Уильям Шекспир править
Трагедия
РОМЕО и ДЖУЛЬЕТТА
править
Эсхал, принц Вероны.
Парис, молодой нобиль, родственник принца.
Монтекки, Капулетти, родоначальники двух домов, находящихся во вражде.
Ромео, сын Монтекки.
Меркуцио, родственник принца и друг Ромео.
Бенволио, племянник Монтекки и друг Ромео.
Тибальт, племянник синьоры Капулетти.
Старик из семьи Капулетти.
Брат Лоренцо, францисканец.
Брат Джованни, того же ордена.
Бальтазар, слуга Ромео.
Сампсон, Грегорио, слуги Монтекки. [1]
Пиетро, слуга кормилицы Джульетты.
Абраам, слуга Монтекки.
Аптекарь.
Три музыканта.
Паж Париса; другой паж; офицер.
Синьора Монтекки, жена Монтекки.
Синьора Капулетти, жена Капулетти.
Джульетта, дочь Капулетти.
Кормилица Джульетты.
Граждане Вероны; родные обоих домов; маски; стражи, часовые и слуги.
Хор.
Сцена: Верона. Мантуя.
ПРОЛОГ править
Два дома, в благородстве оба равны,
В Вероне светлой будят рознь в сердцах,
Из древней ссоры взрыв их своенравный,
Кровь граждан здесь у граждан на руках.
Из лона двух врагов, чей гнев был явный,
Чета влюблённых встала в смутных днях,
Скрестились звёзды, и вражде бесславной
Концом была их смерть, как свет впотьмах.
Любовь их, смерти в ней напечатленье,
Упорную враждебность их отцов,
Что лишь в их смерти знала завершенье, —
Театр наш явит в ходе двух часов,
И если только будет в вас терпенье,
Исправим мы посильно прегрешенья.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ править
Грегорио, клянусь, мы им не позволим нас чернить.
Ну, конечно нет, а то мы будем черномазыми.
Я насчёт того, что если в глазах черно будет от гнева, так мы меч из ножон вытащим [2].
Ахти, пока живёшь, ты шею свою вытаскивай из ошейника.
Я на удар скор, коли меня взволнуют.
Так-то так, да не скоро тебя взволнуешь, чтобы ты ударил.
Собака из дома Монтекки взволнует меня.
Волноваться- значит двигаться, а быть смелым — значит стоять: значит, когда ты взволнуешься, ты побежишь прочь.
Собака из этого дома побудит меня стоять: я как стена буду перед всеми из дома Монтекки, будь то мужчина или женщина.
Слабый же ты, значит, молодец: о стену опираются* только слабые.
Это правда; потому женщин, как более слабые сосуды, и припирают к стене: Итак, всех мужчин из дома Монтекки я оттолкну от стены, а всех женщин прижму к стене.
Ссора между нашими господами, а мы их слуги.
Это всё равно, я покажу себя тираном: сразившись с мужчинами, я буду жесток с женщинами; я им срежу маковки.
Девичьи маковки?
Да, девичьи маковки, или их девичества. Как хочешь, так и понимай.
Они пусть так это поймут, чтобы почувствовали.
Меня они почувствуют, пока я стою твёрдо. А что я лакомый кусок, — это известно.
Кусок мяса? Хорошо, что не рыбы. Будь ты рыбой, был бы ты жалкой треской. Вытаскивай-ка своё орудие. Там идут два молодца из дома Монтекки.
Моё оружие обнажено: затевай ссору, я подмогу сзади.
Как? Сзади и в бегах?
Не бойся за меня.
Нет, чёрт побери. Боюсь.
Пусть правда будет на нашей стороне: пусть они начинают.
Я буду хмуриться, проходя, и пусть они примут это, как им угодно.
Оружье наголо, если вы мужчины. Грегорио, помни твой гремучий удар.
Разойдитесь, глупцы.
Мечи в ножны. Не знаете вы сами,
Что делаете тут.
Как, между этих
Рабов трусливых меч ты обнажил?
Бенвольо, повернись, и смерть увидишь.
Я только мир поддерживаю здесь.
Вложи свой меч или мечом со мною
Тех, кто сражаться хочет, раздели.
Меч обнажив, ты говоришь о мире.
Я так же ненавижу это слово,
Как ненавижу Ад, и всех Монтекки,
Тебя! Сражайся трус, и вот тебе!
Дубины, топоры и бердыши.
Ударьте их, тузите хорошенько.
Прочь Капулетти и долой Монтекки!
Что здесь за шум? Дать мне мой длинный меч!
Костыль, костыль. Зачем вам меч здесь нужен?
Меч, говорю. Идёт старик Монтекки,
И мне в угрозу лезвием махает.
Ты, подлый Капулетти! — Прочь с дороги.
Пойду к нему.
Ни шагу до врага.
Мятежники и недруги вы мира,
Пятнающие дружескую сталь!
Как, слышать не хотят? Эй, человеки!
Эй, звери, погашающие пламя
Свирепости зловредной красным током,
Что брызжет, как фонтан, из ваших жил, —
Под страхом пытки, прочь из рук кровавых
Оружье неуместное, на землю,
И гневный приговор услышьте Принца.
Три распри здесь гражданские возникли
Из вздорных слов, совсем пустых как воздух,
Через тебя, о, старый Капулетти,
И чрез тебя, Монтекки, — трижды вы
Помехою покою наших улиц
Явились, и старших [3] наших граждан
Заставили в Вероне сбросить мирный,
Приличный их почтенности, наряд,
Чтоб, старый меч держа рукою старой,
Они оружьем, ржавым от покоя,
Ваш разнимали старый ржавый гнев.
Коль вы ещё затеете здесь смуту,
Заплатите вы жизнью этот раз.
Теперь же все отсюда разойдитесь.
Со мною, Капулетти, вы пойдёте,
А вы, Монтекки, к вечеру сегодня
Придите, чтоб узнать решенье наше,
В наш суд обыкновенный в Виллафранку.
Под страхом смерти, разойдитесь все!
Кто снова ход дал этой старой ссоре?
Скажи, племянник, ты вначале был здесь?
Здесь были слуги вашего врага
И ваши — в тесной схватке, перед тем как
Сюда пришёл я: тотчас же явился
Тибальт разгорячённый, меч в руке,
Он вызовы выкрикивал мне в уши,
Махал мечом, и разрезал им воздух,
А воздух, не пораненный, свистал
Ему презренье. И меж тем как мы
Ударами менялись, приходило
Людей* всё больше, стороны сражались,
И Принц пришёл, и всех он разделил.
А где Ромео? Ты его не видел?*
Как рада я, что тут он не был в свалке.
Синьора, час пред тем как солнце в небе
В окно востока глянуло златое,
Томленьем побуждён я был к прогулке.
И вот под тенью сикомор, растущих
Там к западу от города, я вижу
Сквозь воздух утра, что идёт ваш сын.
Направился к нему, но он, заметив,
Что я иду, укрылся в чаще леса.
Я, настроенье меряя его
По-своему, — что там найти желает,
Где хоть ищи, а ничего не сыщешь,
И быть наедине с собой — уж слишком, —
Последовал за прихотью своей,
А не за ним, и радостно избегнул
Того, кто рад был избежать меня.
Его там по утрам не раз видали.
Слезами умножал росинки он.
И к тучкам посылал он тучки вздохов.
Но только что вселасковое солнце,
Там в самой дальней области востока,
Начнёт сдвигать туманные завесы
Над ложем пробудившейся Зари,
Мой сын, объятый тяжестью какой-то,
Бежит от этих лёгких волн сиянья,
И в комнате своей, придя, запрётся
Закроет окна, гонит светлый день,
И ночь себе искусственную строит.
Зловещее есть в этой страсти к тьме,
Благой совет помочь здесь должен был бы.
А в чём причина, вам известно, дядя?
Не знаю, от него узнать не мог.
Расспросами ему вы докучали?
И сам и чрез друзей узнать старался,
Но он советчик тайных чувств своих,
Насколько верен сам себе, не знаю,
Но так же замкнут, так же сокровенен,
Как почка, что, изъедена червём,
Листков своих упрямо не раскроет
Для ветерков, и не глядит на солнце.
Когда б раскрыли мы исток печали,
Леченье, как смогли бы, так бы дали.
Вот он идёт. Прошу вас, отойдите.
Узнаю скорбь, распутаю все нити.
Хотел бы я, чтоб слух был счастлив твой
Узнать рассказ. Синьора, мы домой.
День добрый, братец.
Час ещё столь ранний?
Недавно било девять.
Горе мне!
Когда грустишь, часы идут так долго.
Там мой отец поспешно так уходит?
Он был здесь. Грусть о чём же удлиняет
Часы, Ромео?
Грусть о неименьи
Того, что если есть, так время быстро.
Любовь?
Но без…
Любви?
Но без ответа,
Когда люблю.
Ах, с виду так нежна,
И так груба она порой на деле.
Увы, любовь с закрытостью очей,
Идёт без глаз дорогою своей.
Где будем мы обедать? Что такое?
Какая схватка здесь произошла?
Но нет, не говори, уж всё я слышал.
Хлопот немало с ненавистью, — больше
С любовью их. Сварливая любовь!
Любовный гнев! Из ничего созданье!
Тяжёлая, хоть лёгкость! Вздор серьёзный!
Неясный хаос ликов благовидных!
Свинцовое перо, блестящий дым,
Огонь холодный, жизненность больная,
Сомнамбула, что спит, и всё же бродит,
То, что не есть, хотя и существует!
Любовь такую чувствую, не чуя
Любви в ней. Ты смеёшься?
Братец, нет,
Скорее плачу.
Ты добросердечен.
О чём?
О том, что ты узнал томленье.
Что ж, так любовь свершает преступленье,
Моя печаль в моей груди, как гнёт,
С твоею грустью вдвое возрастёт.
Ты показал, любя, мне сожаленье, —
Лишь тяжелей моё обремененье.
Любовь — из чада вздохов дым густой,
А дым пройдёт, огонь в глазах живой.
Терзай её — из слёз родится море.
Ещё о ней что скажешь в разговоре?
Безумие разумное она,
Горька как желчь, как сладкое нежна.
Прощай, мой брат!
Постой. Пойду с тобою.
Иначе же обижусь я, не скрою.
Я потерял себя. Я спутан весь.
Я не Ромео, где-то он не здесь.
Кого ты любишь, расскажи мне в грусти.
Что ж, буду я стонать и говорить?
Стонать? Зачем! Лишь назови печально.
Скажи больному: сделай завещанье,
И в нём то слово вызовет страданье.
Я женщину люблю в печали, брат.
Не промахнулся я, предполагая,
Что любишь ты.
Хороший ты стрелок.
И та, кого люблю, она красива.
Красива цель, — верней пробьёшь стрелой.
Ну, в этом ты ошибся, братец мой.
Она стрелы не хочет Купидона,
Диана в ней холодного закона,
В твердыне целомудрия она,
От детских стрел любви ограждена.
Любовная бессильна здесь осада,
Напрасен натиск глаз и сила взгляда,
И золото не путь здесь для страстей,
Она богата красотой своей.
Бедна в одном лишь, — так я разумею, —
Когда умрёт, краса исчезнет с нею.
Так поклялась жить в полной чистоте?
Да, мотовские сбереженья те!
И красота, замкнувшись в скопидомство,
Лишает красоты своей потомство.
Красива слишком, слишком и умна,
Меня убив, живёт в лучах она.
Любовь отвергла, и, хоть мёртв, живу я,
Чтоб говорить, как я люблю, тоскуя.
Послушайся меня, забудь о ней.
Так научи, как мне, забыв, не думать.
Ты только волю дай своим глазам: —
Другие созерцай красоты.
Это
Лишь путь, чтоб чарования её
Почувствовать вдвойне: ты знаешь, маски,
Скрывая чару нежных женских лиц,
Своею чернотой нас заставляют
Сильней о скрытой красоте томиться.
Ослепший — как сокровище забудет
Потерянного зренья? Покажи мне
Красавицу, что может быть нежна,
И в красоте её увижу запись,
Где я прочту: есть красота красивей.
Прощай. Твой путь избрать я не могу.
Я путь найду, пусть я умру в долгу.
Монтекки связан тем же, чем и я,
Единство наказанья; и нетрудно,
Я думаю, жить в мире людям старым.
Почтенностью отмечены вы оба.
Жаль, что так долго между вас вражда.
Что скажете вы ныне, досточтимый,
Касательно исканья моего?
Лишь то скажу, что я сказал и раньше: —
Дитя моё ещё недавно в мире,
Она не завершила даже смену
Четырнадцати лет; два лета пусть
Ещё поблёкнут в гордости, тогда лишь
Невестой можем мы считать её.
Есть матери счастливые — моложе.
Они, начав так рано, скоро блёкнут.
Все чаянья мои — земля сокрыла,
Осталась лишь она моей надеждой,
Владычица моей земли теперь.
Но, ласковый Парис, ищи, старайся
Завоевать её живое сердце,
Моё согласье часть её решенья;
Коль будет к вам* её благоволенье;
Кого отметит сердцем дочь моя,
Тому и дам моё согласье я.
Сегодня праздник у меня обычный,
И к вечеру на пир благоприличный
Любимых много я позвал гостей,
И гость ещё — есть честь семье моей.
В домок мой загляните этой ночью,
Земные звёзды там горят воочыо,
Что светом звёзды неба затемнят.
Как юношей весёлых стройный ряд
Любуется нарядною Весною,
Когда Апрель приходит за Зимою,
Так у меня вы встретите цветы
Едва расцветшей женской красоты.
На всех смотрите, всем душой внимайте,
И ту, что будет лучше, выбирайте.
Там будет и моя глядеть светло,
И, как-никак, умножит их число.
Идёмте. (К слуге.)
Ты, приятель, поработай,
В Вероне с доброй походи охотой,
И всех, чьи имена, я здесь пишу
Зови на вечер, милости прошу.
Найти всех, чьи имена здесь написаны? Написано, что сапожнику нужно приниматься за свой аршин, портному за свою колодку, рыбаку за свою кисть, и художнику за свои сети. А я послан найти тех, чьи имена здесь написаны. И никак не смогу отыскать, какие написал имена — тот, кто писал. Надо мне обратиться к грамотею. В добрый час!
Один огонь гаси другим огнём.
И боль ты болью умягчи другою,
Ты закружился, так назад кругом
Вертись, тоску сменяй иной тоскою.
Коль глаз твоих какой коснулся яд,
Отравой новой будет светел взгляд.
И зелье же в твоём листе платана!
Как? От чего?
От сломанной ноги.
Ромео, ты лишаешься рассудка?
Нет, но сильнее, чем безумный, связан.
В тюрьму я заперт, и лишен я пищи,
Меня пытают, хлещут…
Друг, прощай!
Привет! Синьор, умеете читать вы?
Да, мой удел в несчастиях моих.
Этому, быть может, вы научились и без книги. Но, прошу покорно, можете ли вы прочесть что-нибудь, что увидите?
Да, если знаю буквы и язык.
Вы говорите по чести. Бывайте здоровы.
Стой, приятель. Я могу прочесть. (Читает) «Синьор Мартино и его жена и дочери; граф Ансельмо и его красивые сестры; госпожа вдова Витрувио; синьор Плаченцио и его любезные племянницы; Меркуцио и брат его Валентино; мой дядя Капулетти, его жена и дочери; моя красивая племянница Розалина; Ливия; синьор Валенцио и двоюродный его брат Тибальт; Лючио и весёлая Елена».
Хорошая компания! Куда же
Они должны придти?
А туда вверх.
Куда?
Ужинать; к нам в дом.
В чей дом?
Моего господина.
Да, правда, мне спросить бы это раньше.
Ну, я уж вам скажу без всякого вопроса: мой господин. Мой господин — [текст конца 2-й сцены и начала 3-й сцены, отсутствует].
Кормилица, где дочь моя? Покликай
Её ко мне.
Клянусь моим я девством
Двенадцати годов, её звала я.
Ягненочек! Где ты? Коровка божья!
Ах, Господи! Куда ж она девалась?
Джульетточка!
Кто кличет?
Мать твоя.
Я здесь. Что повелишь мне?
Вот в чём дело.
Кормилица, оставь-ка нас покуда,
Нам нужно по секрету говорить.
Кормилица, вернись, пришло на ум мне,
Что ты должна совет свой здесь нам дать.
Ты знаешь дочь мою от лет начальных.
Клянусь, могу часы её исчислить.
Четырнадцати нет ещё годков.
Четырнадцатью стала бы я клясться
Зубами, да всего во рту четыре,
Ей нет ещё четырнадцати лет.
До дня Петра святого, что в веригах,
Нам сколько остаётся?
Две недели,
Да сколько-то ещё, в прибавку, дней.
Прибавить иль отбавить, — накануне
Пред днём Петра святого, что в веригах,
Четырнадцать исполнится ей лет.
Они с Сусанной были б однолетки, —
Бог упокой все души христиан! —
Ну, что ж, Сусанна в Боге пребывает,
Моя, она была не для меня.
Так вот, как я сказала, так и будет: —
Пред днём Петра святого, что в веригах,
Исполнится четырнадцать ей лет.
Уж это верно; хорошо я помню.
Одиннадцать годов с землетрясенья, —
Как от груди её я отняла, —
Я никогда про то не позабуду, —
В тот самый день меж всеми днями года: —
Полыни положила я к соску,
Сижу под голубятней, в солнце греюсь, —
Вы в Мантуе тогда с синьором были,
Тут в голове держу всё это чётко, —
И только что сосок она взяла,
Попробовала горечи, как сразу
Безумица вспылила, вон из рук,
И прочь сосок, и треск из голубятни,
Тут видит Бог, не нужно было слов,
Чтоб я скорей дала оттуда тягу.
Одиннадцать уж лет с тех пор прошло.
Она одна могла стоять на ножках,
Нет, вот те крест, и бегала проворно,
Как перед этим за день лоб разбила.
Супруг мой, — память вечная ему, —
Весёлый человек был, взял ребёнка,
И говорит: «Ишь, падаешь ничком?
Как поумнеешь, будешь падать навзничь.
Так, Джуль?» И Божьей Матерью клянусь,
Девчоночка вдруг плакать перестала,
И молвит «Да». Как к слову-то пришлось!
Хоть прожила бы тысячу годов я,
Ане забыть: «Ведь правда, Джуль?» — сказал он,
И глупенькая твёрдо молвит «Да».
