостямъ) Веселитесь!
Мой гнѣвъ и принужденное терпѣнье
Въ моей крови произвели волненье!…
Уйду, себя смиреніемъ прикрывъ,
Но это превратится въ желчный взрывъ!
Когда скверню, рукою нечестивой,
Святой кивотъ, — вина милѣе всѣхъ; —
То губы, эти странники стыдливы,
Изгладятъ, нѣжнымъ поцѣлуемъ, грѣхъ.
Пильгримъ, ты оскорбляешь клеветою
Благоговѣйный подвигъ рукъ твоихъ:
Пильгримы трогаютъ святыхъ рукою,
Предъ тѣмъ когда они цѣлуютъ ихъ.
Тѣ и другіе вѣдь уста имѣютъ?
Да, странникъ — чтобъ молитвы говорить.
Небесная! уста мои не смѣютъ…
То что рукѣ, позволь имъ совершить,
Не дай прійти изъ вѣры въ заблужденье!
Они недвижно слушаютъ моленье!
Не движна будь, воспользуюсь моленьемъ.
Тобою смытъ грѣхъ на моихъ губахъ!
Такъ онъ остался на моихъ устахъ?
Мой грѣхъ?.. О, сладостный упрекъ въ соблазнѣ!
Такъ возврати же мнѣ мой грѣхъ назадъ.
О, ты науку поцѣлуевъ знаешь.
кормилица, подходитъ къ Джульеттѣ.
Вамъ хочетъ мать сказать о чемъ то нужномъ.
А кто синьоры мать?
Хозяйка дома.
Преумная, предобрая синьора;
Вскормила я ихъ дочь, вы съ ней болтали;
Скажу вамъ, — кто ее достанетъ, кладъ
Найдетъ!
Не Капулети ли она?
О, дорогая вѣсть! моя любовь
И жизнь въ залогѣ у моихъ враговъ!
Уйдемъ, Ромео, праздникъ прекратился.
Боюсь, навѣкъ съ покоемъ распростился!
Нѣтъ, господа, еще не уходите,
Насъ ожидаетъ легкая закуска.
Идете? ну, благодарю всѣхъ васъ,
Благодарю, синьоры, доброй ночи,
Побольше факеловъ! Теперь, въ постель.
Что другъ? Клянусь, должно быть очень поздно.
Иду ко сну.
Поди сюда; кто, няня, тотъ синьоръ?
Сынъ и наслѣдникъ стараго Тиберьо.
А этотъ, что уходитъ?
Должно быть молодой Петручіо.
А тотъ, за нимъ, что танцевъ избѣгалъ?
Не знаю.
Узнай; — что если онъ женатъ, о Боже,
Тогда могила брачное мнѣ ложе!
кормилица, возвращается.
Его зовутъ Ромео и Монтеки,
Единственный сынъ вашего врага.
Моя любовь дана моей враждой!
Не знавъ, кто онъ, я рано увидала,
Теперь онъ слишкомъ поздно узнанъ мной!
Зловѣщую зарю любви узнала, —
Люблю того, кто врагъ нашъ заклятой!
Что? что?
Стихи, имъ научилъ меня
Мой кавалеръ.
Сейчасъ! поторопись,
Смотри, уже всѣ гости разошлись.
ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ
правитьПойду ль впередъ, когда мое здѣсь сердце?
Назадъ, тяжелый прахъ, найди свой центръ!
Ромео! братъ Ромео!
Онъ уменъ,
Клянусь, онъ улизнулъ домой, въ постель.
Онъ здѣсь, онъ перелѣзъ чрезъ стѣну сада:
Зови же.
Нѣтъ, я буду заклинать. —
Ромео! блажь! безумство! страсть! любовь!
Явись въ подобьи вздоха передъ нами,
Проговори стишокъ, я успокоюсь.
Скажи увы! сриѳмуй — любовь и кровь!
Польсти Венерѣ, кумушкѣ моей;
Дай прозвище ея сынку слѣпому
Адамъ-Амуру, онъ попалъ такъ мѣтко, (23)
Когда царь Коѳетъ въ нищую влюбился. — (24)
Онъ глухъ, не шевелятся, не идетъ;
Бѣдняжка мертвъ (25). вновь стану заклинать.
Во имя Розалины ясныхъ глазъ,
Ея чела, ея румяныхъ губокъ,
Прекрасной ножки и ея колѣнъ,
Всего, что только есть тамъ у нея,
Предстань предъ нами въ образѣ своемъ!
Онъ разсердится, услыхавъ тебя.
Не разсердится; разсердился бъ онъ
Когда бы духъ, мной вызванный, предсталъ
Въ его синьоры кругѣ, — странномъ кругѣ, —
И оставался въ немъ, пока бъ она,
Заклятьемъ не изгнала прочь его;
Вотъ гдѣ обида, а мое воззванье
Прекрасно, честно, — я его синьорой
Лишь заклинаю, чтобъ явился намъ.
Уйдемъ, онъ спрятался между деревъ,
Чтобъ быть въ сообществѣ съ росистой ночью:
Любовь его слѣпа, и мракъ ей кстати.
Когда слѣпа, то въ цѣль не попадетъ.
Теперь онъ подъ кизильникомъ сидитъ,
Желая, чтобъ любезная его
Была такой же плодъ, какимъ зовутъ
Кизилъ дѣвицы, межъ собой смѣясь. (26)
Ромео, добра ночь! — иду въ постель;
А въ полѣ ложе слишкомъ холодно.
Идемъ ли?
Да; того искать напрасно,
Кто не желаетъ, чтобъ его нашли.
Тотъ шутитъ ранами, кто не былъ раненъ…
Но, тсъ!.. что тамъ за свѣтъ блеснулъ въ окнѣ?
Востокъ вѣдь это, а Джульетта солнце! —
Взойди, свѣтило красоты! убей
Ревнивую луну! (27) она, съ досады,
Блѣднѣя, меркнетъ, оттого, что ты,
Ея весталка, превзошла ее
Своей красой! Когда она ревнива,
Не будь ея весталкой! — Блѣденъ, желтъ
Ея дѣвическій нарядъ; — онъ впору
Однимъ безумнымъ только; брось его!
Моя синьора, о, моя любовь!…
О, если бъ только знать ей, кто она!…
Вѣдь говоритъ, не вымолвивъ ни слова…
Ну чтожь? Она глазами рѣчь ведетъ,
Имъ стану отвѣчать!.. Я слишкомъ смѣлъ,
Она вѣдь не со мною говоритъ….
Двѣ яркія звѣзды, занявшись чѣмъ то,
Къ ея глазамъ съ мольбою обратились
Блистать въ ихъ сферѣ, до возврата ихъ….
Что, если бъ были тамъ ея глаза,
А звѣзды были вмѣсто глазъ ея?
Ихъ пристыдилъ бы щекъ ея румянецъ,
Какъ день — свѣчу! Ея жь глаза, съ небесъ,
Воздушныя пространства озарили
И птицы бы запѣли будто днемъ!
Смотри, головку на руку склонила!
Будь я перчаткой на ея рукѣ,
Я могъ бы къ этой щечкѣ прикасаться!
Джульетта, не замѣчая во тьмѣ Ромео.
Ахъ!…
Говоритъ!.. О, повтори опять,
Блестящій ангелъ! Надо мной, въ ночь эту,
Ты лучезарна, будто вѣстникъ неба,
Представшій изумленнымъ взорамъ смертныхъ,
Глядящимъ на него, когда онъ, сидя,
На медленно идущихъ облакахъ,
По лону воздуха паритъ!…
Ромео!…
Зачѣмъ Ромео ты?.. Брось это имя
И отрекись отъ своего отца!..
Когда жь не хочешь, поклянись въ любви,
И я не буду больше Капулети!..
Что, слушать мнѣ, иль отвѣчать на это?
Ты врагъ мой только именемъ своимъ;
Будь самъ ты по себѣ, но только не Монтеки!
И что Монтеки? Не рука, нога,
И не лице, не человѣка часть…
О, назовись иначе! Что названье?..
То, что зовемъ мы розой, сохранитъ
Свой ароматъ и подъ другимъ названьемъ;
Такъ и съ Ромео, еслибъ не Ромео
Былъ названъ. Сохрани и безъ прозванья
Безцѣнныя достоинства свои!
Ромео, брось свое ты имя; —
За это имя, — вѣдь не часть тебя, —
Ты всю меня возьми…
Беру тебя
На словѣ: назови меня любовью,
И я, вновь окрещенный, съ этихъ поръ
Не буду болѣе Ромео!
Ты что за человѣкъ, одѣтый мракомъ,
Проникшій въ мой секретъ?..
По имени,
Не знаю, какъ сказать тебѣ, кто я!
Мое мнѣ имя, ангелъ, ненавистно:
Оно твой врагъ, — и будь написано,
Ябъ это слово изорвалъ въ клочки!…
Мой не упился слухъ и сотней словъ
Твоихъ рѣчей, но голосъ узнаю:
Не ты ль Ромео и Монтеки?
Нѣтъ, если для тебя они противны.
Какъ ты вошелъ сюда? И для чего?
Стѣна у сада высока, чтобъ взлѣсть; —
Тебя здѣсь ожидаетъ смерть, когда
Найдетъ кто либо изъ моихъ родныхъ.
Чрезъ стѣну крылья легкія любви
Перенесли меня; оплотъ изъ камня
Любви не остановитъ, и, любовь
Отважится на все, что ей возможно; —
Такъ мнѣ твои родные не преграда!
Когда увидятъ, то убьютъ тебя!
Увы! твой взоръ опаснѣй для меня,
Чѣмъ ихъ мечи! Привѣтливо взгляни,
И я непобѣдимъ враждою ихъ!
Не захочу за міръ, чтобъ, здѣсь, они
Увидѣли тебя!
Ночнымъ покровомъ
Я скрытъ отъ взора ихъ; лишь только ты
Люби меня, тогда пускай найдутъ:
Мнѣ легче кончить жизнь отъ ихъ вражды,
Чѣмъ, безъ любви твоей, отсрочка смерти!
Кто указалъ тебѣ сюда дорогу?
Любовь внушила отыскать, она
Дала совѣтъ мнѣ, я жь ей далъ глаза.
Не кормчій я, во будь ты такъ далеко,
Какъ тотъ обширный брегъ, за дальнымъ моремъ,
Туда пущусь я за такимъ богатствомъ!
Мое лице теперь подъ маской ночи,
Не то бы на щекахъ моихъ увидѣлъ
Дѣвичій стыдъ, что ты меня подслушалъ.
Хотѣла бъ оградить себя приличьемъ,
Хотѣла бы отречься, что сказала!..
Теперь, застѣнчивость, прости… Меня
Ты любишь ли? я знаю, да, ты скажешь,
И я повѣрю; но, поклявшись, можешь
И обмануть: любовникамъ не вѣрнымъ
Юпитеръ, говорятъ, смѣется.
О, милый мой Ромео, если любишь,
Скажи по чести! Если жь я поспѣшна,
То я нахмурюсь, покажусь сердитой,
Отвѣчу нѣтъ!-- Ты станешь вновь просить, —
Иначе ни зачто не соглашусь!
Монтеки мой, я слишкомъ ужь нѣжна!…
Меня ты можешь вѣтренной назвать;
Но вѣрь мнѣ, благородный человѣкъ,
Я искренности больше докажу,
Чѣмъ тотъ, кто ловко скрытничать привыкъ!
Сознаюсь, я была бы осторожнѣй,
Но прежде чѣмъ остереглась, ужь ты
Подслушалъ страсть мою…. Прости же мнѣ!
Согласья этого ты не считай
За легкую любовь, которую
Мракъ ночи такъ тебѣ открылъ!
Синьора, я клянусь луной священной,
Которая сребритъ верхи деревъ…
О, не клянись невѣрною луной, —
Она свой кругъ мѣняетъ каждый мѣсяцъ,
Чтобъ и твоя любовь подобно ей
Не измѣнилась.
Чѣмъ же клясться мнѣ?
Ты вовсе не клянись; когда же хочешь,
Клянись своимъ прелестнымъ существомъ, —
Ты идолъ мой, — и я тебѣ повѣрю!
Такъ, если сердца чистая любовь…
Нѣтъ, не клянись, хотя ты радость мнѣ;
Но нашъ ночной обѣтъ не радость мнѣ:
Онъ слишкомъ быстръ, внезапенъ, необдуманъ, —
Какъ молнія, что гаснетъ прежде, чѣмъ
Успѣютъ произнесть; она блеститъ!
Мой милый, добра ночь! зародышъ этой
Любви, созрѣвши отъ дыханья лѣта,
Распустится цвѣткомъ, при новой встрѣчѣ.
Прощай, прощай! пусть безмятежный миръ,
Какой во мнѣ, твою наполнитъ грудь!
Уходишь ты, не наградивъ меня?
Чѣмъ ночью можно наградить тебя?
Обмѣномъ клятвъ любви, въ замѣнъ моихъ.
Я прежде ихъ дала, чѣмъ ты спросилъ,
Теперь хотѣла бъ ихъ обратно взять.
Обратно хочешь взять? Зачѣмъ, мой свѣтъ?
Чтобъ щедрой быть и снова дать тебѣ.
Но я того желаю, что имѣю;
Моя, какъ море, щедрость безъ границъ,
И также глубока моя любовь, —
Чѣмъ больше я даю тебѣ, тѣмъ больше
Я ихъ имѣю: безконечны обѣ. —
Тамъ чей-то голосъ; милый мой, прощай! —
Что, няня? — Мой Монтеки, вѣренъ будь!
Пожди минуту, я приду опять.
О, благостная ночь! Но я страшусь,
Какъ ночь теперь, чтобъ не былъ это сонъ, —
Онъ для дѣйствительности слишкомъ льстивъ.
Три слова, а потомъ уже прощай.
Когда твоей любви цѣль благородна,
И думаешь жениться, извѣсти
Меня, — поутру я къ тебѣ пришлю, —
Гдѣ и когда свершимъ обрядъ вѣнчанья, —
И жребій мой падетъ къ твоимъ ногамъ,
И за тобою, мой супругъ, пойду я
Вездѣ по свѣту!
Слышите, синьора!
Сейчасъ. — Когда жь недоброе задумалъ,
Молю тебя —
Синьора!
А? иду! —
Исканья брось, и предоставь меня
Моей печали!… Утромъ я пришлю.
Такъ пусть моей души блаженство зрѣетъ….
Сто разъ тебѣ желаю доброй ночи!
Сто разъ безъ твоего мнѣ горьше свѣта!
Любовь къ любви на встрѣчу такъ летитъ,
Какъ ученикъ отъ книгъ играть бѣжитъ;
Любовь же отъ любви идетъ уныло,
Какъ утромъ въ школу ученикъ лѣнивый.
Ромео! тсъ… О, если бъ у меня
Сокольника былъ голосъ, — приманить
Обратно милаго мнѣ сокола!
Неволи голосъ шепчетъ и хрипитъ;
Не то дрожалъ бы гротъ, гдѣ эхо спитъ,
Я сдѣлала бъ ея воздушный голосъ
Хриплѣе моего, все заставляя,
Мнѣ вторить имя моего Ромео!
Вѣдь то моя душа зоветъ меня!
Какъ ночью сладко звученъ гласъ любви, —
Какъ музыка для внемлющихъ ушей!
Ромео!
Милая!
Скажи, въ которомъ
Часу къ тебѣ послать могу я?
Въ девять.
Исполню… до того же двадцать лѣтъ…
Забыла я, зачѣмъ тебя звала.
Я обожду, пока не вспомнишь ты.
Я все забуду, глядя на тебя,
Лишь помня, что люблю съ тобою быть.
Я не уйду, чтобъ ты была въ забвеньи, —
Забуду все, лишь помня, что я здѣсь.
Почти ужь утро… Я хоть и желаю,
Чтобъ ты ушелъ, однако же не дальше,
Какъ птичка у ребенка, что на шагъ
Ей позволяетъ прыгать отъ руки,
Какъ узнику несчастному въ цѣпяхъ,
Чтобъ послѣ шелковинкой притянуть; —
Такъ, страстно, онъ ревнивъ къ ея свободѣ!
Когда бъ я могъ твоею птичкой быть!
И я того желаю, милый мой;
Но задушила бы тебя лаская!…
Разлука — сладкая печаль, пора:
Прощай, — я повторяла бъ до утра!
Да низойдетъ сонъ на твои глаза,
А въ сердце миръ. — Когда бъ я былъ и сонъ,
И миръ, что бъ такъ отрадно отдохнуть!
Теперь пойду къ духовному отцу,
Сказать о счастьи и просить совѣта.
Ужъ сѣроокая заря взглянула
На сумрачную ночь, лучами свѣта,
Пестря, тамъ, на востокѣ облака;
И блѣдный мракъ сбивается, какъ пьяный,
Съ дневной стези отъ огненныхъ колесъ
Титана. Прежде чѣмъ откроетъ солнце
Свой жгучій глазъ, чтобъ день развеселить
И влажной ночи изсушить росу,
Сберу въ корзину вредоносныхъ травъ
И съ благотворной сочностью цвѣтовъ.
Земля природы матерь и могила, —
Она утроба для нея и гробъ; —
Изъ нѣдръ ея мы дѣти разныхъ формъ,
Всѣ у ея груди находимъ пищу:
Въ ней многое для многаго полезно,
Все для чего ни будь, но все различно.
О, много скрыто благостей могучихъ:
Въ растеньяхъ, камняхъ, злакахъ, въ свойствѣ ихъ;
Нѣтъ на землѣ такой ничтожной твари,
Чтобы землѣ добра не приносила,
И нѣтъ добра, что уклонясь отъ цѣли,
Не гибло бы въ превратности своей:
Въ зломъ примѣненьи благо будетъ вредъ,
Порокъ же, иногда, почетнымъ дѣломъ.
Вотъ, въ нѣжной ткани этаго цвѣточка
Сокрыты ядъ и сила врачеванья:
Онъ запахомъ, — весь организмъ живитъ,
А вкусомъ, — убиваетъ чувства онъ.
Подобныхъ два враждебныхъ властелина
И въ смертномъ и въ травѣ: добро и зло;
И если гдѣ превозмогаетъ вредъ,
Тамъ скоро смерти червь снѣдаетъ жизнь! (28)
Отецъ, день добрый!
Benedicite!
