Религиозный вопрос в нашей стране требует серьезного обсуждения, ибо еще огромное количество трудящихся крестьян живет во власти религиозных предрассудков. Преобладающей, привилегированной религией у нас была православная, и потому преимущественно буду говорить о ней, хотя все, что буду говорить о ней, в общем относится ко всем религиям.
Основа, на которой зиждутся все религии, все идеологии, коренится в производственных отношениях. Религия, как и всякая идеология, находится всегда в определенной связи с техникой, со способами обмена, со всей системой общественного производства и является лишь фантастическим отражением в головах людей этих производственных отношений. Как и всякая идеология, она играла и играет, следовательно, определенную роль в организации общества и в этой мере до известного момента является об’ективно неизбежной, необходимой.
В известный период прошлой истории человечества, тех или иных ее стадий, она заключала в себе всю тогдашнюю науку, облекала собой все производственные отношения людей, содержала в себе необходимые для данного типа производственной организации организационные, жизненные указания, рецепты, опыт, „заветы предков“. Я не буду здесь останавливаться на эволюции, развитии религиозных систем в зависимости от изменения способов организованной борьбы общественного человека с природой, что в сущности и составляет содержание и основу всей человеческой истории. Укажу лишь, что таким образом религия для масс имела всегда утилитарный смысл, как и всякая идеология, ибо всякая идеология, всякая теория, как бы она не называлась, как бы не считала себя отвлеченной и далекой от „мирских“ интересов, непременно имеет или претендует на утилитарное, организаторское значение, ибо теория есть орудие, выковываемое общественным человеком для борьбы с природой, все равно, имеет ли оно в виду непосредственную техническую борьбу с этой природой или посредством эксплоатации одних классов другими.
Религия, следовательно, в ее историческом значении не есть собрание глупых выдумок, басен и чепухи, как изображают ее некоторые буржуазные и анархические вульгарные писатели. Мы, коммунисты, смотрим на религию, как на историческое наследие прошлого, как на устаревшую теоретизацию действительности, как на правила уже негодные для организации трудящихся в их общественной борьбе с природой и эксплоататорами. Возьмите любой старинный сборник этих теорий и правил, Библию, т. н. Ветхий Завет, Коран, Евангелие и т. под., — вы убедитесь, что люди всегда старались в них об’яснить, теоретизировать, поставить в причинную связь явления внешнего и общественного мира и вывести правила общественного поведения. Для своего времени эти теории казались единственно верными, ибо создать и выдвинуть другие было технически и психологически невозможно и теории эти, худо ли хорошо ли, служили свою организаторскую службу тогдашнему обществу, тем или иным его руководящим и руководимым классам и группировкам.
В славянском мире и затем в. русском православном государстве, конечно, происходило то же самое. Как и всюду при разложении старых способов производства, тот или иной класс, иначе участвуя в новом способе производства, нуждается в новой идеологии и приспособляет ее к своим интересам. Классы, медленно вовлекаемые в новые производственные отношения, как будто не нуждаются в новой идеологии, цепляются за старую, пытаются ее согласовать с новыми отношениями и во всяком случае совершают замену ее новой сравнительно медленно. Русский крестьянин в большинстве своем — это земледелец, пахарь; вся его идеология развивалась на основе тех способов производства и обмена, во власти коих он жил, т.-е. основу его миросозерцания до сих пор представляли те отсталые способы обработки земли и те отсталые общественные отношения, кои характеризовались на протяжении столетий в немногих словах: помещик, кулак, урядник и поп.
Поскольку капитализм разлагал крестьянство, выделял из него рабочий класс, посылал его на фабрики и заводы, — этот последний усваивал другую идеологию в зависимости от новых технических процессов и новых общественных отношений, среди коих он жил. Крестьянство же оставалось в более или менее старых условиях, и идеология его оставалась более или менее на старом месте.
Вот корень того, что отсталое крестьянство при отсталой технике, при отсутствии науки, при отсутствии новейших знаний в агрикультуре, при отсталых способах его эксплоатации правящими классами вынужденно было до сих пор руководствоваться в своей жизни старыми своими навыками, своими старыми, веками сложившимися теориями, опытом своих предков, необходимыми ему в повседневной его борьбе с природой. Вот почему эта самая его религия являлась до сих пор для него жизненной, необходимой. Ведь пахать, сеять, косить и т. д. нужно постоянно, каждый год. Засуха, эпидемия на человека, скотину и курицу угрожает или может происходит постоянно, на каждый больной вопрос в жизненном обиходе надо давать немедленно определенный ответ. Если у крестьянина нет этих ответов, если у него нет никакой теории, нет системы, — он совершенно слепой человек, он не мог бы и работать и жить, ибо человеческая производительная деятельность без какой-либо осмысливающей явления теории не может сколько-нибудь успешно происходить.
Крестьянину необходимо связать в своем представлении все явления его хозяйственной жизни. Он их связывает с помощью своей религиозной идеологии, т.-е. с помощью вмешательства божеств, поскольку другой теории у него нет. Когда ему надо пахать, сеять, боронить и т. д., нужно защитить себя от того или иного неприятного для производства обстоятельства, надо постоянно принимать те или иные меры. Мер научных, технически безошибочных, у него еще нет. Они ему еще не даны историей, ни старыми правящими классами, они имеются у него лишь в его собственном традиционном опыте, обобщенном и систематизированном под религиозной формой. А между тем довлеет дневи злоба его!
Если у крестьянина засуха, хотя он и не знает настоящих причин засухи или как ее вообще предотвращать, он тем не менее должен какие-то меры принять. Он служит молебен. Правда, после молебна не всегда идет дождь, но иногда дождь идет и после молебна. Психологически эти явления у крестьянина связаны и об’единены в общую систему. Крестьянин произвел все то, что, по его мнению, необходимо, он убежден, что все технические и магические меры для успеха его предприятия приняты. Тоже самое и относительно других сторон его хозяйственной жизни. Он имеет в своем распоряжении массу примет, рецептов, правил. Обратите внимание на народные приметы; это огромнейший, богатейший сырой материал, которым метеорология пользуется в своих изысканиях. И он еще подлежит разработке точно так же, как и народная медицина. Там вместе с суеверием и знахарством об’единен огромнейший капитал упорных, внимательных человеческих наблюдений, передаваемых от поколения поколению. Этот опыт помогал до известной степени систематизировать хозяйственную деятельность. И если крестьянин не имеет иного опыта, других, научных знаний, он вынужден прибегать к старым, имеющим религиозную окраску.
Вот, товарищи, в этом анализе лежит корень нашего отношения к крестьянской религиозности. Основа ее прежде всего находится в производственных в технических процессах, среди коих крестьянин живет и коими он пользуется ежедневно в своей борьбе с природой и в производственных отношениях, благодаря которым крестьянин становится в определенные отношения к другим классам.
Итак, теоретизации крестьянином действительности составляет фон его религии. Коль скоро эта теоретизация распадается под влиянием новых научных сведений и опыта жизни, район религиозного активного ее действия все время суживается. Каждый из вас знает это на собственном опыте. То же самое можно наблюдать на каждом крестьянине, сделавшемся промышленным рабочим, перешедшим от земледелия на фабрику или завод. Тут он наблюдает научно поставленный технический процесс, участвует в нем и понимает, что в процессе этом нет места вмешательству духов, божеств и т. д. Между тем как а отсталом земледельческом процессе для труженика остается огромное количество неопределенности, непонятности, огромное воле деятельности для вмешательства враждебных или милостивых, таинственных сил, божественного произвола, ибо действительная связь явлений для вето шатка и непостоянна, технический процесс закономерно не познан, а познан в опыте предков, и результат его с точностью не подлежит учету.
