Король Генрихъ IV.
Генрихъ, принцъ уэльсскій, Джонъ, принцъ Ланкастрскій, его сыновья
Графъ Уэстморлендъ, Сэръ Уольтэръ Блонтъ, друзья короля.
Томасъ Пэрси, графъ Уорстэръ.
Генрихъ Пэрси, графъ Норсомберлендъ.
Генри Пэрси, по прозвищу «Горячій», его сынъ.
Эдмондъ Мортимеръ, графъ Марчь.
Скрупъ, архіепископъ Іоркскій.
Арчибольдъ, графъ Доуглесъ.
Оуэнъ Глендауръ.
Сэръ Ричардъ Вернонъ.
Сэръ Джонъ Фольстэфъ.
Сэръ Микаэль, другъ архіепископа Іоркскаго.
Пойнцъ.
Гэдсхиль.
Пето.
Бардольфъ.
Леди Пэрси, жена «Горячаго» и сестра Мортимера.
Леди Мортимеръ, дочь Глендаура и жена Мортимера.
Мистрисъ Куикли, хозяйка харчевни въ Истчипѣ.
Лорды, воины, шерифъ, погребщикъ, поднощики, два извощика, слуга на постояломъ дворѣ, проѣзжіе и придворные.
ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.
правитьСЦЕНА I.
правитьКороль Генрихъ. Какъ мы ни утомлены, какъ ни блѣдны отъ заботъ, но все таки находимъ, что запуганному міру пора встрепенуться и, отдышавшись, снова разразиться громкими воинственными возгласами, но на этотъ разъ уже на берегахъ далекихъ. Вѣчно жаждущей почвѣ нашей страны не придется пачкать губы кровью своихъ дѣтей; война не будетъ вооруженными копытами взрывать поля родины и бороздить ихъ рвами и канавами; не будетъ она также во время воинственныхъ походовъ топтать цвѣты на этихъ поляхъ. Противники, всѣ одного свойства, одного строенія, такъ еще недавно враждебно сталкивавшіеся среди братоубійственныхъ стычекъ и на междоусобныхъ бойняхъ, словно метеоры на помутившемся небѣ, пойдутъ теперь стройными рядами по одному и тому-же направленію и болѣе не станутъ враждовать съ знакомыми, родными и ближними. Клинокъ войны болѣе не станетъ наносить ранъ хозяину, словно ножъ, плохо вложенный въ ножны. Итакъ, друзья, мы, въ силу обѣщанія, намѣрены собрать изъ англичанъ войско и подъ охраною благословеннаго креста вести его къ гробницѣ Спасителя. Христова эта рать будетъ состоять изъ людей, чьи руки для того и создались въ утробѣ матери, чтобы прогнать невѣрныхъ съ священной земли, къ которой прикасались благословенныя стопы Того, Кто четырнадцать вѣковъ тому назадъ, ради нашего спасенія былъ пригвожденъ къ кресту. Это намѣреніе созрѣвало въ насъ цѣлыхъ двѣнадцать мѣсяцевъ, поэтому было-бы безполезно говорить вамъ, что мы приведемъ его въ исполненіе. Не для того собрались мы теперь. Скажи мнѣ только, любезный мой кузэнъ Уэстморлендъ, къ какому рѣшенію пришелъ вчера вечеромъ совѣтъ, чтобы ускорить это дорогое нашему сердцу предпріятіе?
Уэстморлендъ. Вопросъ о томъ, государь, какъ-бы ускорить походъ, обсуждался очень горячо и многія статьи издержекъ утверждены, какъ вдругъ, ужь поздно вечеромъ прибылъ гонецъ изъ Уэльса, привезшій недобрыя вѣсти. Самая худшая изъ нихъ та, что благородный Мортимеръ, ведшій гирфордширское войско противъ непокорнаго Глендаура, попался въ свирѣпыя руки дикаго уэльсца. Цѣлая тысяча человѣкъ, шедшихъ за Мортимеромъ, перерѣзана, какъ на бойнѣ. Трупы убитыхъ подвергались со стороны уэльсскихъ женщинъ такому скотскому поруганію, такимъ безстыднымъ увѣчьямъ, что нельзя, не краснѣя, не только разсказывать объ этомъ, но даже и упоминать.
Король Генрихъ. Какъ мнѣ кажется, извѣстіе о распрѣ между Мортимеромъ и Глендауромъ помѣшало совѣту продолжать заниматься нашими сборами въ Святую землю?
Уэстморлендъ. Нѣтъ, свѣтлѣйшій государь, не одно это, но и другія полученныя въ тоже время, не менѣе тревожныя и неутѣшительныя свѣдѣнія. Вотъ, что разсказываютъ: въ день Воздвиженія святаго креста, между блестящимъ Генри Пэрси, прозваннымъ «Горячимъ», и неустрашимымъ, вѣчно доблестнымъ шотландцемъ Арчибольдом, произошло подъ Гольмедономъ сраженіе, и обоимъ противникамъ пришлось, вѣроятно, пережить нѣсколько тяжелыхъ часовъ, во время которыхъ кровь лилась рѣкою. Судя по силѣ перестрѣлки и по другимъ признакамъ, бой завязался горячій, но чѣмъ онъ окончился, гонецъ не знаетъ, такъ какъ, вскочилъ на коня и ускакалъ въ самый разгаръ сраженія.
Король Генрихъ. Объ исходѣ этого боя можетъ вамъ разсказать нашъ дорогой и истинно рачительный другъ, сэръ Уольтэръ Блонтъ, только-что соскочившій съ коня и сохранившій на платьѣ слѣды каждой почвы, по которой ему приходилось ѣхать отъ Гольмедона до настоящаго нашего мѣстопребыванія. Онъ привезъ намъ самыя утѣшительныя, самыя отрадныя извѣстія. Графъ Доуглесъ разбитъ. Сэръ Уольтэръ видѣлъ, что на Гольмедонской равнинѣ, обливаясь собственною кровью, легло десять тысячъ храбрыхъ шотландцевъ и двадцать два рыцаря. «Горячій» взялъ въ плѣнъ сына разбитаго Доуглеса, Мордэка, графа файфскаго, а затѣмъ еще графовъ Атоля, Моррэ, Энгоса Ментэйфа. Развѣ это не доблестная добыча и не блестящая побѣда? Какъ ты находишь, кузенъ?
Уэстморлендъ. Нахожу, что даже принцъ могъ бы гордиться такою побѣдой.
Король Генрихъ. Вотъ ты меня и опечалилъ. Завидовать грѣхъ, а ты заставляешь меня завидовать, что у лорда Норсомберленда такой доблестный сынъ, сынъ, имя котораго на языкѣ у всѣхъ. Онъ — самое стройное деревцо въ родномъ саду, любимецъ гордой славы, суровый образецъ строгой чести. А между тѣмъ, я, слушая похвалы этому юношѣ, вынужденъ смотрѣть на распутство и на позоръ, пятнающіе чело моего молодого Генриха. О, если бы можно было доказать, что какая-нибудь волшебница, совершающая по ночамъ свои дѣянія, подмѣнила въ колыбели обоихъ малютокъ и вотъ сына Норсомберленда назвали Пэрси, а моему дали имя Плантаджэнета. Тогда его Герри былъ бы моимъ, а мой Герри — его сыномъ. Не стану, однако, думать объ этомъ. Что скажете вы, кузенъ, о высокомѣріи этого Пэрси? Всѣхъ плѣнниковъ, которыхъ ему удалось захватить въ сраженіи, онъ оставляетъ за собою, а мнѣ велитъ сказать, что я долженъ удовольствоваться однимъ Мордэкомъ, графомъ файфскимъ.
Уэстморлендъ. Навѣрное, онъ поступилъ такъ по наущенію своего дяди. Да, это дѣло Уорстэра, всегда и во всѣхъ отношеніяхъ выказывающаго вамъ свое недоброжелательство. Онъ заставляетъ племянника хорохориться и гордо поднимать свой юный хохолъ противъ своего монарха.
Король Генрихъ. Какъ бы то ни было, но я уже послалъ за нимъ и требую его къ отвѣту; поэтому намъ придется отложить на время наши священные сборы въ Іерусалимъ. Кузенъ, въ среду, на слѣдующей недѣлѣ, мы соберемъ совѣтъ въ Уиндзорѣ. Оповѣстите объ этомъ лордовъ, но сами возвращайтесь къ намъ скорѣе. Намъ будетъ необходимо и высказать, и сдѣлать многое, чему теперь мѣшаеть раздраженіе.
Уэстморлендъ. Все будетъ исполнено, государь (уходятъ).
СЦЕНА II.
правитьФольстэфъ, Ну, Галь, будь другомъ, скажи, который теперь часъ?
Принцъ Генрихъ. У тебя отъ стараго хереса, отъ спанья на лавкахъ послѣ обѣда и отъ привычки разстегивать послѣ ужина платье до того ожирѣлъ разсудокъ, что ты даже не въ силахъ спросить о томъ, что тебѣ дѣйствительно хотѣлось бы знать. Какое тебѣ дѣло до того, который теперь часъ? Вотъ если бы вдругъ оказалось, что часы — кружки съ хересомъ, минуты — каплуны, маятники — длинные языки сводень, циферблаты — вывѣски непотребныхъ домовъ, а само благотворное солнце — красивая и горячая дѣвчонка въ тафтяномъ платьѣ огненнаго цвѣта, тогда мнѣ стало бы понятно, куда ведетъ теперешній безцѣльный твой вопросъ.
Фольстэфъ. Ты, Галь, въ самомъ дѣлѣ начинаешь понимать меня. Дѣйствительно, намъ, охотникамъ за чужими кошельками, указателями времени гораздо чаще служатъ мѣсяцъ или семь звѣздъ медвѣдицы, чѣмъ бѣлокурый Фебъ — «сей странствующій рыцарь». Вотъ, милый шутникъ, я и прошу тебя заранѣе: — когда войдешь на престолъ… да хранитъ Господь твою милость!… то-есть, надо-бы по настоящему сказать: «твое величество», но я говорю «милость» потому, что свыше ты ея никогда не дождешься.
Принцъ Генрихъ. Какъ, никогда?
Фольстэфъ. Да такъ!… Честное слово, не дождешься, даже и настолько, чтобы она могла служить прологомъ къ закускѣ, состоящей изъ яйца и масла.
Принцъ Генрихъ. Хорошо… Что-жъ потомъ?… Говори, да только, пожалуйста, скорѣе къ дѣлу.
Фольстэфъ. Итакъ, милый забавникъ, когда будешь королемъ, не вели, чтобы насъ, почетныхъ тѣлохранителей ночи, ругали похитителями чужой собственности. Пусть насъ зовутъ стражею Діаны, рыцарями мрака, любимцами мѣсяца, пусть говорятъ, что мы поступаемъ, какъ слѣдуетъ порядочнымъ людямъ, и это будетъ справедливо, потому что поступками нашими, какъ и моремъ, правитъ цѣломудренная властительница наша — луна, подъ прикрытіемъ которой мы и грабимъ.
Принцъ Генрихъ. Я съ тобой совершенно согласенъ. Наше благоденствіе, какъ и благоденствіе всѣхъ тѣхъ, кто, какъ мы съ тобой, состоитъ въ подданствѣ у луны, подвергнуто приливамъ и отливамъ, потому что, какъ моремъ, такъ и нами управляетъ тоже луна. Вотъ тебѣ доказательство: — кошелекъ съ золотомъ, добытый на пути въ понедѣльникъ вечеромъ, во вторникъ утромъ тратится самымъ безпутнымъ образомъ; добывается онъ съ крикомъ: — «стой!», а проматывается съ возгласами: — «вина!» Иной разъ, когда уровень моря понижается, отливъ обнажаетъ самую послѣднюю ступень лѣстницы, ведущей къ подмосткамъ висѣлицы; а иногда, поднимаясь, доходитъ до самой ея вершины.
Фольстэфъ. Ей-Богу, повѣса, ты вполнѣ правъ. А не правда ли также, что моя хозяйка таверны — превкусная бабенка?
Принцъ Генрихъ. Да, старый и вѣчный мой посѣтитель харчевенъ, она вкусна, какъ медъ Гиблы. А кто слаще: она или желтая буйволовая куртка?
Фольстэфъ. Ахъ ты, полоумный враль, это еще что такое? Что это ты за шпильки мнѣ подпускаешь? Какое мнѣ дѣло до буйволовыхъ куртокъ?
