ВЪ Харбинѣ онъ сразу нырнулъ въ водоворотъ военной жизни.
У консула Мюллера было устроено засѣданіе, на которомъ присутствовалъ харбинскій представитель фирмы „Артигъ и Вейсъ“ Брандтъ, управляющіе отдѣленіями фирмъ „Артуръ Родпель“, „Хильмансъ“, „Дангелидеръ“ и „Витманъ Бауэрнамеръ“. Здѣсь же присутствовалъ вездѣсущій Гинце, загадочный, полный достоинства дипломатъ, умѣющій такъ ласково и понятливо смотрѣть въ лицо собесѣдника, и безпокойный, вѣчно торопящійся куда-то, что-то обдумывающій и порывистотеребящій свои рѣдкіе волосы докторъ Пуженъ.
Всѣ они говорили Вольфу о тѣхъ связяхъ, которыя установлены ими, и о тѣхъ источникахъ, откуда они будутъ черпать важныя и точныя свѣдѣнія.
Требовательный Вольфъ ничего не могъ возразить и только радостно улыбался, а осторожный, видавшій виды Гинце даже захлопалъ въ ладоши и проговорилъ:
— Подумать только, что такая организація у Германіи существуетъ вездѣ и въ Старомъ и въ Новомъ свѣтѣ!
— Это все пока приготовленія... — задумчивымъ голосомъ произнесъ Вольфъ. — Посмотримъ, что произойдетъ тогда, когда Германія непосредственно будетъ нуждаться въ услугахъ своихъ преданныхъ агентовъ.
Послѣ этого совѣщанія, Вольфъ прожилъ нѣсколько дней въ Харбинѣ, гдѣ онъ толкался на вокзалѣ, присматриваясь къ прибывающимъ въ городъ войскамъ. А войскъ шло много. Приходили длинныя вереницы воинскихъ поѣздовъ. Изъ дверей, изъ оконъ вагоновъ выглядывали бородатыя лица запасныхъ. Топали и ржали лошади, а во время хода поѣзда громыхали и звенѣли орудія и зарядные ящики. Кромѣ Вольфа смотрѣли на эти поѣзда десятки глазъ, приставленныхъ слѣдить за тѣмъ, что дѣлается на линіи единственной желѣзной дороги, связывающей далекую Тихоокеанскую окраину съ сердцемъ Россіи.
Гинце на другой-же день черезъ Санъ-Синъ уѣхалъ куда-то и въ концѣ концовъ очутился въ Пекинѣ, Откуда оживленно переписывался, какъ со старымъ Вотаномъ, такъ и съ Велемъ и Брандтомъ.
Пуженъ вмѣстѣ съ Вольфомъ изъ Харбина отправился въ Мукденъ и Ляоянъ. Здѣсь они имѣли свиданіе съ китайскими купцами и съ переодѣтыми японцами, которые укрывались въ разныхъ притонахъ и выслѣживали все то, что потомъ передавали дальше радіо-телеграфныя станціи, раскинутыя вблизи желѣзной дороги.
Въ Ляoянѣ Вольфъ получилъ письмо отъ Вотана. Письмо показалось подозрительнымъ капитану. Онъ внимательно разглядывалъ конвертъ и, хотя не замѣтилъ на немъ никакихъ слѣдовъ осмотра, однако, простой сѣрый конвертъ съ адресомъ, написаннымъ размашистымъ почеркомъ, совершенно непохожимъ на почеркъ Вотана или Мюльферта, часто писавшаго отъ имени главы торговаго дома „Артигъ и Вейсъ“ секретныя и конфиденціальныя письма, заставилъ его задуматься. Вольфъ спряталъ письмо въ карманъ и домой не пошелъ. По узкому, грязному переулку онъ поднялся въ гору и вышелъ на площадь, гдѣ обыкновенно происходили казни, и гдѣ высилась построенная изъ краснаго полированнаго дерева часовня Бога Мести. Здѣсь капитанъ началъ внимательно озираться, но вскорѣ успокоился. Никто за нимъ не шелъ и не слѣдилъ. Китайцы сидѣли у своихъ домовъ и равнодушно смотрѣли на проходившаго европейца, которыхъ такъ много они видѣли постоянно въ этомъ богатомъ торговомъ городѣ.
