Ранние годы моей жизни (Фет)/1893 (ДО)/51

Ранніе годы моей жизни — Глава LI
авторъ Аѳанасій Аѳанасьевичъ Фетъ
Источникъ: Аѳанасій Аѳанасьевичъ Фетъ. Ранніе годы моей жизни. — Москва: Товарищество типографіи А. И. Мамонтова, 1893. — С. 414—429.

[414]
LI
Знакомство съ Петковичъ. — Поѣздки Романовича къ тетушкѣ. — Старикъ Петковичъ. — Префацкія. — Буйницкіе. — Штернъ и Ведеръ. — Экономка. — Елена Ларина. — Святки. — Гаданье. — Свадьба Камиллы.

Когда переходъ нашъ изъ Стецовки въ Красноселье былъ уже рѣшенъ, Бржесскій при свиданіи сказалъ мнѣ:

— Тамъ вы будете въ недалекомъ сосѣдствѣ отъ Михаила Ильича Петковича, женатаго на моей родной сестрѣ, Елизаветѣ Ѳеодоровнѣ. Они очень милые и радушные люди, и будутъ сердечно вамъ рады.

Желая хоть сколько нибудь избѣжать однообразія нашего затворничества, я на своей вѣрной парѣ, распросивши дорогу, отправился въ Ѳедоровку. Среди новороссійскихъ степей, 15-ти верстное разстояніе считалось небольшимъ. Въ сухое время дорога разнообразилась переѣздомъ версты въ 4 черезъ казенное чернолѣсье, врывавшееся изъ Кіевской губерніи длиннымъ отрогомъ въ Херсонскую степь. По выѣздѣ изъ просѣки, проѣзжій натыкался на хуторъ, носившій [415]названіе Забара и составлявшій, такъ сказать, преддверіе къ Ѳедоровской усадьбѣ, отстоявшей на версту далѣе. Бржесскій былъ совершенно правъ: Петковичъ, худощавый брюнетъ съ просѣдью, лѣтъ 50, отставной штабсъ-ротмистръ нашего Орденскаго полка, оказался радушнымъ хозяиномъ. Жена его, брюнетка небольшого роста, не смотря на 45 лѣтъ, все еще подвижная, занятая туалетомъ, и безконечно привѣтливая.

— Какъ жаль, что вы проскучаете съ нами, не заставъ никого изъ нашихъ гостей; но позвольте считать васъ, въ качествѣ друга Алексѣя Ѳедоровича, за близкаго намъ человѣка. Мы ждемъ на дняхъ пріѣзда родныхъ на продолжительное время и надѣемся, что близкое сосѣдство доставитъ вамъ возможность радовать насъ своими посѣщеніями. Ужь какъ наши барышни то будутъ рады!

Не сидѣлось дома и Романовичу, и сказавши: „Ал. Ал., я собираюсь увеселиться къ тетушкѣ“, онъ пропадалъ иногда на цѣлый мѣсяцъ. Такъ какъ для своихъ переѣздовъ онъ нанималъ хохловъ, то раза два, возбуждая веселость Оконора, возвращался на кобылѣ въ корню и двухлѣтнемъ жеребенкѣ на пристяжкѣ. Помнится, я спросилъ хохла, зачѣмъ онъ запрегъ жеребенка?

— А нехай гроши заробляе, былъ отвѣтъ.

— Романовичъ, говорилъ Оконоръ, я подамъ рапортъ по начальству, что корнетъ Романовичъ заѣздилъ всѣхъ жеребятъ. Куда же вы дѣвали свою телѣжку?

— Продалъ тетенькѣ. У насъ съ нею всегда такъ: пріѣду къ ней и скажу: „вотъ не знаю, куда дѣватъ свою телѣжку“. „Да что она тебѣ, Андрюша, стоить?“ спрашиваетъ тетенька. „Мнѣ то, положимъ, она стала 50 руб.“. — „Прекрасная телѣжка!“ говоритъ тетенька: „оставь ее мнѣ за 50 руб.“. Вотъ теперь дѣло къ зимѣ подходитъ, я и получилъ 50 руб., а весной пріѣду и скажу: „не знаю, гдѣ купить себѣ телѣжку“. „Да на что же, Андрюша, тебѣ покупать: у тебя тутъ своя телѣжка“. Ахъ тетенька, я и забылъ“. И вотъ уже третій годъ, какъ я продаю и получаю обратно свою телѣжку.

Иногда, когда мы бывали въ эскадронѣ, и Ал. Ал. уѣзжалъ на нѣсколько дней въ свое Полтавское имѣніе. [416]

Въ слѣдующій разъ пріѣздъ мой въ Ѳедоровку былъ гораздо удачнѣе перваго: я засталъ тамъ большое и любезное общество. Общедоступныхъ парадныхъ комнатъ въ Ѳедоровскомъ домѣ, не считая лакейской, было всего три, или лучше сказать четыре.

