Вследствие падения шхуны на левую сторону, мачты её, разумеется, нагнулись так, что уже не были перпендикулярны к уровню моря, а составили с ним острый угол. Таким образом моё место на большой рее пришлось как раз над водою. Гандс, поднявшись по мачте ниже меня, упал в море между бортом корабля и мысленной вертикальной линией, проведённой от моего тела к плоскости воды… Я видел, как он на одну минуту вынырнул из морской пены и затем погрузился в волны навсегда. Когда волнение улеглось, я увидал сквозь воду его тело, лежащее на песчаном дне в полосе тени, отброшенной кораблём. Над телом близко проплыли две рыбы и задели его; по воде пошли круги, так что можно было подумать, что Гандс пошевелился. Но он был мёртв и скоро ему предстояло сделаться пищею рыб на том самом месте, куда он намеревался бросить меня.
Убедившись в гибели Гандса, я вдруг почувствовал себя дурно физически и страшно перепугался. По моему плечу текла горячая кровь. Кинжал Гандса, пригвоздивший меня к мачте, жёг мне тело, как раскалённое железо. Но я дрожал не столько от физической боли, сколько от страха за свою будущность. Я с ужасом предвидел минуту, когда, лишившись сил, я упаду в эту зелёную тихую воду и буду лежать о бок с Гандсом.
От этой мысли у меня закружилась голова. Я закрыл глаза, чтобы не упасть с реи, и так я сильно вцепился руками в канаты, что впился ногтями в собственные ладони. Понемногу ко мне вернулось хладнокровие, пульс успокоился и я стал обдумывать, как мне поступить.
Прежде всего мне пришло в голову вытащить у себя из раны кинжал, но он сидел во мне так глубоко и, дотронувшись до него, я почувствовал такую невыносимую боль, что сейчас же выпустил его, вздрогнув всем телом.
Как ни странно, но это самое движение меня и спасло. Кинжал едва не пролетел совсем мимо меня и задел лишь самый край моего плеча. Он, как оказалось, держался на тонком лоскутке кожи; когда я вздрогнул, лоскуток оборвался и освободил меня. Разумеется, кровь ещё сильнее потекла из раны, но всё же я мог теперь свободно двигаться, потому что к мачте остались прибитыми только мой камзол и рубашка.
Я рванулся и освободился окончательно. Теперь мне оставалось только спуститься на палубу, что я и не замедлил исполнить. Спустившись, я кое-как перевязал рану, которая продолжала ныть и сочиться кровью. Впрочем, она была не из тяжких и даже не мешала мне владеть рукою.
Увидав себя единственным хозяином шхуны, я первым делом поспешил освободить её от последнего пассажира, мёртвого О’Бриена, и без большего труда подтащил его к борту. Среди всевозможных приключений я настолько закалился характером, что совершенно перестал бояться мертвецов. Взяв тело поперёк талии, я приподнял его, перекинул за борт и столкнул в море. Раздался глухой всплеск и тело медленно пошло ко дну, недалеко от того места, где лежал Гандс. Красная шапка отделилась от головы и всплыла наверх. Когда водяные круги успокоились, я увидал, как около неё заюлили рыбы.
Итак я остался на шхуне один. Начинался отлив и солнце стояло уже так низко, что тень от сосен с левого берега протянулась почти до палубы корабля. Поднялся предзакатный ветерок; канаты стали слегка поскрипывать и паруса слегка всплеснули. Это могло кончиться плохо для корабля, поэтому я побежал убирать паруса. С гротом я никак не мог справиться и кончил тем, что подрезал у него канаты. Парус опустился и часть его упала в воду. Так как он был надут ветром, то эта погружённая часть образовала из себя какую-то плавучую массу; тщетно старался я втащить парус на шхуну, это мне не удалось и я оставил его в воде. Всё, что от меня зависело, я сделал и имел теперь полное право предоставить Испаньолу её собственной судьбе.
