[352]На Брокенѣ. Рюбеландъ. Пещера Баумана.
Утромъ, около половины третьяго, служанка позвала меня любоваться восходомъ солнца. Большинство путниковъ, закутанныхъ въ плащи и башлыки, стояло уже на горной площадкѣ. Изъ какихъ-какихъ только мѣстъ ни собралась сюда эта пестрая людская толпа, занятая теперь одною мыслью: «сейчасъ восходитъ солнце!»
Мы какъ будто находились на островѣ; облака разстилались подъ нами словно безграничное, безбрежное море, вдругъ застывшее неподвижной массой. На голубомъ небѣ не было ни малѣйшаго отблеска зари; солнце вставало красно-кровавымъ шаромъ безъ лучей, и только когда оно уже совсѣмъ поднялось надъ горизонтомъ, на разстилавшееся у нашихъ ногъ облачное море разомъ хлынулъ потокъ свѣта.
Старый школьный учитель, мой спутникъ по диллижансу, долго-долго стоялъ, скрестивъ руки и не говоря ни слова, только блаженно улыбаясь. Наконецъ, у него вырвалось: «Какъ жаль, что нѣтъ со мной ни жены, ни дочекъ! Да и старая Анна (ихъ служанка) себя бы не вспомнила отъ радости,
[353]увидавъ такое великолѣпіе! Что-жъ, Господи Боже мой? Мѣста тутъ для всѣхъ бы хватило!.. Вотъ такъ-то я и всегда разсуждаю, когда любуюсь чѣмъ-нибудь такимъ особеннымъ! Да, здѣсь хватило бы мѣста и всѣмъ добрымъ друзьямъ! И они бы, небось, порадовались, глядя на это!»
Солнце подымалось все выше и выше, и болѣе легкія облачка начали уже таять; голубой эфиръ какъ будто впивалъ ихъ въ себя; болѣе же тяжелыя облака вѣтеръ угонялъ внизъ въ горы, выдававшіяся изъ этого облачнаго моря островами. Скоро стало совсѣмъ свѣтло, и мы увидѣли города, башни, поля и луга, казавшіеся издали прелестнѣйшими миніатюрами. Такого чуднаго утра не было еще въ этотъ годъ на Брокенѣ.
Я вскарабкался на такъ называемый «Жертвенникъ вѣдьмъ» и на высокую «Чортову каѳедру», напился холодной воды изъ «Источника вѣдьмъ», купилъ себѣ брокенскій букетъ, которымъ дѣвушка украсила мой дорожный картузъ, и простился съ новыми своими знакомыми. Особенно сердечно распрощались мы съ старикомъ, школьнымъ учителемъ. Ему мы всѣ такъ пришлись по сердцу, что онъ попросилъ и меня, и всѣхъ прочихъ росписаться у него въ альбомѣ: надо же ему было показать своимъ домашнимъ съ какими хорошими людьми довелось ему столкнуться! Мы исполнили его просьбу и затѣмъ распростились.
Я присоединился къ одному семейству изъ Гамбурга. Впереди шелъ проводникъ, за нимъ гуськомъ тянулся весь нашъ отрядъ, замыкавшійся осликомъ, который несъ наши пожитки. У каждаго изъ насъ было въ рукахъ по зеленой вѣткѣ, которой мы по временамъ подгоняли нашего лѣниваго Пегаса,—онъ повидимому больше помышлялъ о собственномъ удобствѣ, нежели о нашемъ. Дорога шла то густымъ лѣсомъ, то по краю обрыва, въ глубинѣ котораго виднѣлись небольшія горы, тоже обросшія сосновымъ лѣсомъ; на дальнемъ разстояніи онѣ казались холмами, засаженными картофелемъ. На все, лежавшее внизу подъ нами, была какъ будто наброшена легкая дымка, такъ что мы смотрѣли на все это великолѣпіе словно сквозь огромное зеленоватое стекло. Въ иныхъ же узкихъ ущельяхъ лежалъ такой густой туманъ, что сквозь него ничего уже нельзя было различить, а съ виду-то онъ казался такимъ же легкимъ и прозрачнымъ, какъ самый воздухъ!
Птички весело щебетали; въ чашечкахъ цвѣтовъ сверкали жемчужинками капли росы, весь ландшафтъ былъ залитъ лучами солнца. Какъ, однако, хорошъ Божій міръ!
Близъ Эльбингероде, горнаго городка, я распростился со своими спутниками. Скоро меня окружили голыя скалы; узкая тропинка бѣжала вдоль берега маленькой рѣчки. Я находился въ Рюбеландѣ; это искаженное названіе «Räuberland»—разбойничья страна; здѣсь, на одной изъ скалъ, стоялъ въ старину замокъ рыцаря-разбойника. Теперь отъ замка нѣтъ и слѣдовъ.
Окружающая меня природа дѣйствительно почти подавляла своимъ
[354]величіемъ, но мнѣ показалось, всетаки, что она глядитъ на меня какъ-то ужъ черезчуръ свысока, и я, наконецъ, схватилъ бумагу и карандашъ, рѣшившись показать ей, что все же я господинъ надъ нею!
«Своей грозной миной меня запугать
Тебѣ не удастся, громада нѣмая!
Не думай и ты отъ меня убѣжать,
Бурливая рѣчка, шалунья живая!