Въ залу, съ окнами съ двухъ противоположныхъ концовъ, слѣва выходили двое дверей отъ двухъ симметрически расположенныхъ по угламъ комнатъ, изъ которыхъ первая была кабинетомъ хозяина, а вторая гостиною. Между этими комнатами съ лѣвой стороны въ ту же залу выходилъ альковъ безъ дверей. Днемъ онъ исполненъ былъ пріятнаго полумрака, а вечеромъ освѣщался разноцвѣтнымъ китайскимъ фонаремъ, озарявшимъ непрерывный по тремъ стѣнамъ турецкій диванъ.

Остальныя недоступный намъ комнаты по правую сторону залы были домашними. Къ двумъ-тремъ флигелямъ вели досчатыя кладки, на подобіе тротуара, такъ что гости могли во всякую погоду переходить къ своему ночлегу, не загрязнивъ ногъ.

Хотя все семейство Петковичей состояло изъ нихъ двухъ и семилѣтней прелестной дочери Елены или Эли, какъ ее называли, но видно было, что принимать многочисленныхъ родственниковъ хозяина было великимъ наслажденіемъ не только для него лично, но и для добрѣйшей Елизаветы Ѳедоровны.

Полный ироніи Михаилъ Ильичъ любилъ разсказывать про своего старика отца, жившаго подъ Кременчугомъ въ собственномъ имѣніи. Однажды и мнѣ довелось видѣть этого сухаго, высокаго и какъ колъ прямаго старика, давнымъ давно вдоваго и застывшаго, можно сказать, въ своей скупости. Слѣдуетъ, однако, принять въ соображеніе, что оба его сына, штабсъ-ротмистры въ отставкѣ — Александръ и владетель Ѳедоровки Михаилъ въ молодости не слишкомъ радовали отца своимъ поведеніемъ.

Оба брата разсказывали, какъ деньщикъ привезъ ихъ зимою къ отцу, завернутыхъ подъ полушубками въ простыню за неимѣніемъ другой, заложенной евреямъ, обмундировки. [417]

Увидя ихъ, искусственно поддерживавшихъ дорогою тепло, отецъ будто бы сказалъ: „эхъ-хе-хе! еще и пьяницы“.

На всякаго рода намеки на денежное вспомоществованіе многочисленнымъ своимъ потомкамъ, жесткій старикъ отвѣчалъ категорическимъ: „имѣйте мя отреченна“.

Старшему сыну Александру, женившемуся противъ воли отца, старикъ ничего не давалъ и не принималъ его. Михаила же Ильича, женившагося на богатой вдовѣ, онъ считалъ не нуждающимся въ помощи, и потому тоже ничего не давалъ. Не давалъ ничего и дочери своей, выданной замужъ за служащаго при коммисаріатѣ отставнаго полковника, поляка Кварда Андреевича Префацкаго. Не далъ онъ ничего и второй своей дочери, вышедшей замужъ за отставного генерала. Послѣдняя въ скоромъ времени умерла, оставивъ трехъ дочерей генералу, который, безвыѣздно проживая въ небольшомъ имѣніи и усердно занимаясь земледѣліемъ и пчеловодствомъ, успѣлъ при ограниченныхъ средствахъ дать дочерямъ, по крайней мѣрѣ двумъ первымъ (третьей я никогда не видалъ), блестящее образованіе.

Веселый, добродушный и шутливый Михаилъ Ильичъ представлялъ живую противоположность своего нелюдимаго отца. Трудно представить себѣ кого-либо гостепріимнѣе Ѳедоровской четы Петковичей, и надо было только удивляться вмѣстительности небольшой усадьбы.

Перечисляя Ѳедоровскихъ гостей, съ которыми мнѣ впослѣдствіи приходилось часто встрѣчаться, начну съ дамъ. Старики Префацкіе нерѣдко отпускали гостить къ брату двухъ дочерей своихъ: старшую Камиллу, брюнетку средняго роста съ замѣчательно черными глазами, рѣсницами и бровями, съ золотистымъ загаромъ лица и яркимъ румянцемъ. Это была очень любезная дѣвушка, но уступавшая младшей своей сестрѣ Юліи или, какъ ее называли, Юльцѣ въ рѣзвой шаловливости и необычайной граціи и легкости въ танцахъ.

Такъ какъ, начиная съ самой Елизаветы Ѳедоровны, многія дамы играли на рояли, то въ просторной залѣ, по снятіи обѣденнаго стола, часто заводились импровизованные танцы, и вальсировать или полькировать съ Юльцей было истиннымъ наслажденіемъ. Гостили и двѣ дочери генерала Ларина, [418]и притомъ старшая, замѣчательная красавица брюнетка съ мужемъ своимъ казначеемъ Ольденбургскаго полка ротмистромъ Буйницкимъ. Это былъ весьма красивый, находчивый и расторопный офицеръ, лѣтъ 35-ти. Сдержанный въ обществѣ, онъ, очевидно, зналъ цѣну своей красавицы жены и не удивлялся, что она въ полку представляла магнитъ, привлекавшій молодежь.

