ДѢЙСТВУЮЩІЕ
правитьЭскалусъ, герцогъ Вероны.
Парисъ, молодой дворянинъ, родственникъ Герцога.
Монтегю, Капулетъ, главы двухъ враждебныхъ домовъ.
Дядя Капулета.
Ромео, сынъ Монтегю.
Меркуціо, родственникъ Герцога и другъ Ромео.
Бенволіо, племянникъ Монтегю и другъ Ромео.
Тибальтъ, племянинкъ лэди Капулетъ.
Братъ Лоренцо, монахъ Францисканскаго ордена.
Братъ Іоаннъ, монахъ того же ордена. Бальтазаръ, слуга Ромео.
Самсонъ, Грегори, служители Капулета.
Питеръ, еще служитель Капулета.
Абрамъ, служитель Монтегю.
Аптекарь.
Музыканты.
Хоръ.
Пажъ Париса.
Лэди Монтегю, жена Монтегю.
Лэди Капулетъ, жена Капулета.
Джульетта, дочь Капулета.
Кормилица Джульетты.
Въ прекрасной Веронѣ, куда мы переносимъ нашу сцену, старая вражда двухъ равно знаменитыхъ домовъ возбуждаетъ новыя смуты, и руки гражданъ обагряются кровью гражданъ. Роковыя нѣдра двухъ этихъ враговъ дали жизнь четѣ злополучныхъ любовниковъ, жалостная гибель и смерть которыхъ свела наконецъ въ могилу и вражду родителей. Ихъ-то горестная, обреченная смерти любовь и ничѣмъ не укротимая лютость родителей, которую могла покончить только гибель дѣтей, — и займутъ теперь часа на два нашу сцену; удостоите насъ благосклоннаго вниманія — мы, игрой нашей, постараемся поправить все недостаточное.
ДѢЙСТВІЕ I.
правитьСЦЕНА 1.
правитьСАМС. Клянусь честью, Грегори, не станемъ мы таскать уголья[1].
ГРЕГ. Зачѣмъ же; вѣдь мы не угольщики.
САМС. Разумѣю, придемъ въ ярость — живо выхватимъ мечи.
ГРЕГ. Выхвати лучше, пока живъ, шею изъ ярма[2].
САМС. Расшевелятъ — я удивительно скоръ на удары.
ГРЕГ. Да расшевеливаешься-то ты на нихъ совсѣмъ не скоро.
САМС. Собака дома Монтегю всегда расшевелитъ меня.
ГРЕГ. Расшевелиться — придти, значитъ, въ движеніе; быть храбрымъ — значитъ стоятъ твердо; и потому расшевелятъ тебя — ты убѣжишь.
САМС. Собака этого дома заставитъ меня стоять твердо; прижмусь къ стѣнѣ передъ каждымъ мущиной, каждой дѣвкой дома Монтегю.
ГРЕГ. И покажешь тѣмъ, что сама ты слабость; вѣдь къ стѣнѣ-то жмутся только слабѣйшіе.
САМС. Правда; потому-то женщины, какъ сосуды скудельные, всегда и припираются къ стѣнѣ; потому-то мущинъ Монтегю я и оттѣсню отъ стѣны и припру къ ней дѣвъ его.
ГРЕГ. Да вѣдь распря только между нашими господами и нами, ихъ служителями.
САМС. Все равно-буду извергомъ; покончивъ съ мущинами, примусь свирѣпствовать и съ дѣвами — не пощажу и ихъ.
ГРЕГ. Дѣвъ-то?
САМС. Дѣвъ, или дѣвственностей[3]; понимай тамъ, какъ хочешь.
ГРЕГ. Понимай, кто почувствуетъ.
САМС. Чувствовать имъ меня, пока не лишусь возможности стоять; а вѣдь извѣстно — не плохой я кусъ мяса.
ГРЕГ. Хорошо еще, что не рыбы, будь ты ею — былъ бы вяленой плотицей. — Обнажай же свое орудіе; идутъ сторонники Монтегю.
САМС. Обнажилъ; задирай — я обороняю твой тылъ.
ГРЕГ. Какъ? обратишь тылъ и дашь тягу?
САМС. Не бойся.
ГРЕГ. Тебя? полно.
САМС. Пусть право будетъ на нашей сторонѣ; пусть они начнутъ.
ГРЕГ. Проходя мимо, я грозно нахмурюсь — принимай они это какъ хотятъ.
САМС. Какъ посмѣютъ. Я покажу имъ кукишь; позоръ имъ, если стерпятъ это.
АБРА. Вы это, синьоръ, кукишь кажете?
САМС. Кажу, синьоръ.
АБРА. Вы это, синьоръ, намъ кукишь кажете?
САМС. (Тихо Грегори). Скажу — да, будетъ право на нашей сторонѣ?
ГРЕГ. Нѣтъ.
САМС. Нѣтъ, синьоръ, не вамъ кажу я кукишь, синьоръ; я такъ кажу кукишь, синьоръ.
ГРЕГ. Вы ищете ссоры, синьоръ?
АБРА. Ссоры, синьоръ? нисколько, синьоръ.
САМС. А ищете, синьоръ — я къ вашимъ услугамъ. Я служу такому же хорошему господину, какъ и вы.
АБРА. Но не лучшему.
САМС. Прекрасно, синьоръ.
ГРЕГ. Скажи, лучшему; сюда идетъ одинъ изъ родственниковъ нашего господина.
САМС. Лучшему, синьоръ.
АБРА. Врешь.
САМС. Обнажайте жь, если мужи. — Не забудь, Грегори, убійственнаго твоего удара. (Сражаются).
БЕНВ. Перестаньте, глупцы! (Выбивая своимъ мечемъ мечи изъ рукъ ихъ) мечи въ ножны; вы не знаете что дѣлаете.
ТИБА. Какъ! и ты съ мечемъ на голо посреди бездушной этой сволочи? (Обнажая мечъ) Обернись, Бенволіо; взгляни на смерть свою.
БЕНВ. Я хлопочу о мирѣ; вложи свой мечъ, или помоги имъ разнять этихъ безумцевъ.
ТИБА. Обнажилъ мечъ, и толкуешь о мирѣ? Ненавижу я это слово, какъ адъ, какъ всѣхъ Монтегю, и тебя. Защищайся, трусъ. (Сражаются.)
1 гра. Палокъ, дубья, копій! бей, бей ихъ! валяй Капулетовъ! валяй и Монтегю!
КАПУ. Что за шумъ тутъ? Подать мнѣ мой длинный мечъ!
Л. КАП. Костыль, костыль ему! — На что мечъ тебѣ?
КАПУ. Мой мечъ, говорю я!
Вотъ и старый Монтегю вышелъ, и машетъ, въ насмѣшку мнѣ, мечемъ своимъ.
МОНТ. Подлый Капулетъ! — Не удерживай; пусти.
Л. МОН. Не сдѣлаешь и шага ко врагу.
ГЕРЦ. Мятежные подданные, враги мира, сквернители запятнаннаго кровью согражданъ оружія! — Не слушаютъ! — Эй, вы! люди, звѣри, заливающіе пламя своей гибельной ярости багряными потоками изъ своихъ же собственныхъ жилъ, подъ страхомъ пытки бросьте изъ кровавыхъ рукъ злокозненное ваше оружіе на земь и выслушайте приговоръ вашего негодующаго властителя. — Три усобицы, поднятыя, изъ-за гнѣвнаго слова[4], тобой, старый Капулетъ, и тобой, Монтегю, трижды нарушали уже миръ нашихъ улицъ, заставляли и престарѣлыхъ гражданъ Вероны, сбросивъ приличествующее имъ достоинство, хвататься за старые бердыши, руками такъ же старыми, коснѣвшими въ мирѣ, чтобъ укротить закоснѣлую вражду вашу. Возмутите еще разъ наши улицы — поплатитесь жизнью за нарушеніе мира. За симъ, всѣ остальные — по домамъ! Ты, Капулетъ, пойдешь со мной, а ты, Монтегю, явишься въ полдень, для выслушанія нашей дальнѣйшей воли по этому дѣлу, въ старый замокъ — обычное мѣсто суда нашего. — Еще разъ, подъ опасеніемъ смертной казни, разойдитесь всѣ. (Уходитъ со свитой, а за нимъ Капулетъ, Лэди Капулетъ, Тибальтъ, Граждане и Служители.)
МОНТ. Кто снова раздулъ вражду эту? Ты, племянникъ, былъ при началѣ?
БЕНВ. Служители вашего врага и ваши, когда я подошелъ, дрались уже. Чтобъ разнять ихъ, я обнажилъ мечъ; въ ту же самую минуту подлетѣлъ и бѣшеный Тибальтъ, съ мечемъ также обнаженнымъ; вызывая меня, онъ кружилъ имъ надъ головой своей, разсѣкалъ имъ неуязвимый воздухъ, который отвѣчалъ ему презрительнымъ свистомъ. Между тѣмъ какъ мы мѣнялись съ нимъ ударами, число сражающихся съ той и съ другой стороны все росло, пока не явился герцогъ и не разогналъ враждующихъ.
Л. МОН. Гдѣ же Ромео? видѣлъ ты его нынче? Какъ я рада, что его не было въ этой схваткѣ.
БЕНВ. За часъ передъ тѣмъ какъ лучезарное солнце выглянуло въ златое окно востока, душевное волненіе выгнало меня за городъ, и тамъ, подъ сѣнью сикоморовъ, ростущихъ на западной сторонѣ его, увидалъ я вашего сына гуляющимъ въ эту раннюю пору. Я пошолъ было къ нему; но онъ, завидѣвъ меня, скрылся въ чащѣ. Судя о его расположеніи духа по моему, въ которомъ, тяготясь уже и самимъ собой, чѣмъ болѣе тебя ищутъ, тѣмъ болѣе желаешь чтобъ не нашли — я послѣдовалъ, не преслѣдуя его настроенія, своему собственному, и съ радостью уклонился отъ того, кому такъ хотѣлось скрыться отъ меня.
МОНТ. Не одно уже утро видятъ какъ онъ увеличиваетъ тамъ холодную утреннюю росу слезами, подбавляетъ облака къ облакамъ глубокими вздохами; но только что все-оживляющее солнце начнетъ, на отдаленнѣйшемъ востокѣ, отдергивать сумрачный пологъ ложа Авроры, мой грустный сынъ бѣжитъ отъ свѣта домой, запирается въ своей комнатѣ, заставляетъ окна, изгоняетъ отрадное сіянье дня и окружаетъ себя искусственной ночью. Бѣдами, гибелью разрѣшится это настроеніе — не удастся намъ добрымъ совѣтомъ уничтожить причину его.
БЕНВ. А причину вы, благородный дядя, знаете?
МОНТ. Не знаю, не могу и отъ него узнать.
БЕНВ. Да отъ него-то вы какъ нибудь добивались?
МОНТ. И самъ, и черезъ друзей; но онъ, самъ повѣренный своихъ страстей, такъ — не скажу вѣренъ себѣ — но такъ скрытенъ, замкнутъ въ самомъ себѣ, такъ далекъ отъ всякой готовности открыться, какъ почка, подточенная завистливымъ червемъ прежде, чѣмъ успѣла развернуть благоухавшіе лепестки для воздуха или посвятить красу свою солнцу. Знай мы причину его грусти — мы такъ же старались бы и уврачевать, какъ теперь стараемся узнать.
БЕНВ. Вотъ, онъ идетъ сюда; оставьте насъ однихъ; не оттолкнетъ онъ меня съ разу — я узнаю что тяготитъ его.
МОНТ. Желалъ бы, чтобъ тебѣ посчастливилось выслушать настоящую исповѣдь. — Идемъ, жена, идемъ. (Уходитъ съ ней.)
БЕНВ. Добраго утра, братъ.
РОМЕ. Неужели день такъ юнъ еще?
БЕНВ. Девять только что пробило.
РОМЕ. Ахъ, какъ безконечны часы горя! — Вѣдь это мой отецъ сейчасъ ушелъ отсюда?
БЕНВ. Онъ. — Какое жь горе удлиняетъ часы Ромео?
РОМЕ. Неимѣнье того, имѣнье чего сокращаетъ ихъ.
БЕНВ. Въ любви?
РОМЕ. Безъ —
БЕНВ. Безъ любви?
РОМЕ. Безъ ея благосклонности тамъ, гдѣ любишь.
БЕНВ. Какая жалость, что любовь, на видъ такъ нѣжная, на дѣлѣ такъ жестока, такъ сурова!
РОМЕ. Какая жалость, что любовь, съ глазами постоянно завязанными, и безъ глазъ находитъ пути къ тому, чего хочетъ! — Гдѣ мы нынче обѣдаемъ? — О, Боже! — Что за драка была тутъ? Не разсказывай впрочемъ — я все слышалъ. Много можно сдѣлать здѣсь враждой, но любовью еще больше. — Чтожь, о враждующая любовь! о любящая ненависть! о нѣчто, созданное изъ ничего! о тягостное легкомысліе! важная суетность! безобразный хаосъ на видъ прелестныхъ формъ! свинцовый пухъ, свѣтлый дымъ, холодный огонь, больное здоровье! постоянно бодрствующій сонъ, все что не то, что есть! — Эту любовь чувствую и я, никакой въ этомъ любви не ощущающій. Чтожь ты не смѣешься?
БЕНВ. Готовъ скорѣе плакать.
РОМЕ. Добрая душа, о чемъ же?
БЕНВ. О томъ, что твоя добрая душа такъ удручена.
РОМЕ. Это вѣчная ошибка любви, Бенволіо. И собственныя мои скорби сильно гнетутъ грудь мою, а ты хочешь усилить гнетъ ихъ еще своею; любовь, которую ты сейчасъ высказалъ, прибавляетъ еще скорбь къ преизбытку моихъ собственныхъ. Любовь — чадъ, порождаемый дымомъ вздоховъ; вздутая[5] — огонь, сверкающій въ глазахъ любящихъ; удрученная — море, питаемое ихъ слезами. Что же она еще? разумнѣйшее безуміе, противная желчь и конфектная сладость. Прощай, любезный братъ.
БЕНВ. Постой, я пойду съ тобой; оставишь такъ — ты оскорбишь меня.
РОМЕ. Полно! я потерялъ себя; я не здѣсь — передъ тобой не Ромео, онъ гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ.
БЕНВ. Скажи, не шутя, въ кого влюбленъ ты?
РОМЕ. Стеная стало-быть?
БЕНВ. И не стеная, а безъ шутокъ — въ кого?
РОМЕ. Потребуй отъ больнаго, чтобъ, не шутя, онъ сдѣлалъ завѣщанье — не легка будетъ эта рѣчь для того, кому и безъ того такъ тяжело. Не шутя, любезный братъ, влюбленъ я въ женщину.
БЕНВ. Стало я почти попалъ въ цѣль, предположивъ что ты влюбленъ?
РОМЕ. Ты отличный стрѣлокъ! — И какъ прекрасна та, которую люблю.
БЕНВ. Чѣмъ прекраснѣе цѣль, тѣмъ труднѣе промахнуться.
РОМЕ. Но тутъ ты промахнулся; стрѣлой Купидона не попадешь въ нее. У ней умъ Діаны; облеченная въ крѣпчайшую броню цѣломудрія, она не боится слабаго, дѣтскаго лука любви. Не допускаетъ осады любовными увѣреніями, не терпитъ нападеній страстными взглядами, не подставляетъ подола даже и святыхъ соблазняющему золоту. Она такъ богата красотой; бѣдна только тѣмъ, что когда умретъ — вмѣстѣ съ красотой умретъ и ея богатство.
БЕНВ. Такъ она дала обѣтъ вѣчнаго цѣломудрія?
РОМЕ. Дала, и храненье его — страшнѣйшій разоръ, потому что красота, заморенная ея суровостью, лишитъ красоту всякаго потомства. Она слишкомъ прекрасна, слишкомъ умна, слишкомъ умно прекрасна, чтобъ не добиться вѣчнаго блаженства тѣмъ, что приводитъ меня въ отчаяніе; она поклялась никогда не любить, и отъ этого обѣта я живой мертвецъ, живущій для того, чтобъ повѣдать это.
БЕНВ. Послушайся жь меня: забудь думать о ней.
РОМЕ. О, научижь какъ мнѣ совсѣмъ не думать.
БЕНВ. Дай полную волю глазамъ. Обрати ихъ на другихъ красавицъ.
РОМЕ. Да это еще болѣе заставитъ меня думать о ея совершенствахъ. Счастливыя маски, лобызающія чело прекрасныхъ[6], самой чернотой своей заставляютъ предполагать что кроютъ подъ собой красоту. Ослѣпшій никогда не забудетъ безцѣннаго сокровища — утраченнаго зрѣнія. Покажи мнѣ женщину, превосходящую красотой всѣхъ другихъ, и ея красота будетъ только напоминовеніемъ о превосходящей и эту превосходящую всѣхъ. Прощай; не научить тебѣ меня забвенію.
БЕНВ. Я заплачу тебѣ за этотъ урокъ, или умру должникомъ.
СЦЕНА 2.
правитьКАПУ. И Монтегю связанъ такъ же, какъ я, и подъ опасеніемъ той же кары; а въ такихъ преклонныхъ лѣтахъ, какъ наши, но трудно, кажется, жить въ мирѣ.
ПАРИ. Вы оба пользуетесь большимъ уваженіемъ, и право, жаль, что враждовали такъ долго. Что же однакожь скажете вы на мое предложеніе, синьоръ?
КАПУ. Тоже, что и прежде. Дочь моя новичекъ еще въ этомъ мірѣ, не видала еще и четырнадцати годичныхъ перемѣнъ; дайте поблекнуть красѣ хоть еще двухъ роскошныхъ лѣтъ, чтобъ мы могли предположить, что она созрѣла для брака.
ПАРИ. И моложе ея дѣлались счастливыми матерями.
КАПУ. Раннія эти матери рано и увядаютъ. Земля поглотила всѣ мои надежды, за исключеніемъ ея, такъ много обѣщающей наслѣдницы моихъ земель. Но ты, любезный Парисъ, ты все-таки ухаживай за ней, старайся пріобрѣсти ея сердце — моя воля только часть ея согласія; понравишься — ея свободный выборъ дастъ тебѣ и мое. Нынче вечеромъ у меня обычное празднество, на которое пригласилъ много любезныхъ мнѣ гостей, и ты, любезнѣйшій изъ всѣхъ, увеличишь число ихъ. Въ эту ночь ты увидишь въ моемъ бѣдномъ домѣ не мало попирающихъ землю звѣздъ, отъ которыхъ и сумрачное небо дѣлается свѣтлымъ. Восторгъ, какой ощущаетъ полная жизни юность, когда разряженный апрѣль спѣшитъ по стопамъ хромающей зимы, — такой именно восторгъ ощутишь и ты въ эту ночь въ моемъ домѣ посреди юныхъ женственныхъ распуколекъ; послушай, посмотри всѣхъ, и избери достойнѣйшую. Одной изъ нихъ, не по совершенствамъ, а по счету, будетъ и моя дочь. Идемъ со мной. — (Служителю, подавая ему бумагу) А ты, обѣгай всю прекрасную Верону отыщи всѣхъ, имена которыхъ тутъ написаны, и скажи имъ, что мой домъ и мой привѣтъ ждутъ ихъ. (Уходитъ съ Парисомъ.)
СЛУЖ. Отыщи всѣхъ, имена которыхъ тутъ написаны. Да вѣдь писано что башмачникъ долженъ знать свои ножницы, портной свою колодку, рыбакъ свои кисти, живописецъ свои сѣти; а меня вотъ посылаютъ отыскивать тѣхъ, чьи имена тутъ написаніи, тогда какъ я никогда не доберусь какія имена написалъ тутъ писавшій. Обращусь къ ученымъ, — да вотъ кстати.
БЕНВ. Полно! огонь подавляется пыломъ другаго; страданіе уменьшается другимъ страданіемъ; закружился — кружись въ другую сторону; горе врачуется горемъ; подвергни взоръ свой какой нибудь новой заразѣ, и жгучій ядъ старой замретъ.
РОМЕ. Твой подорожникъ отличное для этого средство[7].
БЕНВ. Для чего же — для этого?
РОМЕ. Для твоей сломанной ноги.
БЕНВ. Съума ты сошолъ?
РОМЕ. Не сошолъ, а связанъ крѣпче всякаго сумасшедшаго; заключенъ въ тюрьму, лишенъ пищи, бичуемъ, мучимъ, и — добраго вечера, любезный.
СЛУЖ. Того жь и вамъ. — Скажите, синьоръ, можете вы читать?
РОМЕ. Мою собственную судьбу въ моемъ несчастіи могу.
СЛУЖ. Ну, этому вы, можетъ быть, научились и безъ книгъ; нѣтъ, вы скажите мнѣ можете прочесть все что бы ни увидали?
РОМЕ. Если знаю буквы и языкъ.
СЛУЖ. Вотъ это честно сказано. Желаю вамъ всякаго счастія. (Хочетъ уйдти.)
РОМЕ. Постой; прочту. (Читаетъ) «Синьоръ Мартино съ супругой и дочерьми; графъ Ансельмъ съ его прекрасными сестрами; синьора вдова Витрувіо; синьоръ Плаценціо съ его милыми племянницами; Меркуціо и его братъ Валентинъ; мой дядя Капулетъ съ женой и дочерьми; моя прекрасная племянница Розалина; Ливія; синьоръ Валенціо и его двоюродный братъ Тибальтъ; Люціо и рѣзвая Елена». — Прекраснѣйшее общество; куда же это оно приглашается?
СЛУЖ. На верхъ.
РОМЕ. Куда?
СЛУЖ. Къ намъ въ домъ, на ужинъ.
РОМЕ. Въ чей же домъ?
СЛУЖ. Моего господина.
РОМЕ. Такъ; о немъ-то прежде всего и слѣдовало мнѣ спросить тебя.
СЛУЖ. Скажу и безъ опросовъ. Мой господинъ — богатый, знатный Капулетъ; и если вы не изъ рода Монтегю — милости просимъ выкушать стопку вина. Желаю вамъ всякаго счастія. (Уходитъ.)
БЕНВ. На этомъ старинномъ празднествѣ Капулетовъ ужинаетъ, со всѣми дивными красавицами Вероны, и прекрасная Розалина, предметъ твоей любви. Пойдемъ туда; сравни ее безпристрастнымъ взоромъ съ тѣми, которыхъ укажу, и ты убѣдится, что твой лебедь — ворона.
РОМЕ. Поддержитъ такую ложь святая вѣра глазъ моихъ — да обратятся слезы въ огни, и свѣтлые эти отступники, такъ часто, не утопая, утопавшіе въ нихъ, да сожгутся ими, какъ лжецы. Есть женщина прекраснѣе моей возлюбленной! никогда, съ самого начала свѣта, не видало еще всевидящее солнце ей подобной.
БЕНВ. Полно! ты видѣлъ ее прекрасной, никого подлѣ нея не видѣвъ, взвѣшивая ее съ ней же самой и въ томъ и въ другомъ глазѣ; взвѣсь въ этихъ кристальныхъ чашахъ любовь свою съ какой-нибудь другой дѣвой, на которую укажу тебѣ на этомъ празднествѣ, и та, которая кажется теперь превосходящей всѣхъ, покажется едва-едва сносной.
РОМЕ. Пойду, но не для того, чтобъ это показалось, а для того, чтобъ насладиться торжествомъ ея. (Уходитъ.)
СЦЕНА 3.
правитьЛ. КАП. Гдѣ же дочь, кормилица? позови ее ко мнѣ.
КОРМ. Звала, клянусь моей дѣвственностью — двѣнадцати-лѣтней. — Овечка! стрекозка! — Ахъ, Боже ты мой! — куда же это она запропастилась? — Джульетта!
ДЖУЛ. Что такое? кто зоветъ меня?
КОРМ. Твоя мать.
ДЖУЛ. Я здѣсь, матушка, что тебѣ угодно?
Л. КАП. А вотъ что. — Кормилица, оставь насъ на минутку; намъ надо поговорить наединѣ. — Или, нѣтъ, останься; я одумалась — ты не будешь лишней въ нашемъ разговорѣ. Ты знаешь, дочь моя въ прекраснѣйшемъ возрастѣ.
КОРМ. Сколько ей лѣтъ могу сказать вамъ часъ въ часъ.
Л. КАП. Ей нѣтъ еще четырнадцати.
