переводилъ дыханіе, съ трудомъ переворачиваясь съ боку не бокъ. Возлѣ его головы горѣла подъ стекляннымъ колпачкомъ маленькая лампа, и толстый китаецъ, умявъ пальцами шарикъ смолистаго опіума, натыкалъ его на тонкую костяную палочку и медленно плавилъ надъ огнемъ, поворачивая то одной, то другой стороной. По временамъ опіумъ вспыхивалъ синимъ огнемъ и распространялъ сладкій дурманящій дымъ, плывущій въ воздухѣ извилистыми тяжелыми струями. Тогда старикъ торопливо вкладывалъ шарикъ въ толстую бамбуковую трубку и дѣлалъ нѣсколько глубокихъ затяжекъ, послѣ которыхъ Онъ откидывался на нары и долго лежалъ безъ движенія, уставившись глазами въ потолокъ и медленно маленькими кольцами выпуская дымъ. Потомъ онъ снова, кряхтя и вздыхая, поворачивался на бокъ и снова приготовлялъ ядовитое курево, все болѣе и болѣе дымящее и наполняющее подвалъ „хойми“ клубами сладкаго, медленно опадающаго дыма. Вскорѣ голова китайца грузно упала на нары, а желтая, безжизненная рука выронила трубку. Тогда къ курильщику подбѣжалъ хозяинъ, съ любопытствомъ заглянулъ ему въ лицо, положилъ руку на високъ, послушалъ, а затѣмъ, лукаво улыбаясь, подошелъ къ Вольфу и, указывая на уснувшаго китайца своими черными бѣгающими глазами, шепнулъ:
— Пусть смотритъ капитанъ! Это Сяо-Нанъ, самый богатый купецъ въ Ляoянѣ. Разъ въ недѣлю Онъ приходитъ въ мою „хойми“ и такъ спитъ доутра, а потомъ днемъ снова дѣла... И такъ на цѣлую недѣлю. Сяо-Нанъ приходитъ отдохнуть ко мнѣ, забыться...