Удивительно, что не взирая на разнообразный составь полковаго общества, каждый полкъ носить то, что Чацкій опредѣляетъ:

….. отъ головы до пятокъ
На всѣхъ московскихъ есть особый отпечатокъ…

Такъ при моемъ поступленіи большинство офицеровъ Воен. Ордена полка были богатые, охотники выпить шампанскаго, уѣхать въ отпускъ и просрочить въ своемъ имѣніи, предпочитать карты женскому обществу и, мало помышляя о щеголеватости, сорить деньгами безъ разсчета.

Принца Ольденбургскаго (Стародубовскій) полкъ представлялъ въ этомъ отношеніи прямую противоположность съ нашимъ. Офицеры его, большею частію изъ Остзейскихъ немцевъ, не получали изъ дому никакой поддержки, но умѣли на небольшое жалованіе сводить концы съ концами, отличаясь притомъ щегольскою обмундировкой. При крайней аккуратности не только эскадронные командиры, но даже самые младшіе офицеры, будучи любителями и знатоками конскаго дѣла, съ выгодою выдерживали и продавали лошадей, съѣзжая ихъ парами, тройками и четверками.

Только пребываніемъ въ Ѳедоровкѣ полковой красавицы Буйницкой я объяснилъ себѣ, что засталъ въ домѣ и другихъ офицеровъ Стародубовскаго пола, напр., эскадроннаго командира ротмистра Штерна и молодаго корнета его эскадрона Бедера, брата полковаго адъютанта, о которомъ я уже говорилъ.

Не знаю, какъ при большомъ наплывѣ гостей размѣщались дамы. Что же касается до насъ, то сборы были невелики: на время нашего пребыванія въ Ѳедоровке, прачки изгонялись изъ своихъ двухъ комнатъ и сверхъ сѣна по [419]глинянымъ поламъ разстилались ковры, покрытые простынями, вдоль стѣнъ клали подушки, и ночлегъ былъ готовъ. По вечерамъ на сонъ грядущій долго не умолкали всякаго рода разсказы и шуточныя замѣчанія, съ которыхъ затѣмъ начиналось и утро. Много веселости придавало вышучиваніе Буйницкимъ стройнаго и красиваго Бедера. Мальчикъ этотъ былъ представителемъ той особенности, которая нерѣдко встрѣчается между людьми: онъ готовь былъ явиться рѣзкимъ и даже безпощаднымъ по отношенію къ человѣку, но питалъ глубокую нѣжность къ беззащитнымъ животнымъ. Бедеръ воспитывался въ Лифляндіи въ Биркенруэ, и при первой рѣзкой выходкѣ мальчика, Буйницкій не упускалъ воскликнуть: „каковъ! каковъ! это у нихъ въ Биркенруэ этому учатъ! Нѣтъ, его такъ оставить нельзя; man muss ihn ummachen“.

Однажды, когда я преднамѣренно разсказывалъ Бедеру, что у насъ при опахиваніи деревни отъ коровьей смерти зарываютъ въ землю черную собаку и черную кошку живыми, Бедеръ воскликнулъ: „въ такой деревнѣ надо попа по шею въ землю зарыть и плугомъ голову оторвать“.

— Каковъ Биркенруэ! воскликнулъ Буйницкій: nein, nein, man muss ihn ummachen!

Въ отсутствіе Бедера Штернъ разсказалъ намъ слѣдующее:

„Равняя эскадронъ, я замѣтилъ, что лошадь Бедера на цѣлую голову впереди. „Корнетъ Бедеръ, соберите вашу лошадь!“ крикнулъ я ему, проѣзжая на лѣвый флангъ. Смотрю оттуда, лошадь Бедера, какъ ни въ чемъ не бывало, торчитъ впереди. „Вахмистръ! крикнулъ я: какъ корнетова лошадь то разъѣлась, и собраться не можетъ. Убавить ей два гарнца“. Проѣзжаю на правый флангъ, смотрю, лошадь Бедера собрана въ комокъ“.

Просыпаясь гораздо раньше дамъ, я въ халатѣ отправлялся въ пекарную избу и, садясь за безукоризненно бѣлый столъ, смотрѣлъ въ устье печи, гдѣ для меня передъ огнемъ кипѣли два поливенныхъ кувшинчика: одинъ съ кофеемъ, а другой со сливками. Накрывала салфетку и ставила передо мною кипящіе кувшинчики пожилая экономка; при этомъ она [420]угощала меня только что испеченными кренделями. Угощеніе свое она сопровождала затверженною мною рапсодіей, хотя я и до сихъ поръ не знаю, къ кому она относилась: „воздай имъ, Господи, говорила она, жила-жила, и ни при чемъ осталась. Вѣдь я на прежнемъ то мѣстѣ три сундука нажила! А тутъ, какъ наѣхали наслѣдники, — все и захватили. Когда бы не Елизавета Ѳедоровна, по милости своей, меня не пріютили, хоть помирать бы пришлось. Пошли имъ Господи!“

Кофе варить экономка была великая мастерица, но я такъ и не узналъ, кто забралъ ея сундуки.

