В Лаврентьевском списке летописи, под 6604 (1096) г., помещены непосредственно одно за другим три сочинения Владимира Мономаха — Поучение детям, Послание к Олегу Святославичу и Молитвенное Обращение к И. Христу, Андрею Критскому и Пресвятой Деве[1].
Место Поучения в летописи не определяет ни времени составления памятника, написанного, несомненно, позже 1096 г., ни его объема: начало Послания нередко относят к концу Поучения, обращая его в заключение последнего.
Послание к Олегу, как видно из рассказа о событиях, последовавших за смертью Изяслава[2], относятся к 6604 (1096) году. Брат Изяслава Мстислав, прогнав Олега из Ростова, Суздаля и Рязани, писал к нему: «Не бегай никамо же, но пошлися к братьи своей с молбою: не лишать тя Русьскые земли; и аз пошлю к отцю молится о тобе». В Послании Мономах прямо говорит, что его «принуди» писать сын его Мстислав, крестник Олегов. Из содержания письма не трудно заключить, что оно написано под свежим впечатлением смерти сына и вообще распри с Олегом — с одной стороны, а с другой — в виду подготовляемая Владимиром княжеского съезда для «устроенья мира» (1097 г., в Любече).
Труднее определить год составления Поучения и время окончательной его редакции, отделенной от составления многими годами.
По словам автора, он задумал, а, может быть, и написал Поучение в дороге, на Волге, «на далечи пути, да на санех седя», после встречи с послами от братьев, которые приглашали его отнять волости у Василька и Володаря Ростиславичей. Далее, перечисляя свои походы, он пишет: «И се ныне иду Ростову». Этой датой, вероятно, и оканчивалось перечисление в первоначальной редакции Поучения. Затем следуют дальнейшие походы, последний из которых относится к 1118 году.
Погодин с достаточной степенью вероятности относит встречу Мономаха с послами от братьев к 1099 году и связывает ее с событиями, последовавшими за Любечским съездом.
«Вслед за съездом, по навету Давыда Игоревича, ослеплен был Василько, якобы смышлявшийся с Мономахом идти на Святополка. И тотчас после братья, то есть Мономах с Олегом и Давыдом Святославичами, явились под Киевом и заставили великого кн. Святополка отказаться от своего советника и идти против него, в отмщение за Ростиславича (1098 г.). Святополк пошел. В это-то время Мономах отлучился, без сомнения, в Ростов. Святополк исполнил общее решение (1099 г.) и вдруг вздумал идти на Ростиславичей. «Святополк же, прогнав Давыда, нача думати на Володаря и на Василька, глаголя, яко се есть волость отца моего и брата, и поиде на ня». Идя на Ростиславичей, Святополк, вероятно, за какие-нибудь выгоды из добычи получил согласие Святославичей, но все вместе хотели они иметь согласие Мономаха и послали к нему послов («Усретоша мя слы от братья»). Мономах отказался; но ему было горько такое неожиданное, внезапное нарушение всех обязательств: братья только что перед тем обязались отмстить за Василька Ростиславича и наказать его злодея, а теперь вдруг шли напасть на него же». (Изв. Втор. Отд., т. X, стр. 237.)
1099-й — наиболее вероятный год составления Поучения[3].
Каким же образом в Поучение попало описание происшествий и после 1099 г., даже позднейших, 1117—1118 годов?
Все, следующее за словами «и се ныне иду Ростову», до последнего похода на Ярослава (1118 г.) нужно считать позднейшей вставкой, сделанной или самим Мономахом, или летописцем, — иначе трудно согласить указание на далекий путь по Волге и «се ныне иду Ростову» с записью похода в тот же Ростов: …«Идохом Смоленьску и потом идох Ростову. Пришед из Ростова, паки идох на половци» и пр.