Довольно, будет, помолчи уж смирно.
Да, госпожа, но как мне не смеяться,
Когда припомню, что забыла слёзы,
И молвит «Да». А правду говорю я,
На лбу у ней была такая шишка,
Как скорлупа, когда цыплёнок вышел.
Ушиб серьёзный. Плакала не в шутку.
Муж и сказал: «Ишь, падаешь ничком?
В лета войдёшь, и будешь падать навзничь.
Ведь будешь, Джуль?» И отвечала «Да».
Кормилица, прошу, да перестань же.
Молчок, я всё сказала. Бог тебя
Да милостью своей отметит в жизни.
Ты деточкою лучшею была
Из всех, кого кормить мне приходилось.
Коль до твоей дожить придётся свадьбы,
Желание исполнится моё.
Вот к свадьбе и свелось. А я об этом
Как раз поговорить сюда пришла.
Поведай-ка мне, дочь моя Джульетта,
Какого размышленья ты о браке?
В том честь, какая даже мне не снилась.
Честь! Ежели б не я тебя вскормила,
Сказала бы, что мудрость с молоком
Всосала ты.
Так думай же о браке.
Синьоры есть в Вероне помоложе,
Чем ты, а матерями уже стали.
Коль только я считать не разучилась,
Я матерью твоей была задолго
До возраста, в котором ты сейчас.
Вот в двух словах: Парис, такой достойный,
Руки твоей своей любовью ищет.
Вот человек! Ах, госпожа, да в нём
Мир целый. Прямо вылеплен из воска.
В садах Вероны он цветок отменный.
Да, он цветок, поистине, цветок*.
Что скажешь? Можешь ты любить такого
Синьора? Нынче вечером увидишь
Его у нас на празднике. Смотри же
В лицо Париса, книгу ту читай,
В ней* красоты перо вписало чары.
Исследуй все согласные черты,
Черта с чертой — сиянье красоты,
Коль что темно в строках прелестных тома,
Глаза — поля, взгляни — и будешь дома.
Рассказ любви замкнёшь ты в переплёт,
Сполна красив, он вдвое расцветёт.
Резвится рыбка радостная в море,
Красивая в красивейшем просторе, —
И будет услаждением для глаз
В златых застенках золотой рассказ.
Делить с ним будешь ты его владенья,
Да и в твоих не будет уменьшенья.
Какое уменьшенье, — пополненье: —
Ведь женщины полнеют близ мужчин.
Скажи: Париса примешь ты влеченье?
Глядеть я буду. Если погляденье
Любовь рождает, что же, в добрый час.
Но воли дам не больше я для глаз,
Чем может дать твоё мне позволенье,
Чтобы к нему стремила я влеченье.
Госпожа, гости пришли, ужин готов, вас зовут, молодую госпожу требуют, кормилицу проклинают в кладовой, и больше никакой не может быть отсрочки. Я должен идти служить. Умоляю вас, идите немедля.
Мы вслед идём. (Слуга уходит).
Джульетта, граф там ждёт.
К счастливым дням — ночей счастливых счёт!
Что ж, речь мы скажем в наше извиненье?
Иль попросту взойдём без всяких слов?
Для этих околичностей не время.
Нет с нами Купидона, чьи глаза
Повязкою завязаны, а руки
Татарский держат лук, пугая женщин,
Как пугало ворон на огороде.
Нет и Пролога, чтобы кое-как
При входе изъяснился без суфлёра.
Пусть мерят нас какой угодно мерой,
Отмерим пляс им, и домой скорей.
Мне факел дайте; семенить ногами
Тяжеловат я; факельщиком буду.
Ну, нет, Ромео, танцевать ты будешь.
Поверьте, нет. Вы в бальных башмаках,
У вас ведь танцевальные подошвы,
В моей душе свинец, я пригвождён.
Любя, возьми у Купидона крылья,
Превыше наших будней воспаришь.
Его стрелой я слишком больно ранен,
Чтоб на его парить воздушных крыльях,
Чрез боль мою не перепрыгнуть мне.
Под тяжестью любви к земле клонюсь я.
Ты на любовь наляг, и ей придётся
Склониться под тобой: она нежна,
И тяжести не выдержит великой.
Любовь нежна? О, нет, она груба,
Она жестка, она буйна, и колет,
Как тёрн.
Любовь груба, так груб будь с нею,
Коли её, когда она колюча,
И над любовью ты одержишь верх.
Для маски маску! Мне-то что за дело,
Какие узрит зоркий глаз уродства?
Пусть за меня краснеет лоб здесь хмурый.
Стучите и войдёмте. Чуть мы там,
И за ноги берись, давай им дело.
Дать факел мне. Пусть тот, кто лёгок сердцем,
Резвится и бесчувственный тростник
Беспечно топчет. Я же в поговорке: —
Держи свечу, и зри, что пред тобой.
Игра идёт, да я игрок плохой.
Тсс, ни гугу, как молвит полицейский.
Коль в топь залез, тебя тащить мы будем
Из этой, с позволения сказать,
Любви, где ты, видать, застрял по горло.
Идём, мы свет дневной сжигаем. Эй!
Ну, это-то не так.
Я разумею: —
Как лампа днём, бесплодно длить затею.
Не смысл бери, а добрый помысл мой,
Пять раз верней ты будешь с головой.
И мыслим мы, я думаю, как надо,
Идя сейчас к веселью маскарада,
Да смысла нет.
А почему бы так?
Мне снился сон.
И мне был сон как знак.
О чём?
Что лгут нередко сновиденья.
Коль спишь, во сне есть верное значенье.
Как видится, ты был с Царицей Маб,
С той кумушкою Фей. Она приходит,
Не больше вся в размере, чем агат,
Который вправлен в перстень альдермана,
В упряжке из пылинок, через лица
Людей уснувших движется она,
В её колёсах спицы — это ножки
Предлинных мизгирей, покрышка — крылья
Кузнечиков, постромки — паутинки
Мельчайших паучков, хомут — из влажных
Лучей луны, разлившихся сияньем,
Из кости из сверчковой — рукоятка
Её бича, а самый хлыст — из плёнки,
Как кучер — мошка серая у ней,
Наполовину меньше по размерам,
Чем маленький и круглый червячок,
На пальце спящий у ленивой девы.
Пустой орех лесной — её каретка,
Столяр искусный, сделала её,
Играя, белка, может быть — личинка,
Те — Фейные каретники издревле.
Так, ночь за ночью, носится она
Чрез ум влюблённых, — и любовь им снится,
Чрез сон придворных, по коленям их, —
Во сне они мгновенно приседают,
По пальцам стряпчих, — снятся им доходы,
По женским ртам — и снятся поцелуи,
А иногда разгневается Маб,
Помадою отравлено дыханье,
И волдыри тогда на женском рте,
Порой чрез нос советника несётся,
И тотчас же он вынюхает тяжбу,
А то возьмёт косичку десятины,
Приходскому священнику во сне
Нос пощекочет, — и другой, доходный,
Приход ему пригрезится. Порою
По шее устремляется солдата, —
Во сне он глотки режет чужеземцам,
Ему проломы снятся и засады,
Испанские клинки, и тосты, тосты,
Заздравия в пять сажен глубины,
Вдруг барабан ему грохочет в уши,
Он вздрогнет, глянет, пробормочет клятву,
Молитвы две прочтёт, и снова спит.
И это Маб так заплетает гривы
У лошадей в ночи и, спутав пряди
Волос, вдруг все всклокочет их в комок,
Распутаешь, — и будет в том несчастье.
Коль девушки, уснув, лежат на спинах,
Колдунья эта давит их и жмёт,
Выносливых воспитывает женщин.
Она…
Молчи, Меркуцио, молчи,
Ты говоришь ничто о небылицах.
Поистине я говорю о снах,
Сны — детища бездейственного мозга,
Рождает их ничто с воображеньем,
Тонка основа их, как самый воздух,
Она непостояннее, чем ветер.
Он только что до Севера ласкался,
К его холодной груди, и, разгневан,
Подул скорее прочь, и обратился
Лицом на Юг, где капает роса.
Тот ветер, о котором говоришь ты,
Отвеял нас самих от нас самих,
Мы верно опоздаем, ужин кончен.
Боюсь я, что придём мы* слишком рано: —
Предчувствие мне говорит о чём-то,
Что будет, хоть и медлит между звёзд,
Последствие какое-то начнётся
От этой ночи, страшное начало,
И кончит жизнь ничтожную, что скрыта
В моей груди, безвременною смертью.
Но Он, Кто кормчий бега моего,
Мой парус да направит.
В путь, синьоры.
Бей, барабан!
Где этот Сковородный Горшок, что нейдёт помогать мне убирать со стола? Меняй тарелки! Мой тарелки!
Ежели всё благоприличие в руках одного человека, или двух, а руки-то притом немытые, дело выходит дрянь.
Долой складные стулья, прочь поставец, смотри за серебром. Приятель, сбереги-ка для меня кусок марципана, и уж если хочешь услужить, скажи привратнику, чтобы впустил Сусанну Жёрнов и Нелли. Антонио и Сковородный Горшок!
Готово дело, приятель.
Тебя ищут, и тебя зовут, тебя спрашивают, и тебя кличут, в большой зал.
И там и здесь — как нам быть сразу! Веселей, ребята, пошевеливайтесь. Кто дольше всех живёт, тот всё заберёт.
Привет, синьоры. Те из всех синьор,
Что без мозолей на ногах, охотно
Дадут вам дело, вступят с вами в схватку.
Что, милые молодушки! Какая
Из вас теперь не будет танцевать?
Коль кто-нибудь начнёт сейчас жеманства,
Клянусь, у ней мозоли на ногах.
К вам вплоть я подошёл? Привет, синьоры!
Был день — и я носил когда-то маску,
И на ухо шептал синьоре нежной
Рассказ, который нравиться ей мог, —
Прошло, прошло, прошло, и не вернётся.
Привет, синьоры, милости прошу.
Играйте, музыканты. Место, место!
Пред вами зала, девушки, танцуйте.
Эй, слуги, больше света! Опрокиньте
Столы. Огонь гасите, стало жарко.
Дружище, в самый раз забава эта!
Нет, сядь, нет, сядь, мой братец Капулетти,
Уж мы ушли от наших дней плясальных.
Когда это с тобой в последний раз
Мы были в масках?
Пресвятою Девой
Клянусь, тому уж будет тридцать лет.
Ну, что ты! Меньше будет, меньше будет!
От той поры, как в брак вступил Люченцьо,
Пусть Троицын придёт и скоро день,
А двадцать пять годов лишь миновало,
И в масках были мы тогда с тобою.
Нет больше, больше. Старше сын его.
Ему уж тридцать лет.
Да что ты, полно.
Лишь года два тому — он был мальчишкой.
Кто та синьора, — вон, что украшеньем
Является руки того синьора?
Не знаю, господин.
Ей каждый факел
Гореть светлей и ярче побуждён,
Она горит на тёмном лике* ночи,
Как в ухе эфиопки самоцвет.
О, красота, богатая настолько,
Что к ней нельзя касаться на земле!
Она как белоснежная голубка
Меж воронов — среди своих подруг.
Окончен танец. Посмотрю теперь я,
Куда она пойдёт, и осчастливлю
Свою я руку, тронувши её.
Любило ли моё доселе сердце?
Глаза, скажите — нет. До этой ночи
Не видел красоты я настоящей.
По голосу он должен быть Монтекки.
Эй, малый, принеси-ка мне рапиру.
Как, этот раб посмел сюда придти,
Забавною прикрыв себя личиной,
Чтобы над нашим торжеством смеяться?
Так честью подкреплю и подпишу:
Убив его, греха не совершу.
Ты что, племянник, здесь стоишь, бушуя?
Монтекки, дядя, здесь. Так сокрушу я
Врага. Порочить наше торжество
Я не позволю, накажу его.
Ромео юный?
Да, Ромео подлый.
Сдержись, мой милый, и оставь его.
Себя ведёт вполне он благородно,
И, молвить правду, вся Верона им
Гордится, так собой владеть умеет
Тот юноша, исполненный достоинств.
За все бы я богатства городские
Не захотел, чтоб в доме у меня
Случилась с ним какая неприятность.
Так потерпи, не обращай вниманья,
Моя в том воля. Если ты её
Уважить хочешь, лик прими приятный
И прочь свою нахмуренность отбрось,
Для праздника она совсем не к месту.
Уместна, коль подлец приходит в гости.
Его не потерплю я.
Ты потерпишь.
Как, мой любезный? Я сказал одно,
А ты другое. Кто же здесь хозяин?
Я или ты? Скажите мне на милость!
Он не потерпит. Бог меня помилуй.
Среди моих гостей затеять шум.
Петух горластый! Так распоряжаться!
Но, дядя, это срам.
Пошёл! Пошёл!
Ты наглый. Так вести себя? Ты знаешь,
Чем мог бы поплатиться ты за это?
Противоречить мне! Чёрт побери!
Нашёл же время! — Хорошо старайтесь.
— Задира! Успокойся, или… — Света,
Побольше света. Как вам там не стыдно?
— Иль сам тебя вполне я успокою.
Как! — Веселее, милые мои.
Терпение и гнев — в насильной встрече.
Я весь дрожу. Таю иные речи.
Тут уступлю. Но ласковый мой вид
Такую дерзость в горечь превратит.
Когда моей руки посягновенье
До алтаря коснулось твоего,
Два пилигрима, губы, в искупленье,
Пусть поцелуем умягчат его.
О, пилигрим, напрасно это слово,
Ты богомольной тронулся рукой.
Коль пилигрим рукой руки святого
Коснулся, в том лишь поцелуй святой.
Нет губ у пилигрима и святого?
Они молитве отданы во власть.
Так дай, святая, счастья неземного
Губам, чтоб им* в отчаянье не впасть.
Святой молчит, склоняясь на моленье.
Так сохрани молчание и ты.
Ты с губ моих снимаешь прегрешенье
Своими. Вновь достиг я чистоты.
Грех на моих теперь губах, гляжу я.
Как нежен справедливый тот упрек!
Мой грех отдай назад, тебя прошу я.
Твой поцелуй — разученный урок.
Синьора, вашей матери угодно
Сказать вам слово.
Кто же мать её?
Э, женишок, она хозяйка дома,
И добрая достойная синьора,
И мудрая, и воспитала дочь,
С которою сейчас вы говорили.
Я говорю вам: кто её возьмёт,
Побрякивать монетками он будет.
Так Капулетти! О, не утаю:
Счёт дорогой. Враг держит жизнь мою.
Идём. Конец забаве. Песня спета.
Боюсь, мне смуту возвещает это.
Синьоры, подождите уходить,
Прошу, перекусить немножко можем.
Уходите? Ну что ж, благодарю вас,
Спасибо всем, достойные синьоры,
И доброй ночи. — Факелов сюда! —
Тогда и мы в постель свой путь направим.
По совести, становится уж поздно.
Иду соснуть.
Кормилица, скажи, кто тот синьор?
Сын и наследник старого Тиберьо.
А тот вон, что идёт сейчас из двери?
Ахти, да это молодой Петруччьо.
А тот, что танцевать не захотел?
Не знаю.
Так поди, узнай, как имя. —
Коль он женат, мне ложе свадьбы — гроб.
Его зовут Ромео, он Монтекки;
Единственный он сын; отец его
Ваш враг.
Моей единственной любови
Свет вспыхнул из единственной вражды.
Любовь родилась из враждебной крови,
И луч идёт от вражеской звезды.
Что? Что такое?
Стих. Сейчас вот только,
С кем танцевала я, его сказал мне.
Сейчас, сейчас. Идём же спать скорее.
Все гости разошлися по домам.
На ложе смерти старое желанье,
Страсть новая стремит к наследству хоть: —
Красивая, в ком было чарованье,
Не может чар Джульетты побороть.
Любим Ромео. Любит. Колдованье
К нему чрез взоры подступило вплоть.
К врагине мнимой все его взыванья,
Ей с крюков страшных сладкий брать ломоть.
Как враг лишён он случая — неложно
Влюблённых клятв явить пред ней печать.
Хоть любит, но вдвойне ей невозможно
Любимого случайно повстречать.
Но страсть — даст власть, им путь даст — время в беге,
В той крайности изведать крайность неги.
[4]
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ править
Моё здесь сердце. Что ж идти мне дальше?
Прах, отступи, и в средоточье глянь.
Ромео! Братец мой! Ромео! Слушай!
Клянусь, он мудр, он спать пошёл домой.
Вон той дорогой он бежал, и прыгнул
Через забор садовый. Позови,
Меркуцио, его.
Скажу заклятье.
Ромео! прихоть! вздорный! страсть! любовник!
Явись передо мной в обличьи вздоха,
Скажи хоть стих, довольно будет мне,
Воскликни «Ах», пропой «Любовь» и «Вновь»,
Скажи словечко кумушке Венере,
Дай прозвище её слепому сыну,
Адаму Купидону молодому,
Который так удачно метил в цель,
Когда влюблён был в нищенку-бродяжку
Король Кофетуа. Не слышит он;
Не дрогнет; не вздохнёт; не шелохнётся.
Должно быть, обезьяна умерла;
И нужно продолжать мне заклинанье.
Блестящими глазами Розалины
Тебя я заклинаю, и высоким
Её челом, и алыми губами,
Прямой ногой, изящною ступнёю,
Бедром дрожащим, всем, что по соседству, —
В обличий своём нам здесь явись.
Рассердится, коли тебя услышит.
Не может он на это рассердиться;
Он мог бы рассердиться, если б я
В кругу его возлюбленной звал духа
Какой-нибудь иной природы, чуждой,
Стоять его заставил бы, пока
Она его уйти не закляла бы;
Была бы в том помеха; я же честно
Зову его восстать во имя милой.
Пойдём, он скрылся где-то меж деревьев,
Чтоб в соучастьи быть с росистой ночью.
Его любовь слепа, ей тьма под стать.
Любовь слепа, так в цель попасть не может,
Он сядет под кизиловое древо,
Мечтая, чтобы милая его
Таким плодом была, который девы
Зовут наедине с собой, смеясь.
Ромео, будь она, о, будь она
Открытою и прочее, ты — грушей.
Ромео, доброй ночи. Я к постели;
Здесь в поле спать, мне кажется, свежо.
Пойдём. Идём?
Ну что ж, идём. Напрасно
Искать того, кто скрыться захотел.
Кто не был ранен, над рубцом смеётся.