Уже пристань начала погружаться в сумерки. Последние лучи заката, сквозя через просвет между деревьями, сверкали рубинами и изумрудами на цветистой траве, покрывавшей разбитый корабль. Волны отлива быстро бежали к морю и шхуна всё глубже и глубже оседала в песок. Я взобрался на бак и взглянул вниз. Вода была очень мелка. Взявшись за болтавшийся обрезок якорного каната, я осторожно спустился и стал твёрдою ногою на дно, погрузившись по пояс в воду. Так оставил я Испаньолу накренённою на бок и с распластанным подле неё в воде парусом грот-мачты. Я прошёл по дну, не скользя и не спотыкаясь, и через несколько минут выбрался на берег. Солнце между тем окончательно закатилось и в ветвях огромных сосен тихо шелестел шаловливый вечерний ветерок.
Я чувствовал себя на седьмом небе. Что бы ни случилось потом, в данную минуту я помнил только одно, что я стою на твёрдой земле и что море лежит сзади меня. Я возвращался домой и шёл не с пустыми руками. В гавани стояла очищенная от пиратов шхуна, готовая выйти в море в любую минуту. Конечно, за самовольный уход меня ожидала неизбежная нахлобучка, но захват шхуны вполне искупал мою вину, и я не сомневался, что даже сам капитан Смоллет признаёт за мной смягчающие обстоятельства и согласится, что я не потратил времени даром. С такими мыслями шёл я к блокгаузу. Припомнив, что ручей, впадающий в бухту капитана Кидда, берёт начало на двухвершинном холме, возвышавшемся от меня влево, я направился в эту сторону, чтобы перейти ручей поближе к истоку. Лес поредел и я довольно скоро обогнул подошву холма и перешёл ручей вброд, замочив ноги выше колена.
Отсюда было недалеко до места, где я встретился с Беном Гунном, так что я стал остерегаться. Ночь между тем наступила. Взглянув на небо, я увидал на нём отражение какого-то света и предположил, что мой островитянин вздумал готовить ужин. Я несколько удивился его неосторожности, так как свет мог привлечь внимание бдительного Сильвера. Если свет был виден мне, то, разумеется, его должны были видеть и бандиты, стоявшие лагерем в болоте.
Темнота увеличивалась. Я насилу мог идти. Двухвершинный холм позади меня и холм Далёкий Вид с правой стороны постепенно исчезали во мраке. Звёзд было немного, да и те едва мерцали. Я то и дело спотыкался об ямы и кочки и путался ногами в хворосте.
Вдруг сцена осветилась волною серебристого света. Из-за холма Далёкий Вид медленно всплыл на небо месяц и засиял над деревьями, словно освещая мне путь. Теперь уж мне ничего не стоило идти вперёд. То бегом, то для отдыха шагом, я добрался до рощи, окружавшей наш блокгауз.
Тут я пошёл потише, осматриваясь и оглядываясь на каждом шагу. Я боялся получить по недоразумению пулю от своих же, а это было бы уже слишком печальным исходом моего предприятия. Луна поднималась всё выше и выше и свет её стал падать на лес уже не с боку, а отвесно. Тут я с удивлением увидал сквозь деревья совершенно особенный ярко-красный свет и никак не мог понять, откуда он идёт. Объяснить себе это явление я мог лишь по приходе на поляну, где стоял блокгауз.
Я увидал между домом и палисадом огромную зажжённую жаровню, от которой и шёл замеченный мною багровый свет, напоминавший зарево.
Я очень удивился и даже встревожился. У нас никогда не зажигали такого огня. По приказанию капитана дрова у нас расходовались до крайности бережливо. Значит без меня случилось что-нибудь новое? Кругом царила полная тишина, слышен был только шелест ветра. Это меня успокоило. Стараясь держаться в тени, я обошёл палисад с востока и, выбрав наименее освещённый уголок, перелез во двор блокгауза.