На позднейшее происхождение записей после 1099 г. указывают и следующие соображения:
До 1099 г. Мономах описал подробно все свои пути и походы; последним же двадцати годам посвящено не более двадцати строк, из которых великому княжению (1113—1118) отведено четыре-пять строк на запись двух походов — в Минску на Глеба и к Владимиру на Ярослава.
В приписке нет ни слова о происшествиях 1103—1107 годов.
События перепутаны: позднейшие поставлены впереди (взятие дочери у Аепы, 1108), предшествовавшие им следуют за ними (Лубенский поход на Боняка, 1107 г.).
Записи после 1099 г. отличаются краткостью и слишком заметным однообразием формы: …«Идох на половци на Урубу с Святополком, и Бог ны поможе; и потом пакы на Боняка к Лубьну, и Бог ны поможе;.. и потом пакы на Дон идохом с Святополком и с Давыдом, и Бог ны поможе». В описании происшествий до 1099 г. такого однообразия не встречается.
Из всего этого видно, что после 1099 г. занесено лишь кое-что, припомнившееся Мономаху или, по его мнению, наиболее достойное памяти, — и если приписка сделана самим автором, то окончательную редакцию Поучения, составленного в 1099 г., нужно отнести по крайней мере к 1118 году, то есть ко времени последнего записанного в Поучении похода.
Молитвенное обращение, кроме общих молитвенных воззваний, представляет ряд извлечений — из Великого Канона Андрея Критского, акафиста Пресвятой Богородице, молитвы св. Иоанникия, псалтыри. В Обращении нет никаких данных, прямо указывающих на Мономаха, как на его автора. Судя однако потому, что оно встречается только в одной Лаврентьевской летописи, то есть только там, где мы находим и Поучение, и Послание; что оно непосредственно примыкает к этому последнему; а главное, — что оно, проникнутое мыслью о смерти и духом смирения и покаяния, так напоминает многие места из Поучения, можно думать, что оно должно было служить общим заключением обоих сочинений и составлено Мономахом при окончательной их редакции в последние годы его жизни.
В какое время сочинения Мономаха внесены в Первоначальную Летопись?
Повествование в Летописи оканчивается 1110 годом; приписка ее редактора, игумена Сильвестра, сделана в 1116 году; последний год в Поучении — 1118-й. Если запись происшествий после 1099 г. сделана самим Мономахом, то Поучение не могло попасть в Первоначальную Летопись раньше 1118 г.
В конце Поучения находится начало Послания к Олегу (О многострадальный и пр.). Припомним, что в подлинном списке Лаврентьевской летописи Поучение отделено от Послания рассказом Гюряты о Югре. — Каким образом начало Послания могло оказаться концом Поучения, если оба сочинения дошли до летописца в виде отдельных рукописей и в разное время?
Вопрос, нам кажется, разрешится предположением, что сочинения Мономаха дошли до летописца не отдельно каждое, а в сборнике, в котором к Поучению, как наиболее важному по содержанию и обширнейшему по объему, Мономах приложил Послание и заключил свои поучения детям и братьям размышлениями, навеянными покаянным каноном Андрея Критского.
В сборнике, в том, конечно, случае, когда одно сочинение непосредственно следовало за другим, действительно трудно определить, где оканчивается Поучение и начинается Послание, особенно если в рукописи, как оказывается и в списке, были пропуски в конце одного и в начале другого. Не вчитавшись в Письмо к Олегу, списатель мог и не обратить внимания на то, что тексты об отпущении прегрешений брату и о братской любви имеют прямое отношение к содержанию Послания и не имеют никакой связи с Поучением, в котором вообще об отношениях между братьями нет ни слова; первые же строки Послания не заключают ничего такого, что указывало бы на их связь с дальнейшим, — по всему этому начало Послания легко могло показаться заключением Поучения. Дойдя в Летописи до рассказа об обещании Мстислава послать к отцу с просьбой за Олега,[4] летописец мог целиком вставить рукопись Послания, началом которого, после пропуска, оказались слова: …«Но все диаволе наученье!..» Поучение же, для которого в хронологическом отношении не оказывалось определенного места, было вставлено несколько раньше и попало в середину другого рассказа.