Тсс! Что за свет там светит из окошка?
Окно — восток, и в нём Джульетта — солнце.
Взойди, о, солнце, и луну убей,
Завистницу, она уж побледнела,
Горюет, что служительница-дева
Значительно красивей, чем она.
О, не служи завистливой, ты больше;
Зелёный и больной наряд весталки
Безумные лишь носят; сбрось его.
Владычица моя! любовь моя!
О, если бы она об этом знала.
Вот, говорит она, не говоря.
Её глаза беседуют. Отвечу.
Речь не ко мне, и дерзок я чрезмерно.
Две лучшие звезды в лазури неба,
Которым отлучиться было нужно,
Просили, чтоб глаза её мерцали
В их областях до возвращенья их.
Что если б там глаза её горели,
А звёзды вместо глаз в её лице?
Свет щёк её те звёзды устыдил бы,
Как лампу устыжает свет дневной;
Её глаза на небесах, сверкая,
Сквозь воздух свет струили бы такой,
Что птицы петь бы начали, подумав,
Что ночь прошла. О, как она щекой
На руку оперлась! Когда б возможно
Мне было быть на той руке перчаткой,
Чтоб той щеки коснуться мог я!
Ах!
Вот, говорит она. О, говори же,
Лучистый ангел, говори ещё,
Ты так же лучезарна в этой ночи,
Как вестник неба светится крылатый
Дивящимся приподнятым глазам
Тех смертных, что, откинувшись, взирают,
Как мчится он на облаках ленивых,
Плывёт на лоне воздуха вверху.
Ромео, о, Ромео, для чего
Ромео ты? Отвергни это имя,
И от отца родного отрекись.
А если ты не хочешь, поклянись мне,
Что любишь, я не буду Капулетти.
Ответить ей или ещё мне слушать?
Лишь вражеское имя у тебя,
Не ты, не ты, хотя ты и Монтекки.
И что такое есть Монтекки? Разве
Рука, нога, лицо, иль что другое,
Что человеку здесь принадлежит?
О, будь это другое имя! Что же?
Что в имени? Когда мы назовём
Иначе розу, запах будет тот же.
Так и Ромео, если б он не звался
Ромео, сохранил бы тот же милый
И полный совершенства, нежный лик
Без этого названья. О, Ромео,
Отбрось же это имя, ведь не часть же
Оно тебя, и всю меня возьми.
Беру тебя на этом самом слове: —
Скажу — любовь, и в том мне будет имя,
И заново я буду окрещён,
Уж никогда не буду я Ромео.
Кто ты такой, что, ночью затенённый,
Врываешься в мой тайный разговор?
Не знаю, как сказать тебе, кто я
По имени, святая, дорогая,
Моё мне имя ненавистно ныне,
Затем что мнится вражеским тебе;
Когда б я написал его, порвал бы.
Мой слух не впил ещё сто слов твоих,
Но этот звук, твой голос, я уж знаю.
Ты не Ромео? Не Монтекки ты?
Я не Ромео, нет, я не Монтекки,
Красивая, коль ты того не хочешь.
Как ты пришёл сюда? Скажи! Зачем?
Высок забор вкруг сада, и взобраться
Нелёгкий путь, и это место смерть,
Коль рассудить, кто ты, и если только
Кто из родных моих тебя увидит.
Любовью окрылён, я эти стены
Перешагнул. Любовь сдержать ли камню?
Что может страсть, то страсть свершить дерзает,
В твоих родных нет остановки мне.
Убьют тебя, коли тебя увидят.
Твои глаза опаснее, чем двадцать
Мечей их. Только с ласкою взгляни,
И защищен от их вражды я буду.
Я ни за что бы в мире не хотела,
Чтоб здесь они увидели тебя.
От глаз их я укрыт покровом ночи,
Лишь ты люби, и пусть меня находят: —
Уж лучше смерть от ненависти их,
Чем без твоей любви томиться в жизни.
Сюда пришёл — идя какой дорогой?
Любя. Искать заставила любовь.
Она мне помогла своим советом,
А я глазами ей. И я не кормчий,
Но, если бы была ты за морями,
На самом отдалённом берегу,
Чтоб клад такой найти, я вдаль поплыл бы.
Ты знаешь, я стою под маской ночи,
А то б в лице девичий вспыхнул стыд,
Ведь слышал ты, что здесь я говорила,
Хотелось бы мне соблюсти всю чинность,
Хотела бы, о, я бы так хотела
От слов своих отречься, но довольно
Слов церемонных. Любишь ты меня?
Я знаю, скажешь «Да», и буду рада,
Но, если поклянёшься, — может быть,
Окажешься ты в клятве вероломным,
Юпитер, говорят, смеётся в небе
Над лживыми обетами влюблённых.
Ромео милый, если только любишь,
С правдивостью, признание скажи,
А если ты находишь, что чрезмерно
Ты скоро победил меня, я буду
Капризной, бровь нахмурю, молвлю «Нет»,
Тебе тогда искать меня придётся,
Иначе же, о, ни за что на свете.
Поистине, красивый мой Монтекки,
Я слишком влюблена, и поведенье
Моё ты можешь счесть уж очень лёгким.
Но, благородный юноша, поверь,
Что окажусь я более правдивой,
Чем те, что могут чуждыми казаться.
Мне нужно было б быть чужой и странной,
Я признаю, но ты уже услышал,
И уберечься не успела я,
Как страсть любви моей ты здесь услышал.
Так ты прости меня, и не считай,
Что лёгкая любовь — вот так отдаться: —
Ночь тёмная её разоблачила.
Любовь, клянусь луной благословенной,
Что верхний край деревьев серебрит…
О, не клянись луной непостоянной,
Что каждый месяц свой меняет круг,
А то любовь твоя изменной будет.
Чем клясться мне?
Совсем не нужно клясться,
А если хочешь, так клянись собой,
Твоим изящным ликом, пред которым
Полна я обожанья, — я поверю.
Когда любовь, что в самом сердце здесь…
Нет, не клянись. Хотя моя ты радость,
Не радуюсь сейчас я договору: —
Он слишком скор, внезапен, опрометчив,
На молнию похож: чуть только скажешь
«Вот молния», её уж больше нет.
Прощай, мой милый, милый. Доброй ночи!
Побег любви, в дыханьи лета зрея,
Быть может, расцветёт цветком красивым,
Когда мы повстречаемся опять.
Прощай, прощай. Покой такой же сладкий
В тебе пусть будет, как во мне он есть [5].
Оставишь так меня без утоленья?
Найти сейчас в чём можешь утоленье?
Обет любви на мой обет мне дай.
И не спросил, тебе его дала уж,
И взять его назад [6] хотела б вновь.
Хотела б взять назад? Зачем, любовь?
Чтоб щедрой быть, и дать опять, что взято.
Но я хочу того, что я имею,
Как море доброта моя безбрежна,
Моя любовь как море глубока,
Чем больше отдаю тебе, тем больше
Во мне любви, и обе бесконечны.
Я слышу в доме шум. Прощай, любовь.
Сейчас, сейчас, кормилица родная.
Монтекки, нежный, верным будь. Минутку
Ещё постой, я возвращусь [7] сейчас.
О, ночь благословенная. Мне страшно:
Ведь ночь кругом, что если всё лишь сон,
Чрезмерно сладкий, чтоб была в нём правда.
Ромео, милый, только два словечка,
И доброй ночи, вправду я прощусь.
Коль честною меня любовью любишь,
И хочешь ты жениться, завтра утром
Пошли мне весть, — с тем, кто к тебе придёт, —
Где и когда обряд свершить ты хочешь,
И всё моё к твоим ногам сложу я,
И за тобой, мой принц, пойду везде.
Синьора!
Я иду, сейчас. Но если
Твой замысел не добрый, умоляю…
Синьора!
Я иду, иду, сейчас.
Тогда молю, оставь своё исканье
И предоставь меня моим скорбям: —
Пришлю к тебе.
Души моей спасеньем…
Прощай. Сто раз желаю доброй ночи.
Сто раз ночь злая, если гаснет свет.
Любовь к любви — как школьники из школы,
От страсти страсть — путь в школу невесёлый.
Ромео, тсс! Сокольничий бы голос,
Чтобы вернулся этот ястребок.
Но рабство хрипло и не смеет крикнуть,
А то бы разломила я пещеру,
Где Эхо спит, его воздушный голос
Охрип бы тотчас, более, чем мой,
От повторенья имени Ромео.
Душа моя моё здесь кличет имя!
Как серебристо-нежен звук любовный
В ночной тиши, — в нём музыка для слуха.
Ромео!
Милая моя?
В котором
Часу к тебе прислать за вестью?
В девять.
Не запоздаю. Двадцать лет до утра.
Забыла я, зачем тебя вернула.
Я постою, пока ты не припомнишь.
Я позабуду, чтобы ты стоял здесь,
Припоминая, как с тобой быть сладко.
А я всё буду ждать, чтоб ты забыла,
И дом другой забуду, помня этот.
Почти уж утро. Я бы отпустила
Тебя, но так, как девочка из клетки
Пускает птичку, чтоб она скакнула
Из ласковой руки, и вновь в темницу
За шёлковую нитку поскорей,
Любя-ревнуя ту свободу птички.
Твоею птичкой быть бы я хотел.
О, милый, и хотела б я того же.
Но я тебя бы насмерть заласкала.
Прощай, прощай, как нежно расставанье,
Я до утра продлила бы прощанье.
Сон ласковым очам, — покой мечтам,
О, будь я сном, как сладко было б нам!
К духовному отцу пойду я в келью,
Поможет он упиться сладкой целью.
Взор сероглазый утра смотрит в ночь,
И хмурый мрак улыбкой гонит прочь.
Полоски света в облаках востока,
Как клетки шахмат стелются* далёко.
Качнулся мрак как пьяный. Вдруг возрос
Разбег гигантских огненных колёс.
Пред тем как солнце глаз горящий явит,
Разбудит день, росу в лучи оправит,
И выпьет влагу ночи, — пук готов
Смертельных трав, целительных цветов.
Из прутьев ивы, это* дно корзинки
Прияло все цветы и все былинки.
Земля — природе мать, могила ей,
В могиле — зарожденье новых дней.
Её мы грудью кормимся как дети,
Всё разно в дивных свойствах и в примете,
В каменьях, в травах, в царстве их немом,
Могучее изящество во всём.
Нет ничего столь низкого в природе,
Чтоб не был клад в том свой, в особом роде,
И благо, — коль в неверность отклонить,
Вдруг явит бунт, сплетёт удавно нить.
Добро есть зло — в неверном примененьи,
Зло иногда — встаёт в преображеньи.
Под кожицей вот этого цветка
Врачующая сила глубока,
Хотя в нём яд: понюхаешь, — в нём сила,
Вкуси, — и в сердце смерть, и ждёт могила.
В людском, как в травах, вражьих два царя,
Свой держат стан, различно говоря: —
Один есть Благодать*, другой есть Воля;
Где худший силен, горькая там доля,
Изъязвлен, чахнет, засыхает цвет.
Отец, день добрый!
Милый сын, привет!
В столь ранний час я слышу нежный голос?
Знать, что-то в юной голове боролось,
Что скоро так оставил ты постель: —
Забота — старость выбрала как цель,
Пронзит, тут сон никак уж не вместится,
Глаза раскрыты, старости не спится.
Где юность, свежесть, разум без оков, —
Чуть лёг, дремотен золотой альков.
Так если встал ты нынче спозаранка,
Была к тому недобрая приманка.
А коль не так, нетрудно угадать: —
Ромео вовсе не ложился спать.
Ты прав: мой сон был* явью и картиной.
Господь, прости грехи. Был с Розалиной?
Я, духовник мой, с Розалиной был?
То имя и тоску его забыл.
Так, добрый сын. Но где ж ты был? Поведай.
Скажу сейчас. Поздравь меня с победой.
Я пировал с врагом до бела дня;
Кого я ранил, ранил он меня,
Но раны мы залечим и укроем,
Легко ты можешь нам помочь обоим.
Святой отец, нет злобы, вот я весь,
И за врага ходатайствую здесь.
Будь ясен, сын: загадка — прегрешенье,
Загадкой будет также отпущенье.
Так ясно знай, я сердце не таю, —
Дочь Капулетти всю любовь мою,
Красивая, сполна завоевала,
Друг друга любим мы, клянусь, не мало.
Свяжи святым нас браком. Где и как
Мы встретились, и в чём был первый знак,
И как меняли мы слова обета,
Пока идём, всё расскажу я это.
Прошу лишь: счастью дай свою печать,
Нас согласись сегодня обвенчать.
Святой Франциск! Какая перемена!
А Розалина? Ты бежал из плена?
Забыл так скоро? В юных людях — ах! —
Любовь не в сердце, только в их глазах.
И сколько же, о, Дева Пресвятая,
За Розалину слёз ты лил, рыдая!
Истратил столько ценной соли зря,
Приправу для влюблённости творя
Напрасную. Твои, с небес, вздыханья
Ещё не стёрло солнце, — и стенанья
Твои ещё звучат в моих ушах,
След старых слёз здесь на твоих щеках
Ещё не смыт. Коль ты самим собою
Был вправду, с этой болью и борьбою, —
Для Розалины вся была печаль.
И изменился? И тебе не жаль?
Суди же: если силы нет в мужчине,
Так женщина падёт, ей быть в трясине.
За ту любовь ты так меня бранил.
Не за любовь, за бред, за трату сил.
Любовь, — мне говорил, — пусть схороню я.
Но не в такой могиле, чтоб, ликуя,
Другую из могилы той извлечь.
Суровую, молю, окончи речь,
И не брани: кого теперь душою
Люблю, в ней взгляд за взгляд, мечта с мечтою.
А в той другой всё было ведь не так.
Та знала хорошо, что ты пустяк
Приносишь ей, лишь наизусть читая
Любовь, и по слогам перебирая.
Ну что ж, не постоянный ты, пойдём,
Хочу тебе я помогать в одном: —
Что если вдруг, из этого союза,
Вражда домов да будет дружбы уза!
Идём скорей. Я так спешу.
Постой.
Спешишь, так поскользнёшься, милый мой.
Куда же к чёрту скрылся наш Ромео?
Он ночевать домой не приходил?
Не приходил. Его слуга сказал мне.
От бледноликой девы Розалины
Такие злые терпит он мученья,
Что надо думать — он сойдёт с ума.
Тибальт, племянник старой Капулетти,
В отцовский дом ему прислал письмо.
Вызов, клянусь жизнью.
Ромео ответит на него.
Каждый человек, умеющий писать, может ответить на письмо.
Нет, он ответит написавшему письмо:
На дерзость — дерзость.
Увы, бедняк Ромео, он приговорён. Заколот чёрным глазом белоликой девы. Прострелен в ухо любовной песней. Пронзён в самое сердце примерной стрелой слепого стрельца. И ему выходит, лицом к лицу, на Тибальта?
А почему бы нет? Что такое Тибальт?
Больше, чем кошачий принц, могу тебя уверить. Храбрый капитан всяких доскональностей. Дерётся — как песню по нотам поёт. Соблюдает размер, и дистанцию, и пропорцию. Делает паузу, кратчайшую паузу, раз, два, три, и клинок в твоей груди. В шёлковую пуговицу не промахнётся, рассечёт. Дуэлист, словом, дуэлист. Господинчик первого разряда, в уставе чести твёрд. Бессмертное посадо! Пунто реверсо! Ха!
Как?
Чтоб чума пришла на эти маскарадные пришепётывающие жеманные хари. Эти настройщики новых произношений! «Клянусь, что за клинок! Какой высокий человек! Какая славная потаскушка!» Не срамота ли это, отцы мои, что нас жалят эти залётные мухи, эти щеголи, эти пардонэ муа, которые так сильны в новых формах, что на старой скамье им никак не сидится*. Эти их бон, бон!
Вон Ромео! Вон Ромео!
Без своей разлюбезной. Прямо сушёная селёдка. О, мясо, мясо, как ты обрыбилось. Теперь он за стихи, излитые Петраркой. Лаура перед его красоткой лишь судомойка; чёрт побери, тут лучшая любовь и рифмы лучше [8]. Дидона только замарашка, Клеопатра цыганка, Елена и Гера потаскушки, Тисбе серый глаз, и ни к чему и не для нас. Синьор Ромео, бонжур. Французское приветствие твоим французским штанам. Хорошую, сударь мой, штуку вы с нами сыграли нынче* ночью.
День добрый вам обоим. Какую штуку я сыграл?
Улизнул, улизнул. Этого ты не разумеешь?
Прости, любезнейший Меркуцио, у меня было важное дело. В таких случаях можно и круто повернуть, не заботясь о вежливости.
Уж чего круче. Прямо поджилки вывернул.
Я разумею, чтобы откланяться.
Вот, вот, в самый раз.
Вполне учтивый поворот.
Я, братец, самый цвет учтивости.
Цветок расцветший!
Именно.
Как бальный мой башмак, смотри — в цвету.
Хорошо сказано. Продолжай острить, пока башмак твой не станет тупоносым. На одном подошву сносишь, другой будет совсем особенный.
По особливой своей особенности ты остришь как особенная особа.
Бенволио, приятель, подмоги, моё остроумие падает.
Хлещи и шпорь, хлещи и шпорь, а то я закричу «Мой выигрыш».
Нет, если твоё остроумие так же проворно, как дикие гуси, я проиграл. В одной твоей остроте больше гусиного, чем в пяти моих. Я здесь с тобой на положении гуся?
Если не гусь, то что же ты другое?
Я тебя щипну за ухо в таком случае.
Нет, добрый гусь, не щиплись.
Твоё остроумие весьма горькое пирожное и очень острый соус.
А разве это не хорошая приправа к вкусному* гусю?
Остроумие лайковой перчатки: вершок ширины — в аршин длины вытянешь.
Я вытягиваю его до ширины слова «широкий», прибавляю слово «гусь», и выходит, что ты такой гусь, какого не встретишь на всём широком свете.
Ну что же, неужели не лучше так шутить, чем стонать из-за любви? Вот ты опять добрый приятель. Вот ты опять Ромео. Теперь ты то, что ты есть воистину — и по природе своей, и по воспитанию. А то эта слюнявая любовь похожа на дурака, который высовывается и раскачивается, не зная, в какую нору ему спрятать свой дурацкий колпак.
Тут стоп, тут стоп.
Против шерсти погладил — и говоришь стоп?