КОРМ. Закладую четырнадцать изъ моихъ зубовъ — а у меня, какъ ни прискорбно, а надо признаться, ихъ только четыре, — ей нѣтъ еще четырнадцати. Сколько остается до перваго августа?
Л. КАП. Слишкомъ четырнадцать дней.
КОРМ. Слишкомъ или ровно — все это равно; въ ночь на первое августа ей будетъ ровно четырнадцать. Сусанна и она — успокой Господь всѣ христіанскія души — были бы однихъ лѣтъ. — Но Сусанну Господь взялъ къ себѣ; слишкомъ была она хороша для меня. Да, въ ночь на первое августа, какъ я сказала, ей будетъ четырнадцать; непремѣнно будетъ; я отлично все помню. Землетрясенію вѣдь одиннадцать уже лѣтъ, а она отнята отъ груди — никогда не забуду я этого, — изъ всѣхъ дней года именно въ этотъ самый; намазала это я соски полынью, да и сижу съ ней на солнышкѣ у стѣны голубятни. Синьоръ и вы были тогда въ Мантуѣ. — Славная у меня память, — вотъ, какъ я сказала, отвѣдала глупышка полыни, увидала что горько, и надулась, и отвернулась отъ груди. А тутъ и закачалась голубятня; я, разумѣется, давай Богъ ноги. А этому одиннадцать ужь лѣтъ; а она становилась ужь на ножки; что я — бѣгала ужь туда и сюда, потому что за день передъ тѣмъ разшибла даже себѣ головку. Мой еще мужъ — успокой Господь его душу! шутникъ онъ былъ у меня, — и поднялъ ее. «Вотъ», сказалъ онъ, «вздумала падать на личико; поумнѣешь — будешь падать только на спинку; такъ вѣдь, Джуля?» и чтожь? клянусь Богомъ, глупышка тотчасъ же перестала кричать и сказала: «такъ». Вотъ и шутка вѣдь, а сбывается. Живи я тысячу лѣтъ — никогда не забуду этого: «такъ вѣдь, Джуля?» спросилъ онъ, а глупышка и перестала плакать и сказала — «такъ».
Л. КАП. Довольно объ этомъ. Прошу, кончи.
КОРМ. Слушаю, синьора. И все-таки не могу удержаться отъ смѣха какъ вспомню, что она тотчасъ же перестала кричать и сказала — «такъ». — А вѣдь шишка-то у нея вскочила на лбу, право, не меньше куринаго яйца, больно убилась; и сильно кричала. «Вотъ», сказалъ мой мужъ, «вздумала падать на личико; подростешь — будешь падать только на спинку; такъ вѣдь, Джуля?» а она и угомонилась, и сказала — «такъ».
Л. КАП. Ну и ты, прошу, угомонись.
КОРМ. Успокойтесь, кончила. Пошли тебѣ Богъ всякаго счастія; ты была прекраснѣйшая изъ всѣхъ вскормленныхъ мною малютокъ. Вотъ, еслибъ привелось мнѣ попировать на твоей свадьбѣ — исполнились бы всѣ мои желанія.
Л. КАП. Именно объ этомъ-то и хочу я поговорить съ ней. Скажи, Джульетта, что ты думаешь о замужствѣ?
ДЖУЛ. Это такая честь, какой мнѣ и во снѣ не грезилось.
КОРМ. Именно честь! не будь я твоей единственной кормилицей — я сказала бы, что, вмѣстѣ съ молокомъ, ты всосала и мудрость.
Л. КАП. Прекрасно, подумай же о немъ теперь; сколько у насъ въ Веронѣ гораздо юнѣйшихъ тебя ужь матери. Я сама была твоей матерью, не имѣя еще лѣтъ твоего дѣвства. Коротко — доблестный Парисъ ищетъ твоей руки.
КОРМ. Это человѣкъ, мое сокровище! человѣкъ, какого и въ цѣломъ мірѣ точно изъ воску вылитъ.
Л. КАП. Другаго подобнаго цвѣтка не имѣетъ лѣто Вероны.
КОРМ. Цвѣтокъ; настоящій цвѣтокъ.
Л. КАП. Что же скажешь ты на это? можешь полюбить его? Нынче ночью ты увидишь его на нашемъ праздникѣ. Прочти всю книгу лица юнаго Париса, замѣть прелесть, начертанную въ ней рукой красоты. Разбери каждую отдѣльную черту, и посмотри какъ всѣ онѣ согласуются, а тому, что окажется въ этой прекрасной книгѣ темнымъ, поищи объясненія на поляхъ его глазъ[8]. Этой драгоцѣнной книгѣ любви, этому несвязанному еще любовнику, для полнаго совершенства, недостаетъ только переплета. Рыба живетъ въ глубинѣ водъ; и внѣшняя красота еще драгоцѣннѣе, когда прикрываетъ внутреннюю. Книга, золотыя застежки которой замыкаютъ золотое содержаніе, пріобрѣтаетъ особенное уваженіе. И ты, соединившись съ нимъ, пріобрѣтешь все, чѣмъ онъ обладаетъ, безъ всякой для себя убыли.
КОРМ. Безъ убыли? скорѣй съ прибылью бываютъ жены отъ мужей.
Л. КАП. Скажи прямо, можешь ты любить Париса?
ДЖУЛ. Посмотрю, можетъ ли смотрѣнье возбудить любовь; но не дамъ глазамъ воли, большей вашего желанья.
СЛУЖ. Синьора, гости собрались, ужинъ поданъ, васъ зовутъ, барышню спрашиваютъ, кормилицу клянутъ въ буфетѣ, и все въ переполохѣ. Я бѣгу прислуживать; прошу, пожалуйте скорѣе.
Л. КАП. Сейчасъ придемъ. — Джульетта, графъ ждетъ.
КОРМ. Ступай, дитя мое, поищи къ счастливымъ днямъ и ночей счастливыхъ.
СЦЕНА 4.
правитьРОМЕ. Скажемъ эту рѣчь въ извиненье, или войдемъ просто, безъ рѣчи?
БЕНВ. Болтовня эта вышла ужь изъ моды. Войдемъ безъ Купидона съ повязкой на глазахъ, съ размалеваннымъ татарскимъ лукомъ изъ дранокъ, отпугивающаго дамъ подобно чучелѣ, и безъ пролога, произносимаго съ запинкой, по суфлеру[9]. Пусть судятъ о насъ какъ хотятъ — мы протанцуемъ и уйдемъ[10].
РОМЕ. Дайте же мнѣ Факелъ; мнѣ не до танцевъ. Самъ мрачный — буду свѣтоносцемъ[11].
МЕРК. Нѣтъ, любезный Ромео, ты непремѣнно протанцуешь.
РОМЕ. Ни за что. У васъ танцовальные башмаки съ тонкой подошвой; у меня душа[12] — свинецъ, гнетущій къ землѣ такъ сильно, что едва двигаюсь.
МЕРК. Ты влюбленъ; займи у Купидона крылья, и порхай.
РОМЕ. Я слишкомъ сильно пораненъ его стрѣлой, чтобъ могъ порхать на его легкихъ крылушкахъ; такъ подавленъ, что не могу перевысить чернаго горя[13]. Готовъ пасть подъ тяжкимъ бременемъ любви.
БЕНВ. Падешь — обременишь саму любовь; слишкомъ тягостное бремя для такого нѣжнаго предмета.
РОМЕ. Да развѣ любовь нѣжна? она сурова, жестока, мучительна, колетъ какъ тёрнъ.
МЕРК. А сурова съ тобой любовь — будь и ты суровъ съ ней; колется — коли ее и ты, и ты превозможешь ее. — Давайте футляръ для моего лица. (Надѣвая маску) Маску на маску! — не бѣда теперь, если какой нибудь любопытный глазъ и подмѣтитъ безобразіе — краснѣть за меня этой прикрышкѣ.
БЕНВ. Идемъ, постучимся и войдемъ; а войдемъ — тотчасъ же за работу ногами.
РОМЕ. Дайте жь мнѣ факелъ; пусть беззаботные повѣсы щекочутъ пятами безчувственный ситовникъ[14] — я придержусь поговорки стариковъ: буду факельщикомъ и зрителемъ; никогда еще игра не бывала такъ хороша, а я ужь поконченъ.
МЕРК. Полно! сѣра мышь, говоритъ констэбль; а обратился въ клячу[15] — мы вытащимъ тебя, извини за выраженье, изъ грязи любви, въ которую ты погрязъ по уши. — Идемъ, мы жжемъ здѣсь свѣтъ дневной.
РОМЕ. Нисколько.
МЕРК. Я разумѣю, медля, мы напрасно жжемъ здѣсь факелы, какъ лампы днемъ. Возьми въ разсчетъ доброе наше намѣреніе, потому что въ немъ въ пять разъ болѣе ума, чѣмъ въ пяти умахъ нашихъ.
РОМЕ. Въ томъ, что мы идемъ на этотъ пиръ нѣтъ ничего дурнаго, а идти — все-таки безумство.
МЕРК. Почему же, осмѣлюся спросить?
РОМЕ. Я видѣлъ сонъ.
МЕРК. Видѣлъ и я.
РОМЕ. Чтожь видѣлъ ты?
МЕРК. Что сновидцы часто лгутъ.
РОМЕ. Отрицая истинность того, что видятъ[16].
МЕРК. О, вижу, тебя извѣстила сама царица Мабъ. Повитуха фей, величиной не болѣе агата на указательномъ пальцѣ альдермэна, везомая парой малѣйшихъ атомовъ, разгуливаетъ она по носамъ спящихъ; спицы колесъ ея колесницы — длинныя ножки пауковъ, верхъ — крылья кобылки, сбруя — тончайшая паутина, уздечки — влажные лучи луннаго сіянья, кнутикъ — косточка сверчка съ тончайшимъ волоконцемъ, возница — крошечный сѣренькой комаръ, вдвое меньшій маленькаго, кругленькаго червячка, выковыриваемаго изъ лѣниваго пальца коровницы[17]; кузовъ — пустой орѣхъ, обдѣланный хитрой бѣлкой или старымъ червемъ, исконными каретниками фей. Въ такомъ-то экипажѣ разъѣзжаетъ она каждую ночь; проѣдетъ по мозгу любовниковъ — и имъ снится любовь, по колѣнамъ придворнаго — и ему снится присѣданье[18], по пальцамъ законника — и ему снятся взятки, по устамъ дамъ — и имъ снятся поцѣлуи; этихъ злая Мабъ часто наказываетъ угрями за то, что портятъ дыханіе сластями. Прокатывается иногда и по носу стряпчаго[19] — и снятся ему иски; щекочетъ хвостикомъ десятинной свиньи въ носу приходскаго пастора — и снятся ему другіе доходы; проѣзжаетъ по выѣ солдата — и видятся ему рѣзня, приступы, засады, испанскіе клинки, огромные заздравные кубки; и вдругъ слышится ему барабанъ, и онъ, вскочивъ въ испугѣ, творитъ одну или двѣ молитвы, и снова засыпаетъ. Эта же самая Мабъ заплетаетъ ночью гривы лошадямъ и сваливаетъ[20] грязные волосы въ колтунъ, который, развившись, грозитъ бѣдами. Эта вѣдьма давитъ дѣвъ, когда онѣ спятъ на спинѣ, и первая учитъ ихъ носить тяжести, готовитъ быть настоящими женщинами. Эта —
РОМЕ. Полно, полно, Меркуціо! кончи! Ты толкуешь о ничемъ.
МЕРК. Ты правъ, я толкую о снахъ, а они дѣти праздной головы, порождаемыя пустой фантазіей, легкой, какъ воздухъ, непостояннѣйшей самого вѣтра, который то ластится къ ледяной груди сѣвера, то вдругъ, разсвирѣпѣвъ, мчится отъ нея къ увлаженному росой югу[21].
БЕНВ. Этотъ вѣтеръ, о которомъ ты говоришь, уноситъ насъ отъ самихъ себя; ужинъ вѣрно ужь конченъ, и мы придемъ слишкомъ поздно.
РОМЕ. Слишкомъ, боюсь, рано; предчувствую, что-то не доброе, сокрытое еще въ звѣздахъ, начнетъ съ празднества этой ночи страшное свое свершеніе и покончитъ тягостную жизнь, замкнутую въ этой груди, какой нибудь преждевременной, насильственной смертью. Но тотъ, кому поручено правленіе рулемъ моей ладьи, пусть направляетъ и мой парусъ — Идемъ, веселые товарищи.
БЕНВ. Греми, барабанщикъ! (Уходятъ.)
СЦЕНА 5.
править1 сл. Гдѣ же Сковорода? чтожь не помогаетъ убирать? Очищаетъ, лижетъ чай тарелки?
2 сл. Отдали всѣ хорошія манеры въ руки двухъ или трехъ человѣкъ, да и въ неумытыя еще руки — ну, оно и скверно.
1 сл. Прочь стулья, отодвиньте буфетъ, смотрите за серебромъ. — А ты, любезный, припрячь для меня кусокъ пирожнаго, да скажи, пожалуйста, привратнику, чтобъ пропустилъ Сусанну Жерновъ и Нелль. — Антони! Сковорода!
2 сл. Здѣсь; готовы.
1 сл. Васъ спрашиваютъ, васъ зовутъ, васъ кличутъ, васъ ищутъ въ большой залѣ.
2 сл. Да нельзя же намъ быть и тамъ и здѣсь. — Живѣй, ребята! поворачивайтесь! кто переживетъ, тотъ все и возьметъ. (Удаляются въ глубину сцены.)
КАПУ. Милости просимъ, господа! дамы, у которыхъ ножки свободны отъ мозолей, желали бы попрыгать съ вами. — Ну, мои прекрасныя, кто же изъ васъ откажется теперь отъ танцевъ? заупрямится которая — поклянусь, страдаетъ мозолями. Попались! — (Ромео и другимъ) Привѣтъ вамъ, господа! было время и я надѣвалъ маску и нашептывалъ лестныя рѣчи прекраснымъ; прошло, прошло, прошло это время. Привѣтъ вамъ, господа! — Играйте, музыканты. Раздвиньтесь, дайте мѣсто! за дѣло, мои милыя. (Музыки играешь, танцуютъ.) Эй, вы! поболѣе сюда огня, столы прочь и потушить каминъ — и безъ того здѣсь жарко. — Ну что, старина, не дурна вѣдь нежданная эта потѣха? Да присядь, присядь же, добрый Капулетъ; намъ съ тобой не танцевать ужь. А сколько тому, какъ мы въ послѣдній разъ надѣвали маски?
2 КАП. Да тридцать будетъ.
КАПУ. Что ты? меньше, меньше; вѣдь это было на свадьбѣ Люченціо; приходи Духовъ день какъ хочетъ рано — все-таки никакъ не будетъ больше какихъ-нибудь двадцати пяти лѣтъ.
2 КАП. Больше, больше; и его сыну больше; его сыну ужь тридцать.
КАПУ. Разсказывай; два года тому назадъ сынъ его былъ еще въ опекѣ.
РОМЕ. (Одному изъ служителей, указывая на Джульетту). Кто эта дама, украшающая руку вонъ того кавалера?
СЛУЖ. Не знаю, синьоръ.
РОМЕ. О, она учитъ факелы горѣть свѣтлѣе. Она сверкаетъ на ланитахъ ночи, какъ дивный бриліантъ въ ухѣ Эѳіопки; красота слишкомъ цѣнная для обладанья, слишкомъ дорогая для земли! Какъ снѣжно-бѣлая голубка посреди воронъ, красуется она посреди своихъ подругъ. Кончитъ танецъ — замѣчу гдѣ станетъ, и коснувшись ея, осчастливлю грубую свою руку. Любило ль мое сердце донынѣ? отрекись отъ этого зрѣніе! не видалъ я истинной красоты до этой ночи.
ТИБА. По голосу, это непремѣнно Монтегю. — (Пажу) Принеси мой мечъ. (Пажъ уходитъ.) И этотъ наглецъ, прикрывшись глупой харей, осмѣлился пробраться сюда, чтобъ насмѣяться надъ нашимъ празднествомъ. Клянусь честью нашего рода, не сочту грѣхомъ отправить его за это къ праотцамъ.
КАПУ. Что тамъ, племянникъ? изъ чего кипятишься ты такъ?
ТИБА. Дядя, это Монтегю, нашъ врагъ, негодяй, на зло намъ пришедшій сюда, чтобъ наругаться надъ торжествомъ этой ночи.
КАПУ. Это, кажется, юный Ромео?
ТИБА. Онъ, подлый Ромео.
КАПУ. Успокойся, любезный, оставь его, онъ ведетъ себя какъ слѣдуетъ истинному дворянину и, говоря правду, Верона гордится его благовоспитанностью, его добродѣтелями. Ни за всѣ ея сокровища не допущу я, чтобъ его оскорбили въ моемъ домѣ; успокойся, не обращай на него вниманія. Я хочу этого; если ты хоть сколько-нибудь чтишь мою волю — будь вѣжливъ, оставь это хмуренье, такъ неприличное на празднествѣ.
ТИБА. Вполнѣ приличное, когда въ числѣ гостей такой гнуснякъ. Я не потерплю его.
КАПУ. Потерпишь, глупый мальчуганъ! потерпишь, говорю я! — полно, полно. Кто же, я или ты здѣсь хозяинъ? Ты не потерпишь! — Боже милосердый — онъ возмутитъ моихъ гостей, подниметъ тревогу, будетъ распоряжаться здѣсь.
ТИБА. Но вѣдь это позоръ, дядя.
КАПУ. Полно, полно; ты заносчивый мальчишка. Поставишь на своемъ — смотри, чтобъ послѣ не каяться; — знаю я кое-что. Онъ пойдетъ наперекоръ мнѣ! нѣтъ, пора ужь — Отлично сказано, друзья! — ты дурень; угомонись, или — Болѣе огня, болѣе огня сюда! — Стыдись! я угомоню тебя. — Веселѣй, друзья!
ТИБА. Сшибка вынужденнаго терпѣнья съ упорной яростью бросаетъ въ дрожь весь составъ мой. Уйду; но это вторженье, такъ теперь сладостное, обратится въ горькую желчь. (Уходитъ.)
РОМЕ. (Джульеттѣ). Оскверню недостойнѣйшей рукой эту святыню — пріятнѣйшій изъ грѣховъ — мои губы, эти два краснѣющіе пиллигрима, готовы смягчить это грубое прикосновеніе нѣжнымъ поцѣлуемъ.
ДЖУЛ. Добрый пиллигримъ, ты напрасно нападаешь такъ на твою руку: она выразила этимъ только полную приличія набожность; потому что и у святыхъ есть руки, къ которымъ руки пиллигримовъ прикасаются, и это прикосновеніе — святой поцѣлуй богомольца
РОМЕ. Но вѣдь и у святыхъ и у богомольцевъ есть для этого губы.
ДЖУЛ. Есть, пиллигримъ, есть и губы; но только для молитвъ.
РОМЕ. Такъ позволь же, прекрасная святая, и губамъ тоже, что позволила рукамъ; онѣ молятъ — исполни молитву ихъ, чтобъ вѣра не обратилась въ отчаяніе.
ДЖУЛ. Святые недвижны и тогда какъ исполняютъ молитву.
РОМЕ. Будь же недвижна, пока, исполненіемъ молитвы, мой грѣхъ не снимется съ моихъ губъ твоими. (Цѣлуете ее.)
ДЖУЛ. И вотъ, грѣхъ, снятый моими губами, на нихъ теперь.
РОМЕ. Грѣхъ губъ моихъ? О, сладостный укоръ! (Цѣлуя ее опять.) Возврати же мнѣ мой грѣхъ назадъ.
ДЖУЛ. Вы цѣлуете какъ по книгѣ.
КОРМ. Синьора, ваша матушка хочетъ что-то сказать вамъ. (Джульетта удаляется.)
РОМЕ. Кто же мать ея?
КОРМ. Мать ея, синьоръ, хозяйка дома, и предобрая, преумная и предобродѣтельная госпожа. А дочь-то, съ которой вы сейчасъ вотъ говорили, выкормила я, и скажу вамъ — счастливъ тотъ, кому она достанется.
РОМЕ. Дочь Капулета? О, дорого жь мнѣ это обойдется! моя жизнь въ залогѣ у врага.
БЕНВ. Идемъ, пора; конецъ забавамъ и веселью.
РОМЕ. Боюсь, дѣйствительно конецъ; (Уходя) тѣмъ сильнѣй моя тревога.
КАПУ. Нѣтъ, нѣтъ, синьоры, не уходите; васъ ждетъ небольшая, простенькая еще закуска. — Не можете? рѣшительно не можете? Въ такомъ случаѣ, благодарю васъ всѣхъ; благодарю васъ, господа; доброй ночи. — Побольше факеловъ сюда! — Отправимся жь и мы въ постель. (Второму Капулету) Ну, старина, клянусь, поздненько ужь; я иду спать. (Уходитъ, а за нимъ удаляются одинъ за другимъ и гости.)
ДЖУЛ. Поди-ка сюда, кормилица. Кто вонъ тотъ синьоръ?
КОРМ. Сынъ и наслѣдникъ стараго Тиберіо.
ДЖУЛ. А тотъ, что сейчасъ вышелъ?
КОРМ. Кажется молодой Петручіо.
ДЖУЛ. Ну, а этотъ, что за нимъ выходитъ, что отказался еще отъ танцевъ?
КОРМ. Не знаю.
ДЖУЛ. Поди, спроси его имя. — (Кормилица уходитъ.) Женатъ онъ — быть, вѣрно, могилѣ моимъ брачнымъ ложемъ.
КОРМ. (Возвращаясь). Это Ромео Монтегю — единственный сынъ вашего злѣйшаго врага.
ДЖУЛ. Единственная моя любовь вызвана единственной моей ненавистью! Слишкомъ рано, не знавъ, увидала; слишкомъ поздно узнала! Не диво ль, что должна любить, кого бы надо ненавидѣть. (Всѣ гости удаляются.)
КОРМ. Это, это что такое?
ДЖУЛ. Стихъ, сказанный однимъ изъ танцовавшихъ со мной. (За сценой «Джульетта!»)
КОРМ. Сейчасъ, сейчасъ. — Пойдемъ, всѣ ужь разошлись. (Уходитъ.)
Старое увлеченье на смертномъ уже одрѣ, и юная страсть домогается сдѣлаться его наслѣдницей; красота, о которой любовь такъ тосковала, но которой умирала, сравненная съ нѣжной Джульеттой, не красота ужь. Теперь Ромео любимъ и любитъ — оба равно околдованы чарами взоровъ; но онъ долженъ плакаться мнимому врагу своему, она — только украдкою срывать сладостную приманку любви съ страшныхъ крючковъ; ему, почитаемому врагомъ, труденъ доступъ для выраженія обычныхъ клятвъ любовниковъ; ей, столько же влюбленной, еще труднѣе гдѣ-нибудь встрѣчаться съ новымъ предметомъ любви своей. Но страсть дастъ имъ силы, время — средства видѣться, и всѣ невзгоды смягчатся упоительными восторгами. (Уходитъ.)
ДѢЙСТВІЕ II.
правитьСЦЕНА I.
правитьРОМЕ. Могу ль идти далѣе, когда мое сердце здѣсь? Назадъ, безтолковая земля, ищи своего средоточія! (Взбирается на стѣну и соскакиваетъ въ садъ.)
БЕНВ. Ромео! братъ Ромео! Ромео!
МЕРК. Онъ себѣ на умѣ; повѣрь, онъ ужь дома, и въ постелѣ.
БЕНВ. Онъ бѣжалъ сюда, перескочилъ черезъ эту стѣну въ садъ. Кличь его, добрый Меркуціо.
МЕРК. Готовъ и заклинать. — Ромео, блажь, безумецъ, страсть, любовникъ! явись хоть въ видѣ вздоха, скажи хоть одинъ стишокъ, и я удовлетворенъ! Воскликни — увы! провозгласи любовь и кровь; скажи моей кумѣ Венерѣ хоть одно привѣтное словечко; ругни какъ-нибудь слѣпаго ея сынка и наслѣдника, юнаго, бѣлокураго Купидона, выстрѣлившаго такъ удачно, когда царь Кодетуа врѣзался въ дочь нищаго[22]. Ни гласа, ни послушанья; бѣдняжка умеръ — примусь за заклинанья. — Заклинаю тебя свѣтлыми очами Розалины, ея высокимъ челомъ, пунцовыми губками, маленькой ножкой, стройными голенями, роскошными лядвеями и ихъ сосѣдствомъ — явись намъ въ собственномъ своемъ видѣ.