Принцъ Генрихъ. Ну, а мнѣ какое дѣло до твоей харчевницы?
Фольстэфъ. Не самъ ли ты несчетное число разъ звалъ ее, чтобы сводить какіе-то счеты.
Принцъ Генрихъ. А звалъ ли я тебя хоть когда-нибудь, чтобы по этимъ счетамъ вносить твою часть?
Фольстэфъ. Нѣтъ, тамъ ты всегда самъ разсчитывался; эту честь надо тебѣ отдать!
Принцъ Генрихъ. И тамъ, да и во всѣхъ другихъ мѣстахъ, когда позволяли средства; когда-же онѣ не позволяли, я пускалъ въ ходъ свой личный кредитъ.
Фольстэфъ. Ну, на своемъ тощемъ личномъ кредитѣ ты далеко-бы не уѣхалъ, если-бы всѣ не считали тебя наслѣдникомъ престола. Скажи мнѣ, однако, забавникъ мой любезный: — когда ты будешь королемъ, висѣлицы въ Англіи станутъ процвѣтать попрежнему? А бодрость и смѣлость духа попрежнему будутъ въ загонѣ, благодаря удиламъ стараго шута, именуемаго закономъ?… Нѣтъ, когда будешь королемъ, воровъ не вѣшай никогда.
Принцъ Генрихъ. Самъ не стану; вѣшать ихъ тогда будешь ты.
Фольстэфъ. Въ самомъ дѣлѣ? — Что-жъ, это не дурно!. Изъ меня выйдетъ рѣдкостный судья.
Принцъ Генрихъ. Едва-ли. Ты меня не понялъ. Я сказалъ, что ты будешь вѣшать воровъ, слѣдовательно изъ тебя выйдетъ не судья, а развѣ рѣдкостный палачъ.
Фольстэфъ. Пожалуй, и палачъ! Я противъ этого ничего особеннаго не имѣю. Въ извѣстной степени такая должность подходитъ къ моимъ вкусамъ. Во всякомъ случаѣ, оно луччше, чѣмъ безконечное стояніе на вытяжку въ дворцовыхъ переднихъ.
Принцъ Генрихъ. А ради чего стоять тамъ на вытяжку? Чтобы подачки выпрашивать?
Фольстэфъ. Зачѣмъ выпрашивать? — У меня у самаго тогда всего будетъ много, начиная съ платья, такъ какъ у палача всѣ шкафы полны платья послѣ повѣшенныхъ… Однако, чортъ возьми! — я сегодня такъ-же печаленъ, какъ старый котъ или медвѣдь на привязи.
Принцъ Генрихъ. Скажи лучше, какъ одряхлѣвшій левъ или ноющая лютня влюбленнаго.
Фольстэфъ. Нѣтъ, скорѣе, какъ жужжаніе линкольнширской волынки.
Принцъ Генрихъ. А почему-жъ не такъ, какъ заяцъ или какъ мрачный мурскій ровъ?
Фольстэфъ. У тебя вѣчно самыя непріятныя шутки и сравненія, и ты безспорно самый мошеннически изобрѣтательный и самый прелестный изъ всѣхъ принцевъ на свѣтѣ. Но, пожалуйста, Галь, перестань надоѣдать мнѣ всякими пустяками! Намъ обоимъ надо было-бы отъ души благодарить Бога, если бы существовало такое мѣсто, гдѣ можно купить себѣ доброе имя. На дняхъ еще одинъ старикъ — лордъ изъ королевскаго совѣта, поймалъ меня на улицѣ да и сталъ ругать изъ-за тебя! Впрочемъ, я на него никакого вниманія не обратилъ, хотя говорилъ онъ очень умно. Да, я все-таки не сталъ слушать его, хотя слова его дышали мудростью… къ тому-же еще на улицѣ.
Принцъ Генрихъ. И хорошо сдѣлалъ, такъ-какъ извѣстно, что «мудрость кричитъ на улицѣ, и никто ее слушать не хочетъ».
Фольстэфъ. Фи, какая богохульная ссылка! У тебя на это особенная способность. Ты въ состояніи развратить даже праведника. Возьмемъ хоть меня: ты своимъ примѣромъ сдѣлалъ мнѣ много зла… Да проститъ тебя за это Создатель, потому что пока я не познакомился съ тобою, я не зналъ ровно ничего дурнаго; а теперь, — если уже говорить правду, — я не лучше самыхъ негодныхъ… Нѣтъ, надо бросить такой образъ жизни, и, — клянусь Богомъ, — я брошу его! будь я мошенникомъ, если не брошу! Душу свою я не намѣренъ губить ни за одного принца во всемъ крещеномъ мірѣ.
Принцъ Генрихъ. Слушай Джэкъ! — гдѣ-бы намъ завтра денегъ достать?
Фольстэфъ. Гдѣ знаешь, другъ мой! Если тебѣ для этого нужна будетъ моя помощь, я въ ней тебѣ не откажу… Мошенникомъ хочу остаться, если откажу! Смѣйся тогда надо мною, сколько угодно.
Принцъ Генрихъ. Хорошо, однако, раскаяніе! — Отъ набожности онъ прямо переходитъ къ тасканію кошельковъ изъ чужихъ кармановъ.
Фольстэфъ. Что-жъ дѣлать, если это мое призваніе Галь? Развѣ грѣхъ трудиться въ томъ направленіи куда влечетъ призваніе?… А! Пойнцъ! Теперь мы узнаемъ, есть ли у Гэдсхиля какой-нибудь планъ въ головѣ? О, если-бы людямъ мзда воздавалась по личнымъ ихъ качествамъ, то для Гэдсхиля самая жаркая дыра въ аду была-бы слишкомъ еще прохладна, такъ-какъ онъ самый отъявленный и могучій грабитель, когда-либо кричавшій"стой!« на большой дорогѣ.
Принцъ Генрихъ. Здравствуй, Нэдъ.
Пойнцъ. Здравствуйте, дорогой Галь. О чемъ толкуетъ господинъ Укоръ совѣсти или что проповѣдуетъ сэръ Джонъ-Подслащеное винцо, разбавленное водою? Скажи, Джэкъ, какъ поладили вы съ дьяволомъ насчетъ твоей души? Ты ее, вѣдь, продалъ ему въ Великую Пятницу за кружку мадеры да за лодыжку холоднаго каплуна.
Принцъ Генрихъ. Сэръ Джонъ сдержитъ данное слово и въ долгу у дьявола не останется. Къ тому же онъ не захочетъ противорѣчить поговоркѣ, гласящей, будто „чортову добру не миновать рукъ своего хозяина“.
Пойнцъ. Вотъ, из-за того, что ты сдержишь слово, данное дьяволу, душа твоя и попадетъ въ адъ.
Принцъ Генрихъ. А въ обратномъ случаѣ, то-есть, если бы онъ не сдержалъ даннаго слова, душа его за это попала-бы туда-же.
Пойнцъ. Довольно объ этомъ… Знайте, дѣти мои, что завтра пораньше, — такъ, часовъ около четырехъ утра, — надо быть у Гэдсхилова перекрестка. Въ Кентэрбюри отправляются богомольцы съ богатыми дарами, а въ Лондонъ ѣдутъ торговцы съ туго набитыми кошельками. У меня для всѣхъ васъ приготовлены забрала, а у васъ самихъ есть лошади. Гэдсхиль ночуетъ сегодня въ Рочестрѣ, а я на завтрашній вечеръ уже заказалъ ужинъ въ Истчипѣ. Обдѣлать это дѣло можно такъ-же безопасно, какъ лежать въ постели. Согласитесь отправиться туда, и я ваши кошельки наполню деньгами; не согласитесь — сидите себѣ дома и будьте повѣшены.
Фольстэфъ. Слушай ты, Эдвардъ! Если я не отправлюсь туда, а останусь дома, то непремѣнно повѣшу тебя за то, что ты туда отправился.
Пойнцъ. Что-жъ, друзья, идетъ?
Фольстэфъ. Согласенъ ты, Галь?
Принцъ Генрихъ. Какъ, мнѣ грабить на большихъ дорогахъ? Мнѣ сдѣлаться разбойникомъ? Нѣтъ, слуга покорный!
Фольстэфъ. Нѣтъ въ тебѣ ни честности, ни мужества, ни духа товарищества, и не королевской ты крови, если не поможешь друзьямъ добыть шиллинговъ по десяти на брата.
Принцъ Генрихъ. Куда ни шло: — разъ въ жизни сдѣлаю глупость.
Фольстэфъ. Отлично сказано, Галь! Право, отлично!
Принцъ Генрихъ. То-есть, будь, что будетъ, а я останусь дома.
Фольстэфъ. Если такъ, войди только на престолъ… я тотчасъ-же отъ тебя отшатнусь.
Принцъ Генрихъ. Мнѣ все равно.
Пойнцъ. Пожалуйста, сэръ Джонъ, оставь насъ наединѣ съ принцемъ. Я представлю ему такіе убѣдительные доводы, что онъ непремѣнно поѣдетъ завтра съ нами.
Фольстэфъ. Ладно! Да пошлетъ вамъ небо… тебѣ, Пойнцъ, умѣніе убѣждать, а ему уши, умѣющія слушать, такъ чтобы все сказанное тобою имѣло силу воодушевлять, а все слышанное имъ до того имѣло-бы видъ правды, что настоящій принцъ, ради развлеченія, согласился бы превратиться въ подложнаго грабителя. Это потому необходимо, что всѣ мелкія и жалкія продѣлки нашего времени сильно нуждаются въ высокомъ покровительствѣ.
Принцъ Генрихъ. Прощай, прошлогодняя весна! прощай, бабье лѣто!
Пойнцъ. Добрый, милый, прелестный принцъ, поѣдемте завтра со мною! Хочется мнѣ сыграть шутку, да одному задуманнаго не исполнить. Фольстэфъ, Бардольфъ, Пето и Гэдсхиль оберутъ намѣченныхъ нами торговцевъ и пилигриммовъ, но ни васъ, ни меня тамъ не будетъ. Едва же тѣ четверо успѣютъ захватить добычу, какъ налетимъ мы съ вами, и — снимите съ плечъ эту голову, — если вся добыча не достанется намъ.
Принцъ Генрихъ. Какъ же мы отдѣлимся отъ нихъ дорогой?
Пойнцъ. Очень просто: назначимъ имъ мѣсто, гдѣ встрѣтиться, а сами поѣдемъ или ранѣе ихъ, или позже, такъ-что легко окажется не быть на свиданіи въ означенную минуту. Тогда они безъ насъ приступятъ къ дѣлу и едва покончатъ его, какъ мы на нихъ нападемъ.
Принцъ Генрихъ. Положимъ, такъ! но, вѣдь, имъ не трудно будетъ узнать насъ по лошадямъ, по одеждѣ и по другимъ примѣтамъ.
Пойнцъ. Какъ имъ узнать?! Лошадей нашихъ я привяжу въ лѣсу, и они ихъ не увидятъ; забрала наши мы перемѣнимъ; что же касается одежды, то у меня на этотъ случай приготовлены клеенчатые плащи, которые совсѣмъ закроютъ наше платье.
Принцъ Генрихъ. Боюсь, что двоимъ трудно будетъ справиться съ четырьмя.
Пойнцъ. Справимся! Во-первыхъ, двое изъ нихъ извѣстны мнѣ за самыхъ отъявленныхъ трусовъ, вѣчно готовыхъ показать непріятелю спину; потомъ, если третій станетъ сопротивляться долѣе двухъ первыхъ, то я навсегда готовъ отказаться отъ права носить оружіе. Вся прелесть этой шутки будетъ заключаться въ томъ невообразимомъ вздорѣ, который толстый нашъ Фольстэфъ станетъ молоть намъ за ужиномъ, увѣряя, будто ему одному пришлось бороться съ тремя десятками противниковъ; станетъ онъ также описывать тѣ неслыханные удары, которые ему, доведенному до крайности, пришлось наносить непріятелю. Въ разоблаченіи же этой лжи и будетъ заключаться главный эффектъ нашей шутки.
Принцъ Генрихъ. Хорошо, я отправлюсь съ тобою. Приготовь все, что нужно, а вечеромъ приходи за мною въ Истчипъ, гдѣ я ужинаю сегодня. Прощай.
Пойнцъ. Прощайте, милордъ (Уходитъ).