Крестьянин пашет, и сеет, и жнет, но собственно не знает с точностью, как произрастает растение, как оно развивается, как химически действуют те удобрения, кои он покупает в сельскохозяйственном складе. Он обладает в действительности лишь обрывками опытных знаний. Общее точное понимание производительного процесса отсутствует а находит свое обобщение пока лишь в религиозной традиции.
То же самое нужно сказать относительно понимания крестьянином и всего общественного процесса. Для мелкого производителя, пахаря, кустаря весь общественно-производительный процесс совершенно непонятен, полон произвола, случайности. Мелкий производитель мнит себя самостоятельным представителем своего товара на рынке. Действительная зависимость судьбы его товара и его самого и ему подобных от мирового рынка, от мирового производства, его связь и зависимость от законов капиталистического производства и обмена ему совершенно непонятна. Почему в действительности он, выехав на базар сегодня, хлеб свой, продал выгодно, а завтра невыгодно, он не знает. Как влияли и от чего зависели лондонские курсы, это ему недоступно. Эмпирически он старается определить условий рынка, но общей схемы, общей связи явлений, кроме представления о божьей воле, божественном промысле, ему лично помогающем или неблагоприятно к нему относящемся, он, подобно тому, как и в процессе производства своего товара, не имеет. Таким образом, как в техническом своем процессе, так и в своих торговых, товарных отношениях, которыми прикрыта связь мелкого производителя с обществом, коренится идея религиозная.
Эта связь для мелкого производителя, участника в общем производственном процессе, каким он в действительности является, выступает для него как собственная ее противоположность, как отсутствие всякой связи, как полная возможность для него лично независим от других производителей и даже не в пример им всем, благодаря личной связи его с фортуной, провидением, божеством и т. д., достичь счастливых результатов своих операций.
Ему кажется, что каждый отвечает за себя, а бог за всех, выражаясь словами мелкобуржуазной поговорки, заимствованной из эпохи кулачного права. Мелкому товароторговцу непонятна его связь с обществом через товар. Он не знает, что в его товаре скрыто общественное отношение. Фетишист своего товара, он ставит свечку своему богу и молит его создать благоприятные для него лично рыночные отношения.
Что такое бог для продавца? Бог — это счастливая случайность, милостивый или сердитый произвол, недостающее звено в цепи колеблющихся явлений рынка, об’яснить которые мелкий производитель не умеет. Тут лежит другой корень религиозного отношения крестьянина к окружающей его действительности, ибо связь его с остальными такими же тружениками принимает в его голове, благодаря товарной форме, видимость личной связи его с божеством.
Посмотрите, как во многих губерниях относится еще крестьянство к государственной необходимости дать армии и рабочему классу хлеб. Оно его задерживает, хотя излишки и имеются. „Давай мне за хлеб деньги или товар, купи у меня хлеб или сдыхай с голоду, какое мне дело!“ Вот как говорит иногда темный крестьянин, не понимающий общественной своей связи с миром пролетариата.
Мелкий собственник еще не понимает той колоссальной важности связи, которая в действительности связывает его судьбу, как труженика, со всеми трудящимися Советской Республики и всего мира. Вся наша агитация, пропаганда и практическая политика должны быть направлены на уяснение крестьянам этой жизненной связи, и весь ход нашей революции на опыте доказывает крестьянину наличность этой связи.
Если бы красная армия не получила от крестьян хлеба, кожи на сапоги и т. д., то Деникин прорвал бы фронт на юге. Если бы ваша армия не защитила Тулу, мы с большим трудом и потерями вообще смогли бы отстоять республику от возврата помещиков и капиталистов. Если бы мы не отвоевали Урала, Сибири, не очистили Волги, положение рабочих и крестьян и всей Советской Республики было бы очень трудным. Потеря угольного района отражается голодом и холодом на миллионах трудящихся.
Капиталистическая мировая бойня, гражданская война, вся политика Антанты просвещает сознание самых темных элементов крестьянства, и связь между трудящимися делается рельефной, бьющей в глаза. Вот почему крестьянин, чем более несет ему бед натиск всемирной буржуазии, тем более познает, кто его истинные друзья и руководители, тем более переходит на сторону рабочего класса, порывая со своим прежним мировоззрением. Вера в божественный произвол, в „божью волю“, заведующую судьбой людей, становится в кричащее противоречие с действительностью; вся мораль, навязываемая ему господствовавшей религией, колеблется в самых своих основах.
Правящие классы всегда старались в своих классовых интересах направить и эксплуатировать религиозность крестьянина, его веру в возможность получать содействие в устройстве судьбы, в устройстве всех своих хозяйственных делишек, со стороны божества, обусловливая эту помощь определенными догматами, внушая при помощи божественного авторитета определенную мораль, рабскую мораль. Во всех религиях вы видите стремление правящих классов навязать трудящимся массам именно такую волю божью, которая совпадает с потребностями самих производственных процессов и отношений, основанных на той или иной системе эксплоатации. Навязывается, следовательно, под религиозным соусом определенная общественная мораль: „рабы, повинуйтеся“ и т. д. Всякое духовенство, и православное, конечно, как орган класса эксплоататоров, имело и имеет назначением своим направление и эксплоатацию религиозного чувства крестьянина труженика, хотя чувство это и коренится прежде всего в известных об’ективно-исторических условиях его хозяйственной жизни, в психологической необходимости прибегать к божественным силам за помощью или утешением. Религиозность земледельца использовывается всемерно эксплоататорским классом для дальнейшей и сильнейшей его эксплоатации, и правящие классы стремятся всегда к тому, чтобы психология эксплуатируемых не протестовала против данной формы эксплоатации, а напротив, примирялась, узаконила, освящала данную систему, как божественный закон, как нормальное положение вещей. В России при самодержавии государство держало на своей службу 100-тысячную армию священников, монахов, митрополитов и тысячи церковно-приходских школ. Вся эта могучая организация занята определенной психологической обработкой миллионов крестьян и их детей, поддерживая в них, с одной стороны, старый, первобытно-дикарский взгляд на помощь и вмешательство божественных сил в хозяйственную жизнь крестьянина путем культивирования магически-обрядовых действий и церемоний, и, с другой стороны, пользуясь этой крепкой еще благодаря технический отсталости основой, внушала определенную покорность воле правящих классов, определенную классово-выгодную для эксплоататоров, как крупных, так и мелких, православную мораль.
Пролетариат, развитием капитализма вырванный из тех производственных отношений, в которых продолжает в общем жить и работать крестьянство, усвоив новую технику, новую организацию труда и новое миропонимание, осознал связь между трудящимися и зависимость своей судьбы от собственной классовой воли, предпринял массовую организованную борьбу за свое освобождение, руководствуясь своей пролетарской наукой и порвав с воображаемой волей всяких божеств, рекомендовавшей ему магию в технике и рабство и покорность в жизни, сделался по существу атеистом.