БЕНВ. Услышитъ онъ это — онъ непремѣнно разсердится.
МЕРК. Нѣтъ, этимъ его не разсердишь; разсердилъ бы, еслибъ въ кругъ его владычицы вызвалъ какого-нибудь другаго духа, да и дозволилъ ему гарцовать въ немъ до тѣхъ поръ, пока она низложитъ его; это дѣйствительно было бы не совсѣмъ хорошо. Мой же вызовъ прекрасенъ и честенъ; вѣдь именемъ его владычицы его же самого заклинаю я явиться.
БЕНВ. Пойдемъ, онъ спрятался между деревъ, чтобъ слиться съ влажной ночью. Любовь его слѣпа, и мракъ всего болѣе идетъ къ ней.
МЕРК. А слѣпа любовь — не попасть ей и въ цѣль. Теперь онъ вѣрно сидитъ подъ кизильникомъ и желаетъ, чтобъ его владычица была плодомъ того рода, которымъ дѣвицы, болтая межь собой, величаютъ кизиль[23]. О, Ромео! желалъ, желалъ бы, чтобъ она была имъ, или чтобъ ты былъ грушей! Доброй ночи, Ромео! — Я отправляюсь въ постель; эта, полевая, слишкомъ холодна для меня. — Идемъ.
БЕНВ. Идемъ; напрасно будемъ мы искать того, кто не желаетъ быть найденнымъ. (Уходитъ.)
СЦЕНА 2.
правитьРОМЕ. Шутитъ ранами лишь тотъ, кто ранъ не испыталъ! (Джульетта показывается на верху у окна.) Но тише! что за свѣтъ озарилъ вонъ то окно? Это востокъ, а Джульетта солнце. — Взойди же, прекрасное солнце, и убей завистливую луну, уже больную, поблѣднѣвшую съ досады, что ты, ей служащая, далеко ея прекраснѣе. Перестань же служить завистницѣ; хворь и немощь — нарядъ ея Весталокъ, и только глупыя щеголяютъ въ немъ; о, сбрось, сбрось его, — Она моя владычица, моя любовь. О, еслибъ она знала это! — Она говоритъ, ничего не говоря. Все равно; разговоръ ведутъ ея глаза — отвѣчу. — Нѣтъ, я слишкомъ ужь дерзокъ — не мнѣ говоритъ она. Двѣ прекраснѣйшія звѣзды всего неба, чѣмъ-то занятыя, просятъ ея глаза поблестѣть въ ихъ сферахъ до ихъ возвращенія. Что, еслибъ ея глаза были тамъ, а звѣзды въ ея очницахъ? Яркій румянецъ ея щекъ пристыдилъ бы звѣзды, какъ дневной свѣтъ лампы; ей глаза на небѣ бросали бы сквозь воздушныя пространства такой свѣтъ, что птицы запѣли бы, подумалибъ что ночь миновала. Смотри, какъ она оперлась щечкой на руку. О, какъ хотѣлъ бы я быть перчаткой этой руки, чтобъ прикоснуться къ этой щечкѣ.
ДЖУЛ. О, горе мнѣ!
РОМЕ. Говоритъ. О, продолжай, свѣтлый ангелъ! потому что, сіяя надъ головой моей, ты такъ же лучезарна этой ночи, какъ крылатый вѣстникъ неба изумленнымъ, поднятымъ вверхъ очамъ смертныхъ, перегибающихся назадъ, чтобъ посмотрѣть на него, когда онъ, осѣдлавъ лѣностныя тучи, несется но лону воздуха.
ДЖУЛ. О, Ромео, Ромео! зачѣмъ ты Ромео? Отрекись отъ отца, откажись отъ имени; или, если не хочешь этого — поклянись только любить меня, и я не буду болѣе дочерью Капулета.
РОМЕ. Слушать далѣе, или заговорить съ ней?
ДЖУЛ. Вѣдь только твое имя врагъ мнѣ; ты остаешься самимъ собой, хоть и Монтегю[24]. Что такое Монтегю? не рука, не нога, не лице, и не другая какая-нибудь часть человѣка. О, назовись же какимъ-нибудь другимъ именемъ! Что имя? какъ ни назвали бы розу — она все такъ же благоухала бы; такъ и Ромео, называйся онъ и не Ромео, удержалъ бы за собой и безъ этого имени всѣ свои безцѣнныя совершенства. — Сбрось же, Ромео, это имя; и за это имя, не составляющее части тебя, возьми меня всю,
РОМЕ. (Выходя впередъ). Ловлю тебя на этомъ словѣ. Назови меня своей любовью, и я перекрещенъ, не зовусь болѣе Ромео.
ДЖУЛ. Кто ты, подслушавшій, прикрывшись ночью, мою тайну?
РОМЕ. Не знаю какъ теперь назвать себя. Мое имя, дорогая моя святая, ненавистно и для самого меня, потому что оно врагъ тебѣ; будь оно написано — я разорвалъ бы его.
ДЖУЛ. Мои уши не упились еще и сотнею словъ твоего говора, а я ужь узнала тебя по голосу. Вѣдь ты Ромео, и Монтегю?
РОМЕ. Ни то, ни другое, если и то и другое тебѣ не нравится.
ДЖУЛ. Скажи, какъ пробрался ты сюда, и зачѣмъ? Стѣна сада высока, и не легко перелѣзть черезъ нее; а мѣсто это — смерть, если кто нибудь изъ моихъ родственниковъ найдетъ тебя здѣсь.
РОМЕ. Черезъ стѣну я перелетѣлъ на крылахъ любви; каменныя ограды остановить любовь не могутъ, и на все возможное любви любовь отваживается; а потому не остановка для меня и твои родственники.
ДЖУЛ. Увидятъ — они убьютъ тебя.
РОМЕ. Увы! твой взоръ опаснѣй для меня и двадцати мечей ихъ; но взгляни только привѣтно, и я закаленъ противъ вражды ихъ.
ДЖУЛ. Ни за что въ мірѣ не хотѣла бы я, чтобъ они увидали тебя здѣсь.
РОМЕ. Мантія ночи, скроетъ меня отъ глазъ ихъ. Любишь меня — пусть найдутъ здѣсь. Лучше кончить жизнь отъ ихъ вражды, чѣмъ томиться отсрочкой смерти безъ твоей любви.
ДЖУЛ. Кто указалъ тебѣ сюда дорогу?
РОМЕ. Любовь, побудившая на поискъ. Она дала мнѣ совѣтъ, а я далъ ей глаза. Не кормчій я, но будь ты и такъ далеко, какъ необозримые берега, омываемые отдаленнѣйшимъ океаномъ — я и туда пустился бы за такимъ товаромъ.
ДЖУЛ. Не скрывай маска ночи моего лица, ты увидалъ бы какъ зарумянило мои щеки дѣвственной стыдливостью то, что ты подслушалъ. Хотѣлось бы сохранить приличіе; хотѣлось, хотѣлось бы отрѣчься отъ сказаннаго; но — прощай, скромность! — Любишь ты меня? Знаю, ты скажешь — люблю, и я повѣрю тебѣ; но поклянешься — можешь измѣнить; Юпитеръ, говорятъ, забавляется вѣроломствомъ любовниковъ. О, милый Ромео, любишь — скажи по правдѣ; если же думаешь, что я слишкомъ скоро отдалась тебѣ — я примусь дуться, упрямиться, буду говорить нѣтъ на всѣ твои исканія; а безъ того — ни за что въ мірѣ. Я, милый Монтегю, въ самомъ дѣлѣ слишкомъ ужь податлива, и потому ты можешь почесть меня вѣтреной; но, повѣрь, мой добрый, я гораздо постояннѣе всѣхъ обладающихъ большимъ искусствомъ быть недоступными. И я, признаюсь, была бы не такъ доступна, еслибъ ты не подслушалъ моей страстной любви прежде, чѣмъ могла остеречься; и потому прости мнѣ, и не приписывай этой уступчивости любви легкомысленной, случайно открытой мракомъ ночи.
РОМЕ. Клянусь священной луной, серебрящей вершины этихъ деревьевъ —
ДЖУЛ. О, нѣтъ, не клянись луной, непостоянной луной, каждый мѣсяцъ измѣняющей свой обликъ, чтобъ и твоя любовь не сдѣлалась такъ же измѣнчивой.
РОМЕ. Чѣмъ же клясться мнѣ?
ДЖУЛ. Не клянись ничѣмъ; или, если хочешь, поклянись самимъ собой — божествомъ моей любви, и я повѣрю тебѣ.
РОМЕ. Если пламенная любовь моя —
ДЖУЛ. Хорошо, не клянись. Какъ я, однакожъ, ни радуюсь тобой — не радуетъ меня эта ночная помолвка. Слишкомъ она быстра, необдуманна, внезапна; слишкомъ похожа на молнію, изчезающую прежде, чѣмъ успѣешь сказать — сверкнула. Прощай же, мой милый! да разовьется эта распуколька любви дыханіемъ лѣта, въ роскошный цвѣтокъ къ новому нашему свиданію. Доброй, доброй ночи! да преисполнится твое сердце такимъ же сладостнымъ спокойствіемъ, какимъ полна теперь грудь моя!
РОМЕ. И ты оставишь меня нисколько не удовлетвореннымъ?
ДЖУЛ. Чѣмъ же еще могу я удовлетворить тебя нынче?
РОМЕ. Клятвою твоей любви въ замѣнъ моей.
ДЖУЛ. Да я дала ее тебѣ прежде, чѣмъ ты попросилъ; и теперь жалѣю что дала ужь.
РОМЕ. Хочешь взять ее назадъ? для чего же, моя милая?
ДЖУЛ. Чтобъ показать какъ я щедра, чтобы дать ее тебѣ опять; но я хлопочу изъ того, что имѣю. Моя щедрость безгранична какъ океанъ, какъ онъ глубока и моя любовь; чѣмъ болѣе даю я тебѣ, тѣмъ болѣе имѣю — безпредѣльно и то и другое. (За сценой раздается зовущій ее голосъ Кормилицы.) Зовутъ; прощай, мой другъ! — Сейчасъ, кормилица! — Будь же вѣренъ, милый Монтегю. Подожди, я вернусь. (Ухо датъ.)
РОМЕ. О, блаженная, блаженная ночь! боюсь только, все это сонъ, слишкомъ обаятельный, чтобъ быть дѣйствительностью.
ДЖУЛ. Еще слова три дорогой Ромео, и за тѣмъ, прощай въ самомъ дѣлѣ. Честна твоя любовь, намѣренъ увѣнчать ее бракомъ — дай мнѣ завтра знать, черезъ того, кого пришлю къ тебѣ, гдѣ и въ какое время думаешь совершить его, и я повергну къ твоимъ ногамъ мою судьбу, послѣдую за тобой, мой властитель, на край свѣта.
КОРМ. (За сценой). Синьора!
ДЖУЛ. Сейчасъ. — Еслижь задумалъ недоброе, прошу —
КОРМ. (За сценой). Синьора!
ДЖУЛ. Иду. — Оставь свои исканья, предоставь меня моему горю. Завтра я пришлю къ тебѣ.
РОМЕ. Клянусь моей душой —
ДЖУЛ. Тысячу разъ доброй тебѣ ночи. (Уходитъ.)
РОМЕ. Въ тысячу разъ теперь тягостнѣйшей безъ твоего сіянья. — Любовь летитъ къ любви, какъ школьникъ отъ книгъ, а отъ любви (Уходя) плетется уныло, какъ въ школу.
ДЖУЛ. Тсъ! Ромео, тсъ! — О, зачѣмъ нѣтъ у меня сокольничьяго голоса, чтобъ приманить назадъ прекраснаго этого сокола! Неволи голосъ сиплъ, не можетъ она говорить громко; иначе я потрясла бы гротъ, въ которомъ покоится эхо, сдѣлала бы его голосъ еще сиплѣе моего повтореніемъ имени моего Ромео.
РОМЕ. Это моя душа зоветъ меня. Какъ серебристо-сладостно, какой дивной музыкой звучитъ ночью голосъ любящихъ для внемлющихъ ушей!
ДЖУЛ. Ромео!
РОМЕ. Мой ангелъ.
КОРМ. (За сценой). Синьора!
ДЖУЛ. Въ которомъ часу прислать къ тебѣ завтра?
РОМЕ. Въ девять.
ДЖУЛ. Пришлю непремѣнно; до девятаго мнѣ кажется лѣтъ двадцать. Вотъ и забыла зачѣмъ воротила тебя.
РОМЕ. Позволь мнѣ побыть здѣсь, пока вспомнишь.
ДЖУЛ. И я все буду забывать, чтобъ ты все оставался здѣсь, помня только какъ пріятно мнѣ твое присутствіе.
РОМЕ. И я все стоялъ бы здѣсь, чтобы ты все забывала, забывъ, что есть другія мѣста, кромѣ этого.
ДЖУЛ. Свѣтаетъ, и мнѣ хотѣлось бы, чтобъ ты удалился; но не далѣе птички шаловливой проказницы, которая, давъ бѣдной узницѣ, въ сученыхъ оковахъ, отскакать немного отъ руки, тотчасъ же и притягиваетъ ее шелковой ниточкой назадъ; такъ любовно-ревнива она къ ея свободѣ.
РОМЕ. Желалъ бы я быть твоей птичкой.
ДЖУЛ. И я желала бы этого, мой милый; но я уморила бы тебя чрезмѣрными ласками. Доброй, доброй ночи! разставанье такое сладостное горе, что я до завтра готова говорить тебѣ: доброй, доброй ночи. (Уходитъ.)
РОМЕ. Да низойдетъ же сонъ на твои рѣсницы, да воцарится миръ въ груди твоей! — Зачѣмъ я не сонъ и не миръ, чтобъ такъ сладостно успокоиться! Отправляюсь сейчасъ же въ келью моего духовника, попрошу его помочь намъ, разскажу о моемъ счастіи. (Уходитъ.)
СЦЕНА 3.
правитьЛОРЕ. Сѣро-глазое утро улыбается уже хмурой ночи, окаймляя облака востока полосами свѣта, и пятнистый мракъ отшатывается, какъ пьянчуга, со стези дня и отъ огненныхъ колесъ Титана; а мнѣ, прежде чѣмъ солнце выдвинетъ жгучее свое око на радованіе дня и на осушеніе мглистой росы ночи, надо наполнить эту корзину ядовитыми плевелами и благотворно-сочными цвѣтами. Земля, эта мать природы, могила ея; могила и чрево, и сколько разнородныхъ дѣтищъ ея чрева сосутъ природную ея грудь: многія богаты многими достоинствами, ни одно безъ какого-нибудь, и всѣ однакожь различны. Сколько могучей благодати въ травахъ, растеніяхъ, камняхъ и въ настоящихъ ихъ свойствахъ; изъ всего живущаго на землѣ нѣтъ ничего такъ гнуснаго, что не приносило бы ей какой-нибудь пользы; нѣтъ и ничего такъ прекраснаго, что, уклонившись отъ этого предназначенья, возмутившись противъ своего происхожденія, не превращалось бы въ злоупотребленье. И самая добродѣтель, дурно примѣненная, обращается въ порокъ, и порокъ облагороживается иногда дѣяньемъ. Въ молодой оболочкѣ вотъ этого маленькаго цвѣтка живутъ и ядъ и врачебная сила; понюхай его, и онъ освѣжитъ каждую часть тѣла, вкуси — умертвитъ всѣ чувства вмѣстѣ съ сердцемъ. И въ человѣкѣ, какъ въ травахъ, постоянно живутъ два такіе враждебные властелина — добро и зложелательство; преобладаетъ худшій — червь смерти скоро съѣдаетъ это растеніе.
РОМЕ. Добраго утра, отецъ.
ЛОРЕ. Benedicite! Чей ранній языкъ привѣтствуетъ меня такъ дружелюбно? — Юный сынъ мой, такое раннее добраго утра постелѣ — знакъ больной головы. Въ глазахъ стариковъ сторожитъ забота, и туда, гдѣ живетъ забота, сонъ никогда не приходитъ; но тамъ, гдѣ безпечная юность, съ головой ничѣмъ не обремененной, протягиваетъ свои члены — тамъ золотой сонъ царствуетъ. Потому-то твой ранній приходъ и убѣждаетъ меня, что тебя подняло какое-нибудь разстройство; ошибся въ этомъ — не ошибусь, предположивъ, что нашъ Ромео и со всѣмъ не ложился къ эту ночь.
РОМЕ. Послѣднее вполнѣ справедливо; и тѣмъ она была сладостнѣй для меня.
ЛОРЕ. Прости ему, Господи, грѣхъ его! ты провелъ ее съ Розалиной?
РОМЕ. Съ Розалиной, отецъ святой? нѣтъ; я забылъ это имя, а съ нимъ и горе.
ЛОРЕ. И прекрасно, сынъ мой; но гдѣ же былъ ты?
РОМЕ. Скажу прежде, чѣмъ спросить опять. Былъ на пиру у моего врага, и тамъ вдругъ былъ пораненъ пораненнымъ мною; уврачевать обоихъ можетъ только твоя помощь, твои священныя средства. Ненависти, святой отецъ, я не питаю, и потому прошу также и за врага.
ЛОРЕ. Будь вполнѣ откровененъ, мой сынъ; говори безъ увертокъ; загадочная исповѣдь вызываетъ и загадочное отпущенье.
РОМЕ. Такъ знай же, я сгараю пламенной любовью къ прекрасной дочери богатаго Капулета; люблю ее, какъ она меня, и все улажено, кромѣ того, что долженъ уладить ты священнымъ бракомъ. Когда, гдѣ и какъ мы встрѣтились, полюбили другъ друга и обмѣнялись клятвами — я разскажу тебѣ дорогой; объ одномъ прошу — обвѣнчай насъ нынче же.
ЛОРЕ. Пресвятой Францискъ! чтожь это за перемѣна! И Розалина, которую любилъ такъ страстно, такъ скоро забыта? любовь молодежи стало не въ сердцахъ, а въ глазахъ только. Jesu Maria! сколько разсолу протекло по блѣднымъ твоимъ щекамъ изъ-за Розалины! сколько соленой воды понапрасну потрачено на приправу любви и не отзывающейся ею! Солнце не очистило еще неба отъ твоихъ вздоховъ, старые твои стоны и теперь звучатъ еще въ старыхъ ушахъ моихъ. Вотъ, посмотри, на щекѣ слѣдъ старой слезы и до сихъ поръ еще не смытой. Если когда-нибудь ты былъ самимъ собой, твое горе — твоимъ, и ты и твое горе существовали для одной только Розалины. И вдругъ такая перемѣна! допусти жъ, что и женщинамъ падать позволительно, когда мущины такъ непостоянны.
РОМЕ. Но ты самъ часто бранилъ меня за любовь къ Розалинѣ.
ЛОРЕ. Не за любовь, а за сумасбродство, сынъ мой.
РОМЕ. Совѣтовалъ схоронить любовь —
ЛОРЕ. Но не для того, чтобъ выкопать другую.
РОМЕ. Прошу, не брани; та, которую теперь люблю, платитъ за ласку лаской, любовью за любовь; первая не дѣлала этого.
ЛОРЕ. Она знала, что твоя любовь читаетъ наизусть, не зная и складовъ. Но такъ и быть, юный вѣтреникъ, такъ и быть; по одному только соглашаюсь я помочь тебѣ: союзъ этотъ обратитъ, можетъ быть, вражду вашихъ отцовъ въ настоящую дружбу.
РОМЕ. О, идемъ, идемъ скорѣе.
ЛОРЕ. Обдуманно и не спѣша; скоро бѣгущіе спотыкаются. (Уходятъ.)
СЦЕНА 4.
правитьМЕРК. Куда же, къ черту, могъ Ромео запропаститься? — Совсѣмъ и не ночевалъ дома?
БЕНВ. Совсѣмъ. Я спрашивалъ у слуги его.
МЕРК. Все это блѣдная, жестокосердая Розалина мучитъ его; она непремѣнно сведетъ его съ ума.
БЕНВ. Дома его ждетъ письмо отъ Тибальта, родственника стараго Капулета.
МЕРК. Навѣрно вызовъ.
БЕНВ. Ромео отвѣтитъ
МЕРК. И всякой, умѣя писать, съумѣетъ отвѣтить на письмо.
БЕНВ. Да не письмомъ, а самымъ дѣломъ; покажетъ писавшему какъ задоренъ, когда раззадорятъ.
МЕРК. Увы, бѣдный Ромео почти что мертвъ! пронзенъ чернымъ глазомъ бѣлоликой женщины, прострѣленъ въ ухо любовной пѣсенкой, въ самую середину сердца — стрѣлой слѣнаго мальчишки; куда же ему тягаться съ Тибальтомъ?
БЕНВ. Отчего же? что такое Тибальтъ?
МЕРК. Могу сказать, нѣчто поважнѣе царя кошекъ[25]. О, онъ храбрый церемоніймейстеръ. Онъ дерется, какъ ты поешь, по нотамъ, хранитъ мѣру, разстояніе, правило; выдерживаетъ паузы — разъ, два, и третій въ твоей ужъ груди; истый губитель шелковыхъ пуговокъ, дуэлистъ, дуэлистъ; дворянинъ первѣйшаго изъ домовъ, перваго и втораго повода[26]. О, безсмертное passado! puncto riverso! hai[27]!
БЕНВ. Что?
МЕРК. Да то, что къ черту этихъ пошлыхъ, чванныхъ, пришепетывающихъ шутовъ, этихъ новыхъ настройщиковъ восклицаній! — «Клянусь Христомъ, дивный клинокъ! — дивнорослый мущина! — дивная дѣва радости!» Не жалость ли, дружище, что мы столько должны терпѣть отъ этихъ чужеземныхъ мухъ, этихъ изобрѣтателей модъ, этихъ pardonnes moi, такъ страстныхъ къ новымъ нарядамъ, что на старой скамьѣ и усѣсьться не могутъ[28]. Ужь куда какъ противны мнѣ ихъ bon, bon!
БЕНВ. Вотъ и Ромео, Ромео идетъ сюда.
МЕРК. И безъ икры, какъ вяленая селедка. — О мясо, мясо, какъ же ты обрыбилось! — Онъ весь теперь поэтическія изліянія Петрарки. Лаура, въ сравненіи съ его богиней, кухарка, хоть и имѣла любовника далеко способнѣйшаго воспѣвать ее; Дидона — неуклюжая толстуха, Клеопатра — цыганка, Елена и Геро — площадныя потаскушки, Тисбе — сѣроглазка, или что то такое, но все не то. — Синьоръ Ромео bon jour! вотъ тебѣ и французскій привѣтъ къ твоему французскому нижнему платно. Славно провелъ ты насъ прошедшей ночью.
РОМЕ. Добраго утра обоимъ. Какъ же провелъ я васъ?
МЕРК. Ускользнувъ, ускользнувъ; какъ будто и не понимаешь
РОМЕ. Прости, добрый Меркуціо, у меня было очень важное дѣло, а при такомъ дѣлѣ, какъ мое, право, можно нѣсколько и уклониться отъ приличія.
МЕРК. Это все равно, что сказать: такое дѣло, какъ мое, невольно заставляетъ уклоняться —
РОМЕ. Изъ приличія же, хочешь ты сказать?
МЕРК. Угадалъ, какъ нельзя обязательнѣе.
РОМЕ. Объяснилъ, какъ нельзя приличнѣе.
МЕРК. О, я само приличіе.
РОМЕ. Цвѣтъ его.
МЕРК. Именно.
РОМЕ. Цвѣтисты и мои танцовальные башмаки[29].
МЕРК. Зло. Носись же съ этой остротой до износа твоихъ танцовальныхъ башмаковъ, чтобъ за тѣмъ, какъ протрется единая подошва ихъ, острота эта сдѣлалась единственной.
РОМЕ. О единоподошвенная острота! только потому что едина и единственная.
МЕРК. Помоги, добрый Бенволіо, мое остроуміе слабѣетъ.
РОМЕ. Погоняй и шпорь, погоняй и шпорь; или воскликну — обогналъ.
МЕРК. Нѣтъ, начнутъ наши остроумія дикую гусиную скачку[30] — я пропалъ; потому что и въ одномъ изъ твоихъ чувствъ гусиной дичи болѣе, чѣмъ въ пяти моихъ. Вѣдь во мнѣ нѣтъ ничего гусинаго.