Для большей осторожности я встал на четвереньки и в таком виде взобрался на холм. Из блокгауза до меня донёсся знакомый звук, звук не то чтобы очень гармоничный и при других обстоятельствах даже несносный, но на этот раз вполне для меня успокоительный: в блокгаузе громко храпели. Это значило, что друзья мои вкушают мирный и безмятежный сон. Лучше всякой мелодии показалась мне теперь эта сомнительная музыка.
.jpg)
— Однако, хорошо же они караулят блокгауз! — невольно подумал я. — Если бы на моём месте был Джон Сильвер, то, нечего сказать, хорошо бы было их пробуждение! Что значит, что капитан-то наш ранен!
И я в душе невольно упрекнул себя за то, что покинул их в такой опасности, когда притом их так мало, что даже дежурить некому.
Но вот я дошёл до двери и остановился. В комнате было темно, я ничего не мог разглядеть. Храпение продолжалось и по временам сквозь него слышалось как будто постукивание чем-то твёрдым. Вытянув вперёд руки, чтобы не наткнуться на что-нибудь, я переступил через порог и вошёл в комнату. Я смеялся в душе, предвкушая, как будет весело, когда я спокойно лягу на своём обычном месте и удивлю поутру моих друзей неожиданным возвращением.
— Вот будут у них лица! — думалось мне.
Проходя, я задел ногою одного из спящих. Тот пошевелился, проворчал что-то, но не проснулся. Вдруг в темноте раздался крик или вернее треск:
— Червонцы!… червонцы!… червонцы!…
То был капитан Флинт, Сильверов попугай!… Я вспомнил постукиванье. Это он стучал обо что-нибудь носом. Отчего он вдруг закричал?… Неужели он оказался лучшим часовым, чем люди?…
Все спящие вскочили спросонья.
Я обомлел и не знал, что делать.
— Кто тут? — окликнул зычным голосом Сильвер.
Я повернулся и хотел бежать, но тут же на кого-то наткнулся. Меня с силою оттолкнули прочь и я налетел на другого человека, который крепко обхватил меня руками и не пускал.
— Дик, принеси огня! — крикнул Сильвер.
Один из бывших в комнате вышел вон и через секунду возвратился, неся в руке горящую головню.
При свете этого факела я убедился в самом худшем, что могло случиться.
Блокгауз был в руках пиратов со всеми припасами. Бочка с коньяком, солонина, мешок с сухарями, — всё было на прежних местах. Я задрожал всем телом. Куда же девались пленники? Неужели погибли до последнего человека? {{|Гос|поди}} Господи, Господи! А я-то!… Меня не было с ними!… Зачем я это сделал!…
Пиратов было только шесть человек. Из остальных никто не уцелел. Пятеро из них вскочили, встрепенувшись от тяжёлого пьяного сна. Их лица были красные, раздутые. Шестой остался лежать и только приподнялся на локте. Он был очень бледен и на голове у него была запачканная кровью повязка. Я вспомнил человека, раненного при начале штурма и убежавшего в лес, и догадался, что это был он самый.
Попугай перестал кричать. Сидя на плече у своего хозяина, он чистил носиком свои перья. Мне показалось, что Сильвер был бледнее и серьёзнее обыкновенного. Он был в том же самом суконном сюртуке, в котором приходил для переговоров, но теперь этот сюртук был изорван, забрызган грязью и запачкан кровью.
— Вот как! Да это Джим Гоукинс! — вскричал он, узнав меня. — Признаюсь, никак не ожидал… Ну, да всё равно, спасибо за память. Честь лучше бесчестья…
Он сел на бочонок с коньяком и стал набивать себе трубку.
— Дай-ка сюда огня, Дик, — сказал он и продолжал, раскуривая трубку: — спасибо, хорошо. Воткни головню сюда в поленницу… Ладно… А вы, господа, не стесняйтесь: для одного мистера Гоукинса не стоит быть всем на ногах; мистер Гоукинс вас извинит… Итак, Джим, это ты самолично?… Приятный сюрприз для меня, для старого твоего друга. Я всегда знал, что ты тонкий юноша. Я сказал это тебе в первый же раз, как тебя увидал, но теперешний твой поступок, признаюсь, превосходит все мои соображения.