Да что ж, ты так ступаешь, что никогда с своим говореньем не кончишь.
Ты ошибаешься. У меня бы сказ был короток, я себя вычерпал до дна, и более не хотел занимать чужое внимание.
Вся сбруя в порядке.
Парус! Парус!
Целых два: Рубашка и Юбка.
Пиетро!
Что угодно?
Мой веер, Пиетро.
Любезнейший Пиетро, пусть она скроет своё лицо: её веер — прекраснейшее из двух.
Бог пошли вам добрый день, благородные господа.
Бог пошли вам добрый вечер, благородная красавица.
Как, разве уж вечер?
Никак не меньше, уверяю вас. Бесстыдный перст циферблата уж принажал полдень.
Подите вы прочь! Что вы за человек?
Человек, благородная женщина, которого Бог создал, чтобы самого себя расстроить.
Вот уж что верно, то верно. Очень хорошо сказано. «Чтобы самого себя расстроить?» — так ведь было сказано? — Благородные господа, не может ли мне кто-нибудь из вас сказать, где я могу найти молодого Ромео?
Я могу вам это сказать. Но молодой Ромео будет уже старше, когда вы его найдёте, чем он был, когда вы отправились его искать. Я младший носитель этого имени, за неимением худшего.
Как вы хорошо говорите!
Как? Худший — и хорошо? Метко схвачено. Умно, умно!
Если это вы, синьор, мне нужно вам что-то сказать по секрету.
Она его соизволит пригласить на ужин.
Сводня, сводня, ловкая* как заяц! Ату его!
Что нашёл?
Не зайца, синьор. Разве что зайца в великопостном пироге, синьор, что-то седоватое и тухловатое, для закуски.
Старый заяц, седой,
И старый заяц, седой,
В пост Великий прекрасное мясо.
Но коль заяц седой
Тухловат чередой,
Плохо дело, тут плесень прикраса.
Ромео, придёшь ты в отцовский дом?
Мы идём туда обедать.
Я нагоню вас.
Прощайте, древняя синьора. Прощайте (Напевая). «Синьора, синьора, синьора».
Чёрт побери, прощайте. — Скажите, пожалуйста, синьор, что это за наглый выкликатель? Сорванец какой-то отъявленный.
Это такой синьор, кормилица, который любит слушать самого себя, и в минуту он больше наговорит, чем способен выслушать в месяц.
Если он что в ущерб моей чести хочет говорить, я с ним расправлюсь, пусть он будет и ещё развязнее, пусть в нём будет двадцать таких молодцов. А если сама не смогу, так найду тех, кто это сделает! Жалкий плут! Я ему не в подружки далась. Я с головорезами не знаюсь. А ты тут стоишь себе и спокойно смотришь, как всякий плут то со мной делает, что ему хочется?
Я не видел никого, кто бы с вами то делал, что ему хочется. Если бы я это увидал, я бы меч быстро из ножон вытащил, за это я поручусь. Я могу за себя постоять, как любой, если случай для ссоры подходящий, и правда на моей стороне.
Нет, перед Богом, я так взволнована, что всё во мне дрожит. Жалкий плут! — Прошу вас, синьор, на словечко. Как я вам говорила, моя молодая госпожа поручила мне расспросить вас. Что она мне велела говорить, это я про себя удержу. Но, прежде всего, дозвольте мне сказать вам, что, если вы собираетесь её, как говорится, одурачить, это было бы весьма, как говорится, грубо. Благородная госпожа — молоденькая; так если вы двойную с ней игру задумали играть, — так — это не такой товар, чтоб его предложить благородной молодой женщине, и торг тут будет плохой.
Кормилица, передай от меня привет твоей госпоже и синьоре. Свидетельствую тебе…
Доброе сердце! Бог мне свидетель, всё это я ей расскажу. Боже Всевышний, как она будет веселиться!
Что же ты ей расскажешь, кормилица? Ты даже меня не слушаешь.
Я скажу ей, синьор, что вы свидетельствуете. А это, как понимаю, значит — поступать совсем по-синьоровски.
Скажи ей, чтоб она нашла возможность
На исповедь придти — так, вечерком,
И свадьба будет после, в келье брата
Лоренцо. За труды свои возьми.
Нет, синьор, благодарю вас. Ни монеточки не возьму.
Бери, бери. Я же говорю тебе.
Вечерком, синьор? Она будет, будет там.
Стой, добрая кормилица. Послушай: —
Там, за стеной аббатства, ты увидишь,
Слуга мой будет, принесёт верёвки,
Что лестницею будут для меня,
По ним на мачту радости взберусь я,
Под тайным кровом ночи. До свиданья.
Служи нам, и за хлопоты получишь.
Так до свиданья. Госпоже привет.
Да благословит тебя Бог на небе. Послушайте-ка, синьор.
Что скажешь, дорогая кормилица?
А человек-то ваш надёжный? Двое Верней решат, коль одного прогонят.
Ручаюсь, достоверен он — как сталь.
Хорошо, господин, хорошо. Моя госпожа — прелестнейшая синьора. Господи, Господи, что это было за созданьице, когда она была малюткой! — Тут в городе есть благородный господин, Парисом его зовут, очень бы ему хотелось усесться здесь* за стол. А ей, голубушке, столько же на него хочется смотреть, сколько на жабу, на самую что ни на есть жабу. Я её иногда и дразню: скажу — Парис, мол, самый подходящий человек. Так поверите ли, вот по чести правду говорю, прямо как кусок холста побелеет. Скажите, розмарин и Ромео пишутся с одной буквы?
Да, кормилица. А в чём дело? Оба начинаются с буквы «Р».
Ах, насмешник! Р — собачье имя, оно для… Нет, я знаю, Ромео начинается какой-то другой буквой. И какие она словечки разумные говорит о вас и розмарине, приятно бы вам было послушать.
Передай мой привет своей госпоже.
Передам, тысячу раз. — Пиетро!
Что угодно?
Пиетро, возьми мой веер, и ступай впереди.
Когда её послала, било девять,
Чрез полчаса вернуться обещала,
Она его найти никак не может?
Нет, тут не то. Расслаблена она.
Быть мыслям нужно вестниками сердца,
Мечтам, что в десять раз скорей летят,
Чем солнца луч, когда он тень сдвигает
С нахмуренных холмов. Вот почему
Несёт любовь на лёгких крыльях голубь,
И ветробыстрый Купидон крылат.
Теперь уж солнце на верховной вышке
В своём дневном скитаньи; с девяти
Уж три часа длиннейших до полудня,
А нет и нет её. Когда бы только
В ней чувства были, и с горячей кровью,
Она была бы скорою, как мяч,
Её я перебросила бы словом
К моей любви, а он её ко мне.
Но старые на мертвецов похожи,
Бледны, ленивы, тяжки, как свинец.
О, Боже, вот она! О, цвет медвяный,
Кормилица, с какой приходишь вестью?
Нашла его? Пускай слуга уходит.
Пиетро, стой у ворот.
Ну, милая Кормилица… Но, Боже,
Ты смотришь так печально? Если вести
Печальны, ты их весело скажи,
А если вести добрые, зачем же
Ты нарушаешь музыку отрады,
Играя кислым предо мной лицом?
Устала я. Дай отдохнуть немножко.
У, кости как болят! Ну и прогулка!
О, чтоб тебе мои взять кости, мне же
Твои взять вести! Ну, да говори же,
Прошу тебя, голубушка, скажи.
О, Господи, вот невтерпёж! Не можешь
Немножко подождать? Я задохнулась.
Не видишь, нет дыханья у меня?
Как нет дыханья, если есть дыханье,
Чтоб говорить, что будто нет дыханья?
Ты больше тратишь времени на эти
Пустые извинения, чем если б
Ты вдруг сказала мне, какая весть.
Хорошая? дурная? Говори же,
Всё, что ни скажешь, выслушать могу.
Ответь, ты с доброй вестью или с злою?
Прекрасно, хороший сделала выбор: не знаешь, как выбирать человека. Ромео! Нет, что до него, так нет. Хоть лицо у него и лучше, чем у любого мужчины, но нога его превосходнее всех мужских ног. А что до руки, и до ступни, и до всего тела, хоть о них и нечего заводить разговора, однако же они вне сравнения. Нельзя сказать, чтоб он был цвет учтивости, но, поручусь за него, кроток он, как ягнёнок. Иди своей дорогой, девушка; служи Богу. Вы, что тут, обедали дома?
Нет, нет. Я это знала всё и раньше.
Что говорит о свадьбе он? О браке?
О, Господи, как голова болит!
Вот-вот, она разломится на части.
Да и спина моя! — Спина! спина!
Стыдись, что на такие посылаешь
Меня прогулки, в поиски за смертью.
Сердечно жаль мне, что тебе так худо.
Кормилица, голубушка, милунчик,
Скажи, что говорит моя любовь?
Любовь твоя — как истый благородный,
И вежливый, и добрый господин,
Да и красивый, также поручусь я,
Сказал по чести… Где же ваша мать?
Где мать моя? Как где? Конечно, дома.
А где ей быть? Как странно говоришь ты!
«Твоя любовь — как истый благородный,
Сказал по чести… Где же ваша мать?»
О, Божья Матерь! Какова горячка!
Припарка на больные кости мне?
Уж будь сама себе тогда посыльной.
Вот петля! — Молви: что сказал Ромео?
На исповедь идти ты разрешенье
Имеешь?
Да, имею.
Ну так к брату
Лоренцо в келью поспеши. Там ждёт
Супруг, с которым будешь ты супругой.
Ну, на щеках твоих уж кровь резвится: —
Чуть новость скажешь, алый цвет сейчас.
Иди же в церковь, я другой дорогой,
Чтоб лестницу добыть, — по тем ступенькам
Твоя любовь до гнёздышка взберётся,
Где будет птичка, в час как будет тьма.
Я хлопочу, — велит твоя услада,
Чуть ночь — узнаешь бремя, будешь рада.
Иду обедать. В келью ты ступай.
Мне к счастью путь. — Кормилица, прощай.
Да глянет небо ласково на это
Святое дело, без печали после.
Аминь, аминь. Но пусть идут печали,
Они не могут свет уравновесить
Той радости, которая в одной
Минуте — вот — любимую увидеть.
Соедини лишь руки наши словом
Святым, и что мне смерть, любви угроза?
Мне только бы назвать её моей!
В усладе буйство — и конец такой же,
И радость в торжестве своём умрёт,
Как порох и огонь в своём лобзаньи.
Сладчайший мёд становится противен
Через свою пленительность, и вкус
Теряется. Любя, люби — размерно: —
Так поступает долгая любовь.
Кто слишком скор, приходит так же поздно,
Как тот, кто слишком медлит.
Вот синьора.
Ногой столь лёгкой не сотрётся камень.
Любовь на паутинке может мчаться,
Что медлит в летнем воздухе, резвясь,
И всё ж не упадёт. Легка так тщетность.
Духовнику привет сердечный мой.
Ромео, дочь моя, за нас обоих
Тебя благодарит.
Привет ему.
А то б за что благодарить он вздумал?
Джульетта, если твой восторг способен,
Как мой, нагромоздиться в полной мере,
И ты искусней расцветишь его,
Смягчи своим дыханьем этот воздух,
И в музыке богатой красноречья
Всё мыслимое счастье разверни,
Блеснувшее двоим нам* в этой встрече.
Мечта, богаче сущностью, чем словом,
Горда собой, не красотой прикрас: —
В том нищенство, что можно перечислить,
В моём же сердце так любовь чрезмерна,
Что половины я не обойму.
Идём со мной, и совершим всё кратко.
Прошу простить, вам здесь не быть вдвоём,
Пока обряд не свяжет двух* в одном.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ править
Прошу тебя, Меркуцио, уйдём: —
День жаркий, и гуляют Капулетти,
При встрече — ссоры нам не избежать,
Во время зноя кровь безумно бьётся.
Ты похож на одного из тех молодцов, что как только в таверну он* войдёт, так меч свой хлоп на стол со словами: «Да не приведёт меня Бог к надобности прибегнуть к тебе». А от действия второй чарки этот самый меч он* подаёт прямо в лицо подающему, когда в том поистине нет никакой надобности.
И я похож на такого молодца?
Ну ещё бы. В гневе ты так же горяч, как и любой в Италии, и чуть что, ты в волнении, и чуть что, ты в гневе.
Что дальше?
Нет, если бы здесь было двое таких, вскоре не было бы ни одного из них, потому что один убил бы другого. Ты! Да помилуй, ты затеешь ссору с человеком из-за того, что у него на волос больше или на волос меньше волос в бороде, чем у тебя. Ты будешь ссориться с человеком из-за того, что он щёлкает орехи, а у тебя карие глаза орехового цвета. Какой же глаз, кроме такого глаза, высмотрит в этом предлог для ссоры? Голова твоя так же преисполнена ссорами, как яйцо питательным веществом, хотя из-за ссор голова твоя и пуста как яйцо, болтун. Ты поссорился с человеком только из-за того, что он кашлял на улице и разбудил твою собаку, которая лежала и спала на солнце. Разве ты не повздорил с портным из-за того, что он носил свою новую куртку перед Пасхой? И с другим потому, что он завязал свои новые башмаки старыми лентами? И ты ещё хочешь опекать меня и ограждать от ссор?
Если бы я так же был расположен к ссорам, как ты, каждый человек мог бы купить себе билет на мою жизнь стоимостью в час времени, и четверть часа прибавки.
Билет на твою жизнь! Живучая голова!
Клянусь моей головой, там идут Капулетти.
Клянусь моей пяткой, мне до этого дела нет.
Не отставайте от меня, я буду с ними говорить. — Синьоры, добрый вечер. Мне нужно сказать слово с одним из вас.
Только слово с одним из нас? Присоедини к слову что-нибудь. Например, слово и удар.
Вполне к тому готов, если хочешь дать мне к тому повод.
А ты сам не можешь взять повод, прежде чем его дадут?
Меркуцио, ты с Ромео спелся…
Спелся! Ты, кажется, полагаешь, что мы серенадные певцы? Если ты хочешь, чтоб мы пели серенады, знай, ничего не услышишь, кроме кошачьего концерта. Вот мой смычок. Он тебя научит танцевать. Чёрт побери, спелся!
Мы говорим на площади публичной,
Здесь людно, все глаза на нас глядят,
Уйдёмте же отсюда, и обсудим
Причины недовольства хладнокровно,
Иначе разойдитесь.
У людей
Глаза — чтобы смотреть, так пусть и смотрят.
Кто б ни просил меня, не стронусь с места.
Прекрасно. Вот идёт мой человек.
Будь я повешен, если только будет
Ливрею вашу он носить, синьор.
Идите в поле, он за вами следом.
Почтеннейший, лишь в этом смысле будет
Он вашим человеком. Вот!
Ромео,
Та ненависть, что я к тебе питаю,
В одном вся будет слове: ты бесчестный!
Тибальт, любить тебя имею повод,
И столь серьёзный, что смягчаю гнев свой.
И говорю: нет, не бесчестный я.
Прощай же. Вижу, ты меня не знаешь.
Нет, ты, юнец, нанёс мне оскорбленье,
Не принимаю извиненья я.
Оружье наголо!
Опровергаю.
Я никогда не оскорблял тебя,
Люблю тебя сильней, чем думать можешь,
И это говорю, пока узнаешь
Причину, почему тебя люблю.
Так добрый Капулетти, — это имя
Мне дорого, как и моё, — покончим!
Бесчестная и низкая покорность!
Швырок клинка её умчит сейчас.
Эй, крысолов, Тибальт, готов к прогулке?
Что тебе нужно от меня?
Что мне нужно, кошачий принц? Лишь одну из твоих девяти жизней, это для весёлого начала, а потом, в соответствии с тем, как ты будешь вести себя со мной, я выбью из тебя и остальные восемь. Ну-ка, хватай за ухо свою рапиру, тащи рыбину из чешуи. Поторапливайся, а то моя раньше срока будет у твоих ушей.
Я готов. (Обнажает рапиру).
Милый Меркуцио, спрячь свою рапиру.
К делу, синьор! Твоё посадо!
Бенволио, клинок свой обнажи,
Из рук их выбей поскорей оружье!
Синьоры, стыдно, бросьте эту ссору.
Меркуцио, Тибальт, принц запретил
На улицах Вероны эти стычки.
Постой, Тибальт! Меркуцио!
(Тибальт и его сторонники уходят.)
Я ранен.
Чтобы чума домам обоим вашим!
Я конченный. А он ушёл? Не ранен?
Как ранен ты?
Царапина, не больше.
Царапина. Чёрт побери, довольно.
Где паж мой? Плут, иди сыщи врача.
Смелей, приятель. Рана не может быть опасной.
Нет, она не так глубока, как колодец, и не так широка, как церковные врата, но достаточна, своё дело сделает. Спроси обо мне завтра, найдёшь меня важным и спокойным. Для этого мира, по чести, я наперцован вполне. Чтоб чума на оба ваши дома! Чёрт побери, собака, крыса, мышь, кошка, и оцарапала человека на смерть! Хвастун, негодяй, подлец, который дерётся по учебнику арифметики! На какого дьявола встал ты между нами? Я был ранен, когда ты протянул ко мне руку.
Я хотел сделать лучше.
Бенвольо, помоги мне дотащиться
Куда-нибудь, а то я чувств лишусь.
Приди чума к домам обоим вашим!
Я из-за них услада для червей.
Да, досыта… Домам обоим вашим…
Вот, близкий к принцу, человек достойный,
И лучший друг мой, он смертельно ранен
Из-за меня. И честь моя теперь
Запятнана злоречием Тибальта,
А час тому назад он стал мне братом.
Джульетта, — мне сознаться в этом жаль, —
Мой нрав смягчила, притупила сталь.
Ромео! Умер наш Меркуцьо, умер!
Тот смелый дух стремился к облакам,
Безвременно он презрил эту землю.
О, чёрный день, принёсший нам беду!
Другие кончат бедствий череду.
Вон бешеный Тибальт назад вернулся.
Жив! Торжествует! А Меркуцьо нет!
Прочь, мягкость, я гоню тебя как бред!
Гнев огнеглазый, будь вождём мне ныне, —
Тибальт, возьми «бесчестного» назад,
Душа Меркуцьо здесь, она — над нами,
И ждёт, чтобы твоя явилась к ней.
Ты, или я, иль оба, с ним мы будем.