Принцъ Генрихъ. Я знаю всѣхъ васъ, но буду еще нѣсколько времени потворствовать необузданнымъ проявленіямъ вашего тунеядства. Въ этомъ я стану подражать солнцу, дозволяющему облакамъ, полнымъ удушливыхъ и вредныхъ испареній, закрывать отъ вселенной его блескъ и красоту, пока не настанетъ время снова облить лучами землю. Оно позволяетъ застилать его смраднымъ и безобразнымъ туманамъ, чтобы, прорвавъ ихъ, возбудить своимъ появленіемъ еще большій восторгъ. Если бы весь годъ состоялъ изъ однихъ веселыхъ праздничныхъ дней, забавляться было-бы такъ-же утомительно, какъ и работать; но такъ-какъ подобные дни повторяются не часто, то ихъ постоянно встрѣчаютъ съ радостью; ничто не доставляетъ такого удовольствія, какъ то, что является рѣдкою случайностью. Какъ обману я надежды страны, когда, отрѣшившись отъ разнузданной жизни, я расквитаюсь по обязательству, уплаты по которому никогда не обѣщалъ, и тѣмъ докажу, что я много лучше, чѣмъ то, чего отъ меня ожидали. Какъ свѣтлый металлъ кажется еще болѣе блестящимъ на темномъ грунтѣ, такъ мое перерожденіе, покрывая своимъ сіяніемъ прежніе мои проступки, покажется болѣе прекраснымъ и станетъ сильнѣе привлекать взоры, чѣмъ при отсутствіи этой сверкающей мишуры. Я ловко съумѣю обратить себѣ на пользу всѣ прежніе мои пороки и явлюсь преображеннымъ въ такую минуту, когда люди даже и не думали о возможности подобной перемѣны (уходитъ).
СЦЕНА III.
правитьКороль Генрихъ. До сихъ поръ моя кровь была слишкомъ холодна и умѣренна, поэтому вы вообразили, будто она не можетъ придти въ негодованіе при такомъ оскорбленіи; вслѣдствіе этого вы попираете ногами мое долготерпѣніе! Знайте, что отнынѣ я буду болѣе самимъ собою и хочу, чтобы болѣе трепетали передъ моею могучею личностью, чѣмъ передъ моимъ саномъ. Я до сихъ поръ въ обращеніи съ вами былъ ласковъ, какъ елей, мягокъ, какъ молодой пухъ, а это лишило меня того должнаго уваженія, которое въ гордыхъ душахъ умѣетъ возбуждать одна только гордость.
Уорстэръ. Нѣтъ, государь, нашъ родъ, конечно, не заслужилъ такихъ угрозъ отъ королевской власти, той власти, чье величіе онъ создалъ своими руками.
Норсомберлендъ. Мой добрый лордъ…
Король Генрихъ. Вонъ отсюда, Уорстэръ. Въ твоихъ глазахъ я вижу угрозу и неповиновеніе. Да, сэръ, ваше обращеніе слишкомъ дерзко и высокомѣрно, а королевское величіе не можетъ допустить, чтобы подданный въ его присутствіи угрюмо хмурилъ брови. Вы свободны избавить насъ отъ своего присутствія. Если намъ понадобятся ваши совѣты или услуги, мы пришлемъ за вами (Уорстэръ уходитъ. Король обращается къ Норсомберленду). Вы начали что-то говорить?
Норсомберлендъ. Такъ точно, нашъ добрый государь. Отказъ выдать вашему величеству плѣнныхъ, недавно захваченныхъ во время Гольмедонской битвы моимъ сыномъ, находящимся тутъ-же, былъ выраженъ совсѣмъ не въ такой рѣзкой формѣ, какъ съумѣли вамъ передать. Слѣдовательно, виноваты во всемъ зависть или недоразумѣніе, а не мой сынъ.
Горячій. Государь, я не отвѣчалъ отказомъ на ваше требованіе выдать плѣнныхъ. Помню только одно. Когда по окончаніи сраженія, я, не остывъ еще отъ жаркой битвы, едва переводя духъ отъ чрезмѣрной усталости, съ трудомъ держался на ногахъ и стоялъ, опираясь на мечъ, ко мнѣ подошелъ какой-то лордъ, разодѣтый, расфранченный, чистенькій и свѣжій, какъ женихъ. Его тщательно выбритый подбородокъ напоминалъ поле въ осеннюю пору, когда на немъ даже жнивья не осталось. Надушенъ онъ былъ словно торгующій женскими нарядами магазинщикъ. Между большимъ и указательнымъ пальцами онъ держалъ коробочку съ душистымъ порошкомъ, которую то подносилъ къ носу, то отнималъ обратно, а носу это очевидно было не по вкусу, потому что онъ сердито чихалъ каждый разъ, какъ къ нему приближалась коробка… Джентльменъ улыбался и болталъ безъ умолку. Когда солдаты стали проносить мимо насъ убитыхъ, разряженный франтъ обзывалъ ихъ неучами и негодяями за то, что они имѣли дерзость проходить съ своею ношею между вѣтромъ и носомъ его свѣтлости. Ломаясь, словно женщина, онъ въ вычурныхъ выраженіяхъ обращался ко мнѣ съ вопросами и между прочимъ потребовалъ, чтобы я отдалъ ему своихъ плѣнныхъ для доставленія ихъ вашему величеству. Въ моихъ болящихъ ранахъ запекалась кровь. Несносная болтовня этого попугая злила, выводила меня изъ терпѣнія, и я небрежно отвѣтилъ, самъ не знаю что: — не то, что я согласенъ, не то, что несогласенъ на его требованіе. Онъ своимъ нарядомъ и тѣмъ, что отъ него несло духами, и своимъ чисто женскимъ напоминавшимъ придворную даму разговоромъ, о ружьяхъ, о барабанахъ, о ранахъ, — избави Богъ всякаго отъ подобныхъ замѣтокъ, — доводилъ до одури, до изступленія! Затѣмъ онъ сталъ сообщать мнѣ, что спермацетъ самое дѣйствительноѳ средство при внутреннихъ ушибахъ, а потомъ перешелъ къ тому, что сталъ жалѣть, зачѣмъ изъ нѣдръ безвредной земли выкапываютъ мерзкую селитру, которая губитъ такимъ гнуснымъ образомъ множество высокихъ и статныхъ молодцовъ, и что онъ самъ пошелъ-бы въ военную службу, еслибъ не эти отвратительныя пушки. На его наглую, безсвязную болтовню, я, какъ вамъ, государь, извѣстно, не далъ опредѣленнаго отвѣта, и теперь умоляю, чтобы его донесеніе не подало повода обвинять меня и не стало преградою между моею преданностью и вашимъ величествомъ.
Блонтъ. Принявъ во вниманіе, мой добрый государь всѣ обстоятельства, при которыхъ Генри Пэрси могъ сказать то или другое такому лицу въ такое время и въ такомъ мѣстѣ, все пересказанное, какъ мнѣ кажется, слѣдуетъ предать полному забвенію. Каковъ бы ни былъ тогда его отвѣтъ, отвѣтъ этотъ не долженъ служить во вредъ Генрци Пэрси и подавать поводъ къ стѣсненію его дѣйствій. Теперь онъ, вѣдь, и самъ отрекается отъ всего сказаннаго имъ тогда.
Король Генрихъ. Однако, онъ и теперь готовъ исполнить наше требованіе насчетъ выдачи намъ плѣнныхъ, только съ оговорками и съ условіями. Онъ требуетъ, чтобы мы изъ своихъ суммъ внесли выкупъ за его глупаго шурина Мортимера, тогда-какъ нѣтъ сомнѣнія, что этотъ дуракъ умышленно и измѣннически погубилъ войско, шедшее подъ его начальствомъ противъ великаго кудесника, проклятаго Глендаура, на дочери котораго графъ Марчь, какъ слышно, недавно женился. Итакъ, неужто мы должны опустошать свою казну для выкупа измѣнниковъ? Неужто мы обязаны платить деньги за измѣну и на свой страхъ спасать людей, когда они сами погубили себя, добровольно отдавшись въ плѣнъ? Нѣтъ, пусть Марчь умираетъ съ голоду въ безплодныхъ горахъ Уэльса, а я никогда не стану считать своимъ другомъ человѣка, языкъ котораго рѣшится просить у меня хоть одинъ пенни на выкупъ крамольника Мортимера.
Горячій. Крамольника Мортимера! Нѣтъ, свѣтлѣйшій государь, если онъ даже и отпалъ отъ васъ, всему виной случайности войны. Справедливость этихъ словъ единогласно доказываютъ его раны, тѣ раны, говорящія какъ бы человѣческимъ языкомъ, когда онъ на красивыхъ, поросшихъ тростникомъ берегахъ Северна, одинъ на одинъ, грудь съ грудью, вступилъ въ отважный бой съ великимъ Глендауромъ. Ожесточенный бой длился около часа. Три раза они останавливались, чтобы перевести дыханіе; три раза съ обоюднаго согласія пили воду изъ прозрачныхъ струй Северна. Рѣка-же, какъ-бы устрашенная ихъ кровожадными взглядами, испуганно пробиралась между трепещущими тростниками и прятала свою косматую голову подъ нависшій надъ нею берегъ, обагренный кровью доблестныхъ бойцовъ. Никогда онъ не унижался до подлыхъ и ни къ чему не ведущихъ козней; справедливость этого доказываютъ множество полученныхъ имъ смертельныхъ ранъ, отъ которыхъ онъ не уклонялся. Поэтому, государь, не пятнайте чести Мортимера, называя его крамольникомъ!
Король Генрихъ. Ты лжешь, Пэрси, лжешь на него: говорю тебѣ, онъ никогда не вступалъ въ единоборство съ Глендауромъ. Онъ-то сражался съ Оуэномъ Глендауромъ? Отчего-же не сказать, что онъ одинъ на одинъ сражался съ самимъ дьяволомъ? Это было бы одинаково правдоподобно. На будущее время, сэръ, прошу не упоминать при мнѣ про Мортимера; я не хочу о немъ слышать, пришлите-же мнѣ своихъ плѣнниковъ и какъ можно скорѣе; иначе вы услышите отъ меня нѣчто такое, что вамъ придется не по вкусу. Лордъ Норсомберлендъ, дозволяемъ вамъ удалиться вмѣстѣ съ сыномъ. Присылайте — же скорѣе плѣнныхъ; иначе будетъ худо (Уходитъ съ Блонтомъ; за ними свита).,
Горячій. Нѣтъ, если даже самъ дьяволъ явится и станетъ ревѣть, чтобы я ихъ выдалъ, я ихъ все-таки не выдамъ. Я сейчасъ-же пойду за королемъ и скажу ему это… Облегчу сердце, хотя за такой шагъ, быть можетъ, придется заплатить головою.
Норсомберлендъ. Тебя опьяняетъ гнѣвъ. Стой здѣсь и обожди немного. Вотъ идетъ твой дядя.
Горячій. Не смѣть говорить о Мортимерѣ! Какъ-бы не такъ! — буду говорить! Я примкну къ нему, клянусь въ этомъ душою! я пожертвую всею своею кровью; пусть истекаетъ она изъ моихъ жилъ и капля за каплей обагряетъ дорожную пыль! Я подниму униженнаго Мортимера такъ высоко, что онъ окажется не ниже этого непомнящаго благодѣяній короля, этой язвы, этого неблагодарнаго Болинброка!
Норсомберлендъ (Уорстэру). Братъ, видишь, твой племянникъ, благодаря королю, совсѣмъ обезумѣлъ.
Уорстэръ. Что послѣ моего ухода разожгло въ немъ такой гнѣвъ?
Горячій. Онъ не шутя требуетъ, чтобы я выдалъ плѣнниковъ, и когда я еще разъ заговорилъ о выкупѣ брата моей жены, онъ, дрожа при одномъ имени Мортимера, вдругъ поблѣднѣлъ и такъ взглянулъ на меня, какъ будто хотѣлъ этимъ взглядомъ убить меня на мѣстѣ.
Уорстэръ. Мнѣ это понятно. Онъ знаетъ, что Ричардъ умирая, провозгласилъ Мортимера ближайшимъ своимъ родственникомъ по крови.
Норсомберлендъ. Это вѣрно; я самъ былъ при этомъ и слышалъ. Это произошло тогда, когда несчастный король, — да проститъ намъ Господь то, въ чемъ мы были передъ нимъ виноваты! — отправился было походомъ на Ирландію, но его заставили вернуться, чтобы лишить его сперва короны, а потомъ и жизни.
Уорстэръ. Въ этомъ убійствѣ широкія уста міра съ негодованіемъ до сихъ поръ обвиняютъ насъ съ тобою и безпощадно поносятъ насъ за это.