Он стал во главе всего революционного движения, в том числе и движения крестьянского, ибо мировая бойня и мировой кризис усилили в невероятной степени страдания крестьянства и вызвали в нем колоссальный протест, и потому беднейшее крестьянство в революционном пролетариате за все время революции справедливо привыкло видеть своего вожака, ту организованную силу, которая помогает ему освободиться от гнета помещика, полицейского и кулака. Самый ход борьбы все более и более укрепляет в голове крестьянина мысль, что окончательно победить своих угнетателей крестьянство может только вместе с рабочим классом, только усвоив точку зрения рабочего класса. Поэтому крестьянство русское вступило в ту эпоху существования, когда свои новые производственные отношения оно обязано под страхом возврата к старому или новому рабству развить, организованно закрепить и облечь в новую, соответствующую им идеологическую форму, усвоить себе новую общественную организацию, новую мораль, новое миропонимание.
Как невозможно себе представить, чтобы рабочий класс какой-либо страны, побеждая своих классовых врагов, продолжал серьезно руководиться старой рабской моралью и старой религиозной формой своего миропонимания, а не выковал бы себе новую теорию и новую мораль, так нельзя себе представить, чтобы русское беднейшее крестьянство в развертывающейся мировой борьбе всех трудящихся против эксплоататоров всего мира сохранило и развило свои завоевания, не отразив в своем сознании своего действительного классового положения, своих действительных классовых интересов и не заключило сознательно крепчайшего трудового союза с пролетариатом городов и заводов, не осознало теснейшую связь с рабочим классом своей страны и рабочими всего мира. Без тесного слияния и согласования своих интересов с интересами рабочего класса беднейшее крестьянство победить не может. Пролетариат один при сопротивлении многомиллионного крестьянства одолеть капитализм тоже не сможет. Поэтому задача передового рабочего класса — это присоединить к своему движению, к строительству новой жизни, многомиллионное трудящееся крестьянство. Истинный интерес крестьянства тоже в этом. На этом зиждется вся наша практическая программа и вся наша тактика. И этот процесс развития классового сознания мелкого крестьянства сейчас происходит…
Вся идеология крестьянства должна существенно измениться. Оно должно расстаться со своими старыми взглядами; крестьянин — мелкий производитель должен отказаться рассматривать себя, как отельного, независимого производителя и продавца своего товара. Он принужден будет отказаться, следовательно, от своей мелкобуржуазной психологии и морали, которая у него имела до сих пор религиозную форму, он должен будет усвоить новую систему труда и распределения сил и средств, а также новую теорию и новую мораль, новое понимание действительности. Без этого ни рабочий класс, ни беднейший крестьянин не решат поставленной перед ними задачи. Не победят мировых эксплоататоров. Ясно почему. Рабочий класс, промышленный пролетариат и многомиллионное крестьянство в общем производственном и государственном механизме нашей республики суть ни что иное, как два различные отряда одного и того же производственного общественного аппарата. Одни ткут, работают в шахтах, делают плуги и машины и т. д., другие пашут, сеют, жнут и т. д. Оба они выделяют силы для защиты республики от общих врагов — угнетателей, снаряжают армию сражающихся с помещиками и капиталистами всего мира. Каждый крестьянин, каждый рабочий, если бы он посмотрел сверху на весь свой общественный механизм, как хозяин смотрит на свое хозяйство, если хочет, что бы все его хозяйство не погибло и он вместе с ним, должен сказать: столько-то из всего произведенного в хозяйстве хлеба надо дать во что бы то ни стало рабочему классу, столько-то армии, которая защищает Республику и революцию от мировых бандитов, столько-то на нужды земледельцев и т. д. Рабочие должны произвести и доставить крестьянину столько-то соли, кос, плугов, гвоздей, сукна и т. д. А посмотрите, как смотрит спекулянт, как смотрит отдельный торгаш, мнящий себя независимым от общества трудящихся продавцом своего товара. „Какое мне дело до рабочего класса, до Красной армии, пускай они околевают с голоду, моя хата с краю, — и вас в Калужской губернии, в таком-то уезде, мировая революция не касается“.
Однако действительность показала, что и до Калужской губернии европейские бандиты посредством Деникина добрались, и до многих губерний России, где невежественные обитатели воображали себя независимыми от общей борьбы всех трудящихся, тоже добрались и на опыте и на собственной его спине показали крестьянину, что ему необходимо покончить с наивной сказкой о независимости его кровнейших интересов от исхода мировой борьбы пролетариата, и что не только в Советской России, а и во всем мире нет такого уголка, где бы судьба трудящихся не зависела от исхода нашей борьбы. Передовой отряд пролетариата, а затем и широкие его массы, а за ними и крестьянин — все более и более усваивают ту простую истину, что весь трудящийся народ сознательно должен быть распределенным на различные отряды, производящие те или иные нужные для общей жизни всего механизма ценности, исполняющие те или иные необходимые для общества трудящихся работы и повинности. Для коммуниста пролетария это ясно, хотя еще до сих пор в нашем Советском строе большинство этих ценностей имеет таинственный вид товара, а распределение сил далеко еще не планомерно. Но для многих крестьян это еще не ясно, этому мешает их производственный и торговый индивидуализм, непонимание всего общественного процесса в целом, точка зрения своей колокольни, своих пудов хлеба, которые они продают по спекулятивным ценам или прячут от рабочего государства.
Старое религиозное мировоззрение крестьянина, внушавшее ему покорность судьбе и убеждение, что Господь Бог управляет рынком, т.-е. ценами, севооборотом, дождичком, войной, его личной судьбой и т. д., явно, фактически становится теперь теоретическим оправданием всяческой спекуляции, шкурничества, эксплоатации, всяческой реакции и тьмы. Лозунг: „за веру православную, угнетенную большевиками“, в сущности теперь выражает: „долой государственные повинности, твердые цены, Компрод, т.-е. общественное распределение, воинскую повинность, т.-е. защиту республики, и да здравствует старая свобода спекуляции, мешочничества, свободная конкуренция сильнейшего со слабейшим, да здравствует пришествие помещика, капиталиста и царя“.
Однако крестьянин все более и более начинает сознавать, куда влекут эти лозунги, и деревня быстро поняла, какое значение имеет поповская проповедь в смысле ее социальной морали и какие в сущности элементы русского старого общества эта мораль об’единяет. Правильно знакомясь с нашим отношением к его религии и к религии вообще, с нашими декретами, крестьянин начинает понимать, кому выгодно стравить его с пролетариатом, разжигая его религиозный фанатизм. Но процесс понимания лишь развивается и идет не так быстро, как нам бы хотелось. Религия занимает еще большое место в жизни крестьянина, особенно та сторона этой религии, которую приходится назвать религиозной магией. Крестьянин не имеет еще тех знаний, которые научно осмысливали бы его трудовые процессы, не имеет и технических способов, достаточно гарантирующих успех его деятельности. Как и тысячу лет тому назад, ему ежегодно, вот сейчас, надо пахать и сеять, производить тысячу хозяйственных процессов, руководствуясь своей собственной наукой, которую он получил не в агрономической школе, а в наследство от своих отцов и дедов и которая вся систематизирована в виде религиозных его верований и преданий, заветов предков и т. п.