Зайдя за кумирню, капитанъ вскрылъ письмо и прочелъ его. Старый Вотанъ, не подписывая письма, но ставя въ лѣвомъ углу букву „D“, перечеркнутую два раза, писалъ, что имъ получена телеграмма отъ германскаго посла въ Пекинѣ за № 110. Телеграмма эта предписывала фирмѣ „Артигъ и Вейсъ“ сообщить всѣмъ германскимъ фирмамъ, работающимъ на Дальнемъ Востокѣ и имѣющимъ другъ съ другомъ постоянныя тѣсныя сношенія, а также всѣмъ агентамъ, прибывающимъ изъ Германіи, что военное и морское министерства въ Берлинѣ предписываютъ особенно ревностно и тщательно помогать японскимъ властямъ въ ихъ стараніи быть подробно освѣдомленными о дѣйствіяхъ и намѣреніяхъ противника.
Вольфъ высоко поднялъ брови. Послать такое письмо по почтѣ безъ всякихъ предосторожностей значило — выдать его съ головой.
Правда, Вотанъ послалъ письмо на условную фамилію и на конвертѣ стояло имя Клейна, однако, получатель письма неминуемо могъ попасть въ руки властей. Разсматривая внимательно письмо, Вольфъ замѣтилъ на бумагѣ какіе-то подозрительные слѣды И понялъ, что кто-то, повидимому, пытался проявить на бумагѣ какой нибудь скрытый текстъ, написанный секретными чернилами. Этотъ человѣкъ и замѣнилъ конвертъ Вотана этимъ сѣрымъ конвертомъ съ размашистымъ почеркомъ.
— Вотанъ хотѣлъ меня предать! — мелькнула въ головѣ у капитана мысль, и онъ понялъ, что ему угрожаетъ большая опасность.
Прежде чѣмъ пойти домой, капитанъ зашелъ къ знакомому китайцу и вызвалъ туда Пужена. Тотъ немедленно отправился въ гостиницу, гдѣ остановился капитанъ и увидѣлъ нѣсколькихъ лицъ, очень откровенно ожидавшихъ кого-то у входа въ домъ.
Узнавъ объ этомъ, Вольфъ вышелъ отъ китайца и, попрощавшись съ Пуженомъ, долго кружилъ по Ляояну и только тогда, когда стемнѣло, онъ пришелъ на окраину, гдѣ тянулся длинный рядъ высокихъ домовъ, биткомъ набитыхъ китайцами. Здѣсь были тайные игорные притоны, квартиры, населенныя женщинами, гдѣ всякую ночь происходили кровавыя расправы между посѣтителями, дешевыя кухмистерскія, харчевни и гостиницы. Изъ оконъ и изъ-подъ воротъ на улицу вмѣстѣ съ дымомъ и запахомъ перегорѣлаго бобоваго масла, неслись крики, брань, заунывныя пѣсни и женскіе визгливые голоса. Кто-то пиликалъ на „ляхутя“ — однострунной китайской скрипкѣ, а ея рыдающимъ звукамъ вторилъ глубокій басъ, который нараспѣвъ разсказывалъ исторію прежнихъ героевъ, ихъ дѣянія и великія заслуги передъ Пэ-Синемъ[1]. Въ этомъ разсказѣ было столько ненависти къ поработившимъ народъ богачамъ и къ чужеземцамъ, отрывающимъ отъ тѣла древней страны героическихъ боговъ и божественныхъ богдыхановъ лучшія части, распространяющихъ европейскіе обычаи, ослабляющіе душу и тѣло жителей Китая, — что Вольфъ невольно представилъ себѣ этого разсказчика.
Онъ долженъ быть сильнымъ, широкоплечимъ человѣкомъ, съ горящими глазами, съ тонкими и нѣжными руками. Гдѣ-нибудь на груди или на плечѣ у него выжжена синяя птица, эмблема отваги, и говоритъ онъ такимъ же звонкимъ и самоувѣреннымъ голосомъ, какимъ говоритъ Мый-Ли, спокойно ведущій свою разбойничью барку по бушующимъ волнамъ Японскаго моря. Но размышлять объ этомъ долго не приходилось. Нужно было устраиваться на ночлегъ.
