отвернулся. Совершенно позабывъ о царственномъ этикетѣ, мальчикъ дозволилъ слезамъ невозбранно струиться по его личику. «Какое доброе любящее сердце у сэра Мильса! — говорилъ онъ себѣ самому. — Этотъ благородный его подвигъ никогда не изгладится изъ моей памяти. Я его не забуду и позабочусь, чтобы они тоже о немъ помнили!» добавилъ онъ съ негодованіемъ. Чѣмъ больше разсуждалъ маленькій король на эту тему, тѣмъ болѣе грандіозные размѣры принимало въ его умѣ великодушное поведеніе Гендона и тѣмъ болѣе пламенную благодарность чувствовалъ мальчикъ къ вѣрному своему барону. Онъ говорилъ самъ себѣ:
— Тотъ, кто спасаетъ своего государя отъ ранъ и, быть можетъ, даже отъ смерти, какъ это сдѣлалъ уже для меня сэръ Мильсъ, оказываетъ важную услугу. Тѣмъ не менѣе услуга эта представляется ничтожной и какъ бы даже совершенно исчезаетъ по сравненію съ подвигомъ человѣка, который спасаетъ своего государя отъ позора.
Гендонъ ни разу не вскрикнулъ подъ ударами плети и вынесъ эти тяжкіе удары съ благородной воинской доблестью. Эта стойкость, вмѣстѣ съ тѣмъ обстоятельствомъ, что онъ добровольно подвергся наказанію, предназначенному для мальчика, вызвали уваженіе къ Мильсу Гендону даже со стороны грубой и пошлой черни, собравшейся вокругъ позорнаго столба. Брань и насмѣшки, которыми они за минуту передъ тѣмъ осыпали осужденнаго, замолкли, и слышался только свистъ тяжелыхъ ударовъ плетьми. Тишина, водворившаяся на площади, когда Гендонъ оказался снова въ колодкахъ, представляла собою рѣзкій контрастъ съ шумными оскорбительными криками, раздававшимися лишь за нѣсколько минутъ передъ тѣмъ. Король тихонько подошелъ къ Гендону и шепнулъ ему на ухо:
— Земные цари не могутъ возвеличить душевное благородство, дарованное тебѣ Тѣмъ, Кто превыше царей, но король можетъ засвидѣтельствовать о немъ передъ людьми.
Поднявъ съ земли плеть, мальчикъ слегка коснулся ею до окровавленныхъ плечей Гендона и прошепталъ:
— Эдуардъ англійскій возводитъ тебя въ графское достоинство.
Гендонъ былъ растроганъ до глубины души. Слезы выступили у него на глазахъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ такъ явственно сознавалъ смѣшную сторону трагической обстановки, при которой состоялось пожалованіе его въ графы, что съ трудомъ лишь удержался отъ хохота. Для человѣка, только лишь отодраннаго плетьми и сидящаго еще въ колодкахъ у позорнаго столба, внезапное повышеніе изъ категоріи простыхъ смертныхъ въ горнія выси англійской аристократіи представлялось уморительнѣйшею въ