Однажды, проходя по кладкамъ мимо кухни, я увидалъ громадный кулекъ, изъ котораго торчали ощипанныя утки, куры и индѣйки. „Мих. Ильичъ! воскликнулъ я шедшему мнѣ навстрѣчу хозяину: куда же вамъ такой громадный запасъ?" — „Нельзя, посмѣиваясь и растирая ладони, сказалъ Петковичъ: родителина ѣхали“ (такъ онъ называлъ родственниковъ).

Ни разу впродолженіе многолѣтняго знакомства не видалъ я Мих. Ильича въ дурномъ или раздраженномъ расположеніи духа. По никогда его иронія не расцвѣтала такъ пышно, какъ за праздничнымъ обѣдомъ среди родственныхъ гостей на хозяйскомъ концѣ стола противъ разливающей супъ Елизаветы Ѳедоровны. По мѣрѣ того, какъ щеки его румянились отъ рюмокъ портвейна, хереса и шато-д’Икема, шутки его дѣлались все развязнѣе, и анекдоты изъ прежней военной жизни возникали безостановочно. Ходили слухи о многочисленныхъ невѣрностяхъ М. Ил., сильно огорчавшихъ его примѣрную супругу.

— Не знаю, кто какъ, восклицалъ онъ обыкновенно къ концу обѣда, — а я люблю свободу. Замѣтьте, когда приходится ѣхать въ гости, я наровлю завалиться одинъ на перину въ тарантасъ, и терпѣть не могу ѣхать въ каретѣ. Въ ноги наставятъ картонокъ со шляпками и чепчиками, и все чувствуешь кого то подъ правымъ локтемъ. Увѣряю васъ, свобода — великое дѣло! Инымъ приходится хоть когда нибудь, жить безъ крахмалу, а у насъ денно и нощно все тотъ же накрахмаленный трескъ.

— Ахъ, Мишель! восклицаетъ покраснѣвшая какъ піонъ Елизавета Ѳедоровна. [421]

— Какая это свобода! продолжаетъ Мих. Ильичъ: иныя женщины, уже передній жубъ шатается, а онѣ все продолжаютъ ревновать.

— Ахъ, Мишель! восклицаетъ снова вспыхнувшая Елизавета Ѳедоровна.

— Вѣдь вотъ, братъ, говоритъ Александръ Ильичъ: безъ превосходной вишневки Елизаветы Ѳедоровны ты былъ бы менѣе отваженъ.

— Совершенная правда, прихихикиваетъ Мих. Ильичъ; — вино много храбрости прибавляетъ. Я былъ этому самъ свидѣтелемъ въ Кременчугѣ. Зная, что изъ нашего Военнаго Ордена полка посланъ за пріемкою полковыхъ суммъ только что произведенный въ вагенмейстеры фурштадтскій унтеръ-офицеръ, я пріѣхалъ въ Кременчугъ, чтобы тамъ же получить жалованье, и наткнулся на слѣдующую сцену. Въ самомъ большомъ номерѣ гостинницы шампанское льется рѣкой, за карточнымъ столомъ вновь произведенный подпоручикъ мечетъ банкъ, а наша полковая молодежь, окружила его и придвинула къ себѣ большія кучи золота. Сразу понявъ, въ чемъ дѣло, я вызвалъ двухъ-трехъ товарищей за дверь и сказалъ: „господа, что вы это дѣлаете? Вѣдь вы всѣ подводите себя подъ военный судъ и вѣчную солдатскую шапку. Ступайте и нарочно проиграйте ему всѣ деньги“. Слава Богу, меня послушали, и все пришло въ должный порядокъ. Но я не выдержалъ и спросилъ понтирующаго: „поручикъ, давно ли вы ведете такую сильную игру?“ — „А вамъ какое есть дѣло? отвѣчалъ подпоручикъ: отъ юности моея!“ Что касается до меня, продолжалъ Петковичъ, то мнѣ пришлось воочію убѣдиться въ трагическомъ исходѣ проигрыша казенныхъ денегъ. Стоялъ я въ Крыловѣ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ р. Тясьмина на одной квартирѣ съ моимъ пріятелемъ полковымъ казначеемъ. Однажды рано утромъ въ столовую вошелъ мой сожитель съ вопросомъ: „ты уже всталъ?“ — „Какъ видишь“, отвѣчалъ я: „что это ты такъ блѣденъ?“ — „Я къ тебѣ за совѣтомъ, сказалъ онъ: что мнѣ дѣлать? Полученныя казенныя деньги я до копѣйки проигралъ“. — „Тутъ ничего не придумаешь: пулю въ лобъ“, отвѣчалъ я. — „Спасибо“, сказалъ онъ, и черезъ нѣсколько минутъ прошелъ по комнатѣ [422]съ пистолетомъ въ рукѣ. Выстрѣлилъ онъ себѣ, какъ оказалось впослѣдствіи, въ лобъ, стоя надъ прорубью на льду, разсчитывая при паденіи исчезнуть безслѣдно въ рѣкѣ. Но пистолетъ дожно быть при выстрѣлѣ соскочилъ съ места и ударъ не былъ смертеленъ. Минутъ черезъ пять дверь растворилась, и въ столовую вошелъ мой товарищъ, закрывая рукою правый глазъ, изъ котораго кровь лила ручьемъ. Остановившись передъ зеркаломъ, онъ сказалъ: „хорошъ мальчикъ!“ и, пройдя въ свою комнату, направился къ выходу съ другимъ пистолетомъ. На этотъ разъ онъ уже не возвращался.