Юнец злосчастный, здесь ты с ним был вместе,
С ним и отсюда!
Это меч решит.
Ромео! Уходи! Беги! Скорее!
Уж граждане спешат. Тибальт убит.
Не стой так изумлённо. Будешь схвачен,
И к смерти принц тебя приговорит. —
Беги!
О, я игралище судьбы!
Чего ты медлишь? Уходи скорее!
Какой дорогой побежал убивший
Меркуцио? Тибальт, убийца этот,
Какою он дорогой побежал?
Вот здесь лежит Тибальт.
Синьор, привстаньте,
Во имя принца вы со мной пойдёте.
Где низкие зачинщики всей смуты?
Принц благородный, всё могу открыть я,
Как мрачное произошло событье.
Тот человек, что здесь вот, недвижим,
Он был убит Ромео молодым,
Но раньше прегрешил он пред тобою,
Меркуцио убив своей рукою.
Тибальт! Племянник! Брата милый сын!
Родная кровь! О, принц! О, властелин!
Как принц, ты покараешь преступленье,
Пролей же кровь Монтекки в искупленье.
Бенволио, кто спор кровавый начал?
Тибальт, убитый здесь рукой Ромео.
Ромео говорил с ним очень кротко,
Просил его подумать, как ничтожен
Предлог для ссоры, он напоминал,
Что дело о твоей идёт опале,
Всё это было сказано с приветом,
С поклоном, со спокойным взором, тихо,
Но буйный дух Тибальта глух был к миру, —
Все доводы оставив без вниманья,
К Меркуцио он смелому стремит
Пронзающую сталь до груди прямо,
Меркуцио, разгорячившись также,
На остриё стремится остриём,
И, бранного исполненный презренья,
Одним ударом смерть он прочь отбросил,
Другим её к Тибальту устремил,
Тот с ловкостью удары отражает,
Ромео в это время им кричит: —
«Друзья, остановитесь! Разойдитесь!»
Своей рукой, быстрей, чем языком,
По остриям губительным ударил,
Стал между них, но под его рукой
Предательским швырком Тибальт ударил,
Жизнь выбил из бесстрашного Меркуцьо,
И прочь бежал. Но тотчас же вернулся
К Ромео, а Ромео, полон мщенья,
И молнии подобен был их бой: —
Я не успел и выхватить оружье,
Чтоб попытаться их разъединить,
Как был убит Тибальт неустрашимый.
Чуть он упал, Ромео отвернулся,
И прочь бежал. Коль это всё не правда,
Тогда пускай Бенволио умрёт.
Он родственник Монтекки,
в нём пристрастье,
Ему внушает ложь его участье,
Их двадцать было здесь, стеной стена,
И двадцатью убита жизнь одна.
Прошу я правосудья, принц: Ромео
Убил Тибальта, — пусть умрёт Ромео.
Его убил Ромео, он Меркуцьо,
За дорогую кровь — здесь кто заплатит?
Принц, не Ромео: он был друг Меркуцьо,
И завершила здесь его вина
Лишь то, что власть законная должна
Была закончить, — это жизнь Тибальта.
За это преступленье в воздаянье
Пусть тотчас отправляется в изгнанье.
Вы ненависть — на меч, и меч — к мечу,
За спор ваш грубый кровью я плачу.
На вас такие наложу я пени,
Что будет тяжек гнёт вам сожалений.
Я буду глух к защите и словам.
Бесчинство да забудет путь к мольбам.
Ромео пусть уход свой не затянет: —
Коль будет схвачен, смерть пред ним предстанет.
Что дальше мы решим, всё в свой черёд:
Кто милует убийц, тот сам убьёт.
На огненных копытах мчитесь, кони,
К жилищу Феба. Если бы возница
Был Фаэтон, он к западу вас гнал бы,
И вмиг примчал бы облачную ночь.
Спусти завесы, ночь, любовь свершая,
Чтобы глаза нескромные замкнулись,
И не увиденный никем Ромео
В обьятья эти поспешил ко мне.
Своею красотою освещают
Влюблённые обряд любовный свой.
Когда ж любовь слепа, всего ей лучше
Согласоваться с ночью. Ночь, приди,
Достойная* и мудрая матрона,
Вся в чёрном, научи, как потерять,
И выиграть в едином состязаньи,
В игре, где два девичества как ставка.
Моя разгорячившаяся кровь
В моих щеках, — вот чувствую, как бьётся, —
Покровом чёрным ты её укрой,
Пока любовь так странно осмелеет,
Что страсть свою — лишь скромностью сочтёт.
О, ночь, приди. Приди ко мне, Ромео,
Ты, день в ночи, приди ко мне скорей,
На крыльях ночи ты белее будешь,
Чем свежий снег на вороновых крыльях.
Ночь нежная, приди, явись любовно,
Отдай мне, чернобровая, Ромео,
Он мой, отдай. Когда же он умрёт,
Возьми его тогда, изрежь на много
Малюток — звёзд, и будет свод небес
Через него таким светло-прекрасным,
Что целый мир влюблённым будет в ночь,
Забудет ослепительное солнце.
Я дом любви купила, но ещё
Я в обладанье домом не вступила,
И тот, кому я продана, ещё
Не наслаждался мной. О, день так скучен,
Как ночь скучна пред праздником бывает
Ребёнку, что исполнен нетерпенья: —
Он с новым платьем, а надеть нельзя.
О, вот идёт кормилица!
С ней вести.
А кто лишь имя вымолвит Ромео,
Он говорит небесным языком.
Кормилица, с какими ты вестями?
Верёвочная лестница в руках?
Её достать велел тебе Ромео?
Верёвочная лестница, да, да.
О, горе мне! Что нового? Скажи мне!
Зачем ломаешь руки ты свои?
О, горе нам! Он умер, умер, умер!
Синьора, мы погибли, мы погибли.
О, горе! Умер! Он убит! Он мёртв!
Завидовать ужель так может небо?
Ромео может, хоть не может небо.
Ромео! О, Ромео! Кто бы только
Подумать это мог когда! Ромео!
Что ты за дьявол, что меня так мучишь?
Такую пытку мог лишь ад измыслить,
И безднами своими прорычать.
Ромео сам убил себя? Лишь молви
Мне «Да», — и эти краткие две буквы
Верней, чем василиск, отравят сразу*.
Я более не я, коль только я
На всклик: «Он умер?» — «Да» в ответ услышу.
А если не убит он, «Нет» ответь.
Моё несчастье будет, или счастье,
В игре коротких звуков.
Бог свидетель,
Сама я рану видела глазами
На той мужской груди. О, этот труп
Кровавый, жалкий, бледный, словно пепел,
И кровью весь обрызган, сгустки крови, —
Увидевши, я в миг лишилась чувств.
Порвись же, сердце. Вдруг ты раззорилось.
Глаза, в тюрьму, забудьте про свободу, —
Прах, в прах вернись, — замкнись, движенье силы,
Ты и Ромео — в тьму одной могилы.
Тибальт, Тибальт, мой лучший друг на свете,
Учтивейший Тибальт, синьор достойный,
Чтоб до твоей я смерти дожила!
Какая буря разным бьёт ударом?
Ромео умерщвлён — и мёртв Тибальт?
Любимый брат, любимейший супруг мой?
Труба, зови же к Страшному суду!
Кто в мире жив, коль умерли те двое?
Тибальт скончался, а Ромео изгнан,
Его убил Ромео — изгнан он.
Как? Кровь Тибальта пролил он, Ромео?
Он пролил, пролил. Горе мне, он пролил!
Цветущее лицо, но с сердцем змея!
Дракон когда скрывался ли в такой
Чарующей пещере? Нежный деспот!
На ангела похожий, лютый демон!
Как голубь оперённый, ворон чёрный!
В овечьем лике разъярённый волк!
Презренный дух в божественной одежде!
Обратное того, чего ты мнимость,
Святой из ада, честный негодяй!
Природа, не желай же преисподней,
Коль в смертный рай такой красивой плоти
Ты дьявола заставила войти!
С прекрасною такой покрышкой книга
Хранила ли столь низменный рассказ?
О, горе, что такой обман укрылся
В таком великолепнейшем дворце!
Нет честности в мужчинах, нет достоинств,
Нельзя им верить, все они изменят,
Обманщики, притворщики они.
Где мой слуга? Хочу я чарку выпить.
Старею я от этих всех печалей.
Позор Ромео!
Чтоб тебе нарыв
На твой язык за это пожеланье!
Стыдится стыд приблизиться к нему,
И он рождён совсем не для позора.
Его чело престол, где честь венчанна,
Единый царь над целою землёй.
Его бранила я! Как зверь была я!
Того ты хвалишь, кем твой брат убит?
Бранить того я буду, кто супруг мой?
Владыка мой, твоё как нежит имя,
Коль я, твоя жена трёхчасовая,
Жестоко так порочила его?
Но для чего, негодный, умертвил ты
Двоюродного брата моего?
Но этот брат двоюродный, негодный,
Хотел убить супруга моего!
Вернитесь, слёзы, в свой родник начальный,
Печали — эти капли надлежат,
И радости — ошибка отдавать их.
Он жив, мой муж, которого Тибальт
Хотел убить, и тот Тибальт, он умер,
Хотел убить он мужа моего.
В том только утешенье. Что ж я плачу?
Тут было слово, худшее, чем смерть
Тибальта, — этим словом я убита: —
Хотела бы забыть его, но нет,
До памяти моей оно теснится,
Как в памяти преступника деянье
Свершённое теснится и встаёт: —
«Тибальт, он умер, а Ромео изгнан».
В том «изгнан», только в этом слове «изгнан»,
Тибальт убит, но десять тысяч раз.
Довольно было б — смерть одна Тибальта,
А если горе спутников желает,
И горестей других, как звеньев, ищет, —
Зачем же ты, сказав: «Тибальт, он умер»,
Не молвила ещё: «Отец твой мёртв»,
Иль «Мать твоя», нет, «Умерли уж оба», —
В теперешнюю скорбь вошли бы все.
А если, сообщив мне смерть Тибальта,
Ты говоришь ещё: «Ромео изгнан», —
Так это значит, — мать, отец, Тибальт,
Ромео и Джульетта — все убиты,
Все умерли, их нет. «Ромео изгнан!»
Так в этом слове смерть, предела нет,
Нет меры, нет конца, и нет границы.
Кормилица, где мать, и где отец?
Рыдают и стенают над Тибальтом
Убитым. Может быть, ты к ним пойдёшь?
Я провожу тебя.
Пускай слезами
Они, скорбя, его омоют раны,
Мои же слёзы будут проливаться,
Когда у них не будет больше слёз, —
Заплачу об изгнании Ромео.
Возьми верёвки эти. О, бедняжки,
Обмануты они со мною вместе.
Ромео изгнан. В них он видел путь
К моей постели [9]. Девушкою ныне
Увы, умру, как девушка-вдова.
Кормилица, пойдём, возьми верёвки.
Я в брачную постель мою иду,
И смерть, а не Ромео, там в бреду
Девичество возьмёт моё.
Ступай же
К себе. А я Ромео отыщу,
Чтоб он тебя утешил: мне известно,
Где он сейчас. Он ночью будет здесь.
Иду к нему, он в келье у Лоренцо.
Ему ты можешь перстень отнести,
Пусть он придёт, чтоб мне сказать «Прости!»
Ну что ж, Ромео, значит огорченье
Влюбилось окончательно в тебя,
И вижу, ты с злосчастием обвенчан.
Отец, какую весть приносишь ты?
В чём приговор, произнесённый принцем?
Какая скорбь, которой я не знал бы,
Зовёт меня?
Ты ознакомлен близко,
Мой милый сын, с густой* толпой скорбей*.
И приговор, произнесённый принцем…
Не менее, чем смертный приговор?
Нет, мягче он решил: постановленье —
Не смерть, а лишь изгнанье.
Ха! Изгнанье!
Будь милосерд, и возвести мне смерть.
В изгнаньи больше страха смотрит в душу,
О, более, чем в смерти. Прочь изгнанье!
Ты изгнан из Вероны. Будь разумен
И терпелив, мир волен и широк.
Нет мира вне Вероны, только пытка,
Чистилище, и даже самый ад.
Отсюда изгнан, — изгнан и из мира,
Изгнание из мира — значит смерть,
Сказавши «Изгнан», говоришь ты «Умер».
Ты золотым срубаешь топором
Мне голову, и сам притом смеёшься.
О, смертный грех! Неблагодарность! Грубость!
Твою вину закон карает смертью,
А добрый принц, вступившись за тебя,
Закон отбросил, и решил изгнанье,
Взамену слова чёрного «Казнить».
Тут милосердье, и его не видишь!
О, тут не милосердие, а пытка: —
Ведь где живёт Джульетта, там и небо,
И каждая собака, или кошка,
И мышь, и существо ещё ничтожней,
Живут здесь в небе, могут видеть солнце,
Не взглянет лишь Ромео на неё.
И более достоинств и признанья
В той мухе, что на падали живёт: —
К руке Джульетты ей коснуться можно,
На белое то чудо вдруг припасть,
И с губ её украсть благословенье
Бессмертное, меж тем как в чистоте
Они краснеют, нежа поцелуи.
Но что возможно мухам, невозможно
Ромео, потому что изгнан он.
Им в рай лететь, а мне лететь из рая.
И если изгнан я, ты говоришь,
Что всё-таки не смерть ещё изгнанье?
Ты смеси ядовитой не имеешь?
Отточенного близко нет ножа?
Меня ты лишь изгнаньем убиваешь?
Отец мой, это слово, возглас «Изгнан!»,
Кричат, терзаясь, грешники в аду.
Так как же у тебя хватило духа, —
Ты Божий человек, отец духовный,
Даятель отпущения грехов,
Испытанный мой друг, — как только мог ты
Уродовать меня тем словом «Изгнан»?
Влюблённый до безумья человек,
Дай выговорить мне хотя бы слово.
Чтоб снова говорить мне об изгнаньи!
Я дам тебе броню, дабы ты мог
Отбросить это слово. Млеко в горе,
Дам мудрость, чтоб утешился ты ей,
Хотя бы изгнан был.
Всё ж значит изгнан?
Прочь мудрость, — если только эта мудрость
Не может мне Джульетту показать,
И с места город вдруг в другое место
Перенести, или решенье принца
Перевернуть, какая ж это мудрость,
В ней толку нет, и помолчим о ней.
У сумасшедших нет ушей, я вижу.
Ещё бы, если нет и мудрых глаз.
Дай обсудить твоё мне положенье.
О том, что ты не чувствуешь, как можешь
Ты говорить? Когда бы ты был юн,
Как я, — когда бы ты любил Джульетту,
И, час женат, Тибальта бы убил,
Как я, — влюблён и изгнанный, как я же, —
Рвать волосы свои тогда ты мог бы,
И говорить, и наземь повалиться,
Как это вот я делаю сейчас,
Чтоб меру снять невырытой могилы.
Встань! Там стучат! Прошу, Ромео, спрячься!
Не буду я скрываться! Разве стоны,
Дыханьем мглы окутают меня!
Чу, как они стучат! — Кто там? — Ромео,
Встань, говорю. Тебя возьмут! — Постойте!
Встань и войди в рабочий кабинет мой.
Сейчас, сейчас! о, Боже, вот безумье!
Иду, иду. — Кто там стучит так громко?
Откуда вы? И что вам нужно здесь?
Впустите, и скажу, с каким я делом.
Я послана синьорою Джульеттой.
Так милости прошу.
Святой отшельник,
Скажи, святой отшельник, где Ромео?
Где в этот час синьор моей синьоры?
Здесь на земле, поит её слезами.
Он наравне с моею госпожой.
Впрямь как она.
Печальная содружность!
Прискорбное какое положенье!
Вот так же и она лежит и плачет,
Лежит и плачет, так что пухнут щёки.
Встань, встань же. Если ты мужчина, встань!
Встань, заклинаю именем Джульетты!
Зачем так охать, лёжа на земле?
Кормилица!
Синьор, синьор! Ну что же,
Ведь смерть конец всего.
Ты говорила
Мне о Джульетте? Как она сейчас?
Я для неё — убийца закоснелый,
Кто детство нашей радости обрызгал
Той кровью, что к её так близко крови?
Что делает она? И где сейчас?
Что о любви погибшей нашей, тайной,
Там втайне говорит она сейчас?
О, ничего, синьор, не говорит,
А только плачет, плачет, на постелю
Вдруг упадёт, и вскочит вдруг опять,
Зовёт Тибальта, закричит Ромео,
И падает опять.
Как будто имя
Смертельное, из дула излетевши,
Её убьёт, как имени того
Проклятая рука убила брата.
Скажи мне, человек святой, скажи,
В какой же части этого скелета,
В проклятой части, имя это скрыто,
Я разобью то низкое жилище!
Сдержи сейчас свою отчаянную руку.
Мужчина ты? Так говорит твой лик.
Но слёзы эти — женские, а дело,
Которое замыслил без ума,
Свидетельствует о безумьи зверя.
Лик полуженский, лик полумужской,
Зверь неуместный, в мнимостях двух этих,
Меня ты изумляешь: думал я,
Ты орденом моим научен лучше.
Убил Тибальта? И убить желаешь
Теперь себя? Ту женщину убить,
Которая твоею жизнью дышит?
Проклятый гнев ты мечешь на себя,
На жизнь свою, на небо, и на землю?
Жизнь, небо, землю — растерзать так сразу!
Стыдись, позоришь лик свой, и любовь,
И разум. Одарённый изобильно
Всем этим, ты с собою — ростовщик,
Дары свои во зло употребляя: —
Твой благородный лик, он лик из воска,
Достоинство мужчины гаснет в нём;
Твоя любовь, в которой ты поклялся,
Есть клятвопреступленье, если ты
Убьёшь её, убить себя задумав;
Твой разум — украшенье их обоих,
В неверном примененьи этих двух,
Как порох у неловкого солдата
В пороховнице, вдруг воспламенён
Невежеством, и ты своей защитой
Растерзан, и разорван на куски.
Проснись, проснись, жива твоя Джульетта,
Ты только что из-за неё был мёртв, —
Так в этом счастлив ты. Убил Тибальта,
Когда Тибальт хотел убить тебя, —
И в этом счастлив. Смертью угрожаем
Со стороны закона был, — закон
Смягчился, присудил тебя к изгнанью, —
И в этом счастлив ты. Благословенья
Толпой с небес нисходят на тебя,
И счастье шлёт тебе свои улыбки,
А ты, как своенравная девчонка,
Тут дуешься упрямо на судьбу.