Из этого видно, что религия крестьянина не есть просто глупость или тупость. Возьмем для примера православный календарь. Земледельцу было и всегда будет необходимо разделить весь годовой цикл его работ, разбить на известные сроки, указывающие ему, когда какую работу надо начинать. Следовательно, год надо разделить какими-то вехами; если пахарь не знает современной астрономии, метеорологии, химии и т. д., он обязан руководствоваться своей традиционной наукой, имеющей религиозную форму, в какой он получает ее из заветов, преданий, рецептов, примет, полученных от отца, деда, справками у попа, этого официального хранителя деревенского календаря. Календарем этим зафиксировано, что надо делать на Егория, на Петра и Павла и т. д. Весь производственный процесс крестьянина связан таким образом с религиозным миром святых и богов, как бы заведующих этими процессами, и пока вся его астрономия, космография, химия, метеорология и т. д. работает при непременном участии бога или одного из его угодников, он крепко держится за свою религию, ибо настоящей науке он не обучен, и технические его приемы, за неимением или недостатком лучших, ставят результат его деятельности (урожай) в сильнейшую зависимость от непредвиденных или неотразимых случайностей, принимавших в его мозгу вид божественного произвола, божьей воли. Поэтому-то при засухе он служит этой божьей воле через попа умилостивительный молебен. Но прост тот деревенский священник, который ныне не хранит у себя в кабинете, подальше от любопытных крестьянских глаз, барометра. Поп не станет служить молебен о дожде, пока не увидит, что барометр падает. Вы видите, что для жреца, каковым является священник, уже настоящая наука определяет момент служения молебна, а крестьянин, не обладающий даже семинарскими знаниями своего сельского священника, не подозревает, что в сущности он сторицею оплачивает, в виде жертвы богу, стоимость барометра жреца.
Религия русского крестьянина до сих пор является оболочкой для правил его хозяйственного обихода, всех этапов его жизни, это прекрасно понимал Г. И. Успенский, который не был марксистом, а лишь глубоким знатоком и тонким наблюдателем крестьянской жизни. В IV томе его сочинений есть рассуждения о крестьянской религии. Г. И. Успенский старается между прочим об’яснить смысл и происхождение крестьянских постов и высказывает чисто — материалистическую гипотезу, что посты суть не что иное, как регулировка в религиозной лишь форме самых обыденных семейных, половых и т. д. отношений в жизни крестьянина, диктуемая чисто-хозяйственными интересами. По его наблюдениям обнаруживается, что сельскохозяйственная деятельность крестьянской трудовой семьи сильно страдает, если в горячий рабочий период женщина окажется в неработоспособном положении. Это обстоятельство требовало авторитетной регулировки — ее давала религия. Подобные регулировки мы найдем в любом древнем религиозном кодексе; всюду и везде в народных религиях, под видимостью божественного запрета, вмешательства бога в человеческие отношения, вы можете вскрыть экономическую, хозяйственную подоплеку, приспособление к хозяйственному быту, к кругу работ.
Соблюдает ли эти имеющие вид божьей воли заветы относительно тех или иных явлений жизни, тот же крестьянин, силами капитализма переброшенный в город, на завод или фабрику? По традиции, привычке, до известного предела, да. Но в новых производственных отношениях действительный, древний смысл старого учреждения, старого завета отпадает; остается пустая норма, поражающая своей как будто бессмыслицей, не выполняющая своего, когда-то полезного для хозяйства назначения, не регулирующая тех производственных интересов, кои когда-то призвана была регулировать, наоборот, затрудняющая, мешающая жизни в новых производственных условиях. Так, если проследить судьбу Успенского поста, нарушение которого деревенским попом так забавно в бесподобном по своему юмору рассказе изобразил Г. И-ч, и спросить, какое значение этот пост имеет для переехавшего в город и работающего на фабрике или заводе круглый год крестьянина, то мы должны будем сказать: никакого, кроме значения традиционного пережитка, ибо для капиталистического фабрично-заводского производства совершенно безразлично, когда жена рабочего находится в нетрудоспособном положении (если допустить, что гипотеза Г. И. правильна); и таких лишенных производственного, общественного смысла норм в каждой религии, по мере изменения способов производства и вытекающих из него производственных „отношений, накопляется огромное количество; с переломом же основных производственных отношений, в эпоху социальной революции, какую переживает теперь все русское общественное хозяйство, трудящиеся стоят перед настоятельной необходимостью быть вооруженными новой техникой, новыми знаниями, новым правильным взглядом на всю общественную машину. Прежние правила явно обнаруживают свою негодность; руководствуясь ими, нельзя решать новых задач технических и организационных.
Возьмите брак, форма и смысл ею зависит от форм собственности, т.-е. от производственных отношений. Как совершались, напр., браки во времена крепостного права? — Венчали 70-летн. крестьянку старуху и 15-летн. мальчика и т п. Это диктовалось хозяйственно-экономическими соображениями, интересами тягла, оброка и т. д. Что делала религия? Религия связывала, узаконила, утверждала, что это Господь сочетает сию парочку, что он приказывает им составлять хозяйственную единицу. Возьмите браки в нашем купечестве и вообще в капиталистических классах, где соображения в интересах капитала и наживы играли главную роль. Сравните эти браки с нашим пролетарским браком и с нашим пролетарским брачным нравом. Жизнь отбросила крепостное и капиталистическое брачное право прежде всего для пролетарских масс, где мужчина и женщина, лишенные собственности, меньше всего ставят свои отношения в зависимость от форм мелкой или крупной собственности. У нас люди знакомятся, нравятся друг другу, видят, что будут друг другу хорошие товарищи, и заключают свой союз.
В пролетарском брачном праве всякое принуждение и надобность в божественной или уголовной репрессии отпадает, становится бессмысленной. Коль скоро государство берет на себя обязанность воспитания детей, уничтожается, таким образом, последняя преграда для установления человеческих, чуждых торгашеских и грубо-материальных интересов, отношений, — последнее основание для элемента принудительности в сожительстве, принудительной брачной каторги. С проведением социализации земли и полного равноправия для женщины-крестьянки и в деревне оказываются на лицо основные условия для изменения брачных отношений и брачного права на новых основаниях, чуждых полицейского церковного принуждения, в каком нуждался мелкий хозяйчик, а равно и сама буржуазная несамостоятельная женщина-мать. Тоже самое происходит и со всею моралью, со всеми божественными правилами, усвоенными трудящимися в эпохи рабства, крепостничества, капитализма. Тоже самое можно сказать о всей христианской морали, которую священники стараются изобразить самой высокой, независимой якобы от житейских отношений. Говорят, что она высока, ибо что же может быть выше, как любить не только ближнего, но всех эксплоататоров и угнетателей. Высота эта при ближайшем рассмотрении оказывается очень и очень сомнительной, во-первых, потому, что мораль эта в конечном счете за несоблюдение ее на земле грозит всеми муками ада в вечности, а главное, если крестьянин или рабочий обнаруживает склонность не любить помещика или капиталиста, т.-е. не повиноваться установленным ими законам и не отдавать задаром свой прибавочный труд, то помимо будущих мук, такому крестьянину или рабочему ассигнован целый арсенал здешних, очень реальных мук. Таким образом, в сущности христианская мораль для труженика всегда сводится к основному правилу: люби, т.-е. будь смиренен и послушен эксплоататорам, ибо только такое твое поведение признается одобрительным, следовательно, моральным, и оно же является для тебя и единственно выгодным, ибо непокорство и бунт против эксплоататора все равно обеспечат тебе только лишние страдания, как на земле, так и в вечной жизни, где уже не полиция и суд, а сам Бог подтвердит справедливость земного твоего наказания посадкой тебя в вечную огненную ванну.