Этой случайной механической вставкой рукописи сочинений Мономаха в тот экземпляр Первоначальной летописи, который быль в руках составителя Лаврентьевского свода, объясняется и то обстоятельство, что сочинения Мономаха встречаются в одном только Лаврентьевском списке.
Между Посланием и Поучением много общего: одно из них служит дополнением другого, и оба развивают одни и те же начала христианской нравственности в применении к условиям общественной и частной жизни. Одно поучает, как следовало бы жить между собою братьям вообще и братьям-князьям и правителям русской земли в частности; другое, определяя с христианской точки зрения отношение человека к церкви, к людям вообще и к самому себе, дает, в частности, некоторые наставления детям как князьям-правителям о том, как они должны относиться к дружине и народу, как творить суд, вести себя в походе, на полюдье и прочее.
В самый разгар борьбы и кровавых распрей между многочисленными членами рода Рюрикова, Мономах взывал о братской любви, смирении и необходимости взаимных уступок в интересах «добра и мира христианам» и «сохранения от погибели земли русской». «Если кто скажет: бога люблю, а брата не люблю, — ложь есть… Как хорошо и как приятно жить братьям вместе…»
Не следует забывать, что Послание писано в 1096 г., почти накануне Любечского съезда (1097 г.), — в княжеском же вече Мономах должен был видеть лучшее и действительнейшее средство для «устроенья мира» в духе христианской любви. Цель Послания, имевшего в виду, конечно, не одного Олега, — подготовить доводами христианской морали почву для практического осуществления идеи о братском союзе как учреждении, которое, защищая права и интересы одних членов княжеского рода от нарушения со стороны других, тем самым служило бы охраною общего мира. Действительность договора и крестного целования мыслима при том лишь условии, если договаривающиеся стороны и желают, и могут, во имя высших начал, сдержать грубые проявления своего эгоизма и обуздать свои страсти, особенно же страсть к самоуправству, к пролитию «вскоре крови» того, кто нас обидит, — и Мономах в Послании старается внедрить в сердце читателя смирение, готовность к раскаянию, мысль о смертном часе, о том, что душа всего дороже на свете. «Господь наш не человек, а бог всей вселенной, — что хочет, все творит во мгновенье ока, а претерпел же хуленье, плеванье и ударенье, и на смерть отдался, владея животом и смертью, — а мы что такое? Грешные люди, — сегодня живы, а завтра в гробе и забыты, — и другие разделят по себе собранное нами. Посмотри, брат, на отцов наших: что они взяли с собою? Ничего, кроме того, что сделали для души своей». Те же мысли и почти в той же форме встречаем и в Поучении. Как и в этом последнем, Мономах в Послании указывает на самого себя как на пример для подражания. «Я предупредил тебя в том, чего ожидал от тебя, — в смирении и раскаянии… Если тот мой грех, что ходил на тебя к Чернигову за дружбу твою с погаными, то каюсь… Пишу к тебе не по нужде: нет мне никакой беды; пишу тебе для бога, потому что мне своя душа дороже целого света».
Призывая братьев к союзу, к мирному разрешению недоразумений и столкновений, Мономах грозит упорствующим гневом божиим: «если же кто из вас не хочет добра и мира христианам, то пусть его на том свете не увидит мира от бога».
