Сделав два три поворота, мы наконец выехали в Фирюзинское ущелье, направляющееся от персидской границы внутрь края. Ущелье это, густо покрытое растительностью, считается самым красивым и в то же время здоровым местом области. Благодаря близости его к Асхабаду, до которого считается около тридцати пяти верст, ущелье это сделалось местом, куда летом выезжают, ища спасения под тенью его деревьев от палящего зноя асхабадского солнца, превращающего город в раскаленную печь. В течение нескольких лет вся верхняя часть ущелья быстро застроилась дачами. Деревья, растущие по горным склонам и по течению реки Фирюзинки, особенно бережно охраняются администрацией и частными владельцами, причем кроме существовавших было много сделано посадок новых деревьев. Дачи тянутся по обеим сторонам дороги, приветливо выглядывая из-за густой зелени чинар и грецкого ореха. Огромные карагачи как будто спорят своею величиною с чинарами, достигающими здесь колоссальных размеров. На лето в Фирюзу переселяются почти все состоятельные жители Асхабада, а также и служащие различных административных учреждений, которые переходят в специально построенные для летнего времени помещения. Хорошенький парк разбитый среди Фирюзы, придает этому месту вид пригородных дачных мест Европы. Живописные скалы мрачно возвышаются по склонам ущелья, на которых мало-помалу строятся новые дачи. По вечерам в парке гремит музыка, мелодичные звуки которой далеко разносятся по ущелью. Разряженные по последней моде дамы, окруженные толпами кавалеров, заставляют забывать, что находишься на далекой от Европы окраине. В костюмах виден отпечаток парижских мод и представление столичного жителя об асхабадцах разом бы изменилось при виде разряженной в пух и прах толпы гуляющих.
Телеграф соединяет Фирюзу с остальным миром, а невдалеке лежащая станция железной дороги дает возможность совершать поездки в Асхабад по узкоколейной железной дороге, построенной железнодорожною кушкинской ротой. Зимою жизнь Фирюзы замирает. Уже с начала октября постепенно временные ее жители перекочевывают в город и в местечке остается незначительное число людей, постоянно здесь живущих, да местный командир отряда пограничной стражи, дом которого вместе с солдатской казармой расположен у верховьев реки Фирюзинки, при входе в Фирюзинское ущелье. Ниже по течению Фирюзы, в двух верстах от границы, высится церковь, построенная в русском поселке, носящем название поселка Ванновского. В самом широком месте ущелья, имеющего вид ровной долины довольно значительных размеров, построены хаты поселка, закрытые густо разросшейся зеленью деревьев и кустарников. Тут же, вокруг, виднеются пашни полей, часть которых засевается без искусственной поливки, ввиду того, что в ущелье не бывает тех страшных жаров, которыми отличается вся Закаспийская область.
Фирюзинское ущелье присоединено к России на основании конвенции с Персией 1893 года. Взамен этого ущелья был уступлен Персии находящийся в Атекском приставстве Тедженского уезда аул Хиссар. Русский поселок, образованный здесь всего восемь лет тому назад, в настоящее время находится в цветущем состоянии. Те ссуды, которые при водворении получили поселенцы, пошли им на пользу, послужив фундаментом их благосостояния. Поливные луга по течению реки Фирюзинки дают возможность поселенцам разводить рогатый скот, молочные продукты которого имеют широкий сбыт как в Асхабаде в течении всего года, так и в самой Фирюзе летом.
За перевалом дорога по границе снова имеет вид горной тропы, то поднимающейся на склоны гор, то опускающейся в ущелье, у одного выхода которого размещен пограничный пост Гендывар, охраняющий выход и запирающий собою дорогу в Асхабад, куда в большом количестве со всех пунктов границы провозится контрабанда. Просторная, светлая казарма издалека виднеется, выступая своими белыми оштукатуренными стенами на темном фоне долины. Недалеко от нее, в прежнем старом здании поста, проданном за негодностью с аукционного торга, помещается молочная ферма, одиноко стоящая у подошвы горы. Большое количество трав по склонам и хребтам гор дает возможность привольно пасти здесь большое количество коров и овец. Несколько туркменских кибиток тут же расположились у колодца.