Таким образом, любовь (покорность) из под палки, возводимая в число высших христианских добродетелей, любовь, которая всегда имела в сущности значение, как указание на обязанности угнетенных классов по отношению к высшим, не обязательные для самих высших (им разрешалось довольно безнаказанно грешить против сей высокой морали и даже для них была обязательна обратная мораль, рекомендующая как можно сильнее лупить своих врагов, а также восстающих рабов), для трудящегося человечества, кроме покорности и рабства, никакого реального выхода не давала и не имела в виду давать. Идеалом христиански вымуштрованного раба является такой раб, который в самом своем рабстве видит заслугу перед верховным хозяином. Это великолепно выражено в христианском правиле: „рабы, повинуйтеся не токмо за страх, но и за совесть“. И хозяева-язычники в Риме и в Греции уже первых веков христианства ценили весьма дорого христиан-рабов. Если же взять всю историю христианской эпохи, то любовь в междуклассовой и в международной политике за любой период не играла никакой роли; самым ярким примером этого может быть т. наз. крестовые походы, снаряжавшиеся под предлогом архирелигиозным — ради освобождения гроба умершего бога. По существу это был сплошной мордобой и грабеж.
Для освобождающегося от старых производственных отношений рабочего и труженика — крестьянина христианская мораль, любовь из-под палки и ради избежания небесной палки, т.-е. огненной ванны, совершенно непригодна. Наша мораль и наша любовь основана начисто земном трудовом принципе, на солидарности всех трудящихся в борьбе их против всех эксплоататоров и в борьбе их с природой. Поэтому любовь наша активна, полна гнева и страсти, как всякая настоящая любовь. Мы впервые освободим человечество от эксплоататоров всех мастей, ибо впервые в истории человечество стоит перед самым осуществлением этой действительно высокой и по об’ективным данным разрешимой задачи. Изменившиеся в самом их корне производственные отношения настоятельно требуют перестройки всей жизни на основах новой морали, новой эстетики; мораль же, приспособленная к старым рабским отношениям, уже непригодна для организации общества, где вся власть принадлежит трудящимся; она уже отброшена, как старая ветошь, передовым отрядом трудящихся, указующим пути борьбы и новой организации общества, обладающим уже новой психологией, которую должны усвоить все слои трудящихся классов в ходе борьбы за новый мир.
Поэтому ошибаются те, кто думает совместить коммунизм с христианством, как определенной системой, определенной программой. Этого сделать теперь нельзя без уничтожения самого существенного смысла того или другого. Достаточно задать себе один вопрос: может ли христианская мораль, как она дана историей, быть путеводной звездой для современных трудящихся классов в эпоху диктатуры пролетариата, в эпоху самой решительной борьбы их с эксплоататорами всего мира?
Достаточно поставить этот вопрос, чтобы решить его отрицательно. Это все равно, что спросить охотника на медведей, чем он должен руководствоваться в охоте на зверя, правилами охоты или священным хозяйственным изречением, „блажен, иже и скоты милует“[1].
Конечно, процесс разочарования в старой своей науке религии идет параллельно с фактической возможностью для крестьянина усвоять и применять новую науку, новую технику. Поэтому, одна из главнейших задач Советской власти — как можно скорее и шире помочь крестьянину овладеть ими. Работа эта совершается не так-то быстро, хотя крестьянство со своей стороны и горит жаждой знаний. Разруха, блокада, непрерываемый натиск империализма делает крайне трудным осуществление этой задачи, но все же и в крестьянском обиходе, а следовательно, и в крестьянской голове, все новые и новые области его труда и распределения выпадают из-под команды божественного произвола, т.-е. из под действия первобытной техники, индивидуальной беспомощности перед эксплоатацией и товарно-капиталистических отношений.
Таким образом, происходит отмирание религиозности крестьянина с двух концов: со стороны религиозной технической магии и со стороны религиозного понимания или, лучше сказать, непонимания законов общественного производства и обмена. Самыми главными орудиями. подрывающими старое религиозное миропонимание, являются, следовательно, научно-техническое инструктирование земледельца, сельскохозяйственные школы, школы грамоты, книги, газеты, показательные хозяйства, производительные и потребительные коммуны, словом, все то, что в жизни, на практике дает крестьянину оценить преимущества новой пролетарской культуры, дает возможность заменить старые, несовершенные индивидуальные приемы борьбы с природой и с себе подобными новыми научно-техническими приемами общественной, сознательно организованной борьбы с природой и с эксплоататорами всего мира.
Конечно, все старое общество, все его угнетательские классы или их приспешники, жившие от их стола, кровно заинтересованы в сохранении мозгов крестьянских в их прежнем рабском и темном состоянии, ибо, утратив государственную власть над трудящимися, благодаря пролетарской диктатуре, правящие классы старого общества тем более заинтересованы в проведении своего влияния на массы посредством старого авторитета религии, в течение тысячелетий владевшего миропониманием крестьянина.
Вам известно, что 100 тысяч священников-чиновников были приставлены к русскому народу правящими классами и обязаны были действовать, как дисциплинированная армия, во главе со своими генералами-архиереями, по определенной правительственной указке. Они имели задачей пропагандировать труженикам идею их вечного порабощения и смирения, поощрять их суеверия, гипнотизировать их всевозможными техническими, магическими приемами, мощами, иконами, сказками о чудесах, недопускать в деревне распространения научных идей и т. д.
Мы разбили и уничтожили в октябре всю старую государственную машину, ибо знали из опыта коммуны, что пролетариат не может взять к себе на службу старую государственную машину. Мы знаем, что необходимо построить свою государственную машину. Мы уничтожили старую армию, старые суды, школы, административные и друг, учреждения и создали и создаем свои, новые. Это процесс трудный, мы учимся управлять всем общественным хозяйством, делаем ошибки, исправляем их. Однако оказывается, что, сломав всю старую машину классового угнетения тружеников, всю эту помещичью жандармерию и т. д., мы церковь, которая составляет часть этой старой государственной эксплоататорской машины, не уничтожили. Мы лишь лишили ее государственного содержания, огромных земельных, денежных и т. д. фондов, отделили ее от своего государства, лишили ее государственной власти. Но все же этот обломов старой государственной помещичье-капиталистической машины сохранился, существуют эти десятки тысяч священников, монахов, митрополитов, архиереев. Почему же с такой незаслуженной ею осторожностью отнеслась Советская власть в этому обломку старой машины? Потому, что, как мы видели, это машина двойного действия. С одной стороны, ее действие опирается на технически отсталый процесс производства в крестьянском хозяйстве, где сильно еще представление о вмешательстве через ее посредство всемогущих сверх’естественных сил, с другой стороны, духовенство, опираясь на божественный авторитет, воспитывает народ в определенном направлении, гипнотизирует его для руководства им в политических государственных видах эксплоататорских классов. Поскольку вера во вмешательство божества в житейские отношения имеется налицо, поскольку она у крестьянина искренна, постольку простым запретом, репрессией такая вера устранена из головы крестьянина быть не может, — и запретить декретом служение молебнов о дождике было бы смешно и глупо. Если человек верит, напр., в черта, а я прикажу ему не верить, то все равно он будет трястись в темной комнате.