Въ виду того, что настоящія воспоминанія не дневникъ, позволю себѣ разсказыватъ о происходившемъ, не стѣсняясь послѣдовательностью, такъ какъ Ѳедоровскіе гости были почти одни и тѣ же, съ прибавленіемъ развѣ Алекс. Ильича Петковича съ женою, да одного или двухъ Стародубовскихъ офицеровъ. На Рождествѣ гости были въ полномъ составѣ. Меньшая Ларина Елена, пользовавшаяся вполнѣ заслуженною симпатіей хозяевъ и задушевными ласками своего зятя Буйницкаго, мало участвовала въ шумномъ весельѣ подругъ и, будучи великолѣпной музыкантшей, предпочитала играть на рояли для танцующихъ.

Большаго роста, стройная брюнетка, она далеко уступала лицомъ своей сестрѣ, но зато превосходила ее необычайною роскошью черныхъ съ сизымъ отливомъ волосъ.

Насколько Надежда Буйницкая была рѣзва и проказлива, настолько Елена Ларина была сдержанна. Несмотря на это, Буйницкій при свиданіи утромъ въ гостиной дозволялъ себѣ подтрунивать надъ затрудненіями, доставляемыми Еленѣ черезчуръ пышными волосами.

— А что, птичка, спрашивалъ онъ, опять небось вырѣзала ножницами волосы и плакала, расчесывая ихъ.

Стояла морозная и тихая погода. Снѣгъ по полямъ лежалъ пышной периной. Офицеры сговорились катать дамъ на своихъ лошадяхъ. Главнымъ возницей оказался ротмистръ Штернъ, въ своихъ широкихъ саняхъ, запряженныхъ великолѣпною тройкой сѣрыхъ. Подпоясавъ енотовую шинель, онъ самъ правилъ, съ трудомъ сдерживая коней. Случайно [423]и я попалъ съ нимъ рядомъ на облучекъ. Въ нашихъ саняхъ сидѣли Камилла и Юльца, а на тройкѣ Буйницкаго, управляемой имъ самимъ, сидѣла его жена съ сестрою и на козлахъ Бедеръ.

— Не обгоняйте пожалуйста! крикнулъ Буйницкому Штернъ: насилу держу: того гляди подхватятъ.

Этого было достаточно для шаловливаго Буйницкаго, чтобы пустить свою тройку объѣхать нашу. Видя, что наши лошади подхватываютъ, я обѣими руками схватился за вожжу лѣвой пристяжной; но тотчасъ же убѣдился, что усилія мои напрасны: лошадь, подобно остальной парѣ, мчала сани не постромкой, а вожжей. Чтобы утомить лошадей, мы сбили ихъ съ дороги цѣликомъ и по ровной степи помчались въ снѣжномъ облакѣ, взметаемомъ напряженными копытами. Не знаю, какое именно разстояніе мы проскакали; но когда лошади стали уменьшать быстроту бѣга, мы увидали, что были въ степи одни, а Буйницкіе, вѣроятно, повернули уже къ дому. На другое утро нѣмецкій Геркулесъ Штернъ, прикладывая бритву къ щекѣ, вынужденъ былъ придерживать лѣвою рукою правую, которая со вчерашняго напряженія дрожала какъ осиновый листъ.

