Заключеніе въ тюрьмѣ и вынужденное бездѣйствіе успѣли уже въ достаточной степени надоѣсть Мильсу Гендону, такъ что онъ искренно обрадовался, когда его вызвали, наконецъ, въ судъ. Мильсъ думалъ, что встрѣтить съ удовольствіемъ любой приговоръ, если только этотъ приговоръ не обусловитъ для него дальнѣйшаго заключенія въ тюрьмѣ. Предположеніе это оказалось, однако, невѣрнымъ. На самомъ дѣлѣ онъ пришелъ въ величайшее негодованіе, когда его объявили дерзкимъ бродягой и присудили выставить на два часа къ позорному столбу за оскорбленіе, нанесенное владѣльцу Гендонскаго замка дѣйствіемъ. Притязанія Мильса на близкое родство съ обвинителемъ, заявленіе, что Гугъ доводится ему младшимъ братомъ и незаконно присваиваетъ себѣ титулъ баронета и соединенныя съ этимъ титуломъ помѣстья, были оставлены безъ вниманія, какъ незаслуживающія даже и разсмотрѣнія.
Пока Мильса вели на площадь къ позорному столбу, онъ позволилъ себѣ грозить и горячиться, но это, разумѣется, не привело ни къ чему путному. Полицейскіе стражники, вынужденные тащить «бродягу» силой, угостили его нѣсколькими добрыми тумаками за непочтительное съ ними обращеніе.
Король, будучи не въ силахъ пробиться сквозь толпу черни, окружавшей Мильса Гендона, долженъ былъ идти въ хвостѣ этой толпы, далеко отъ вѣрнаго своего друга и слуги. Самого мальчика чуть было не приговорили къ выставкѣ у позорнаго столба за сообщничество съ дерзкимъ бродягой и лишь во вниманіе къ малолѣтству и неопытности замѣнили означенное рѣшеніе словеснымъ выговоромъ и предостереженіемъ. Когда толпа, наконецъ, остановилась, король принялся съ лихорадочной поспѣшностью бѣгать взадъ и впередъ вдоль внѣшней ея окраины, выискивая мѣстечко, гдѣ ему можно было бы протиснуться въ первые ряды. Послѣ долгихъ хлопотъ и усилій это ему, наконецъ, удалось. Онъ увидѣлъ тогда злополучнаго своего вассала, сидѣвшаго въ колодкахъ у позорнаго столба. Тамъ этотъ бѣдняга служилъ посмѣшищемъ и мишенью для грязной уличной черни. Между тѣмъ онъ былъ вѣдь вѣрнымъ барономъ, состоявшимъ непосредственно при особѣ его величества англійскаго короля. Эдуардъ слышалъ приговоръ, постановленный противъ Мильса, но не понималъ тогда даже и наполовину оскорбительнаго значенія означенаго приговора. Гнѣвъ мальчика началъ разгораться. Король сознавалъ, что оскорбленіе, нанесенное его вассалу, падаетъ также и на него лично. Негодованіе его величества дошло до невообразимой степени, когда въ слѣдующее затѣмъ мгновеніе гнилое яйцо, мелькнувъ въ воздухѣ, разбилось о щеку Гендона, къ великой радости окружавшей толпы, которая громко расхохоталась. Мальчикъ, выскочивъ впередъ, бросился къ полицейскому констеблю, наблюдавшему за выполненіемъ судебнаго приговора, и крикнулъ ему:
— Какъ вамъ не стыдно дозволять такія гадости? Это мой слуга. Сейчасъ же освободить его! Я…
— Замолчи! — воскликнулъ Гендонъ въ паническомъ страхѣ. — Ты погубишь себя самого. Не обращайте на него вниманія, констебль, онъ сумасшедшій!
— Тебѣ нечего меня учить, любезнѣйшій. Я и безъ того вовсе не расположенъ обращать вниманіе на этого мальчишку, но считаю нелишнимъ проучить его малую толику.
Обернувшись затѣмъ къ одному изъ полицейскихъ стражниковъ, онъ сказалъ:
— Угости-ка этого дурачка однимъ или двумя ударами плети, чтобы научить его приличному обращенію.
— Полдюжины будутъ для него полезнѣе, — замѣтилъ сэръ Гугъ, прибывшій за минутку передъ тѣмъ верхомъ на конѣ на площадь, дабы взглянуть, какъ обстоятъ дѣла у позорнаго столба.
Короля тотчасъ же схватили. Онъ даже не пытался бороться, до такой степени парализовала его одна мысль о чудовищномъ оскорбленіи, которое предполагалось нанести священной его особѣ. Исторія запятнана уже повѣствованіемъ о томъ, какъ одного англійскаго короля избили хлыстами. Мальчику невыносимо было думать, что ему самому придется теперь попасть при такихъ же позорныхъ обстоятельствахъ на ея страницы. Онъ сознавалъ себя въ совершенно безвыходномъ положеніи: приходилось или подчиниться унизительному наказанію, или же просить помилованія. Изъ двухъ золъ, разумѣется, надо было выбирать меньшее, и мальчикъ предпочелъ быть отодраннымъ плетьми, находя, что это менѣе унизитъ царственное его достоинство, чѣмъ просьба о помилованіи.
Тѣмъ временемъ Мильсъ Гендонъ придумалъ иное средство, чтобы высвободить короля изъ этого затруднительнаго положенія.
— Послушайте вы, безсердечные псы, — сказалъ онъ, — отпустите ребенка. Развѣ вы не видите, какой онъ хилый и слабенькій? Отпустите его и отсчитайте мнѣ столько плетей, сколько ему полагается.