По мере того как мы подвигались вперед, горы снова поднимались все выше и выше. Едва заметною узкою ленточкою вилась конная тропа, то поднимаясь на огромную высоту, открывая нам беспредельный горизонт, то спускаясь в глубокие ущелья. Гранитные утесы сурово надвигались длинною грядою. Головоломные спуски чередовались с пологими подъемами, разнообразя впечатление дороги. В глухой и пустынной долине, но близ проезжей колесной дороги, ведущей в Асхабад, поставлен пост Каранки, временно помещенный в небольшой землянке, находящейся рядом с отстроенной еще вчерне новой постовой казармою.
— Нужно скорее выезжать дальше, — советовал нам подполковник Г., сопровождавший генерала по своему отделу от самого поста Сулюкли. — Теперь-то и начнутся самые головокружительные подъемы. Взобраться на Гаудан, это все-таки большая задача. Хотя туда и ведет раздельная дорога, но все же горы так круты, что перед ними даже подъемы военно-грузинской дороги на Кавказе не покажутся очень значительными. Над этою дорогою работали тысячи человек в течение более года и, в сущности, теперь создали отличную, конечно, условно, колесную дорогу. Длина подъема верст шесть слишком, причем он устроен винтообразно и идет зигзагами по склону горного хребта. Здесь ведь прямая дорога из Асхабада на Мешед в Персию и поэтому проложено шоссе, по которому все время безостановочно идут караваны, привозящие к нам хлеб, кишмиш, чай и летом фрукты. Тысячами проходят взад и вперед верблюжьи караваны, а поселенцы — молокане, — кроме того, ездят и повозками, перевозя товары и пасажиров. В Асхабаде ввиду значительного к нам ввоза из Персии товаров устроена первоклассная таможня; на Гаудане имеется ее передовое отделение, также очищающее часть товаров на самой границе. Все транспорты идут в таможню под охраною особого конвоя, наряжаемого от постов Гаудан и Курту-Су. В Персию же от нас идут керосин в значительном количестве и сахар. За вывоз этих товаров наше правительство, ввиду поощрения развития нашей торговли с Персией, выдает особую премию и, кроме того, возвращает акциз. Верблюдам только сильно достается на Гауданском подъеме. Здесь их много гибнет, в особенности во время дождей; то поскользнется и свалится с крутизны, то прямо-таки разорвется. Дело в том, что лапы у верблюдов широкие, и поэтому они страшно скользят на мягком глинистом грунте. Обыкновенно как разъедутся у него задние ноги, так и происходит разрыв связок и верблюд уже никуда не годен. Тогда прямо бросают издыхать на дороге. Жалость берет, когда приходится видеть такого оставленного за негодностью верблюда. Лежа на земле, он с такою грустью смотрит вслед уходящему каравану, что прямо нет сил видеть этот ужасный взгляд, в котором отражается и беспомощность, и ужас, и полная покорность судьбе. При этом обыкновенно на глазах у такого верблюда видны слезы. Страшно за животное и еще страшнее за человека, который спокойно бросает на произвол судьбы своего работника, служившего ему иногда много лет, и бросает без всякого сожаления. Между тем везде в Средней Азии верблюд является единственным перевозочным средством и может быть назван кораблем — пустыни. Без верблюда здесь смерть. Когда-то еще пройдут железнодорожные линии по краю. Теперь ходят упорные слухи, что на Мешед проложат железную дорогу. Говорят, уже сделаны изыскания. Эта дорога тогда будет иметь огромное товарное движение, не говоря уже о пассажирском. Ведь Мешед — это одна из святынь мусульманства; каждый правоверный, побывавший там на поклонении, получает даже особый титул мешеди, которым очень гордятся мусульмане. Теперь в Мешеде уже много наших торговых фирм открыли свои отделения и конторы, а с прошлого года действует русский ссудный банк. Вообще город в торговом отношении имеет огромное значение.
Асхабад или по-персидски Ешхабад, то есть «город любви» принадлежал к числу старинных населенных мест и был занят генералом Скобелевым 18 января 1881 года. Невдалеке от него находятся развалины старинного города Анау. Русский Асхабад, в сущности, своим возникновением обязан генералу Скобелеву, выбравшему это место как центральное в крае. Город разросся в крупный торговый пункт.