Я, конечно, молчал и, прислонившись к стене, смотрел Сильверу прямо в лицо, стараясь не выказать ни малейшей слабости, но с отчаянием в душе.
Сильвер совершенно невозмутимо пыхнул раза два трубкой и продолжал:
— Поговорим откровенно, Джим. Я всегда любил тебя, мой мальчик, потому что ты ужасно похож на меня, каким я был в молодости. Мне всегда хотелось, чтобы ты был с нами и получил свой пай из добычи. Вот ты и пришёл. Не упускай же случая. Капитан Смоллет, слова нет, моряк хороший, дельный, но строгонек насчёт дисциплины… ух, как строг… „Долг прежде всего“, — вот его неизменное правило. Положим, это совершенно справедливо… Но берегись его. Держи теперь с ним ухо востро… Даже доктор, — и тот на тебя взбешён. У них для тебя имени нет другого как „дезертир“. Словом, тебе теперь к ним возвращаться не рука. Они тебя и знать больше не хотят. Если ты не хочешь остаться в стороне от всех, то тебе остаётся одно — пристать к капитану Сильверу.
Во всём этом было хорошо то, что друзья мои оказывались живы. Конечно, если верить Сильверу, их раздражение против меня было сильнее, чем я предполагал, но всё-таки у меня отлегло от сердца. Точно гора с плеч свалилась.
— Ты, я думаю, и сам видишь, что ты в наших руках, — продолжал Сильвер. — Я человек учтивый и разговоры люблю деликатные. Угрожать никому не люблю. Если тебе моё предложение по вкусу, то так и скажи. Если же нет, то всё-таки отвечай, не стесняясь. Твоя добрая воля. Я тебе ничем не грожу.
— Вы хотите ответа? — спросил я дрожащим голосом, потому что в иронической мягкости Сильвера отлично видел скрытую угрозу. Щёки мои горели, сердце болезненно билось в груди.
— Никто тебя не торопит, — отвечал Сильвер. Возьми себе срок. С тобой не скучно провести несколько часов.
— Ну, так если уж пошло на выбор, — продолжал я более спокойным голосом, — то я должен сперва узнать, каким образом вы здесь и куда девались мои друзья.
— Хитёр тот будет, что тебе это скажет, — проворчал один из разбойников.
— А ты молчи, коли тебя не спрашивають! — сердито прикрикнул Сильвер на матроса, так непочтительно вмешавшегося в разговор, потом сново переменил сердитый тон на ласковый и продолжал, обращаясь ко мне: — Извольте, мистер Гоукинс, я объясню вам всё, как было. Знайте же, мистер Гоукинс, что вчера, в первом часу утра, к нам явился доктор Лайвей под парламентёрским флагом и сказал мне: „капитан Сильверъ, вам изменили; корабль исчез“. Действительно, мы всю ночь пропьянствовали и прогорланили песни. Одним словом, шхуну мы прозевали… Взглянули на пристань — корабля нет. Лица у нас, разумеется, повытянулись, в особенности у меня… Тут доктор предложил сделку. „Очень хорошо“, — согласился я. И в результате — мы очутились здесь в блокгаузе с коньяком и провизией, а они ушли, и убей меня Бог, если я знаю, где они теперь.
Сильвер помолчал, затянулся раза два-три трубкой и продолжал:
— Не думай однако, Джим, что договор распространяется и на тебя. Вот последние слова, которыми мы обменялись с доктором: „Сколько вас человек выйдет из блокгауза?“ спросил я. — „Четверо здоровых и один раненый, — отвечал доктор. — Что касается до юнги, то он куда-то пропал, и чёрт с ним. Надоел он мне своими нелепыми проказами“. Это его собственные слова.
— Всё? — спросил я.
— Чего же тебе ещё?
— Теперь я должен сделать выбор, не так ли?
— Разумеется.