Чей ранній гласъ мнѣ шлетъ привѣтъ любви? —
Мой юный сынъ, смущенный духъ виной,
Кто рано ложу говоритъ прости;
Забота бодрствуетъ со старикомъ,
А гдѣ она, тамъ не почіетъ сонъ;
Гдѣ жь бодрой юности безпечный духъ
Покоится, тамъ царство сновъ златыхъ:
И мнѣ приходъ твой ранній говоритъ
Что ты какою-то невзгодой поднятъ;
А если нѣтъ, то я не ошибусь, —
Ромео нашъ и не ложился спать.
Да, впрочемъ я вкушалъ покой.
Не съ Розалиной ли? О, грѣхъ какой!
Отецъ святой, я, съ Розалиной? нѣтъ!
Забылъ я это имя, съ нимъ и скорбь!
Прекрасно, добрый сынъ, но гдѣ жь ты былъ?
Я разскажу тебѣ все, безъ распросовъ:
Съ моимъ врагомъ на праздникѣ я былъ,
Гдѣ онъ, внезапно, рану мнѣ нанесъ,
А я ему; въ тебѣ спасенье наше, —
Будь намъ помощникъ и духовный врачъ!
Вражды я не питаю, мой отецъ, —
И за врага о томъ же я прошу.
Яснѣй, мой сынъ; загадочная рѣчь
Находитъ и загадочный отвѣтъ.
Такъ знай, что сердца моего лю6ось
Я дочери прекрасной посвятилъ
Богатаго синьора Капулети, —
Она жь въ замѣнъ, свою мнѣ посвятила.
Мы все устроили, лишь ты устрой
Священнымъ бракомъ: гдѣ, когда и какъ
Сошлись, влюбились, поклялись — дорогой
Скажу; но прежде этого прошу
Ты согласись насъ обвѣнчать сегодня.
Святой Францискъ! Что это? Розалина,
Предметъ любви твоей, уже ль тобой
Покинута? У молодыхъ людей
Любовь горитъ не въ сердцѣ, но въ глазахъ.
О Iesus Maria! Ручьями слезъ
Ты щеки орошалъ для Розалины!
Вотще лилась соленая вода,
Чтобъ приманить любовь, когда она
Совсѣмъ ее не пьетъ. Еще отъ вздоховъ
Твоихъ лучъ солнца не очистилъ неба;
Твой прежній стонъ звучитъ въ моихъ ушахъ!
Здѣсь, на твоихъ щекахъ остался слѣдъ
Давнишнихъ слезъ, еще теперь не смытыхъ!
И если прежде точно былъ ты самъ
И горе было прежнее твое, —
Оно и ты дышали Розалиной,
И бросилъ!.. Можно ль женщинъ обвинять,
Когда мужчины слабы какъ онѣ!
Меня ты за любовь къ ней порицалъ.
Не за любовь, мое дитя, за дурь.
Велѣлъ зарыть любовь.
Но не въ могилу
Одну зарыть, другую жъ откопать.
Прошу тебя, не упрекай меня!
Которую теперь люблю, мнѣ платитъ
За ласку лаской, за любовь любовью;
А та не такъ!..
Та знала хорошо,
Что ты въ любви не по складамъ читаешь,
А на обумъ… (29) Но, вѣтренникъ, пойдемъ,
Отчасти я хочу тебѣ помочь:
Союзъ вашъ можетъ счастье принести,
Смѣнивъ семейную вражду любовью.
О, поскорѣй уйдемъ, я тороплюсь!
Нѣтъ, лучше тише, другъ, оно вѣрнѣй;
А скорый — спотыкается скорѣй.
Гдѣ жь, чортъ возьми, Ромео долженъ быть? —
Не приходилъ ли ночью онъ домой?
Я узнавалъ, онъ не былъ у отца.
Ну, эта блѣдная, бездушная
Дѣвчонка Розалина, такъ его
Томитъ, что онъ съ ума, навѣрно, спятитъ.
Вѣдь Тебальдъ, родичъ старца Капулети,
Прислалъ записку въ домъ его отца.
Вызовъ, жизнію клянусь!
Ромео ему отвѣтитъ.
Каждый, кто пишетъ, можетъ отвѣтить запиской.
Онъ мастерски отвѣтитъ, каковъ вопросъ таковъ и отвѣтъ.
Увы, бѣдный Ромео! уже онъ мертвъ! Пронзенъ черными глазками блѣднолицой красотки! Слухъ его прострѣленъ любовной пѣсенкой, а самая сердцевина его сердца расколота мѣткою стрѣлой слѣпаго мальчишки-стрѣлка! И ему мѣряться съ Тебальдомъ?
Ну, что такое Тебальдъ?
Поболѣе кота воеводы (30), скажу тебѣ. О! онъ бойкій герой на комплименты. Ему сражаться, что для тебя по нотамъ пѣть, тоже что для тебя тактъ, пауза и мѣра. (Становится въ позицію фехтующаго). Вотъ пауза изъ его полутакта: разъ, два, а три, — въ твоей груди; настоящій головорѣзъ хорошаго тона, дуэлистъ, дуэлистъ! Баринъ изъ первѣйшаго дома, перваго и втораго повода не прозѣваетъ. (Подражаете восклицаніямъ фехтующаго) А! безсмертное passado!… punto reverso… Ага!…
Ну, что?
Провалъ возьми подобное фиглярство и щебетанье жеманныхъ сумасбродовъ, этихъ модныхъ настройщиковъ восклнцаній: Клянусь Христомъ, дивный клинокъ! дивный молодецъ! дивная красотка!. Не достойно ли жалости, старинушка, что намъ досаждаютъ эти заморскія мухи, эти модные торгаши, эти pardonnez-moi, которые такъ идутъ къ новой формѣ, что никакъ не усядутся покойно на старомъ мѣстѣ! Ужь это ихъ bons, это bons?
Вотъ Ромео, вотъ Ромео!
Ромео, безъ рому, — совершенно прѣсный! О, ромъ, ромъ, ты превратился въ воду! — Теперь онъ бредитъ стихами, которыми изливался Петрарка: Лаура, въ сравненіи съ его синьорой, просто судомойка; — однако ея возлюбленный лучше твоего риѳмовалъ: Дидона — потаскушка; Клеопатра — цыганка; Елена и Геро — сволочь; Тисбе съ сѣрыми глазками, или похожими на это, но все не то. — Синьоръ Ромео, bonjour! вотъ французское привѣтствіе къ твоему французскому наряду. Послѣднюю ночь ты славно провелъ насъ.
Здравствуйте оба. Чѣмъ я васъ провелъ?
Надулъ, синьоръ, надулъ. Понимаешь?
Виноватъ, добрый Меркуціо, у меня было важное дѣло, а въ такомъ случаѣ отъ приличія можно и уклониться.
Это почти тоже, что сказать: важное дѣло можетъ заставить и на колѣна склониться.
Разумѣется, для приличія.
Весьма прилично угадалъ.
Весьма приличное толкованіе.
Нѣтъ, я настоящій цвѣтъ приличія.
Вѣнчикъ цвѣтка.
Правда.
Въ такомъ случаѣ мои башмаки славно разцвѣли: они съ вѣнчиками цвѣтковъ. (31)
Славно сказано! Продолжай острить, пока износятся твои остроносые башмаки, когда подошвы сотрутся, то еще останется острота носковъ. Просто, единственная острота!
О, единственная острота, по гладкости подошвы, и годитея на подметки къ изношеннымъ башмакамъ.
Будь нашимъ посредникомъ, добрый Бенволіо, мой умъ изнемогаетъ.
Хлыстомъ его, пришпорь, пришпорь, или я догоню.
Нѣтъ, когда твой умъ пустится за мною въ погоню, гуськомъ (32), то я пропалъ; у тебя въ одной остротѣ болѣе гусиной игры, чѣмъ у меня въ пяти чувствахъ. Не сошлись ли мы сюда играть въ гуська?
Ты со мною только для этого сходишься.
Я укушу тебѣ ухо за эту шутку.
Нѣтъ, добрый гусь, не кусайся.
Твой умъ очень горькое лакомство, самая ѣдкая приправа.
Не совсѣмъ идущая къ лакомому гусю.
О! Вотъ лайковая острота, изъ узкаго вершка вытянется шириною на полный аршинъ.
Я растягиваю для слова — полный, что сдѣлаетъ изъ тебя кругомъ полнаго гуся.
Что, не лучше ли это любовныхъ стенаній? Теперь ты обходителенъ, теперь ты Ромео; теперь ты то, чѣмъ долженъ быть, и по искусству и по природѣ; а съ твоею плаксивой любовью, ты былъ похожъ на блажнаго, который, высунувъ языкъ, мечется и туда и сюда, чтобъ спрятать свою дурь въ нору.
Стой здѣсь! стой!
Ты хочешь остановить мою болтовню противъ шерсти.
Иначе она будетъ длинна.
О, ты въ заблужденіи: я бы укоротилъ ее; я близокъ былъ къ концу моей болтовни и не думалъ растягивать ее.
Вотъ славная штука!
Парусъ, парусъ, парусъ!
Два, два, — рубаха и сорочка.
Піетро!
Сейчасъ!
Мой вѣеръ! (33)
Подай скорѣе, добрый Піетро, закрыться ей: вѣеръ красивѣе лица ея.
Пошли вамъ Богъ доброе утро, господа!
Пошли вамъ Богъ добрый вечеръ, прекрасная синьора!
Развѣ уже добрый вечеръ?
Почти, увѣряю васъ, своевольная стрѣлка часовъ уже на хвостикѣ полудня.
Пошли! Вы что за человѣкъ?
Человѣкъ, синьора, котораго Богъ на то создалъ, чтобъ онъ надъ собою смѣялся.
Поистинѣ, славно сказано! Надъ собою смѣялся, сказали вы? Господа, не можетъ ли кто изъ васъ сказать, гдѣ мнѣ найти молодаго Ромео?
Я могу сказать вамъ; но молодой Ромео будетъ старѣе, когда вы его найдете, чѣмъ въ то время, когда ищите: изъ всѣхъ этого имени я младшій, за неимѣніемъ худшаго.
Хорошо вы сказали.
Какъ, развѣ худшее хорошо? очень хорошо сказано, ей Богу, умно, умно.
Если это вы, синьоръ, то я желаю, что-то сказать вамъ наединѣ.
Она зазываетъ его куда-то на ужинъ.
Сваха, сваха!.. Ату ее!… (34)
Что ты тамъ открылъ?
Не зайца, синьоръ, но что-то въ родѣ зайца въ постномъ пирогѣ, который выдохся и заплеснѣвѣлъ, прежде чѣмъ его съѣли.
Старый заяцъ сѣрый,
Старый заяцъ сѣрый, —
Въ постъ онъ пища хоть куда;
Если жь плеснѣй поврежденъ,
Прежде чѣмъ онъ истребленъ,
Вотъ въ чемъ главная бѣда.
Ромео, отправишься ли ты къ своему отцу? Мы идемъ къ нему обѣдать.
Я приду въ слѣдъ за вами.
Прощай, праматерь! О, прощай, прощай! (35)
Ну, да, прощайте! Скажите, прошу васъ, синьоръ, что это за нахальный молодецъ, полный всякаго вздору?
Господинъ, няня, который любитъ слушать свою болтовню; онъ столько наговоритъ въ минуту, что и въ мѣсяцъ не отвѣтишь.
Скажи онъ еще что либо на мой счетъ, я бы его отдѣлала, хотябы онъ и побойчѣе былъ, будь хоть двадцать такихъ сорванцовъ! А если я не справлюсь, то найду кто бы справился съ нимъ. Повѣса! Я не изъ числа его вѣтреницъ, не изъ числа его безстыдницъ! (Къ Піетро). А ты былъ здѣсь и терпѣлъ все, что негодяю угодно было со мною дѣлать?
Я никого не видѣлъ, кто бы дѣлалъ угодное съ вами, иначе мое оружіе живо бы обнажилось, повѣрьте; я его обнажаю также скоро какъ и каждый человѣкъ, когда есть случай къ доброй ссорѣ и право на моей сторонѣ.
Вотъ, какъ передъ Богомъ, я такъ раздосадована, что у меня дрожатъ всѣ члены! Негодяй!.. (къ Ромео) Прошу васъ, синьоръ, на слово; я уже сказала вамъ, что моя молодая госпожа послала меня отыскать васъ: что она велѣла сказать вамъ, это я удержу про себя. Однако прежде позвольте сказать вамъ: когда вы хотите завести ее, какъ говорятъ, въ рай обманутыхъ, то это будетъ грубый поступковъ; синьора еще молода; поэтому, если вы думаете хитрить съ нею, то по истинѣ это дурное дѣло предъ каждый дамой и очень низкій поступокъ.
Няня, поручи меня твоей госпожѣ и моей синьорѣ. Увѣряю тебя….
Добренькій! ну право я наскажу ей такъ много, Господи, Господи, она будетъ превеселенькая!
Что жь ты ей скажешь, няня? Ты не слушаешь меня.
Я скажу, синьоръ, что увѣряли вы, а какъ я разумѣю, то долгъ каждаго господина — увѣрять.
Пускай она найдетъ предлогъ прійти
На исповѣдь, сегодня, по полудни;
Отецъ Лоренцо, въ кельи, у себя,
Грѣхи ей отпустивъ, насъ обвѣнчаетъ.
Вотъ, за труды тебѣ.
Нѣтъ, право, ни копѣйки, мой синьоръ…
Ну, полно, полно, говорю, возьми.
Сегодня по полудни, синьоръ? Хорошо, она тамъ будетъ.
Послушай, добрая кормилица:
Чрезъ часъ, будь за стѣной монастыря; —
Тамъ изъ веревки лѣстницу тебѣ
Слуга мой дастъ: по ней, на верхъ брамстенги
Блаженства, я взойду, подъ тайной ночи.
Прощай! Будь мнѣ вѣрна, я награжу.
Прощай! Привѣтъ синьорѣ отъ меня.
Благослови тебя отецъ небесный!
Послушайте, синьоръ.
Что ты сказала, дорогая няня?
А вѣренъ вашъ слуга? Вѣдь говорятъ, —
Два тайну сохранятъ, безъ третьяго.
Повѣрь, слуга мой вѣренъ, какъ булатъ.
Хорошо, синьоръ. Моя синьора премилая госпожа? — Господи, Господи! — Когда она была крошечной болтушкой! О, здѣсь, въ городѣ, есть баринъ, нѣкто Парисъ, ему бы очень хотѣлось поживиться; но она, добренькая, также охотно будетъ глядѣть на жабу, на настоящую жабу, какъ на него. Иногда я досаждаю ей, говорю, что Парисъ человѣкъ хоть куда; увѣряю васъ, она отъ этого какъ полотно блѣднѣетъ. Не начинается ли розмаринъ и ваше имя съ одой и той же буквы?
Да, няня; что жь изъ этого? Оба начинаются съ Р.
Ахъ, вы шутникъ! Да это собачье имячко. Р только для собакъ. Нѣтъ, я знаю, оно начинается съ другой буквы, у синьоры есть премилая поговорка для васъ и розмарина. Вы утѣшились бы, услыхавъ ее.
Поклонись отъ меня твоей синьорѣ.
Да, тысячу разъ. — Піетро!
Тотчасъ!
Впередъ и скорѣе!
Когда послала няню, било девять;
Чрезъ полчаса вернуться обѣщалась,
Быть можетъ не нашла его, — но, нѣтъ!
Она хрома, а вѣстникомъ любви
Должна быть мысль, которая летитъ
Въ сто разъ быстрѣе солнечныхъ лучей,
Гонящихъ ночи тѣнь съ туманныхъ горъ:
Затѣмъ два быстрокрылыхъ голубка
Везутъ любовь, затѣмъ и Купидонъ
Имѣетъ крылья, быстрыя какъ вѣтръ.
Ужь солнце высоко; отъ девяти
И до полудня долгихъ три часа, —
Она жь нейдетъ! — Будь въ сердцѣ у нея
Любовь и пылкость крови молодой,
Она была бы такъ быстра, какъ мячъ, —
Мои слова бросали бы ее
Къ возлюбленному, а его ко мнѣ!
Но люди старые, какъ будто мертвы, —
Тяжелы, вялы, блѣдны, какъ свинецъ….
О, Боже, вотъ идетъ!… Что, душка, няня?
Ты видѣла его?.. Ушли слугу.
Піетро, дожидайся у воротъ.
Ну, ангелъ няня. Боже, ты печальна?…
Когда печальна вѣсть, скажи съ улыбкой;
А если радостна, то не смущай
Музыки сладкихъ для меня вѣстей,
Передавая ихъ съ угрюмымъ видомъ!
Устала я, дай отдохну минутку.
Уфъ, кости ноютъ! уходилась я!
О, если бъ ты мои имѣла кости
А я твои извѣстья! Говори,
Прошу, скорѣе, няня!.. Ну же, няня!..
Христосъ мой! что за спѣхъ? Не ждешь минуты?
Не видишь ли, что еле я дышу?
Какъ еле дышешь? достаетъ же силъ
Тебѣ проговорить — что еле дышешь?
Все это у тебя длиннѣй того,
Что можешь передать. Одно скажи:
Твое извѣстье хорошо иль худо?
Скажи, подробностей я обожду;
Не мучь меня, что — хорошо, иль худо?
Ну, да, выборъ сдѣланъ вами спроста; не умѣете выбрать мужа. Ромео, нѣтъ, не онъ; однако лицемъ онъ лучше всякаго мужчины; его ноги тоже лучше, чѣмъ у кого изъ мужчинъ; а что до руки, ступни и таліи, хоть и нечего сказать о нихъ, все же это выше сравненья. Нельзя сказать, что онъ цвѣтокъ любезности, — но, ручаюсь, онъ милъ какъ барашекъ… Иди же, плутовочка, благодари Бога! — Что, дома ты обѣдала?
Нѣтъ, нѣтъ, все это знала я и прежде.
Что объ вѣнчаньи онъ сказалъ?.. Ну, что?…
Творецъ, какъ голова моя болитъ!
Ну, что за голова моя? Стучитъ,
Какъ словно хочетъ лопнуть на куски!
А тутъ спина…. спина моя, спина!
Чтобъ ваше сердце, за посылки эти,
Вѣдь я умру, взадъ и впередъ таскаясь!
Мнѣ, право, жаль, что нездорова ты!
Но, душка, душка, дорогая няня,
Скажи же мнѣ, что милый говорилъ?
Вашъ милый говорилъ, какъ честный баринъ,
Какъ вѣжливый, и добрый, и красивый,
И добродѣтельный… Гдѣ ваша мать?
Гдѣ мать моя? Ну, дома! Гдѣ жь ей быть?
Какъ безтолково отвѣчаешь ты:
Вашъ милый говорилъ, какъ честный баринъ, —
Гдѣ ваша матъ?