У воротъ, сгорбившись, сидѣлъ сѣдой китаецъ со сморщеннымъ, какъ печеное яблоко, лицомъ и съ жалкой сѣдой косичкой, безпомощно болтающейся на изорванномъ халатѣ.
— Гдѣ здѣсь у васъ „хойми“?[2] — спросилъ Вольфъ, прикасаясь къ плечу китайца.
— Во дворѣ налѣво!.. дверь внизъ!.. — отвѣтилъ старикъ, не безъ удивленія смотря на европейца.
На дворѣ, по грязи, среди кучъ наваленнаго кирпича, кусковъ штукатурки и всякихъ отбросовъ толкались китайцы, о чемъ-то оживленно разговаривающіе, размахивающіе руками и замѣтно волнующіеся. Съ трудомъ протискавшись сквозь толпу, капитанъ подошелъ къ двери, ведущей въ ночлежку. Надо было пройти по двумъ скользкимъ, обмерзшимъ ступенямъ прежде чѣмъ открыть дверь. На Вольфа пахнуло зловоннымъ паромъ, въ которомъ смѣшались запахи человѣческаго тѣла, варящагося уксуса съ грибами и дубовыми наростами, отъ чего разъѣдало глаза и носъ, сладковатаго угара отъ пролившагося въ огонь масла и жарящейся свинины съ черемшой[3]. Откуда-то, словно изъ подземелья, доносились крики, напоминающіе прибой волнъ. Это были голоса многихъ людей, проводившихъ ночь въ этой „хойми“, на окраинѣ, Ляояна, которому вскорѣ суждено было быть свидѣтелемъ одной изъ наиболѣе кровавыхъ страницъ въ исторіи человѣчества.
Вольфъ толкнулъ вторыя двери и очутился въ обширномъ подвалѣ со сводчатыми потолкомъ и могучими столбами, сложенными изъ крупныхъ камней и поддерживающими огромное зданіе, переполненное разношерстнымъ и многочисленнымъ населеніемъ большого города. Въ потолокъ были ввернуты крючья, и на нихъ висѣли бумажные фонари изъ разноцвѣтной бумаги, украшенные грубыми рисунками и черными надписями; они тускло освѣщали проходъ между двумя рядами нето открытыхъ гробовъ, нето шкафовъ. Это были нары, шедшія отъ земли до потолка въ три яруса и раздѣленныя перегородками съ такимъ разсчетомъ, чтобы каждый человѣкъ могъ находиться въ особомъ отдѣленіи.
На нарахъ лежали толстыя циновки; стѣны и потолокъ, сколоченные изъ досокъ, были оклеены пестрыми картинами религіознаго или эротическаго содержанія. Тутъ же на красной бумагѣ крупными черными буквами были напечатаны особыя объявленія о томъ, что больные „черной болѣзнью“[4] не могли оставаться въ помѣщеніи „хойми“ и должны были покидать до захода солнца городскія ворота. У самой стѣны на особой скамеечкѣ стояла небольшая масляная лампа, запасъ трубокъ и мѣдный сосудъ съ опіумомъ.
Когда Вольфъ вошелъ, многія отдѣленія на нарахъ были уже заняты, и въ нихъ, словно въ подземельѣ, гдѣ-то глубоко свѣтились огоньки лампъ.
Нѣкоторые изъ посѣтителей сидѣли на нарахъ у своихъ отдѣленій, изъ маленькихъ чайниковъ наливали чай и прихлебывали его, жуя черную, вязкую пастилу. Вольфъ подалъ подошедшему къ нему китайцу, содержащему ночлежку, серебряную монету и приказалъ дать ему помѣщеніе для ночлега.
Китаецъ хитро улыбнулся.
— Капитанъ[5], хочетъ,–сказалъ онъ, — посмотрѣть какъ ночуютъ бѣдные китайцы? Шанго!..
— Ты угадалъ, тайe![6] — отвѣтилъ Вольфъ.