Настали святки. Гостей, начиная съ семейства А. И. Петковича, еще прибыло и по вечерамъ еще съ большимъ азартомъ танцовали. Въ тѣ времена жалованье въ полки получалось въ боченкахъ золотыми и преимущественно серебряными рублями. Помнится, что казначей Вел. Кн. Елены Павловны полка, получившій въ Кременчугѣ полковую сумму серебромъ въ боченкахъ, сбился въ мятель съ дороги, и его солдатикъ, сидѣвшій на боченкахъ, отморозилъ ноги. На просьбу нашу выдать сто рублей третнаго жалованья ассигнаціями, казначеи постоянно отвѣчали: „господа, откуда же мы вамъ возьмемъ ассигнацій, когда получаемъ звонкою монетой“? Такъ какъ невозможно помѣстить сто серебряныхъ рублей въ кошелекъ, то по примѣру многихъ я вкладывалъ монету въ носокъ и завязывалъ его веревочкой. При подобныхъ обстоятельствахъ я обыкновенно въ день пріѣзда просилъ Михаила Ильича припрятать отъ грѣха мои деньги, что онъ любезно исполнялъ, засовывая мое хранилище въ бюро. [424]Какъ то вечеромъ въ самый разгаръ веселья, Мих. Ильичъ, наткнувшійся вѣроятно на мое сокровище, вдругъ выставился изъ кабинета въ залу и держа въ рукахъ мой носокъ воскликнулъ:

Mesdames, хотите видѣть кошелекъ Аѳ. Аѳ.?

Какой удобный предлогъ для проказницы Буйницкой похохотать.

Въ тѣ времена я не подвергалъ еще систематическому обобщенію своихъ врожденныхъ побужденій; но не сознавая разумомъ должнаго, инстинктивно чувствовалъ что не должно. Меня привлекало общество прелестныхъ женщинъ; но я чуялъ границу, которую я при сближеніи съ ними не долженъ былъ переступать; я очень хорошо понималъ, что степень моей заинтересованности и ухаживанья нимало не выражается большей или меньшей любезностью. Можно разсыпаться въ любезностяхъ передъ женщиной, и въ то же время другая, на которую вы, повидимому, не обращаете вниманія, пойметъ, что настоящая симпатія и стремленія ваши относятся къ ней, а не къ предмету вашихъ явныхъ любезностей. Разница большая смущать душевное спокойствіе неопытной дѣвочки или искать сближенія съ женщиной, которой общество находишь обворожительнымъ. И въ то время, припоминая совѣтъ Оконора, я ясно понималъ, что жениться офицеру, получающему 300 руб. изъ дому, на дѣвушкѣ безъ состоянія, значитъ необдуманно или недобросовѣстно брать на себя клятвенное обѣщаніе, котораго не въ состояніи выполнить. Кружиться въ танцахъ я постоянно искалъ съ Юльцей, но тихо бесѣдовать любилъ болѣе всего съ румяною Камиллой. Она такъ искренно искала всего благороднаго въ людскихъ дѣйствіяхъ, и когда разговоръ касался симпатичныхъ ей поступковъ, черные глаза загорались радостнымъ блескомъ, и щеки озарялись еще сильнѣе пылающимъ румянцемъ.

Въ святочный вечеръ приходили дворовые и брызгали пшеничными зернами, приносили пѣтуха, который спросонья велъ себя чрезвычайно флегматично и не захотѣлъ ни ходить, ни клевать. Барышни затѣяли гадать. Въ залѣ на столъ поставили суповую чашку съ водою и спиртовую кастрюлю съ растопленнымъ воскомъ, который разомъ выливали въ воду. Всѣ [425]подходили къ дебелой Марьѣ Ивановнѣ, жившей въ домѣ въ качествѣ компаніонки и принявшей на этотъ разъ роль гадалки. Весь домъ, говоря о Марьѣ Ивановнѣ, называлъ ее „благодатной“.

— Пожалуйста, Марья Ивановна, погадайте мнѣ! говорили всѣ, но конечно прежде всѣхъ гадали барышни. Выходили восковые горы, кустарники, лѣса и даже островерхія готическія зданія. Все это давало поводъ къ многоразличнымъ толкованіямъ и пророчествамъ. Настала очередь Камиллы. Не успѣлъ воскъ вылиться въ воду, какъ всѣ, въ томъ числѣ и я, единогласно воскликнули: „звѣзда! звѣзда!“ И дѣйствительно въ серединѣ чашки плавала орденская звѣзда, дотого правильно и рельефно отлитая, что въ названіи фигуры не могло быть сомнѣнія.

На другой день гаданія уже не повторялись, но вечеръ былъ оживленъ не менѣе обыкновеннаго, и мы или упрашивали дамъ на кругъ легкихъ танцевъ, или, расхаживая съ ними по залѣ, старались сказать что нибудь пріятное. Вдругъ, слышу кто-то вкладываетъ руку подъ мой правый локоть, оглядываюсь, — наша добрѣйшая хозяйка.

— Аѳ. Аѳ., шепнула она мнѣ на ухо: вы не знаете нашего семейнаго событія?

— Не имѣю никакого понятія.

— Сейчасъ вонъ въ томъ альковѣ Штернъ сдѣлалъ предложеніе Камиллѣ; она поблагодарила и сказала, что окончательное рѣшеніе принадлежитъ ея родителямъ, и Мих. Ил. отправилъ уже нарочнаго въ Кременчугъ; завтра къ вечеру долженъ быть отвѣтъ. Мих. Ил. кстати, поздравляя Илью Александровича съ невѣстой внучкой, выражаетъ надежду на помощь въ приданомъ.