О, Матерь Божія!
Ужь ты вспылила, тише! Это ли
Припарка для моихъ больныхъ костей?
Теперь своимъ гонцемъ вы будьте сами.
Какая мука!.. что сказалъ Ромео?
Васъ отпускаютъ ли на исповѣдь?
Да, отпускаютъ.
Ну, такъ спѣши къ отцу Лоренцо въ келью:
Тебя тамъ ждетъ супругъ супругой сдѣлать; —
Ну, что, зардѣлись щечки рѣзвой кровью? —
Кой отъ чего придется имъ краснѣть.
Спѣши же въ церковь. Я сейчасъ пойду
За лѣстницей, чтобы по ней твой другъ
Попалъ бы ночью къ пташечкѣ въ гнѣздо:
На мнѣ заботы бремя въ счастьи вашемъ;
Но съ ночи бремя понесешь и ты.
Пойду обѣдать. Въ келью поспѣши.
Скорѣе къ счастью! Няня, другъ, прощай!
Пусть небо осѣнитъ святой союзъ, —
Да въ будущемъ насъ не постигнетъ горе!
Аминь, аминь! Что жь, пусть постигнетъ горе,
Оно не перевѣситъ доли счастья
Короткаго мгновенья съ нею быть. —
Священнымъ словомъ руки намъ свяжи,
Тогда все пожирающая смерть
Пускай исполнитъ все, на что дерзнетъ:
Довольно мнѣ назвать ее моею.
Такой насильной радости бываетъ
Конецъ насильный, и она въ своемъ
Тріумфѣ гаснетъ, какъ огонь и порохъ
Уничтожаются въ своемъ лобзаньи.
Сладчайшій медъ пріятностью своей
Противенъ, — ею притупляетъ вкусъ:
Умѣренъ будь и тѣмъ продлишь любовь;
Излишняя поспѣшность достигаетъ
Не ранѣе излишняго медленья.
Вотъ и она; столь легкая нога
Не изотретъ здѣсь камней вѣковыхъ;
Влюбленный могъ бы сѣсть на паутинку,
Что рѣзво въ лѣтнемъ воздухѣ летаетъ,
И не упасть, — такъ суетность легка.
Тебѣ, отецъ духовный, добрый вечеръ!
Пускай благодаритъ за насъ обоихъ
Тебя Ромео, дорогая дочь.
Ему привѣтъ, пока онъ скажетъ мнѣ
Избытокъ благодарности своей.
Ахъ, если мѣра радости твоей
Такъ переполнена, какъ у меня,
И ты искуснѣй выразишь ее,
То раствори твоимъ дыханьемъ воздухъ
Вкругъ насъ, и музыкой твоихъ рѣчей
Раскрой недосягаемое счастье
Для насъ обоихъ въ этой райской встрѣчѣ!
Мысль веществомъ богаче чѣмъ словами,
Блистаетъ сущностью, а не уборомъ:
Тотъ нищій, кто сочтетъ свое богатство;
Моя жь любовь достигла до избытка, —
Не счесть мнѣ половины благъ моихъ.
Пойдемъ, окончить дѣло поспѣшимъ;
Вы не должны другъ съ другомъ вмѣстѣ быть,
Пока васъ Церковь не совокупитъ.
ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ
правитьПрошу тебя, Меркуціо, уйдемъ;
День жаркій, Капулети здѣсь вблизи.
При встрѣчѣ съ ними не уйдемъ отъ ссоры;
Въ подобный жаръ безумно кровь кипитъ.
Ты похожъ на одного изъ тѣхъ молодцовъ, который, переступивъ порогъ трактира, бросаетъ на столъ свою шпагу, восклицая: — дай Богъ мнѣ не нуждаться въ тебѣ!-- и осушивъ другой стаканъ, обнажаетъ ее на трактирщика, въ самомъ дѣлѣ, безъ всякаго дѣла.
Какъ, я похожъ на такого молодца?
Ну, ну, ты такая горячая башка по своему сердцу, какъ всякая въ Италіи: у тебя сердце слишкомъ горячо, и ты слишкомъ горячъ въ сердцахъ.
Что жь изъ этого?
То, что будь здѣсь двое подобныхъ тебѣ, мы бы не имѣли ихъ чрезъ минуту, — вы убили бы одинъ другаго. Ты! да, ты готовъ начать ссору съ тѣмъ, у кого борода однимъ волоскомъ гуще или рѣже твоей. Ты готовъ ссориться съ тѣмъ, кто грызетъ орѣхи, за то только, что твои глаза орѣховаго цвѣта. Только твой глазъ способенъ найти случай къ подобной ссорѣ. Твоя голова столько же полна ссоръ, какъ яйцо съѣдомаго, и она за ссоры получила столько же ударовъ какъ болтунъ, какъ яйцо. Ты ссорился съ человѣкомъ за то, что онъ кашлемъ разбудилъ твою собаку, спавшую на солнцѣ. Не ссорился ли ты съ портнымъ за то, что онъ носилъ предъ Пасхой новый камзолъ? Съ другимъ, что завязалъ новые башмаки старою лентой? И ты учишь меня не ссориться?
Будь я такъ скоръ какъ ты на ссоры, то просто первому встрѣчному я бы продалъ полное право на мою жизнь за одинъ часъ съ четвертью времени.
Полно, о, простота!
Клянусь головой, сюда идутъ Капулети.
Клянусь пятками, я не забочусь.
За мной, поближе, съ ними говорить
Хочу. Синьоры, добрый вечеръ вамъ,
Прошу на слово одного изъ васъ.
Только одного изъ насъ на слово? Сочетайте съ чѣмъ нибудь, прибавьте къ нему ударъ.
Для этого меня найдете достаточно готовымъ, синьоръ, только подайте поводъ.
Развѣ нѣтъ у васъ повода безъ подачки?
Меркуціо, у тебя съ Ромео лады…
Лады! какъ, ты дѣлаешь насъ музыкантами? Дѣлая насъ музыкантами, смотри, ты услышишь только разладъ. Вотъ мой смычекъ (Обнажаете шпалу). Вотъ что заставитъ плясать тебя. Провалъ возьми! Лады!
Смотри, мы споримъ здѣсь на площади:
Уйдемъ туда, гдѣ лучше будемъ скрыты,
Иль хладнокровно разберемъ нашъ споръ,
Иль разойдемся. Здѣсь на насъ глядятъ.
На то глаза даны, пускай глядятъ;
Не тронусь съ мѣста никому въ угоду.
Ну, миръ съ тобой! Вотъ онъ, мой человѣкъ.
Будь я повѣшенъ, если онъ твою
Ливрею носитъ. Станьте на барьеръ,
Туда за вашей честью онъ пойдетъ;
Ну, въ этомъ смыслѣ вашъ онъ человѣкъ.
Ромео, для тебя моя любовь
Одинъ привѣтъ имѣетъ: ты подлецъ!
Мнѣ, Тебальдъ, поводъ есть тебя любить,
Онъ извиняетъ бѣшеный привѣтъ!..
Я не подлецъ; по этому прощай!
Я вижу, ты меня еще не знаешь.
Ребенокъ! Этимъ не сотрешь обиды,
Мнѣ сдѣланной, назадъ и шпагу вонъ!
Я никогда тебя не оскорблялъ;
Ты больше мной любимъ, чѣмъ можешь думать,
Тому причину послѣ ты узнаешь.
Такъ, добрый Капулети, — это имя
Теперь я также дорого цѣню,
Какъ и мое, — доволенъ этимъ будь.
О, низкая, безчестная покорность!
Alla sloccata, это смоетъ! (36) Тебальдъ,
Ты, крысоловъ, со мною позабавься.
Чего бы отъ меня тебѣ хотѣлось?
Ничего, добрый повелитель кошекъ, только одну изъ твоихъ девяти жизней; это, я думаю, сдѣлаетъ тебя нѣсколько смѣлѣе, и когда начнешь со мною дѣло, то уничтожу и остальныя восемь. Угодно ли вытянуть за уши изъ ноженъ твою шпагу? Спѣши, не то моя будетъ у твоихъ ушей, пока вытянешь свою.
Я къ твоимъ услугамъ.
Меркуціо, вложи въ ножны рапиру!
Ну, каково, синьоръ, твое passade.
Бенвольо, шпагу вонъ, разнимемъ ихъ!
О, стыдъ, синьоры, прекратите бой!
Меркуцьо, Тебальдъ, принцъ вѣдь запретилъ
На улицахъ Вероны въ бои вступать…
Стой, Тебальдъ!.. Добрый мой Меркуціо…
Я раненъ…
Чума на ваши домы!.. Я пропалъ…
Ушелъ онъ и не тронутъ?…
Что, ты раненъ?
Ну, да, царапина… одной довольно…
Гдѣ пажъ? Повѣса, позови хирурга…
Не унывай, другъ, рана вѣдь ничтожна.
Ну, она не столь глубока, какъ колодезь, не столь широка, какъ церковная дверь, но и ея довольно, она возьметъ свое. Попробуй завтра на меня взглянуть, и ты найдешь меня степеннымъ… Ручаюсь, я прошпигованъ для этого міра… Чума на оба ваши дома! Какъ, собака, крыса, мышь, кошка, смертельно царапнуть человѣка… Хвастунъ, повѣса, негодяй, дерется по правиламъ ариѳметики… (Ей Ромео) Зачѣмъ, чортъ возьми, ты сунулся между насъ? Я раненъ имъ подъ твоей рукой….
Предупредить все это я желалъ.
Сведи меня въ ближайшій домъ, Бенвольо,
Я чувствъ лишусь… Чума на ваши домы!
Они червямъ закуску изъ меня
Состряпали. Я гибну… Ваши домы….
Онъ принцу родственникъ, мой лучшій другъ,
Смертельно раненъ за меня! Вѣдь Тебальдъ
Меня обидѣлъ, — Тебальдъ только часъ
Сталъ братомъ мнѣ. О, милая Джульетта,
Ты красотой разнѣжила меня,
Мое стальное мужество смягчила!
Ромео, ахъ, Ромео!
Нашъ доблестный Меркуціо погибъ! —
Ужь въ облакахъ его геройскій духъ,
Безвременно презрѣвшій этотъ міръ!
Сегодняшній угрюмый рокъ затмитъ
Грядущихъ много дней: теперь одно
Начало бѣдъ, конецъ ихъ впереди….
Опять идетъ сюда свирѣпый Тебальдъ!
Живъ, веселъ, а Меркуціо убитъ!
На небо снисходительная кротость
Руководи мной разъяренный гнѣвъ!
Возьми обратно, Тебальдъ, свой привѣтъ, —
Подлеца! Душа Меркуціо надъ нами,
И ждетъ въ товарищи твоей души:
Одинъ изъ насъ, иль оба съ нимъ пойдемъ.
Ты, жалкій мальчикъ, здѣсь его былъ другомъ,
И тамъ съ нимъ долженъ быть!
Вотъ, что рѣшитъ!
Ромео, удались, бѣги! —
Сюда народъ спѣшитъ, а Тебальдъ мертвъ…
Опомнись! Принцъ тебя присудитъ къ смерти,
Когда захватятъ. Прочь, бѣги, скорѣй,!
О, я судьбы игрушка!
Что стоишь?
Куда бѣжалъ тотъ, кто убилъ Меркуцья?
Куда убійца Тебальдъ убѣжалъ?
Здѣсь Тебальдъ, вотъ!
Синьоръ, идите съ нами;
Во имя принца, повинуйтесь намъ.
Гдѣ низкіе зачинщики вражды?
О, славный принцъ, я объяснить могу
Злосчастный ходъ всей этой страшной ссоры:
Вотъ онъ, — убитый молодымъ Ромео, —
Убійца храбраго Меркуція, —
Роднаго вамъ.
О, Тебальдъ! Мой племянникъ!
О, брата моего дитя! О, принцъ! —
Племянникъ мой! Супругъ! — Кровь пролита
Мнѣ дорогая! Принцъ, ты справедливъ,
Пролей за нашу кровь Монтеки кровь!
О, милый, милый!
Бенволіо, кто началъ эту ссору?
Убитый Тебальдъ, а его Ромео
Убилъ. Ромео говорилъ съ нимъ кротко,
Доказывалъ ничтожество ихъ ссоры,
Напоминалъ ему вашъ гнѣвъ. — Все это
Сказалъ онъ мягко, преклонивъ колѣно;
Однако Тебальда строптивый нравъ
Не укротился, и, глухой для мира,
Со сталью острой устремился онъ
На грудь безстрашнаго Меркуціо,
Который, вспыхнувъ, отразилъ ударъ,
И съ гордою отвагой отбивалъ
Одной рукой безчувственную смерть,
Другою жь посылалъ ее врагу,
Искуссному въ бою. Ромео, вскрикнувъ:
«Друзья, друзья, оставьте, разойдитесь!»
Быстрѣе словъ, отбивъ удары шпагъ,
Межь ними сталъ; но подъ его рукой
Коварно Тебальдъ поразилъ на смерть
Меркуціо и тотчасъ убѣжалъ.
Но скоро возвратился онъ къ Ромео,
Въ которомъ тотчасъ запылала месть:
Какъ молнья бросились они другъ къ другу…
И, прежде чѣмъ успѣлъ я ихъ разнять,
Ужь Тебальдъ былъ убитъ; какъ прежде онъ,
Теперь Ромео, также убѣжалъ.
Вотъ истина, не то казни меня.
Онъ родственникъ Монтеки, и пристрастенъ
По связи съ ними, говоритъ не правду: (37)
Ихъ двадцать билось въ этомъ черномъ дѣлѣ,
И двадцать умертвили одного! —
Суда прошу, будь правосуденъ, принцъ:
Ромео Тебальда убилъ, — Ромео
Не долженъ жить!
Его убилъ Ромео,
А имъ убитъ Меркуціо; кто принцу
За кровь родную долженъ заплатить?
Не сынъ мой; онъ былъ другъ Меркуціо:
Надъ Тебальдомъ его вина свершила,
То самое, что могъ свершить законъ.
И за его вину, безъ замедленья,
Онъ нами изгоняется отсюда:
Въ своей враждѣ вы и меня коснулись,
Въ ней пролита моя родная кровь;
Но я васъ тяжкой пеней накажу,
Раскаетесь вы всѣ въ моей потерѣ.
Я буду глухъ къ мольбамъ и оправданьямъ:
Вины слеза и просьба не искупитъ, —
Напрасенъ будетъ трудъ. Пусть удалится
Ромео; если жь будетъ найденъ здѣсь,
Онъ въ тотъ же часъ умретъ. Возьмите трупъ,
И ждите повелѣнья моего:
Вѣдь милосердье только убиваетъ,
Когда оно смертоубійцъ прощаетъ.
Быстрѣе мчитесь огненоги кони
Къ чертогу Феба; вѣдь такой возничій
Какъ Фаэтонъ, прогнавъ на западъ васъ,
Введетъ къ намъ тотчасъ сумрачную ночь.
Набрось на землю свой густой покровъ
Любви споспѣшествующая ночь,
Чтобы пытливые глаза сомкнулись,
Когда Ромео прилетитъ ко мнѣ,
Не слышимъ и не зримъ! — Обрядъ любви,
Влюбленнымъ красотой ихъ озаренъ.
Когда жь любовь слѣпа, ночь кстати ей.
Пріиди скорѣй, услужливая ночь,
Въ одеждѣ черной, скромная жена,
И научи меня какъ потерять
Въ той партіи, гдѣ выигрышъ, въ игрѣ жъ,
На ставкѣ, пара не порочныхъ дѣвствъ.
Румянецъщекъ моихъ одѣнь покровомъ,
Пока любовь, смѣлѣе ставъ, увидитъ
Простую скромность въ дѣйствіи своемъ.
Пріиди, о ночь! Пріиди, Ромео, —
Прійди, ты день въ ночи! Когда ты ляжешь
На крыльяхъ ночи, то бѣлѣе будешь,
Чѣмъ новый снѣгъ на ворона спинѣ. —
Скорѣе, ласковая ночь! Скорѣй,
Желанная смуглянка ночь! Отдай
Ромео мнѣ; когда же онъ умретъ,
То раздѣли на звѣздочки его. —
Онѣ собою такъ украсятъ небо,
Что цѣлый свѣтъ полюбитъ страстно ночь
И перестанетъ солнце обожать.
О, я себѣ чертогъ любви купила,
Но не владѣю имъ; хоть продана
И я, но мной еще не наслаждались….
День этотъ скученъ, какъ предъ праздникомъ,
Нетерпѣливому ребенку ночь,
Когда еще нельзя ему надѣть
Своей обновы. Вотъ идетъ и няня
Съ вѣстями! Тотъ языкъ, что произноситъ
Ромео, полонъ сладости небесной!
Ну, говори? что у тебя? веревки,
Ромео ихъ прислалъ?
Да, да, веревки!
Что это? Для чего ломаешь руки?
Увы! онъ умеръ, умеръ, умеръ!
Погибли мы, синьора, да, погибли!
О, горе намъ.. Онъ палъ, убитъ, онъ мертвъ!
Ужели такъ жестоки небеса!
Жестокъ Ромео, небеса же нѣтъ!
Ромео!.. Ктобъ подумать могъ?.. Ромео!..
Какой ты демонъ, какъ меня ты мучишь, —
Подобной мукой стонутъ лишь въ аду!
Себя убилъ Ромео?… Молви да,
И въ этомъ да отравы больше будетъ,
Чѣмъ въ смертоносномъ взорѣ василиска,
И я погибну отъ такого да!…
Или его глаза на вѣкъ закрылись,
И потому ты отвѣчаешь да!..
Когда убитъ онъ, то скажи мнѣ — да, (38)
А если нѣтъ, то — нѣтъ!.. Пусть этотъ звукъ
Рѣшитъ мое блаженство, или горе!
Какая рана! Видѣли ее
Мои глаза, — помилуй, Господи! —
Здѣсь на его груди неустрашимой…
Несчастный трупъ, окровавленный трупъ…
И блѣденъ, блѣденъ какъ зола, въ крови,
Запекшейся крови… Я обомлѣла…
О, лопни сердце! горестный банкрутъ,
Въ мгновенье лопни! прочь, глаза, въ тюрьму! —
Вы на свободу больше не глядите!
Презрѣнный прахъ, ты обратися въ прахъ,
Чтобъ гробъ одинъ давилъ тебя съ Ромео!
О, Тебальдъ, Тебальдъ! другъ мой наилучшій!
О милый Тебальдъ! честный дворянинъ!