Подъем между тем начался. Извиваясь винтообразно по склонам гор, дорога поднималась все выше и выше. С левой стороны от нас виднелись обрывы с очень крупными скатами. Через час езды мы незаметно поднялись на огромную высоту, с которой открывался перед нами вид на равнину, не имевшую, казалось, конца. Где-то далеко, на самом краю горизонта, облака сливались с поверхностью земли, расплываясь в какие-то- неопределенные тени. Температура постепенно делалась прохладнее. Поднявшись несколько раз на значительные перевалы и с них снова спустившись мы, наконец, достигли до главного хребта, по которому подъем продолжался еще больше полутора часов. Громко стуча колесами и дребезжа всем своим остовом, порою мимо нас быстро проезжали фуры поселенцев, везущих кладь в Асхабад. Привычные кони, сдерживаемые сильною рукою, сами делали поворот по извилинам дороги. Беспечность же крестьян на таком страшном спуске была при этом просто изумительна. Иногда, казалось, быстро катящаяся фура по инерции с разбега перескочит через незначительную насыпь, сделанную на поворотах дороги и тогда, конечно, от нее не осталось бы щепок. Сорваться с высоты двести — триста сажень перспектива не из приятных, но привычные нервы извозчиков, видимо, были совершенно нечувствительны к этим опасностям.
Поднявшись на высшую точку хребта, мы перевалили через него и, спустившись немного вниз, въехали в небольшую долину, среди которой расположен русский поселок Гаудан. Десятка три домов полугородского типа построены по обеим сторонам шоссейной дороги, ведущей в Персию. Все постройки поражают своею заброшенностью и недостатком ухода за ними. Обитая штукатурка на стенах лежала около каждого дома и темные пятна глины на белом фоне стен придавали какой-то особенно унылый характер поселку, весь вид которого своею неопрятностью, скученностью и почти полным отсутствием зелени очень напоминал собою еврейские местечки привислинского или юго-западного края. Насколько женщин в ситцевых платьях городского фасона сидели около своих домов; тут же вперемежку с овцами, курами и собаками бродили донельзя грязно одетые ребятишки поселенцев.
— Обратите особенное внимание на это местечко, ведь это поселок жидовствующих, — сказал один из наших спутников.
Жидовствующие!?.
Как странно звучит для русского уха название этой секты.
Невольно в памяти воскресают картины прошлого. Несколько образованных по тогдашнему времени евреев в царствование Иоанна III появились в Москве. Деятельность их в первое время покрыта мраком неизвестности, но уже несколько лет спустя имя жида Захария начинает упоминаться москвичами. Целый ряд русских интеллигентных людей того времени знакомится с ним и входит в тесное соприкосновение. Пытливый ум многих русских людей, жаждавших просвещения, представлял из себя благодарную почву. Умный и ученый Захария, занимавшийся исследованием философских систем, начал опровергать главнейшие догматы христианства. Мало подготовленные и мало знакомые с основаниями христианской религии москвичи не были в состоянии опровергнуть его неопровержимых, как им казалось, доводов, и благодаря этому многие из них скоро подпали под его полное влияние, соглашаясь с его лжеучениями, отвергавшими учение о святой троице, почитание икон, святых и тому подобным. Мало-помалу ловкий и умный еврей сумел проникнуть в дома высшей московской знати. Ересь начала распространяться в Москве все больше и больше, и в особенности приобрела большое значение, когда к ней примкнули княгиня Елена, невеста великого князя, а затем и архимандрит Симонова монастыря Зосима, возведенный, благодаря своей близости к Иоанну III, в сан митрополита. Из светских лиц как один из деятельных распространителей нового учения был любимый дьяк великого князя Федор Курицын. Несмотря на указания архиепископа новгородского Геннадия на опасность, которая грозила православию распространением этой ереси, великий князь долго не принимал решительных мер против нее, так как еретики находили себе поддержку при дворе в лице княгини. Наконец, в 1504 году был созван духовный собор, осудивший ересь жидовствующих, причем уличенные в ней были частью всенародно сожжены в клетке, частью сложили головы на плахе. Менее виновным отрезали языки, заключили в тюрьмы или в монастыри. Но этими суровыми мерами ересь прекращена не была. Последователи ее рассеялись по всей России; скрываясь в дебрях лесов, они продолжали распространение своего лжеучения. В последующие века порою возникали дела по обвинению многих в принадлежности к ереси, и снова фанатики этого учения отправлялись тюрьмы, ссылку и погибали на плахе. Фанатизм сектантов был изумителен. Прошли века и снова в сороковых годах XIX столетия возникли обвинения против сектантов. Лжеучение, идущее вразрез с основами христианства, было признано вредным и опасным для государства. Его последователи поэтому были выселены в отдаленные губернии Сибири и Кавказа, откуда часть их затем переселилась в Закаспийскую область, где они и были водворены в Гаудане и Яблоновке. По духу своего учения секта эта имеет в себе много антипатичного. Влияние еврейства во многом сказывается в образе жизни, в складе понятий сектантов.