РОМЕ. Ничего, кромѣ гуся.
МЕРК. Я откушу тебѣ за эту шутку ухо.
РОМЕ. Нѣтъ, не откусывай, добрый гусь.
МЕРК. Твое остроуміе горчайшее дикое яблоко; страшно ѣдкая приправа.
РОМЕ. Совершенно идущая къ жирному гусю.
МЕРК. Лайковая острота, растягивающаяся отъ вершка до полнаго аршина.
РОМЕ. Я натяну ее на слово полный, присоединю его къ гусю, и выйдетъ, что ты полнѣйшій и совершеннѣйшій изъ гусей.
МЕРК. Ну не лучше это любовныхъ стенаній? теперь ты сообщителенъ, теперь ты Ромео, теперь ты то, что ты есть по воспитанію и природѣ. Сумазбродная же любовь — ни дать, ни взять взрослый дурень, высуня языкъ мечущійся изъ стороны въ сторону, чтобъ спрятать глупую свою игрушку въ какую-нибудь дырку.
БЕНВ. Стой, стой.
МЕРК. Ты прерываешь мою рѣчь —
БЕНВ. Изъ боязни, что будетъ безконечна.
МЕРК. И ошибся. Я сейчасъ же кончилъ бы ее, потому что все ужь высказалъ.
РОМЕ. Это что за прелести?
МЕРК. Парусъ, парусъ!
БЕНВ. Два, два; штаны и юбка.
КОРМ. Питеръ!
ПИТЕ. Что?
КОРМ. Мое опахало, Питеръ.
МЕРК. Давай его, добрый Питеръ; вѣдь оно во всякомъ случаѣ красивѣе лица.
КОРМ. Добраго вамъ утра, синьоры.
МЕРК. Добраго вамъ вечера, прекрасная синьора.
КОРМ. Да развѣ теперь вечеръ?
МЕРК. Безъ сомнѣнія; потому что блудливый указатель солнечныхъ часовъ на хвостѣ ужь полудня.
КОРМ. Подите! кто вы такой?
МЕРК. Человѣкъ, синьора, созданный Господомъ на вредъ самому себѣ.
КОРМ. Вотъ это, клянусь, не дурно сказано; на вредъ самому себѣ, сказали вы? — Скажите, синьоры, можетъ кто изъ васъ сказать, гдѣ и могу найдти молодаго Ромео?
РОМЕ. Я, если угодно; но молодой Ромео, когда найдете его, будетъ не такъ ужь молодъ. Я младшій этого имени, за недостаткомъ еще худшаго.
КОРМ. Тѣмъ лучше.
МЕРК. Что худъ-то? не взыскательны же вы; да и умно, умно.
КОРМ. Если вы онъ, синьоръ, — мнѣ нужно поговорить съ вами наединѣ.
БЕНВ. Приглашеніе на какой-нибудь ужинъ.
МЕРК. Сводня, сводня, сводня! Ого — го — го!
РОМЕ. Что поднялъ?
МЕРК. Не зайца — или, пожалуй, и зайца въ постномъ пирогѣ, немного черствомъ, заплѣснѣвѣвшемъ прежде, чѣмъ успѣли съѣсть. (Поетъ)
Заяцъ сѣрый, заяцъ зрѣлый,
Не дурное блюдо постомъ;
Заяцъ старый, перезрѣлый
Такъ и станетъ въ горлѣ коломъ.
Придешь, Ромео, домой? Мы къ твоему отцу, обѣдать.
РОМЕ. Явлюсь вслѣдъ за вами.
МЕРК. Прощайте, древняя синьора; (Поетъ)
Прощайте, синьора, синьора, синьора.
КОРМ. И прощайте! — Скажите, синьоръ, кто этотъ нахалъ, такъ полный всякой мерзости?
РОМЕ. Человѣкъ, любящій слушать самого себя, способный въ одну минуту наговорить столько, что не переберешь и въ мѣсяцъ.
КОРМ. Скажи онъ что нибудь такое на мой счетъ — я справлюсь съ нимъ, будь онъ и еще бойчѣе, справлюсь и съ двадцатью такими наглецами; а не справлюсь — найду кто справится. Подлецъ этакой! не изъ его я потаскушекъ; не изъ его головорѣзовъ. — (Питеру) А ты стоишь тутъ, и дозволяешь всякому бездѣльнику потѣшаться мной?
ПИТЕ. Не видалъ я, чтобъ кто-нибудь потѣшался тобой; а увидалъ бы — повѣрь, тотчасъ же выхватилъ бы мечъ мой. Я обнажаю его такъ же скоро, какъ и всякой другой, только увижу поводъ къ доброй схваткѣ и что законъ на моей сторонѣ.
КОРМ. Я, передъ Богомъ, такъ разбѣшена, что дрожитъ каждая жилка. — Подлецъ этакой! — На одно слово, синьоръ; какъ я ужь сказала, молодая моя госпожа поручила мнѣ отыскать васъ; что же велѣла сказать — поберегу еще для себя; скажу прежде — заведете ее, какъ говорится, въ рай глурцовъ, это будетъ, какъ говорится, прескверное дѣло, потому что она такъ молода еще; а потому, обманете ее — нехорошій это поступокъ и со всякой благородной дѣвушкой, безбожный это поступокъ[31].
РОМЕ. Кланяйся, кормилица, отъ меня твоей госпожѣ и повелительницѣ. Клянусь —
КОРМ. Добрая душа! и я, клянусь, все скажу ей. Боже ты, Боже мой! какъ же она обрадуется.
РОМЕ. Да что же скажешь ты ей, кормилица? ты не дослушала меня.
КОРМ. Скажу ей синьоръ, — что вы клянетесь; а это, полагаю, именно то, что слѣдуетъ дворянину.
РОМЕ. Скажи ей, чтобъ она, подъ какимъ-нибудь предлогомъ, пришла сегодня послѣ обѣда исповѣдываться въ келью отца Лоренцо, и въ ней она будетъ и исповѣдана и обвѣнчана. Вотъ тебѣ за трудъ.
КОРМ. Нѣтъ, синьоръ; ничего не возьму.
РОМЕ. Полно, полно; бери. (Даетъ ей деньги.)
КОРМ. Такъ нынче послѣ обѣда? хорошо, она будетъ тамъ.
РОМЕ. А ты, добрая кормилица, подожди немного за стѣной аббатства. Мой слуга сейчасъ принесетъ тебѣ веревочную лѣстницу; она, во мракѣ таинственной ночи, будетъ моимъ проводникомъ на вершину блаженства. Прощай! — Будь вѣрна, и я награжу тебя за трудъ твой. Прощай! — Кланяйся отъ меня госпожѣ твоей.
КОРМ. Да благословитъ васъ царь небесный! — Однако, послушайте, синьоръ.
РОМЕ. Что, добрая кормилица?
КОРМ. Вполнѣ ли вѣренъ вашъ слуга? Слыхали, я думаю, что двое хранятъ тайну, устранивъ только одного.
РОМЕ. Онъ, ручаюсь, вѣренъ, какъ булатъ.
КОРМ. Ну и прекрасно; моя барышня чудеснѣйшая дѣвушка — Боже ты, Боже мой! — когда она была крошечной еще болтушкой, — да! — есть у насъ въ городѣ дворянинъ, нѣкто Парисъ, ужь куда какъ хотѣлось бы ему подцѣпить ее; но ей, моей красавицѣ, такъ же пріятно смотрѣть на него, какъ и на жабу, на настоящую жабу. Я иногда поддразниваю ее, говорю что Парисъ красивѣйшій изъ мущинъ, и когда скажу это, она, клянусь, такъ и поблѣднѣетъ, бѣлѣе сдѣлается полотна. Вѣдь розмаринъ и Ромео, оба начинаются одной буквой?
РОМЕ. Одной; чтожь изъ этого? оба начинаются съ Р.
КОРМ. Какой же вы проказникъ! это вѣдь собачья буква. Эръ годится для собакъ только[32]. Нѣтъ, я знаю, они начинаются другой буквой, и у ней на счетъ ихъ, то есть на счетъ вашъ и розмарина, такія славныя поговорки, что услышь вы — такъ ваше сердце и возрадовалось бы.
РОМЕ. Поклонись же отъ меня твоей госпожѣ. (Уходитъ)
КОРМ. Тысячу, тысячу разъ. — Питеръ!
ПИТЕ. Что?
КОРМ. Впередъ, и живо.
СЦЕНА 5.
правитьДЖУЛ. Било девять, когда я послала кормилицу; она обѣщала воротиться черезъ полчаса. Можетъ она не нашла его; — нѣтъ, нѣтъ не то. — Она вѣдь хромаетъ! герольдамъ любви слѣдовало-бъ быть мыслямъ, въ десять разъ быстрѣйшимъ солнечныхъ лучей, сгоняющихъ черныя тѣни съ сумрачныхъ холмовъ; потому-то въ колесницу любви и впрягаются быстрокрылые голуби; потому-то и скорый, какъ вѣтеръ, Купидонъ снабженъ крыльями. — Солнце достигло уже высшей точки своего дневнаго теченія, и отъ девяти до двѣнадцати прошло ужь три длиннѣйшихъ часа — а ея все еще нѣтъ. Имѣй она страсти и жгучую кровь юности — она летала бы, какъ мячь; мои слова бросали бы ее къ моему возлюбленному, его — ко мнѣ; но старость почти что безжизненна, вяла, медленна, неповоротлива, тяжела, какъ свинецъ.
О Боже, она идетъ! — Что, дорогая моя кормилица, что? Нашла его? Отошли слугу.
КОРМ. Ступай, Питеръ, подожди у калитки. (Питеръ уходитъ.)
ДЖУЛ. Ну, милая, добрая кормилица, — Господи! зачѣмъ же смотришь ты такъ мрачно? И не хороши вѣсти — передавай ихъ все-таки весело; а хороши — не порти музыки ихъ такимъ выраженьемъ.
КОРМ. Устала, дай вздохнуть. — Ухъ! какъ болитъ мои кости! — да и побѣгала же я!
ДЖУЛ. Желалабъ, чтобъ мои кости были у тебя, а твои вѣсти — у меня. Ну же, прошу, разсказывай; — разсказывай, добрая, добрая кормилица.
КОРМ. Что за поспѣшность! не можешь подождать и минутки? Не видишь, что у меня и языкъ не ворочается?
ДЖУЛ. Какъ же не ворочается, когда поворотился сказать, что не ворочается? Вѣдь твои отговорки длиннѣе самого разсказа. Хороша, или дурна вѣсть твоя? скажи только это, и остальнаго я подожду. Успокой же меня — хороша, или дурна?
КОРМ. Слушай же; твой выборъ глупехонекъ; не умѣешь ты выбирать мужа. Ромео! ну куда онъ годится? хоть лицемъ онъ и краше всѣхъ мущинъ, но нога его превзойдетъ хоть какую ногу; а рука, станъ — хоть и нечего сказать о нихъ, но выше они всякаго сравненія. Не цвѣтъ онъ вѣжливости — но, ручаюсь, кротокъ, какъ агнецъ. — Ступай, плутовка; благодари Бога. — Что у насъ нынче обѣдали?
ДЖУЛ. Не то, не то; все это я и безъ тебя знаю. Что сказалъ онъ о нашемъ бракѣ? что сказалъ объ этомъ?
КОРМ. Боже, Боже, какъ болитъ голова моя! Что за голова у меня! такъ и стучитъ, какъ будто на двадцать частей готова развалиться. Да и поясница-то! — Бѣдная, бѣдная моя поясница! — Не грѣхъ тебѣ такъ мыкать мною? загоняешь ты меня до смерти.
ДЖУЛ. Мнѣ, право, жаль, что такъ тебѣ дурно. Но, дорогая, дорогая моя кормилица, скажи же, что сказалъ мой милый?
КОРМ. Твой милый сказалъ, какъ честный дворянинъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ, и вѣжливый, и добрый, и прекрасный, ручаюсь, и добродѣтельный — Гдѣ твоя мать?
ДЖУЛ. Гдѣ моя мать? — въ комнатахъ. Гдѣ же быть ей? Какъ глупо ты отвѣчаешь! «Твой милый сказалъ, какъ честный дворянинъ, — гдѣ твоя мать?»
КОРМ. Матерь Божія, какъ раскипятилась! скажите пожалуйста! Славная это припарка къ больнымъ костямъ моимъ! Отнынѣ будь же сама гонцемъ своимъ.
ДЖУЛ. Ну не сердись — скажи, что сказалъ Ромео?
КОРМ. Позволено тебѣ идти нынче на исповѣдь?
ДЖУЛ. Позволено.
КОРМ. Такъ спѣши же въ келью Лоренцо; тамъ мужъ, готовый сдѣлать тебя женой. Ну вотъ, и прилила шаловливая кровь къ щечкамъ; вспыхнутъ онѣ у меня разомъ отъ вѣстей моихъ[33]. Спѣши въ церковь; мнѣ же надо еще сходить за лѣстницей, по которой твой милый, какъ только стемнѣетъ, взберется въ гнѣздо пташки. Какъ поденщица работаю я для вашего удовольствія, — но съ этой ночи все бремя ляжетъ ужь на тебя. Идемъ; я — обѣдать, ты — въ келью.
ДЖУЛ. За высочайшимъ блаженствомъ! — Прощай, добрая кормилица. (Уходятъ.)
СЦЕНА 6.
правитьЛОРЕ. Да улыбнется небо этому священному союзу такъ, что грядущее не накажетъ насъ за него никакимъ горемъ!
РОМЕ. Аминь, аминь! Приходи какое хочетъ горе — не перевѣсить ему блаженства и одной короткой, проведенной съ ней минуты. Соедини только священнымъ словомъ наши руки, и пусть самую любовь пожирающая смерть дѣлаетъ тогда что хочетъ; довольно для меня и одной ужь возможности назвать ее своею.
ЛОРЕ. Чрезмѣру порывистые восторги такъ же порывисто и кончаются, — умираютъ въ самомъ разгарѣ, какъ огонь и порохъ въ минуту соприкосновенія. Сладчайшій медъ порождаетъ самой сладостью своей отвращеніе, уничтожаетъ аппетитъ; а потому люби, умѣренно: такова любовь постоянная. Слишкомъ поспѣшный опаздываетъ точно такъ же, какъ и слишкомъ медленный.
Вотъ и она. — О, этой легкой поступью никогда не протоптать вѣковѣчныхъ плитъ. Любовникъ можетъ усѣсться на лѣниво носящіяся въ роскошномъ лѣтнемъ воздухѣ паутинки — и не упасть; такъ легко все суетное.
ДЖУЛ. Добраго вечера, доброму духовнику моему.
ЛОРЕ. Ромео поблагодаритъ тебя, дочь моя, за насъ обоихъ.
ДЖУЛ. Такой же привѣтъ и ему; иначе благодарность его была бы не но заслугамъ.
РОМЕ. Ахъ, Джульетта, если ты такъ же переполнена радостью, какъ я, и способнѣе меня выразить ее — раздуши своимъ дыханіемъ окружающій насъ воздухъ, передай дивной музыкой языка блаженство этого свиданія.
ДЖУЛ. Чувство, болѣе богатое содержаніемъ, чѣмъ словами, гордится своей сущностью — не уборомъ. Нищій, кто можетъ счесть свои сокровища; моя же любовь дошла до того, что не счесть мнѣ и половины моего богатства.
ЛОРЕ. Идемте же, идемте со мной, и мы повершимъ все разомъ; вы извините, не оставлю васъ однихъ, пока святая церковь не сольетъ васъ во едино.
ДѢЙСТВІЕ III.
правитьСЦЕНА 1.
правитьБЕНВ. Прошу, любезный Меркуціо, уйдемъ. День знойный, Капулеты бродятъ но улицамъ, встрѣтимся — не избѣжать схватки; кипитъ безумная кровь въ такіе жары.
МЕРК. Ты страшно похожъ на одного изъ тѣхъ молодцовъ, которые только что войдутъ въ таверну и воскликнутъ, стукнувъ мечемъ по столу: дай мнѣ Богъ не нуждаться въ тебѣ! и за другимъ же кубкомъ выхватываютъ его, безъ всякой нужды, противъ перваго поднощика.
БЕНВ. Я похожъ на такихъ молодцовъ?
МЕРК. Полно, полно; разсерженный, ты такъ же горячь, какъ любой Итальянецъ, такъ же легко вспыливаешь, когда раздражатъ, и такъ же легко раздражаешься, чтобъ вспылить.
БЕНВ. Чтожь за тѣмъ?
МЕРК. А за тѣмъ, будь двое такихъ — не было бы разомъ ни одного: вы тотчасъ же убили бы другъ друга. Ты! да ты готовъ повздорить съ кѣмъ угодно и изъ того, что въ его бородѣ однимъ волоскомъ болѣе или менѣе, чѣмъ въ твоей. Повздоришь съ человѣкомъ грызущимъ орѣхи, безъ всякой причины, кромѣ развѣ той, что твои глаза орѣховаго цвѣта. Какой же глазъ, кромѣ такого глаза, выищетъ такую причину къ ссорѣ? Голова твоя полна ссоръ, какъ яйцо съѣдобнымъ, хоть и разбивали ужь ее за ссоры, какъ яйцо, какъ болтунъ. Ты привязался къ человѣку, кашлянувшему на улицѣ, за то, что разбудилъ твою собаку, заснувшую на солнышкѣ. Не повздорилъ ты съ портнымъ за то, что онъ надѣлъ новый колетъ передъ Пасхой? съ другимъ — за то, что завязалъ новые свои башмаки старой лентой? и ты вздумалъ воздерживать меня отъ ссоръ!
БЕНВ. Будь я такъ же скоръ на ссоры, какъ ты — я, просто, продалъ бы первому встрѣчному лено всей моей жизни за часъ съ четвертью.
МЕРК. Просто? — О простота!
БЕНВ. Вотъ, клянусь головой, и Капулеты.
МЕРК. Клянусь пятой, какое мнѣ дѣло.
ТИБА. За мной — я заговорю съ ними. Добраго дня, синьоры! одно слово одному изъ васъ.
МЕРК. Одно слово и одному. Сочетайте его съ чѣмъ-нибудь; да будетъ оно слово и ударъ.
ТИБА. Найдете, синьоръ, способнымъ и на это — дадите только поводъ.
МЕРК. А безъ подачи, сами не можете найдти?
ТИБА. Меркуціо, у тебя лады съ Ромео —
МЕРК. Лады! ужь не принимаешь ли ты насъ за музыкантовъ? принимаешь — не услышишь ничего, кромѣ разлада. (Ударяя по рукояти меча.) Вотъ мой смычокъ; онъ заставитъ плясать тебя. Лады, чертъ возьми!
БЕНВ. Мы толкуемъ здѣсь на людной площади; поищемъ мѣсто поуединеннѣе и разсудимъ тамъ все хладнокровно, или разойдемся. Здѣсь всѣ глядятъ на насъ.
МЕРК. На то и даны глаза; пусть глядятъ. Не тронусь съ мѣста ни для кого.
ТИБА. И оставайтесь, синьоръ. Вотъ мой человѣкъ.
МЕРК. Повѣсьте меня, синьоръ, если онъ когда-нибудь носилъ вашу ливрею. Вотъ, если пригласите помѣриться — онъ послѣдуетъ за вами, будетъ въ этомъ смыслѣ вашимъ человѣкомъ.
ТИБА. Ромео, моя ненависть къ тебѣ, не приберетъ тебѣ названья лучше подлеца.
РОМЕ. Тибальтъ, причина, заставляющая меня любить тебя, выше взрыва, вызываемаго такимъ привѣтомъ. — Не подлецъ я, и потому, прощай. Вижу, не знаешь ты меня.
ТИБА. Мальчишка, не загладить тебѣ этимъ нанесенныхъ мнѣ оскорбленій, и потому, вернись, обнажи мечъ свой.
РОМЕ. Клянусь, никогда не оскорблялъ я тебя; люблю, напротивъ, болѣе, чѣмъ можешь предположить, пока не узнаешь причины моей любви. Удовлетворись же этимъ, любезный Капулетъ — это имя такъ же для меня дорого, какъ и мое собственное.
МЕРК. О смиренная, низкая, подлая уступчивость! А la stoccata смоетъ ее. (Обнажая мечъ) Тибальтъ, мышеловъ[34], не хочешь ли пройтись со мной?
ТИБА. Тебѣ чего отъ меня хочется?
МЕРК. Ничего, добрый царь кошекъ, ничего, кромѣ одной изъ девяти твоихъ жизней; осмѣлюсь сперва на это, и за тѣмъ, смотря по твоему обращенію со мной, управлюсь и съ восемью остальными. Ну, вытаскивай же мечъ свой изъ ножекъ за уши; да живѣе, иначе мой засвиститъ около твоихъ ушей прежде, чѣмъ успѣешь вытащить его.
ТИБА. (Обнажая мечъ). Готовъ.
РОМЕ. Любезный Меркуціо, вложи мечъ въ ножны.
МЕРК. Ну, синьоръ, ваше passado. (Дерутся.)
РОМЕ. Обнажай, Бенволіо! выбей изъ рукъ ихъ оружіе. Синьоры, стыда ради, смирите ваше бѣшенство! Тибальтъ — Меркуціо — Герцогъ строжайте запретилъ всякія схватки на улицахъ Вероны. Остановись, Тибальтъ! — Добрый Меркуціо! (Тибальтъ изъ подъ руки Ромео ранитъ Меркуціо и убѣгаетъ съ своими.)
МЕРК. Я раненъ. — (Ромео поддерживаетъ его.) Проклятіе домамъ вашимъ! — Я поконченъ. А онъ — ушолъ, и не тронутый?
БЕНВ. Ты раненъ?
МЕРК. Царапина, царапина, но достаточная. — Гдѣ мой пажъ? — Ступай, негодяй, приведи врача. (Пажъ уходитъ.)
РОМЕ. Ободрись; рана навѣрное не такъ значительна.
МЕРК. Не такъ, конечно, глубока, какъ колодезь, не такъ широка, какъ церковныя двери; но достаточна, возьметъ свое. Приходи ко мнѣ завтра — найдешь вполнѣ покойнымъ. Изъ этого міра, ручаюсь, я ужь вычеркнутъ! — Проклятіе домамъ вашимъ! — Собака, крыса, мышь, кошка оцарапала человѣка до смерти; хвастунъ, негодяй, бездѣльникъ, дерущійся по ариѳметикѣ! — Какой чертъ сунулъ тебя промежь насъ? онъ ранилъ меня изъ подъ твоей руки.
РОМЕ. Я хотѣлъ предупредить.
МЕРК. Помоги, Бенволіо, добраться до какого-нибудь дома, или совсѣмъ лишусь силъ. — Проклятіе обоимъ домамъ вашимъ! они сдѣлали меня блюдомъ для червей. Готовъ — совсѣмъ готовъ. — Ваши дома — (Уходитъ съ Бенволіо.)
РОМЕ. Меркуціо, ближайшій родственникъ Герцога, мой другъ, смертельно раненъ за меня; я опозоренъ злословіемъ Тибальта — Тибальта, только что сдѣлавшагося моимъ братомъ. — О милая Джульетта, красота твоя сдѣлала меня женоподобнымъ, смягчила сталь моего мужества.
БЕНВ. О Ромео, Ромео, доблестный Меркуціо умеръ; смѣлый духъ его, слишкомъ безвременно пренебрегшій землею, паритъ ужъ въ облакахъ.
РОМЕ. Черный рокъ этого дня отзовется на многихъ послѣдующихъ; это только начало бѣдъ, конецъ ихъ въ грядущемъ.
БЕНВ. Бѣшеный Тибальтъ опять идетъ сюда.
РОМЕ. Живъ! торжествуетъ! а Меркуціо убитъ! Убирайся жь на небо осторожная кротость; руководи теперь мною огненно-окая ярость! — Подлеца, Тибальтъ, которымъ ты, недавно, привѣтствовалъ меня, возьми теперь назадъ; потому что душа Меркуціо носится еще надъ нашими головами въ ожиданіи твоей. Иль ты, иль я, иль оба должны сопутствовать ему.
ТИБА. Жалкій мальчишка, ты былъ друженъ съ нимъ здѣсь — послѣдуешь за нимъ и туда.
РОМЕ. А вотъ, мечи рѣшатъ это. (Дерутся; Тибальтъ падаетъ.)