Смотри, смотри, такие умирают
Злосчастно. Поспеши к своей любви,
Как было установлено: взберёшься
К ней в комнату, — иди, утешь её.
Но только там, смотри, не оставайся
До той поры, как часовых поставят,
А то не сможешь в Мантую уйти.
Там будешь жить, — поздней настанет время,
И брак твой сможем мы разоблачить,
И, где вражда, установить там дружбу,
Прощенье принца вымолить, и вызвать
Тебя, чтоб ты в сто тысяч раз сильнее
Мог радоваться, чем скорбишь теперь*.
Иди вперёд, кормилица. Синьоре
Своей мой передай привет, и молви,
Чтоб дом весь уложила спать скорей,
За тяжкой скорбью это будет кстати.
Ромео вслед идёт.
О, господин мой,
Всю ночь я простояла б здесь, чтоб слушать
Благую речь. О, что учёность значит!
Синьор, приход ваш возвещу синьоре.
Скажи — приду, и пусть готова будет
Желанная, чтобы бранить меня.
Вот здесь, синьор, велела передать вам
Она кольцо. Спешите, час уж поздний.
Как ожил я от этого сейчас!
Иди, и доброй ночи. Помни твёрдо: —
Иль уходи оттуда перед тем,
Как часовых поставят, иль с рассветом,
Наружность изменивши, уходи.
Будь в Мантуе. Чрез твоего слугу я*
От времени до времени о всём*,
Что будет для тебя благого, буду*
Подробно извещать. Дай руку мне.
Уж поздно. Так прощай же! Доброй ночи!
Когда б не звал восторг меня такой,
С тобой расстаться было б мне тоской.
Прощай!
Синьор, стеченье обстоятельств было
Такое несчастливое, что нам
Ещё и не представилося часа,
Чтоб нашу дочь склонить. Судите сами,
Двоюродный ей брат Тибальт был мил,
И мил он нам был. —
Впрочем, что же, все мы
Рождаемся затем, чтоб умереть.
Сегодня не сойдёт она, уж поздно: —
Когда б не с вами был я, уверяю,
Уж час назад в постели бы я был.
Среди печалей свататься не время.
Синьора, доброй ночи. Передайте
Привет мой вашей дочери.
Конечно.
И завтра утром от неё узнаю,
Что в сердце у неё. Она сегодня
С своей печалью тяжкой заперлась.
Синьор Парис, я смело обещаю
Вам дочери моей любовь: уверен,
Что я могу во всём ей управлять.
И больше, чем уверен, — знаю я.
Жена, пред тем как спать идти, зайди к ней,
Скажи, — Парис, мой сын, дарит любовь ей.
Вели ей, чтоб она… Прошу вниманья…
Чтоб в среду… День какой у нас сегодня?
Сегодня понедельник, мой синьор.
Ха! Понедельник. В среду — слишком скоро.
Так пусть в четверг.
Скажи ей, что в четверг
Венчается она с достойным графом.
Вы будете готовы? Слишком спешно?
Без шума позовём двух-трёх друзей,
А то Тибальт убит был так недавно,
Подумают — к нему небрежны мы,
Когда бы пировать мы стали слишком,
А он ведь нам родной. Так с нами будет
Полдюжины друзей, а там конец.
О четверге что можете сказать вы?
Синьор мой, я хотел бы, чтоб четверг
Был завтра.
Ну, прекрасно. Так идите.
А с четвергом мы, значит, порешили.
К Джульетте перед сном зайди, жена,
Чтобы она была готова к свадьбе.
Синьор, прощайте. — Посветите мне,
Чтоб я к себе прошёл. Совсем уж поздно,
Уж скоро будет рано. — Доброй ночи!
Уйти уж хочешь? День ещё далёко: —
Не жаворонок это, соловей —
Испуганный твой слух пронзил напевом.
На дереве гранатовом вон там
Всегда поёт он ночью. Верь, любимый,
То соловей.
То жаворонок был,
Предвестник утра, звонкий вестник солнца,
Не соловей: любимая, взгляни,
Как на востоке полосы сиянья
Ревниво вяжут длинною тесьмой
Разорванные тучки. Свечи ночи
Все выгорели, и весёлый день
На цыпочках стоит на горных высях
Средь мглы. Уйти я должен, чтобы жить,
Или остаться и расстаться с жизнью.
Тот свет не свет дневной, я это знаю: —
То метеор, что выдохнуло солнце,
Чтоб факелом вести тебя в ночи,
И освещать до Мантуи дорогу.
Ещё побудь, не нужно торопиться.
Пусть буду взят и к смерти присуждён,
Ты хочешь так, и я доволен этим.
Тот серый свет — не серый глаз рассвета,
Тот бледный отблеск — Цинтии чело.
Не жаворонок это, там высоко,
Так звонко ударяет в небосвод
Своею песней. Лучше я останусь,
И не уйду. Смерть, жду тебя, приди.
Джульетта хочет так. Душа, зачем же
Молчишь? Ведь день далёко. Говори.
Иди. Спеши. Тот свет есть свет зари.
То жаворонок так поёт нестройно, —
Разрывчатый и неприятный звук.
Кто выдумал, что жаворонок будто
Поёт раздельно-нежно? О, неправда!
Он разделяет резкой песней нас.
Поверье есть такое, я слыхала,
Что жаворонок с ненавистной жабой
Глазами обменялся. Я б хотела,
Чтоб обменялся голосом он с ней.
Рука с рукой, ты был со мной, и руки
Он вдруг разъял, поёт нам о разлуке.
Иди. Уж свет идёт, и свет растёт.
Не свет, а тьма, и тёмной скорби гнёт.
Синьора!
Что, кормилица?
Сюда к вам
Сейчас придёт синьора, ваша мать: —
День занялся. Светло, взгляните, всюду.
Как жизнь в окно ушла, глядеть я буду.
Прощай! Дай поцелуй, ещё! Согрей!
Прощай! Теперь я вниз спущусь скорей!
Так вдруг ушёл? Мой принц, мой свет, мой милый!
Хочу, чтоб каждый день и каждый час
Ты весть мне присылал. В одной минуте
Здесь много дней. Коль счёт такой продлится,
На много лет, пожалуй, буду старше,
Когда опять увижу я Ромео.
Прощай. Я каждый раз, как будет случай,
Любовь моя, пошлю тебе привет.
И веришь ты, что встретимся с тобою?
Конечно. Дни придут, — отрадой будет
Нам эту нашу грусть припоминать.
Предчувствие во мне такое злое.
Мне чудится, когда ты там внизу,
Ты мёртвый и лежишь на дне могилы.
Я плохо вижу, или бледен ты.
И ты, любовь, мне кажешься такой же.
Скорбь сушит, выпивает нашу кровь.
Я ухожу! Прощай, прощай, любовь!
Судьба, тебя зовут все люди шаткой: —
Что ж делаешь ты с тем, кто в слове твёрд?
Будь шаткою, судьба: тогда, надеюсь,
Его ты скоро мне пошлёшь назад,
Держать не будешь долго.
Дочь, ты встала?
Кто там меня зовёт? Моя родная?
Так поздно спать идёт? Так встала рано?
Какая необычная причина
Её приводит?
Как дела, Джульетта?
Родимая, нехорошо.
Всё плачешь?
О брате о двоюродном своём?
Слезами хочешь смыть его могилу?
Когда б могла, всё ж оживить не сможешь.
Покончи с этим: несколько печали —
Показывает сильную любовь,
Но слишком много скорби — мало смысла.
Всё ж дай мне плакать о такой потере.
Так ощутишь потерю, но не друга,
О ком ты слёзы льёшь.
Потерю зная,
О друге слёзы не могу не лить.
Не столько смерть оплакивай его,
Как то, что подлый жив, его убивший.
Кто подлый, госпожа?
Ромео подлый.
От подлого за тысячу он миль.
Господь его прости. Его прощаю
Всем сердцем я. И всё же из людей
Никто моё так сердце не печалит.
Да, потому что жив предатель этот.
Да, вне досягновенья рук моих.
Хотела бы, чтоб я ему отмстила.
Мы отомстим ему, не беспокойся.
И плакать брось. Я в Мантую пошлю,
Где этот негодяй живёт в изгнаньи,
И человек мой поднесёт ему
Такую чарку, что ему придётся
Быть в обществе Тибальта, и тогда
Надеюсь я, что будешь ты довольна.
Насчёт Ромео я не успокоюсь,
Пока его я не увижу мёртвым,
Двоюродного брата мне так жаль.
Коли найти, родимая, ты можешь
Такого человека, чтобы снёс
Питьё, его берусь я приготовить: —
Ромео выпьет и уснёт спокойно.
Как тяжко мне, что слышу это имя
И не могу достигнуть я его,
Любовь, что к моему питала брату,
Излила бы на тело я того,
Кем он убит.
Найди возможность только,
А человека я уже найду.
Но дочка, я к тебе с приятной вестью.
В такое время радость прямо к месту.
Какая весть, скажи мне, госпожа?
Да, да, дитя, отец твой так* заботлив,
И, чтобы снять с тебя всю эту тяжесть,
День радости внезапно он решил,
Его ты не ждала и не гадала.
Что ж, в добрый час. Какой же это день?
Дитя моё, в четверг ближайший, утром,
Изящный, благородный граф Парис
С тобою в храм войдёт Петра Святого,
И будешь ты его женой счастливой.
Клянусь святым Петром и этим храмом,
Не буду я его женой счастливой!
Дивлюсь на эту спешность: стать женой
До сватовства того, кто мужем будет.
Прошу вас, госпожа моя, скажите
Отцу и господину моему,
Что не хочу ещё я выйти замуж.
Когда же захочу, клянусь, скорее
Ромео это будет ненавистный,
А не Парис. Вот новость в самом деле!
Вон там идёт отец ваш, — вы уж сами
Ему скажите, — будет он доволен.
С закатом солнца в воздухе роса,
Когда ж узнал закат свой мой племянник,
Тут дождь по-настоящему идёт.
Как дочка? Водосточная труба ты?
Ты всё в слезах? И дождик всё идёт?
Такое тело малое, а сразу
Ты — море, ветер, и на море лодка.
В твоих глазах я прямо вижу море,
Приливы и отливы слёз текут,
А тело — лодка, и в солёном токе
Плывёшь ты, вздохи-ветры спорят в силе
С слезами, и, коль тишь не подойдёт,
Объято бурей, тело так потонет.
Ну как, жена? Решение ты наше
Сказала ей?
Сказала, господин.
Она благодарит, она не хочет.
Чтоб дурочка с могилой повенчалась!
Стой, не спеши, стой, не спеши, жена.
Она не хочет? Как? Неблагодарна?
И не горда? И, недостойной, ей
Нейдут на ум благословенья графу?
Прекрасному* такому жениху.
Я не горда. Нет. Благодарна. Да.
Как мне гордиться тем, что ненавистно?
Но благодарна даже и за это,
Коль ненавистность хочет быть любовью.
Как? Как? Не говорит, а прямо режет!
«Горда!», «благодарю», «неблагодарна»,
И «не горда». Голубушка моя,
Твоих мне благодарностей не надо*,
Гордись, хоть не гордись, мне всё равно.
Чтоб эти ваши ножки, заявляю,
В четверг готовы были в храм идти
Петра Святого, и с Парисом вместе,
Иначе погоню тебя я прутом.
Ты, падаль бледнолицая! Ты сало!
Ты, потаскушка!
Вы с ума сошли!
Фи! Фи!
Отец мой милый, умоляю
Вас на коленях, дайте молвить слово!
Чтоб чёрт тебя побрал за эту дерзость!
Ты, потаскушка малая! Ты, дрянь!
Я повторяю, что в четверг ты в церкви,
Иль больше не гляди в моё лицо.
Молчи, не возражай, не отвечай мне!
Я чувствую, что пальцы у меня
Уж чешутся. — Жена, мы размышляли,
Что Бог ребёнком нас благословил,
Но лишь одним, и это слишком мало,
Теперь я вижу, это слишком много,
И не благословенье в ней, проклятье.
Прочь, наглая!
Благословенье Бога
Над ней! Вы, господин мой, говорите
С ней недостойно.
Ты сдержи язык,
Премудрая. Болтаешь понапрасну.
Я говорю лишь дело.
Доброй ночи!
И говорить нельзя!
Цыц, бормотунья!
Средь кумушек иди болтать за чаркой.
А здесь твоя нам мудрость не нужна.
Ты слишком вспыльчив.
Господи помилуй!
Да прямо с нею я схожу с ума: —
В бесчасие, и в час, и днём, и ночью,
За делом, на пиру, один, с людьми,
Одну всегда имел о ней заботу,
Достойно выдать замуж, — и теперь,
Когда жених приходит благородный
С прекрасными владеньями, и юный,
Воспитанный прекрасно*, состоящий,
Как говорится, только из достоинств,
Какого только можно пожелать, —
Вдруг* хныкалка несчастная такая,
Слезливая девчонка, отвечает: —
«Я не хочу, любить я не могу,
Я слишком молода, прошу, простите».
Прощу тебя; коли не хочешь замуж.
Вот слушай: там пасись, где ты желаешь,
Со мной не будешь в доме ты одном.
Я не привык шутить. Сообрази.
Четверг недалеко. На сердце руку,
И рассмотри: желаешь быть моей,
Так моему отдам тебя я другу,
А не желаешь, чёрт тебя возьми,
Иди, и голодай, и побирайся,
Клянусь, что отрекусь я от тебя
И что моё тебе не будет в благо.
Так вот. Подумай. Слово я сдержу.
Ужели нет на небе милосердья,
Нет взора в глубину моей тоски?
Не отвергай меня, моя родная,
Помедли с свадьбой месяц, хоть неделю,
А если нет, пусть свадебное ложе
Мне будет там, где схоронен Тибальт.
Не говори мне. Не скажу ни слова.
Я кончила. Как хочешь, так и делай.
О, Господи! — Кормилица, скажи мне,
Как этому возможно помешать?
Мой муж здесь на земле, а слово «брак»
На небе, — как сюда оно вернётся?
Иль, разве, муж с небес его пошлёт мне,
Оставив землю? Дай совет, утешь.
Увы, увы, что небо замышляет
Такие западни пред существом
Таким, как я, столь хрупким.
Что ты скажешь?
Скажи хоть слово доброе, утешь.
Вот* я скажу. Ромео, он ведь изгнан,
И против ничего я мир поставлю
В заклад, он не посмеет воротиться,
Чтобы тебя потребовать себе.
А ежели вернётся, то* украдкой.
Так если это так, как всё теперь,
Тебе уж лучше обвенчаться с графом.
Какой очаровательный синьор!
Ромео — тряпка перед ним; орёл он,
Парис, — такого взора у орла, —
Зелёного и быстрого, — не встретишь.
Я сердце прозакладую своё,
Коль во втором супружестве не будешь
Ты счастлива, оно намного лучше: —
Притом же первый, он ведь как бы мёртвый,
А если жив, нет пользы в нём тебе.
И это ты от сердца говоришь мне?
И от души. Иначе от обоих
Я отрекусь.
Аминь!
Что говоришь ты?
Утешила меня ты превосходно.
Поди, синьоре матери моей
Скажи, что, как отцу я неугодна,
Отправилась к Лоренцо в келью я,
На исповедь, грехам во отпущенье.
Совсем умно. Я ей скажу об этом.
Проклятье древнее! О, злостный дьявол!
Что больший грех, — меня склонять отречься,
Иль моего избранника чернить
Всё тем же языком, которым раньше
Она его превыше всех хвалила?
Иди, иди, советчица, отсюда,
С тобою впредь я разъединена.
Отшельник даст мне мысль, окрепну с нею,
Изменит всё, — я умереть сумею.
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЁРТОЕ править
В четверг, синьор? Весьма короткий срок.
Отец мой Капулетти так желает,
Задерживать его я не хочу.
Сказали вы, вам мненье неизвестно
Синьоры, — не могу одобрить это.
Она чрезмерно о Тибальте плачет,
И говорить не мог я о любви,
Нет у Венеры — в доме слёз — улыбки.
Синьор её отец опасность видит
В том, что печаль владеет ей сполна,
И в мудрости своей решил ускорить
Наш брак, чтоб слёзы те остановить,
В уединеньи скорбь сильна не в меру,
На людях ослабляется она.
Вот отчего такая торопливость.
Хотел бы я не знать, зачем нам нужно
Помедлить. Вон, синьор, идёт синьора.
Моя жена и госпожа, день добрый.
Так быть могло б, синьор, будь я женою.
В четверг, любовь, должно случиться это.
То будет, что должно быть.
Это правда.
К отшельнику на исповедь пришли вы?
Вам буду исповедоваться, если
Отвечу.
Перед ним не отрицайтесь,
Что любите меня.
Вам я признаюсь,
Что я люблю его.
И я уверен,
Вы скажете, что любите меня.
Коль это будет, и цены в том больше,
Что молвлю за спиной, а не в лицо.
Твоё лицо от слёз так побледнело.
Победа слёз была в том небольшая,
Не Бог весть что в нём было до тех пор.
Его чернишь ты более, чем слёзы.
Синьор, тут клеветы нет никакой,
Я о моём лице сказала правду.
Оно моё, ты на него клевещешь.
Быть может, не моё оно уж больше,
Святой отец, свободны вы сейчас,
Или придти мне снова в час вечерни?
Сейчас свободен, набожная дочь,
Синьор, мы здесь вдвоём должны остаться.
Спаси Господь мне в этом быть помехой.
В четверг, Джульетта, утром разбужу вас,
На память поцелуй святой примите.
О, дверь закрой, и вместе плачь со мной.
Нет помощи, нет средств, и нет надежды.
Джульетта, я уж знаю скорбь твою,
Она мои все мысли поглотила: —
Я слышу, что должна ты без отсрочки
В четверг ближайший обвенчаться с графом.
Не говори, что ты об этом слышишь,
Не говоря как этого избегнуть: —
Коль помощи ты, мудрый, не найдёшь,
Так назови мою решимость мудрой,
И помощь я в ноже найду сейчас.
Бог сочетал с моим — Ромео сердце,
Ты руки наши, — и пред тем как эта
Рука другое дело совершит,
Или моё, дыша лишь правдой, сердце
К другому обратится в мятеже, —
Рука и сердце будут вмиг убиты.