И довелось тебя мнѣ мертвымъ видѣть!
Какая жь это буря возстаетъ
Такъ противоположно? Что, Ромео
Убитъ, а Тебальдъ мертвъ? Безцѣнный,
Безцѣнный мой супругъ! Пусть громомъ
Труба звучитъ послѣдній страшный часъ,
И кто въ живыхъ, когда ихъ больше нѣтъ!
Такъ, Тебальдъ умеръ, а Ромео изгнанъ
Его убилъ Ромео, и онъ изгнанъ.
О, Боже! Тебальда онъ пролилъ кровь?
Да, пролилъ, пролилъ, на бѣду, онъ пролилъ!
О, сердце змѣя подъ лицемъ цвѣтущимъ!
Скрывался ли драконъ въ пещерѣ столь
Прекрасной? Восхитительный злодѣй!
Въ личинѣ ангела нечистый духъ!
Подъ голубинымъ перьемъ хищный воронъ!
Подъ видомъ агнца кровожадный волкъ!
Презрѣнный прахъ въ божественномъ лицѣ!
Противное тому, чѣмъ онъ казался.
Отверженный святой, злодѣй почтенный!
Что будешь ты въ аду творить, природа,
Когда прикрыла духа злобы здѣсь,
Въ земномъ раю, такимъ прекраснымъ тѣломъ?
Бывала ль книга съ гнуснымъ содержаньемъ,
Въ такомъ великолѣпномъ переплетѣ?
О, для чего обману жить въ такой
Роскошной храминѣ?
Нѣтъ истины.
Нѣтъ вѣрности, нѣтъ честности въ мужчинахъ!
Обманщики, клятвопреступники
И лицемѣры! — Охъ, гдѣ мой слуга?
Дай спирту! — Эти горести, печаль
И бѣдствія состарѣютъ меня.
Позоръ на твоего Ромео!
Типунъ бы на языкъ тебѣ за это
Желанье! Онъ рожденъ не для позора:
Его чела позоръ не осквернитъ;
Оно престолъ, гдѣ торжествуетъ честь,
Единственный властитель на землѣ!
О, я жестокая, его корила!…
Не хочешь ли хвалить убійцу брата?
Могу ли поносить я моего
Супруга? О, несчастнѣйшій мой мужъ,
Кто жь молвитъ слово за тебя, когда
И я, бывъ три часа твоей женой,
Тебя злословить буду? Но зачѣмъ,
Злодѣй, ты брата моего убилъ?
Преступный братъ супруга бы убилъ!
Вернитесь въ свой родникъ безумства слезы,
Дань вашихъ капель собственность несчастья,
Которыя даете мнѣ ошибкой
За мѣсто радости!… Живъ мой супругъ,
Котораго хотѣлъ убить мой братъ;
И братъ мой мертвъ, который умертвилъ бы
Супруга моего… Все жь есть отрада…
О чѣмъ же плачу? Здѣсь одно есть слово,
Что горше смерти братниной меня
Мертвитъ; желала бъ позабыть его,
Но крѣпко въ памяти моей оно,
Какъ грѣхъ на совѣсти преступника!
Да — Тебальдъ умеръ и Ромео изгнанъ,
Такъ изгнана, это слово изгнанъ
Убило десять тысячъ Тебальдовъ;
И въ смерти Тебальда довольно горя,
Когда бы кончилось оно на немъ…
Иль, если злому горю нравится
Сообщество толпы другихъ несчастій,
Зачѣмъ, со смертью брата, не сказала,
Что умеръ твой отецъ, иль мать, иль оба,
Я бъ новымъ горемъ сражена была;
Но заключить вѣсть смерти Тебальда, —
Ромео изгнанъ, въ этомъ словѣ все,
Отецъ, Ромео, Тебальдъ, мать, Джульетта
Убито, мертво все!… Ромео изгнанъ!--
Здѣсь нѣтъ конца, ни мѣры, ни предѣла,
Въ подобномъ словѣ смерть, и слова нѣтъ
Чтобъ можно выразить имъ это горе!…
Гдѣ, няня, мой отецъ и мать моя?
Надъ Тебальдомъ, стеная, слезы льютъ.
Пойдете ль къ нимъ? я васъ туда сведу.
Слезами раны брата омываютъ?
Когда изсякнутъ ихъ, то я истрачу
Потоки слезъ объ изгнанномъ Ромео…
Спрячь лѣстницу, бѣдняжка, обманулись
Мы обѣ, ты и я… Ромео изгнанъ…
Ты для него была бъ большой дорогой
Къ моей постели… Но, теперь я дѣва,
Умру въ моемъ дѣвичествѣ вдовой!..
Возьми. — Пойду на брачную постель,
Смерть, не Ромео, дѣвственность возьми!
Уйди къ себѣ, а я найду Ромео
Тебя утѣшить, — онъ, я знаю, гдѣ, —
И ночью твой Ромео будетъ здѣсь. —
Пойду къ нему, онъ у Лоренцо скрытъ.
Найди его, дай рыцарю мой перстень;
Пусть онъ прійдетъ со мной на вѣкъ проститься.
Ромео, выйди; выйди, робкій другъ;
Печаль твоя подруга и съ злосчастьемъ
Ты обрученъ.
Отецъ, что новаго?
Какъ принцъ рѣшилъ? Какое горе, мнѣ
Безвѣстное, я долженъ испытать?
Любезный сынъ, не ново для тебя
Съ несчастьемъ жить: принцъ осудилъ тебя…
Чѣмъ легче страшнаго суда, судъ принца!
Судъ кроткій изрекли его уста:
Нѣтъ смерти тѣлу, но изгнанье тѣла.
Изгнанье?… а!… Смягчись, скажи, что смерть!
Изгнаніе ужаснѣй для меня
Чѣмъ смерть! Не говори — изгнанье!
Ты изгнанъ изъ Вероны; успокойся,
Вѣдь міръ земной обширенъ и великъ….
Нѣтъ міра внѣ Вероны стѣнъ; повсюду
Чистилище, мученье, самый адъ!
Отсюда прочь — изгнаніе изъ міра;
Изгнаніе изъ міра — смерть. — И такъ
Изгнанье — ложно понятая смерть…
Назвавъ изгнаньемъ смерть, ты отрубилъ
Мнѣ голову сѣкирой золотой,
И улыбаешься тому удару,
Который мнѣ наноситъ смерть!
О, смертный грѣхъ! О, черная отплата!
Твою вину законъ караетъ смертью;
Но кроткій принцъ въ тебѣ участье взялъ,
И отмѣнивъ законы, обратилъ
Онъ это слово смерть въ изгнаніе:
То милость неба, ты жь ее не видишь.
То пытка, а не милость: гдѣ Джульетта
Живетъ, тамъ небо! Кошка, мышь, собака,
Презрѣннѣйшая тварь, какъ въ небѣ, здѣсь, —
Все можетъ на нее глядѣть; а я,
Я не могу… Почетнѣе, счастливѣй
Жизнь мухи, чѣмъ моя; она сѣсть можетъ
На руку чудно бѣлую Джульетты,
Похитить съ губъ ея блаженства рай; —
Въ невинной, чистой скромности, краснѣя,
Онѣ сочтутъ за грѣхъ лобзанье это.
Гдѣ властна муха, я оттоль лечу, —
Тыжь говоришь изгнаніе не смерть, —
Ромео лишь не властенъ, онъ въ изгнаньи!..
Ты не имѣлъ ни яду, ни ножа,
Ни средствъ другихъ къ внезапной смерти, только
Звукъ — изгнанъ, — чтобъ меня убить! О, изгнанъ!
Отецъ, оно въ аду, въ устахъ проклятыхъ,
Средь воплей раздается! Какъ тебѣ
Достало сердца, набожный отецъ,
Духовный пастырь, неизмѣнный другъ
Сразить меня ужаснымъ словомъ: изгнанъ!
Ты въ изступленьи; выслушай меня…
Ты объ изгнаньи будешь говорить.
Противъ него тебѣ я броню дамъ;
Въ несчастьи, мудрость сладкое млеко,
Хотя ты изгнанъ, укрѣпитъ тебя.
Опять изгнаніе! прочь съ мудростью:
Она не въ силахъ сотворить Джульетты,
Перемѣстить Верону, отмѣнить
Мой приговоръ, она вѣдь не поможетъ,
Не убѣдитъ, не говори о ней!
О, вижу у безумья нѣтъ ушей.
Ему ль имѣть, когда мудрецъ безъ глазъ?
Съ тобой я стану спорить о тебѣ.
Не можешь спорить въ томъ, чего нѣтъ въ сердцѣ:
Когда бъ ты молодъ былъ, какъ я, любилъ
Джульетту, обвѣнчался съ ней за часъ,
Убилъ бы Тебальда, сгаралъ любовью,
Какъ я былъ изгнанъ, ну, тогда бы могъ
Ты говорить, рвать волосы свои
И пасть на землю, такъ какъ я теперь,
Измѣрить не готовую могилу.
Стучатъ! Встань, добрый мой Ромео, скройся!
Нѣтъ, пусть больнаго сердца стоны скроютъ
Меня, какъ мглой, отъ ищущихъ меня очей.
Вставай, стучатъ! — Кто тамъ? — Ромео, встань,
Тебя возьмутъ. — Сейчасъ. — Вставай, бѣги
Въ молельню. — Обождите. — Боже мой!
Что за упрямство! — Вотъ иду, иду.
Кто тамъ стучитъ? Откуда и зачѣмъ?
Впустивъ, узнаете зачѣмъ пришла;
Я отъ Джульетты.
Въ добрый часъ, войди.
Отецъ мой! О, скажи, святой отецъ,
Гдѣ мужъ моей синьоры? гдѣ Ромео?
Вотъ, на землѣ упившись слезъ своихъ.
И онъ въ такомъ же горѣ, какъ синьора,
Въ такомъ!..
Прискорбное сочувствіе!
Печальный жребій!
И она лежитъ:
Рыдаетъ, стонетъ; стонетъ и рыдаетъ!..
Вставай, вставай; встань, если ты мужчина;
Хоть для Джульетты, для нея ты встань;
Зачѣмъ отчаянью такъ предался?
Кормилица!
Синьоръ, синьоръ! — Вѣдь смерть всему конецъ!
Ты о Джульеттѣ говорила здѣсь?
Что съ нею? Не считаетъ ли меня
Убійцей закоснѣлымъ, что теперь
Младенчество всѣхъ нашихъ радостей
Я запятналъ ей родственною кровью?
Но гдѣ она? Что съ ней? Что говоритъ
Моя супруга тайная о нашей
Истаявшей судьбѣ? (39)
О, ничего
Не говоритъ, синьоръ; а плачетъ, плачетъ;
То бросится въ постель, то вскочитъ вдругъ,
То кличетъ Тебальда, то вдругъ Ромео,
То упадетъ.
О, это имя такъ,
Какъ мѣткій выстрѣлъ, ей наноситъ смерть,
Какъ имени того проклятая
Рука, сразила родича ее!
О, укажи, отецъ мой, укажи,
Въ какой презрѣнной части, этого
Скелета, прозвище мое укрыто,
Что бъ я пріютъ его могъ уничтожить!
Сдержи свою отчаянную руку!
Мужчина ль ты? наружностью ты онъ,
Но слезы женственныя у тебя.
Твой дикій произволъ изобличаетъ
Безумную свирѣпость звѣря:
Безумная жена въ подобьи мужа!
Противный звѣрь въ томъ и другомъ подобьи!
Ты изумилъ меня, клянусь патрономъ;
Я думалъ, ты собой владѣть умѣешь,
Убивши Тебальда, себя ль убьешь?
Свершивъ проклятье надъ самимъ собой,
Убить имъ хочешь и твою жену,
Которая живетъ твоею жизнью?
Зачѣмъ винить свое рожденье, небо
И землю? Знай, рожденіе, земля
И небо, сходятся въ тебѣ всѣ трое;
А ты все это хочешь погубить.
О! Ты стыдишь свой видъ, свою любовь,
Свой умъ! Ты всѣмъ, какъ скряга, преисполненъ.
Но всѣмъ владѣешь ты безъ всякой пользы,
Что красило бъ твой видъ, любовь и умъ.
Твой благородный видъ изъ воску образъ,
Безъ доблести мужской. Твои обѣты
Въ святой любви — есть клятвопреступленье,
Мертвящее ту самую любовь,
Которую ты клялся обожать.
Твой умъ, краса и вида и любви,
Ихъ безобразитъ выходкой своей, —
Какъ порохъ мало опытнымъ солдатомъ,
Воспламененный по его незнанью, —
И ты тамъ гибнешь, гдѣ твое спасенье.
Мужчина, встань! Жива твоя Джульетта,
Для коей ты недавно умиралъ,
Ты счастливъ: Тебальдъ умертвить тебя
Хотѣлъ, однако онъ тобой убитъ.
Да, счастливъ ты: законъ, грозящій смертью,
Твоимъ сталъ другомъ, обративъ ее
Въ изгнанье; вотъ гдѣ счастіе твое;
Благословенье льется на тебя,
И счастіе ласкается къ тебѣ,
Но ты, какъ своенравная дѣвчонка,
Ты отвергаешь счастье и любовь:
Смотри, смотри, такимъ плохой конецъ…
Къ возлюбленной ступай, и, какъ условились,
Войди въ ея покой, утѣшь ее,
Потомъ спѣши, пока не станетъ стража,
Иначе въ Мантуу ты не пройдешь, —
Тамъ будешь жить, пока пріищемъ случай,
Чтобъ огласить вашъ бракъ, всѣхъ примирить;
Чтобъ принцъ, тебя простивъ, къ намъ возвратилъ;
И ты прійдешь къ намъ радостнѣй въ сто-кратъ,
Чѣмъ, нынѣ горестный, насъ покидаешь.
Иди, кормилица, впередъ; поклонъ
Твоей синьорѣ, пусть она скорѣй
Весь домъ въ постель уложитъ: въ тяжкомъ горѣ
Необходимъ покой. Вслѣдъ за тобой
Прійдетъ Ромео.
Боже! я всю ночь
Готова слушать добрые совѣты;
Вотъ что ученье значитъ! Мой синьоръ,
Такъ я скажу синьорѣ, вы прійдете.
Да; пусть готовится меня бранить.
Вотъ перстень, вамъ, синьоръ, отдать велѣла.
Скорѣй, спѣшите, на дворѣ темнѣетъ.
Какъ радостно я этимъ оживленъ!
Спѣши; прощай; въ томъ вся твоя судьба:
Или уйди, пока поставятъ стражу,
Иль скройся на зарѣ и въ Мантуѣ
Живи; слуга твой, я его сыщу,
Тебѣ отсюда будетъ доставлять
Извѣстья добрыя по временамъ. —
Дай руку; поздно; добра ночь, прости!
Когда бъ не радость, выше всѣхъ, звала,
Грустна бъ разлука мнѣ съ тобой была.
Прощай!…
Все приняло такой несчастный ходъ,
Что не могли дочь нашу приготовить;
Племянникъ Тебальдъ ею былъ любимъ
И мной: для смерти всѣ мы рождены!
Ужь поздно, наша дочь теперь не выйдетъ;
Повѣрьте, если бъ не бесѣда съ вами,
То я бы часомъ раньше былъ въ постели.
Несчастье это сватовству помѣха; (40)
Синьора, доброй ночи, поручите
Меня вниманью вашей дочери.
Скажу и мысль ея узнаю днемъ;
А ночь она съ своимъ горюетъ горемъ.
Синьоръ Парисъ, ручаюсь за любовь
Къ вамъ дочери моей; она, надѣюсь,
Во всемъ руководиться будетъ мной;
Нѣтъ, я не сомнѣваюсь въ ней. Жена,
Ступай къ ней, прежде чѣмъ пойдешь въ постель:
О чувствахъ сына моего Париса,
Скажи ей, помни, въ будущую среду…
Постой: теперь какой день?
Понедѣльникъ.
Ужь понедѣльникъ?.. Въ среду будетъ скоро;
Ну, такъ въ четвергъ; скажи ей, что въ четвергъ
Она въ бракъ вступитъ съ благороднымъ графомъ.
Вы будете готовы? И довольны
Поспѣшностью? Безъ шуму все устроимъ, —
Не больше одного, иль двухъ друзей, —
Извѣстно, Тебальдъ только что убитъ,
Насъ могутъ осуждать за невниманье
Къ родному, если будетъ шумный пиръ;
Поэтому полдюжины друзей,
И все. Что скажете вы про четвергъ?
Синьоръ, желалъ бы я, чтобъ онъ былъ завтра.
И дѣло; спать пора; и такъ въ четвергъ; —
Зайди, жена, къ Джульеттѣ, передъ сномъ,
Предупреди ее о брачномъ днѣ.
Прощайте, мой синьоръ. — Огня мнѣ въ спальню!
Ужь очень поздно, можно бы сказать,
Что скоро будетъ рано: — Добра ночь!
Комната Джульетты; одно окно выходитъ на балконъ. Заря начинаетъ заниматься.
Ужь ты идешь? Еще не скоро день:
Не жаворонка звукъ, а соловей
Встревожилъ пѣніемъ твой робкій слухъ:
Онъ, ночью, тамъ поетъ, на померанцѣ;
Повѣрь мнѣ, милый другъ, то соловей.
То, другъ мой, жаворонокъ вѣстникъ утра,
Не соловей: смотри, тамъ на востокѣ
Окаймлены завистливымъ лучемъ
Густыя облака; свѣтила ночи
Ужь догорѣли и веселый день
Коснулся темени туманныхъ горъ;
Мнѣ слѣдуетъ отсель итти и жить,
Или остаться здѣсь и, умереть.
Тотъ свѣтъ не утра свѣтъ, извѣстно мнѣ:
То метеоръ свѣтъ солнца издаетъ,
Чтобъ ночью быть тебѣ факелоносцемъ
И освѣщать до Мантуи твой путь.
Еще останься, не зачѣмъ спѣшить.
Что жь, пусть возьмутъ, пусть смерти предадутъ;
Я буду радъ, такъ хочешь ты. И я
Скажу: тотъ сѣрый свѣтъ не утра глазъ,
Но блѣдный отблескъ Цинтіи чела,
И что не жаворонка пѣснь звучитъ
Надъ нами въ вышинѣ, подъ сводомъ неба,
Мнѣ лучше здѣсь остаться, чѣмъ итти!
Прійди же, смерть, — Джульетта хочетъ такъ…
Что жь? Будемъ говорить, не скоро день.
Ужь день, ужь день, бѣги, скорѣе, прочь!
