Въ слѣдующій разъ пріѣздъ мой въ Ѳедоровку былъ гораздо удачнѣе перваго: я засталъ тамъ большое и любезное общество. Общедоступныхъ парадныхъ комнатъ въ Ѳедоровскомъ домѣ, не считая лакейской, было всего три, или лучше сказать четыре.
Въ залу, съ окнами съ двухъ противоположныхъ концовъ, слѣва выходили двое дверей отъ двухъ симметрически расположенныхъ по угламъ комнатъ, изъ которыхъ первая была кабинетомъ хозяина, а вторая гостиною. Между этими комнатами съ лѣвой стороны въ ту же залу выходилъ альковъ безъ дверей. Днемъ онъ исполненъ былъ пріятнаго полумрака, а вечеромъ освѣщался разноцвѣтнымъ китайскимъ фонаремъ, озарявшимъ непрерывный по тремъ стѣнамъ турецкій диванъ.
Остальныя недоступный намъ комнаты по правую сторону залы были домашними. Къ двумъ-тремъ флигелямъ вели досчатыя кладки, на подобіе тротуара, такъ что гости могли во всякую погоду переходить къ своему ночлегу, не загрязнивъ ногъ.
Хотя все семейство Петковичей состояло изъ нихъ двухъ и семилѣтней прелестной дочери Елены или Эли, какъ ее называли, но видно было, что принимать многочисленныхъ родственниковъ хозяина было великимъ наслажденіемъ не только для него лично, но и для добрѣйшей Елизаветы Ѳедоровны.
Полный ироніи Михаилъ Ильичъ любилъ разсказывать про своего старика отца, жившаго подъ Кременчугомъ въ собственномъ имѣніи. Однажды и мнѣ довелось видѣть этого сухаго, высокаго и какъ колъ прямаго старика, давнымъ давно вдоваго и застывшаго, можно сказать, въ своей скупости. Слѣдуетъ, однако, принять въ соображеніе, что оба его сына, штабсъ-ротмистры въ отставкѣ — Александръ и владетель Ѳедоровки Михаилъ въ молодости не слишкомъ радовали отца своимъ поведеніемъ.
Оба брата разсказывали, какъ деньщикъ привезъ ихъ зимою къ отцу, завернутыхъ подъ полушубками въ простыню за неимѣніемъ другой, заложенной евреямъ, обмундировки.