На самом выезде из поселка по направлению к границе расположен двор отделения Асхабадской таможни, заваленный огромным количеством мешков с кишмишем и другими товарами. Положенные на землю верблюды и сидящие около них погонщики терпеливо ожидают, пока окончится выполнение чиновниками таможни осмотра и по уплате пошлины будут выданы документы. Невдалеке от таможни у рогатки помещается пост пограничной стражи, охраняющий границу вооруженною силою.
На персидской территории в некотором расстоянии от границы лежит небольшой персидский город Банкир, в котором живет пограничный комиссар, называемый кюргюзаром. В городе этом сосредоточивается значительная торговля кишмишем, а далее за ним лежит город Кучан, почти разрушенный землетрясением, бывшим в 1902 году.
От Гаудана по направлению поста Кельтечинара, расположенного при входе в ущелье того же имени, снова начинается конная тропа, которая проходит над значительными крутизнами горного хребта. С перевала уже видна длинная полоса Кельтечинарского ущелья, в долинах которого по течению небольшой горной реки выделяются несколько русских поселков, населенных преимущественно баптистами, штундистами и молоканами; большинство из этих сектантов переселилось из Закавказья. Все эти поселки, окруженные богатою растительностью, производят особенно приятное впечатление своею зажиточностью. Просторные светлые дома красиво расположены по обеим сторонам широкой улицы, густо обсаженной деревьями, хотя и недавно посаженными, но быстро выросшими, благодаря обилию влаги и питательности почвы, состоящей из плодородного лёса. По берегу реки, а также и по отведенным от нее арыкам виднеются заросли кустарников и молодых деревьев. Громко журча, между ними быстро текут воды реки, представляющей собою жизненную артерию всего ущелья. Испуганные нашим приближением почти из-под ног наших лошадей поднимаются целые стада горных куропаток, курочек и дроф. Эта масса ненапуганной дичи заставляет невольно сердца охотников биться сильнее. У доктора даже глаза заблестели от удовольствия при виде этой картины.
— Просто как будто под ложечкой засосало,—откровенно признавался он в своей страсти. — Так бы сейчас взял ружье, да и отправился часок-другой походить по здешним местам. Здесь нужно считать тысячи выводков, а главное совершенно ненапуганных. Ведь мало кто охотится. У поселенцев для стрельбы хищных зверей имеются винтовки Бердана, выданные им по распоряжению администрации области, ну, а пулей-то не ахти как птицу убьешь, поэтому они стрельбою дичи не занимаются. Из Асхабада же кое-кто наезжает сюда, но все же очень редко.
Около поста Кельтечинар ущелье круто поворачивает и направляется в персидские пределы, по направлению к персидскому городу Кельтечинару, ведущему также торговые сношения с Асхабадом. Целые караваны верблюдов и ишаков, нагруженных тяжелыми вьюками, то и дело попадались на нашей дороге. Персидский Кельтечинар — местечко довольно значительное и в нем все можно достать, что дает пограничному офицеру и посту возможность иметь постоянно все жизненные припасы.
— Очень недурной пункт, один из лучших в нашей бригаде, — сообщил нам местный офицер, видимо, совершенно довольный своим положением, от Асхабада близко. — Ущелье красивое, жизнь в нем хоть видна. Сами видели по дороге, как хороши здесь наши поселки. Крестьяне живут очень зажиточно, в полном довольствии. И урожаи хороши, и луга есть. Травы для скота отличные по ущелью. Народ все трезвый и работящий. В особенности хорошо у баптистов. Видели, какая школа, — она у них играет одновременно и роль молитвенного дома. К кому не заезжаете, — хлеб пшеничный, отлично выпеченный. Молочные скопы у всех. Бахчи около каждой хаты и деньги про запас на черный день имеются. В общем, народ очень симпатичный. На посту же живем постоянно за делом. Служба занимает достаточно времени, а когда свободен, то и приятно углубиться в размышления; тем более что когда сделается почему-либо особенно скучно, то и в Асхабад можно поехать, на людей посмотреть и себя показать. Страдаем здесь часто от разливов реки. Чуть только дожди в горах, так начинает дурить река. В этом году у меня погреб смыла и много убытку сделала, а устроить ничего с нею нельзя, потому что здания стоят как раз посередине ущелья и напор воды идет прямо на них.