БЕНВ. Бѣги, Ромео! спасайся! Граждане поднялись, а Тибальтъ убитъ. — Приди въ себя; схватятъ — герцогъ осудитъ тебя на смерть. — Бѣги! — Бѣги!
РОМЕ. О! шутъ я счастья.
БЕНВ. Чтожь стоишь? (Ромео уходитъ.)
1. гр. Куда бѣжалъ убійца Меркуціо? Куда бѣжалъ убійца Тибальтъ?
БЕНВ. Тибальтъ лежитъ передъ тобой.
1. гр. Вы, синьоръ, пойдете со мной; именемъ Герцога — повинуйтесь.
ГЕРЦ. Гдѣ гнусные зачинщики этой схватки?
БЕНВ. О благородный герцогъ, я могу передать тебѣ всѣ горестныя подробности этой гибельной ссоры. Этотъ человѣкъ, убитый юнымъ Ромео, убилъ твоего родственника, храбраго Меркуціо.
Л. КАП. Тибальтъ, племянникъ! — О дитя моего брата! о герцогъ! о племянникъ! мужъ! — Герцогъ, твоимъ правосудіемъ, требую крови Монтегю за нашу кровь. О племянникъ, племянникъ!
ГЕРЦ. Бенволіо, кто началъ эту кровавую ссору?
БЕНВ. Тибальтъ, убитый здѣсь, убитый рукой Ромео. Ромео говорилъ съ нимъ кротко, просилъ его сообразить какъ безсмысленна ихъ ссора, напоминалъ о неудовольствіи вашей свѣтлости; — все это, высказанное покойно, ласково, вѣжливо, не могло укротить строптиваго духа Тибальта, и, глухой къ миру, онъ направилъ пронзающую сталь въ грудь Меркуціо, который, точно такъ же взбѣшенный, встрѣтилъ убійственное остріе остріемъ. Съ воинственнымъ негодованіемъ отводитъ онъ одной рукой холодную смерть въ сторону, а другой посылаетъ ее назадъ къ Тибальту, ловкость котораго обращаетъ ее вспять[35]. Ромео громко вскрикиваетъ: перестаньте, разойдитесь, друзья! и быстрѣе языка бросается промежь нихъ, отводя гибельные ихъ удары; и тутъ, изъ подъ его руки, Тибальтъ поражаетъ гнуснымъ ударомъ доблестнаго Меркуціо на смерть. За симъ Тибальтъ бѣжалъ, но вскорѣ возвратился къ Ромео, въ которомъ вспыхнула уже жажда мести и они бросились другъ на друга быстрѣе молніи; потому что прежде, чѣмъ я успѣлъ выхватить мечъ, чтобъ разнять ихъ, гордый Тибальтъ былъ уже убитъ, и какъ только онъ упалъ Ромео скрылся. Все это было такъ; въ противномъ случаѣ казни Бенволіо.
Л. КАП. Онъ родня Монтегю; пристрастье дѣлаетъ его лживымъ. Разсказъ его невѣренъ. Ихъ было до двадцати въ этой гнусной схваткѣ, и всѣ эти двадцать губили одну только жизнь. Прошу правосудія, и ты, Герцогъ, ты долженъ оказать его. Ромео убилъ Тибальта, но долженъ жить и Ромео.
ГЕРЦ. Ромео убилъ его, а онъ убилъ Меркуціо. Кто жь заплатитъ за его драгоцѣнную кровь?
МОНТ. Не Ромео, Герцогъ, онъ былъ другомъ Меркуціо; проступокъ его повершилъ только то, что покончилъ бы законъ — жизнь Тибальта.
ГЕРЦ. И за этотъ проступокъ, мы, безъ замедленья, изгоняемъ его отсюда. Вы и меня вовлекаете въ дѣла вашей ненависти; и моя кровь пролилась въ вашихъ дикихъ схваткахъ; но я накажу васъ такой страшной пеней, что всѣ пожалѣете о моей утратѣ. Я буду глухъ и къ просьбамъ и къ оправданьямъ; ни слезы, ни мольбы не смягчатъ меня, а потому и не прибѣгайте къ нимъ; пусть Ромео спѣшитъ отсюда, иначе — найдутъ его, послѣдній это будетъ часъ его жизни. Возьмите трупъ, и ждите нашей воли; милосердіе и само убиваетъ, прощая тѣхъ, кто убиваетъ.
СЦЕНА 2.
правитьДЖУЛ. Мчитесь же скорѣе огненно-ногіе кони къ чертогу Феба; такой возница какъ Фаетонъ давно пригналъ бы ужь васъ къ западу, вывелъ бы темную ночь тотчасъ же. — Спусти, любви споспѣшествующая ночь, непроницаемую свою завѣсу, чтобъ вражій глазъ[36] сомкнулся, и Ромео могъ пробраться въ мои объятія неслышно и незримо! — Любовники видятъ и при одномъ сіяньи собственной красоты ихъ; а слѣпа любовь — ночь всего болѣе идетъ къ ней. — Приди, скромная ночь, строго-степенная, вся въ черномъ, матрона, и научи какъ потерять выигрывающую ставку двухъ непорочныхъ дѣвственностей; прикрой черной своей мантіей не прирученную еще кровь, приливающую къ щекамъ моимъ, на время, пока застѣнчивая любовь, сдѣлавшись смѣлѣе, не признаетъ дѣйствій истинной любви чистымъ цѣломудріемъ. Приди же ночь, приди Ромео, приди ты день въ ночи; потому что на крылахъ ночи ты будешь бѣлѣй, чѣмъ свѣжій снѣгъ на крылахъ ворона. — Приди, добрая ночь; приди, милая, черно-окая ночь, дай мнѣ моего Ромео, а когда умру — возьми его, разрѣжь на маленькія звѣздочки, и онъ такъ украситъ небо, что весь міръ полюбитъ ночь, перестанетъ поклоняться лучезарному солнцу. — Купила я себѣ чертогъ любви — но не владѣю еще имъ; продана и сама — но не занята еще. День этотъ такъ безконеченъ, какъ ночь передъ какимъ-нибудь праздникомъ для нетерпѣливаго ребенка, жаждущаго поскорѣй нарядиться въ новое платье. Ахъ, вотъ кормилица.
Она съ вѣстями; всякій языкъ, произносящій имя Ромео, само краснорѣчіе. Ну, кормилица, что же новаго? Что это у тебя? веревки, за которыми Ромео просилъ тебя сходить?
КОРМ. Да, да, веревки. (Бросаетъ ихъ на полъ.)
ДЖУЛ. Боже! что же это значитъ? зачѣмъ ты такъ ломаешь руки?
КОРМ. О горе, горе! онъ мертвъ, мертвъ, мертвъ! Мы погибли, синьора, мы погибли! — О Господи! — онъ скончался, убитъ, умеръ!
ДЖУЛ. Можетъ ли небо быть такъ завистливымъ?
КОРМ. Ромео можетъ, хоть небо и не можетъ. — О Ромео, Ромео! — Кто бы могъ подумать? — Ромео!
ДЖУЛ. Что ты за демонъ, что такъ меня пытаешь? Такія пытки возможны только въ страшномъ аду. Убилъ Ромео себя? скажи только да, и это короткое слово будетъ ядовитѣе смертоноснаго взора василиска. Я не буду я, какъ только услышу такое да; сомкнутся на вѣки глаза, заставляющіе тебя отвѣтить этимъ да. Убитъ, скажи — да; не убитъ — нѣтъ. Короткія эти слова рѣшатъ мое счастье, или горе[37].
КОРМ. Я видѣла рану, видѣла ее собственными глазами, — передъ Богомъ, — вотъ тутъ, на мужественной груди его. Жалостный трупъ: кровавый, жалостный трупъ; блѣдный какъ пепелъ, весь обрызганный кровью, весь въ запекшейся крови; — я такъ и обомлѣла.
ДЖУЛ. О разорвись же, мое сердце! — разорвись, бѣдный банкротъ, разомъ! Въ темницу, глаза! не глядите болѣе на свободу! Въ землю, презрѣнная земля; прекратись здѣсь всякое движеніе, и одна тяжелая гробовая доска да придавитъ и тебя и Ромео!
КОРМ. О Тибальтъ, Тибальтъ! лучшій изъ друзей моихъ! о привѣтливый Тибальтъ! честнѣйшій изъ дворянъ! зачѣмъ привелось мнѣ видѣть тебя мертвымъ!
ДЖУЛ. Какая еще буря поднимается съ другой стороны? Убитъ Ромео? мертвъ Тибальтъ? драгоцѣннѣйшій братъ и супругъ, еще драгоцѣннѣйшій? — Греми же грозная труба страшнаго суда; ктожь живъ еще, когда этихъ двухъ не стало?
КОРМ. Мертвъ Тибальтъ, а Ромео изгнанъ; Ромео, убившій его, изгнанъ.
ДЖУЛ. О Боже! — рука Ромео пролила кровь Тибальта?
КОРМ. Пролила, пролила; о, горе мнѣ! пролила.
ДЖУЛ. О змѣиное сердце, цвѣтущею прикрытое наружностью! Скрывался ли когда драконъ въ пещерѣ такъ прекрасной? Тиранъ обаятельный! демонъ ангело-подобный! воронъ голубино-перый! агнецъ лютый какъ волкъ! гнусное существо божественнаго вида! совершеннѣйшая противоположность тому, чѣмъ кажешься — отверженный святой, доблестный извергъ! — О, природа, что же дѣлала ты въ аду, когда вселила духъ демона въ земной рай такого обаятельнаго тѣла? — Облеклась ли когда-нибудь книга такого гадкаго содержанія въ такой роскошный переплетъ? О, зачѣмъ же живетъ обманъ въ такомъ великолѣпномъ чертогѣ!
КОРМ. Нѣтъ ни правды, ни вѣрности, ни чести въ мущинахъ; всѣ они клятвопреступны, вѣроломны, злы, лукавы. — Ахъ, гдѣ же мой прислужникъ? дайте мнѣ немного aqua vitae. — Это горе, эта бѣда, эта печаль старѣютъ меня. Позоръ Ромео!
ДЖУЛ. Да покроется твой языкъ за такое желаніе злѣйшими волдырями! не рожденъ онъ для позора. Позоръ опозорился бы на челѣ его; потому что оно престолъ для вѣнчанія чести, единой владычицы всего подлуннаго міра. — О, какимъ же я была звѣремъ, понося его!
КОРМ. Не думаешь ли восхвалять убійцу брата?
ДЖУЛ. Могу ли позорить того, кто мужъ мнѣ? Ахъ, бѣдный мой мужъ, какой же языкъ побережетъ твое имя, когда я, твоя трехчасовая жена, растерзала его? — Но зачѣмъ же, гадкій, убилъ ты моего брата? — но гадкій братъ убилъ бы моего супруга. Назадъ, глупыя слезы, назадъ къ своему естественному источнику; ваши капли — дань печали, а вы, по ошибкѣ, предлагаете эту дань радости. Вѣдь мой супругъ, котораго хотѣлъ убить Тибальтъ, живъ; мертвъ Тибальтъ, хотѣвшій убить моего супруга. Все это отрадно; о чемъ же плачу я? Было тутъ слово, худшее смерти Тибальта, поразившей меня. Хотѣлось бы забыть его; но, ахъ! оно втѣсняется въ мою память, какъ гнусныя, преступныя дѣла въ совѣсть грѣшника. «Мертвъ Тибальтъ, а Ромео изгнанъ!» Это — «изгнанъ», это одно слово — «изгнанъ» убило десять тысячь Тибальтовъ. Смерть Тибальта была бы достаточнымъ горемъ, еслибъ тѣмъ и кончилось. Или — когда ужь злое горе не терпитъ одиночества, необходимо должно сопровождаться другими, — зачѣмъ же не послѣдовало за тѣмъ, какъ она сказала «мертвъ Тибальтъ», и твой отецъ, или твоя мать, или даже оба? — все это возбудило бы обычное сѣтованіе. Но съ прибавленіемъ къ смерти Тибальта «Ромео изгнанъ!» — сказать это — и отецъ, и мать, и Тибальтъ, и Ромео, и Джульетта, всѣ убиты, всѣ мертвы. Ромео изгнанъ! — нѣтъ ни конца, ни мѣры, ни предѣла убійственности этого слова; нѣтъ и словъ, способныхъ выразить это горе. — Гдѣ отецъ и мать, кормилица?
КОРМ. Плачутъ и стенаютъ надъ трупомъ Тибальта. Хочешь къ нимъ? я провожу тебя.
ДЖУЛ. Омываютъ слезами раны его? Осушатся ихъ, польются и мои объ изгнаніи Ромео. Возьми эти веревки. — (Поднимая ихъ) Бѣдныя веревки, вы обмануты, и вы и я, потому что Ромео изгнанъ. Вы должны были служить ему торной дорогой къ моей постелѣ; но я, дѣва, умру дѣвственной вдовицей. Пойдемте же, веревки; пойдемъ, кормилица; иду на брачную постель, и не Ромео, а смерть возметъ мою дѣвственность!
КОРМ. Ступай въ свою комнату; я отыщу Ромео, чтобъ утѣшить тебя; — я знаю гдѣ онъ находится. Слышишь, въ эту ночь твой Ромео будетъ здѣсь; — я къ нему; онъ скрывается въ кельѣ отца Лоренцо.
ДЖУЛ. О, отыщи его! отдай это кольцо моему вѣрному рыцарю и попроси, чтобъ пришолъ навсегда со мной проститься. (Уходятъ.)
СЦЕНА 3.
правитьЛОРЕ. Выходи, Ромео; выходи, выходи, боязливый! Горе влюбилось въ тебя, ты обрученъ съ несчастіемъ.
РОМЕ. Что новаго, отецъ? что рѣшилъ Герцогъ? Какая неизвѣстная еще бѣда ищетъ знакомства со мной?
ЛОРЕ. Любезный сынъ, ты достаточно свыкся уже съ непріятной этой компаніей. Я узналъ приговоръ Герцога.
РОМЕ. На сколько же онъ легче приговора страшнаго суда?
ЛОРЕ. Уста его изрекли приговоръ болѣе снисходительный — не смерть, а изгнанье.
РОМЕ. Изгнанье? будь же милосердъ; скажи — смерть; изгнаніе страшнѣе для меня, гораздо страшнѣе смерти. Не говори — изгнанье.
ЛОРЕ. Ты изгнанъ только отсюда, изъ Вероны. Утѣшься — міръ великъ.
РОМЕ. Нѣтъ міра за стѣнами Вероны; чистилище, муки, самый адъ за ними. Изгнанный отсюда — изгнанъ изъ міра, а изгнаніе изъ міра — смерть; потому изгнанье — смерть подъ другимъ только названіемъ. Называя смерть изгнаніемъ, ты отсѣкаешь мнѣ голову золотымъ топоромъ, улыбаешься удару, убивающему меня.
ЛОРЕ. О смертный грѣхъ! о страшная неблагодарность! Твою вину нашъ законъ караетъ смертью; а добрый Герцогъ, принимая въ тебѣ участіе, обошолъ законъ и обратилъ черное слово смерть въ изгнанье. Большая это милость, а ты не видишь ее.
РОМЕ. Пытка это, а не милость. Рай здѣсь, гдѣ живетъ Джульетта; всякая кошка, собака, крошечная мышь, всякая ничтожность живетъ здѣсь въ раю, можетъ глядѣть на нее, а Ромео не можетъ. Даже жизнь гадкихъ мухъ выше, почетнѣе, счастливѣе жизни Ромео; онѣ могутъ прильнутъ къ бѣлому диву руки безцѣнной Джульетты, могутъ похищать безконечное блаженство съ ея губъ, по дѣвственной чистотѣ своей, постоянно краснѣющихъ, какъ будто и собственные свои поцѣлуи считаютъ грѣхомъ. Это возможно мухамъ, тогда какъ и долженъ бѣжать, — и теперь ты скажешь, что изгнаніе не смерть? — невозможно Ромео; онъ изгнанъ. Не было у тебя ни готоваго яда, ни отточеннаго ножа, ни другаго какого быстро умерщвляющаго средства, какъ бы оно гнусно ни было, кромѣ слова — изгнанъ, чтобъ убить меня? Изгнанъ! отецъ, это — слово осужденныхъ въ аду; сопровождается воемъ. Какъ у тебя, священнослужителя, духовника, моего вѣрнаго друга, достало духа сразить меня словомъ — изгнанъ?
ЛОРЕ. Послушай, глупый безумецъ, что скажу тебѣ.
РОМЕ. О, ты опять заговоришь объ изгнаньи.
ЛОРЕ. Дамъ броню для защиты отъ этого слова — сладостное млеко несчастія, философію, чтобъ могъ найдти утѣшенье и въ изгнаніи.
РОМЕ. Опять изгнаніе? — Къ черту философію! Не можетъ философія создать Джульетту, перенести городъ, отмѣнить приговоръ Герцога — не поможетъ она, ни къ чему она и не пригодна. Не говори мнѣ о ней.
ЛОРЕ. Вижу, нѣтъ ушей у безумства.
РОМЕ. Какъ же и быть имъ у него, когда нѣтъ глазъ у мудрыхъ?
ЛОРЕ. Позволь мнѣ поговорить съ тобой о твоемъ положеніи.
РОМЕ. Не можешь ты говорить о томъ, чего не чувствуешь. Будь ты такъ же молодъ, какъ я, люби Джульетту, обвѣнчайся за какіе-нибудь полчаса, убей Тибальта, сгарай какъ я любовью, будь какъ я изгнанъ — тогда ты могъ бы говорить, тогда ты могъ бы рвать на себѣ волосы и (Падая на поле) грянуться на землю, какъ я теперь, вымѣривая не вырытую еще могилу. (Стучатся.)
ЛОРЕ. Встань; кто-то стучится; скройся.
РОМЕ. Ни за что; развѣ стоны больнаго сердца, какъ туманъ, скроютъ меня отъ поиска глазъ. (Стучатся.)
ЛОРЕ. Слышишь какъ стучатся! — Кто тамъ? — Встань же, Ромео; тебя схватятъ. — Подождите. — Вставай, скорѣй въ мою молельню. — (Стучатся.) Сейчасъ. — Боже, какъ это глупо! — (Стучатся.) Иду, иду. Кто стучитъ такъ сильно? откуда? зачѣмъ?
КОРМ. (За сценой). Впустите и я скажу зачѣмъ. Я отъ синьоры Джульетты.
ЛОРЕ. Милости просимъ
КОРМ. О, скажи, скажи, отецъ святой, гдѣ супругъ моей синьоры? гдѣ Ромео?
ЛОРЕ. Да вонъ на полу, совсѣмъ опьянѣвшій отъ собственныхъ слезъ своихъ.
КОРМ. Онъ въ такомъ же положеніи, какъ и моя госпожа; точно въ такомъ же. О горестное сочувствіе! жалостное сходство[38]! Точно такъ же лежитъ и она, плача и рыдая, рыдая и плача. — Встаньте же, встаньте; встаньте, если вы мущина; встаньте для Джульетты, встаньте хоть для нея. (Ромео стонетъ.) Зачѣмъ стонать такъ?
РОМЕ. (Вскакивая). Кормилица!
КОРМ. Ахъ, синьоръ, синьоръ! — Смерть вѣдь все кончаетъ.
РОМЕ. Ты говорила о Джульеттѣ? что она? считаетъ меня закоснѣлымъ убійцей, потому что обагрилъ дѣтство нашего счастья кровью, такъ близкой къ ея собственной? Гдѣ она? что съ ней, что говоритъ моя тайная супруга о расторгнутой любви нашей?
КОРМ. Ничего не говоритъ, синьоръ; только плачетъ и плачетъ; то упадетъ на постель; то вдругъ вскочитъ и зоветъ Тибальта; то вскрикнетъ вдругъ: Ромео! и снова упадетъ на постель.
РОМЕ. Точно смертоносный выстрѣлъ изъ ружья имя это убиваетъ ее, какъ убила проклятая рука этого имени ея родственника — О, скажи мнѣ, отецъ, скажи, въ какой гнусной части этого остова живетъ мое имя? скажи, чтобъ я могъ уничтожить ненавистный притонъ его. (Обнажаетъ мечъ.)
ЛОРЕ. Останови отчаянную свою руку! Мужъ ли ты? наружность говоритъ, что мужъ; но твои слезы — слезы женщины, твое бѣснованье — безсмысленное бѣшенство звѣря. Безобразная баба въ образѣ мужа, или безобразный звѣрь въ образѣ обоихъ, ты изумилъ меня; клянусь моимъ святымъ орденомъ, я считалъ тебя гораздо доблестнѣе. Убилъ Тибальта — хочешь, обративъ на себя проклятую свою ненависть, убить и себя, убить и жену, живущую твоей жизнью? Зачѣмъ возстаешь ты противъ своего рожденья, неба и земли? разомъ соединились они въ тебѣ, разомъ хочешь ты и утратить ихъ. Стыдись, стыдись! ты позоришь красоту свою, свою любовь, свой умъ; богатый всѣмъ этимъ, ты, какъ ростовщикъ, ничѣмъ не пользуешься какъ бы слѣдовало, что только и могло бы дать значеніе твоей красотѣ, твоей любви, твоему уму. Красота твоя — красота восковой куклы, лишенная всякой мужественности; страстная любовь твоя — подлое вѣроломство, убивающее ту, которую клялся любить; твой умъ, это украшеніе красоты и любви, искаженный неумѣньемъ управлять и тѣмъ и другимъ, воспламеняется, какъ порохъ въ пороховницѣ неумѣлаго солдата, твоимъ собственнымъ неразуміемъ[39] и ты гибнешь отъ того, чему бы слѣдовало быть твоей защитой. Возстань же, будь мужемъ! твоя Джульетта, изъ любви къ которой за минуту былъ мертвъ, жива. Не счастье это? Тибальтъ хотѣлъ умертвить тебя — ты убилъ Тибальта; опять счастье. Законъ, грозившій смертью, дѣлается твоимъ другомъ и обращаетъ ее въ изгнанье, и тутъ ты счастливъ. Благословенія нисходятъ на тебя одно за другимъ; счастье ухаживаетъ за тобой въ роскошнѣйшемъ своемъ убранствѣ, а ты, какъ упрямая привередница, дуешься и на счастье и на любовь. Берегись, берегись! — горестно кончаютъ такіе. Отправляйся къ своей возлюбленной; взберись, какъ условились, въ ея комнату; ступай, утѣшь ее; но, смотри, не оставайся тамъ до разстановки стражи, потому что тогда трудно будетъ тебѣ пробраться въ Мантую, гдѣ долженъ жить, пока найдемъ возможность огласить вашъ бракъ, примирить вашихъ родственниковъ, испросить прощеніе Герцога и возвратить тебя съ радостью въ двадцать тысячь разъ большею горести, съ которой удаляешься. — Ты, кормилица, ступай впередъ; кланяйся отъ меня госпожѣ твоей; скажи, чтобъ скорѣй уложила весь домъ въ постель, — удрученіе глубокой скорбью поможетъ ей въ этомъ. Ромео явится вслѣдъ за тобою.
КОРМ. О Господи! цѣлую ночь могла бы я простоять здѣсь, слушая такіе хорошіе совѣты. Вотъ что значитъ ученье! — Синьоръ, я скажу моей госпожѣ, что вы придете.
РОМЕ. Скажи; скажи, чтобъ, моя радость, приготовилась порядкомъ побранить меня.
КОРМ. Она велѣла отдать вамъ это кольцо, синьоръ. Приходите жь; да скорѣе — очень ужь поздно. (Уходите.)
РОМЕ. Какъ оживилъ меня этотъ подарокъ!
ЛОРЕ. Ступай. Доброй ночи; а главное — уходи прежде, чѣмъ разставятъ стражу, или скройся съ разсвѣтомъ, переодѣвшись. Живи въ Мантуѣ; я отыщу твоего служителя и черезъ него буду, по временамъ, сообщать тебѣ все радостное, что здѣсь случится. Дай же руку; пора тебѣ; прощай; доброй ночи.
РОМЕ. Не призывай меня радость, высшая всѣхъ радостей — горько было бы мнѣ разстаться съ тобой такъ скоро. Прощай.
СЦЕНА 4.
правитьКАПУ. Страшное, синьоръ, посѣтившее насъ горе не дало намъ времени приготовить нашу дочь. Она, видите ли, очень любила брата своего Тибальта, и я любилъ его; — что дѣлать, всѣ мы рождены для смерти. — Теперь поздно ужь; не выйдетъ она нынче. И я, повѣрьте, еслибъ не бесѣда съ вами, давно былъ бы ужь въ постелѣ.