Выше мы видели, что и Поучение детям косвенным образом связано с Любечским съездом. Развив в Послании идеи о братской любви и о княжеских совещаниях (съездах), как о форме, в которой она лучше всего могла бы осуществиться, Мономах в Поучении совсем не касается вопроса об отношениях между братьями. — Не входя в подробное рассмотрение Поучения, заметим, что Мономах и здесь больше заботится об основных началах нравственности, чем о частных и мелочных правилах поведения. Хорошо понимая слабость человеческой природы и не разделяя усердно проводившегося уже и в то время мнения, что спасение возможно только в пустыне или по крайней мере в стенах монастыря, Мономах старается примирить требования христианской нравственности с теми обязанностями, которые налагает на человека его положение в государстве, в обществе, в семье. Отдавая должное тем «добрым» людям, которые, отрешившись от мира, пролагают себе путь к царству небесному чернечеством, затворничеством и умерщвлением плоти, он преподает правила для христианской жизни в миру, указывая лишь на такие «нетяжкие» дела, исполнение которых никому не мешает отправлять мирские обязанности. К немногим основным добродетелям сводит Мономах требования христианской морали. Покаяние, слезы и милостыня — вот те «малые дела», которыми можно «улучить милость божию» и не лишиться царства небесного, или, как говорит он в другом месте: страх божий в сердце и милостыня неоскудная — вот начало всякому добру.
Обрядовой стороне религии Мономах не придает такого значения, какое приписывалось ей в поучениях, сложившихся в духе византийско-аскетических воззрений на жизнь и ее конечные цели. На устах краткая молитва: «Господи, помилуй», ночные поклоны, утренняя молитва в церкви — вот почти все, к чему сводились внешние религиозные действия мирянина и в тоже время — верного сына церкви. Исполнение их не могло мешать никакому делу.
Еще короче формулирует Мономах сущность тех обязанностей, которые возлагает на человека жизнь в миру: не ленитесь! нелѣностно трудитесь! не раз повторяет он, обращаясь к детям. К неленостному труду сводятся и все частные советы и наставления Мономаха («Вставайте с восходом солнца и, воздав хвалу богу, садитесь думать с дружиною, или судить людей, или отправляйтесь в поход, или по своим земдям, или на охоту… На войну вышед, не ленитеся и пр. Объезжая земли, сами смотрите за отроками… Смотрите за всем нарядом в дому своем…»)
Страх божий в сердце и труд неустанный — вот основание всех добродетелей; гордость и леность, как отрицание того и другого, суть источники всех зол и пороков.
Летопись справедливо называет Мономаха «братолюбцем, нищелюбцем и добрым страдальцем (тружеником) за русскую землю»; таким он представляется нам и в его сочинениях: идеал, им начертанный, прежде всего и полнее, чем в ком-либо, в нем же самом находил и свое воплощение.
В Приложениях мы поместили несколько старинных поучений и различные материалы для характеристики Мономаха.
Завещание Иакова представляет первоначальную, древнейшую, форму поучения детям; апокрифические Заветы Двенадцати Патриархов — ее дальнейшее развитие. Сходство между повествованием Мономаха о его «ловах» и Заветом Иуды едва ли можно считать совершенно случайным.
Слово некоего отца, поучения Ксенофонта и особенно Василия Великого представляют интерес — с одной стороны как источники для поучения Мономаха, а с другой как произведения, в которых с наибольшей полнотой выразился характер той византийско-христианской морали, которую привнесли к нам первые проповедники христианства и древнейшие памятники письменности.
Жизнь создавала людей, подобных Мономаху; но были Антоний и Феодосий, вызывавшие справедливое удивление необычайной силой воли и героизмом своих подвигов, направленных к спасению души. В те века, когда правила христианской нравственности для многих были еще новым словом, такие произведения, как поучения и жития, являлись едва ли не единственными источниками, из которых жаждущие спасения могли черпать идеи новой веры, правила возвышенной морали и увлекательные примеры добродетельного жития. С этой точки зрения в высшей степени любопытны подобные произведения и в наше время.
Отрывки из летописи приложены как материал для характеристики Владимира Мономаха. Поучение Мономаха прежде всего есть его автобиография: он учил тому и так, что и как делал сам, как это можно видеть из помещенных в приложении летописных отрывков и мпогочисленных примечаний, указанных в тексте.
В заключении помещена характеристика Мономаха, сделанная С. М. Соловьевым: по нашему мнению, это — одна из лучших по верности понимания характера Мономаха и простоте и ясности изложения.