Итак, в свою испытанную жизнь
Взгляни, и дай совет мне свой немедля,
Иначе между крайностью моей
И мной — кровавый нож судья третейский,
Коль разум твой, в годах столь завершённый,
Здесь не найдёт исход, согласный с честью.
Будь в слове скор: мне в смерти избавленье,
Коль в слове нет надежды на спасенье.
Стой, дочь: мне проблеск видится надежды,
Но только в ней отчаянное средство,
Как то, что мы хотим предупредить,
Отчаянно. Коль ты, чтобы избегнуть
Супружества с Парисом, силу воли
Имеешь, чтоб убить себя, тогда
Наверное решишься ты на дело,
Которое, чтоб избежать позора,
Похоже будет образом на смерть,
Дерзай, иного средства не имею.
Вели, — чтоб избежать с Парисом брака, —
Мне броситься с зубцов вон башни той,
Или ходить разбойными путями,
Иль спрятаться, где змеи стерегут,
Прикуй меня к ревущему медведю,
Иль в час ночной замкни меня в костник,
Где до верху шуршат скелетов кости,
Без челюстей желтеют черепа,
Вели войти мне в свежую могилу,
Укрыться в саван вместе с мертвецом,
Вели мне сделать то, что — только в слове —
Мгновенно заставляет трепетать,
Я сделаю без страха и сомненья,
Чтоб жить мне незапятнанной женой
Любимого, которого люблю я.
Так слушай: будь весёлой, и ступай
К себе домой, скажи, что ты согласна
С Парисом обвенчаться. Завтра будет
Среда, и ночью спать ты ляг одна,
Кормилицы пускай с тобой не будет,
Возьми в постели этот пузырёк,
И жидкость, растворённую в нём, выпей: —
По жилам у тебя пройдёт мгновенно
Холодная и цепкая дремота,
Не будет биться пульс, биенье станет,
Ни теплота не будет, ни дыханье
Свидетельствовать, что живая ты,
Увянут розы губ и щёк, и станут
Как бледная зола, — как в смерти, веки
Закроют окна глаз и день замкнут,
Все члены, не имея управленья,
Окоченелость явят и застылость,
И в этом лике смерти неподвижной
Останешься ты сорок два часа,
И вдруг проснёшься от дремоты сладкой.
Когда жених к тебе прибудет утром,
Чтоб разбудить тебя, ты будешь мёртвой: —
И, как велит обычай наших мест,
Ты в лучшем платье, в незакрытом гробе,
Проследуешь в тот самый древний склеп,
Где все лежат по смерти Капулетти.
А в это время, как тебе проснуться,
Я обо всём Ромео извещу
Через письмо, и он сюда прибудет,
И он и я — мы будем сторожить
Миг пробужденья. В ту же ночь Ромео
Тебя отсюда в Мантую к себе
Возьмёт. Ты будешь вольной от позора,
Коль вздорная какая только мысль,
Иль женский страх, решимость не ослабит.
Дай, дай. И чтоб ни слова мне о страхе!
Возьми, и уходи, и сильной будь,
Преуспевай в своём решеньи смелом.
Пошлю я брата в Мантую немедля,
Чтоб твоему синьору письма снёс он.
Любовь даёт мне силу, — и конец
Счастливый сила даст. Прощай, отец.
Сцена 2-я править
Всех тех гостей, что написал, зови.
Найми мне двадцать поваров хороших.
Ни одного не будет плохого, господин, — я посмотрю, умеют ли они облизывать свои пальцы.
Как же ты их на этом проверишь?
Клянусь, господин, это плохой повар, если он не облизывает свои пальцы. Вот, значит, кто не облизывает свои пальцы, и не пойдет со мной.
Ну, марш. —
Захвачены теперь врасплох мы будем.
Что, дочь моя пошла к Лоренцо в келью?
Да пошла.
Так. Может он благое оказать
Влиянье. Своевольное распутство!
Смотрите, вид какой у ней весёлый.
За исповедью.
Ну, упрямый норов!
Где шляться вы изволили сейчас?
Там, где меня раскаяться учили
В грехе непослушанья моего,
Сопротивленья вам и вашим мыслям.
Святой Лоренцо мне велел пред вами
Пасть на колени и просить прощенья.
Прощения молю. Отныне буду
Всецело ваших слушать указаний.
Пошлите к графу: пусть узнает это.
На завтра утром узел завязал я.
Я в келье у Лоренцо повстречалась
С синьором юным, — и любви явила
Я столько, сколько скромность позволяла.
А! Рад я слышать это. Хорошо!
Встань. Всё теперь — как быть должно. Хочу я
Увидеть графа. Я сказал, подите,
И, чёрт возьми, пусть он придёт сюда.
Нет, перед Богом, тот святой отшельник —
Он городу всему благодеянье.
Кормилица, пойдём сейчас ко мне,
Ты мне поможешь там наряды выбрать,
Которые понадобятся завтра.
Не раньше четверга. Имеем время.
Кормилица, иди с ней. Завтра в церковь.
Всего мы не успеем заготовить: —
Уж ночь почти.
Молчок, я позабочусь,
И всё в порядке будет, я ручаюсь.
Жена, иди к Джульетте, помоги ей
Получше приодеться, я сегодня
Не лягу спать, уж не мешайте мне,
И буду я теперь хозяйкой дома.
Эй, кто там? Все ушли. Ну, хорошо,
Коль все ушли, так сам пойду я к графу
Парису, чтоб его предуготовить
Назавтра. У меня легко так в сердце,
С тех пор как дочь заблудшая нашлась.
Да, все эти наряды превосходны,
Но, милая кормилица, прошу,
Оставь меня одну сегодня ночью: —
Мне нужно помолиться хорошенько,
Чтоб небо улыбнулось кротко мне,
Ты знаешь, у меня грехов так много.
Что, в хлопотах? Хотите, помогу я?
Нет, госпожа: мы выбрали всё то,
Что может нам понадобиться завтра.
Позвольте же мне быть теперь одной,
Кормилица пускай побудет с вами,
Сегодня ночью ведь у вас забот,
Я знаю, много, это всё так спешно.
Так доброй ночи. Поскорей ложись,
И выспись хорошенько, ты устала.
Прощай. — Когда мы свидимся, Бог весть!
Холодный страх ползёт во мне по жилам,
Жар жизни заморозил он почти.
Я позову их, и они утешат.
Кормилица! — Но что здесь делать ей?
Сама должна всю жуть я приготовить.
Приди, хрусталь! —
Что если смесь бездейственною будет?
Венчаться нужно будет завтра утром?
Нет, нет: вот это помешает. — Ляг здесь.
Что если это яд, который дал мне
Отшельник, чтоб могла я умереть,
Иначе же он будет обесчещен,
Меня с Ромео раньше обвенчав?
Я этого боюсь, но невозможно,
Ведь он всегда святой был человек.
Что если я, когда в гробнице буду,
Проснусь, но раньше, чем Ромео сможет
Придти меня спасать? Вот это страшно!
Я не задохнусь в этом душном склепе,
Куда, в его нечистое жерло,
Здоровый воздух вовсе не доходит?
Иль, если я живой останусь там,
Чудовищность сознанья, что повсюду
Кругом лишь смерть и ночь и ужас места,
В том склепе, в том приемнике издревле,
Где много сотен лет нагромождались
Моих всех предков схороненных кости,
Там, где Тибальт лежит окровавленный,
Зелёный в прахе, в саване гниёт,
Где, говорят, блуждают ночью духи, —
Увы, увы, что если в пробужденьи
Безвременном, средь запахов ужасных
И криков, вроде тех, что мандрагора
Испустит в час, как с корнем рвут её,
Средь криков, что услышишь — и лишишься
Рассудка, — я во тьме сойду с ума,
Такою свитой ужасов объята?
И буду, сумасшедшая, играть
Костями предков? И с Тибальта буду
Срывать его окровавленный саван?
И в ярости, какой-нибудь большою
Родною костью, выбью мозг себе,
Как палицей? Вот, мнится мне, я вижу
Двоюродного брата дух встаёт,
Ромео ищет, что на острие
Рапиры — тело проницал его.
Стой, стой, Тибальт! Остановись! — Ромео,
Иду, и в честь тебя я это пью.
Кормилица, возьми ключи вот эти,
И пряностей ещё ты принесёшь.
Айвы они и фиников велели
Дать для печенья.
Дело, дело, дело!
Уже вторые петухи пропели,
Звонили, и теперь уж три часа.
Прошу, уж позаботься, Анжелика,
Чтобы печенья было много нам,
Издержек не щади.
Вы пустомеля,
Идите спать, ступайте уж, ступайте,
А то назавтра хворым встать придётся
Из-за того, что ночь без сна прошла.
Ни чуточки. Всю ночь я не однажды
Без сна провёл — и по причине меньшей,
А никогда больным я не вставал.
Да, было ваше время, и довольно
Мышей ловили, но смотрю* я зорко,
Чтоб вас сберечь от зоркости такой.
Ревнивица, ревнивица.
Ну что там,
Приятель?
Всё для кухни, господин,
А что — не знаю.
Шевелись, скорее.
Эй, плут, ты дров посуше принеси,
Ты Пьетро позови, и он покажет,
Где взять их.
Голова моя, синьор,
Найдёт поленья, — что тревожить Пьетро!
Чёрт побери, ответ совсем отличный.
Забавный сын блудницы, ха! Тебя
В поленницу, и прямо головою.
О, Господи, уж день. Сейчас и граф
Сюда прибудет с музыкой весёлой,
Он обещался.
Вот его я слышу.
Кормилица! --Жена! — Сюда! — Скорей!
Иди, буди Джульетту, помоги
Одеться ей. А я пойду к Парису.
Ступай, спеши, скорей, жених пришёл уж,
Ступай же, говорю тебе, скорей.
Синьора, госпожа, Джульетта! Спит!
И крепко же. Ягненочек! Синьора!
Ленивица. Ну-ну. Пора вставать.
Любимая! Голубушка! Невеста!
Ни слова? Отсыпается, и вволю,
Спит прямо за неделю, потому что
Тот граф Парис, я поручусь, решил,
Что будешь спать ты нынче очень мало.
Господь меня прости, как крепко спит.
Клянусь, аминь, её будить мне нужно.
Синьора, госпожа, а госпожа,
Придётся графу взять вас из постели.
Он вас спугнёт, я думаю. Спугнёт ведь?
Как! И одета? И в своём наряде?
И так легла. Я разбужу её.
Синьора! Госпожа! Синьора! — Горе!
Увы, увы! Синьора умерла!
На помощь! Лучше б мне и не родиться!
Эй, чарку мне! Синьор! Моя синьора!
Что здесь за шум?
О, несчастливый день!
В чём дело?
Посмотрите! Тяжкий день!
О, горе мне! Дитя моё, воскресни!
Единственная жизнь, восстань, взгляни!
Или умру с тобой я. Помогите!
Зови на помощь!
Стыд и срам! Ведите
Джульетту, господин её пришёл.
Скончалась, умерла, скончалась, горе!
Она мертва, мертва, мертва, увы!
Ха! Дайте мне взглянуть. Увы, скончалась.
Холодная, она окоченела,
Остановилась кровь. Из этих губ
Жизнь отлетела уж давно. И, словно
Безвременный мороз на нежном цвете,
Смерть бременит её.
О, скорбный день!
О, горестное время!
Смерть её
Взяла, чтобы меня заставить плакать,
Язык связала, говорить не в силах.
Ну что ж, невеста в храм идти готова?
Идти готова, чтоб не возвратиться.
О, милый сын, в предсвадебную ночь
С твоей женою смерть спала, и ныне,
Взгляни, она лежит здесь как цветок,
Который сорван смертью. Смерть мне зять,
Наследник мой: ведь с дочерью моею
Смерть обвенчалась. Умереть хочу я,
Чтоб жизнь и всё во власть оставить Смерти.
Затем так долго ждал я лика утра,
Чтоб вид такой он дал моим глазам?
Проклятый день, прискорбный, ненавистный!
Такой злосчастный час, какого время
Не видело в своих путях далёких.
Одно, одно, любимое дитя,
Единое, чтоб радовать и тешить,
И смерть его похитила от взгляда.
О, горе, горе, горе, горемычность!
О, самый горький, самый скорбный день!
О, день! О, день! О, день! День ненавистный!
Такого не бывало злого дня!
О, день злосчастный! Горе! День злосчастный!
Обманут, разведён, убит, низвергнут!
Смерть ненавистная, тобой обманут!
Тобой, жестокой, вовсе опрокинут!
О, жизнь! Любовь! Не жизнь, любовь, но в смерти!
Обманут, презрен, мучим, и убит!
Зачем, о, время, ты приходишь ныне,
Чтоб наше торжество убить, убить?
Дитя моё, ты не дитя, ты больше,
Душа моя, и ты мертва, увы!
Дочь умерла, схоронена с ней радость.
Стыдитесь, тише. Слушайте. От смуты*-
Лекарство не в таких безумных смутах,
В той девушке красивой вы и небо
Имели часть, теперь всё будет небу,
И для неё от этого лишь лучше: —
Что ваше, смерть взяла, вы тут бессильны,
Что небу надлежит, то будет вечно.
Вы ей хотели в жизни возвышенья,
К такому небу двигали её: —
И плачете теперь, когда превыше
Всех облаков возвышена она?
О, так любя, любовь не превосходна,
Коль сходите с ума вы, увидавши,
Что хорошо ей: брак не там хорош,
Где молодая в браке будет долго,
А там, где за венцом умрёт в расцвете.
Так осушите слёзы, завяжите
Ваш розмарин на этом нежном теле,
И, как велит обычай, в лучшем платье
Её снесите в церковь: и заметьте:
Хоть нам природа и даёт рыданье,
В слезах природы разума сиянье,
Всё, что слагали мы как светлый праздник,
Послужит нам для мрачных похорон: —
Где музыка, там заунывный звон,
Где пир для свадьбы, пир там поминальный,
Где стройный гимн, там горестный напев,
Цветы венчанья — всё на труп во гробе,
Всё принимает свой обратный лик.
Синьор, к себе идите, — и синьора, —
И вы, синьор Парис, домой ступайте*, —
Пусть каждый приготовится, чтоб тело
Красивое в могилу проводить: —
За что-то небо шлёт вам огорченье,
Так не гневите вы его решенья.
По чести, нам нужно сложить наши дудки и уходить.
О, сложите, сложите, честные люди.
Вы видите, такой прискорбный случай.
По чести, случай мог бы быть улучшен.
О, музыканты, музыканты, сыграйте Сердце, веселись". Если только вы хотите, чтобы я жил, сыграйте «Сердце, веселись».
Почему «Сердце, веселись»?
О, музыканты, потому что моё собственное сердце играет «Сердце моё в печали». О, сыграйте мне какую-нибудь весёлую заунывную песню, чтобы меня утешить.
Никакой заунывной песни. Сейчас не время играть.
Так вы не хотите?
Нет.
Ну так, я вам её хорошо выведу.
Что вы нам выведете?
По чести, это не монеты будут, а трель. Я задам вам музыку.
Служебная вы, как я вижу, тварь.
А вот я служебный мой кинжал приложу к вашей башке. Зазвенит. Мне нот не нужно. Прямо на вас и «ре» и «фа» сыграю.
Если вы на нас и «ре» и «фа» будете играть, вы нас положите на ноты.
Прошу вас, приберегите* ваш кинжал и ваше остроумие.
Так берегитесь же моего остроумия. Я изобью вас железным остроумием, а железо кинжала приберегу*. Отвечайте мне как люди достойные: —
Коль в сердце коготь скорби мглистый,
И песнь печали ум гнетёт,
Тут музыки звук серебристый…
Почему «звук серебристый»? Почему «музыки звук серебристый»? Что вы скажете, Симоне Кошачья Струна?
Клянусь, синьор, потому, что у серебра приятный звук.
Превосходно. — Что скажете вы, Уго Скрипица?
Я скажу «звук серебристый», потому, что музыканты отдают свои звуки за серебро.
Тоже превосходно. — Что скажете вы, Якопо Скрипичная Душка?
По чести, я не знаю, что сказать.
О, прошу у вас пощады. Вы ведь певец. Я вам скажу «Музыки звук серебристый», потому что музыканты золотом не звенят:
«Тут музыки звук серебристый
Мгновенно помощь принесёт».
Вот язва этот человечишко.
Чтоб ему на виселице качаться. — Пойдём в дом. К плакальщикам не пристанем, обедать останемся.
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ править
Коль можно верить льстивой правде сна,
Мне радость предвещают сновиденья: —
В моей груди — престол, на нём владыка,
И целый день непостижимый дух
Меня возносит мыслями живыми.
Мне снилось, — госпожа моя пришла,
А я был мёртв, — как странно сновиденье,
Что мёртвому даёт мечтать и мыслить.
И поцелуями она своими
Такую, нежно, жизнь в меня вдохнула,
Что ожил я, и император был.
Как сладко обладать любовью полной,
Коль тень любви даёт такой восторг.
Весть из Вероны! — Бальтазар, день добрый!
Принёс мне от отшельника ты письма?
Как госпожа моя? Как мой отец?
Здорова ли Джульетта, отвечай мне.
Всё хорошо, коль хорошо лишь ей.
Ей хорошо, и значит всё как нужно. —
Там в склепе Капулетти спит она,
И с ангелами дух её бессмертный.
Я видел, как её в гробницу клали,
И поспешил, чтоб рассказать всё вам.
Простите, что принёс я злые вести,
Но в том моя обязанность, синьор.
Так это? Звёзды, я вас отвергаю!
Ты знаешь, где живу. Достань чернил мне,
Достань бумаги, лошадей найми,
Отсюда я уеду нынче ночью.
Синьор, я умоляю, потерпите,
Вы бледны, вид ваш дик, и вам грозит
Какое-то несчастье.
Тсс, не так!
Оставь меня, и что сказал, исполни.
Ты от монаха писем не принёс?
Нет, господин мой.
Это всё равно мне.
Так лошадей найми. Сейчас приду.
Джульетта, ночью я с тобою буду.
Найти лишь средство! —
Злополучье, ты
Мгновенно с тем, кто знает безнадёжность.
Аптекаря я помню, —
Он где-то здесь живёт, его недавно
Я видел, весь оборван он, и, хмурый,
Лекарственные травы собирал,
Был скуден вид его, и нищетою
Изношен был он до костей своих.