Конечно, всѣхъ поразило вчерашнее пророчество, и немногаго знанія нѣмецкаго языка нужно, чтобы понять, что звѣзда по нѣмецки Stern.

На другой день получено было конечно радостное согласіе стариковъ Префацкихъ и лаконическій отвѣтъ старика Петковича: „имѣйте мя отреченна“.

Какъ нарочно, а быть можетъ и дѣйствительно нарочно дня черезъ два пріѣхалъ на двухъ подводахъ извѣстный всему [426]околодку торговецъ дамскимъ товаромъ еврей Фавель, представлявшій весь свой товаръ въ безграничное распоряженіе Елизаветы Ѳедоровны. И тотчасъ же по всѣмъ комнатамъ раздался трескъ разрываемыхъ ситцевъ, кисеи и барежа. Дамы, хотя и не переставали бесѣдовать съ нами, занялись усерднымъ шитьемъ приданаго, тѣмъ болѣе, что съ общаго согласія заинтересованныхъ лицъ свадьба назначена была черезъ двѣ недѣли. Хотя Штернъ былъ лютеранинъ, невѣста его по матери была православная, и бракосочетаніе должно было произойти въ православной церкви.

Не желая съ моими искательствами являться послѣ ужина съ горчицей, я мало по малу перенесъ ихъ на Буйницкую. Принимая мои любезности, красавица не прочь была и подтрунить надо мною. Такъ, напримѣръ, по поводу шарады: мое первое — музыкальная нота, мое второе — буква, а цѣлое птица, — Буйницкая, очевидно учившаяся музыкѣ по французски, стала утверждать, что птица моей шарады: ut—ka, а не утка.

До дня свадьбы я успѣлъ съѣздить въ эскадронъ, и запастись параднымъ оберрокомъ. Возвратившись въ Ѳедоровку, я засталъ полонъ домъ гостей. Кромѣ родителей невѣсты и Алекс. Ильича съ женою, — къ Штерну пріѣхали изъ полка: холостой братъ Буйницкаго и его товарищъ въ качествѣ шаферовъ. Послѣ ранняго завтрака стали собираться въ приходскую церковь, отстоявшую отъ Ѳедоровки верстахъ въ 4-хъ. Какъ нарочно, была ужасная мятелъ, что говорится „свѣту Божьяго не видать“. У крыльца стояли наши офицерскія лошади, запряженныя въ открытая сани, а для дамъ было приготовлено три закрытыхъ возка. Шаферамъ нашили розовые банты, и наконецъ изумительно красивая въ свадебномъ нарядѣ въ залу вошла сіяющая счастьемъ Камилла.

Не знаю, какъ это случилось, но во второмъ четверо-мѣстномъ возкѣ оказалось свободное мѣсто, на которое дамы пригласили меня. Моимъ парнымъ санямъ пришлось идти порожнякомъ. Долгій переѣздъ по затрудненной переносами дорогѣ, сократился для меня пріятною бесѣдой. Но вотъ поѣздъ остановился, и между порывами мятели въ стекло возка можно было различить близкую церковную ограду. Значитъ [427]мы пріѣхали. Но почему же не въѣзжаемъ во дворъ и къ паперти?

Время тянется, вьюга воетъ, а мы неподвижно стоимъ на дорогѣ. Желая узнать, въ чемъ дѣло, я вышелъ изъ экипажа и у ограды наткнулся на слѣдующую сцену.

— И не просите, бо не могу. Пожалуйте разрѣшеніе отъ полковаго священника, безъ этого не стану вѣнчать.

— Батюшка, говорилъ дрожащимъ голосомъ Штернъ: буду васъ благодарить 200 рублями, не задерживайте только нашего поѣзда.

— И не просите, бо не могу, отвѣчалъ черезъ ограду толстый священникъ.

— Батюшка, говорили мы, мы всѣ дадимъ вамъ форменную росписку въ томъ, что доставимъ вамъ разрѣшеніе полковаго священника.

— И не просите, бо не могу.

Напрасно Штернъ чуть не со слезами на глазахъ предлагалъ 300 рублей.

Въ это время прибѣжалъ слуга ко мнѣ со словами: „Елизавета Ѳедоровна проситъ васъ къ ихнему возку“.

— Боже мой, что же намъ дѣлать? воскликнула сердобольная устроительница свадьбы: Аѳ. Аѳ., поѣзжайте домой и скажите Мих. Ильичу, что священникъ отказывается вѣнчать.