ПАРИ. Часы печали — не время для сватовства. — Доброй ночи, синьора; передайте мой поклонъ вашей дочери.
Л. КАП. Завтра; завтра же утромъ узнаю и ея расположенье, а теперь она вся горе.
КАПУ. Синьоръ Парисъ, я смѣло ручаюсь за согласіе моей дочери; я знаю — мало этого — убѣжденъ, что она во всемъ послушаетъ меня. Ты, жена, все-таки зайди, прежде чѣмъ ляжешь спать, къ ней, передай ей любовь моего сына Париса и скажи, слышишь, скажи, что въ слѣдующую среду — Позвольте, какой нынче день?
ПАРИ. Понедѣльникъ, синьоръ.
КАПУ. Понедѣльникъ? — Нѣтъ, въ среду слишкомъ ужь скоро; такъ въ четвергъ, — въ четвергъ, скажи, она будетъ обвѣнчана съ благороднымъ этимъ графомъ. — Будете-ль вы-то готовы? нравится вамъ эта быстрота? Сыграемъ свадьбу безъ шума; — два, три друга; — Тибальтъ, видите ли, убитъ такъ недавно — поднимемъ пиръ горой, пожалуй, подумаютъ еще, что мы не дорожили нашимъ родственникомъ. А потому, человѣкъ шесть самыхъ близкихъ — не болѣе. Чтожь скажете на счетъ четверга?
ПАРИ. Что желалъ бы, чтобъ онъ былъ завтра же.
КАПУ. И прекрасно; ступайте теперь долой; такъ въ четвергъ. — Зайди же, жена, прежде чѣмъ ляжешь спать, къ Джульеттѣ и скажи ей о днѣ свадьбы. — Прощайте, синьоръ. — Эй, огня въ мою комнату! По моему, такъ ужь поздно, что скоро можно будетъ сказать — какъ рано. — Доброй ночи.
СЦЕНА 5.
правитьДЖУЛ. Хочешь уйдти? день далекъ еще. Соловей, не жаворонокъ, встревожилъ боязливый слухъ твой; онъ каждую ночь поетъ вонъ на томъ гранатовомъ деревѣ. Повѣрь, мой милый, — соловей.
РОМЕ. Не соловей, а жаворонокъ — вѣстникъ утра. Посмотри, моя любовь, какія полосы завистливаго свѣта окаймляютъ разбѣгающіяся облака тамъ, на востокѣ. Свѣтильники ночи догорѣли и радостный день на ципочкахъ стоитъ уже на туманныхъ вершинахъ горъ. Я долженъ удалиться и жить, или остаться и умереть.
ДЖУЛ. Тотъ свѣтъ — не дневной свѣтъ, я знаю; это какой-нибудь метеоръ, высланный солнцемъ, чтобъ былъ онъ въ эту ночь твоимъ факелоносцемъ, освѣщалъ тебѣ путь въ Мантую; и потому погоди еще; не зачѣмъ уходить тебѣ.
РОМЕ. Пусть схватятъ меня, пусть предадутъ смерти — я соглашусь съ тобой, когда ты этого хочешь. Скажу, что этотъ сѣрый свѣтъ не взоръ утра, а блѣдный только отблескъ дуги Цинтіи[40]; скажу, что и не жаворонокъ оглашаетъ сводъ неба такъ высоко надъ нашими головами. И безъ того во мнѣ больше желанья остаться, чѣмъ воли уйдти; — приди же смерть, привѣтствую тебя! Джульетта хочетъ этого. — Чтожь, моя радость? поговоримъ, это не день еще.
ДЖУЛ. День, день; удались, бѣги, бѣги, отсюда! Это жаворонокъ поетъ такъ нескладно, издаетъ такіе рѣзкіе противные звуки. А говорятъ, что пѣснь его полна счастья — неправда, она разлучаетъ насъ. Говорятъ, что жаворонокъ и противная жаба мѣняются глазами — о, желала бы теперь, чтобъ они обмѣнялись и голосами, потому что его голосъ расторгаетъ наши руки, гонитъ тебя отсюда, вызывая день. О, удались; свѣтъ все ярче и ярче.
РОМЕ. Свѣтъ все ярче и ярче, а горе наше все мрачнѣй и мрачнѣй.
КОРМ. Джульетта!
ДЖУЛ. Кормилица.
КОРМ. Мать идетъ къ тебѣ. Разсвѣло; будьте осторожны, берегитесь. (Уходитъ.)
ДЖУЛ. (Растворяя окно). Впусти же, окно, день, и выпусти жизнь.
РОМЕ. Прощай, прощай! одинъ еще поцѣлуй, и я спущусь. (Спускается въ окно.)
ДЖУЛ. Ты удаляешься? Милый! повелитель! супругъ! другъ мой! я каждый часъ дня должна слышать о тебѣ, потому что и въ каждой минутѣ много будетъ дней. О, по этому счету я совсѣмъ состарѣюсь, пока опять увижу моего Ромео.
РОМЕ. Прощай! Не пропущу, моя любовь, ни одного случая прислать тебѣ привѣтъ мой.
ДЖУЛ. А какъ ты думаешь, увидимся мы когда-нибудь опять?
РОМЕ. Не сомнѣваюсь; и всѣ эти несчастій сдѣлаются тогда предметомъ пріятнѣйшихъ бесѣдъ нашихъ.
ДЖУЛ. О Боже! я въ такомъ зловѣщемъ расположеніи; тамъ въ низу ты представляешься мнѣ какъ бы мертвецомъ въ глубокой могилѣ. Не обманываютъ меня глаза — ты очень блѣденъ.
РОМЕ. Повѣрь, моя любовь, такой мнѣ кажешься и ты. Жаждущая грусть пьеть кровь нашу. Прощай, прощай! (Уходите.)
ДЖУЛ. О счастье, счастье! всѣ зовутъ тебя непостояннымъ; непостоянно ты — чтожь дѣлать тебѣ съ тѣмъ, кто славится постоянствомъ? Будь же непостоянно, счастье; будешь — буду надѣяться, что продержишь его не долго, скоро возвратишь его.
Л. КАП. (За сценой). Встала ты, дочь моя?
ДЖУЛ. Кто это? Неужели мать моя? неужели она не ложилась еще, или встала такъ рано? Зачѣмъ идетъ она ко мнѣ въ такое необыкновенное время?
Л. КАП. Что, какъ ты, Джульетта?
ДЖУЛ. Нездоровится.
Л. КАП. Все плачешь о смерти брата? Не думаешь ли слезами вымыть его изъ могилы? еслибъ и вымыла — не оживила бы, и потому кончи. Печаль умѣренная обличаетъ немалую любовь; чрезмѣрная — немалый недостатокъ ума.
ДЖУЛ. И все-таки позвольте мнѣ плакать о такой чувствительной потерѣ.
Л. КАП. И все-таки потеря будетъ чувствительна только тебѣ, а не другу, котораго оплакиваешь.
ДЖУЛ. Чувствуя такъ потерю, я поневолѣ вѣчно должна плакать о другѣ.
Л. КАП. Вижу, ты плачешь не столько о его смерти, сколько о томъ, что живъ еще негодяй, его убившій.
ДЖУЛ. Какой негодяй, синьора?
Л. КАП. Негодяй Ромео.
ДЖУЛ. (Про себя). Негодяй и онъ страшно далеки другъ отъ друга. — (Громко) Прости ему, Боже! а я отъ души прощаю; и все таки никто не удручаетъ такъ моего сердца, какъ онъ.
Л. КАП. Тѣмъ, что гнусный убійца живетъ еще.
ДЖУЛ. Такъ далеко отъ рукъ моихъ. Какъ хотѣла бы я, чтобы никто — только я одна могла отомстить ему за смерть брага!
Л. КАП. Мы отомстимъ — не безпокойся, и не плачь. Я пошлю въ Мантую, гдѣ изгнанный негодяй предполагаетъ жить, — есть у меня тамъ человѣкъ, который угоститъ его такимъ необыкновеннымъ напиткомъ, что не замедлитъ соединиться съ Тибальтомъ; тогда, надѣюсь, ты утѣшишься.
ДЖУЛ. Не утѣшусь никогда, пока по увижу его — мертвымъ — мертвымъ будетъ скоро и мое бѣдное сердце отъ такого сокрушенія о моемъ родственникѣ. — Синьора, найдете человѣка, съ которымъ можно отправить ядъ, я составлю такой, что, выпивъ его, Ромео тотчасъ же заснетъ преспокойно. — О, какъ противно мнѣ слышать его имя — не имѣя возможности перенестись къ нему, — чтобъ выместить любовь, которую питала къ брату Тибальту, на томъ, кто убилъ его.
Л. КАП. Приготовь снадобье, а я найду человѣка. — Теперь, скажу тебѣ прерадостную новость.
ДЖУЛ. Радость желанная гостья въ такое тяжкое время. Что же это такое, синьора?
Л. КАП. У тебя, дитя мое, презаботливый отецъ; чтобъ избавить тебя отъ печали, онъ устроилъ такое торжество, какого ты и не ожидала, а я и не предчувствовала.
ДЖУЛ. Въ часъ добрый; какое жъ это торжество?
Л. КАП. Въ слѣдующій четвергъ, дитя мое, утромъ, любезный, юный и доблестный графъ Парисъ, сдѣлаетъ тебя въ церквѣ святаго Петра веселою женой.
ДЖУЛ. Клянусь церковью Петра и самимъ святымъ Петромъ, не сдѣлаетъ онъ меня тамъ веселою женой. Я удивляюсь такой поспѣшности; я должна идти подъ вѣнецъ прежде, чѣмъ тотъ, кто долженъ быть моимъ супругомъ, подумалъ поискать любви моей. Прошу васъ, скажите моему отцу и повелителю, что не хочу я еще идти замужъ; а когда захочу, клянусь, выйду скорѣе за Ромео, котораго, вы знаете, ненавижу, чѣмъ за Париса.
Л. КАП. Вотъ это новости[41]! Да вотъ и твой отецъ; скажи ему это сама и посмотри какъ онъ это приметъ.
КАПУ. Закатывается солнце — земля окропляется росой; но закатъ сына моего брата вызываетъ настоящій ливень. — Ну что, водопроводъ мои? все еще льешь слезы? все еще дождишь? Одной своей маленькой особой ты представляешь и лодку, и море, и вѣтеръ; потому что твои глаза, которые могу назвать моремъ, все приливаютъ и отливаютъ слезами; лодка — твое тѣло, носящееся по соленой этой влагѣ; вѣтры — твои вздохи, которые, борясь со слезами, какъ слезы съ ними, безъ нечаянной тиши, непремѣнно разобьютъ твое обуреваемое тѣло. — Жена, передала ты ей наше рѣшеніе?
Л. КАП. Передала, но она не хочетъ, благодаритъ тебя. Съ могилой бы ей, глупой, лучше обвѣнчаться.
КАПУ. Позволь, дай, дай взять въ толкъ, жена. Какъ! не хочетъ? не благодарна намъ? не гордится? не считаетъ себя счастливой, что ей, такъ недостойной, мы пріискали въ мужья дворянина, такъ достойнаго?
ДЖУЛ. Не горжусь, но благодарна. Не могу гордиться тѣмъ, что ненавистно, но и за ненавистное могу быть благодарна, когда изъ любви оно предлагается.
КАПУ. Что это за околесную несешь ты? Горжусь — и благодарю, — и не благодарю — и не горжусь? Слушай, ломака, не благодари и не озадачивай меня гордостью, а будь-ка готова въ слѣдующій четвергъ идти въ церковь святаго Петра, или потащу тебя туда на арканѣ. Прочь, блѣдная немощь! дрянь! сволочь!
Л. КАП. Полно, полно! съ ума ты сошолъ?
ДЖУЛ. Отецъ, на колѣняхъ молю терпѣливо выслушать хоть одно слово.
КАПУ. На висѣлицу, гадкая, ослушная дѣвчонка! Говорю — или или въ четвергъ въ церковь, или никогда не показывайся мнѣ на глаза. Ни слова, не возражай, не отвѣчай; рука такъ вотъ и зудитъ. — Вотъ, мы роптали, жена, что Господь благословилъ насъ однимъ только дѣтищемъ; а теперь вижу, что и этого одного однимъ слишкомъ, что оно наказанье наше. Чертъ ее возьми, безпутную!
КОРМ. Да благословитъ ее Господь! Грѣхъ вамъ, синьоръ, такъ бранить ее.
КАПУ. Почему же, госпожа мудрость? держи языкъ за зубами, почтеннѣйшее благоразуміе; лепечи съ своими товарками.
КОРМ. Я дѣло говорю.
КАПУ. О, Боже милосердый!
КОРМ. Нельзя ужь и слова сказать.
КАПУ. Молчи, ворчливая дура! расточай свою мудрость въ кругу подобныхъ тебѣ — мы не нуждаемся въ ней.
Л. КАП. Ты слишкомъ ужь вспылчивъ.
КАПУ. О Господи! да это совсѣмъ сведетъ меня съ ума! Днемъ, ночью, поздно, рано, наединѣ и въ обществѣ, дома и въ гостяхъ, во снѣ и въ бдѣніи одна только и была у меня забота: сыскать ей мужа, и вотъ, когда отыскалъ дворянина знатнаго происхожденія, богатаго, молодаго, воспитаннаго, одареннаго, какъ говорится, всѣми возможными совершенствами, лучше котораго и желать нельзя — негодная, глупая канюка, плаксивая кукла, отвѣчаетъ мнѣ на такое счастье: — не хочу замужъ, — не могу любить, — слишкомъ я молода еще, — прошу, извините. — Извиню; не хочешь замужъ — пасись гдѣ хочешь; у меня не жить тебѣ. Смотри, подумай объ этомъ; не привыкъ я шутить. Четвергъ близокъ; смири свое сердце, образумься. Моя ты — отдамъ за моего друга; не моя — повѣсься, нищи, околѣвай съ голоду на улицѣ; клянусь, никогда не признаю я тебя, и изъ всего моего достоянія ничего не будетъ твоимъ. Вѣрь этому; одумайся, не измѣню я клятвѣ. (Уходитъ.)
ДЖУЛ. Нѣтъ состраданія въ небесахъ, видящихъ всю бездну моего мученія? — О, матушка, не отвергай меня! Отсрочь этотъ бракъ на мѣсяцъ, на недѣлю; не отсрочишь — приготовь брачное мое ложе въ томъ же склепѣ, въ которомъ лежитъ Тибальтъ.
Л. КАП. Не приставай ко мнѣ — не скажу ни слова. Дѣлай что хочешь, у меня съ тобой все кончено. (Уходитъ.)
ДЖУЛ. О Боже! — Кормилица, какъ предотвратить это? Мой мужъ на землѣ — моя клятва на небѣ; возвратить ее назадъ, на землю, можетъ только мой мужъ, покинувъ землю. — Помоги, посовѣтуй. — И небо можетъ издѣваться надъ такимъ слабымъ созданіемъ, какъ я! — Что же ты скажешь? нѣтъ у тебя слова отраднаго? Хоть что-нибудь утѣшительное, кормилица!
КОРМ. Одно только. Ромео изгнанъ, и закладую міръ, никогда не посмѣетъ вернуться сюда съ предъявленіемъ своихъ правъ на тебя; еслижь и осмѣлится, то тайкомъ только. А потому, такъ какъ дѣла въ такомъ положеніи, всего, я думаю, лучше выдти тебѣ ужь за графа. Онъ такой славный; Ромео отымалка передъ нимъ. И у орла, мое сокровище, нѣтъ такихъ зеленыхъ, такихъ быстрыхъ, такихъ прекрасныхъ глазъ, какъ у Париса. Накажи меня Богъ, если не будешь счастлива въ этомъ второмъ бракѣ, потому что онъ далеко лучше перваго; а если и не лучше — такъ первый твой мужъ умеръ, или все равно что умеръ, потому что и живя, не существуетъ для тебя.
ДЖУЛ. И ты отъ души говоришь это?
КОРМ. И отъ сердца; покарай ихъ Господь, если не правда.
ДЖУЛ. Аминь.
КОРМ. Чему?
ДЖУЛ. Ты чудесно утѣшила меня. Поди, скажи матушкѣ, что я, оскорбивъ отца, пошла къ отцу Лоренцо покаяться и вымолить прощеніе.
КОРМ. Непремѣнно скажу; умнѣе этого ничего ты и не могла придумать. (Уходитъ.)
ДЖУЛ. О старая грѣховодница! гнуснѣйшій изъ демоновъ! что грѣшнѣе — соблазнять ли меня на такое вѣроломство, или поносить моего супруга тѣмъ же самымъ языкомъ, которымъ тысячу разъ превозносила его до небесъ? — Убирайся совѣтчица; ты и грудь моя отнынѣ чужды другъ друга. — Пойду за совѣтомъ къ отцу Лоренцо; не поможетъ и онъ — съумѣю умереть.
ДѢЙСТВІЕ IV.
правитьСЦЕНА 1.
правитьЛОРЕ. Въ четвергъ, синьоръ? слишкомъ ужь это скоро.
ПАРИ. Такъ хочетъ отецъ мой Капулетъ, и не мнѣ замедлять его поспѣшность.
ЛОРЕ. Вы говорите, что не знаете расположенья дѣвушки? и это не порядокъ; не нравится мнѣ это.
ПАРИ. Она все оплакиваетъ смерть Тибальта, и потому о любви мнѣ почти не приходилось говоритъ съ ней — не улыбается вѣдь Венера въ дому печали. Отецъ же, встревоженный чрезмѣрностью ея скорби[42], спѣшитъ бракомъ, чтобъ остановить потоки слезъ, которые, усиливаясь одиночествомъ, могутъ быть умѣрены сообществомъ. Теперь вы знаете причину этой поспѣшности.
ЛОРЕ. (Про себя). Желалъ бы не знать того, что требуетъ замедленія. (Громко) Посмотрите, и она идетъ въ мою келью.
ПАРИ. Какъ радъ я встрѣчѣ съ вами, моя синьора, жена моя.
ДЖУЛ. Это можетъ быть, синьоръ, когда буду женой.
ПАРИ. Это можетъ быть должно быть, моя милая, въ слѣдующій же четвергъ.
ДЖУЛ. Что должно быть — будетъ.
ЛОРЕ. Это вѣрно.
ПАРИ. Вы пришли къ почтенному отцу исповѣдаться?
ДЖУЛ. Отвѣтъ на это былъ бы исповѣдью вамъ.
ПАРИ. Не скройте жь отъ него, что любите меня.
ДЖУЛ. Не скрою отъ васъ, что люблю его.
ПАРИ. И потому, увѣренъ, признаетесь что любите меня.
ДЖУЛ. Люблю — заочное признаніе въ этомъ имѣло бы болѣе цѣны, чѣмъ высказанное прямо въ лице.
ПАРИ. Бѣдная, какъ пострадало твое лице отъ слезъ.
ДЖУЛ. Не много взяли у него слезы, потому что оно и безъ нихъ достаточно было дурно.
ПАРИ. Такой отзывъ злѣй и самыхъ слезъ.
ДЖУЛ. Не клевета, синьоръ, что справедливо; къ тому жь я говорю это о своемъ лицѣ.
ПАРИ. Твое лице мое, и ты оклеветала его.
ДЖУЛ. Можетъ-быть, потому что оно не мое. — Свободны вы теперь, отецъ святой, или придти передъ вечерней?
ЛОРЕ. Совершенно свободенъ, грустная дочь моя. Синьоръ, намъ нужно поговорить наединѣ.
ПАРИ. Сохрани Богъ, чтобъ я сталъ мѣшать святому дѣлу! — Въ четвергъ, Джульетта, я ранехонько подниму тебя. Прощай же до него; храни святой поцѣлуй этотъ. (Уходитъ.)
ДЖУЛ. О, запри дверь! и затѣмъ приди, плачь со мной. Ни надежды, ни спасенья, ни помощи!
ЛОРЕ. О Джульетта, знаю ужь твое я горе, и ничего не могу придумать. Слышалъ, въ будущій четвергъ ты непремѣнно, несмотря ни на что, должна вѣнчаться съ графомъ.
ДЖУЛ. Не говори, отецъ, что слышалъ это, если не знаешь какъ предотвратить. Не можетъ помочь мнѣ твоя мудрость — одобри только мое рѣшенье, и я сейчасъ же помогу себѣ (Вынимая кинжалъ.) этимъ кинжаломъ. Господь соединилъ наши сердца, ты — руки; и прежде, чѣмъ эта рука, отданная тобой Ромео, заключитъ другой союзъ, или вѣрное мое сердце измѣннически предастся другому — кинжалъ этотъ умертвитъ и то и другое. И потому, подай изъ опыта долгой твоей жизни какой-нибудь совѣтъ теперь же; или, смотри, посредникомъ между моимъ отчаяннымъ положеніемъ и мной будетъ этотъ кровавый кинжалъ, и порѣшитъ, чего не могли рѣшить ни опытъ лѣтъ, ни свѣтлый умъ твой. Говори же скорѣе; я жажду умереть, если твое слово не будетъ словомъ спасенья.
ЛОРЕ. Постой, дочь моя! придумалъ кое-что, подающее нѣкоторую надежду; но въ исполненьи такъ же отчаянное, какъ и то, что хотимъ предотвратить. Но если ужь ты готова скорѣе убить себя, чѣмъ выдти за графа, ты, вѣрно, отважишься, чтобъ отвратить позоръ, страшнѣйшій для тебя самой смерти, и на нѣчто подобное смерти. Отважишься — я дамъ средство.
ДЖУЛ. О, лучше чѣмъ выдти за Париса, вели спрыгнуть съ вершины той башни; пошли въ притонъ разбойниковъ, въ гнѣздо змѣи; прикуй къ ревущимъ медвѣдямъ; запри на ночь въ могильный склепъ, заваленный гремящими костями мертвецовъ, почернѣвшими ногами, желтыми, безчелюстными черепами; вели лечь въ только что вырытую могилу, завернувшись въ одинъ саванъ съ мертвымъ, — все, о чемъ и разсказы приводили въ ужасъ, все сдѣлаю безъ страха и раздумья, чтобъ только остаться вѣрной женой моего милаго.
ЛОРЕ. Такъ ступай же домой; будь весела, согласись на бракъ съ Парисомъ. Завтра середа; завтра лягъ спать одна, не оставляй кормилицы въ своей комнатѣ, и улегшись въ постель, выпей изъ этой склянки все, что въ ней находится. Выпьешь — сейчасъ же разольется по всѣмъ твоимъ жиламъ холодная, снотворная влага; пульсъ, прекративъ всякое біеніе, остановится; ни теплота, ни дыханіе не обнаружатъ что ты жива еще; розы губъ и щекъ поблекнутъ, побѣлѣютъ какъ пепелъ; окна глазъ, сомкнутся, какъ въ минуту, когда смерть закрываетъ ихъ для дня жизни; всѣ члены, лишенные гибкости, одеревянѣютъ, окоченѣютъ, охладѣютъ; и въ этомъ заимствованномъ подобіи смерти ты пробудешь ровно сорокъ два часа, и за тѣмъ, проснешься какъ отъ сладостнаго сна. Утромъ, когда женихъ придетъ будить тебя — ты окажешься мертвой; и тогда, по нашему обычаю, тебя одѣнутъ въ лучшее твое платье и въ незакрытомъ гробу вынесутъ въ фамильный склепъ, въ тотъ самый древній склепъ, гдѣ лежатъ всѣ Капулеты. Я же, прежде чѣмъ ты проснешься, увѣдомлю обо всемъ Ромео; онъ явится сюда, и онъ и я будемъ ждать твоего пробужденія, и въ ту же ночь онъ увезетъ тебя въ Мантую. Такимъ образомъ, ты избавишься отъ грозящаго тебѣ позора, если причудливая прихоть или женскій страхъ не уничтожатъ твоей рѣшимости.
ДЖУЛ. Дай, дай скорѣе; не говори о страхѣ.
ЛОРЕ. Вотъ. Ступай же; будь тверда въ твоемъ рѣшеньи. А я сейчасъ же пошлю одного изъ братьи въ Мантую съ письмомъ къ твоему мужу.
ДЖУЛ. Любовь дастъ силу, сила — избавленье. Прощай, добрый отецъ.
СЦЕНА 2.