В тексте и примечаниях сделаны ссылки на следующие труды:
1. Летопись по Лаврентьевскому списку. Издание Археографической комиссии. СПБ., 1872 г. (Ред. А. Ф. Бычкова).
2. Летопись по Ипатскому списку. Изд. Археографической комиссии. СПБ., 1871 г. (Ред. С. П. Палаузов).
3. Известия Императорской академии наук по Отделению русского языка и словесности, т. X. (Ст. Погодина о Мономахе, Слово некоего отца и поучения св. Василия).
4. Памятники отреченной русской литературы. Собраны и изданы Николаем Тихонравовым. Т. I., СПБ., 1863.
5. Духовный вестник. 1864 г. Ноябрь-декабрь. «Обозрение ветхозаветных апокрифов», Н. А. Лавровского.
6. Апокрифические сказания о ветхозаветных лицах и событиях. Исследование И. Порфирьева. Казань. 1873.
7. Буслаев, Ф. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. Т. I. СПБ. 1861.
8. — Историческая Хрестоматия церковнославянского и древнерусского языков. СПБ. 1861 г. (Поучение Ксенофонта).
9. — Русская Хрестоматия. М. 1870. (Некоторые примечания).
10. Собрание важнейших памятников по истории древнего русского права. СПБ. 1859. (Карамзинский список «Русской Правды»).
11. Протопопов, С. Поучение Владимира Мономаха как памятника религиозно-нравственных воззрений и жизни на Руси в дотатарскую эпоху. Журнал Министерства Народного Просвещения, 1874 г., ч. CLXXI, стр. 231—292. (Из названной статьи мы воспользовались указанием на «Шестоднев» Василия В. и на некоторые поучения из сборника Кирилло-Белозерской библиотеки).
12. Карамзин. И. Г. Р., т. II, гл. VII и примеч. к ней.
13. Соловьев, История России, тт. II (гл. 2-я и 3-я) и III (стр. 101—103).
Кроме указанного, о сочинениях Мономаха см.:
14. Шевырев, История русской словесности. Части I и II. Изд. 3-е. СПБ. 1887 г. (Лекция IX, стр. 104 и сл.)
15. Порфирьев, История русской словесности. Ч. I. Изд. 4-е. Казань. 1886 г. (Стр. 415—420).
Примечания
править- ↑ В подлинном списке Лаврентьевской летописи Поучение вставлено между началом рассказа о людях, заточенных в горе Александром Македонским, и продолжением рассказа со слов Гюряты Роговича, отроки которого, посланные на Печору к Югре, слышали от последней, как о чуде, о неких людях, «иже секуть гору, хотяще высечися». В издании Археографической комиссии, СПб., 1872 г., Поучение помещено непосредственно перед Посланием. Такая перестановка, устранив разорванность рассказа о «заключенных в горе людях», нарушила связь Послания с повествованием о событиях, его вызвавших: было бы правильнее поместить Поучение, не связанное с определенным годом, непосредственно за Посланием, написанным в 1096 г. и раньше Поучения.
- ↑ Лет. по Лавр. сп., стр. 228—232.
- ↑ Соловьев (И. Р., II, 63 и прим. 134) относит встречу Мономаха с послами к 1100 году. В этом году, на съезде в Витичеве, князья решили
- ↑ Этим известием оканчивается 6604 (1096) год.
дать Васильку и Володарю Ростиславичам одну только волость — Перемышль. «Ростиславичи не послушались, и каждый остался при своем. Князья хотели было идти на них и силою принудить согласиться на общее решение; но Мономах отказался идти с ними, не захотел нарушить клятвы, данной прежде Ростиславичам на Любечском съезде». (В примеч. цитируется Поучение: Усретоша мя и пр.) Едва ли, однако, Мономах, по почину которого устраивались съезды, мог так явно показать их несостоятельность, ссылаясь на Любечский съезд ввиду решения, постановленного с общего согласия на Витичевском, позднейшем, съезде.