— Славная мысль, чортъ возьми, и я лично за нее очень тебѣ благодаренъ! — замѣтилъ сэръ Гугъ съ сардонической улыбкой. — Отпустите маленькаго негодяя и отсчитайте вмѣсто того этому молодцу дюжину плетей, но только настоящихъ, горячихъ и полновѣсныхъ!
Король собирался было предъявить негодующій протестъ, но сэръ Гугъ принудилъ его къ молчанію, многозначительно объявивъ:
— Пожалуйста, не стѣсняйся, голубчикъ! Отведи себѣ душу, но только помни, что за каждое слово, которое ты скажешь, онъ получитъ по шести лишнихъ плетей.
Гендона высвободили изъ колодокъ и обнажили ему спину. Пока Мильса наказывали плетьми, маленькій король въ отчаяніи отвернулся. Совершенно позабывъ о царственномъ этикетѣ, мальчикъ дозволилъ слезамъ невозбранно струиться по его личику. «Какое доброе любящее сердце у сэра Мильса! — говорилъ онъ себѣ самому. — Этотъ благородный его подвигъ никогда не изгладится изъ моей памяти. Я его не забуду и позабочусь, чтобы они тоже о немъ помнили!» добавилъ онъ съ негодованіемъ. Чѣмъ больше разсуждалъ маленькій король на эту тему, тѣмъ болѣе грандіозные размѣры принимало въ его умѣ великодушное поведеніе Гендона и тѣмъ болѣе пламенную благодарность чувствовалъ мальчикъ къ вѣрному своему барону. Онъ говорилъ самъ себѣ:
— Тотъ, кто спасаетъ своего государя отъ ранъ и, быть можетъ, даже отъ смерти, какъ это сдѣлалъ уже для меня сэръ Мильсъ, оказываетъ важную услугу. Тѣмъ не менѣе услуга эта представляется ничтожной и какъ бы даже совершенно исчезаетъ по сравненію съ подвигомъ человѣка, который спасаетъ своего государя отъ позора.
Гендонъ ни разу не вскрикнулъ подъ ударами плети и вынесъ эти тяжкіе удары съ благородной воинской доблестью. Эта стойкость, вмѣстѣ съ тѣмъ обстоятельствомъ, что онъ добровольно подвергся наказанію, предназначенному для мальчика, вызвали уваженіе къ Мильсу Гендону даже со стороны грубой и пошлой черни, собравшейся вокругъ позорнаго столба. Брань и насмѣшки, которыми они за минуту передъ тѣмъ осыпали осужденнаго, замолкли, и слышался только свистъ тяжелыхъ ударовъ плетьми. Тишина, водворившаяся на площади, когда Гендонъ оказался снова въ колодкахъ, представляла собою рѣзкій контрастъ съ шумными оскорбительными криками, раздававшимися лишь за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ. Король тихонько подошелъ къ Гендону и шепнулъ ему на ухо:
— Земные цари не могутъ возвеличить душевное благородство, дарованное тебѣ Тѣмъ, Кто превыше царей, но король можетъ засвидѣтельствовать о немъ передъ людьми.
Поднявъ съ земли плеть, мальчикъ слегка коснулся ею до окровавленныхъ плечей Гендона и прошепталъ:
— Эдуардъ англійскій возводитъ тебя въ графское достоинство.
Гендонъ былъ растроганъ до глубины души. Слезы выступили у него на глазахъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ такъ явственно сознавалъ смѣшную сторону трагической обстановки, при которой состоялось пожалованіе его въ графы, что съ трудомъ лишь удержался отъ хохота. Для человѣка, только лишь отодраннаго плетьми и сидящаго еще въ колодкахъ у позорнаго столба, внезапное повышеніе изъ категоріи простыхъ смертныхъ въ горнія выси англійской аристократіи представлялось уморительнѣйшею въ свѣтѣ шуткою. Онъ разсуждалъ самъ съ собою: «Я не могу пожаловаться на плохую карьеру. Изъ простыхъ бароновъ царства грезъ и тѣней я сдѣлался меньше чѣмъ въ двѣ недѣли призрачнымъ графомъ. Какой, подумаешь, головокружительный полетъ для человѣка, привыкшаго ходить просто-на-просто по землѣ! Если такъ будетъ продолжаться и впредь, то я вскорѣ буду обвѣшанъ, какъ Майская Мечта, всевозможными фантастическими побрякушками и знаками отличія. Впрочемъ, какими бы призрачными они сами по себѣ не представлялись, а я всетаки буду ихъ цѣнить, ради выражающейся въ нихъ любви и привязанности. Призрачные титулы, пожалованные мнѣ безъ всякихъ просьбъ съ моей стороны, мальчикомъ съ благороднымъ непорочнымъ сердцемъ, кажутся мнѣ заслуживающими предпочтенія передъ настоящими титулами, купленными цѣною подслуживанія дурнымъ инстинктамъ людей, стоящихъ у кормила правленія».
Грозный сэръ Гугъ повернулъ коня и умчался съ площади. Заполнявшее ее живое море молча разступилось передъ нимъ и также молча сомкнулось опять. Водворившаяся тишина такъ и не нарушалась. Никто не позволилъ себѣ сказать что-либо въ пользу арестанта, или же въ похвалу ему, но уже отсутствіе оскорбленій являлось само по себѣ достаточной данью уваженія со стороны черни. Одинъ изъ новоприбывшихъ, который, не ознакомившись съ измѣнившимися обстоятельствами, вздумалъ осмѣивать самозванца и собирался пустить въ него дохлою кошкой, былъ тотчасъ сбитъ съ ногъ и прогнанъ съ пинками, безъ всякихъ словъ и объясненій. Вслѣдъ затѣмъ на площади возстановилась опять прежняя глубокая тишина.