[88]
Новая литературная школа
[1]
Ученикъ.
Когда ужъ всякъ въ писатели играетъ
И каждый фофанъ съ книжкой лѣзетъ въ свѣтъ,
Тотъ нѣчто въ прозѣ, тотъ въ стихахъ мараетъ,
Теперь, что къ кучкѣ, чающей расцвѣтъ
Трудовъ словесныхъ вызвать между нами,
Хочу примкнуть и я, въ томъ дива нѣтъ.
Учи меня, чтобъ былъ я признанъ вами,
Чѣмъ Крайну я въ стихахъ плѣнить могу,
Что̀ долженъ прозы я считать красами.
Писатель.
Чтобъ числиться въ писательскомъ кругу,
Прими мое премудрое ученье
И заруби его въ своемъ мозгу.
[89]
Коль хочешь ты у насъ имѣть значенье,
Словъ иноземныхъ бойся какъ врага,
За личное считай ихъ оскорбленье.
Будь проза вся безцвѣтна и нага,
Въ поэзіи ввѣряйся лишь натугѣ:
Твоя намъ будетъ муза дорога.
Коль классикомъ быть хочешь въ нашемъ кругѣ,
Ты рѣчь загни, какъ горцы, погрубѣй;
Всѣ о своемъ кричать мы будемъ другѣ.
Языкъ пастушьихъ изучивъ рѣчей,
Славянъ ты всѣхъ плѣнишь не безъ причины,
И воздадутъ могилѣ честь твоей:
Захватишь рѣчи ты родной пружины;
Но года на три эти брось мѣста
И удались въ овчарскія Аѳины.
Ученикъ.
Иль языка таится красота
У пастуховъ, которые умѣютъ
Произносить лишь прозвища скота?
Писатель.
Тамъ, гдѣ завѣты предковъ не слабѣютъ,
Гдѣ не мѣняютъ рѣзко языка,
Нѣмецкихъ гнусныхъ словъ не разумѣютъ.
[90]
Ученикъ.
Блаженный край! и мысль о немъ сладка.
Но тамъ, гдѣ рѣчь ужъ вовсе не богата,
Добыча словъ не будетъ велика.
Писатель.
Изжаренные, милый мой, цыплята
Вѣдь никому не прилетаютъ въ ротъ.
Чтобъ вѣчно жить, труда нужна затрата.
Готовыхъ слов, ужъ годныхъ в обиходъ
Нигдѣ — хоть будь то горы, хоть долина —
Никто, не поработавъ, не найдетъ.
Прислушайся къ рѣчамъ простолюдина:
Лишь ротъ открылъ, — вся соль передъ тобой,
Всѣ языка красоты, какъ картина.
Тамъ корни словъ на почвѣ имъ родной;
Придай концы имъ: -ача, -ище, -уха,
-овъ, -овецъ, -овка или хвостъ любой —
То первый сорта для мысли и для слуха!
Такъ всѣхъ славянъ затмишь ты безъ труда,
И предъ тобой Добровскій[2] будетъ — муха.
Ученикъ.
Вотъ мудрость въ чемъ! прощайте, города!
[91]
Какъ Аполлонъ, гуляя съ чабанами[3],
Себѣ стяжаю славу навсегда.
Но Аполлонъ съ Минервой между нами
Жрецовъ вѣдь не имѣли искони;
Отъ римлянъ и отъ грековъ съ сѣменами
Наукъ попали къ намъ въ былые дни
Слова чужія; что жъ? намъ непригоже
Употреблять ихъ? воть что разъясни!
Писатель.
О, и не думай! сохрани насъ Боже!
Не порти ими нашу рѣчь никакъ!
Ученикъ.
Но у другихъ славянъ мы видимъ то же:
Татарщина у русскихъ есть, полякъ
Французитъ, сербъ беретъ у турокъ слово,
У нѣмцевъ чехъ, а онъ ли не мастакъ?
Писатель.
У нихъ по книгамъ столько, братъ, чужого
Средь стараго славянскаго зерна,
Что чистъ языкъ ихъ ужъ не станетъ снова;
А крайнщина на книги такъ бѣдна,
Что всѣ легко обречь ихъ на сожженье;
Фениксомъ изъ огня взлетитъ она!