Китаецъ привелъ его въ конецъ „хойми“, гдѣ были отдѣленія для болѣе зажиточныхъ ночлежниковъ. Здѣсь нары шли только въ два яруса, и въ каждомъ отдѣленіи можно было даже сидѣть. Китаецъ указалъ Вольфу на свободное мѣсто.
Вольфъ потребовалъ чаю и, напившись, легъ навзничь и сталъ курить папиросу. Напротивъ его отдѣленія, черезъ проходъ, лежалъ старый, толстый китаецъ. У него была одышка, и онъ шумно и тяжело переводилъ дыханіе, съ трудомъ переворачиваясь съ боку не бокъ. Возлѣ его головы горѣла подъ стекляннымъ колпачкомъ маленькая лампа, и толстый китаецъ, умявъ пальцами шарикъ смолистаго опіума, натыкалъ его на тонкую костяную палочку и медленно плавилъ надъ огнемъ, поворачивая то одной, то другой стороной. По временамъ опіумъ вспыхивалъ синимъ огнемъ и распространялъ сладкій дурманящій дымъ, плывущій въ воздухѣ извилистыми тяжелыми струями. Тогда старикъ торопливо вкладывалъ шарикъ въ толстую бамбуковую трубку и дѣлалъ нѣсколько глубокихъ затяжекъ, послѣ которыхъ Онъ откидывался на нары и долго лежалъ безъ движенія, уставившись глазами въ потолокъ и медленно маленькими кольцами выпуская дымъ. Потомъ онъ снова, кряхтя и вздыхая, поворачивался на бокъ и снова приготовлялъ ядовитое курево, все болѣе и болѣе дымящее и наполняющее подвалъ „хойми“ клубами сладкаго, медленно опадающаго дыма. Вскорѣ голова китайца грузно упала на нары, а желтая, безжизненная рука выронила трубку. Тогда къ курильщику подбѣжалъ хозяинъ, съ любопытствомъ заглянулъ ему въ лицо, положилъ руку на високъ, послушалъ, а затѣмъ, лукаво улыбаясь, подошелъ къ Вольфу и, указывая на уснувшаго китайца своими черными бѣгающими глазами, шепнулъ:
— Пусть смотритъ капитанъ! Это Сяо-Нанъ, самый богатый купецъ въ Ляoянѣ. Разъ въ недѣлю Онъ приходитъ въ мою „хойми“ и такъ спитъ доутра, а потомъ днемъ снова дѣла... И такъ на цѣлую недѣлю. Сяо-Нанъ приходитъ отдохнуть ко мнѣ, забыться...
Словоохотливый китаецъ прервалъ свой разсказъ, такъ какъ въ это время въ ночлежкѣ появился новый посѣтитель. Это былъ высокій, широкоплечій китаецъ, съ смѣлымъ лицомъ и горящими глазами. Онъ взглянулъ на хозяина „хойми“, и тотъ немедленно бросился къ нему навстрѣчу и началъ его устраивать въ сосѣднемъ съ Вольфомъ отдѣленіи. Вольфъ поднялся и сѣлъ на краю наръ. Вновь пришедшій также сидѣлъ, медленно растегивая на себѣ черный халатъ и тихо звеня двумя толстыми серебряными браслетами на правой рукѣ.
Вольфъ невольно улыбнулся. Онъ былъ увѣренъ, что видитъ рядомъ съ собой того разсказчика, чей голосъ онъ слышалъ, стоя передъ воротами дома.
Онъ заговорилъ съ китайцемъ. Тотъ охотно вступилъ въ бесѣду и, не таясь, разсказалъ ему, что онъ народный разсказчикъ и что дѣйствуетъ онъ по порученію другихъ лицъ, гораздо болѣе могущественныхъ, чѣмъ онъ, такъ какъ его сила лишь въ любви къ обиженному Пз-Синю.
Они разговорились, такъ какъ Вольфъ умѣлъ вызывать людей на откровенность.