— Так слушайте же! — вскричал я. — Я не настолько глуп, чтобы не понимать, какая участь меня ожидает… Ничего. Пускай. Будь, что будет… Я за последнее время так часто видел смерть, что перестал её бояться. Но вот что я вам скажу. Во-первых, ваше положение настолько незавидно, что ничуть меня не прельщает. Корабля у вас нет, дело ваше не выгорело. А хотите знать благодаря кому?.. Благодаря мне. Да. Я сидел в яблочной бочке в тот вечер, когда мы подходили к острову. Я слышал всё, что вы говорили, и вы, Сильвер, и Дик, и Гандс, который теперь лежит на дне моря… Шхуну отнял у вас тоже я. Я перерезал у неё канат, убил матросов, которые её стерегли, и завёл корабль туда, где вам ни за что его не найти… Меня просто смех берёт, глядя на вас, потому что вы и не подозревали, что я вёл всё дело. Я не боюсь вас ни крошечки. Хотите — убивайте меня, хотите — оставляйте меня в живых, мне решительно всё равно. Больше я не скажу вам ни слова. Если вы меня пощадите, то я, когда вы все попадётесь, наконец, постараюсь вас как-нибудь спасти. Выбирайте сами. Если вы меня убьёте, это вам не принесёт никакой пользы, а если пощадите, то я быть может спасу вас от виселицы.
Я замолчал, чтобы перевести дух. Никто из пиратов не пошевелился. Все сидели около меня в кружок и таращили глаза. Я снова заговорил:
— Мистер Сильвер, вы порядочнее других. Если дело моё будет плохо, поручаю вам рассказать доктору, как я отвечал на ваше предложение.
— Непременно расскажу, — отвечал этот странный человек таким загадочным тоном, что я никак не мог понять его настоящей мысли. Не знаю, смеялся он надо мною или сочувствовал моему мужественному порыву.
Тут матрос по имени Морган, видевший меня в Бристоле, когда я приходил в таверну Сильвера, счёл долгом вставить от себя слово.
— Он и Чёрного Пса узнал и указал, — вскричал он.
— И кроме того вытащил карту из сундука Билли Бунса, — прибавил Сильвер. — Но теперь он попался и у нас в руках.
— Так вот и нужно спровадить его поскорее к чёрту! — крикнул Морган, обнажая свой кортик.
Он бросился на меня, но Сильвер мигом его укротил.
— Прочь, Том Морган! — осадил он матроса. — Не ты здесь капитан. Смирно сиди, не то я с тобой расправлюсь по-свойски. Ты, я думаю, хорошо меня знаешь. Мы и не таких, как ты, умели успокаивать… Припомни-ка мою жизнь за тридцать лет, Том Морган, и намотай себе на ус!..
Матрос осёкся, но другие зароптали.
— Морган дело говорит, — произнёс один из них.
— Должно быть, кто-нибудь из вас захотел со мной переведаться? — спросил Джон Сильвер, привставая с бочки. — Кто же это? Который?.. Пусть выходит и сказывается!.. Да что ж вы онемели что ли все?.. Ну?..
Никто не двигался. Никто не пикнул. Сильвер сунул трубку в рот и продолжал:
— Эх, вы, герои!.. Знать не всякому подстать меряться с Джоном Сильвером!.. А когда так, то значит я ваш капитан и вы должны меня слушаться. На первое время вот вам от меня приказ: этого мальчика трогать никто не смей, а кто тронет, тот уж пусть не взыщет. Так-то.
Последовало молчание. Я по-прежнему стоял у стены с тяжёлым сердцем, но уже со смутною надеждой в душе. Сильвер, держа в зубах трубку и скрестив на груди руки, казался погруженным в собственные думы, но в действительности зорко наблюдал за своей непокорной командой. Матросы один за другим отошли в глубину залы и стали шушукаться. Их шёпот долетал до меня как сквозь сон. Мне показалось, что предметом их совещания был я, потому что через несколько времени я при свете головни увидел, что они один за другим уставили глаза на Сильвера.
— Кажется, вы мне хотите что-то сказать, — небрежно обратился к ним Сильвер, сплёвывая перед собою. — Говорите, пожалуй; я слушаю.