И птичка, что прочь улетѣть норовитъ,
И ты, моя рѣчка, и скалы, и горы—
Все, все на бумагѣ здѣсь прочно стоитъ!
На что мои пали пытливые взоры,
Тому не избѣгнуть ужъ власти моей;
Поэтъ, вѣдь, опасный для всѣхъ чародѣй!»
По ту сторону селенья «Рюбеландъ» шла горная тропинка, подымавшаяся вверхъ къ углубленію въ скалѣ, служившему входомъ въ пещеру Баумана… Здѣсь я нашелъ еще двухъ путешественниковъ. Каждому изъ насъ дали въ руки по зажженной лампочкѣ. Проводникъ двинулся впередъ, и мы стали спускаться въ глубь этого окаменѣлаго фантастическаго царства.
Сначала пришлось пробираться по низкому проходу, напоминавшему тѣ ходы, что прорываетъ отъ своей норы лисица; выпрямиться здѣсь было невозможно, и мы шли согнувшись. Затѣмъ вступили какъ будто въ старый полуобвалившійся подвалъ какого-нибудь замка; здѣсь царила мертвая тишина, нарушаемая лишь однообразнымъ звукомъ паденья водяныхъ капель. Начался спускъ въ пропасть по сырымъ ступенямъ узенькой лѣстницы; тутъ ужъ каждый думалъ и заботился только о самомъ себѣ—какъ бы не ступить мимо, не сорваться съ лѣстницы! Лампочки освѣщали только часть лѣстницы, все же остальное тонуло во мракѣ. Самой лѣстницѣ, казалось, не было конца. Этотъ мракъ, мѣшавшій намъ разглядѣть разверзавшуюся подъ нашими ногами бездну, до нельзя увеличивалъ охватившее насъ еще при самомъ началѣ спуска жуткое чувство. Проводникъ то и дѣло напоминалъ намъ, чтобы мы держались покрѣпче и ступали куда слѣдуетъ, увѣряя при этомъ, что опасности нѣтъ никакой,—развѣ лѣстница сломается; тогда можно и шею свернуть!
Какъ въ сущности человѣкъ одностороненъ въ истинномъ значеніи этого слова! Мы ежедневно видимъ безконечную бездну, какъ надъ нами, такъ и вокругъ насъ, но эта воздушная бездна ничуть не волнуетъ насъ. Напротивъ, стоитъ намъ увидѣть бездну подъ ногами, и у насъ голова кружится. Вообще къ спуску въ нѣдра земли мы относимся съ какимъ-то боязливымъ почтеніемъ, спускаемся туда неохотно, а между тѣмъ всѣмъ намъ суждено сойти туда, и только тамъ и ждетъ насъ истинный отдыхъ и покой!
[355]
Переходя изъ пещеры въ пещеру, мы спускались все глубже и глубже; порой проходъ становился до того узкимъ и низкимъ, что приходилось идти поодиночкѣ и согнувшись въ три погибели, порою же такъ раздавался и вширь и ввысь, что свѣтъ отъ лампочекъ не достигалъ до стѣнъ и сводовъ.
Кругомъ, куда ни взглянешь, зіяли темныя пропасти, нависали причудливыми фигурами сталактиты; фигуры эти не всегда, однако, соотвѣтствовали тѣмъ предметамъ, съ которыми сравнивалъ ихъ нашъ проводникъ. Я вѣдь, кажется, тоже обладаю кое-какою фантазіей, а между тѣмъ никакъ не могъ согласиться съ нимъ! Было здѣсь также и много такого, на что онъ не обращалъ нашего вниманія, хотя и слѣдовало бы.
У ногъ нашихъ журча струился источникъ; мы напились изъ него холодной кристально-прозрачной воды. Одинъ изъ моихъ спутниковъ поднялъ съ земли какую-то кость; осмотрѣвъ ее съ величайшимъ вниманіемъ, онъ объявилъ, что это остатокъ скелета, какого-то животнаго древней породы. Я не спорилъ: кость была ни дать-ни взять отъ коровьей ноги, а коровы, вѣдь, какъ извѣстно, очень древняя порода!
Пещера Баумана названа такъ въ память открывшаго ее рудокопа Баумана. Онъ спустился туда въ 1670 г. на поиски руды, ничего не нашелъ и заблудился въ ея безчисленныхъ ходахъ и переходахъ. Двое сутокъ плуталъ онъ, пока не нашелъ выхода; душевное потрясеніе и голодъ такъ сильно подѣйствовали на его организмъ, что онъ вскорѣ затѣмъ и умеръ, успѣвъ, однако, обратить вниманіе людей на диковинное построеніе пещеры.
Во время нашего странствія по этому лабиринту меня не покидала мысль о блуждавшемъ здѣсь злополучномъ Бауманѣ, и сердце мое все время усиленно билось. Я все представлялъ себѣ, что́ долженъ онъ былъ пережить и перечувствовать за эти двое сутокъ, одинъ, охваченный страхомъ, обреченный на голодную смерть! Съ какимъ облегченіемъ вздохнулъ я, выбравшись вновь на свѣтъ Божій, почувствовавъ себя опять между живыми людьми!
Г. Х. Андерсенъ. Собраніе сочиненій Андерсена въ четырехъ томахъ. Томъ третій. Изданіе второе — С.-Петербургъ: Акціон. Общ. «Издатель», 1899, С.352—355