Какъ Аполлонъ, гуляя съ чабанами[1],
Себѣ стяжаю славу навсегда.
Но Аполлонъ съ Минервой между нами
Жрецовъ вѣдь не имѣли искони;
Отъ римлянъ и отъ грековъ съ сѣменами
Наукъ попали къ намъ въ былые дни
Слова чужія; что жъ? намъ непригоже
Употреблять ихъ? воть что разъясни!
О, и не думай! сохрани насъ Боже!
Не порти ими нашу рѣчь никакъ!
Но у другихъ славянъ мы видимъ то же:
Татарщина у русскихъ есть, полякъ
Французитъ, сербъ беретъ у турокъ слово,
У нѣмцевъ чехъ, а онъ ли не мастакъ?
У нихъ по книгамъ столько, братъ, чужого
Средь стараго славянскаго зерна,
Что чистъ языкъ ихъ ужъ не станетъ снова;
А крайнщина на книги такъ бѣдна,
Что всѣ легко обречь ихъ на сожженье;
Фениксомъ изъ огня взлетитъ она!
Как Аполлон, гуляя с чабанами[1],
Себе стяжаю славу навсегда.
Но Аполлон с Минервой между нами
Жрецов ведь не имели искони;
От римлян и от греков с семенами
Наук попали к нам в былые дни
Слова чужие; что ж? нам непригоже
Употреблять их? воть что разъясни!
О, и не думай! сохрани нас Боже!
Не порти ими нашу речь никак!
Но у других славян мы видим то же:
Татарщина у русских есть, поляк
Французит, серб берёт у турок слово,
У немцев чех, а он ли не мастак?
У них по книгам столько, брат, чужого
Средь старого славянского зерна,
Что чист язык их уж не станет снова;
А крайнщина на книги так бедна,
Что все легко обречь их на сожженье;
Фениксом из огня взлетит она!