Мы должны считаться с фактом наличности у нашего союзника, и брата крестьянина — труженика искренних убеждений, предрассудков, коих он, к сожалению, еще не смог изжить, с которыми он в силу известных нам причин не успел покончить, мы, конечно, должны помочь ему с ними покончить, но об’явить ему войну за то, что он темен и неучен, за то, что он был воспитан в этих предрассудках, рвать на этом основании союз наш с ним — было бы не только бесполезно, но и вредно. Это значит лишь вооружить этого искреннего человека против нас и наших идей, ибо религиозный фанатизм как и национальный, это — самые опасные виды фанатизма. Посмотрите, чем орудует на Украине и в других странах Антанта? Национализмом. Конечно, не малороссийский язык и не малорусская национальность дорога международным бандитам. Национализм, шовинизм, это буржуазные предрассудки, которыми ловко пользуются крупные капиталистические разбойники в Галиции, в Польше и всюду. Конечно, национальное чувство для классового государства когда-то было полезно в борьбе его с другими такими же государствами, но теперь в эпоху пролетарской, мировой революции, борьбы трудящихся всех наций против капиталистов всех наций, раздувание к эксплоатация национального самолюбия служит лишь орудием в руках угнетателей для раскалывания рядов одураченных трудящихся, для сталкивания их лбами. То же почти можно сказать и о религиозных предрассудках, они еще играют роль в психологии масс, ибо у них они искренни и бороться с ними насилием или просто угнетением нельзя и отменить их декретом бесполезно. Такова наша позиция по отношению в искренней крестьянской религии.
Совершенно иначе дело обстоит относительно религиозной политики угнетательских классов, которые стремятся использовать наличность религиозности у трудящихся для увековечения своей эксплоатации, своего господства, для дальнейшего затемнения сознания масс или для возвращения своего над ними политического и экономического господства.
Вот в этой то области Советская власть и обязана всю бывшую духовную армию самодержавия и капитала, как орган угнетения и классового руководства массами трудящегося народа, обезвредить, отнять у нее всю ту материальную и организационную мощь, которую придавало ей угнетательское государство. Этому несомненно сочувствуют сами верующие, если они искренни. Ни один искренний человек из трудящихся не станет отстаивать за священниками и монахами нрава владеть огромными земельными пространствами, угодьями, поместьями, лавками и лобазами, права распоряжаться производительными процессами, общественными работами, фондами социального обеспечения, преподаванием наук, воспитанием юношества цензурой книг и нравов, словом, всеми теми огромного значения сторонами общественного устройства, какими им поручено было заниматься правящими классами старого классового общества. Из векового опыта всякий труженик знает, что поп, ксендз, раввин, мулла всегда на стороне богатых, всегда пользуются своим влиянием для укрепления власти эксплоататоров и чем большими богатствами и общественными функциями они обладают, тем их влияние прочнее.
Возьмем для примера школьную преподавательскую деятельность, которая в русской деревне всецело была в руках или под надзором попов, и об отнятии которой из этих рук так жалуются все буржуа и спекулянты в городах, а кулаки и старушки в деревнях. Обыкновенно они говорят: как можно не учить детей закону божию? Но для чего ребенку, когда ум его так нежен и впечатлителен, внушать совершенно неверные понятия о мире, о человеческой истории и т. д. — этого они, эти негодующие люди, об’яснить разумно не смогут. Если внушать ребенку, что земля стоит на 3-х китах, или что бог смастерил весь мир в 6 дней, затем расплодил людей, а потом убедившись, что они вышли у него никуда не годными, стал топить их, как котят, и для этого открыл имеющиеся, якобы, в небе шлюзы, то какой толк, какая польза от всех этих старых преданий? Поскольку эти старые предания и об’яснения мира — достояние науки — истории, конечно, они имеют свою историческую ценность, как предмет научного исследования, как этапы в истории человеческой мысли, и в свое время сын крестьянина и рабочего может с пользой для себя с ними ознакомиться. Но когда в школе мы будем в одной комнате внушать ребятам самым серьезным образом, что земля стоит на трех китах ила что-нибудь в этом роде, а в другой он будет получать сведения из космографии или геологии, то кроме сумбура в его голове ничего не получится. Это значит внушать заведомые сумбуры, разбивать ум ребенка на две части, приучать его к нелогическому мышлению.
Что касается морали, которую якобы приносит т. н. закон божии детям, то мораль Ветхого и Нового завета нашим пролетарским и крестьянским детям совершенно непригодна. Мы уже видели, что мораль эта эксплоататорская и грабительская, как в книгах Моисея, или рабская, как в евангелиях, и современная пролетарская мораль гораздо выше христианской точно также, как пролетарский производительный коммунизм выше христианского потребительного коммунизма нищих и рабов.
Вам, конечно, известно, что христианство, как учение, как организация, появилось в эпоху величайшего кризиса, который переживал тогдашний цивилизованный мир, заключенный в пределах римской империи. Мир этот стонал под пятой римского империализма, во само римское государство внутренне уже разлагалось. Крепкое крестьянство, составляющее когда-то мощь римской республики, было большею частью перебито в бесконечных войнах, разорено и заменено в войсках наемниками, а в огромных поместьях, заменивших мелкие земельные участки, -рабами и колонами. В городах сосредоточивался тогдашний пролетариат, (так назывались люди, не имевшие уже ни кола, ни двора, потерявшие определенную экономическую устойчивость, выброшенные из своего класса, деклассированные) жившие, как птицы небесные, подачками правящих и грабящих весь мир верхушек общества, продавая за эти подачки и даровые спектакли свое право гражданства. В отличие от современного промышленного пролетариата, кормящего своими трудами все правящие классы, этот пролетариат кормился за счет богачей и диктаторов, в свою очередь грабивших Италию и все подвластные Риму колонии. Порабощенные национальности этих колонии стонали под игом римского империализма, восставали против этого ига, заливались кровью при усмирении их римскими легионами. В восточном углу римских колоний особенно героически восставал и беспощадно зверски усмирялся небольшой, но энергичный, полный воспоминаний о своем былом величии и своей исторической миссии народ иудейский. Здесь, среди иудейского пролетариата, была первоначально формулирована, а затем получила распространение мысль о невозможности дальнейшего существования тогдашнего римского государства, и о пришествии мессии, как царя или бога, который сможет покончить с этими порядками и осуществить социальный переворот.
Суть первоначального евангельского учения, если очистить его от позднейших компромиссных наслоений, несомненно сводится к страстному, в религиозную форму выливавшемуся ожиданию со стороны страдающих, угнетенных иудейских бедняков социального переворота, т.-е. установления такого царства, где бедняки и нищие будут наслаждаться за столом Мессии, а все богатые пойдут на вечные муки, в ад. В первоначальном учении христиан несомненно различались люди огульно, по классам. В ад пойдут вообще все богатые, (как видите мораль не особенно человеколюбивая) и будут там вечно жариться, а бедняки будут любоваться их мучениями. Легче верблюду пройти через игольное ухо, чем богатому в царство небесное. Блаженство примут только нищие, голодные. Уж потом, конечно, прибавили в евангелиях: блаженны нищие духом, алчущие правды. Вот в каком воде ожидался этот переворот. За неимением тогда реальных условий для устройства блаженной жизни силами самих отчаявшихся бедняков и, принимая во внимание их искреннюю, по тогдашним временам совершенно естественную веру в божественную силу грядущего человека-бога, бедняки питали уверенность, что богу ничего не стоит победить с помощью ангельских легионов всех врагов и разрешить вообще все затруднения, ибо для бога никаких затруднений, в том числе и продовольственных, по тогдашним понятиям, быть не могло (накормил же он 5.000 человек 5-ю хлебами[2].