Горячій. Постойте! Скажите, дѣйствительно король Ричардъ провозгласилъ моего шурина Эдмонда Мортимера наслѣдникомъ престола?
Норсомбѣрлендъ. Да, я самъ слышалъ.
Горячій. Въ такомъ случаѣ мнѣ понятно, что король желаетъ, чтобы его родственникъ умеръ съ голоду въ безлюдныхъ горахъ Уэльса. Но мыслимо-ли, чтобы вы, возложившіе вѣнецъ на голову этого забывчиваго короля и до сихъ поръ не смывшіе съ себя позорящаго подозрѣнія въ подстрекательствѣ къ убійству, — да, мыслимо-ли, чтобы вы согласны были переносить цѣлый міръ проклятій, продолжая слыть пособниками, второстепенными орудіями казни, какъ веревка лѣстница или даже самъ палачъ? Простите, что я спускаюсь такъ низко, но я хотѣлъ наглядно показать вамъ то положеніе, то мѣсто, которое вы занимаете при нынѣшнемъ коварномъ королѣ. Неужто вы захотите, чтобы не только современники, но и отдаленное потомство, — такъ какъ вашъ проступокъ занесенъ будетъ на столбцы лѣтописей, — такихъ знатныхъ и такихъ могущественныхъ людей, какъ вы, вѣчно укоряли въ томъ, что вы съ корнемъ вырвали изъ земли чудную пышную розу — Ричарда, а на его мѣсто насадили такой терновникъ, такую язву, какъ Болинброкъ? Неужто вы захотѣте, чтобы для еще большаго срама, люди говорили, что вы одурачены, прогнаны, вышвырнуты вонъ тѣмъ самымъ человѣкомъ, для котораго вы себя опозорили? Нѣтъ, еще есть Время вернуть себѣ утраченную честь и снова возвыситься во мнѣніи свѣта. За всѣ насмѣшки, за презрительное отношеніе къ вамъ, отомстите этому гордому королю, день и ночь помышляющему о томъ, какъ-бы лучше расквитаться съ вами за оказанныя ему услуги, а расправа можетъ оказаться кровавою и будетъ стоить вамъ жизни. Поэтому-то я и говорю…
Уорстэръ. Довольно, племянникъ; ни слова болѣе. Я раскрою передъ тобою таинственную книгу и въ отвѣтъ на твои слишкомъ поспѣшные упреки прочту тебѣ изъ нея страницу, полную глубины и опасностей. Дѣло идетъ объ отважномъ предпріятіи; довести его до благополучнаго конца труднѣе, чѣмъ перебраться черезъ бурно ревущій потокъ по тонкому древку копья.
Горячій. А разъ попалъ въ потокъ, прощайте! Надо или плыть, или идти ко дну. Пусть опасность направляется отъ востока къ западу, ничего! Лишь-бы честь шла ей на перерѣзъ отъ сѣвера къ югу. Пускай себѣ сцѣпятся. Охота на льва сильнѣе волнуетъ намъ кровь, чѣмъ охота на робкаго зайца.
Норсомбѣрлендъ. При одной мысли о доблестныхъ подвигахъ воображеніе его разыгрывается и онъ начинаетъ кипятиться.
Горячій. Клянусь небесами, я не задумался-бы вспрыгнуть до блѣднолицаго мѣсяца, если-бы съ него можно было сорвать свѣтлый образъ чести, чтобы вытащить за кудри утонувшую честь, я не задумался-бы также нырнуть въ морѣ на такой глубинѣ, гдѣ лотъ никогда еще не достигалъ дна. Да, для нея я на все готовъ, однако, съ тѣмъ условіемъ, что, возвративъ ее себѣ, я буду пользоваться ея благами одинъ, не дѣлясь ею съ другими. Половины ея мнѣ не нужно; товарищества я въ этомъ отношеніи не признаю.
Уорстэръ. Онъ занятъ цѣлымъ міромъ призраковъ, а на то, на что слѣдовало-бы — на дѣйствительность — онъ не обращаетъ никакого вниманія. Удѣли мнѣ нѣсколько минуть милый племянникъ, и выслушай меня…
Горячій. Пощадите!
Уорстэръ. Какъ ты намѣренъ поступить относительно тѣхъ знатныхъ шотландцевъ, которые у тебя въ плѣну?
Горячій. Оставлю ихъ всѣхъ у себя. Клянусь Богомъ, что не уступлю Бодинброку и одного шотландца. Еси-бы отъ одного изъ нихъ зависѣло спасеніе его души, даже и тогда я-бы не уступилъ. Если я уступлю хоть одного, пусть отсохнетъ моя рука!
Уорстэръ. Ты только горячишься, а словъ моихъ не слушаешь. Никто не говоритъ, чтобы ты уступилъ плѣнниковъ.
Горячій. И я не уступлю ни одного. Это дѣло рѣшенное. Онъ говоритъ, что не дастъ денегъ на выкупъ Мортимера; онъ даже запретилъ произносить при немъ имя Мортимера, Хорошо, я подкараулю его соннаго и надъ самымъ ухомъ его крикну. „Мортимеръ!“ Я научу скворца произносить одно только слово „Мортимеръ“ и подарю ученую птицу королю. Пустъ слушаетъ и злится.
Уорстэръ. Да выслушай, племянникъ, хоть слово.
Горячій. Клянусь, что отнынѣ единственною моею заботою будетъ — дразнить и щипать Болинброка. Даже этому безобразнику, принцу Уэльсскому, я готовъ бы поднести яду въ кружкѣ эля, но мнѣ сдается, что отецъ его не любитъ и былъ-бы радъ, если-бы надъ сыномъ стряслась бѣда.
Уорстеръ. Прощай, племянникъ. Я поговорю съ тобою, когда ты будешь болѣе расположенъ меня слушать.
Норсомберлендъ. Ты одурѣлъ отъ нетерпѣнія, словно тебя оса ужалила, и ты, какъ болтливая баба, хочешь слушать одного только себя.
Горячій. Видите ли, какъ только я услышу имя этого гнуснаго интригана Болинброка, мнѣ начинаетъ казаться, будто меня отстегали розгами или крапивой, будто меня муравьи искусали. Во времена Ричарда, — ахъ, какъ называется тотъ замокъ, приди на него моровая язва, — онъ находится въ Глостерширѣ… словомъ, то мѣсто, гдѣ пребывалъ его дядя, полоумный герцогъ Іоркскій… Тамъ-то я впервые преклонилъ колѣно передъ сладко улыбавшимся Болинброкомъ. было это въ то время, когда вы вернулись изъ Рэвенспорга.
Норсомберлендъ. Ты говоришь о замкѣ Беркли?
Горячій. Совершенно вѣрно. Какихъ медоточивыхъ любезностей ни наговорила мнѣ эта льстивая борзая собака, какихъ ни надавала обѣщаній въ такихъ выраженіяхъ: — „когда мое юное счастіе достигнетъ совершеннолѣтія“ и такъ далѣе; называлъ меня „милымъ своимъ Генри Пэрси“, любезнѣйшимъ кузеномъ»… Чортъ бы побралъ такихъ кузеновъ, какъ… Прости мнѣ, Господи!… Теперь, милый дядя, говори ты, что тебѣ нужно. Я кончилъ.
Уорстэръ. Нѣтъ, если не кончилъ, продолжай. Я подожду.
Горячій. Честное слово, кончилъ.
Уорстэръ. Я снова вернусь къ шотландскимъ плѣнникаиъ. Отпусти ихъ всѣхъ, не требуя выкупа, а, при содѣйствіи сына Доуглеса, набери въ Шотландіи войско. На многихъ основаніяхъ, которыя изложу тебѣ письменно, я имѣю право думать, что ты въ этомъ препятствій не встрѣтишь. А ты, любезный братъ, пока твой сынъ будетъ занятъ дѣломъ въ Шотландіи, постарайся вкрасться въ душу къ благородному и всѣми любимому прелату, архіепископу…
Норсомберлендъ. Да, къ нему. Онъ золъ на короля за казнь въ Бристолѣ его брата, лорда Скрупа. Замѣтьте, я говорю не гадательно. То, о чемъ идетъ рѣчь, давно задумано, обсуждено, взвѣшено и рѣшено окончательно. Теперь остается только выждать удобнаго случая, и возстаніе вспыхнетъ.
Горячій. Я чувствую, чѣмъ пахнетъ дѣло, и убѣжденъ въ успѣхѣ.
Норсомберлендъ. Ты спускаешь со смычка свору ранѣе, чѣмъ поднятъ звѣрь.
Горячій. Мнѣ совершенно ясно, что дѣло это благородное. Шотландскія войска и войска Іорка присоединятся къ Мортимеру и тогда…
Уорстэръ. Само собою понятно.
Горячій. Клянусь честно, задумано превосходно!
Уорстэръ. Но намъ необходимо набрать войско, какъ можно скорѣе. Чтобы спасти наши головы, за которыя есть полное основаніе опасаться, надо ихъ держать какъ можно выше. Какъ-бы скромно мы себя ни держали, король вѣчно будетъ помнить, что онъ у насъ въ долгу; зная, что мы имѣемъ полное право быть имъ недовольными, онъ будетъ радъ придраться къ первому случаю, чтобы расплатиться съ нами по-своему. Я уже вижу это по началу: онъ отворачиваетъ отъ насъ взгляды, когда-то полные любви.
Горячій. Такъ оно и есть на самомъ дѣлѣ. Но мы отомстимъ ему за все.
Уорстэръ. Прощай, племянникъ… Не переходи, однако, въ этомъ далѣе той черты, которую я обозначу письменно. Когда планъ созрѣетъ окончательно, — а это будетъ скоро, — я прокрадусь къ Глендауру и къ лорду Мортимеру. Туда-же направитесь и вы съ Доуглесомъ. Я устрою такъ, что всѣ наши силы благополучно встрѣтятся и соединятся въ одну могучую рать. Тогда наше понынѣ шаткое счастье вполнѣ окажется въ нашихъ крѣпкихъ рукахъ.
Норсомберлендъ. До свиданія, добрый мой братъ. Я надѣюсь на полный успѣхъ.
Горячій. До свиданія, дядя. Постарайтесь, чтобы скорѣе настала желанная минута, когда поля снова огласятся громомъ битвъ, когда наши удары посыпятся на непріятеля, и мы, увѣнчанные славой, насладимся плодами своей побѣды.
ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.
правитьСЦЕНА I.
править1-й извощикъ. Эй, кто тамъ?… Хочу быть повѣшеннымъ, если теперь нѣтъ уже четырехъ часовъ утра: Медвѣдица, какъ разъ, свѣтитъ надъ новою трубой, а лошадь моя до сихъ поръ не навьючена. Эй, конюхъ!
Конюхъ (за сценой). Иду, иду!
1-й извощикъ. Пожалуйста, Томъ, выколоти сѣдло на Кетѣ, да положи подъ луку клочекъ шерсти, а то бѣдное животное безпрестанно растираетъ себѣ загривокъ въ кровь.
2-й извощикъ. Ну ихъ всѣхъ къ чорту! — Горохъ и бобы у нихъ совсѣмъ подмоченные, и отъ этого, извѣстно, въ бѣдной скотинѣ черви заводятся. Тутъ въ домѣ все вверхъ дномъ идетъ съ тѣхъ поръ, какъ умеръ конюхъ Робин.
2-й извощикъ. Да, бѣдный малый ни одного дня покоя не зналъ съ тѣхъ поръ, какъ вздорожалъ овесъ. Это-то и свело его въ могилу.
2-йпзвощикъ. А что насчетъ блохъ, то, кажется, на всей Лондонской дорогѣ сквернѣе этого постоялаго двора не найдется. Все тѣло у меня въ пятнахъ, какъ у линя.
1-й извощикъ. Что линь?! — Святой литургіей клянусь, что ни одного короля христіанскаго царства блохи не кусали такъ, какъ сегодня меня, послѣ первыхъ пѣтуховъ.
2-й извощикъ. А все оттого, что они горшка подъ кровать не ставятъ; поневолѣ приходится облегчаться въ каминъ, а отъ мочи блохи плодятся, словно гольцы.
1-й извощикъ. Эй, конюхъ! Иди сюда, висѣльникъ! Иди-же, говорятъ тебѣ!
2-й извощикъ. У меня съ собою окорокъ ветчины да два корня инбирю; ихъ, — шутка сказать, — надо въ самый Чэринъ-Кросъ доставить.