[92]
Ученикъ.
Къ чему послужитъ книгъ уничтоженье?
Иль ждать намъ, не ломаючи головъ,
Что словъ за нимъ начнется возрожденье?
Писатель.
Просѣемъ мы запасъ наличный словъ,
Зерно удержимъ, а гдѣ взятки гладки,
Тамъ изъ своихъ добавимъ мы мозговъ.
Ученикъ.
Но выдумки и старые остатки
Въ чудно́й смѣси — для крайнцевъ, хорутанъ,
Штирійцевъ будутъ темны, какъ загадки.
Писатель.
Есть у воровъ, разбойниковъ, цыганъ
Языкъ, лишь имъ понятный; рѣчь такая
Будь въ нашихъ книгахъ, — что въ томъ за изьянъ?
Ученикъ.
Тарабарщина вамъ хоть воровская
Какую пользу въ книгахъ принесетъ,
Когда повсюду будетъ рѣчь другая?
У васъ самихъ очистка не пойдетъ,
Отъ словъ чужихъ и ты не обезпеченъ;
Къ чему же мой боялся бы ихъ ротъ?
[93]
Писатель.
То разговоръ; пусть онъ не безупреченъ, —
Лишь слуха онъ касается слегка
И, какъ туманъ, летучъ и быстротеченъ.
Что̀ въ книгахъ есть, то проживетъ вѣка,
То и ученые прочтутъ лингвисты,
То красоту являетъ языка.
Да будутъ книги у словѣнцевъ чисты!
Когда не такъ, пусть чортъ меня возьметъ,
Но всѣхъ поучатъ крайнскіе пуристы.
Чего слѣпой кружокъ вашъ не пойметъ,
Что вашимъ забраковано совѣтомъ,
Въ потомствѣ встрѣтитъ то себѣ почетъ.
Ученикъ.
Ты озарилъ мой умъ нежданнымъ свѣтомъ.
Чтобъ мой успѣхъ и проченъ былъ и скоръ,
Снабди меня для пѣнія предметомъ.
Писатель.
Горація словамъ наперекоръ,
Нѣтъ въ utile et dulce[4] намъ отрады:
Намъ utile — зерно, a dulce — соръ.
[94]
Ученикъ.
Теперь поютъ романсы и баллады,
Трагедія ужъ кѣмъ-то начата,
Сонетамъ, какъ новинкѣ, также рады.
Писатель.
Любая пѣсня мною проклята,
Которой пѣтъ славянскаго названья,
Хоть свей гнѣздо сама въ ней красота.
Любовь поютъ пѣвцовъ такихъ созданья
Во вредъ великій рѣчи и сердцамъ;
Да грянуть въ нихъ всѣ неба наказанья!
Баллады въ «Пчелкѣ», эту гадость, срамъ,
Всѣ безпощадно истребить бы надо,
Трагедія пускай не лѣзетъ къ намъ,
Чтобъ краинки изъ нихъ не пили яда
И съ Юліи не брали образца,
Не ныли, не сводя съ Ромео взгляда.
Ученикъ.
Да, это было бъ жаль: теперь сердца
Разъ шесть горятъ въ недѣлю, а дѣвицы
За перваго выходятъ молодца.
Писатель.
Баллады суть пустыя небылицы,
[95]
Но и соблазна эта вещь полна:
«Ленорѣ»[5] гнусной всѣ онѣ сестрицы;
Трагедія, какъ и романсъ, вредна;
Не сочиняй ни здравіцъ, ни сонетовъ:
Поетъ ихъ тотъ, чья муза нескромна.
Въ стихахъ держись хозяйственныхъ предметовъ, —
Что̀ нужно для хлѣвовъ и для полей:
Пусть людямъ польза будетъ отъ поэтовъ!
Ученикъ.
Такъ, буду пѣть по волѣ я твоей,
Картофелю что помогаетъ въ ростѣ,
Чѣмъ обезпечить рѣпу отъ червей,
Овецъ какъ лучше пользовать въ коростѣ,
Что̀ дѣлать, чтобъ избавиться отъ гнидъ,
Чтобъ на гумно не шлялись мыши въ гости.
Писатель.
Вотъ, что̀ словесность нашу оживитъ!
Индекс в Викитеке