Китаецъ, назвавшійся Фай-Цзынемъ, съ пылкостью, свойственной южанамъ, началъ говорить о томъ, какъ радуются китайцы, что между двумя сосѣдними съ ними государствами вспыхнула война, потому что она повлечетъ за собою раньше или позже другую большую войну. Въ то время, какъ чужеземцы, проливая кровь, будутъ ослабѣвать, Китай будетъ усиливаться, и тогда настанетъ день, когда всѣ шестьсотъ милліоновъ людей, населяющихъ древній Пз-Синь, подымутся и сметутъ съ лица земли всѣ тѣ народы, которые попытаются остановить его могучее пробужденіе. фай-Цзынь разсказалъ Вольфу, что уже теперь агитаторы набираютъ несмѣтныя полчища бездомныхъ и безработныхъ бѣдняковъ, переселяютъ ихъ въ пустынныя мѣста, гдѣ они образуютъ общины мужчинъ, цѣлые города надъ которыми витаетъ возбужденная тревога, желаніе мести и дѣятельности. Отсюда изъ этихъ „гоодовъ мужчинъ“ когда понадобится, китайцы бросятъ милліоны воиновъ, мстительныхъ, не знающихъ боязни и пощады. Тотъ будетъ побѣдителемъ, кто сумѣетъ привлечь на свою сторону эти безчисленныя орды людей, которые живутъ, „сжавъ сердце“, но въ глубинѣ души лелѣютъ мечту о великомъ кровавомъ дѣлѣ.
Когда говорилъ китаецъ, Вольфъ не могъ удержаться отъ печальной улыбки.
— Какъ все однообразно на землѣ! — подумалъ онъ. — Развѣ что-нибудь иное думаютъ о будущемъ своего народа въ Германіи? Развѣ нашъ планъ чѣмъ нибудь отличается отъ плана этого Фай-Цзыня и пославшихъ его?..
Какая-то усталость и мгновенное разочарованіе тяжелымъ камнемъ упали на мозгъ капитана. Онъ инстинктивно понималъ, что все то, изъ-за чего онъ рисковалъ своей жизнью и чѣмъ наносилъ, быть можетъ, непоправимый вредъ той странѣ и тому народу, среди котораго онъ жилъ, все это давно примѣняется всѣми людьми, и нѣтъ въ этомъ ничего новаго и, главное, необыкновеннаго.
— Система! — пожавъ плечами, проворчалъ Вольфъ. — Система... а потому вещь скучная, какъ скученъ старый Вотанъ, всю свою жизнь прожившій въ подчиненіи этой системѣ! Закуривъ папиросу, Вольфъ улегся на толстой циновкѣ, укрылся пальто и затихъ, стараясь заснуть. Ночь онъ провелъ въ полузабытьѣ, и когда нѣкоторые посѣтители рано утромъ начали покидать „хойми“, наполненную дымомъ и испареніями нѣсколькихъ десятковъ человѣческихъ тѣлъ, — вмѣстѣ съ ними вышелъ на улицу и Вольфъ. Онъ съ удовольствіемъ втягивалъ въ себя свѣжій морозный воздухъ и чувствовалъ, какъ постепенно спадаетъ съ него та предательская усталость и разочарованіе, которые внезапно напали на него вчера, когда онъ слушалъ изліянія Фай-Цзыня.
Въ тотъ-же день вмѣстѣ съ караваномъ, везущимъ гаолянъ и бобовое масло въ Фынъ-Хуанъ-Ченъ, капитанъ отправился на югъ, и въ Ляoянѣ, гдѣ совсѣмъ уже было открыли слѣдъ загадочнаго Клейна, получающаго предписанія о шпіонажѣ отъ кого-то, кто мѣтилъ свои письма перечеркнутой дважды буквою „D“, слѣдъ этотъ вдругъ потерялся подобно тому, какъ теряется слѣдъ скачущей лошади, которую искусный всадникъ пустилъ вплавь по рѣкѣ.
Вольфъ старательно избѣгалъ Ляояна. Но онъ объѣзжалъ всѣ пункты, гдѣ находились отдѣленія или агенты торговаго дома „Артигъ и Вейсъ“ и другихъ нѣмецкихъ фирмъ, получившіе послѣдній циркуляръ германскаго посла въ Пекинѣ.