По дороге все время нам попадались ехавшие с караванами персы, во многом по внешнему виду отличавшихся от представителей этой же народностиб виденных нами в Персии…
— Это бабисты, — удовлетворил наше любопытство доктор. — Секта очень симпатичная; вследствие преследования в Персии переселившиеся к нам и живущие в Асхабаде… По сущности, они являются протестантами мусульманства.
Персы признают, что Али, зять Магомета, был воплощением божества, а такими же воплощениями были двенадцать имамов, из которых последний, Махди, исчез с лица земли и вновь явится перед концом мира. Притеснение властей и алчность магометанского духовенства привели к тому, что народ в Персии готов признать преемником Махди каждого человека, ведущего строгий образ жизни. Таким образом в начале девятнадцатого столетия толпа почитателей собралась вокруг Шейха-Ахмед-Ахсана… Он проповедовал веру в единого бога, во всех пророков и имамов, заключающих в себе частицу божества, и учил, что в людях и во всех тварях также отражается создатель их, почему все и вся чисты, что, следовательно, нельзя питать той ненависти к иноверцам, которою отличались мусульмане. Кроме изучения Корана, находил необходимым изучать и науки, при этом его главное стремление было направлено к нравственному обновлению, не касаясь совершенно дел политических. В том же направлении проповедовал преемник Шейха, Казешь-Решти, после смерти которого в 1843 году главою секты был избран Сеид-Мирза-Али-Махамед, впоследствии принявший титул баб, то есть в буквальном переводе — дверь… Продолжая проповедь Шейха-Ахмеда, баб признавал совокупную преемственность проявления всех свойств божества в наставниках человеческого рода; по его теории все эти лица были воплощением одного и того же духа. Баб учил, что бог неустанно направляет род человеческий к постижению истины, которая и есть. И чтобы не дать людям уклониться от намеченного им пути, воплощается через известный промежуток времени в каком-либо человеке, который выделялся бы своими качествами, высотой своих проповедей, чудесными стихами, которые внушаются ему богом. Всякое новое воплощение раскрывает человечеству «тайну и бесконечного совершенства» (Божества) в зависимости от просвещения народов, так как к первые эпохи своего существования люди не могли бы понять многого из того, что стало доступным следующим поколениям. Баб предписывал своим последователям воспитывать детей, предоставлял обучать их разным предметам, но запретил лишь изучение логики, философии и иностранных языков. Он отменил многие запрещения Магомета, как, например, пить вино, и в то же время пропопедовал равноправность женщин. Его разрешением женщинам ходить с незакрытым лицом первая воспользовалась красавица Куррет-уль-Айн, знаменитая героиня бабистов, с особою горячностью проповедовавшая учение баба на улицах и базарах. Баб отвергал всякое насилие и признавал необходимым в будущей стране бабизма уничтожить все, созданное посредством принуждения, даже мечети и дворцы, потому что они возведены людьми, которых при расчетах обманывали или заставляли силой выходить на работу… Учение баба вооружило против него магометанское духовенство. Начались гонения, во время которых погиб и баб, и множество его последователей, в том числе и прекрасная Куррет-уль-Айн. Бабиды пытались мстить, но покушение на убийство шаха вызвало новые казни сектантов. Учение продолжалось распространяться, но в то же время среди бабистов возник раскол и образовались две секты получивших название по именам учителей преемников баба Эзелия и Бехаулы-Эзелидов и Бехаидов. Первые — строгие бабиды, ни на йоту не уклонившиеся от наставления баба. Бехаула же многое из этого учения отменил. Он считает обязательным давать известное образование детям, рекомендует обучать их наукам, искусствам, а также языкам — не только родному, но и иностранным. При этом высказывает мысль о необходимости для всего человечества пользоваться одним языком, выбрав таковой из существующих или создав новый язык. В своем учении он в особенности преследует ложь, какова бы и не была ее цель, и не допускает низкопоклонства. Он еще более, чем его учитель, ограничил многоженство и не только освободил свой народ от обязательства войны за веру, которую проповедовал Магомет, но считает войну делом преступным, предлагая всем народам улаживать дела третейским судом. В общем секта очень симпатичная, почему у нас и оказывают покровительство… ее последователем.