То жаворонка пѣснь звучитъ не въ ладъ,
Пронзая слухъ нестройностью своей;
У жаворонка, говорятъ иные,
Пріятное согласованье звуковъ;
Не такъ, они разъединяютъ насъ!
Другіе жь говорятъ, что съ жабой онъ
Мѣняется глазами. (41) О, когда бъ
Теперь имъ голосами помѣняться!
Звукъ этотъ расторгаетъ наши руки,
Тебя жь, какъ рогъ охотничій, онъ гонитъ.
Теперь бѣги; свѣтъ ярче все и ярче!
Свѣтъ ярче? наше жъ горе все мрачнѣй.
Синьора!
Няня?
Синьора, ваша мать пошла къ вамъ въ спальню;
Свѣтлѣетъ; берегитесь и смотрите.
Окно впускаетъ свѣтъ, но жизнь беретъ.
Ромео, спускаясь съ балкона.
Прости! одно лобзанье и сойду.
Идешь? Другъ, повелитель и супругъ!
Я каждый часъ, извѣстья о тебѣ
Должна имѣть, иначе для меня
Въ минутѣ каждой будетъ много дней.
О, я состарѣюсь, считая ихъ,
Пока увижусь вновь съ моимъ Ромео.
Прости! я случая не пропущу
Привѣтствовать тебя, мой нѣжный другъ.
Ты думаешь, мы свидимся опять?
Навѣрное, — и это наше горе
Предметомъ будетъ сладостныхъ бесѣдъ.
О, Боже! сердце не добро вѣщуетъ.
Мнѣ кажется, я на тебя гляжу
Какъ бы на мертвеца въ его могилѣ;
Иль плохо вижу я, или ты блѣденъ!
Такой мнѣ кажешься и ты, мой другъ;
Печаль пьетъ нашу кровь! прости, прости!
Фортуна, о, фортуна, всѣ зовутъ
Тебя непостоянной: если такъ,
Что будемъ дѣлать съ тѣмъ, кто въ словѣ твердъ?
Такъ, будь непостоянною, фортуна;
Тогда его, надѣюсь, не задержишь,
Но возвратишь опять!
Дочь, ты ужь встала?
Кто бъ это звалъ? Ужь не синьора ль мать?
Она еще не спитъ, или ужь встала?
Зачѣмъ она пришла въ такую пору?
Джульетта, что съ тобой?
Я нездорова.
О смерти брата вѣчно ты въ слезахъ?
Не хочешь ли его ты изъ могилы
Слезами вымыть? Если бъ и могла,
То онъ не оживетъ; и такъ оставь:
Печаль есть знакъ любви, излишняя
Печаль есть знакъ отсутствія ума.
Позвольте же мнѣ плакать о такой
Чувствительной потерѣ.
Этакъ будешь
Ты чувствовать потерю, а не другъ
О комъ скорбишь.
Такъ чувствуя потерю,
Могу оплакивать я только друга!
Тебя не столько смерть его крушитъ,
Какъ то, что живъ злодѣй, его убившій.
Какой злодѣй?
Извѣстный всѣмъ, Ромео.
Злодѣй и онъ раздѣлены пространствомъ.
Прости его Господь, а я всѣмъ сердцемъ! —
Хоть впрочемъ, такъ какъ онъ, еще никто
Печалью сердца мнѣ не поражалъ.
Все оттого, что живъ еще злодѣй.
Зачѣмъ далеко онъ отъ рукъ моихъ?
Одна лишь я могу отмстить смерть брата!
Мы отомстимъ за это, будь спокойна;
Не плачь: есть у меня, тамъ, въ Мантуѣ, —
Гдѣ изгнанный бродяга будетъ жить, —
Кто дастъ ему особаго питья,
Чтобъ скоро онъ былъ Тебальду товарищъ;
Тогда, надѣюсь, ты довольна будешь.
Не быть довольной мнѣ, пока Ромео
Я не увижу… мертвымъ… стало сердце
Мое, — оно изныло по родномъ:
И если вы найдете человѣка,
Съ кѣмъ ядъ послать, то я составлю
Такъ, что Ромео, выпивши составъ,
Уснетъ спокойно. Это имя слышать
Мнѣ больно! — Мнѣ нельзя къ нему летѣть,
Чтобъ утолить любовь къ покойнику,
Надъ тѣмъ, который умертвилъ его!
Ты средства пріищи, а я найду
На это человѣка. Ну, теперь
Скажу тебѣ я радостную вѣсть.
Въ такую пору кстати будетъ радость;
О чемъ она, скажите, васъ прошу.
Да, у тебя заботливый отецъ,
Чтобъ разогнать уныніе твое,
Нежданную тебѣ готовитъ радость, —
Какой не ждали мы и не гадали.
Что жъ, въ добрый часъ, какой же это день?
Да, другъ мой, въ будущій четвергъ, по утру,
Любезный, юный, знатный графъ Парисъ,
Въ Петровской церкви, на зоветъ тебя
Веселою женою, въ добрый часъ.
Клянусь Петромъ и церковью Петра,
Веселой онъ не сдѣлаетъ меня.
Такой поспѣшности я удивляюсь;
Должна я выити замужъ, прежде чѣмъ
Мнѣ избранный супругъ искалъ во мнѣ.
Молю сказать синьору и отцу, *
Что замужъ не хочу еще; и если
Вѣнчаться, то, клянусь, съ Ромео, —
Вы знаете, его я ненавижу, —
Скорѣй, чѣмъ съ графомъ! Точно, это новость!
Вотъ и отецъ, сама скажи ему,
И посмотри какъ прійметъ твой отказъ.
Съ закатомъ солнца, воздухъ шлетъ росу;
Съ закатомъ жизни сына братнина
Дождь ливнемъ льетъ. —
Ну что, плаксунья? все еще въ слезахъ?
Все вѣчный ливень? Въ этомъ маломъ тѣлѣ
Ты представляешь лодку, море, вѣтеръ:
Твои глаза назвать могу я моремъ,
Съ приливомъ и отливомъ слезъ; ладьей, —
Тебя, плывущей по соленой влагѣ;
А вздохи — вѣтръ, который борется
Съ слезами, а онѣ взаимно съ нимъ;
Безъ тишины внезапной онъ разрушитъ
Твое обуреваемое тѣло.
Жена, ты ей сказала нашу волю?
Она не хочетъ, и благодаритъ.
Съ могилой лучше бъ глупой обручиться!
Постой, я за одно съ тобой, жена!
Не хочетъ? Этимъ насъ благодаритъ?
И не гордится? Не сочтетъ за счастье,
Что, недостойной ей, мы пріискали
Достойнаго синьора въ женихи?
Вы правы, не горжусь, но благодарна:
Нельзя гордится тѣмъ, что ненавидишь;
Я благодарна и за ненависть,
Когда она дается, какъ любовь.
Ну вотъ такъ логика! что это все?
Горда и нѣтъ, признательна и нѣтъ;
Синьора, милая, ты слышишь ли:
Мнѣ благодарностью не благодарствуй,
И гордостью меня не возгордишь,
Но собирайся въ будущій четвергъ
Итти съ Парисомъ въ храмъ святой Петра,
Иль на веревкѣ потащу туда.
Прочь кукла, непотребное созданье!
Фуй, фуй! Что за безуміе?
О, добрый
Отецъ, тебя молю я на колѣняхъ,
Съ терпѣньемъ выслушай одно лишь слово!
Пошла, негодная ослушница!
Сказалъ тебѣ, — въ четвергъ сбирайся въ церковь,
Иль никогда въ лице мнѣ не смотри;
Не говори, не возражай, молчать!..
Ну!.. Пальцы у меня зудятъ… Жена,
Мы думали, что Богъ къ намъ мало добръ,
Пославъ одно дитя; теперь я вижу,
И одного такого много намъ, —
Ее имѣя, мы имѣемъ кару! —
Прочь, мерзкая!
Спаси ее Господь! —
Грѣхъ вамъ, синьоръ, такъ поносить ее.
Вотъ умница! Держи-ка свои языкъ!
Разумница, прочь, съ сволочью болтать!
Моя рѣчь не коварна.
Боже мой!
Нельзя сказать…
Тсъ, глупая ты, мямля!
Ступай-ка важничать за чашей сплетницъ,
Здѣсь безполезно.
Слишкомъ ты горячъ.
Творецъ, я отъ нея съ ума сойду! —
Днемъ, ночью, рано, поздно, дома, всюду,
Въ бесѣдѣ и одинъ, во снѣ и въ явѣ,
Всегда я думалъ о ея замужствѣ.
Вотъ найденъ мной женихъ, съ родствомъ почетнымъ,
Богатъ, воспитанъ, молодъ; преисполненъ,
Какъ говорятъ, всѣхъ благородныхъ свойствъ, —
Такой, какого можно лишь желать.
А тутъ негодная пискунья, дура,
Пустая кукла — счастье къ ней идетъ —
Мяучитъ мнѣ — я замужъ не хочу, —
Я не могу любитъ — я молода, —
Прошу, простите!… Только мнѣ не выйди,
Прощу — куда ты хочешь убирайся,
Въ одномъ со мною домѣ не живи;
Подумай, осмотрись; я не шучу,
Четвергъ ужь близко, руку положа
На сердце, обсуди: моею будешь, —
За друга моего отдамъ; не то,
Будь нищей, голодай, умри средь улицъ;
Тебя ужь не признаю никогда,
И что мое твоимъ добромъ не будетъ;
Повѣрь, обдумай, слово я сдержу.
Уже ль нѣтъ состраданья въ небесахъ,
Чтобъ видѣть глубину моей тоски?
О, мать моя, не отвергай меня!
Замедли бракъ на мѣсяцъ, на недѣлю;
Не то, готовьте брачную постель,
Подъ мрачнымъ сводомъ, гдѣ положенъ Тебальдъ!
Не говори мнѣ, не скажу ни слова;
Что хочешь дѣлай, не мѣшаюсь я.
О, Боже!… Няня!.. Чѣмъ все устранить?
Супругъ мой на землѣ, обѣтъ мои въ небѣ;
Какъ возвратится онъ опять на землю?
Ужь не супругъ ли мой пришлетъ съ небесъ,
Оставивъ землю?… Успокой меня!..
Увы!.. Зачѣмъ судьбина строитъ ковы
Такому слабому, какъ я, созданью!..
Что скажешь?.. Нѣтъ и слова утѣшенья?..
Утѣшь меня!…
Вотъ что: Ромео изгнанъ;
Всѣмъ міромъ я ручаюсь, за ничто
Онъ не дерзнетъ прійти сюда за вами;
А явится, то это лишь тайкомъ,
Съ тѣхъ поръ какъ дѣло измѣнилось такъ,
Кажись мнѣ, лучше выйти вамъ за графа;
Какъ онъ любезенъ! — Предъ нимъ Ромео
Тряпье. — Синьора, у орла глаза
Не такъ зелены, живы, хороши,
Какъ у Париса. Хоть меня браните,
Кажись, вы счастливы вторымъ замужствомъ,
Оно всѣмъ лучше; если жь и не такъ,
То первый мужъ вашъ мертвъ, иль лучше бъ умеръ,
Чѣмъ безполезно онъ живетъ для васъ.
Отъ сердца ль эта рѣчь?
И отъ души,
Не то кляните ихъ.
Аминь!
Что это?
Чудесно ты утѣшила меня,
Ступай; увѣдомь мать, что я ушла,
Гнѣвъ заслуживъ отца, къ Лоренцо въ келью
Покаяться и получить прощенье.
Скажу; вотъ это вздумали умно.
О, ветошь грѣшная! О, гнусный демонъ!
Въ чемъ большій грѣхъ — совѣтъ нарушить клятву,
Иль на супруга моего хула
Изъ устъ ея, которыми такъ часто
Его хвалила? Прочь, совѣтница,
Отъ чувствъ моихъ тебя я отлучаю! —
Пойду къ монаху, онъ мнѣ дастъ совѣтъ;
А если нѣтъ, я властна умереть!
ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ
правитьВъ четвергъ, синьоръ? срокъ очень близокъ.
Отецъ мой Капулети хочетъ такъ;
Мнѣ ль, медля, ослаблять его поспѣшность?
Синьоры мысли не извѣстны вамъ,
Сказали вы; не ладно, не хвалю.
Она о Тебальдѣ безъ мѣры плачетъ,
Такъ о любви я мало говорилъ:
Венера не смѣется въ домѣ слезъ.
Ея отца пугаетъ, что она
Такъ предается горести своей;
И онъ разумно хочетъ удержать
Поспѣшнымъ бракомъ наводненье слезъ:
Наединѣ томитъ ее печаль,
Которая въ сообществѣ — пройдетъ.
Теперь вы знаете зачѣмъ спѣшимъ.
Когда бъ того не знать мнѣ, что замедлитъ!
Смотрите, вотъ идетъ синьора въ келью.
Привѣтъ, моей синьорѣ и женѣ!
Быть можетъ, если буду я женой,
То можетъ быть, и быть должно въ четвергъ.
Что быть должно, то будетъ.
Это правда.
Вы исповѣдаться пришли къ отцу?
Отвѣтъ мой — былъ бы исповѣдь предъ вами.
Не скройтесь передъ нимъ въ любви ко мнѣ.
Сознаюсь вамъ въ моей любви къ нему.
Увѣренъ въ томъ, что любите? меня.
Хотя бъ и такъ, но болѣе цѣны
Сознанію безъ васъ, чѣмъ передъ вами.
Бѣдняжка, слезы портятъ вамъ лице.
Не важная побѣда въ этомъ слезъ;
Оно до слезъ довольно дурно было.
Словами больше слезъ ему вредите.
Нѣтъ въ этомъ клеветы, но истина,
И сказана мной къ моему лицу.
Оно мое, а вы его хулите.
Быть можетъ, что оно ужь не мое. —
Отецъ мой, есть ли вамъ теперь досугъ;
Или прійти мнѣ по вечерни къ вамъ?
Теперь готовъ я, грустное дитя. —
Синьоръ, намъ нужно быть однимъ на время.
Избави Богъ, мнѣ исповѣдь смущать! —
Въ четвергъ, Джульетта, разбужу тебя,
А до того, храни мой поцѣлуй.
Запри дверь, и, потомъ, со мною плачь:
Надежда, средства, помощь, все погибло!
Твое, Джульетта, горе я ужь знаю;
Въ умѣ теряюсь, какъ бы пособить:
Я слышалъ, не взирая ни на что,
Въ четвергъ ты съ графомъ въ бракъ должна вступить!
Не говори, что слышалъ ты объ этомъ,
Когда не знаешь, чѣмъ могу спастись:
Когда твои умъ не въ силахъ мнѣ помочь,
То назови мое рѣшенье умнымъ,
Я тотчасъ помогу кинжаломъ этимъ!
Богъ намъ сердца, а руки ты связалъ;
Но прежде, чѣмъ рука моя, тобой
Врученная Ромео, вновь скрѣпитъ
Другой союзъ, иль для другаго сердце
Измѣнитъ, это обоихъ убьетъ.
И такъ изъ жизни опытомъ богатой,
Дай нужный мнѣ совѣтъ; или, смотри,
Межъ крайностью моей и мной, — кинжалъ
Въ посредники возьму; и онъ рѣшитъ
Чего ни опытъ жизни, ни твой умъ,
Не въ силахъ были честно совершить.
Спѣши сказать; я жажду умереть,
Когда въ словахъ твоихъ спасенья нѣтъ.
Помедли, дочь… надежда будто есть;
Но исполненье столь отчаянно,
Какъ то, что думаемъ предупредить.
Когда, скорѣй чѣмъ выходить за графа,
Имѣешь силу воли умереть;
То, вѣроятно, на себя ты пріймешь
Видъ смерти, чтобъ избавиться позора, —
Прикрывшись смертью, ты ее избѣгнешь.
Когда отважишься, то средства дамъ.
Вели, чтобъ не вступать съ Парисомъ въ бракъ,
Мнѣ спрыгнуть съ башни той; или итти
Къ разбойникамъ; иль скрыться тамъ, гдѣ змѣи;
Съ ревущими медвѣдями сцѣпи;
Иль на ночь скрои меня въ могильномъ склепѣ,
Подъ грудою безчелюстныхъ скелетовъ,
Стучащихъ почернѣвшими костями;
Иль въ свѣжую могилу лечь вели,
Одѣться съ мертвымъ саваномъ однимъ; —
Объ этомъ рѣчь мнѣ ужасъ изводила, —
Но все свершу безъ страха и сомнѣнья,
Чтобъ другу быть мнѣ вѣрною женой.
Идя жь, будь весела, и согласись
На бракъ съ Парисомъ. Завтра середа;
Смотри же, завтра спать ложись одна,
Не оставляй и няни у себя:
Возьми, вотъ стклянку, какъ въ постели будешь,
То весь составъ ты выпей изъ нея,
И у тебя по жиламъ пробѣжитъ
И хладъ и усыпленье; стихнетъ пульсъ,
Прервавъ біенье; теплота, дыханье,
Не обнаружатъ жизни; на твоихъ
Ланитахъ и устахъ увянутъ розы,
И примутъ помертвѣлый цвѣтъ; впадутъ
Отверстья глазъ твоихъ, въ подобье смерти,
Когда она скрываетъ жизни день;
И каждый членъ твой, гибкости лишенный,
Окоченѣетъ, какъ у мертвеца.
И въ этомъ занятомъ подобьи смерти
Пробудешь ровно сорокъ два часа,
Потомъ проснешься, будто это сна.
По утру твой женихъ прійдетъ, съ постели
Тебя поднять, но мертвою найдетъ:
Тогда, какъ родины велитъ обычай,
Въ нарядѣ лучшемъ, въ незакрытомъ гробѣ,
Для похоронъ, въ фамильный склепъ тебя
Снесутъ, подъ тотъ же самый древній сводъ,
Гдѣ усыпальница всѣхъ Капулети.
Тѣмъ временемъ, пока проснешься ты,
Я обо всемъ къ Ромео напишу,
И онъ сюда пріѣдетъ; онъ и я
Ждать будемъ пробужденья твоего,
Ты въ Мантуу съ нимъ въ ту же ночь уйдешь,
Избѣгнувъ этимъ ждущаго позора,
Когда страхъ женскій, иль непостоянство,
Не уменьшатъ отважности твоей.
О, дай мнѣ, дай! не говори о страхѣ!
Возьми, ступай; смѣлѣй и въ добрый часъ
Рѣшись на это: въ Мантуу пошлю
Съ письмомъ монаха къ твоему супругу.
Любовь, дай силу! — Сила помощь дастъ.