1-й извощикъ. Ахъ, чортъ возьми! индюшки-то у меня въ корзинахъ совсѣмъ съ голоду околѣваютъ!… Эй, ты, конюхъ! — напади на тебя язва моровая! — неужто у тебя во лбу глазъ нѣтъ?… Не слышишь ты, что-ли? Будь я подлецъ, если разбить тебѣ башку — не такое же милое дѣло, какъ выпивка!… Что-жъ ты не идешь, висѣльникъ? Совѣсти, видно, въ тебѣ ни на волосъ нѣтъ.
Гэдсхиль (извощику). Не знаешь ли, который теперь часъ?
1-й извощикъ. Часа два, я думаю, будетъ.
Гэдсхиль. Одолжи мнѣ на минутку фонарь. Мнѣ надо на своего мерина взглянуть. Онъ тамъ, на конюшнѣ, стоитъ.
1-й извощикъ. Какъ-бы не такъ! Знаю я штуку, которая двухъ такихъ-то стоитъ.
Гэдсхиль (другому извощику). Ну, одолжи, пожалуйста, хоть ты.
2-й извощикъ. Да, завтра… Или самъ угадай, когда… Нѣтъ, пусть прежде тебя повѣсятъ, а тамъ я, пожалуй, и фонарь тебѣ дамъ.
Гэдсхиль. Къ какому времени думаешь ты быть въ Лондонѣ?
2-й извощикъ. Будь ъпокоен: пріѣду я туда достаточно рано, чтобы еще лечь спать при свѣчахъ, за это я могу поручиться… Пойдемъ, сосѣдъ Могсъ, надо господъ будить… Они всѣ вмѣстѣ ѣхать хотятъ, потому что поклажи у нихъ много.
Гэдсхиль. Эй, кто тамъ есть?
Слуга (за сценой). Легокъ на поминѣ, какъ грабитель на большой дорогѣ.
Гэдсхиль. Почему же именно грабитель на большой дорогѣ, а не трактирный слуга. Между ними вся разница заключается въ томъ развѣ, что одного можно назвать учредителемъ, а другого исполнителемъ. Вашей братіи принадлежитъ планъ дѣйствія, которое исполняютъ другіе.
Слуга. Здравствуйте, мистэръ Гэдсхиль. То, что я говорилъ вамъ вчера вечеромъ, справедливо и сегодня. Какой-то зелмевладѣлецъ изъ Кентскихъ степей привезъ съ собою триста марокъ золотомъ. Я самъ слышалъ, какъ онъ за ужиномъ разсказывалъ объ этомъ одному изъ своихъ спутниковъ, служащему, должно-быть, въ счетной палатѣ; у этого тоже съ собою пропасть Богъ знаетъ какой поклажи. Они уже проснулись и спрашиваютъ масла и яицъ… Они скоро отправятся въ дорогу.
Гэдсхиль. Ну, ручаюсь тебѣ головой, что на этой дорогѣ имъ не миновать чортовыхъ прислужниковъ.
Слуга. На что мнѣ твоя голова? — Береги ее лучше для палача. Вѣдь, я знаю, ты искренно поклоняешься старому Нику… то-есть, насколько способенъ къ поклоненію человѣкъ, ни во что не вѣрующій.
Гэдсхиль. Что ты мнѣ про палача толкуешь?… Повѣсить меня не легко, а если это когда-нибудь и случится, то повѣсятъ меня не одного, а въ компаніи со старымъ сэръ Джономъ… ну, а его никакъ нельзя назвать легковѣснымъ. Ты, словно, не знаешь, что есть еще и другіе Троянцы, которые, забавы ради, дѣлаютъ честь нашему ремеслу. Начни кто-нибудь поближе присматриваться къ нашимъ дѣламъ, эти Троянцы тотчасъ-же все уладятъ для того, чтобы оградить самихъ-же себя… Я дѣйствую за одно не съ голью перекатною, не съ шестипенсовыми убійцами, наносящими удары дубинами, не съ полоумными, усатыми и.багроворожими пьяницами, а съ людьми, любящими тишину, людьми высокорожденными, съ бургомистрами и крупными собственниками, съ людьми сдержанными, всегда болѣе расположенными наносить ударъ, чѣмъ разговаривать, болѣе разговаривать, чѣмъ пить, а пить болѣе, чѣмъ молиться. Впрочемъ, я вздоръ говорю… Это не совсѣмъ такъ: — они поминутно возносятъ молитвы къ своей заступницѣ — общественной казнѣ… но они молятся ей менѣе, чѣмъ обираютъ ее… Они выѣзжаютъ на ней, даже топчатъ ее ногами, какъ старую обувь.
Слуга. Какъ! для нихъ общественная казна то же, что старая обувь? Но выдержитъ-ли эта обувь ту грязь, въ которой они топчатся?
Гэдсхиль. Конечно, выдержитъ: — вѣдь, ее постоянно чиститъ само правосудіе. Мы грабимъ съ такой-же безопасностью, какъ будто у насъ въ карманѣ есть папоротниковый цвѣтъ, дѣлающій насъ невидимыми.
Слуга. А мнѣ кажется, что вы невидимы скорѣе благодаря ночной темнотѣ, чѣмъ папоротникову цвѣту.
Гэдсхиль. Давай сюда руку! Ты получишь часть нашей добычи. Говорю тебѣ это, какъ честный человѣкъ.
Слуга. Нѣтъ, лучше обѣщайте мнѣ это не какъ честный человѣкъ, а какъ поддѣльный разбойникъ.
Гэдсхиль. Ну, будетъ! Слово homo одинаково принадлежитъ всѣмъ людямъ безъ исключенія. Скажи конюху, чтобы онъ сѣдлалъ моего мерина, стоящаго въ конюшнѣ. Прощай пока, грязный плутъ (Уходитъ).
СЦЕНА II.
правитьПойнцъ. Пойдемте, спрячемся поскорѣе! Я увелъ у Фольстэфа лошадь, и его теперь коробитъ отъ злости, словно накрахмаленный бархатъ.
Принцъ Генрихъ. Пожалуй, спрячемся (Прячется за кусты; входитъ Фольстэфъ).
Фольстэфъ. Пойнцъ, Пойнцъ! Висѣльникъ Пойнцъ!
Принцъ Генрихъ (выходя изъ-за кустовъ). Молчи, ожирѣвшая печень! Изъ-за чего поднимаешь ты такой крикъ?
Фольстэфъ. Гдѣ Пойнцъ, Галь?
Принцъ Генрихъ. Онъ отправился на вершину пригорка. Я сейчасъ позову его (Прячется).
Фольстэфъ. Ну, то, что я постоянно занимаюсь грабежемъ въ сообществѣ съ этимъ воромъ, до добра меня не доведетъ. Негодяй увелъ мою лошадь, и чортъ знаетъ, гдѣ онъ ее привязалъ!… Пройди я пѣшкомъ еще хоть четыре шага, у меня непремѣнно захватитъ духъ… Какъ-бы тамъ ни было, а я могу надѣяться умереть собственною своею смертію, если избѣгну висѣлицы за то, что убью этого мошенника… Вотъ уже цѣлые двадцать два года, какъ я ежечасно, ежеминутно даю клятвы не вступать съ нимъ болѣе въ компанію, а все-таки вступаю, словно околдованный… Будь я повѣшенъ, если онъ, негодяй, не опоилъ меня приворотнымъ зельемъ! Чѣмъ инымъ могъ онъ такъ сильно привязать меня къ себѣ?… Да, я опоенъ зельемъ; это вѣрно!… Пойнцъ!… Галь!… Напади на обоихъ васъ язва моровая!… Бардольфъ! Пето! Умри я съ голоду, если ступлю хоть одинъ шагъ далѣе… Гораздо лучше бросить этихъ негодяевъ и сдѣлаться порядочнымъ человѣкомъ. Будь я самымъ послѣднимъ холопомъ, когда-либо пережевывавшимъ зубами пищу, если это неправда! Какихъ-нибудь восемь ярдовъ, которые я долженъ пройти пѣшкомъ, для меня то же, что для другаго цѣлыхъ семьдесятъ миль… а это имъ, безсердечнымъ моимъ мерзавцамъ-спутникамъ, къ несчастью, слишкомъ хорошо извѣстно!… Чортъ съ нимъ — съ этимъ проклятымъ ремесломъ, если сами грабители не могутъ честно поступать другъ съ другомъ (Свиститъ). Фью-ю-ю! Эхъ, напади на васъ язва моровая!… Отдайте мнѣ мою лошадь, мошенники! Отдайте мнѣ ее или будьте повѣшены! (За сценой раздается свистъ).
Принцъ Генрихъ (Выходя изъ-за кустовъ). Тише, ты, жирная требуха! Ложись и, припавъ ухомъ къ землѣ, постарайся, если можешь, разслышать, ѣдутъ ли наши путешественники?
Фольстэфъ. Положимъ, лечь-то я лягу, но у васъ-то есть ли рычаги, чтобы поднять и снова поставить меня на ноги? Самъ я — чортъ возьми! — не стану такъ утруждать свое тѣло даже за все то золото, которое хранится въ мошнѣ у твоего отца… Что за охота вамъ пришла поднимать меня на смѣхъ?
Принцъ Генрихъ. Врешь! никто тебя ни на что не поднимаетъ; тебя, напротивъ, только спустили съ лошади.
Фольстэфъ. Пожалуйста, милѣйшій мой принцъ Галь, добрѣйшій сынъ нашего короля, помоги мнѣ отыскать лошадь!
Принцъ Генрихъ. Ахъ, ты, бездѣльникъ! Конюхъ я твой, что-ли?
Фольстэфъ. Удавись на собственной свой подвязкѣ, которую ты носишь въ качествѣ наслѣдника престола. Если я попадусь, то не сдобровать и тебѣ… Пусть кружка съ хересомъ послужитъ мнѣ отравой, если на всѣхъ васъ не сложатъ пасквильныхъ пѣсенъ и не станутъ распѣвать ихъ на всѣхъ перекресткахъ, положивъ на самую непристойную музыку. Я терпѣть не могу, если шутка заходитъ такъ далеко…особливо если я пѣшкомъ.
Гэдсхиль. Стой!
Фольстэфъ. Я и такъ стою, хотя и противъ воли.
Пойнцъ. А! это нашъ легавый песъ; я узнаю его по лаю.
Бардольфъ. Что новаго?
Гэдсхиль. Становитесь на мѣста… Скорѣе становитесь! Надѣвайте маски… Королевскія деньги спускаются съ горы по пути въ королевскую казну.
Фольстэфъ. Врешь ты, мошенникъ: они на пути въ королевскую харчевню.
Гэдсхиль. Денегъ столько, что ими насъ всѣхъ можно озолотить.
Фольстэфъ. Не озолотить ими, а повѣсить за нихъ.
Прннцъ Генрихъ. Вы четверо остановите ихъ на срединѣ ущелья, а я и Нэдъ Пойнцъ станемъ еще немного пониже. Если они уйдутъ отъ васъ, то попадутъ въ руки къ намъ.
Пето. А много ихъ?
Гэдсхиль. Человѣкъ восемь или десять.
Фольстэфъ. Ну, если такъ, они, пожалуй, еще насъ ограбятъ!
Принцъ Генрихъ. Какой трусишка этотъ старый сэръ Джонъ Пончъ.
Фольстэфъ. Я не дѣдъ твой, не Джонъ Гаунтъ, прозванный высохшею перчаткой — это вѣрно; но изъ этого еще не слѣдуетъ, Галь, чтобы я былъ трусишкой.
Принцъ Генрихъ. Ну, это докажетъ намъ само дѣло.
Пойнцъ. Другъ мой Джэкъ, лошадь твоя стоитъ за изгородью; ты найдешь ее тамъ, когда она тебѣ понадобится… Теперь-же пока — до свиданія, и держись крѣпче.
Фольстэфъ. Такъ и треснулъ-бы его, если-бы за это даже висѣлица угрожала.
Принцъ Генрихъ (тихо Пойнцу). Нэдъ, гдѣ наше платье для переодѣванья?
Пойнцъ (тоже тихо). Тутъ, недалеко… Идете за мною (Уходитъ вмѣстѣ съ принцемъ).
Фольстэфъ. Теперь, господа, я говорю: — «какъ у каждаго, даже самаго счастливаго человѣка есть свои заботы, такъ у каждаго человѣка вообще есть свои обязанности. За дѣло-же, господа, за дѣло!»