Признаюсь, порученіе это пришлось мнѣ по вкусу, такъ какъ я предпочиталъ отдохнуть и выкурить папироску въ теплѣ, вмѣсто невѣдомыхъ приключеній въ такую бурю. Пришлось возвращаться противъ вѣтра, и, порядкомъ прозябнувъ, я вошелъ въ переднюю Ѳедоровскаго дома. Между оконъ въ концѣ залы была приготовлена разнообразная закуска и во всю залу накрытъ безукоризненный обѣденный столъ. Наступали сумерки, и подъ легкою ихъ дымкой выбѣжала ко мнѣ навстрѣчу старушка Префацкая съ вопросами: „что? что? зачѣмъ вы пріѣхали?“ — И на отвѣтъ мой, что посланъ хозяйкою дома сказать Мих. Ил., что священникъ не вѣнчаетъ, Префацкая воскликнула: „ахъ, какіе вы право вѣщіе!“

Вѣщій или нѣтъ, я передалъ обо всемъ Мих. Ильичу.

— Странное дѣло, сказалъ онъ, съ нѣкоторымъ [428]раздраженіемъ потирая ладони, какъ дѣлалъ это въ шуточномъ расположеніи Лизочка думаетъ, что Мишельчикъ архіерей; что же я могу тутъ измѣнить и чѣмъ помочь?

Сумерки превратились въ ночь, комнаты освѣтились, и обѣденный часъ давно миновалъ, а свадебный поѣздъ все еще не возвращался. По глазамъ проходившей мимо накрытаго стола старушки Префацкой я видѣлъ, что ей ужасно хотѣлось меня побранить.

Отъ времени до времени и Мих. Ильичъ выходилъ изъ кабинета и какъ-то ожесточенно потиралъ ладони. Мятель не утихала, въ ожидающихъ невольно возникало тяжелое безпокойство и чувство совершенной безпомощности. Въ восьмомъ часу вечера засыпанные снѣгомъ кавалеры показались въ передней; затѣмъ вошли и дамы. Всѣ усталые и измученные. Начались поздравленія, а главное распросы: что и какъ.

— Слава Богу! восклицала добрая Елизавета Ѳедоровна: все благополучно кончено. Послѣ отказа священника мы попоѣхали за 7 верстъ въ другой приходъ, гдѣ 75-лѣтній священникъ сказалъ, что съ радостію обвѣнчаетъ, такъ какъ его за старостью лѣтъ подъ судъ не отдадутъ. Но и набрались мы скандалу, да и еще при католикахъ провожатыхъ. По польскому обычаю на розовый коврикъ, подъ ноги жениха и невѣсты шафера наклали золотыхъ, которые должны были поступить священнику. Но послѣдній не разъ замѣчалъ, что пѣвшій дьячекъ, низко кланяясь, подхватывалъ съ коврика по золотому, и затѣмъ раздавался дребезжащій старческій голосъ: „не тронь, скотина!“

Но какъ бы то ни было, все обошлось благополучно, къ общей радости.

Чтобы не возвращаться къ четѣ Штернъ, скажу, что было мнѣ извѣстно о ней впослѣдствіи. Камилла явилась повтореніемъ своей матери, Любви Ильиничны, до самозабвенія обожавшей мужа и дѣтей. На слѣдующее лѣто, сопровождая мужа въ походѣ, она ѣхала въ коляскѣ впередъ до эскадронной квартиры, чтобы все приготовить Штерну, начиная съ кофея. Но чтобы дать возможность деньщику, снявши армякъ, поставить самоваръ и затопить печку, она отбрасывала [429]вуалетку на шляпку и, забравши поводья, вываживала лошадей. Только однажды затѣмъ я встрѣтилъ ее на балѣ въ собраніи и содрогнулся: вмѣсто пышащей жизнью и здоровьемъ дѣвушки я увидѣлъ какой-то болѣзненный скелетъ со ввалившимися щеками и ключицами. Говорили, что она, испугавшись мысли обременить мужа новымъ пришельцемъ въ міръ, постаралась помѣшать его появленію. Впослѣдствіи я узналъ, что при уничтоженіи кирасирской дивизіи, Штернъ выписалъ себѣ паровую мельницу и съ помощью ея безбѣдно проживалъ.

Кромѣ щегольски одѣтаго слуги, въ Ѳедоровкѣ во время пріѣзда гостей появился мальчикъ, приносившій изъ кухни самоваръ въ переднюю и носившій кушанья. Съ простриженными на лбу по хохлацки воротцами въ тяжелыхъ сапогахъ и сѣрой свиткѣ — это былъ типъ неуклюжаго хохленка. Но однажды, когда гости разъѣхались, я, проходя черезъ переднюю, едва узналъ мальчика, остриженнаго подъ гребенку, въ новой суконной парѣ и новыхъ ясно начищенныхъ сапогахъ. Какъ бы чувствуя собственное достоинство, онъ какъ-то поднялся и выпрямился. „Каковъ молодецъ нашъ мальчикъ!“ сказалъ я Мих. Ив., подходя къ закускѣ. — „Да, сказалъ онъ, потирая ладони, все было не до него, а теперь вымыли, остригли, одѣли, обули, — остается только высѣчь, и совсѣмъ будетъ молодцомъ!“