Прости, мой дорогой отецъ!
Зови всѣхъ въ гости, кто записанъ здѣсь.
Ты жъ, лучшихъ двадцать поваровъ найми.
Плохихъ не будете имѣть, синьоръ; я ихъ попробую, могутъ ли они лизать свои пальцы.
Какъ же ты попробуешь ихъ?
Конечно, синьоръ, тотъ плохой поваръ, который не умѣетъ облизывать свои пальцы; слѣдовательно такой и не пойдетъ со мною.
Ну, ступай.
У насъ на завтра многаго не хватитъ.
Ушла ли дочь моя къ отцу Лоренцо?
Да, ушла.
И дѣло, онъ, быть можетъ, образумитъ
Блажную, своевольную дѣвченку.
Вотъ, кончивъ исповѣдь, она идетъ
Веселая.
Что, неслухъ мой? гдѣ шлялась?
Гдѣ научилась каяться въ грѣхахъ
Непослушанья къ вамъ и воли вашей, —
Святой монахъ велѣлъ предъ вами пасть
Въ раскаяньи: простите, васъ молю!
Отнынѣ вы руководите мной.
Послать за графомъ, разсказать ему;
Я завтра этотъ узелъ завяжу.
Съ нимъ встрѣтилась я у Лоренцо въ кельи;
И тамъ была любезна, какъ могла,
Не преступая скромности границъ.
Теперь я радъ; вотъ это дѣло; встань;
Вотъ это такъ. — Мнѣ надо видѣть графа,
Просить его сюда, вамъ говорю.
Теперь почтенный и святой Лоренцо
Нашъ городъ много этимъ обязалъ.
Со мной въ уборную пойдешь ли, няня,
Помочь мнѣ выбрать нужные наряды,
И что на завтра лучшимъ ты найдешь.
Нѣтъ, нѣтъ, въ четвергъ успѣешь, время будетъ.
Иди съ ней; — завтра въ церковь мы пойдемъ.
Теперь намъ всѣхъ припасовъ не достать,
Ужь близко ночь.
Молчи, я всѣмъ займусь,
Все будетъ хорошо, повѣрь, жена;
Ступай къ Джульеттѣ, наряжать ее;
Я спать не лягу, предоставь все мнѣ,
Хозяйкой буду я на этотъ разъ.
Эй! всѣ ушли; ну, къ графу самъ пойду
Сказать, чтобъ завтра утромъ былъ готовъ.
Мнѣ весело на сердцѣ съ той поры,
Какъ образумилась моя дѣвченка.
Наряды эти лучше… Слушай, няня,
Оставь меня одну на эту ночь;
Мнѣ надо много прочитать молитвъ,
Чтобъ улыбнулись небеса ко мнѣ;
Мои грѣхи и горести ты знаешь.
Чѣмъ заняты? а? не помочь ли вамъ?
Нѣтъ, мы ужь выбрали такой нарядъ,
Какой приличенъ къ завтрашнему дню;
Теперь остаться мнѣ одной позвольте,
Оставьте няню эту ночь съ собой;
Я знаю, сколько вамъ теперь хлопотъ
Въ такомъ внезапномъ дѣлѣ.
Доброй ночи;
Усни; тебѣ покой необходимъ.
Прощай, Богъ вѣсть, увидимся ль опять!…
По жиламъ, чувствую, дрожь пробѣгаетъ,
И будто леденитъ во мнѣ огнь жизни…
Я позову ихъ ободрить меня; —
Послушай, няня! — Что жь ей дѣлать здѣсь?
Одной свершить мнѣ должно страшный подвигъ…
Сюда, напитокъ!…
Что, если не подѣйствуетъ составъ?
Тогда за графа выдадутъ насильно!..
Нѣтъ, вотъ что не допуститъ, здѣсь лежи!
Но если это ядъ, такъ хитро данный
Монахомъ, чтобы умертвить меня,
И отклонить позоръ свой въ этомъ бракѣ,
Что прежде обвѣнчалъ меня съ Ромео?
Страшусь! — однако, это быть не можетъ,
Вѣдь онъ извѣстенъ святостью своей.
Ну что, когда меня положатъ въ гробъ,
Проснусь я прежде чѣмъ прійдетъ Ромео
Спасти меня? Ужасная минута!…
Не задохнусь ли я подъ сводами,
Гдѣ смрадный входъ не освѣженъ отрадно
Дыханьемъ воздуха, и не умру ли
Пока прійдетъ ко мнѣ Ромео мой?…
Иль, если не умру, не вѣроятно ль,
Что мысль ужасная о тьмѣ и смерти,
Соединенная со страхомъ мѣста, —
Подъ сводами стариннаго кладбища,
Набитомъ въ продолженьи сотенъ лѣтъ
Костьми моихъ похороненныхъ предковъ,
Гдѣ обагренный Тебальдъ въ свѣжемъ гробѣ
Лежитъ, ужь тлѣя, въ саванѣ своемъ;
Куда, какъ говорятъ, приходятъ ночью,
Въ извѣстные часы, толпами духи;
Увы! увы! быть можетъ, что я раньше
Проснусь отъ смрадной духоты и криковъ, —
Подобныхъ страшнымъ воплямъ мандрагоръ, (42)
Когда ихъ вырываютъ изъ земли,
Что слыша, человѣкъ теряетъ умъ. —
О, не сойду ль и я съ ума, проснувшись,
Увидя вкругъ себя весь этотъ ужасъ?
Не стану ли въ безуміи играть
Костями праотцевъ моихъ? Не вырву ль
Трупъ Тебальда изъ савана его?
И, въ страшную минуту изступленья,
Какъ булавою, древней костью предка
Не разобью ли головы себѣ?
Вонъ тамъ, какъ будто, вижу призракъ брата
Ромео ищетъ онъ, который шпагой
Пронзилъ его: стой, Тебальдъ, стой!… Ромео,
Ромео!.. вотъ составъ, пью для тебя!..
Возьми ключи и пряностей достань.
Имъ надо финикъ, въ сахарѣ айвы.
Живѣй, живѣй! Пѣтухъ пропѣлъ два раза;
Гасить огонь звонили, три часа.
Смотри ты за печеньемъ, Анджелика,
Издержекъ не щади.
Ну, хлопотунъ,
Ступайте спать; чтобъ вамъ не заболѣть
На завтра отъ безсонницы такой.
Ну, нѣтъ, безъ сна я ночи проводилъ
За меньшимъ дѣломъ, и не зналъ болѣзни.
Охотникъ на мышей ты былъ, когда то;
Но не усну, когда и ты не спишь.
А ревность, ревность.
Это что несешь?
Припасы, но не знаю что.
Живѣй!
Возьми сухихъ полѣньевъ, не чурбановъ, (43)
Піетро пусть укажетъ, гдѣ они.
И безъ него есть у меня башка,
Чтобъ отличить полѣно отъ чурбана.
Да, ладно сказано, забавный плутъ,
Ты будешь деревянною башкой. —
Ужь день, гранъ тотчасъ съ музыкой прійдетъ;.
Онъ обѣщалъ; я слышу, онъ ужь близко…
Кормилица! Жена! кормилица!
Буди Джульетту, одѣвай ее;
Иду навстрѣчу къ графу: поспѣши,
Живѣй! Женихъ почти уже пришелъ….
Спѣшите, говорю!
Синьора!… а, Джульетта!.. Крѣпко спитъ…
Овечка!.. Ну, синьора!.. Что за лежень!
Голубка!.. Милочка моя!… Невѣста!..
Ни слова… Безъ убытка выспаться
Ты хочешь на недѣлю; въ эту ночь,
Ручаюсь, графъ Парисъ отложитъ сонъ,
Чтобъ не спалось тебѣ. Но, Боже мой,
Уснула крѣпко! Надо жь разбудить:
Синьора, а, синьора!… что жъ, синьора!
Ну вотъ въ постели графъ застанетъ васъ,
И такъ спугнетъ, ну право. — Развѣ нѣтъ?..
Одѣта… въ платьѣ… улеглась опять!..
Да разбужу жь тебя: проснись!… проснись!..
Увы!.. Увы!.. Синьора умерла!..
О, горе!.. Для чего я рождена!..
Скорѣе спирту!.. Эй!.. Синьоръ!.. Синьора!..
Что здѣсь за вопли?
О, плачевный день!..
Что здѣсь?..
Смотрите, о, тяжелый день!..
Увы!… мое дитя… моя ты жизнь!…
Проснись, взгляни!.. не то умру съ тобой!..
Спасите дочь!.. спасите!.. о, спасите!..
Стыдись! Позвать Джульетту, здѣсь женихъ.
Она мертва, скончалась, умерла!..
Злосчастный день!.. Она мертва, мертва!..
Пустите къ ней… скончалась, холодна!..
Застыла кровь, окоченѣли члены…
Съ устами жизнь давно уже разсталась,
И смерть лежитъ на ней, какъ на цвѣткѣ
Въ поляхъ морозъ, не во время упавшій!..
О, день плачевный!..
Злополучный часъ!..
О, смерть! ты дочь взяла, чтобъ я стоналъ,
Свяжи языкъ мои, чтобы онъ молчалъ!
Готова ли итти невѣста въ церковь?
Готова, но оттоль не возвратится…
О, сынъ, лишь за ночь предъ твоею свадьбой
Съ твоей женою смерть легла… Смотри,
Лежитъ она, цвѣтокъ растлѣнный смертью!..
Смерть — зять мой, смерть — наслѣдникъ мой;
Она съ моимъ дитей вступила въ бракъ!..
Я умереть хочу, отдамъ все смерти. —
Все, послѣ жизни, ей принадлежитъ!
Я думалъ ли увидѣть въ это утро,
То зрѣлище, какимъ оно даритъ!
Проклятый, страшный, ненавистный день!.
Злосчастный часъ, какого времена
Еще не видѣли въ своемъ теченьи!
Одно, одно любимое дитя, —
Одна отрада и утѣха въ ней, —
И алчна смерть похитила ее!..
О, горе! бѣдственный, несчастный день!..
Плачевный день! Несчастнѣе всѣхъ дней,
Какіе доводилось видѣть мнѣ!
О день! О день!.. О ненавистный день! —
Такого дня еще не видѣлъ свѣтъ, —
О, злополучный, злополучный день!
Обманутъ, презрѣнъ, разлученъ, убитъ!..
Тобой, смерть ненавистная, обманутъ,
Жестоко лютостью твоей сраженъ!
Любовь и жизнь! Не жизнь, любовь за гробомъ!..
Растерзанъ, презрѣнъ, мучимъ и убитъ!..
Злосчастный часъ, зачѣмъ пришелъ теперь
Убить, убить все наше торжество?
О, дочь! О дочь! душа моя, не дочь!
Мертва ты! — Горе! Дочь моя мертва!
А съ ней погибли радости мои!..
Молчите, о!… Смятенья не врачуютъ
Въ такомъ смятеньи. Небеса и вы
Имѣли долю въ этой чистой дѣвѣ;
Теперь досталось небу все, — и ей
Тѣмъ лучше! Вашу часть вы бъ не спасли
Отъ смерти; небеса же, часть свою,
Спасутъ для вѣчной жизни. Ваши думы
Стремились, что бъ ея судьбу возвысить;
Вы зрѣли небеса въ ея величьи:
И вы въ слезахъ, что вознеслась она
Превыше облакъ, въ области небесъ!
О, вы не истинно ее любили,
Вы въ горѣ, глядя на ея блаженство:
Не та счастлива замужемъ бываетъ,
Которой долгій вѣкъ сужденъ въ замужствѣ,
Но та, что въ бракѣ юной умираетъ.
Не плачьте, но усыпьте розмариномъ (44)
Прекрасный трупъ, и, какъ велитъ обычай,
Убравъ, ее вы отнесите въ церковь.
Природы слабость плакать намъ велитъ; —
Ея же слезы разуму веселье.
Мы заказали брачный пиръ, который
Смѣняется обрядомъ похоронъ:
Звукъ музыкальный — въ заунывный звонъ; —
Пѣснь радости — въ надгробные напѣвы…
Веселье брачное — въ поминовенье;
И брачные цвѣты украсятъ трупъ!..
Все что ни есть превратно измѣнилось!..
Синьоръ, уйдите; съ нимъ и вы, синьора;
И вы, синьоръ Парисъ; всѣ приготовтесь
Сопровождать въ могилу нѣжный прахъ:
За нѣкій грѣхъ васъ небеса караютъ,
Не прекословьте жь ихъ верховной волѣ.
Ей-ей, пора убрать намъ дудки наши и уйти.
Да, уберите, уберите ихъ; —
Вы видите, какой неладный случай.
Да, клянусь, весь этотъ случай можно бы наладить.
Музыканты! О, музыканты! Радость сердца, радость сердца! О, потѣшьте меня, сыграйте (45) Радость сердца!
Къ чему Радость сердца?
О, музыканты, затѣмъ, что мое сердце само поетъ — Ноетъ мое сердце! О, сыграйте что нибудь сердечное, утѣшьте меня.
Ни одного звука, теперь не время играть.
Такъ вы не хотите?
Нѣтъ.
Такъ я васъ звучно угощу.
Чѣмъ угостишь?
Не деньгами, а какъ соловья басней не кормятъ, то я угощу васъ соловьемъ.
А я тебѣ тономъ валета, такъ что ты посоловѣешь.
Такъ я спою вамъ инструментомъ валета на вашу башку; я обойдусь безъ Re и Fa и безъ этихъ точекъ и крючковъ. Понимаете?
Ты своими Re и Fa точишь изъ насъ крючки.
Прошу тебя, спрячь въ футляръ инструментъ валета; а лучше покажи остроту твоего ума.
Такъ вотъ вамъ, я заживо задѣну васъ желѣзной остротой, а мой инструментъ спрячу. Ну, отвѣчайте мнѣ, какъ люди:
Когда душа истомлена отъ скуки,
И горе тяжко на сердцѣ лежитъ;
То музыки серебряные звуки?..
Зачѣмъ — серебряные звуки?..
То музыки серебряные звуки?
Что скажешь ты, скрипичная струна?
За тѣмъ, что серебра пріятенъ звукъ.
Дѣльно! Ты, что скажешь, скрипка? (46)
Затѣмъ серебряные звуки, что музыканты звучатъ для серебра.
Славно! Ну, рожокъ, ты отвѣчай. (47)
Право незнаю, что сказать.
Ну, извинить прошу! Ты запѣвало! Я тебѣ скажу, оттого музыки серебряные звуки, что въ карманѣ подобныхъ тебѣ молодцовъ рѣдко звучитъ серебро:
То музыки серебряные звуки
Веселье въ сердцѣ могутъ пробудитъ.
Что это за прокаженный плутъ?
Провалъ его возьми! Уйдемъ, послѣ явимся, дождемся похоронъ и останемся обѣдать.
ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ
правитьКогда мнѣ вѣрить льстивой правдѣ сна,
Мой сонъ предвѣстникъ радостныхъ вѣстей:
Легко царю груди моей на тронѣ;
Весь этотъ день, меня какой-то духъ
Возноситъ надъ землей въ мечтахъ пріятныхъ.
Мнѣ снилось, что моя жена, пріѣхавъ
Меня нашла умершимъ (странный сонъ,
Дающій мертвому способность мыслить)
И мнѣ въ уста лобзаньемъ столько жизни
Вдохнула, что я ожилъ, ставъ царемъ.
О, какъ же сладко обладать любовью,
Когда и тѣнь любви полна отрады!
Вѣсть изъ Вероны!.. Что же, Валтасаръ?
Ты отъ монаха писемъ не привезъ?
Ну, что жена? Здоровъ ли мой отецъ?
Ну что съ Джульеттой, говорю тебѣ? —
Несчастья нѣтъ, когда она счастлива!
Ну, такъ она счастлива, нѣтъ несчастья. —
Она почіетъ въ склепѣ Капулети,
Ея жь безсмертный духъ межь ангеловъ.
Я видѣлъ, какъ ее снесли въ могилу,
И поспѣшилъ вамъ это передать…
Простите мнѣ за горестныя вѣсти,
Я ваше приказанье исполнялъ…
Да такъ ли?.. Если такъ, звѣздамъ не вѣрю!..
Иди домой; достань чернилъ, бумаги,
И лошадей найми; я въ ночь уѣду.
Синьоръ, простите, васъ я не оставлю.
Вы блѣдны, взоръ вашъ дикъ, и я страшусь
Несчастія…
Молчи!.. Ты въ заблужденьи;
Оставь меня; исполни, что велѣлъ.
Такъ отъ монаха писемъ нѣтъ ко мнѣ?
Нѣтъ, мой синьоръ.
Ну, ничего…. Ступай;
Чтобъ были лошади; я скоро буду.
Джульетта, эту ночь съ тобой засну!
Поищемъ средствъ къ тому… О, зло, ты быстро,
Чтобъ въ мысль войти того, кто безнадеженъ!..
Я вспомнилъ объ аптекарѣ одномъ, (48)
Онъ здѣсь, вблизи, вчера его замѣтилъ:
Въ лохмотьяхъ весь, съ нахмуреннымъ челомъ,
Онъ травы разбиралъ, былъ съ виду тощъ,
И до костей изгложетъ нищетой!
Въ его убогой лавкѣ на стѣнѣ
Висѣли черепаха, крокодилъ,
И кожи безобразныхъ рыбъ; на полкахъ
Ничтожный рядъ пустыхъ коробокъ, банокъ,
Заплеснѣвшихъ Семенъ и пузырей;
Пучки шнуровъ и черствыя лепешки
Изъ розъ, лежали для показу тамъ.
Замѣтя нищету, подумалъ я —
Кому на случай былъ бы нуженъ ядъ, —
Хоть смертью продавцу грозитъ законъ, —
Вотъ этотъ негодяй его продастъ…
О, эта мысль моей нужды предвѣстникъ,
И этотъ нищій долженъ мнѣ продать!
Какъ помню я, то это домъ его:
Для праздника презрѣнный заперъ лавку. —
Послушай, ты, аптекарь!
Кто зоветъ?
Иди сюда! Я вижу, ты бѣднякъ, —
Вотъ сорокъ золотыхъ, ты отпусти
Мнѣ драхму яда, скораго по свойству,
Который бы, проникнувъ жилы всѣ,
Далъ смерть тому, кто жизнью утомленъ.
И чтобъ зарядъ дыханья излетѣлъ
Такъ сильно, какъ воспламененный порохъ
Летитъ изъ пагубной утробы пушки.
Такой составъ имѣю; по законъ
Назначалъ смерть за это продавцу.