1-й путешественникъ. Слѣзай, сосѣдъ! Слута сведетъ коней съ пригорка; мы же пойдемъ пѣшкомъ, чтобъ ноги поразмялись.
Фольстэфъ, Гэдсхиль и другіе. Стой!
2-й путешественникъ. Господи, спаси насъ!
Фольстэфъ. Колите, рубите этихъ подлыхъ плутовъ! Перерѣжьте имъ горло!… Ахъ, ублюдки гусеницъ! обжоры, откормленные ветчиной! они ненавидятъ насъ, людей молодыхъ. Валите ихъ на землю и обирайте до гола!
1-й путешественникъ. Теперь и мы сами, и наши семьи раззорены въ конецъ!
Фольстэфъ. На висѣлицу-бы васъ, толстопузыхъ обжоръ. Кричите, что раззорены!… Нѣтъ, жирные скряги, это не такъ! — и жаль, что всѣ ваши сундуки не съ вами!… Впередъ, свиныя туши, впередъ! Ахъ, вы, бездѣльники, поймите, что и молодежи тоже надо жить… Вы, присяжные судьи, не такъ-ли? — ну, вотъ мы васъ теперь и разсудимъ (Грабители удаляются, увлекая за собой путешественниковъ. Принцъ Генрихъ и Пойнцъ возвращаются).
Принцъ Генрихъ. Мошенники одолѣли честныхъ людей. Теперь, если-бы намъ съ тобой удалось обобрать грабителей и благополучно вернуться въ Лондонъ, матеріала для разговоровъ на цѣлую недѣлю хватило-бы; для смѣха — на цѣлый мѣсяцъ, а для шутокъ — на цѣлый вѣкъ.
Пойнцъ. Посторонитесь: они идутъ сюда (Прячутся).
Фольстэфъ. Идите, господа! раздѣлимъ добычу, а потомъ тотчасъ-же, еще до разсвѣта — на коней! Если принцъ и Пойнцъ — не два отчаяннѣйшихъ труса, то на землѣ нѣтъ справедливости… У Нэда-же воровскихъ способностей не болѣе, чѣмъ у дикой утки.
Принцъ Генрихъ. Отдавайте деньги!
Пойнцъ. Злодѣи!
Принцъ Генрихъ. Добыча досталась безъ малѣйшаго труда. Теперь живо на коней! Воры разсѣяны и до того всѣ перетрусили, что боятся встрѣтиться другъ съ другомъ. Каждый видитъ въ другомъ полицейскаго стража. Ѣдемъ, добрый мой Нэдъ. Фольстэфъ обливается потомъ и на пути удобряетъ тощую землю. Мнѣ, право, стало-бы его жаль, если-бы онъ не былъ такъ смѣшонъ.
Пойнцъ. Какъ онъ громко оралъ! (Уходятъ).
СЦЕНА III.
правитьГорячій. «Что касается лично меня, милордъ, то, принимая во вниманіе всю любовь мою къ вашему дому, я былъ-бы очень радъ возможности бытъ теперь съ вами»… Онъ «былъ-бы очень радъ»… но, если такъ, почему-же нѣтъ его здѣсь?… «Принимая во вниманіе всю любовь мою къ вашему дому»… Изъ этого я вижу, что собственныя житницы ему несравненно милѣе нашего дома… Посмотримъ, что дальше?… «Затѣянное вами предпріятіе крайне опасно»… Въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія, но, вѣдь, не только простудиться, а ѣсть и спать тоже опасно!… Тѣмъ не менѣе, я все-таки скажу тебѣ, лордъ-глупецъ, что съ той крапивы, имя которой — опасность, мы сорвемъ чудный цвѣтокъ, зовущійся безопасностью… "Затѣваемое вами предпріятіе крайне опасно: друзья, поименованные вами, далеко не надежны; время самое неподходящее, да и весь планъ вашъ слишкомъ легковѣсенъ, чтобы преодолѣть такое сильное сопротивленіе*… А! вотъ что ты говоришь! Ну, такъ я тебѣ на это отвѣчу, что ты дуракъ, трусъ, неучъ, да еще въ добавокъ и лжецъ… Что за пустая башка!… Могу, чѣмъ угодно, поклясться, что едва ли когда существовалъ такой великолѣпный планъ, какъ нашъ. Друзья — всѣ люди вѣрные, и на нихъ положиться можно, слѣдовательно, если планъ хорошъ, а друзья люди вѣрные, то надеждъ впереди тьма… Да, планъ отличный и друзья тоже люди отличные… Что-же за ледяной мозгъ у этого негодяя?… Самъ архіепископъ Іоркскій одобряетъ какъ самый планъ, такъ и дальнѣйшій ходъ прѳдпріятія… Будь — чортъ возьми! — теперь этотъ негодяй около меня, я разбилъ-бы ему черепъ однимъ ударомъ вѣера его жены… Развѣ отецъ мой и дядя, и я самъ не участвуемъ въ предпріятіи? А лордъ Эдмондъ Мортимеръ, а архіепископъ Іоркскій? Развѣ не за одно съ нами и Доуглесъ? Развѣ у меня нѣтъ письменнаго обѣщанія, что девятаго числа будущаго мѣсяца они присоединятся къ намъ во всеоружіи всѣхъ своихъ силъ? и развѣ нѣкоторые изъ нихъ уже не на пути? Что за нехристь, что за нечестивецъ!… Только одного отъ него и можно ожидать, а именно, что, движимый искреннимъ страхомъ и непобѣдимою трусостью, онъ отправится къ королю и откроетъ ему весь нашъ замыселъ. Я готовъ изрубить себя на куски за то, что этой крынкѣ со снятымъ молокомъ предложилъ участвовать въ такомъ почетномъ предпріятіи… Но чортъ съ нимъ! Пусть все передастъ королю! Мы теперь къ этому подготовлены, и я нынѣшней же ночью отправлюсь въ путь (Входитъ леди Пэрси). Ну, прощай, Кэтъ, черезъ два часа я уѣзжаю.
Леди Пэрси. Мой добрый лордъ и повелитель, скажи, почему ты всегда одинъ и за какую вину ты всѣ эти двѣ недѣли не дозволилъ мнѣ раздѣлить съ тобою ложе? Скажи мнѣ, дорогой мужъ, что отнимаетъ у тебя и аппетитъ, и веселость, и золотой сонъ? Почему взоры твои вѣчно обращены въ землю и почему ты часто вздрагиваешь, когда остаешься одинъ? Почему краска свѣжести исчезла съ твоего лица и зачѣмъ промѣнялъ ты мои сокровища, мои права на тебя на мрачную задумчивость, на проклятую грусть? Когда ты засыпалъ ненадолго, я часто находилась около твоей постели и слышала, какъ ты бредилъ о кровавой войнѣ и, какъ будто пришпоривая коня, восклицалъ: — «Смѣлѣе, въ бой!» Во снѣ говорилъ ты также о вылазкахъ, объ отступленіяхъ, объ окопахъ, о палаткахъ, о частоколахъ, о границахъ, о василискахъ, о пушкахъ и кулевринахъ, о выкупѣ плѣнныхъ, объ убитыхъ воинахъ, словомъ — о всѣхъ подробностяхъ горячаго боя. Твой духъ во время сна, очевидно, участвовалъ въ какой-то кровопролитной сѣчѣ, и ты до того волновался, что у тебя на лбу выступали жемчужины испарины, словно пузыри на только-что возмущенномъ потокѣ. Лицо твое какъ-то странно подергивалось, какъ это мы видимъ у людей, старающихся во время сильнаго и внезапнаго порыва задерживать дыханіе. Что означаютъ всѣ эти предзнаменованія? На моемъ повелителѣ, вѣроятно, лежитъ какая-нибудь великая обязанность, и онъ сообщитъ мнѣ, какая именно, или молчаніемъ докажетъ, что онъ меня не любитъ.
Горячій. Эй, кто-нибудь! (Входитъ слуга). Отправлсся Уильямъ съ пакетомъ?
Сдута. Такъ точно, милордъ, уже съ часъ тому назадъ.
Горячій. А привелъ Ботлеръ тѣхъ лошадей отъ шерифа?
Слуга. Одну лошадь, милордъ, онъ только что привелъ.
Горячій. Какую? Чалую, съ обрѣзаннымъ ухомъ?
Сдута. Точно такъ, милордъ.
Горячій. Вотъ эта чалая лошадь будетъ моимъ трономъ, и я скоро на него сяду. О, ésperance!… Скажи Ботлеру, чтобы отвелъ лошадь въ паркъ (Слуга уходитъ).
Леди Пэрси. Выслушай меня, дорогой мой!
Горячій. Что угодно тебѣ, дорогая миледи?
Леди Пэрси. Ты уѣзжаешь… Какъ?
Горячій. На лошади, радость моя, на лошади.
Леди Пэрси. Ахъ, ты, глупоголовая обезьянка! Даже и у ласточки нѣтъ столько причудъ, сколько ихъ напихано въ тебѣ. Честное слово, я должна узнать, въ чемъ состоитъ твоя забота, и я узнаю. Ужъ не хочетъ ли братъ мой Мортимеръ вступиться за свои права, и не онъ ли прислалъ за тобою, чтобы ты поддержалъ его предпріятіе?… Если ты пойдешь…
Горячій. Нѣтъ, милая, пѣшкомъ не пройдешь такую даль; слишкомъ устанешь.
Леди Пэрси. Ну, будетъ, будетъ, глупый попугайчикъ! Отвѣчай толкомъ на мой вопросъ. Честное слово, я сейчасъ переломлю тебѣ мизинецъ, если ты мнѣ не скажешь всей правды.
Горячій. Ну, будетъ, будетъ, моя баловница! Ты говоришь, что я тебя не люблю?… Ну, да, не люблю, и нѣтъ мнѣ до тебя, Кэтъ, никакого дѣла. Теперь не время играть въ куклы и устраивать губные турниры. Намъ нужны разбитые въ кровь носы, разломанныя короны, и мы добьемся чего намъ нужно… Эй, лошадь мнѣ!… Что говоришь ты, Кэтъ, чего еще отъ меня хочешь?
Леди Пэрси. Такъ ты меня не любишь? Въ самомъ дѣлѣ нѣтъ? Ну, хорошо, не надо!… Только знай одно: — если ты перестанешь меня любить, я сама себя разлюблю… Ты меня не любишь?… Скажи, по крайней мѣрѣ, шутишь ты или нѣтъ?
Горячій. Если хочешь посмотрѣть, какъ я поѣду, идемъ. Когда я буду сидѣть верхомъ, ты услышишь отъ меня клятву въ безпредѣльной любви. Только слушай, Кэтъ: отнынѣ я не хочу, чтобы ты разспрашивала меня, куда и зачѣмъ я ѣду. Я долженъ отправляться туда, куда призываетъ меня мой долгъ; а затѣмъ, въ заключеніе, я все-таки долженъ сказать тебѣ, что сейчасъ уѣзжаю. Я знаю, что моя маленькая Кэтъ созданіе благоразумное… однако только въ той степени, какъ можетъ быть благоразумна жена Генри Пэрси. На тебя можно положиться, но ты все-таки женщина. Я вполнѣ убѣжденъ, что ты умѣешь сохранять тайны, какъ никто… Особенно такія, какихъ ты не знаешь… Вотъ до чего велико мое довѣріе къ тебѣ, милочка моя Кэтъ.
Леди Пэрси. Неужто довѣріе твое такъ велико?
Горячій. Да, именно настолько и не больше ни на одинъ дюймъ. Но слушай хорошенько, Кэтъ: туда, куда я отправляюсь, отправишься и ты; только я уѣзжаю сегодня, а ты завтра. Довольна ли ты, Кэтъ?
Леди Пэрси. По неволѣ приходится оставаться довольной (Уходятъ).
СЦЕНА IV.
правитьПринцъ Генрихъ. Пожалуйста, Нэдъ, выйди изъ этой грязной комнаты и помоги мнѣ хоть немного посмѣяться.
Пойнцъ (Входя). Гдѣ ты былъ, Галь?