Вера в скорое окончание этого мира и пришествие новых порядков, повторяю, вера искренняя, а не так себе, на всякий случай, как у современных якобы сторонников христианского учения, об’ясняла совершенно естественно и экономическое учение христианства, его потребительский коммунизм. Другого, нашего производительного коммунизма, как классовой программы, как выхода из-под невозможного гнета и разрухи, тогда, понятно, еще появиться не могло. Поэтому в ожидании скорого переворота („не пройдет род сей, как он наступит“) необходимо, во-первых, освободиться от богатства, если у кого оно есть, чтобы получить право на вход в царство, а во- вторых, потреблять пока все, что имеется на лицо, сообща. Вопрос о производстве совершенно отпадал, как это видно даже и из написанных гораздо позже, принятых церковью евангелий. Так зародилось первоначальное христианское учение и христианская организация, которая первоначально имела две главных задачи: пропаганду идеи скорого переворота и распределение имеющихся средств пропитания и взаимную помощь членов общины в ожидании блаженного царствия.
В ряде веков, когда небесный барин, который должен бы рассудить богатых с бедными, все же не ехал, а кризис тогдашнего общества постепенно терял свою остроту благодаря многим причинам, главным образом, потому что на эту мировую арену появились новые, свежие, крепкие нации, германцы, готы, славяне и т. д.[3], появилась новая феодальная организация со свежими силами, начавшая новую хозяйственную эпоху, впитавшая в себя всё пригодные для себя элементы римской культуры и оказавшаяся жизнеспособной[4]. Вместе с другими наследиями римской культуры впитала в себя (рецепировала) она и видоизмененное в духе Павла христианство, взяв от него не столько учение о немедленном перевороте в пользу нищих и рабов, сколько его сильную епископскую организацию, с помощью и входя в соглашение с которой, новым властителям можно было овладевать целыми кусками разлагающейся римской владычицы, достигать нужных политических и династических результатов, управлять массами в оккупируемых областях, смягчать классовые противоречия системой христианского „социального обеспечения“, организовывать и обрабатывать с помощью этой просвещенной сравнительно с варварами епископальной организации и ее удобного для правящих учения свои собственные трудящиеся классы в духе покорности и смирения, ассимилируя, амальгамируя национальные религиозные верования с учением христианским в духе Шейдемана христианства, апост. Павла. Церковная христианская организация превратилась мало-по-малу в часть феодального механизма, и епископ стал духовным феодалом, необходимым звеном феодальной системы.
По существу, то же произошло и в России, заимствовавшей церковную организацию и вместе с ней нужные ее правящим классам элементы западной культуры и искусство управления из Византии. То христианство, которое мы получили из Византии, было уже учением переработанным и приспособленным в течение 7 веков для надобностей правящих классов. Учение о социальном перевороте, о приезде небесного барина там сведено уже на третьестепенный план, и приезд этот отодвинут в такое далекое будущее, что богач и эксплоататор не рисковал уже быть застигнутым врасплох этим приездом, и церковь за хороший вклад в монастырь землями или рабами всегда гарантировала богачу избавление от огненной ванны. Но в эпохи кризисов, огромных общественных катастроф, стихийных бедствий в течение всех средних веков и даже в новейшее время, и не только среди самых темных масс, старая основа христианского учения, ожидание переворота в пользу бедных, сказывалась; при одних обстоятельствах она сказывалась в попытках восстания с библией в руках, при других обстоятельствах люди прорицали близкую кончину мира, заказывали себе саваны, раздавали имение нищим. Вот почему также князья и бояре русские, насладившись вволю всеми утехами жизни, частенько перед смертью все свое имение отдавали в монастыри и церкви по завещанию или уходили под старость в монастыри, вкладывая все имение в его кассу, имея в виду поднадуть небесного судью и явиться перед ним в роли нищих, так что в один прекрасный день по подсчету одного русского паря ⅔ всей земли в России вместе с крестьянами оказалась в собственности у церкви. Нищие же и юродивые и у нас на Руси имели бесплатный вход в блаженное царство.
Кому же нужно и полезно это учение? Нужно ли оно теперь рабочему, пролетарию, стремящемуся сбросить цепи рабства и имеющему все данные выйти из современного мирового кризиса господином положения, коллективным хозяином своего земного, трудового, а не нищенского, рабского, загробного царства?! Нет, конечно. Кому полезно, чтобы, рабочий и крестьянин серьезно держался этого рабского учения, этой нищенской, эгоистической, в сущности, морали? Конечно, старым властителям мира.
Вот почему Советское законодательство, не препятствуя, с одной стороны, русским гражданам, не изжившим еще старого миропонимания, исполнять свои магические обряды с помощью услуг специалистов, коль скоро эти граждане еще искренне верят, что это имеет какое-либо значение в их личной жизни, борется с этим миропониманием просвещением и распространением технических знаний, организованностью коллективного труда, а не репрессиями, и считает, что эти функции служителей культа запрещать не только бесполезно, но и вредно. И в этом смысле только постольку мы признаем, что религия есть частное дело, поскольку можно признавать, что право на невежество есть частное дело[5]. Но там, где религиозная, то-есть церковная организация бывшего самодержавного помещичьего государства намерена выполнять свои старые самодержавные или капиталистические общественные функции, т.-е. под религиозным предлогом руководить экономической и политической жизнью масс, заведовать теми или иными не религиозными по существу учреждениями, как, например, благотворительными, накоплять богатства, имея задачей бороться с рабоче-крестьянским строительством, мы говорим: стой! Здесь кончается частное дело и начинается классовая эксплоатация старого религиозного чувства, тут дело идет уже не об удовлетворении религиозными специалистами религиозной потребности, по желанию отдельных граждан, напротив, тут по требованию религиозной организации граждане побуждаются так или иначе содействовать совсем не религиозным задачам бывших правящих классов. Поэтому все общественные нерелигиозные функции религиозных групп и организаций мы отметаем. Поэтому-то в нашем Советском рабочем государстве гражданин, связанный искренне и серьезно предписаниями какого-либо религиозного коллектива, организации, церкви, и следовательно посвятивший себя осуществлению задач этой организации, каковым является, или, по крайней мере, предполагается, всякий служитель культа, всякий, принесший формальные обеты или присяги на безотговорочное повиновение своей церковной иерархии, а мы не знаем в мире ни одной церкви, ни одного официального; сколько-нибудь оформленного культа, служители коего в общем и целом не были бы по существу сторонниками капиталистического, рабского или феодального строя, — не может быть равноправным гражданином нашего государства, особенно в эпоху величавшей напряженнейшей борьбы рабочих со всяким рабством, какую бы историческую форму оно ни имело и авторитетом какого бы божества оно ни прикрывалось.
Кого должен слушаться, напр., член католической иерархии в самых важнейших вопросах общественной и личной жизни? А наши священники и монахи? Конечно, своего римского папы, между прочим, об’явившего нам крестовый поход, и патриарха Тихона, проклинавшего работе — крестьянскую власть. Могут ли они и им подданные чиновники обижаться на то, что их нельзя причислить к политически равноправным гражданам советского строя? Мы уверены, что всякий толковый и искренний человек скажет: — конечно, нельзя. Сам Тихон это признал, когда написал в своем последнем воззвании, вышедшем после разгрома Деникина, в том смысле, что надо, делать нечего, подчиняться и Советской власти, но только тогда, когда это не нарушает предписаний церковного начальства. Относительно царевой власти, этого православная церковь не имела надобности оговаривать, ибо Николай Кровавый был в то же время главным начальником всей православной церкви, и угнетательские интересы и правящих классов и церкви, как их органа, были по существу одинаковы[6].