правитьКАПУ. Пригласи всѣхъ, кто означенъ въ этомъ спискѣ. (Служитель уходитъ.) А ты, пошолъ приведи мнѣ двадцать лучшихъ поваровъ.
2 сл. Не приведу, синьоръ, ни одного плохого; испытаю всѣхъ, посмотрю умѣютъ ли облизывать пальцы.
КАПУ. Чтожь изъ этого?
2 сл. Какъ что, синьоръ? плохой тотъ поваръ, кто не умѣетъ облизывать пальцы; ну того, кто не умѣетъ облизывать пальцы, и не возьму.
КАПУ. Ступай. — (Служитель уходитъ.) Многаго еще не хватитъ у насъ къ торжеству этому. — А дочь? пошла къ отцу Лоренцо?
КОРМ. Пошла.
КАПУ. И прекрасно, онъ можетъ образумитъ ее. Преупрямая, пресвоевольная она у меня дѣвчонка.
КОРМ. Посмотрите-ка, какая она веселенькая возвращается съ исповѣди
КАПУ. Ну что, упрямица? гдѣ рыскала?
ДЖУЛ. Гдѣ научилась раскаянью въ грѣхѣ ослушнаго сопротивленія вамъ и вашей волѣ; гдѣ отецъ Лоренцо внушилъ мнѣ (Становясь на колѣни.) пасть предъ вами на колѣни и молить прощенія. — Простите, прошу васъ! отнынѣ всегда буду послушна вамъ.
КАПУ. Послать за графомъ; сказать ему объ этомъ. Затянемъ этотъ узелъ завтра же утромъ.
ДЖУЛ. Я встрѣтила его въ кельѣ Лоренцо, и высказала должную къ нему любовь[43] на сколько позволяла скромность.
КАПУ. Очень радъ; вотъ это хорошо — встань. Такъ и слѣдовало. — Мнѣ надо видѣть графа. Ступайте, говорю, просите его сюда. — А почтенному отцу Лоренцо, передъ Богомъ, и весь нашъ городъ премного обязанъ.
ДЖУЛ. Пойдемъ, кормилица, въ мою уборную; ты поможешь мнѣ выбрать приличнѣйшій нарядъ къ завтрему.
Л. КАП. Къ четвергу, дочь моя; успѣешь еще.
КАПУ. Ступай, ступай, кормилица. — Мы завтра же отправимся въ церковь. (Джульетта и Кормилица уходитъ.)
Л. КАП. Но не успѣемъ мы всего приготовить. Вѣдь ужь ночь почти.
КАПУ. Не безпокойся! я самъ займусь всѣмъ, и ручаюсь, все будетъ отлично. Ты же, ступай къ Джульеттѣ; помоги ей въ выборѣ наряда. Спать я нынче не лягу — предоставь все мнѣ; буду самъ на этотъ разъ хозяйкой. — Эй! кто тамъ есть! — Всѣ разбѣжались; ничего, схожу и самъ къ графу сказать, чтобъ былъ готовъ къ завтрему. Удивительно какъ стало легко на сердцѣ съ тѣхъ поръ, какъ своевольная эта дѣвчонка образумилась.
СЦЕНА 3.
правитьДЖУЛ. Да, этотъ уборъ дѣйствительно лучше, — но, добрая кормилица, прошу, оставь меня на эту ночь одну; много, много надо мнѣ молиться, чтобъ небо улыбнулось такой, ты знаешь, грѣшницѣ.
Л. КАП. О чемъ хлопочете? не помочь ли вамъ?
ДЖУЛ. Нѣтъ, синьора, все нужное къ завтрему мы ужь выбрали; позвольте мнѣ теперь одной остаться; кормилица проведетъ эту ночь съ вами; я знаю, сколько у васъ теперь дѣла, благодаря этому внезапному рѣшенью.
Л. КАП. Доброй ночи! лжъ же и сосни — тебѣ необходимо это. (Уходитъ съ Кормилицей.)
ДЖУЛ. Прощай! — Богъ знаетъ, когда мы опять увидимся. Томительный, холодный страхъ разливается по жиламъ и леденитъ теплоту жизни. Ворочу ихъ, чтобъ ободриться. — Кормилица! — Нѣтъ что же ей тутъ дѣлать? Наединѣ должна я свершить ужасное это дѣло. — Приди же, фіалъ. — Но что, если снадобье это не подѣйствуетъ, и завтра утромъ меня все-таки обвѣнчаютъ? — Нѣтъ, нѣтъ; — не допуститъ вотъ это; — (Кладетъ на постель кинжалъ) лежи ты здѣсь. — А если это ядъ, нарочно имъ составленный, чтобъ уморить меня и тѣмъ избавить себя отъ позора новаго вѣнчанья, послѣ того какъ обвѣнчалъ уже съ Ремео? И боюсь этого, и кажется что не можетъ это быть: вѣдь онъ извѣстенъ своей святостью. — Но вотъ, когда меня снесутъ въ склепъ — что если я проснусь прежде, чѣмъ Ромео придетъ освободить меня? вотъ что страшно. Не задохнусь ли тогда въ этомъ подземельѣ, гнусная пасть котораго никогда не освѣжается чистымъ воздухомъ, не умру ли удушенная прежде, чѣмъ придетъ мой Ромео? Или, если и не умру, какъ поручиться, что страшная мысль о смерти, ночь и ужасъ мѣста — древній склепъ, въ которомъ столько вѣковъ хранятся кости всѣхъ моихъ предковъ, въ которомъ окровавленный Тибальтъ, такъ еще недавно схороненный, лежитъ тлѣя въ своемъ саванѣ; въ которомъ, какъ говорятъ, въ извѣстные часы ночи мертвецы выходятъ изъ гробовъ своихъ, — о, Боже, Боже! какъ поручиться, что не пробужусь прежде времени смрадомъ тлѣнья, воплями, подобными сводящимъ съ ума воплямъ вырываемой ихъ земли мандрагоры[44], и пробудившись, не обезумѣю отъ окружающихъ меня ужасовъ, не примусь играть остатками моихъ предковъ, не вытащу изъ савана обезображенный трупъ Тибальта, и не разобью костью какого-нибудь великаго родственника, какъ дубиной, растерявшейся головы моей? О! мнѣ ужь кажется, что вижу духъ брата, ищущій Ромео, пронзившаго его остріемъ меча своего. — Стой, Тибальтъ, стой! — Ромео! Ромео! Ромео! — пью — пью ради тебя. (Выпиваетъ и бросается на постель.)
СЦЕНА 4.
правитьЛ. КАП. Постой; вотъ, возьми ключи и достань еще пряностей.
КОРМ. Въ кухню требуютъ финиковъ и айвы.
КАПУ. Живѣй, живѣй, поворачивайтесь! и вторые пѣтухи ужь пропѣли, гасить огонь прозвонили, часа ужь три. — Посмотри, любезная Ангелика, что на кухнѣ; не жалѣй у меня припасовъ.
КОРМ. Да перестанетель вы въ бабьи-то дѣла мѣшаться? Подите, прилягте лучше; не соснете — ей богу, будете больны завтра.
КАПУ. Ни, ни. Не сыпалъ я ночи на пролетъ и не по такой важной причинѣ, и никогда не хворалъ отъ этого.
Л. КАП. Шалунъ ты былъ въ свое время; но теперь, извини, не допущу ужь до прежнихъ проказъ. (Уходитъ съ Кормилицей.)
КАПУ. Ревность, ревность!
Что это несешь ты?
1. сл. Не знаю, для поваровъ что-то.
КАПУ. Такъ поворачивайся же. (Первый Служителъ уходитъ.) А ты сыщи дровъ получше; спроси Питера, онъ покажетъ тебѣ гдѣ они лежатъ.
2. сл. Не чурбанъ вѣдь и я, синьоръ, — найду и самъ; зачѣмъ мнѣ полѣньями тревожить Питера? (Уходитъ.)
КАПУ. Ишь ты; какой ты чурбанъ — продувная ты бестія. — Однакожь разсвѣло ужь. Графъ сейчасъ будетъ здѣсь съ музыкой; такъ онъ сказалъ. — (Музыка за сценой.) Да вотъ и онъ какъ тутъ — Кормилица! — жена! — кормилица!
Ступай, разбуди и наряжай Джульетту, а я пойду, поболтаю между тѣмъ съ графомъ. — Поворачивайся же, поворачивайся! женихъ ужь здѣсь. Скорѣй, говорю я! (Уходятъ).
СЦЕНА 5.
правитьКОРМ. Синьора! — Джульетта! — спитъ себѣ. — Синьора! милая моя овечка! — Фу, какая же ты соня! — Проснись, моя голубка! — проснись, мой ангелъ! — проснись, невѣста! — Ни слова. — Высыпается на цѣлую недѣлю; — оно, конечно, на слѣдующую ночь графъ и самъ откажется отъ сна, и не дастъ заснуть тебѣ. — Боже ты мой, какой же это здоровый сонъ! а разбудить все-таки надо. — Синьора, синьора, синьора! хочешь, чтобъ графъ засталъ тебя въ постелѣ? онъ разомъ спугнетъ тебя. — Спугнетъ вѣдь? — Что же это? одѣлась, и такъ, во всемъ платьѣ, и улеглась опять? — да я все таки разбужу тебя. Синьора! синьора! синьора! — О Боже, Боже! — Помогите! помогите! синьора умерла! — О, Господи, зачѣмъ родилась я! — Скорѣй, не много aqua vitae! — синьоръ! синьора!
Л. КАП. Что ты такъ кричишь?
КОРМ. О плачевный день!
Л. КАП. Что такое?
КОРМ. Посмотрите, посмотрите! О тяжкій день!
Л. КАП. О Боже! Боже! — дитя мое, жизнь моя, оживи, взгляни, или умру вмѣстѣ съ тобой! — Помогите, помогите! — зови на помощь!
КАПУ. Что же вы? ведите невѣсту; женихъ здѣсь уже.
КОРМ. Умерла, умерла она, скончалась; о злополучный день!
Л. КАП. О злополучный день! умерла, умерла, умерла!
КАПУ. Какъ! дайте взглянуть. — О! все кончено! холодна, кровь стала и члены окоченѣли; жизнь и эти уста давно ужь разстались. Смерть сразила ее, какъ ранній морозъ — прекраснѣйшій изъ всѣхъ цвѣтковъ.
КОРМ. О плачевный день!
Л. КАП. О горе, горе!
КАПУ. Смерть похитила ее, чтобы я стеналъ, и вяжетъ языкъ мой, не даетъ говорить.
ЛОРЕ. Готова невѣста идти въ церковь?
КАПУ. Готова, но чтобъ никогда ужь не возвращаться. — О сынъ мой, за ночь передъ свадьбой смерть овладѣла ложемъ твоей невѣсты, и вотъ лежитъ она — цвѣтокъ ею обезцвѣченный. Смерть — зять мой, смерть — мой наслѣдникъ; она повѣнчалась съ моей дочерью. Умру, оставлю все ей; жизнь, достояніе — все смерти!
ПАРИ. Какъ жаждалъ я этого утра, и вотъ какое оно представляетъ мнѣ зрѣлище!
Л. КАП. О проклятый, злосчастный, горестный, ненавистный день! злополучнѣйшій часъ, какого никогда еще не видывало время въ безконечномъ своемъ теченіи! — Одно, одно только бѣдное, ненаглядное дитя, одна только отрада, одно только утѣшеніе и было у меня, и жестокосердая смерть похитила его!
КОРМ. О горе! о горестный, горестный, горестный день! плачевнѣйшій, горестнѣйшій изъ всѣхъ доселѣ видѣнныхъ! О день! о день! о ненавистный день! такого чернаго дня никогда еще не видывали. О горестный, горестный день!
ПАРИ. Обманутъ, разведенъ, опозоренъ, умерщвленъ! Обманутъ, гнусная смерть, тобой; тобой, жестокая, жестокая, почти что совсѣмъ погубленъ! — О любовь! о жизнь! — не жизнь, любовь смерти!
КАПУ. Измученъ, истерзанъ, сокрушенъ, убитъ! Зачѣмъ, злосчастный часъ умертвилъ, умертвилъ ты торжество наше? — О дитя, дитя мое! не дитя — душа моя! — Умерла ты! о, умерла дочь моя — умерли съ ней и всѣ мои радости!
ЛОРЕ. Перестаньте, стыдитесь! такимъ отчаяніемъ не уврачуете вы этого горя. И небеса и вы имѣли по долѣ въ этой прекрасной дѣвушкѣ; теперь она вся принадлежитъ небу, и тѣмъ для нея лучше. Вашу часть въ ней вы не могли спасти отъ смерти, а небо сдѣлало свою причастной вѣчной жизни. Высшей вашей цѣлью, вашимъ раемъ было возвышеніе ея, и вотъ, когда она вознеслась превыше облаковъ, на самое небо, вы плачете. О, плоха же ваша любовь къ вашему дѣтищу, когда счастье его сводитъ васъ съ ума. — Счастлива не та, которая долго живетъ въ замужствѣ, а та, которая умираетъ юной еще женой. Осушите же ваши слезы, осыпьте розмариномъ прекрасное это тѣло, уберите его, по обычаю, въ лучшія одежды и вынесите въ церковь; любящая природа хоть и заставляетъ всѣхъ насъ плакать — разумъ улыбается однакожь слезамъ природы.
КАПУ. Все приготовленное для празднества измѣнитъ теперь своему назначенью, обратится въ горестныя похороны: звуки инструментовъ — въ заунывный звонъ колоколовъ, веселый свадебный пиръ — въ мрачную похоронную трапезу, радостныя пѣсни — въ скорбную панихиду, и брачными цвѣтами уберется трупъ. Все превратится въ противоположное себѣ.
ЛОРЕ. Ступайте, синьоръ; ступайте и вы съ нимъ, синьора, и вы, синьоръ Парисъ, — приготовьтесь проводить это прекрасное тѣло въ могилу. Небо караетъ васъ за какой-нибудь грѣхъ; не раздражайте его еще болѣе, возставая противъ святой его воли. (Уходитъ за Капулетомъ, Леди Капулетъ и другими.)
1 муз. Можно и намъ убрать теперь свои инструменты, да и убираться.
КОРМ. Ахъ, уберите, уберите ихъ, мои добрые; сами видите какъ они разстроены. (Уходитъ.)
1 муз. Ну, мы, пожалуй, и настроили бы ихъ.
ПИТЕ. О, музыканты, музыканты! скорѣй: «Ликуй, мое сердце! Ликуй мое сердце!» — О, хотите, чтобъ я былъ живъ — съиграйте мнѣ: «Ликуй, мое сердце!»
1 муз. Почему жь «Ликуй мое сердце»?
ПИТЕ. Да потому что само мое сердце играетъ ужь: «Ноетъ мое сердце». О, съиграйте мнѣ какую нибудь веселую заупокойную пѣсенку.
2 муз. Не время теперь играть.
ПИТЕ. Такъ не хотите?
2 муз. Не хотимъ.
ПИТЕ. Заплачу же я вамъ.
1 муз. Чѣмъ это?
ПИТЕ. Ужь конечно не деньгами, а остротами; скажу — скоморохи вы.
1 муз. Ну и я скажу — холопъ ты.
ПИТЕ. А я и стукну холопьимъ кинжаломъ по башкѣ твоей. (Обнажая кинжалъ) Не терплю крючковъ; задамъ вамъ такое Ре, такое Фа. Понимаете?
1 муз. Положишь стало на ноты?
2 муз. Вмѣсто кинжала, обнажи-ка лучше остроту-то свою.
ПИТЕ. Такъ берегитесь же остроты моей. Отдую васъ и булатной остротой моей; булатный же кинжалъ влагаю въ ножны. — Отвѣчайте мнѣ, какъ люди:
Когда невыносимой скорби муки
И грудь и голову томятъ,
То музыки серебряные звуки —
Почему жь это серебряные звуки? почему, музыки серебряные звуки? Ну, ты, Симонъ Струнка, что ты на это скажешь?
1 муз. Потому, вѣрно, что у серебра звукъ пріятный.
ПИТЕ. Врешь! — Что ты скажешь, Гугъ Гудокъ?
2 МУЗ. А потому и серебряные, что за серебро вѣдь музыканты играютъ.
ПИТЕ. И ты врешь! — Что скажешь ты, Джемсъ Подставка?
3 МУЗ. Я ужь и не знаю что сказать мнѣ.
ПИТЕ. Ахъ, извини! я и забылъ что ты пѣвчій. Скажу за тебя. Музыки серебряные звуки, потому что музыкантамъ рѣдко приходится звучать золотомъ.
То музыки серебряные звуки.
Какъ разъ помогутъ, изцѣлятъ.
1 муз. Ишь какой продувной бездѣльникъ!
2 муз. Чертъ его возьми! Пойдемъ, подождемъ похоронъ и обѣда.
ДѢЙСТВІЕ V.
правитьСЦЕНА 1.
правитьРОМЕ. Вѣрить лестной смерти сна[45] — мой сонъ предвѣщаетъ скорыя радостныя вѣсти. Легко властелину моей груди на его тронѣ, и весь этотъ день какое-то необыкновенное расположеніе духа уноситъ меня пріятнѣйшими мечтами далеко отъ земли. Мнѣ снилось, моя милая пріѣхала и нашла меня умершимъ — странный сонъ, оставляющій мертвому сознаніе, — и поцѣлуями вдохнула такую жизнь, что я ожилъ и сдѣлался царемъ. О, какъ же сладостна любовь въ дѣйствительности, когда и призраки ея такъ богаты счастьемъ!
Вѣсти изъ Вероны! — Ну что, Балтазаръ? ты съ письмами отъ Лоренцо? Что жена? здоровъ ли отецъ? что милая моя Джульетта? Спрашиваю о ней опять, потому что хорошо ей — нѣтъ ничего дурнаго.
БАЛТ. И нѣтъ ничего дурнаго, потому что ей хорошо. Тѣло ея въ склепѣ Капулетовъ, а безсмертная часть на небесахъ. Я видѣлъ какъ ее снесли въ родовую могилу, и тотчасъ же полетѣлъ къ вамъ. О простите мнѣ дурную эту вѣсть — вы сами приказали.
РОМЕ. И все это такъ? вызываю жь васъ, звѣзды! — Ты знаешь, гдѣ я живу; ступай — добудь мнѣ чернилъ и бумаги, и найми лошадей; ѣду въ эту же ночь.
БАЛТ. Прошу, успокойтесь, синьоръ. Вы такъ блѣдны, взоръ такъ дикъ, что боюсь какого-нибудь несчастія.
РОМЕ. Полно! ты ошибаешься. Оставь меня; сдѣлай что велѣлъ. А писемъ отъ Лоренцо нѣтъ?
БАЛТ. Нѣтъ, мой добрый синьоръ.
РОМЕ. Ничего; ступай — найми же лошадей. Я сейчасъ приду. (Балтазаръ уходитъ) — Въ эту же ночь, Джульетта, я лежу подлѣ тебя. Подумаемъ о средствахъ. — О, зло, какъ быстро приходишь ты въ голову преданныхъ отчаянію! Сейчасъ же вспомнилъ аптекаря, котораго недавно видѣлъ гдѣ-то здѣсь. Сидитъ въ лохмотьяхъ, насупивъ брови, и разбираетъ травы; испитой такой — злая нужда объѣла его до костей. А въ жалкой лавченкѣ висятъ черепаха, алигаторъ[46] и чучелы другихъ безобразныхъ рыбъ; вокругъ, на полкахъ, нищенскій сборъ пустыхъ коробокъ, зеленыхъ глиняныхъ горшковъ, пузырьковъ, гнилыхъ сѣмянъ, обрывковъ бичевки, высохшихъ розовыхъ лепешекъ, расположенный на показъ страшно какъ рѣдко. Видя такую нищету, я тутъ же подумалъ: — понадобись кому-нибудь ядъ, продажа котораго запрещена въ Мантуѣ подъ смертной казнью, жалкой негодяй этотъ продастъ. О, эта мысль предварила только мою нужду въ немъ, и этотъ самый бѣднякъ продастъ мнѣ его. Сколько помнится, лавка его въ этомъ домѣ; но нынче праздникъ, и она заперта. — Эй, ты! аптекарь!
АПТЕ. Кто это зоветъ меня такъ громко?
РОМЕ. Послушай, любезный. — Я вижу, что ты бѣденъ. Вотъ тебѣ сорокъ дукатовъ — дай только драхму яда, такого быстро-дѣйствующаго снадобья, чтобъ въ мгновенье разлилось по всѣмъ жиламъ, чтобы утомленный жизнью, принявъ его, тотчасъ же палъ мертвъ, чтобъ дыханіе вырвалось изъ его тѣла такъ же быстро, какъ зажженный порохъ изъ гибельнаго жерла пушки.
АПТЕ. Есть у меня такія смертоносныя снадобья; но законъ Мантуи казнитъ смертью за продажу ихъ.
РОМЕ. Такъ нагъ и нищь, и боится смерти? Щеки твои обличаютъ голодъ, въ глазахъ виднѣются нужда и горе, спину гнутъ нищета и отверженье. Не другъ тебѣ міръ этотъ, да и законъ этого міра; нѣтъ въ этомъ мірѣ закона, который могъ бы сдѣлать тебя богатымъ; такъ разстанься жь съ бѣдностью — нарушь его, и возьми это.
АПТЕ. (Уходитъ и тотчасъ же возвращается). Нищета — не воля уступаетъ вамъ.
РОМЕ. Не волѣ, а нищетѣ и плачу я.
АПТЕ. Положите это въ какую угодно жидкость, выпейте, и будь въ васъ сила двадцати человѣкъ — отправитесь тотчасъ же.
РОМЕ. Вотъ твое золото — страшнѣйшій ядъ для душъ человѣческихъ, совершающій въ этомъ гнусномъ мірѣ несравненно болѣе убійствъ, чѣмъ всѣ эти жалкія смѣси, которыхъ не смѣешь продавать. Не ты, я продалъ тебѣ ядъ. Прощай; купи себѣ пищи и откармливайся. — Идемъ же, лекарство, а не ядъ, идемъ къ могилѣ Джульетты — тамъ долженъ я принять тебя.
СЦЕНА 2.
правитьІОАН. Братъ Францисканецъ! почтенный братъ Лоренцо!
ЛОРЕ. Это голосъ брата Іоанна. — Привѣтствую возвратъ твой изъ Мантуи! Что же сказалъ Ромео? а написалъ — давай скорѣй письмо.
ІОАН. Я отправился за босоногимъ братомъ нашего ордена, чтобъ захватить его съ собой[47], а онъ обходилъ въ это время больныхъ нашего города, и только что нашолъ, какъ надсмотрщики, подозрѣвая что домъ, въ которомъ мы были, зачумленъ, заперли его и насъ въ немъ; поэтому я и не могъ отправиться въ Мантую
ЛОРЕ. Съ кѣмъ же послалъ ты письмо мое къ Ромео?
ІОАН. Я не могъ послать его — (Подавая письмо) вотъ оно. Не могъ возвратить и тебѣ, потому что никто не бралъ его — такъ всѣ боялись заразы.
ЛОРЕ. Злощастная судьба! клянусь святымъ Францискомъ, письмо было не пустое, а крайне важное и нужное, и задержка эта можетъ надѣлать не мало бѣдъ. Ступай, братъ Іоаннъ, добудь мнѣ ломъ и сейчасъ же принеси въ мою келью.
ІОАН. Добуду, братъ, и принесу. (Уходит.)
ЛОРЕ. Надо теперь одному идти въ склепъ. Въ эти три часа милая Джульетта должна проснуться; побранитъ она меня, что не извѣстилъ Ромео обо всемъ случившемся; но я напишу опять въ Мантую, ее же скрою, до прибытія Ромео, въ моей кельѣ. Бѣдный живый трупъ, заключенный въ могилѣ мертвеца! (Уходитъ.)
СЦЕНА 3.
правитьПАРИ. Дай факелъ и ступай, жди поодаль; — или нѣтъ, потуши его — не хочу, чтобъ кто-нибудь видѣлъ меня. Лягъ вонъ подъ тѣми тиссами на землю и приложи къ ней ухо; такимъ образомъ — она такъ разрыхлена рытьемъ могилъ, — никто не войдетъ на кладбище, не будучи услышанъ тобой. Услышишь чье-нибудь приближенье — свисни. Подай цвѣты, и исполни что сказано; ступай.