Принцъ Генрихъ. Я былъ въ компаніи трехъ или четырехъ ословъ среди шести или восьми десятковъ бочекъ. Тамъ дошелъ я до послѣдней степени приниженности и побратался съ тремя низшими прислужниками харчевни, называя ихъ христіанскими именами: одного — Томомъ, другого — Дикомъ, третьяго — Фрэнсисомъ… Они-же клялись своимъ спасеніемъ, что, — хоть я и считаюсь до сихъ поръ только принцемъ Уэльсскимъ, — но на самомъ дѣдѣ я король по утонченной любезности. Утверждаютъ они, что я не такой спѣсивый глупецъ, какъ, напримѣръ, Фольстэфъ, а, напротивъ, настоящій коринѳянинъ, парень бойкій и къ тому-же добрый малый. Да, клянусь самимъ Богомъ, они такъ-таки меня прямо въ глаза и называютъ. Говорятъ, когда я буду настоящимъ королемъ Англіи, всѣ козлы Истчипа пойдутъ за меня въ огонь и въ воду. Напиться до безпамятства на ихъ языкѣ называется «умереть румянымъ», а если захочешь перевести духъ, не выпивъ кружки залпомъ, они кричать: «Нѣтъ, такъ не водится; опоражнивай до дна!» Словомъ, я въ какихъ-нибудь четверть часа сдѣлалъ такіе успѣхи, что теперь всю жизнь могу пьянствовать съ любымъ мѣдникомъ, не переставая изъясняться на его-же нарѣчіи. Говорю тебѣ, Нэдъ: ты много потерялъ, не участвуя въ такомъ почтенномъ дѣлѣ. Но, милый мой, чтобы еще подсластить и безъ того уже сладкое имя «Нэдъ» — вотъ тебѣ на цѣлый пенни сахару; его мнѣ сію минуту сунулъ въ руку одинъ изъ младшихъ прислужниковъ харчевни, во всю жизнь не сказавшій по-англійски ни одного слова, кромѣ: — «Восемь шиллинговъ и шестъ пенсовъ, сэръ!» или: — «Пожалуйте, сэръ, милости просимъ!» добавляя: — «Вамъ угодно, ради первой четверти луны, выкушать подслащеннаго винца? Сейчасъ, сейчасъ!»… или что-нибудь въ такомъ родѣ. Однако, Нэдъ, чтобы какъ-нибудь убить время до прихода Фольстэфа, уйди, пожалуйста, въ одну изъ сосѣднихъ комнатъ, а я здѣсь стану разспрашивать младшаго слугу, на какую потребу онъ далъ мнѣ кусокъ сахару? ты же поминутно кричи: — «Фрэнсисъ!» такъ-что всѣ отвѣты его мнѣ будутъ состоять изъ одного безпрерывно повторяемаго слова: — «Сейчасъ, сейчасъ!»… Ступай въ другую комнату и самъ увидишь, что надо дѣлать (Пойнцъ уходитъ).
Пойнцъ (Изъ другой комнаты). Фрэнсисъ!
Принцъ Генрихъ (Въ дверяхъ). Такъ, такъ, отлично!
Пойнцъ (За сценой). Фрэнсисъ!
Фрэнсисъ. Сейчасъ, сейчасъ, сэръ!… Загляни-ка въ Гранатовое яблоко, Ральфъ.
Принцъ Генрихъ. Иди сюда, Фрэнсисъ.
Фрэнсисъ. Что прикажете, милордъ?
Принцъ Генрихъ. Долго еще осталось служить тебѣ здѣсь, Фрэнсисъ?
Фрэнсисъ. Осталось пять лѣтъ… Столько-же…
Пойнцъ (За сценой). Фрэнсисъ!
Фрэнсисъ. Сейчасъ, сейчасъ, сэръ!
Принцъ Генрихъ. Пять лѣтъ. Да, не мало еще времени придется тебѣ гремѣть оловянной посудой. Послушай, однако хватитъ у тебя смѣлости разыграть труса относительно твоего договора съ хозяиномъ и убѣжать, показавъ ему дару великолѣпныхъ пятокъ?
Фрэнсисъ. О, милордъ, я готовъ поклясться всѣми библіями, какія только есть въ Англіи, что въ сердцѣ у меня хватило-бы…
Пойнцъ (За сценой). Фрэнсисъ!
Фрэнсисъ. Сейчасъ, сэръ, сейчасъ!
Принцъ Генрихъ. Который тебѣ годъ, Фрэнсисъ?
Фрэнсисъ. Дайте припомнить хорошенько… Вотъ когда придетъ Михайловъ день, мнѣ сравняется…
Пойнцъ. Фрэнсисъ!
Фрэнсисъ. Сейчасъ, сэръ, сейчасъ!… Милордъ, я сію минуту вернусь.
Принцъ Генрихъ. Нѣтъ, Фрэнсисъ, послушай: тотъ кусокъ сахара, что ты далъ мнѣ, стоитъ, вѣдь, не болѣе одного пенни? Не таили?
Фрэнсисъ. Боже мой, сэръ! очень былъ-бы радъ, если-бы онъ стоилъ хоть два.
Принцъ Генрихъ. Я тебѣ за это тысячу фунтовъ дамъ!… да, какъ только попросишь, такъ ихъ и получишь.
Пойнцъ. Фрэнсисъ!
Фрэнсисъ. Сейчасъ, сэръ, сейчасъ!
Принцъ Генрихъ. Хоть сейчасъ проси, Фрэнсисъ… Или, нѣтъ, не сегодня, Фрэнсисъ… а завтра, Фрэнсисъ, или, Фрэнсисъ, — въ четвергъ… словомъ, когда захочешь… только, Фрэнсисъ…
Фрэнсисъ. Что прикажете, милордъ?
Принцъ Генрихъ. Согласишься ли ты обокрасть одного человѣка. На немъ кожаная куртка съ хрустальными пуговицами; обстриженъ онъ подъ гребенку; на пальцѣ у него агатовый перстень, на ногахъ — темно-красные чулки, на языкѣ — слащавыя рѣчи, а черезъ плечо — испанская сумка.
Фгэнсисъ. О Боже! что хотите вы этимъ сказать, сэръ?
Принцъ Генрихъ. Вижу я, что ты только наше и годенъ, чтобъ разносить подмѣшанное сладкое вино… но берегйсь, Фрэнсисъ! — бѣлый холщовый кафтанъ твой когда-нибудь да запачкается… въ Берберіи — же это обходится не такъ дорого…
Фрэнсисъ. Именно что, сэръ?
Пойнцъ. Фрэнсисъ!
Принцъ Генрихъ. Иди-же, олухъ! развѣ не слышишь, что тебя зовутъ? (Пойнцъ и принцъ Генрихъ оба начинаютъ разомъ звать Фрэнсиса; слуга совсѣмъ растерялся и не знаетъ, на чей зовъ идти).
Погребщикъ. Что-же ты тутъ стоишь, какъ истуканъ? Не слышишь развѣ, что тебя зовутъ? Бѣги скорѣй и узнай, что требуютъ гости въ той комнатѣ? (Фрэнисъ уходитъ). Милордъ, старикъ сэръ Джонъ съ полдюжиной пріятелей стучится въ дверь. Прикажете впустить ихъ?
Принцъ Генрихъ. Пусть подождутъ немного; потомъ ты ихъ впустишь (Погребщикъ уходитъ). Пойнцъ!
Пойнцъ (Возвращаясь). Сію минуту, сію минуту, принцъ.
Принцъ Генрихъ. Слушай, другъ! — Фольстэфъ съ полдюжиной другихъ ждетъ у дверей. Вотъ теперь-то мы позабавимся.
Пойнцъ. Да, позабавимся, какъ кузнечики… Скажите, однако, какое коварное удовольствіе доставила вамъ шутка съ шинкаремъ? Чѣмъ кончилось дѣло?
Принцъ Генрихъ. Я теперь готовъ на всякія шутки, то-есть на то, что считается шутками со временъ праотца Адама до настоящаго полуночнаго часа. Который часъ, Фрэнсисъ?
Фрэнсисъ (За сценой). Сейчасъ, сэръ, сейчасъ!
Принцъ Генрихъ. Странно, какъ подумаешь, что у этого человѣка запасъ словъ менѣе, чѣмъ у попугая, между тѣмъ какъ онъ тоже, вѣдь, рожденъ отъ женщины. Все его дѣло ограничивается вѣчной бѣготней сверху внизъ и обратно — снизу вверхъ; все краснорѣчіе — итогомъ подведеннаго счета… Шутливое настроеніе мое не достигло, однако, такихъ размѣровъ, какъ у Пэрси, то-есть у горячки — сѣверянина, который, убивъ шесть или семь дюжинъ шотландцевъ и умывъ потомъ руки, говоритъ за завтракомъ женѣ: — «Не по душѣ мнѣ такая мирная жизнь; мнѣ нужна работа!» — «Кроткій мой, Герри», спрашиваетъ жена: «сколько человѣкъ убилъ ты сегодня?». — «Напоитъ мою буланую лошадь» — кричитъ онъ въ отвѣтъ женѣ, а потомъ, съ часъ спустя, добавляетъ: «Пустяки! всего человѣкъ четырнадцать, не больше. Сущая бездѣлица!…» Пожалуйста, впусти теперь Фольстэфа, я изъ себя разыграю «Горячаго», а этотъ проклятый кабанъ пусть изображаетъ леди Мортимеръ, супругу Пэрси. «Rivo», какъ говорятъ пьяницы… Зови-же сюда этотъ кусокъ сала, зови эту свиную тушу.
Пойнцъ. Добро пожаловать, Джэкъ! Гдѣ ты пропадалъ все это время?
Фольстэфъ. «Чортъ-бы побралъ всѣхъ трусовъ и воздалъ имъ по дѣламъ ихъ», говорю я и затѣмъ добавляю: «Аминь!» Эй, малый, дай мнѣ кружку хереса! Чѣмъ вести такую проклятую жизнь, я скорѣе готовъ чулки вязать, штопать ихъ и топтать ногами!… Да, чортъ возьми всѣхъ трусовъ!… Дай-же мнѣ кружку хереса, мерзавецъ! Неужто на землѣ нѣтъ болѣе добродѣтели? (Пьетъ).
Принцъ Генрихъ. Видалъ ты когда-нибудь, какъ Фебъ ласкаетъ горшокъ съ масломъ, и само мягкосердечное масло такъ и таетъ отъ умиленія при ласковомъ прикосновенія солнечнаго хвоста? Если не видалъ, то взгляни вотъ на эту смѣсь.
Фольстэфъ. Ахъ, ты, мошенникъ! Въ этомъ хересѣ есть известь… Отъ простонародья, впрочемъ, нечего и ожидать, кромѣ мошенничества, а все-таки трусъ, подлый трусъ хуже, чѣмъ кружка хереса съ подмѣсью извести… Иди своимъ путемъ, бѣдный старикъ Джэкъ; умри, если хочешь, и пусть тебя считаютъ не болѣе, какъ выпотрошенной селедкой, если мужество, настоящее мужество не исчезло съ лица земли! Во всей Англіи осталось не болѣе трехъ хорошихъ людей, не попавшихъ на висѣлицу, да и то одинъ изъ нихъ ожирѣлъ и начинаетъ стариться… Помоги имъ, Господи!… Нѣтъ, — говорю я, — свѣтъ сталъ никуда не годенъ! Жаль мнѣ, что я не ткачъ, сталъ бы я распѣвать псалмы или что-нибудь другое, а теперь я все-таки повторяю: — пропади пропастью всѣ проклятые трусы!
Принцъ Генрихъ. Ну, ну, тюкъ съ шерстью, что ты тамъ бормочешь?
Фольстэфъ. Ахъ, ты, королевскій сынъ! Пусть у меня на лицѣ ни одного волоска не останется, если я деревянной шагой не выколочу тебя вонъ изъ твоего королевства и не прогоню впереди тебя всѣхъ твоихъ подданныхъ, какъ стаю дикихъ гусей… Ты-то, ты-то, принцъ Уэльсскій!
Принцъ Генрихъ. Да скажешь ли ты, въ чемъ дѣло, пузатое потаскушкино отродье?
Фольстэфъ. А развѣ ты не трусъ? Отвѣчай-ка мнѣ на это!… Да и Пойнцъ тоже…
Принцъ Генрпхъ. Слушай ты, жирное брюхо! Если ты хоть разъ еще назовешь меня трусомъ, — клянусь Создателемъ, — я заколю тебя!
Фольстэфъ. Мнѣ называть тебя трусомъ? Нѣтъ, я прежде увижу тебя въ когтяхъ у дьявола, чѣмъ назову тебя трусомъ; но я съ радостью заплатилъ бы тысячу фунтовъ, чтобы умѣть бѣгать такъ-же скоро, какъ ты. У вашей братіи плечи прямыя, поэтому для васъ ничего не значитъ, если другіе увидятъ вашу спину… Что-же, по вашему, показывать спину тоже, что помогать товарищамъ? — такъ чортъ съ нею — съ такою помощью! Давайте мнѣ такихъ, что всегда готовы стоять ко мнѣ лицомъ!… Эй, хересу мнѣ! Будь я подлецъ, коли у меня хоть капля была сегодня во рту.