— Извините, капитан, — отвечал один из разбойников, но вы немножко не того... Экипаж недоволен… Экипаж не любит, чтобы с ним обращались как с грудой старых швабр… Экипаж имеет свои права… Вы сами дали нам устав. По этому уставу мы имеем право собираться на сходки и советоваться. Мы так и хотим сделать. Для этого мы выйдем отсюда ненадолго с вашего позволения, капитан.
После этой речи оратор поклонился Сильверу со смесью почтительности и нахальства и первый вышел из комнаты. За ним друг за дружкой последовали остальные, кланяясь Сильверу при проходе и приговаривая:
— Извините, капитан!
— По уставу, капитан!
— Сходка на баке, капитан.
Я остался с Сильвером наедине.
Он сейчас же вынул трубку изо рта и сказал мне вполголоса:
— Слушай, Джим Гоукинс, ты в большой опасности: мало того, что тебя, могут убить, тебя, чего доброго, подвергнут пытке. Они хотят меня сместить, это ясно. Но я тебя не брошу ни в каком случае. Говоря правду, я до разговора с тобой смотрел на это иначе. Ведь не очень приятно проиграть дело и вдобавок попасть на виселицу… Но теперь я вижу, из какого теста ты сделан. Я подумал: „Если я спасу Джима Гоукинса, то Джим Гоукинс спасёт меня. Я его последняя карта, а он мой последний козырь. Моя услуга даром не пропадёт. Быть может он избавит меня от виселицы“. Вот что пришло мне в голову.
Я начинал догадываться.
— Неужели вы хотите сказать, что всё потеряно? — спросил я.
— А то как же? Корабль уплыл, нам осталось одно — верёвка. О, я всё это сейчас же понял, как только увидал, что шхуны нет… Что касается до моих ослов и до их сходки, то я постараюсь вырвать тебя из их лап, Джим Гоукинс… А ты, когда придёт время, ведь тоже похлопочешь за меня, чтобы меня не вздёрнули на виселицу? Да, Джимушка, ведь похлопочешь?
Я до крайности удивился этой просьбе. Неужели этот старый пират, заводчик всему делу, не в шутку надеется на пощаду?
—Я сделаю всё, что могу, — сказал я, наконец.
— Стало быть, это дело решённое! — вскричал Сильвер. — Ты не в проигрыше, мой мальчик, да и я сумею сыграть своей последней картой.
Он подпрыгивая подошёл к факелу и раскурил потухшую трубку.
— Столкуемся, Джим, хорошенько, сказал он, снова подходя ко мне. — Ты, я думаю, согласен, что я не дурак?… По этой причине я и оставляю сквайра покуда в стороне… Ты, я вижу, знаешь, где шхуна и как её найти. Каким образом это случилось — ума не приложу. Гандс и О’Бриен, вероятно, сглупили что-нибудь. Я никогда не ожидал от них ничего путного… Но дело не в том. Я тебя ни о чём не спрашиваю и о себе ничего не скажу. Впоследствии всё само собой будет известно. Ах, Джим, если бы мы сговорились с тобой раньше, всё бы пошло совершенно иначе и для тебя, и для меня! — Он нацедил из бочки немного рома в оловянный стаканчик. — Хочешь, мальчик? — спросил он.
Я отказался. Сильвер заметил на это:
— Нет, а я так вот люблю иногда пропустить глоточек. Теперь мне даже необходимо это сделать, чтобы подкрепиться. Мне сейчас понадобятся все мои силы… Вот что, Джим, скажи мне, пожалуйста, хоть одно: за коим чёртом отдал мне доктор карту острова?
При этой новости на моём лице изобразилось такое глубокое изумление, что Сильвер счёл лишним продолжать расспросы.
— Что, знать и ты удивился? — сказал он. — А между тем это истинная правда. Я уверен, что тут что-нибудь да есть, только никак не могу понять что.
Он с видом глубокого недоумения покачал косматой головою и залпом выпил свой стакан.