Ты нагъ и нищетой обремененный,
Боишься смерти? Голодъ изсушилъ
Твое лице; нужда и горе видны
Въ твоихъ глазахъ; на шеѣ у тебѣ
Повисли нищета и отверженье!..
Законъ и міръ вѣдь не друзья твои?
Мірскій законъ тебѣ не дастъ богатства;
Не будь же нищъ, нарушь законъ!.. возьми!..
Не я, по нищета моя согласна.
Я нищетѣ плачу, а не тебѣ.
Смѣшавши это въ жидкости, примите,
И если бъ въ двадцать разъ вы были крѣпче,
Оно въ одно мгновенье васъ убьетъ.
Ромео, отдаетъ ему кошелекъ.
Вотъ золото, — адъ злѣйшій для людей, —
Оно смертельнѣй въ этомъ гнусномъ мірѣ,
Чѣмъ смѣсь, которой ты продать не смѣешь.
Не ты мнѣ продалъ ядъ, но я тебѣ!
Прощай, купи припасовъ и толстѣй.
Сюда, спасенье, а не ядъ; ко гробу
Моей Джульетты, тамъ тебя приму!
Почтенный францисканскій братъ, ты здѣсь?
Вѣдь это голосъ брата Іоанна; —
Изъ Мантуи, въ часъ добрый. Что Ромео?
Когда онъ пишетъ, дай скорѣй письмо.
Отправившись за босоногимъ братомъ,
По ордену, чтобъ мнѣ онъ спутникъ былъ, — (49)
Здѣсь, въ городѣ, больныхъ онъ навѣщаетъ, —
Когда жь нашелъ, то городская стража,
Подозрѣвая, что мы были въ домѣ
Подверженномъ чумѣ, дверь заперла,
Не выпуская насъ; а потому
Я въ Мантуу отправиться не могъ.
Но кто жь отнесъ мое письмо къ Ромео?
Его послать не могъ я, — вотъ оно, —
И прежде возвратить не могъ тебѣ,
Чума, своей заразой, всѣхъ страшила.
Несчастная судьба! клянуся братствомъ,
Въ письмѣ не пустяки, но важный случай
Изложенъ былъ, такая медленность
Надѣлаетъ бѣды. Братъ Іоаннъ,
Сыщи рычагъ и въ келью принеси
Его ко мнѣ.
Я поспѣшу принесть.
Теперь одинъ отправлюсь я въ гробницу:
Джульетта черезъ три часа проснется
И будетъ упрекать, что мной Ромео
Не извѣщенъ о всемъ, что здѣсь случилось;
Но въ Мантуу опять я напишу,
Ее же скрою въ кельѣ до пріѣзда
Ромео. Бѣдное живое тѣло,
Заключено въ могилѣ мертвеца!
Дай факелъ; стань вдали; нѣтъ, потуши! —
Я не хочу, чтобъ видѣли меня.
Вонъ тамъ, подъ тисами, ложись на землю,
И къ рыхлой почвѣ ухо прислонивъ,
Ты каждый шагъ услышишь на кладбищѣ, —
Здѣсь вся земля могилами изрыта, —
И что почуешь, то мнѣ свистни, въ знакъ,
Что слышишь чье-то приближенье.
Подай цвѣты; исполни все; ступай!
Мнѣ страшно оставаться одному,
Здѣсь, на кладбищѣ; но рѣшусь на все.
О милый цвѣтъ, цвѣтами устилаю
Твой брачный одръ! Безцѣнная гробница,
Въ своемъ объемѣ заключила ты
Безсмертья совершенный образецъ!..
Джульетта, свѣтлыхъ ангеловъ подруга,
Прійми послѣдній даръ моей руки:
Тебя я чтилъ живую, послѣ смерти,
Пришелъ твой гробъ цвѣтами украшать…. (50)
Пажъ свистнулъ! кто-нибудь сюда подходитъ!..
Чья дерзкая нога здѣсь бродитъ ночью,
Чтобы смутить обрядъ моихъ поминокъ
И поклоненье истинной любви?..
Онъ съ факеломъ! — ночь, скрой меня на мигъ!..
Дай кирку и отмычку… Вотъ письмо,
По утру, рано ты его вручи
Синьору, моему отцу…
Дай факелъ…
Все, что бы ты ни видѣлъ иль ни слышалъ,
Подъ страхомъ смерти, стой вдали; не смѣй
Моихъ занятій нарушать ни чѣмъ,
Когда сойду на это ложе смерти,
Чтобъ посмотрѣть лице моей супруги;
А главное, чтобъ снять съ ея руки
Безцѣнное кольцо, — оно мнѣ нужно
Для моего священнаго завѣта.
Уйди же, прочь… Но еслибъ ты дерзнулъ,
Усердствуя, подсматривать за мной…
Клянусь, тебя по членамъ разорву
И разметаю здѣсь ихъ на землѣ
Голоднаго кладбища: время и
Мой замыслъ неукротимо-дики, —
Безжалостнѣй, лютѣй, голодныхъ тигровъ
Или ревущихъ океана волнъ!..
Уйду, синьоръ, не потревожу васъ.
Мнѣ этимъ преданность докажешь… На…
Живи, будь счастливъ и… прости, мой другъ!..
Для этого здѣсь спрячусь: взоръ его
Страшитъ, а цѣль сомнѣніе наводитъ!
Ты, гнусная утроба, чрево смерти!
Пожравшая безцѣнный даръ земли,
Расторгну твой тлетворный зѣвъ…
Въ насмѣшку
Тебя добычей новой накормлю!..
Надменный, изгнанный Монтеки здѣсь! —
Имъ умерщвленъ моей невѣсты братъ,
Съ тоски по немъ, какъ думаютъ, она
Скончалась!.. Здѣсь онъ съ умысломъ позорнымъ
Для праха мертвыхъ… Задержу его…
Оставь свой нечестивый трудъ, презрѣнный!
Возможно ль мщенье простирать за гробъ? (51)
Преступникъ низкій, не пущу тебя,
Иди и повинуйся, — ты умрешь!
Да, точно такъ, затѣмъ-то я и здѣсь.
Прекрасный юноша, кто безнадеженъ
Не раздражай того: оставь меня,
Бѣги!.. Представь себѣ усопшихъ здѣсь, —
Пусть устрашатъ они тебя! Прошу,
Не накликай на голову мою
Еще грѣха, не раздражай меня!
Уйди! Клянусь, тебя люблю я больше
Чѣмъ самого себя! — Противъ себя
Вооруженнымъ я пришелъ сюда.
Не стой, уйди… Живи, ты послѣ скажешь,
Безумца состраданьемъ ты спасенъ!
Смѣюсь надъ состраданіемъ твоимъ, —
Тебя я арестую, — ты преступникъ!
Смѣешься ты? вотъ, юноша, тебѣ!..
Творецъ, дерутся, стражу позову!
О!.. я убитъ… (Падаетъ) Когда въ тебѣ есть жалость,
Въ гробу съ Джульеттой положи меня!
Исполню. Кто же это..
Родственникъ
Меркуцья, благородный графъ Парисъ!
Что говорилъ въ дорогѣ мой слуга,
Когда мой духъ взволнованный не слушалъ?
Что, будто, на Джульеттѣ графъ Парисъ
Жениться долженъ… Говорилъ ли онъ?
Иль грезилъ я? Или, въ безумьи, это
Вообразилъ себѣ?..
Дай руку мнѣ:
Несчастье насъ въ свою вписало книгу.
Въ торжественной могилѣ схороню
Тебя! — Могила? О, нѣтъ, свѣтлый храмъ, — (52)
Убитый юноша, — Джульетта здѣсь
Почила сномъ; своею красотой
Она преобразила этотъ сводъ
Въ торжественный чертогъ, облитый свѣтомъ…
Трупъ, здѣсь лежи, зарытый мертвецомъ!..
Какъ часто люди веселы бываютъ
Въ предсмертный часъ, что ближніе зовутъ —
Предсмертной молніей. О, какъ же мнѣ
Назвать ее?
О, милая жена!
Смерть, выпивъ сладость твоего дыханья,
Надъ красотой твоей была безсильна: —
Ты не сдалась ей! — Признакъ красоты —
Румянецъ на твоихъ устахъ, щекахъ,
Еще не тронутыхъ печатью смерти…
Ты, Тебальдъ, здѣсь въ кровавой пеленѣ?
Чѣмъ больше услужить тебѣ могу, —
Какъ не рукой, убившею тебя,
Убить того, кто былъ твоимъ врагомъ?..
Простишь ли, братъ?..
О, милая Джульетта,
Зачѣмъ ты такъ прекрасна? Вѣрить ли,
Чтобъ призракъ смерти былъ влюбленъ въ тебя?
Чтобъ тощій, отвратительный уродъ,
Тебя стерегъ, во мракѣ, здѣсь, затѣмъ,
Чтобъ ты любовницей ему была? —
Изъ страха навсегда съ тобой останусь!
Изъ этого чертога темной ночи
Не выйду вѣкъ: здѣсь, здѣсь, остаться я
Хочу съ твоей прислугою — червями!
О, здѣсь покоя вѣчнаго пріютъ
Я изберу себѣ! И сброшу пго
Злосчастныхъ звѣздъ съ усталой жизнью плоти!..
Глаза, вы свой послѣдній бросьте взоръ!
Въ послѣдній разъ, вы, руки, обнимите!
Уста, дыханья дверь, скрѣпите вы
Законнымъ поцѣлуемъ съ жадной смертью
Послѣдній и безсрочный договоръ!…
Сюда, жестокій проводникъ! Сюда,
Противный вождь! Ты, безнадежный кормчій,
Направь же разомъ къ бѣшенымъ скаламъ
Твою усталую въ борьбѣ ладью!…
Здѣсь, близъ подруги….
О… аптекарь правъ…
Ядъ быстръ… Такъ, съ поцѣлуемъ, умираю…
Святой Францискъ, мнѣ помоги! Какъ часто
Ногою дряхлой, ночью, оступаюсь
На гробы. Это кто?.. Кто поздно такъ
Сюда пришелъ бесѣдовать со смертью?
Свои, вамъ хорошо извѣстенъ я.
Благословеніе съ тобой! скажи,
Зачѣмъ тамъ факелъ безполезно свѣтитъ
Червямъ и черепамъ безъ глазъ? Какъ вижу,
То свѣтится онъ въ склепѣ Капулети.
Да, тамъ, святой отецъ, тамъ мои синьоръ,
Вы любите его.
Кто жь онъ?
Ромео.
Давно ль онъ тамъ?
Есть долгихъ полчаса.
Пойдемъ подъ сводъ.
Не смѣю, мой отецъ,
Синьоръ мой думаетъ, что я ушелъ;
Онъ смертью мнѣ грозилъ, когда бъ я сталъ
Подсматривать за дѣйствіемъ его.
Останься, я одинъ пойду; мнѣ страшно,
Чтобъ не случилось бѣдствія какого.
Когда, вонъ тамъ, подъ тисами, я спалъ,
То мнѣ приснилось, будто мой синьоръ
Сражался съ кѣмъ-то и убилъ его. (53)
Ромео!.. Горе, это что за кровь,
Пролитая при входѣ въ этотъ склепъ?…
Мечи въ крови, и, безъ своихъ господъ,
Здѣсь брошены въ обители покоя!..
Ромео!.. блѣденъ!.. кто еще?.. Парисъ?..
Въ крови!.. Какой злосчастный часъ виной
Всѣхъ этихъ бѣдъ!.. Джульетта шевелится!..
О, утѣшитель!… гдѣ же мой супругъ?
Я очень помню, гдѣ должна я быть,
И тамъ я нахожусь… гдѣ жь мой Ромео?…
Какой-то шумъ вдали, — уйдемъ, синьора,
Изъ этого гнѣзда заразы, смерти
И неестественнаго сна!
Власть, предъ которой намъ не возставать,
Нашъ планъ разбила въ прахъ! Уйдемъ, уйдемъ!
Супругъ твой мертвъ, онъ на груди твоей
И съ нимъ Парисъ… Уйдемъ… я помѣщу
Тебя въ обитель. Прекрати распросы!
Вотъ стража, уходи скорѣй, Джульетта…
Не смѣю больше ждать! Я ухожу!
Иди, спѣши… Я не пойду отсюда…
Что это? стклянку сжалъ въ рукѣ мой милый?..
Ядъ преждевременно убилъ его!..
Скупой, все выпилъ… не оставилъ мнѣ
И братской капли… Стану цѣловать,
Быть можетъ на губахъ остался ядъ
И умертвитъ меня своей отравой!…
Уста горячи!..
Пажъ! Куда итти?
То шумъ?… скорѣй… спасительный кинжалъ!.
Вотъ гдѣ твои ножны! заржавѣй здѣсь,
Дай умереть!..
Вонъ тамъ, въ томъ мѣстѣ, гдѣ зажженный факелъ.
Земля въ крови?.. Кладбище осмотрѣть!
Кого бъ вы ни нашли, всѣхъ задержать!
Ужасный видъ! Вотъ графъ лежитъ убитый…
Джульетта вся въ крови, еще тепла
И только умерла, хотя два дня
Какъ погребли ее!.. Скажите принцу! —
Бѣгите къ Капулети — Разбудить
Монтеки! — Вы же осмотрите здѣсь!
Предъ нами страшная картина зла;
Но истинной причины этихъ бѣдствій
Безъ розыска не можемъ мы узнать.
Мы отыскали здѣсь слугу Ромео.
Держатъ подъ стражей до прихода принца.
Монахъ вотъ, онъ дрожитъ, вздыхаетъ, плачетъ:
Мы взяли у него рычагъ и кирку,
Когда съ кладбища онъ спѣшилъ уйти!
Большое подозрѣнье, задержать!
Какое зло проснулось до зари
И будитъ насъ отъ утренняго сна?
Чтобъ это было, всюду страшный крикъ?
Народъ по улицѣ кричитъ: Ромео!
Одни кричатъ: Джульетта, тѣ — Парисъ!
И всѣ, крича, бѣгутъ къ гробницѣ вашей!
Какой здѣсь страхъ, что слухъ нашъ поражаетъ?
Принцъ, здѣсь лежатъ: убитый графъ Парисъ,
А вотъ Ромео мертвый, вотъ Джульетта,
Умершая предъ симъ, еще тепла
И только что убита…
Розыскать,
Какъ совершилось гнусное убійство.
Монахъ съ слугой убитаго Ромео
Здѣсь были взяты съ инструментомъ, годнымъ
Для вскрытія гробницъ.
Жена!.. О небо!..
Смотри, дочь паша истекаетъ кровью!…
Кинжалъ ошибся, — мѣсто для него
Въ ножнахъ Монтеки… (54) По ошибкѣ онъ,
Попалъ въ грудь милой дочери моей!..
Увы! Видъ этой смерти, будто звонъ,
На старости зоветъ меня въ могилу!
Сюда, Монтеки, ты съ зарею всталъ,
Но сынъ твой и наслѣдникъ раньше палъ!
Увы! моя жена скончалась въ ночь,
Изгнанье сына жизнь ея пресѣкло!..
Какое горе снова мнѣ грозитъ?
Взгляни сюда и ты его увидишь.
О непочтительный!.. Прилично ль сыну
Поспѣшнѣе отца въ могилу лечь?
Сдержи уста на время отъ упрековъ,
Пока недоумѣнье разъяснимъ,
Узнавъ его начало и исходъ;
Тогда готовъ дѣлить я ваше горе,
И даніе вамъ сопутствовать до смерти:
Теперь же, вы, на время удержитесь, —
Пускай печаль рабомъ терпѣнья будетъ. —
Привесть подозрѣваемыхъ сюда.
Приводятъ монаха Лоренцо и Валтасара.
Всѣхъ больше я скажу; хоть больше всѣхъ
Я заподозрѣнъ, какъ и часъ и мѣсто
Меня въ убійствѣ страшномъ уличаютъ;
Я здѣсь, чтобъ обвинить и защищаться,
Себя я осужу и оправдаю.
Что знаешь, говори скорѣе намъ.
Я буду кратокъ, у меня дыханья
Не станетъ, чтобы длить разсказъ печальный:
Ромео, здѣсь умершій, мужемъ былъ
Джульетты, а она его женой, —
Я ихъ вѣнчалъ. День тайнаго ихъ брака,
Былъ Тебальду днемъ роковымъ; его
Безпременная смерть виной изгнанья
Супруга молодаго изъ Вероны;
По немъ, а не по Тебальдѣ, томилась Джульетта.
Чтобъ развлечь ея печаль,
Ее насильно обручили вы
Съ Парисомъ, и она, прійдя ко мнѣ,
Съ безумнымъ взоромъ, помощи просила,
Чтобъ ей избавиться втораго брака;
Не то убить себя хотѣла въ кельи…
Тогда я далъ, составленнаго мной,
Снотворнаго питья, чтобъ ей придать
Подобіе умершей; между тѣмъ
Къ Ромео я послалъ письмо, чтобъ онъ
Пріѣхалъ въ эту роковую ночь,
Извлечь ее изъ временной могилы,
Когда напитокъ потеряетъ силу.
Братъ Іоаннъ, мной посланный съ письмомъ,
Задержанъ былъ, и въ ночь минувшую
Его мнѣ возвратилъ. Тогда рѣшился,
Въ урочный часъ Джульетты пробужденья,
Извлечь ее изъ родственнаго склепа
И въ кельи у себя на время скрыть,
Пока успѣю извѣстить Ромео.
Когда же я пришелъ сюда, за мигъ
До пробужденья, мертвыми ужь были
И графъ Парисъ и съ нимъ Ромео вѣрный, —
Она проснулась, тщетно я просилъ
Ее уйти и снесть ударъ судьбы.
Вдругъ, шумомъ устрашенный, я ушелъ,
Она жъ, въ отчаяньи, осталась здѣсь…
И, думаю, себя лишила жизни.
Вотъ все, что знаю; — бракъ извѣстенъ нянѣ.
Когда въ несчастьи этомъ я виновенъ,
То жертвую моею дряхлой жизнью, —
Немного раньше моего конца, —
Всей строгости суроваго закона.
Тебя мы знаемъ за святаго мужа. —
Слуга Ромео гдѣ? Что скажетъ онъ?
Я моему синьору вѣсть привезъ,
Что умерла Джульетта, и тогда
Изъ Мантуи онъ поспѣшилъ къ гробницѣ,
Здѣсь отдавая это мнѣ письмо,
Чтобъ рано я вручилъ его отцу,
Грозилъ мнѣ смертью, уходя подъ сводъ,
Когда я не уйду, и я ушелъ.