ПАЖЪ. (Отдавая корзинку съ цвѣтами). Страшно оставаться одному[48] на кладбищѣ; попробую однакожь. (Уходитъ).
ПАРИ. Прекрасный цвѣтокъ, цвѣтами усыпаю я брачное твое ложе. Увы! пологъ его — прахъ и камни, и каждую ночь буду я орошать его благовонными водами, а не хватитъ ихъ — слезами, перегоняемыми рыданіемъ; каждую ночь буду я усыпать твою могилу цвѣтами, орошать слезами. (Пажъ свиститъ) Пажъ даетъ знать, что кто-то приближается. Чья проклятая нога бредетъ сюда ночью, чтобъ помѣшать моему сѣтованію, грустной дани истинной любви? И съ факеломъ? — скрой же меня, ночь, на мгновеніе. (Удаляется.)
РОМЕ. Дай ломъ и отмычку. Это письмо ты вручишь завтра моему отцу. Дай и факелъ. Подъ страхомъ смерти, приказываю, что бы ни услышалъ, ни увидѣлъ, оставайся въ отдаленьи и не мѣшай мнѣ. Хочу проникнуть въ это жилище смерти частію, чтобъ взглянуть еще разъ на жену мою, а главное, чтобъ снять съ мертваго ея пальца драгоцѣнное кольцо, кольцо, необходимое мнѣ для дѣла чрезвычайно важнаго. И потому ступай, удались; еслижь, изъ какого нибудь опасенія, воротишься, чтобъ подсмотрѣть мои дальнѣйшія дѣйствія — клянусь Богомъ, я разорву тебя на части и разбросаю твои члены по этому голодному кладбищу. Время и мои замыслы диче, свирѣпѣе, неумолимѣе и голодныхъ тигровъ и ревущаго моря.
БАЛТ. Удалюсь, синьоръ; не потревожу васъ.
РОМЕ. И тѣмъ докажешь мнѣ любовь свою. — (Давая ему кошелекъ) Возьми это; живи, будь счастливъ; за симъ, прощай, мой другъ.
БАЛТ. (Про себя). За симъ спрячусь гдѣ-нибудь по близости; глаза его страшатъ меня, боюсь его замысловъ. (Уходитъ.)
РОМЕ. (Ломая двери склепа). Гнусная пасть, чрево смерти, поглотившее драгоцѣннѣйшую часть земли, разверзаю силой гнилыя твои челюсти, и на зло набью еще пиніей!
ПАРИ. Это надменный, изгнанный Монтегю, убившій брата моей невѣсты, съ тоски по которомъ, какъ думаютъ, прекрасное это созданіе и умерло. Онъ здѣсь навѣрное за тѣмъ, чтобъ наругаться надъ ихъ трупами. Схвачу его. — (Выходя впередъ) Оставь святотатственное свое дѣло, подлый Монтегю. Можно ли простирать месть и за предѣлы смерти? Осужденный бездѣльникъ, я арестую тебя. Повинуйся, или за мной; ты долженъ умереть.
РОМЕ. Да, долженъ; затѣмъ я и здѣсь. — Добрый юноша, не раздражай отчаяннаго; бѣги отсюда, оставь меня; — подумай о спящихъ здѣсь; пусть хоть они устрашатъ тебя. — Прошу, юноша, не навлекай еще грѣха на мою голову, доводя до бѣшенства. — О, удались! клянусь небомъ, я люблю тебя больше, чѣмъ самого себя, потому что пришелъ сюда вооруженный только противъ себя. Не оставайся же, удались; — живи, и скажи потомъ — милосердіе безумнаго упросило меня бѣжать.
ПАРИ. Презираю всѣ твои заклинанія и арестую, какъ преступника.
РОМЕ. Презираешь? берегись же ребенокъ. (Дерутся.)
ПАЖЪ. О Боже, они дерутся! Бѣгу за стражей. (Убѣгаетъ.)
ПАРИ. (Падая). Убитъ! — Есть въ тебѣ состраданіе, отвори склепъ и положи меня подлѣ Джульетты. (Умираетъ.)
РОМЕ. Положу. — Дай прежде разсмотрѣть лице твое. Родственникъ Меркуціо, благородный графъ Парисъ! — Что такое говорилъ мнѣ Балтазаръ дорогой, тогда какъ взволнованный духъ мой ничего не слушалъ? Говорилъ, кажется, что Парисъ долженъ былъ жениться на Джульеттѣ. Говорилъ онъ это? или я видѣлъ это во снѣ? или, обезумѣвъ, вообразилъ это, слыша его толки о Джульеттѣ? — О, дай же руку, (Беретъ его руку) внесенный вмѣстѣ со мной въ одну книгу суроваго несчастія! я схороню тебя, убитый юноша, въ торжествующемъ склепѣ — склепѣ? — о, нѣтъ! въ чертогѣ, потому что въ немъ лежитъ Джульетта, и красота ея обращаетъ этотъ склепъ въ великолѣпную, полную свѣта пріемную залу. (Внося трупъ Париса въ склепъ). Лежи же здѣсь, мертвый, уложенный мертвымъ. — Какъ часто въ предсмертный часъ бываютъ люди веселы, и ухаживающіе за ними называютъ это предсмертной зарницей. Но я, могу ли я назвать это зарницей? — О, любовь моя! жена моя! смерть, высосавшая медъ твоего дыханія, не совладала съ красотой твоей. Не превозмогла она ея; знамя красоты алѣетъ еще на губахъ и щекахъ твоихъ, нѣтъ еще на нихъ блѣднаго значка смерти. — И ты, Тибальтъ, лежишь здѣсь въ кровавомъ твоемъ саванѣ? О, для тебя ничего не могу я сдѣлать болѣе, какъ тою же рукой, которая сразила твою юность, покончить и юность того, кто былъ твоимъ врагомъ. Прости мнѣ, братъ! — Ахъ, Джульетта, зачѣмъ и теперь ты такъ прекрасна? Не долженъ ли я думать, что безплотная смерть влюблена въ тебя? что сухое, отвратительное это чудище хранитъ тебя здѣсь во мракѣ, чтобъ сдѣлать своей любовницей? Изъ боязни этого — останусь съ тобой навсегда, никогда не выйду изъ этого чертога темной ночи; останусь здѣсь, здѣсь съ прислуживающими тебѣ червями; успокоюсь здѣсь навѣки, стряхну здѣсь гнетъ враждебныхъ созвѣздій съ утомленнаго этимъ міромъ тѣла. — Смотрите же въ послѣдній разъ, глаза! въ послѣдній обнимите, руки! и вы, уста, о вы врата дыханья, запечатлѣйте законнымъ поцѣлуемъ безсрочный договоръ съ жадной смертью! — Приди же, горькій проводникъ, приди, противный вожатый, отчаянный кормчій, и направь разомъ на гибельныя скалы больную, утомленную ладью твою! Въ память моей милой! (Пьетъ) О, правду сказалъ ты, аптекарь, быстры твои снадобья — Умираю съ этимъ поцѣлуемъ. (Умираетъ.)
ЛОРЕ. Помоги, святой Францискъ! сколько разъ запинались въ эту ночь старыя мои ноги за могилы! — Кто тутъ?
БАЛТ. Другъ, и знающій васъ какъ нельзя лучше.
ЛОРЕ. Да благословитъ тебя Господь! Скажи же мнѣ, мой добрый другъ, что это за факелъ напрасно свѣтитъ тамъ червямъ и черепамъ безглазымъ? не ошибаюсь, онъ горитъ въ склепѣ Капулетовъ?
БАЛТ. Въ немъ, святой отецъ; тамъ мой господинъ, человѣкъ, котораго вы очень любите.
ЛОРЕ. Кто же это?
БАЛТ. Ромео.
ЛОРЕ. Давно онъ тамъ?
БАЛТ. Да съ полчаса ужь.
ЛОРЕ. Пойдемъ со мною въ склепъ.
БАЛТ. Не смѣю, мой отецъ, Мой господинъ думаетъ, что я ушелъ; онъ грозилъ мнѣ смертью, если останусь и буду подсматривать что онъ дѣлаетъ.
ЛОРЕ. Такъ оставайся; пойду одинъ. — Какой-то страхъ овладѣваетъ мною; боюсь бѣды.
БАЛТ. Когда я задремалъ тамъ подъ тиссомъ, мнѣ грезилось будто мой господинъ и кто-то еще дрались, и что господинъ мой убилъ его.
ЛОРЕ. (Подходя къ склепу). Ромео! — Боже! что это за кровь обагряетъ каменный входъ въ склепъ этотъ? — Что значатъ эти кровавые мечи безъ господъ своихъ въ этомъ убѣжищѣ міра? (Входя въ склепъ) Ромео! о, блѣденъ! — Кто же это еще? Парисъ? и весь въ крови? — Ахъ! какой же злобный часъ виновникъ этого плачевнаго случая! — (Джульетта пробуждается.) Она шевелится.
ДЖУЛ. О, добрый другъ, гдѣ же супругъ мой? Я хорошо помню, гдѣ я должна быть, и я тамъ. — Гдѣ же мой Ромео? (За сценой шумъ.)
ЛОРЕ. Я слышу какой-то шумъ. — Бѣжимъ, синьора, изъ этого гнѣзда смерти, заразъ и неестественнаго сна. Сила высшая нашихъ усилій разрушила всѣ наши предначертанія; идемъ, идемъ отсюда. Твой супругъ лежитъ на груди твоей мертвый, и Парисъ тоже; идемъ, я помѣщу тебя въ мирную обитель инокинь. Не задерживай разспросами, потому что стража спѣшитъ сюда; идемъ, идемъ, любезная Джульетта. — (Шумъ за сценой усиливается.) Не могу долѣе оставаться. (Уходитъ.)
ДЖУЛ. Ступай, уходи — не пойду я отсюда. — Это что? кубокъ стиснутый рукой моего милаго? вижу, ядъ кончилъ дни его безвременно, — О безсовѣстный! все выпилъ, не оставилъ ни одной дружной капли мнѣ на помощь? — Прижму свои уста къ твоимъ; можетъ быть на нихъ осталось еще нѣсколько иду, чтобъ умертвить меня этой отрадой. (Цѣлуетъ его) Твои губы теплы еще.
1 стр. (За сценой) Веди, показывай куда.
ДЖУЛ. Идутъ! — кончу разомъ. — (Схватывая кинжала Ромео) Благодатный кинжалъ! (Закалываясь) вотъ твои ножны; здѣсь ржавѣй, а мнѣ дай умереть. (Умираетъ.)
ПАЖЪ. Вотъ здѣсь; тамъ, гдѣ горитъ факелъ.
1 стр. Земля обагрена кровью; обыскать все кладбище; кого ни найдете задержать. (Нѣсколько стражей уходитъ.) Горестное зрѣлище! графъ убитъ; — и Джульетта источаетъ кровь, тепла еще, только что умерла, тогда какъ два ужь дни лежитъ здѣсь схороненной, — Ступайте, доложите Герцогу, — сбѣгайте къ Капулетамъ, — разбудите и Монтегю, — остальные обыскивайте кладбище. — (Уходятъ еще нѣсколько стражей.) Мѣсто всѣхъ этихъ ужасовъ мы нашли, но до истинной причины ихъ безъ особаго розыска не добраться намъ.
2 стр. Вотъ слуга Ромео; мы нашли его на кладбищѣ.
1 стр. Задержать его до прибытія Герцога.
3 стр. Вотъ монахъ; онъ дрожитъ, вздыхаетъ, плачетъ, Онъ спѣшилъ отсюда, и мы схватили его съ этимъ ломомъ и лопатой.
1 стр. Подозрительно! задержать и его.
ГЕРЦ. Какое бѣдствіе, проснувшись такъ рано, нарушаетъ покой нашъ?
КАПУ. Что значатъ громкіе эти крики?
Л. КАП. Одни кричатъ Ромео, другіе Джульетта, а нѣкоторые Парисъ, и всѣ, крича, бѣгутъ сюда, къ нашему склепу.
ГЕРЦ. Какой страхъ всполошилъ слухъ вашъ?
1 стр. Государь, графъ Парисъ лежитъ здѣсь убитый, Ромео мертвый, а Джульетта, умершая прежде, тепла еще, только что убита.
ГЕРЦ. Сыскать, развѣдать, узнать кто свершилъ гнусное это убійство.
1 стр. Вотъ монахъ и служитель убитаго Ромео, схваченные съ орудіями, которыми можно было взломать это жилище усопшихъ.
КАПУ. О, небо! — Посмотри, жена, дочь наша истекаетъ еще кровью! Кинжалъ этотъ заблудился — видишь, пусто его домовище на спинѣ Монтегю[49], ошибкою вложился онъ въ грудь нашей дочери.
Л. КАП. О горе мнѣ зрѣлище этой смерти, какъ колоколъ, зоветъ мою старость въ могилу.
ГЕРЦ. Сюда, Монтегю; ты всталъ такъ рано, чтобъ увидать, что твой сынъ и наслѣдникъ улегся еще раньше.
МОНТ. Увы, мой повелитель, нынче ночью умерла жена моя; скорбь объ изгнанномъ сынѣ прекратила ея дыханіе. Какія же еще бѣдствія замышляютъ противъ моей старости?
ГЕРЦ. Посмотри, и увидишь.
МОНТ. О неучь! прилично ли прежде отца лѣзть въ могилу.
ГЕРЦ. Запечатлѣй уста для возгласовъ[50], пока не разъяснимъ недоумѣній, не узнаемъ ихъ источника, начала, настоящаго происхожденія; а тогда, я самъ буду вождемъ вашихъ горестей, поведу васъ даже въ могилу. Теперь же, воздержитесь, сдѣлайте горе рабомъ терпѣнія. — Подведите подозрѣваемыхъ.
ЛОРЕ. Я главный, наименѣе способный и наиболѣе подозрѣваемый, потому что противъ меня и время и мѣсто итого страшнаго убійства. Я здѣсь, чтобъ обвинить и очистить, осудить и, оправдать себя.
ГЕРЦ. Такъ говори же прямо что знаешь.
ЛОРЕ. Я буду кратокъ; на длинный, тягостный разсказъ у меня не хватило бы и духа. Ромео, лежащій здѣсь мертвымъ былъ мужемъ этой Джульетты, и она, лежащая здѣсь мертвой, была вѣрной женой этого Ромео. Я вѣнчалъ ихъ, и день тайнаго ихъ брака былъ роковымъ днемъ для Тибальта, безвременная смерть котораго изгнала новобрачнаго изъ нашего города; и о немъ-то, а не о Тибальтѣ такъ сокрушалась Джульетта. Вы, чтобъ снять съ нея эту осаду скорби, сговорили и хотѣли насильно обвѣнчать ее съ граммъ Парисомъ; тогда она пришла ко мнѣ, и въ отчаяніи просила что-нибудь придумать, чтобъ спасти ее отъ отъ втораго брака; иначе хотѣла убить себя тутъ же, въ моей кельѣ. Тогда, наученный моимъ искусствомъ, я далъ ей снотворное снадобье, которое и подѣйствовало именно такъ, какъ я желалъ, потому что дало ей видъ умершей. Въ то же время я написалъ къ Ромео, чтобъ онъ явился сюда въ эту гибельную ночь, въ которую должно было кончиться дѣйствіе моего снадобья, чтобъ вмѣстѣ со мной извлечь ее изъ этой заимствованной могилы; но тотъ, кому я поручилъ письмо, братъ Іоаннъ, былъ случайно задержанъ, и вчера возвратилъ мнѣ его назадъ. Тогда, въ тотъ самый часъ, въ который ей слѣдовало проснуться, отправился я одинъ, чтобъ взять ее изъ родоваго склепа и скрыть у себя въ кельѣ, пока найду возможность увѣдомить Ромео; и когда пришолъ — за нѣсколько минутъ до ея пробужденья — благородный Парисъ и вѣрный Ромео лежали уже здѣсь мертвые. Она проснулась, и я просилъ ее идти со мной, терпѣливо покориться волѣ провидѣнія; тутъ внезапный шумъ заставилъ меня удалиться, — она же, въ отчаяніи, не согласилась идти со мной, и, какъ кажется, сама лишила себя жизни. Вотъ все что я знаю; о бракѣ же знаетъ и кормилица; виноватъ я тутъ чѣмъ-нибудь принесите старую жизнь мою, нѣсколькими только часами ранѣе, въ жертву строжайшему закону.
ГЕРЦ. Ты всегда былъ извѣстенъ своей святостью. — Гдѣ же служитель Ромео? что онъ намъ скажетъ?
БАЛТ. Я привезъ моему господину вѣсть о смерти Джульетты и онъ прискакалъ изъ Мантуи сюда, прямо къ этому склепу. Это письмо онъ велѣлъ отдать рано утромъ отцу его, и уходя въ склепъ, грозилъ мнѣ смертью, если не уйду, и я оставилъ его здѣсь.
ГЕРЦ. Дай письмо, мы послѣ прочтемъ его. — Гдѣ пажъ графа, приведшій стражу? — Что дѣлалъ здѣсь господинъ твой?
ПАЖЪ. Онъ пришолъ сюда съ цвѣтами, чтобъ усыпать ими могилу своей невѣсты и велѣлъ мнѣ отойдти въ сторону — я и отошелъ. Вскорѣ пришолъ кто-то еще съ факеломъ и сталъ отворять склепъ, — тутъ мой господинъ бросился къ нему съ мечемъ въ рукѣ, а я за стражей.
ГЕРЦ. Письмо это подтверждаетъ слова святаго отца, ихъ любовь, вѣсть о ея смерти; пишетъ онъ еще, что купилъ у какого-то бѣднаго аптекаря ядъ, что пришелъ съ нимъ въ этотъ склепъ успокоиться подлѣ Джульетты. — Гдѣ же вы, враги? Капулетъ! Монгегю! смотрите, какъ караетъ небо вражду вашу — любовью убиваетъ оно всѣ ваши радости; и я, смотрѣвшій сквозь пальцы на ваши раздоры, поплатился двумя родственниками; всѣ наказаны.
КАПУ. О, братъ Монтегю, дай же мнѣ твою руку! да будетъ это вдовьимъ участкомъ моей дочери; (Подаютъ друга другу руки) большаго не могу я требовать.
МОНТ. Но я могу дать болѣе. Воздвигну ея статую изъ чистаго золота, и пока Верона будетъ такъ называться, не будетъ въ ней изваянія драгоцѣннѣе прекрасной и вѣрной Джульетты.
КАПУ. Съ Ромео, такъ же драгоцѣннымъ, подлѣ своей супруги — бѣдныя жертвы вражды нашей!
ГЕРЦ. Пасмурный миръ даетъ намъ это утро; съ горя солнце не хочетъ показать чело свое. Ступайте, сѣтуйте о горестныхъ этихъ событіяхъ; а мы — однимъ простимъ, другихъ накажемъ. Не было еще повѣсти печальнѣе повѣсти о Ромео и Джульеттѣ.
- ↑ То carry coals — таскать уголья, въ переносномъ смыслѣ значило сносить оскорбленія.
- ↑ Тутъ игра значеніями слова draw — обнажать мечъ и вытаскивать, и созвучіемъ словъ choler — гнѣвъ, сердце, и collar — ошейникъ, ярмо, рогатка.
- ↑ Heads of the maids, or their maidenheads.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: bred of an airy word… По Колльеру: bred of an angry word…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Being ury’d… По Кольеру: Being puff’d…
- ↑ Дамы въ то время выходили изъ дому обыкновенно въ маскѣ.
- ↑ Подорожникъ употреблялся, какъ врачебное средство, противъ ушибовъ и тому подобнаго.
- ↑ Въ старыхъ книгахъ объясненія печатались на поляхъ.
- ↑ Тимонъ Аѳинскій. Дѣйствіе 1. Сцена 2.
- ↑ Тутъ непереводимая игра значеніями слова measure — англійскій танецъ временъ Шекспира, и мѣрить, отмѣривать.
- ↑ На пирахъ, маскерадахъ и другихъ празднествахъ залы освѣщались по преимуществу факелами, которые держали не только служители, но и маски, а за дворцахъ — придворные.
- ↑ Тутъ непереводимая игра созвучіемъ словъ sole — подошва и soul — душа.
- ↑ Тутъ непереводимая игра созвучіемъ словъ soar — парить и sore — жестоко, сильно, и значеніями слова bound — прыгать, прыжокъ и связанъ.
- ↑ Ситникъ, ситовникъ — растеніе, которымъ, когда не были еще извѣстны ковры, посыпались полы.
- ↑ Тутъ непереводимая игра созвучіемъ словъ done — готовъ, поконченъ, и dun — темный, сѣрый, кляча, оселъ, съ намекомъ на допольно темную поговорку: dun’s the mouse, и на старую деревенскую игру: Dun is in the mire.
- ↑ Тутъ непереводимая игра значеніями слова lie — лгать и лежать.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Prick’d from the lazy finger of а maid… По Колльеру: Pick’d from the lazy finger of а milk-maid.
- ↑ Прежде и мущины, вмѣсто поклона, присѣдали, какъ дамы.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: o’er и courtier`s nose. По Колльеру: о’er а counselor’s nose…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: And bakes… По Колльеру: And mokes…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Turning his face to the dew-dropping somli. По Колльеру: Turning his tide to the dew-dropping south…
- ↑ Баснословный африканскій король старинной баллады, влюбившійся въ нищую Пенелофонъ.
- ↑ Open-arse.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: though not а Montague… По Колльеру? although а Montague.
- ↑ Намекъ на кота Тиберта, названнаго въ англійскомъ «Reynard the Fox» Тибальтомъ.
- ↑ Повода къ ссорѣ. Этихъ поводовъ въ тогдашнихъ книгахъ о Point d’honneur, приводилось семь: а retort courtcous — вѣжливое возраженіе; quip modest — тонкая колкость; churlish reply — грубое возраженіе; valiant reproof — смѣлое обличеніе; quarrelsome coutercheck — сварливое переченье; circumstantial lie — случайная ложь; и direct lie — прямая ложь.
- ↑ Фехтовальные термины.
- ↑ Намекъ на бывшіе въ модѣ, страшно широко унаваченные вверху, штаны.
- ↑ Бантикамъ танцевальныхъ башмаковъ, съ одной тонкой подошвой, придавали въ то время форму цвѣтовъ.
- ↑ Wild goose chase — эта скачка состояла въ томъ, что обогнанный долженъ былъ скакать за обогнавшимъ, куда бы тотъ ни поскакалъ, какъ дикіе гуси, летящіе за передовымъ гусемъ.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: and very weak dealing… По Колльеру: and very wicked dealing…
- ↑ Бенъ Джонсонъ въ своей англійской грамматикъ говоритъ: «Р — собачья буква; звукъ ея похожъ на рычаніе»; Эразмъ: «R litera, quae in rixando prima est, canina vocalur».
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: straight at any news… По Колльеру: straightway at wy news.
- ↑ Смотри стр. 377, примѣч. 1.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Retorts it… По Колльеру: Retorts it home…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: That run-away’s eyes… По Колльеру: That enemies' eyes…
- ↑ Во всей этой тирадѣ непереводимая игра созвучіемъ словъ I — я, ay — да и еуе — глазъ.
- ↑ Восклицанія: о горестное сочувствіе! жалостное сходство! въ прежнихъ изданіяхъ приписываются Лоренцо.
- ↑ Въ то время курковъ у ружей еще не было; ихъ замѣнялъ зажженный фитиль, который висѣлъ у англійскихъ солдатъ съ боку подлѣ деревянной пороховницы.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Cynthia’s brow. По Колльеру: Cynthia’s bow…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ эту фразу говоритъ не Леди Капулетъ, а Джульетта.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: So much sway… По Колльеру: So much way…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: what becomed love… По Колльеру: whal becoming love….
- ↑ Было повѣрье, что растенье это, когда его вырывали съ корнемъ, издавало стоны, и стоны эти сводили съ ума или и умерщвляли того, кто слышалъ ихъ.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: the flattering eye of sleep… По Колльеру: the flattering death of sleep…
- ↑ Чучела алигатора была обычнымъ украшеніемъ прежнихъ аптекъ, и это украшеніе выписывалось для нихъ даже нарочно.
- ↑ Каждому монаху, когда онъ куда нибудь отправлялся, настоятель назначалъ спутника.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: to stand alone… По Колльеру: to stay alone .
- ↑ Кинжалъ носили прежде сзади на спинѣ.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: the mouth of outrage… По Колльеру: the mouth of outcry…