От Кельтечинара до Шамли дорога проходит по лощинам небольших гор, совершенно лишенных растительности. Лишь долины и склоны гор покрыты густою травою, дающей возможность туркменам в этом районе заниматься овцеводством. Целые стада баранов под надзором пастухов виднеются по долинам. Крупные, покрытые длинною густою шерстью, местные бараны дают, кроме мяса, и значительное количество шерсти, идущей на продажу и на потребности населения. В районе области, кроме большого количества кошм, войлоков, паласов, выделывается много ковров, имеющих общее название текинских, но разделяемых по своим рисункам на четыре вида: ахальские, мервские, иомудские и пендинские. Ковры эти, имея особый характерный рисунок, отличаются плотностью ткани, бархатистостью и низкостью стрижки, почему, бесспорно, считаются лучшими во всей Азии. В настоящее время ковровое производство в качественном отношении значительно ухудшилось, благодаря окраске шерсти быстро выцветающими анилиновыми красками. Шерсть для ковров прежней выделки окрашивалась растительными красками, и поэтому окраска их отличалась изумительною яркостью и прочностью красок. Благодаря большому ежегодному вывозу ковров за границу, стоимость ковров прежней выделки достигает значительной суммы. В среднем нужно признать цену около десяти рублей за квадратный аршин не особенно высокою. Лучший сорт пендинских ковров при этом достигает до шестнадцати рублей за квадратный аршин. В особенности из них ценятся ковры с древним рисунком, называемым салорская роза. Общий колорит фона ковров малиновый с шашками белого цвета и каймами самых разнообразных цветов.
В некоторых долинах виднелись текинские аулы, около которых, нарушая однообразие местности, тянулись засеянные арбузами и дынями участки. Близ аула Шамли у подошвы хребта виднелся пограничный пост, а невдалеке от него, выделяясь своею темною листвою, росла группа огромных карагачей, возраст которых, судя по их величине, можно насчитывать веками. Исполины, охраняемые населением, пользовались особенным его вниманием, давая прохладу желающим укрыться под их густою сенью. Небольшой родник чистой как хрусталь ключевой воды выбивался из недр горы, омывая корни деревьев и доставляя им жизненную силу. Луга роскошной травы расстилались сплошным зеленым ковром по долине, представляя собою огромный соблазн нашим коням, как-то особенно весело выступавшим по мягкой почве. Белая высокая казарма поста пограничной стражи, окна которой были обращены на долину, так и манила к себе на отдых.
Около линии железной дороги раскинулся довольно значительный аул Гяурс…
— Обратите внимание, господа, на это место, — указал нам один из спутников. — Видите ли остатки вала, которые тянутся по равнине, — это следы здешней Китайской стены. В древние времена Иран огражден был от северных народов каменной стеною. Стена эта тянулась от Каспийского моря и до самого Герата. Сооружение было колоссальное. Теперь остатки видны здесь, а также между Атреком и Гюргеном, где они называются Кизиль-Алом или Сет-Искандер. Заметны следы стены и в двадцати верстах к северу от Каахка, в местности Торли-Яб, и, кроме того, около Чаача, где, по-видимому, она закрывала вход в ущелье. Постройка этой стены приписывается Александру Македонскому, хотя в действительности построил её персидский шах Измаил.
Поднявшись на высокий хребет, мы увидели наконец линию Средне-Азиатской железной дороги, узкою лентой тянувшуюся по совершенно гладкой равнине, верстах в десяти от подошвы горного хребта. Бесконечный, как казалось, ряд телеграфных столбов, грохот несущегося поезда, свистки паровоза доставили нам какое-то особенно приятное сознание, что мы снова близки к цивилизованному миру, связаны с ним телеграфом и железной дорогою. После двухмесячного скитания по пустыням и дебрям Закаспия явилось невольное стремление увидеть иную жизнь и иных людей.
Номады, их жизнь и даже все мы друг другу уже порядочно надоели.
Но до конца поездки было еще далеко.