Точно так же решается в нашем законодательстве вопрос и о праве религиозных организаций накоплять богатства, иметь собственность, заниматься промышленной, общественной деятельностью, — словом, иметь права юридического лица. Это ясно из предыдущего, ибо обладание экономической силой, земельными и иными фондами, общественными функциями непременно дает возможность церковным организациям усилить свое влияние на те или иные слои трудящихся, дает в руки реакционных классов возможность проводить свою политику под религиозным флагом, ибо исторически между церковью и б. правящими классами существует глубокая идейная и материальная связь.
Поэтому всюду, где религиозность масс может быть использована во вред Советскому строительству, — а это бывает именно чаще всего там, где старые классы стараются организованно свои материальные в сущности интересы прикрыть якобы небесными, — Советская власть ставит предел такой свободе веры. Вот вам любопытный пример.
Из Вятской губернии от одного религиозного язычника мы получили жалобу на продовольственные наши органы, взявшие у этого язычника лошадь. Оказывается, что лошадь эта была им посвящена богу и должна быть зарезана и с’едена в честь этого божества. Религиозный язычник пишет: „нарушен декрет о свободе религии, бог не получил лошади“ (и скушать ее в честь бога верующим или жрецам тоже не пришлось).
Вы смеетесь, а между тем каждый день поступают прошения и не от язычников, а от христиан разных оттенков с просьбами оставить в неприкосновенности капиталы, земли, имения, особняки, процентные бумаги и т. д., и т. п., как пожертвованные христианскому богу. Ясно, что наша продовольственная политика, наша земельная политика, словом, все наше социальное строительство не может мириться с таким толкованием и применением свободы религии. Мы говорим: „веруй в кого угодно, но ни под каким предлогом, в том числе под предлогом веры твоей ты не можешь нарушать для своей выгоды наши советские трудовые законы“, и приходится огорчать отказом, быть может, искреннего язычника, лошадь которого возит теперь сухари для нашей Красной Армии вместо того, чтобы удостоиться чести, избежав разверстай, попасть во славу божию в религиозные желудки.
Или возьмите монастыри, эти старинные феодальные поместья наших церковников; они, конечно, тоже, можно сказать, всегда числились за богом со всеми их богатствами, коровами, угодьями, рыбными ловлями, лавками, лабазами, промыслами и т. д., и т. л. И все же их необходимо всюду национализировать, не разрушая, конечно, их оборудованных хозяйств.
Монастыри необходимо передать в руки трудящихся; в число этих трудящихся, конечно, могут быть допускаемы, как полноправные члены артели или коммуны, все трудовые элементы бывших монастырей, за исключением монашествующих, которые, конечно, не могут принимать наших Советских уставов и законов, так как подчинены своим особым уставам и законам. Поэтому, если они стары и нетрудоспособны, их нужно переводить на социальное обеспечение, в крайнем случае, если это пока невозможно, оставлять их в положении призреваемых, зависящих от трудовых элементов коммуны, и ни в коем случае этих бывших монастырских помещиков, игуменов, архимандритов, не следует оставлять в роли старших, управляющих, в роли старых господ положения. Другой важный вывод заключается в том, что коммуна—артель и т. д., как таковая, не может об’являть себя религиозной организацией, этим самым она выбывает из числа граждански-равноправных Советских организаций, так как преследует свои особые религиозные, а не экономические цели и становится в подчинение не советскому законодательству и строительству, а своим религиозным центрам, т.-е. сторонникам старого строя.
Отдельные члены коммуны могут веровать, конечно, как им угодно и, как верующие, могут ходить в свои молитвенные дома, церкви, все вместе или порознь, в одну церковь или в разные, но сам коллектив, как экономическая и политическая ячейка в общем трудовом и политическом организме Советского государства, не может, как целое, действовать, ставя себе цели религиозные, т.-е. чуждые освобождению рабочего класса от всякого рабства, отделять себя от Советского государства исключительными своими церковными законами, использовать средства производства, даваемые ему Советской Республикой, на поддержку прямую или косвенную, бессознательную, организации враждебной Советской власти, какой является всякая церковь — словом, ставить ячейку общественно трудового нашего организма в зависимость от директив несоветской организации.
В этом направлении разработаны циркуляры Наркомземом вместе с Комиссариатом Социального Обеспечения в Юстиции, а также примерные уставы производительных коммун.
По возможности кратко я постарался выяснить вам, товарищи, нашу позицию в религиозном вопросе, и в каком смысле нам необходимо считаться с исторически данными условиями крестьянского бытия, с его отсталыми способами труда и мышления, его мелкобуржуазным товарооборотом и с теми предрассудками, которые еще на этой почве держатся. Наша общая работа заключается в том, чтобы они как можно скорее были изжиты путем пропаганды, агитации, школы, высшими техническими приемами труда, показательными хозяйствами, живыми практическими примерами, присоединением крестьянства к сознательному строительству всего нашего общественного хозяйства, а с другой стороны, наша задача, наша обязанность состоит в разрушении старых остатков бюрократической церковной армии какими являются церковные организации, в лишении их материальных орудий их экономического и политического влияния на массы.
Это влияние всегда является в сущности влиянием старых хозяев жизни, преследующих свои эксплоататорские и контр-революционные цели.
Примечания
- ↑ Относительно укрощенных зверей, т.-е. одомашненных животных его правило соблюдается и советскою властью!
- ↑ Легковерно тогдашних масс, особенно городских, утративших связь с процессом труда среди природы, в несколько раз превосходило легковерие современных темных людей.
- ↑ Которых римляне и греки называли варварами.
- ↑ Само христианство, давая приспособленную к данным условиям психологию масс, способствовало, было одним из вторичных факторов изжития кризиса.
- ↑ Я уверен, что меньшевики и с.-ры с пеной у рта будут защищать от посягательств Советской власти это право, как одно из „неот’емлемых“ прав человека и гражданина.
- ↑ Основн. закона т. 1, Рос. империи.
Примечания редакторов Викитеки
- ↑
- Красиков П. А. Крестьянство и религия : [Доклад по религиозному вопросу на Всерос. съезде коммун и артелей 5-го дек. 1919 г.]. — М.: Нар. ком. юст., 1920. — 16 с. с. — (Антирелигиозная библиотека журнала «Революция и церковь» Вып. 4).
- Красиков П. А. Крестьянство и религия // На церковном фронте. (1918—1923). — Москва: Юрид. изд-во Наркомюста, 1923. — С. 82—113.
- Пётр Ананьевич Красиков. Крестьянство и религия // Избранные атеистические произведения. — Москва: Мысль, 1970. — С. 58—88.
- Крестьянство и религия : [в сокращении] // Деятели Октября о религии и церкви (Статьи. Речи. Беседы. Воспоминания) / М.М. Персиц. Примечания и аннотированный указатель авторских имен К.Б. Суриковой — Москва: «Мысль». Главная редакция социально-экономической литературы. Академия общественных наук при ЦК КПСС. Институт научного атеизма, 1968. — С. 75—103. — (Научно-атеистическая библиотека).