Висела черепаха в жалкой лавке,
Набитый аллигатор, чучела
Различных рыб уродливого лика,
Ряд ящиков пустых на нищих полках,
Горшков зелёных, пузырей, семян,
Покрытых пылью, там и сям бечёвки,
И пряники из роз, в убогих числах, —
Такая это выставка была.
Приметив это нищенство, себе я
Сказал, что если б нужен был кому
Здесь яд, — а смерть за это по закону,
Кто в Мантуе отраву продаёт, —
Вот, жалкий негодяй продаст охотно.
О, эта мысль предвестником явилась
Моей нужды, и этот полунищий
Продать мне должен яд. Насколько помню,
Тут* дом его. Сегодня праздник, лавка
Закрыта. Эй, аптекарь!
Кто зовёт
Так громко?
Подойди сюда, любезный.
Вот сорок тут дукатов, ты же беден,
Возьми их и немного яду дай мне,
Действительное средство, чтобы тотчас,
Как в жилах разойдётся, тот, кто хочет
Расстаться с жизнью, мёртвым бы упал,
Чтоб так же он дыхания лишился,
Как если бы из рокового дула
Поспешный порох устремил огонь.
Смертельные составы я имею,
Но в Мантуе закон карает смертью
Того, кто выдаёт их.
Столь ты беден
И жалок, а боишься умереть?
В твоих щеках я вижу голод, — бедность
И гнёт алканья видится в глазах, —
К твоей спине презрение прильнуло, —
Людской закон и мир тебе друзья ли?
Такого нет закона, чтоб тебе
Богатым стать, тогда не будь же бедным,
Нарушь закон, и это вот возьми.
Не воля, бедность лишь даёт согласье.
Плачу за бедность, не плачу за волю.
В любую жидкость положите это,
И выпейте, и, если так вы сильны,
Как двадцать человек, всё ж смерть мгновенна.
Вот золото, яд худший душ людских,
Убийств оно в проклятом этом мире
Свершает больше, чем состав злосчастный,
Которого не можешь продавать.
Я продал яд тебе, ты никакого.
Прощай, купи еды, и будь полнее. —
Целительное средство, о, не яд,
Иди со мной туда, где спит Джульетта,
В её могиле выпью я тебя.
Святой мой брат, отшельник Францисканский!
По голосу, пришёл тут брат Джованни.
Как в Мантуе? Что говорит Ромео?
Коль написал письмо он, дай его.
Пошёл найти попутчика я, брата,
Из нашего он ордена, босой,
И в городе больных он навещает,
А городские стражи, заподозрив,
Что оба в доме были мы чумном,
Дверь запечатав, запретили выход,
И в Мантую мой путь был пресечён.
А кто ж отнёс письмо моё к Ромео?
Его послать не мог я — вот оно,
Ни с кем не мог послать я, — так боялись
Они заразы.
Сколь несчастный случай!
Во имя братства, в том письме не вздоры,
А важности великой порученье,
И то, что не исполнено оно,
В себе таит великую опасность.
Иди и принеси мне, брат Джованни,
Железный лом.
Мой брат, иду сейчас.
Придётся одному идти мне в склеп.
Джульетта через три часа проснётся,
И будет проклинать меня за то, что
Ромео не имел вестей о всём.
Но напишу я в Мантую вторично,
И труп живой спасётся из могилы,
Придёт Ромео, — до того же дня
Она побудет в келье у меня.
Паж, дай мне факел. Стань там в отдаленьи.
Но факел погаси, чтоб был незрим я.
Под тенью тех вон тисовых деревьев
Улягся, — ухом приложившись к почве, —
В ней впадины, — ничья нога не ступит
На кладбище, чтоб шаг ты не услышал,
Здесь всюду шатко от рытья могил.
Услышишь, свистни мне, и буду знать я,
Что кто-то приближается. Иди.
Почти мне страшно быть здесь одному
На кладбище, но всё ж я попытаюсь.
О, нежный цвет, цветами я укрою
Твою постель, — увы, там камни, прах,
Я нежной окроплю её водою,
Коль нет её, избыток есть в слезах: —
Свершенье ночью грустного обряда,
Принесть цветов и плакать — сердце радо.
Подходит кто-то, паж даёт мне знак.
Чья низкая нога тут бродит ночью,
Обряд любви мешая совершать мне!
Как? Факел! — Ночь, окутай же меня.
Дай мне кирку и лом. Возьми письмо.
Пусть завтра, рано утром, господин мой
И мой отец его получит. Слышишь?
Дай факел мне, и, заклинаю жизнью,
Что б ты ни услыхал иль ни увидел,
Стой вдалеке, и вовсе не мешайся
В то, что я буду делать. Я схожу
На лоно смерти, частью чтоб увидеть
Лик госпожи моей, а частью также,
И главное, чтоб с пальца снять её
Ценнейший перстень — этот перстень нужен
Для важного мне дела. Так иди же.
Но если, любопытствуя, сюда
Вернёшься ты взглянуть, чем здесь я занят,
Клянуся небом, что тебя на части
Я разорву, и кладбище усею
Кровавыми останками твоими.
Намеренье моё и час свирепы,
И более они неумолимы
Чем тигр голодный или море в бурю.
Уйду, синьор, и досаждать не буду.
Так явишь дружбу мне. Возьми вот это.
Живи, преуспевай. Прощай, приятель.
Я всё же спрячусь тут: тревожный вид.
Тревожусь мыслью, что он совершит.
Чудовищная пасть, утроба смерти,
Тем сытая, что нам всего дороже,
Я челюсти твои теперь открою, —
Но пищей я тебя набью.
Надменный то Монтекки, он, что изгнан,
Двоюродного брата он убил
Моей любимой, оттого в печали
Красивая, как мыслят, умерла,
И он сюда пришёл, чтоб опозорить
Покойников: я захвачу его.
Монтекки, подлый, труд твой богохульный
Останови. Ужели мщенье может
Идти за смерть? Презренный негодяй,
Беру тебя под стражу*. Подчиняйся,
Иди со мной, ты должен умереть.
Я должен, да, затем я и пришёл.
О, юноша благой и благородный,
Отчаянного ты не искушай,
Оставь меня, беги скорей отсюда,
Подумай обо всех, кто здесь лежит,
Страшись их! И тебя я умоляю,
О, юноша, — не громозди ещё
На голову мою греха, в свирепость
Меня толкая. Уходи скорей!
Сильнее, чем себя, тебя люблю я,
Клянусь в том небом: я пришёл сюда
На самого себя вооружённый.
Иди, живи, и говори поздней,
Что дал тебе безумец радость дней.
Твой уговор сполна я отвергаю,
И, как преступник, мной ты здесь задержан.
Меня ты вызываешь? Ну так бьёмся!
О, Боже, бьются! Стражу отыщу я*\
О, я убит!
Когда ты милосерден,
В гробницу положи меня с Джульеттой!
Так будет. Дай взглянуть в твоё лицо мне.
То благородный граф Парис, — в родстве
С Меркуцио он был. Что говорил мне
Мой человек, когда верхом скакали
И вихрем мысль моя была объята?
Парис венчаться должен был с Джульеттой?
Он так сказал? Иль это мне приснилось?
А может быть, когда он говорил
Мне о Джульетте, я в моём безумьи
Подумал так? Дай руку мне свою,
Со мной ты вписан в книгу злополучья.
В торжественной сложу тебя гробнице…
Гробнице? Нет, о, юноша убитый,
То бельведер, Джульетта там лежит,
И красота её преображает
Тот свод в блестящий пиршественный зал.
Лежи здесь мёртвый, схороненный мёртвым.
Как часто люди в миге умиранья
Весёлыми бывали! Кто был близко,
Тот говорил — то молния пред смертью.
Как молнией я это назову?
Любовь моя, жена моя, подруга,
Смерть мёд взяла из твоего дыханья,
Но над твоей не властна красотой: —
Она неповреждённая сияет
В румянце щёк и в алом цвете губ,
И бледной смерти знамя здесь не веет.
Тибальт, в кровавом саване лежишь?
Что большего тебе могу я сделать,
Как той рукой, что юного убила,
Убить того, кто был твоим врагом?
Прости мне, брат мой. — Милая Джульетта,
О, почему красива ты как прежде?
Иль думать мне, что призрачная Смерть
В тебя влюбилась, и костлявый призрак,
Чудовище, которого боятся,
Как милую тебя хранит во тьме?
Я этого боюсь, с тобой я буду,
И из чертога этой дымной ночи
Не отойду: здесь я хочу остаться,
С червями, что твоею будут свитой,
Здесь будет нерушимый мой покой,
Стряхну я иго звёзд неблагосклонных,
И отдохнёт, устав от мира, плоть.
Глаза, в последний раз глядите, пейте.
В последний раз объятие рукам.
Вы, вход дыханья, губы, подкрепите,
Запечатлейте правым поцелуем
Бессрочный торг
с немилосердной смертью.
Приди, о, терпкий, горький проводник.
Ты безнадёжный кормчий, эту лодку,
Уставшую блуждать в морях, обрушь
На острые утёсы. За здоровье
Моей любви!
Да, зелье быстро. Так.
С последним поцелуем, умираю!
Да явит помощь мне Святой Франциск!
Уж сколько раз я старыми ногами
Споткнулся о могилы нынче ночью.
Кто там?
Лишь друг, я хорошо вас знаю.
Благословенье вам. Скажите, друг мой,
Что там за факел, что мерцает тускло,
Светя червям и черепам безглазым?
Горит он, вижу, в склепе Капулетти.
О, да, святой отец, там господин мой,
Которого вы любите.
Кто он?
Ромео.
Долго был там?
Полчаса.
Идите в склеп со мною.
Я не смею,
Мой господин считает, что ушёл я,
Он угрожал мне страшной смертью, если
Останусь и следить за ним я буду.
Так стойте здесь, а я пойду один.
Страх на меня напал. Боюсь я очень
Какого-то зловещего несчастья.
Ромео! — Горе, горе, что за кровь тут
Пятнает вход в гробницу, каменистый?
Что значат бесприютные мечи,
Покрытые застывшей, тёмной кровью,
Столь неуместно в этом месте мира?
Ромео! О, как бледен! Кто ещё здесь?
Как? И Парис? И весь обрызган кровью?
Какой недобрый час повинен в этой
Злосчастной перемене? Вот, синьора
Пошевелилась.
Мой отец духовный,
Как кстати вы. А где мой господин?
Я помню хорошо, где быть должна я,
И вот я тут. — А где же мой Ромео?
Какой-то шум я слышу. Госпожа,
Покинь гнездо заразы сна и смерти.
Та власть, перед которой мы бессильны,
Наш замысел разрушила. Иди,
Иди отсюда. Муж твой тут, он мёртвый.
И мёртвый здесь Парис. Идём, тебе я
Приют дам меж святых сестёр монахинь,
Не возражай, подходят стражи! Быстро!
Идём, Джульетта!
Больше оставаться
Не смею я.
Иди, иди отсюда,
Я не могу и не хочу уйти.
Что это? Кубок! Крепко так зажат он
В руке моей любви. Я вижу, яд
Причиной был безвременной кончины.
О, гадкий! Выпить всё и не оставить
Мне дружескую каплю, чтоб помочь
Идти мне вслед? Я поцелую рот твой,
По счастью на губах есть яд ещё,
И тёплые они. Я выпью капли,
Крепительный напиток даст мне смерть.
Пока я спал под тисовым тем древом,
Мне снилось, мой синьор с другим синьором
Сражались, мой синьор убил его.
Где, малый? Укажи, какой дорогой?
Там шум? Скорее! О, кинжал счастливый!
Вот ножны для тебя.
Дай умереть мне!
Вот это место, где горит тот факел.
Кровь на земле. Мы кладбище осмотрим.
Кого бы ни нашли вы, задержите.
Прискорбный вид! Вот граф лежит убитый.
И тут Джульетта истекает кровью,
Вся тёплая, и только что убита,
А два уж дня была схоронена.
Идите, возвестите это принцу,
Бегите к Капулетти. Поднимите
Монтекки. И других ещё найдите.
Мы видим место, где возникли беды,
Но истые причины этих бед, —
Прольет лишь рассмотрение в них свет.
На кладбище нашли слугу Ромео.
Его держите до прихода принца.
Вот здесь монах, дрожит, вздыхает, плачет,
Мы взяли от него кирку и заступ.
От кладбища он шёл своей дорогой.
Пусть подождёт. Тут явно подозренье.
Какое злополучие случилось,
Что утренний велит нам бросить* сон?
Что здесь? О чём кричат они так громко?
На улицах народ кричит «Ромео»,
А кто «Джульетта», и иной «Парис»,
И все бегут туда, где склеп наш, с криком.
Что здесь за страх, что поражает слух наш?
Владыка, здесь лежит вот граф Парис,
Убит он, и лежит Ромео мёртвый,
И тут Джульетта мёртвая уж раньше,
Вся тёплая, и только что убита.
Ищите, разузнайте, как случилось
Позорное такое злодеянье.
Вот тут монах, а тут слуга Ромео,
При них нашли орудия мы эти,
Пригодные, чтоб вскрыть гробницы мёртвых.
О, небо! — О, жена, взгляни, как дочь
Здесь истекает кровью. Он ошибся,
Кинжал, вот на Монтекки дом его
Пустой, и грудь её ему как ножны.
О, этот вид смертельный, словно звон,
Зовёт мою он старость к погребенью.
Приди, Монтекки, встал ты нынче рано,
Но сын твой и наследник раньше лёг.
Моя жена, владыка, нынче ночью,
Увы, скончалась, у неё дыханье
Пресеклось от печали, что в изгнаньи
Наш сын, — и скорбь ещё грозит мне ныне?
Взгляни, и ты увидишь.
Неучтивый!
Ушёл в могилу прежде, чем отец?
Замкните речь сейчас обиды горькой,
И раньше разъясним неясность эту,
Узнаем, где источник, смысл, и связь
Злосчастия, — потом в скорбях я ваших
Главнейшим буду, и вождём — хоть к смерти.
Пока же, боль пусть будет раб терпенья.
Пусть тех, кто заподозрен, приведут.
Я первый, хоть в свершении последний,
Всё ж заподозрен, ибо час и место
Когда она должна была проснуться,
Пришёл, чтоб взять её в родимом склепе,
И в келье у себя её укрыть,
Пока я не смогу послать к Ромео.
Когда же я, за несколько минут
Пред тем как ей проснуться, к склепу прибыл,
Парис здесь благородный и Ромео
Правдивый, оба мёртвые лежали.
Она проснулась, я к ней с убежденьем
Принять решенье неба терпеливо.
Тут шум меня заставил из гробницы
Уйти, она ж, отчаяньем объята,
Со мной не захотела уходить.
Как видится, она сама причиной
Насильственной той смерти. Это всё,
Что знаю я. О том, что брак свершён был,
Кормилице её известно было.
Коль в этом горестном* моей виною
Злосчастно что-нибудь совершено,
Пусть жизнь моя, хоть старая, до срока
За то заплатит строгости закона.
Тебя всегда мы знали как святого.
Где человек Ромео? Что он скажет?
Весть господину моему принёс я,
Что умерла Джульетта, и тогда
Из Мантуи немедля поспешил он,
Вот в это место, в этот самый склеп.
Его отцу мне приказал отдать он
Письмо вот это, и ещё велел, —
Пред тем как в склеп пошёл, — под страхом смерти,
Уйти мне и оставить там его.
Дай мне письмо. Что там, хочу взглянуть я.
Где графа паж, сюда приведший стражу?
Что в этом месте господин твой делал?
Он приходил с цветами, чтобы ими
Усыпать госпожи своей могилу,
А мне велел стоять поодаль он.
Пришёл вдруг кто-то с светом, чтоб гробницу
Открыть, — мой господин к нему с оружьем, —
Я побежал, чтоб стражу привести.
В письме здесь подтвержденье слов монаха,
Весь ход любви их, весть её кончины,
Он пишет также, что купил он яд
У бедного аптекаря, и с ним он
Уходит в склеп, чтоб вместе быть с Джульеттой.
Где те враги? — Монтекки! — Капулетти! —
Смотрите, бич какой ниспослан вам
За ненависть: находит небо средство
Любовью вашу радость умертвить.
И я, на вашу рознь глаза закрывши,
Двоих родных утратил: всем нам кара.
О, брат Монтекки, дай свою мне руку: —
В том вдовья часть для дочери моей,
Иного ничего просить нельзя мне.
Но я могу дать большее тебе: —
Из золота я чистого воздвигну
Ей статую. Пока живёт Верона,
Хвалы в ней будут лучшие пропеты
В честь верной и правдивейшей Джульетты.
Ромео та же честь. О, две звезды,
Две жертвы нашей длительной вражды.
Угрюмый мир заря несёт с собою,
Не хочет солнце лик свой показать.
Идите грустной тешиться молвою;
Одних простить, тех должно наказать.
Какие сказки так в печаль одеты,
Как этот сказ Ромео и Джульетты?
Примечания править
Текст публикуется по: РГАЛИ. Ф. 2700 (Лукьянов Л. Л.), оп. 1, ед. хр. 2. Уильям Шекспир. Трагедия «Ромео и Джульетта», перевод К. Бальмонта. — Публикация Т. В. Петровой.
Текст приводится в современной орфографии и пунктуации. Сохранено написание с прописной буквы отдельных значимых для К. Бальмонта понятий. Не сохранено ненормативное написание слов с прописной буквы после знака двоеточия.
Сочетание знаков двоеточие — тире (: --) у Бальмонта традиционно является особым авторским знаком. Отдельно значение тире оговорено в примечании 4. Ненормативная запятая перед одиночным союзом И также является индивидуально-авторским знаком, служащим для выделения интонационной паузы.
1. Так у Бальмонта. Следует читать: слуги Капулетти.
2. Вытащим — надпись чернилами, правка К. Бальмонта. Далее в тексте трагедии рукописная правка автора выделяется курсивом и знаком звёздочки (*).
3. Очевидно, подразумевается старейших.
4. Пометка К. Бальмонта в конце страницы: I — пробелы в печати, — пауза в произношении.
5. Правка карандашом. Напечатано: тут.
6. Правка карандашом. Напечатано: дать тебе его.
7. Правка карандашом. Напечатано: ворочусь.
8. Вписано рукой режиссёра: различье.
9. Правка карандашом не рукой К. Бальмонта: К моей постели брачной - последнее слово зачеркнуто. Следует читать: К моей постели. Девушкою ныне…