Подай письмо, увижу что онъ пишетъ.
Гдѣ графа пажъ? онъ стражу звалъ сюда; —
Скажи, что дѣлалъ здѣсь твой господинъ?
Съ цвѣтами онъ пришелъ украсить гробъ
Синьоры; мнѣ жь велѣлъ стоятъ вдали;
Вдругъ кто-то съ факеломъ пришелъ открыть
Гробницу, мой синьоръ свой мечъ извлекъ,
Тогда скорѣй я побѣжалъ за стражей.;
Письмо слова монаха подтверждаетъ:
Любовь ихъ, смерть ея: здѣсь, пишетъ онъ,
Что ядъ у бѣднаго аптекаря
Купилъ; потомъ пришелъ подъ эти своды,
Чтобъ умереть и вмѣстѣ лечь съ Джульеттой…
Сюда, враги, Монтеки! Капулети!
Какой ударъ обрушился на вашу
Взаимную вражду, что даже небо
Любовью ваши радости убило!
А я, потворствуя раздорамъ вашимъ,
Двухъ ближнихъ потерялъ: — для всѣхъ есть кара….
О, братъ Монтеки! руку мнѣ подай:
Будь это дочери моей приданымъ;
Я больше не прошу…
Я жь больше дамъ;
Изъ золота поставлю ей статую;
Пока Вероны имя существуетъ
Не будетъ статуи дороже въ ней,
Какъ неизмѣнной, преданной Джульетты.
Ромео тоже, близь его супруги,
Сооружу. — Вы, жертвы бѣдныя
Взаимной нашей вѣковой вражды!
Печальный миръ приходитъ къ намъ съ зарей,
Отъ горя солнце скроетъ образъ свой!..
Идите сѣтовать вдали отъ свѣта:
Всѣхъ по заслугамъ казнь и милость ждетъ (55)
Плачевнѣй повѣсти не видѣлъ свѣтъ!
Несчастные Ромео и Джульетта!…
ПРИМѢЧАНІЯ.
правитьДѢЙСТВІЕ I.
править1) Въ первой половинѣ этой сцены, у Шекспира, заключается непереводимая игра словъ: coals, colliers, choler, collar, т. e., уголье, угольщикъ; гнѣвъ, желчь; ошейникъ, хомутъ, воротникъ. Далѣе, Самсонъ играетъ словами: heads of the maids — головы дѣвушекъ, и maidenheads — дѣвство, цѣломудріе.
2) Намекъ, что въ XVI вѣкѣ средина улицы предоставлялась для высшихъ классовъ, а ея стороны для простаго народа.
3) Clubs, bills and partizans, — означало собственно призывъ стражи на помощь.
4) То old Free-town, our common judgement-place.
5) Широколиственный придорожникъ употреблялся въ то время, какъ средство противъ кровотеченія.
6) Землетрясеніе, бывшее въ Англіи въ 1880 г.
7) Въ Англіи, въ Шекспировъ вѣкъ, были въ модѣ богатые съ застежками переплеты книгъ, изъ какой-то рыбьей кожи. Пичемъ, Peacham, въ книгѣ своей «The Complet gentleman», даетъ самыя подробныя наставленія, какъ должно обращаться съ книгами.
8) Въ XVI вѣкѣ на балъ являлось вмѣстѣ нѣсколько человѣкъ, подъ предводительствомъ товарища, часто наряженнаго Амуромъ, и обязаннаго произнесть прологъ.
9) «We’ll measure them a measure». Во времена королевы Елисаветы былъ въ употребленіи танецъ, называвшійся measure.
10) Факельщики составляли принадлежность каждой группы масокъ и эта обязанность не считалась унизительною. — Одно мѣсто изъ комедіи нравовъ, написанной Декеромъ и Вебстеромъ, можетъ объяснить, почему Ромео желалъ быть факельщикомъ среди веселаго собранія: «необходимо, чтобы факельщикъ, въ маскарадахъ, былъ хорошо одѣтъ, находился въ избранномъ обществѣ, но не принималъ участія въ забавахъ». Westward Ноё (1607).
11) Игра словъ: soles — подошвы и soul — душа.
12) Игра словъ: bond — узы, долгъ, неволя, и bound — предѣлъ, прыжокъ, порывъ.
13) До введенія ковровъ, полы въ комнатахъ устилались цыновками изъ тростника, соломы или травы.
14) Подобный способъ освѣщенія пиршественныхъ залъ, совершенно классическій, упоминается у Гомера и Лукреція. Въ книгѣ «Shakspeare and his times» говорится, что въ вѣкъ Елисаветы, дворяне, составлявшіе королевскую стражу, — the gentlemen-pensioners, тоже, что у французовъ gentilshommes au bec de corbin, — во время большихъ пиршествъ стояли съ зажженными факелами у столовъ, тогда подсвѣчники не ставились на столы, а только по стѣнамъ висѣли канделабры.
15) Здѣсь игра словъ: done — сдѣланный, оконченный, погибшій, и dun — мрачный, докучливый, запутанный, увязнувшій въ грязи.
16) Игра словъ: lie — лежать и лгать.
17) Съ этой сцены начинается очаровательная роль Меркуціо; въ немъ Шекспиръ хотѣлъ представить свѣтскаго человѣка XVI столѣтія. — Изображеніе царицы Мабъ носитъ на себѣ печать сатиры, отличающей характеръ Меркуціо, который и умираетъ почти съ каламбуромъ на устахъ. — Повѣрье говоритъ, что Мабъ похищала, во время ночи, новорожденныхъ дѣтей, подмѣняя ихъ другими, cm. «Shakspeare and his times» Дрека и «Minstrelsy of the Scottish Border» ВальтеръСкотта. — Агатъ имѣлъ протоводѣйствующую силу отъ ужаленія скорпіоновъ и змѣй; Регинальдъ Скотъ, Reginald Scot, говоря о свойствахъ драгоцѣнныхъ камней, замѣчаетъ, въ своей книгѣ «Discoverie of Witchcraft», что они дѣлали человѣка краснорѣчивымъ, доставляли ему благосклонность государя и проч. — Въ то время славились мечи изъ толедской стали, и назывались толедскими или испанскими. — Спутываніе злымъ духомъ гривы у лошадей тоже было народнымъ повѣрьемъ, оно и донынѣ существуетъ въ Литвѣ.
18) Въ подлинникѣ: the lash of film.
19) Въ подлинникѣ: Potpan.
20) Пирожное изъ орѣховъ, миндаля, фисташекъ, ананасовъ и розоваго сахару, съ небольшимъ количествомъ муки; оно, во время Шекспира, было необходимою принадлежностію десерта.
21) As а rich jewel in an Ethiop’s ear.
22) Это первая встрѣча Ромео и Джульетты: здѣсь начало ихъ любви. Шекспиръ превосходно соединилъ въ нихъ эту galanterie italienne съ истинной любовью. Ихъ языкъ заимствованъ Шекспиромъ у Петрарки и трубадуровъ. И точно, эта грація, эта игра словъ, аллегоріи, намеки, все, что плѣняетъ у Петрарки, все это есть у Шекспира. Эта рѣчь переходитъ часто за предѣлы возможнаго, и старается найти, для выраженія чувствъ, звуки въ небѣ, или въ идеальномъ мірѣ.
23) Намекъ на Адама Белль, Adam Bell, знаменитаго стрѣлка, о немъ есть баллада въ «Reliques of the Ancient English Poetry», by B. Dr. Percy.
24) Намекъ на древнюю балладу «King Cophetua and the beggar maid», сохранившуюся въ упомянутомъ сборникѣ Перси.
25) Въ подлинникѣ: «the ape is dead», т. e., обезьянка мертва. Въ то время слово обезьяна было эпитетомъ, выражавшимъ любезность, нѣжность.
26) And wish his mistress were that kind of fruit, As maids call medlars, when they laugh alone.
ДѢЙСТВІЕ II.
править27) Ромео, говоря о лунѣ, разумѣетъ также и Діану. Чтобы многія выраженія въ драмѣ не показались странными, должно припомнить, что въ XVI вѣкѣ италіянскіе sonetieri и concetti составляли необходимыя украшенія разговора свѣтскихъ людей, особенно съ дамами. Лилли, Lilly, бывшій въ свое время извѣстнѣе Шекспира, написалъ для этого цѣлую книгу, подъ названіемъ «Euphues», которая имѣла силу закона въ высшемъ обществѣ, особенно между молодыми людьми, и они старались располагать періоды своей рѣчи, выраженія, обороты и сравненія, по образцу свѣтскаго романа Лилли. Въ то время разговоръ порядочнаго человѣка, если не былъ украшенъ каламбурами, игрою словъ, двусмысленностями и пр., считался грубымъ и неприличнымъ образованному классу. Шекспиръ еще слишкомъ умѣренно пользовался наставленіями оракула своего времени.
28) Одно неправдоподобіе заключается въ этой драмѣ, — это напитокъ, данный Лоренцомъ Джульеттѣ, который не только усыпляетъ, но даже повергаетъ ее, на опредѣленное время, въ мертвенное состояніе. Но какъ поэтъ заставляетъ насъ убѣдиться, что Лоренцо обладаетъ подобной тайной? Сперва представляетъ его въ саду, гдѣ, собирая травы размышляетъ о чудесномъ свойствѣ ихъ; рѣчь старика полна глубокаго смысла; во всей природѣ онъ видитъ эмблемы нравственнаго міра, и та-же мудрость, которая заставляетъ его углубляться въ таинства природы, научаетъ и познавать человѣческое сердце.
29) Насмѣшка надъ непостоянствомъ Ромео, котораго любовь къ Розалинѣ, была только прихоть, шалость молодости.
30) Въ подлинникѣ эта сцена связана цѣпью каламбуровъ и двусмысленностей. Котъ-Воевода — prince of cats, — насмѣшка Меркуціо надъ Тебальдомъ, этимъ онъ намекаетъ на на имя Tybert или Tybald, данное одному коту въ повѣсти «Reynardj the Fox», переведенной съ Французскаго Какстономъ. — Безсмертное passado, punto reverso, выраженія Фехтовальнаго искусства. — Pardonnez-moi было общеупотребительное выраженіе между военными того времени, когда point d’honneur было слишкомъ щекотливо. — Двусмысленности и игра словъ въ этой сценѣ заключаются въ слѣдующихъ словахъ: bench, form; Romeo, roe; slip; courtesy; pink; single sole, solely singular; single-soled; singular for the singleness; little, litter; good day, good den; skains mates; Romeo, rosemary, R и прочая; что до буквы R, то въ средніе вѣка она называлась собачьей буквой. Эразмъ, чтобы объяснить эту canina facundia, говоритъ: «R litter а quae in Rixando prima est, canina vocatur».
31) Въ то время на башмакахъ носили розетки изъ лентъ.
32) Въ подлинникѣ: «wild-goose», дикій гусь, этимъ именемъ называли также въ Англіи особый родъ скаковыхъ лошадей.
33) Въ обычаѣ вѣка было, чтобы слуга носилъ вѣеръ, они дѣлались изъ розоваго дерева и были довольно объемисты.
34) Въ подлинникѣ: So ho! восклицаніе, употреблявшееся на охотѣ, когда выгоняли зайца.
35) Припѣвъ старинной пѣсни.
ДѢЙСТВІЕ III.
править36) Alla stoccata — терминъ Фехтовальнаго искуства.
37) Въ показаніи Бенволіо есть частица неправды, что въ извѣстной степени оправдываетъ извѣтъ синьоры Капулети. Тебальдъ искалъ ссоры съ Ромео; Меркуціо, самъ назвался а бой. Докторъ Джонсонъ замѣчаетъ, что Шекспиръ, вѣроятно, хотѣлъ этимъ показать, что и благородный характеръ, участвуя во враждѣ партій, склоненъ къ пристрастію.
38) У Джульетты здѣсь игра въ словѣ I, которое значило я и да:
39) . . . . . . . .And what says
Му conceal’d lady to our cancell’d love?
40) These times of woe afford no time to woo.
41) Народное повѣрье. Далѣе въ этой сценѣ Джульетта весьма искусно прикрываетъ свою истинную страсть въ разговорѣ съ матерью.
ДѢЙСТВІЕ IV.
править43) Корень мандрагоры былъ извѣстенъ своими волшебными свойствами древнимъ народамъ, даже Іудеямъ. Повѣрье о немъ перешло въ средніе вѣка, что при извлеченіи его изъ земли, онъ издаетъ неестественные вопли, отъ которыхъ умирали всѣ тѣ, кто слышалъ ихъ. Чтобы избѣжать этого, употребляли слѣдующую уловку: отрывали землю вокругъ корня мандрагоры, привязывая къ стволу одинъ конецъ веревки, а другой конецъ къ собакѣ, и заткнувъ себѣ уши, кликами ее къ себѣ, которая, бросившись на зовъ, вырывала корень и падала мертвою отъ раздавшагося вопля мандрагоры.
43) Игра словъ: log — полѣно, чурбанъ; logger-head — деревянная голова, болванъ.
44) Въ книгѣ «Shakspeare and his times» упоминается, что этотъ обычай выражилъ уваженіе къ умершимъ въ дѣвствѣ и сохранившимъ чистоту нравовъ.
45) Радость сердца, — Heart’s ease; ноетъ мое сердце, — Му heart is full of woe, начальныя слова народныхъ пѣсенъ. Далѣе Піетро поетъ изъ пѣсни Ричарда Эдвардса, извѣстной подъ названіемъ А song of Lute in Musicke, и помѣщенной въ книгѣ «Paradise of Daintie Devises». — Въ разговорѣ съ музыкантами онъ играетъ названіями нѣкоторыхъ народныхъ пѣсенъ и словами, какъ напримѣръ: dump — означало прежде — особый танецъ и печаль.
46) Въ подлинникѣ — Rebeck — названіе въ старину трехструнной скрипки.
47) James Sound-post.
ДѢЙСТВІЕ V.
править48) Въ средніе вѣка, и даже въ XVI вѣкѣ, профессія аптекаря болѣе приближалась къ первоначальному смыслу греческаго слова αποδεκη; онъ въ тоже время былъ химикъ, ботаникъ, дистилаторъ и кондиторъ; продавалъ мази, духи, косметическія принадлежности, лѣкарства и всякаго рода цѣлебныя снадобья. Это было время, когда естественныя науки еще внушали какое-то суевѣрное уваженіе и были близки къ алхиміи. Сцена съ аптекаремъ Англичанами считается образцовою.
49) Монахи францисканскаго ордена отправлялись въ путь всегда вдвоемъ, чтобы наблюдать за поступками другъ друга.
50) Въ изданіи 1597 г. у Шекспира это мѣсто было написано имъ иначе:
Sweet flower, with flowers thy bridal-bed I strew:
О woe, thy canopy is dust an.d stones,
Which with sweet water nightly I will dew
Or wanting that, with tears distill’d by moans:
The obsequies that I for thee will keep,
Nightly shall be, to strew thy grave and weep.
«Милый цвѣтокъ, цвѣтами усыпаю твою брачную постель: О горе, твой балдахинъ изъ праха и камней, ихъ по ночамъ я буду орошать душистою водой, а за не достаткомъ ея, слезами, очищенными стенаніемъ. Мои ночные поминки по тебѣ будутъ состоять — въ украшеніи твоей могилы и въ слезахъ!»
51) Парисъ упрекаетъ Ромео, что онъ пришелъ осквернить гробницы, подразумѣвая заклинаніе и волшебство, чему тогда вѣрили.
52) …а lantern, slaughter’d youth". Слово lantern — фонарь, по мнѣнію комментаторовъ, есть архитектурное выраженіе, означающее залу, имѣющую окна со всѣхъ сторонъ. Далѣе чрезъ одинъ стихъ, выраженіе feasting presence, принадлежащее къ прекраснымъ выраженіямъ Шекспировской поэзіи, но непереводимое.
53) Валтасаръ внѣ себя отъ страха, не помнитъ, видѣлъ ли онъ наяву происходившее между Ромео и Парисомъ, или это снилось ему. Нѣчто въ этомъ родѣ есть и у Гомера въ восьмой пѣсни Иліады.
54) This dagger hath mista’en, — for, lo! his house
Is empty on the back of Montague…
T. e. «кинжалъ ошибся, вотъ, его жилище пусто на спинѣ Монтеки…»
Въ то время каждый джентльменъ имѣлъ при своемъ нарядѣ кинжалъ и шпагу; первый, богато украшенный, всегда носили на спинѣ. См. Shakspeare and his times.
55) Въ подлинникѣ:
Some shall be pardon’d, and some punished.
Этотъ стихъ взятъ Шекспиромъ изъ повѣсти Артура Брука (комментаторы пишутъ Brooke и Broke) откуда, быть можетъ, онъ заимствовалъ основу своей драмы. Тамъ сказано, что кормилица, за сокрытіе брака Джульетты, была изгнана; слуга Ромео освобожденъ за точное исполненіе приказаній своего господина; аптекарь былъ подвернутъ пыткѣ и повѣшенъ; а монахъ Лоренцо, съ позволенія принца, удалился въ уединенное мѣсто, близъ Вероны, гдѣ провелъ остатокъ своей жизни въ молитвѣ и покаяніи.
Послѣдняя сцена этой драмы была передѣлана для театра Гаррикомъ: желая произвесть болѣе Эффекта, онъ придерживался повѣтствованія о «Ромео и Джульеттѣ» Луиджи да Порто.
Англійскіе критики затрудняются въ точномъ опредѣленіи времени, когда написана Шекспиромъ Ромео и Джульетта, нѣкоторые соображая разныя происшествія, упоминаемыя въ драмѣ, напримѣръ землетрясеніе 1580 г. бывшее въ Англіи, также, упоминаемый въ драмѣ, возрастъ Джульетты, полагаютъ что первый очеркъ былъ написанъ Шекспиромъ 1591 г., напечатанный потомъ въ 1597 г., подъ слѣдующимъ названіемъ: «An excellent conceited Tragédie of Romeo and Juliet. As it hath been often (with great applause) plaid publiquely, by right honourable the L. of Hunsdon his Seruants». Но изданіе, пополненное и исправленное Шекспиромъ, въ какомъ видѣ эта драма дошла до насъ, напечатало въ 1599 г. съ слѣдующимъ заглавіемъ: «The most excellent and lamentable Tragédie, of Romeo and Juliet. Newly corrected, augmented, and amended: As it hath bene sundry times publiquely acted, by the right Honourable the Lord Chamberlaine his Semants.» Оба эти изданія теперь необыкновенно рѣдки.