Принцъ Генрихъ. Ахъ, ты, лгунишка! Ты еще и губъ не успѣлъ вытереть съ тѣхъ поръ, какъ выпилъ послѣднюю кружку.
Фольстэфъ. Это все равно! а я еще разъ повторяю: — чортъ-бы побралъ всѣхъ трусовъ! (Пьетъ).
Принцъ Генрихъ. Въ чемъ-же дѣло?
Фольстэфъ. Въ чемъ дѣло-то? — А вотъ: четверо изъ находящихся здѣсь завладѣли-было давеча утромъ тысячею фунтовъ.
Принцъ Генрихъ. Да гдѣ же они, Джэкъ? Гдѣ они, эти фунты?
Фольстэфъ. Гдѣ? Отняли ихъ у насъ! На насъ, четверыхъ, напало вдругъ сто человѣкъ.
Пойнцъ. Какъ! неужто цѣлыхъ сто?
Фольстэфъ. Назови меня подлецомъ, если я битыхъ два часа не сражался съ цѣлою дюжиной злодѣевъ. Избавился я отъ нихъ только чудомъ! Я получилъ цѣлыхъ восемь ранъ въ куртку, да четыре въ нижнее платье; щитъ мой весь пробитъ насквозь; мечъ иззубренъ, какъ ручная шила, — ecce signum! Никогда еще я, съ тѣхъ поръ, какъ сталъ взрослымъ человѣкомъ, не дрался такъ великолѣпно, и все это ни къ чему не повело!… Къ чорту всѣхъ трусовъ! Пусть они поговорятъ со мною, и если скажутъ болѣе или менѣе, чѣмъ правду, значитъ, они холопы и дѣти тьмы!
Принцъ Генрихъ. Разскажите хоть вы, господа, какъ было дѣло?
Гэдсхиль. На насъ, четверыхъ, напало человѣкъ двѣнадцать.
Фольстэфъ. Нѣтъ, милордъ, по крайней мѣрѣ, шестнадцать.
Гэдсхиль. Мы-было ихъ связали…
Пето. Нѣтъ, нѣтъ, мы ихъ не связывали.
Фольстэфъ. Лжешь, бездѣльникъ! мы ихъ всѣхъ перевязали. Будь я жидъ, да, еврейскій жидъ, если не такъ.
Гэдсхиль. Когда же мы стали дѣлиться, на насъ вдругъ напало еще человѣкъ шесть или семь совсѣмъ свѣжихъ людей.
Фольстэфъ. Вотъ эти-то развязали прежнихъ, а тутъ подоспѣли остальные…
Принцъ Генрихъ. Такъ вы сражались противъ всѣхъ?
Фольстэфъ. Противъ всѣхъ?!… Я не понимаю, что ты подразумѣваешь подъ словами: — «противъ всѣхъ?» Пучкомъ рѣдьки хочу остаться, если я не скрещивалъ шпаги, по крайней мѣрѣ, съ пятьюдесятью человѣками. Если ихъ не было пятидесяти двухъ или трехъ противъ одного бѣднаго старика Джека, то я послѣ этого не двуногое животное.
Принцъ Генрихъ. Благодари Бога, что ты ни одного изъ нихъ не убилъ.
Фольстэфъ. Поздно благодарить, потому что я двоихъ изрубилъ въ куски. Да, съ двоими изъ нихъ, — то были мошенники въ клеенчатыхъ плащахъ, — счеты покончены; я это знаю вѣрно. Я тебѣ вотъ что говорю, Галь: — если я лгу, плюнь мнѣ въ глаза и называй меня лошадью. Ты знаешь мою манеру драться на шпагахъ: я стоялъ вотъ такъ и держалъ шпагу. Четверо бездѣльниковъ, одѣтыхъ въ клеенку, бросились на меня…
Принцъ Генрихъ. Какъ, четверо? Ты сейчасъ говорилъ, что только двое.
Фольстэфъ. Четверо, Галь! Я такъ и говорилъ, что четверо.
Пойнцъ. Да, да, четверо. Онъ такъ и говорилъ.
Фольстэфъ. Вотъ эти-то четверо выступили впередъ и напали на меня… Я, не долго думая, заграждаю себя отъ нихъ щитомъ… вотъ такъ, и всѣ семь ударовъ попадаютъ прямо въ него.
Принцъ Генрихъ. Да откуда же взялось семь ударовъ, когда всѣхъ нападающихъ было четверо?
Фольстэфъ. Въ клеенчатомъ платьѣ?
Пойнцъ. Да, четверо бездѣльниковъ въ клеенчатыхъ плащахъ.
Фольстэфъ. Клянусь и клинкомъ, и эфесомъ шпаги, что ихъ было семеро! Будь я подлецъ, если не такъ!
Принцъ Генрихъ. Пожалуйста, не останавливай его. Скоро ихъ окажется уже не семеро, а гораздо больше.
Фольстэфъ. Слушаешь ты меня, Галь?
Принцъ Генрихъ. Не только слушаю, но и внимаю тебѣ.
Фольстэфъ. Прекрасно дѣлаешь, потому что это стоитъ дослушать. Итакъ, какъ я уже говорилъ, всѣ девять бездѣльниковъ, одѣтые въ клеенку…
Принцъ Генрихъ. Какъ! уже девять! еще двое прибавилось?
Фольстэфъ. Такъ какъ концы у ихъ мечей были переломлены.
Пойнцъ. То съ нихъ самихъ свалились штаны?
Фольстэфъ. Нѣтъ, они начали отступать, но я послѣдовалъ за ними, и, держа руку въ ракурсъ, сталъ тѣснить ихъ все больше и больше, поэтому менѣе, чѣмъ въ одно мгновеніе ока, семеро изъ одиннадцати легли на мѣстѣ.
Принцъ Генрихъ. Это поразительно! Вмѣсто первоначальныхъ двухъ бездѣльниковъ въ клеенкѣ, ихъ вдругъ расплодилось одиннадцать.
Фольстэфъ. Но тутъ, словно какой-то дьяволъ вмѣшался въ дѣло: еще трое мошенниковъ, трое нерях, одѣтыхъ въ зеленое киндэльское сукно, вдругъ нападаютъ на меня съ тыла… А было темно, такъ темно, Галь, что и собственной руки не разглядишь…
Принцъ Генрихъ. Это лганье похоже на отца, произведшаго его на свѣтъ: — оно необъятно, какъ гора; оно осязательно и нахально, какъ самъ его родитель. Ахъ, ты, начиненная грязью кишка! ахъ, ты, непотребный ублюдокъ, пышка на свѣчномъ салѣ!
Фольстѳфъ. Что такое? Съ ума ты сошелъ? Съ ума ты сошелъ, что ли? Развѣ правда — неправда?
Принцъ Генрихъ. Какъ же ты могъ разглядѣть, что на твоихъ бездѣльникахъ зеленое киндэльское сукно, когда на дворѣ было такъ темно, что ты и руки своей не могъ бы разглядѣть? Какъ же ты все это объяснишь? Говори-же!
Пойнцъ. Да, Джекъ, объясни; ты долженъ это сдѣлать.
Фольстэфъ. По принужденію-то? Нѣтъ, если-бы меня даже на дыбу вздернули и заставили терпѣть всѣ пытки въ мірѣ, я и тогда ничего-бы не сказалъ по принужденію!… Изволь объяснять имъ, да еще по принужденію! Нѣтъ! если бы у меня было столько же объясненій, сколько въ концѣ лѣта бываетъ ежевики, я ни одному человѣку въ мірѣ не сталъ-бы давать ихъ по принужденію.
Принцъ Генрихъ. Нѣтъ, не хочу долѣе быть сообщникомъ подобнаго грѣха! Это кровеобильный трусъ, лежебокъ, ломатель лошадиныхъ спинъ… Это громадная гора мяса…
Фольстэфъ. Отстань ты, голодный песъ, рыбья шкура, сушеный коровій языкъ, бычачій хвостъ, соленая треска! О, зачѣмъ легкія у меня не на столько крѣпки, чтобы однимъ духомъ перечислить все, на что ты похожъ! Ахъ, ты, портняжье мѣрило, пустыя ножны отъ меча, футляръ отъ лука, самая послѣдняя рапира на ножкахъ!
Принцъ Генрихъ Ничего, передохни немного, а потомъ продолжай снова! Когда же ты въ конецъ утомишься, подбирая пошлыя сравненія, слушай, что я тебѣ скажу.
Пойнцъ. Да, слушай внимательно, Джэкъ.
Принцъ Генрихъ. Оба мы видѣли, какъ вы четверо напали на четверыхъ же проѣзжихъ, какъ вы ихъ связали и какъ завладѣли ихъ деньгами. Замѣтьте теперь, какъ простой и правдивый разсказъ о томъ, что было, уличитъ васъ. Когда вы стали дѣлиться, мы вдвоемъ напали на васъ четверыхъ и однимъ своимъ словомъ заставили васъ бросить добычу, которую мы тутъ же и забрали. Я могу показать вамъ ее, даже не выходя отсюда. Ты же, Фольстэфъ, улепетывалъ такъ проворно и такъ отчаянно ревѣлъ, прося пощады, какъ не улепетывалъ и не ревѣлъ съ перепугу ни одинъ теленокъ. Ты самъ иззубрилъ шпагу и теперь увѣряешь, будто иззубрилъ ее въ бою съ непріятелями. Холопъ же ты послѣ этого! Какую-же хитрость, какую уловку изобрѣтешь ты теперь, чтобы прикрыть ею свой явный, свой несомнѣнный позоръ?
Пойнцъ. Да, мы посмотримъ, Джэкъ, какъ-то ты вывернешься изъ этого положенія.
Фольстэфъ. Клянусь Создателемъ, что я узналъ васъ тотчасъ же! Даже родной отецъ не узналъ бы васъ скорѣе, чѣмъ я. Ну, господа, выслушайте и меня теперь. Могъ ли я рѣшиться поднять руку на наслѣдника престола? Могъ ли я обороняться противъ дѣйствительнаго принца? Я, вѣдь, храбръ, какъ Геркулесъ, и ты это знаешь; но меня удерживало какое-то чутье: даже для самаго льва личность наслѣдника престола неприкосновенна. Чутье — великое дѣло, благодаря ему-то, я и оказался трусомъ. Какъ о себѣ, такъ и о тебѣ я всю жизнь буду самаго лучшаго мнѣнія, потому что я мужественный левъ, а ты наслѣдникъ престола. Однако все-таки радъ, что деньги достались вамъ… Хозяйка, запри-ка двери… — Сегодня сторожи, а помолиться успѣешь и завтра. Ну, ребята, храбрые молодцы мои, золотыя сердца! — право, не знаю, какъ ужъ и назвать васъ поласковѣе!… Какую бы забаву придумать намъ на сегодня? Не разыграть ли намъ экспромтомъ комедію?
Принцъ Генрихъ. Пожалуй. Содержаніемъ ей послужитъ твое бѣгство.
Фольстэфъ. Ну, полно, Галь! Если ты любишь меня, не поминай болѣе про это.
Хозяйка. Господи Іисусе!… Свѣтлѣйшій принцъ!
Принцъ Генрихъ. Ну, милостивая моя государыня хозяйка, что вамъ отъ меня угодно?
Хозяйка. У дверей васъ спрашиваетъ какой-то придворный лордъ. Онъ говоритъ, будто прислалъ его вашъ батюшка.
Принцъ Генрихъ. Если такъ дайте ему крону, и пусть онъ отправляется къ матушкѣ.
Фольстэфъ. А каковъ онъ изъ себя?
Хозяйка. Человѣкъ онъ почтенныхъ лѣтъ.
Фольстэфъ. Зачѣмъ же этотъ почтенный человѣкъ въ полночь здѣсь, а не у себя въ постели? Не переговорить-ли мнѣ съ нимъ?
Принцъ Генрихъ. Сдѣлай одолженіи, Джэкъ.
Фольстэфъ. Я его сію минуту спроважу (Уходитъ).
Принцъ Генрихъ. Итакъ, и ты, Пето, и ты, Бардольфъ, и всѣ вы, господа, дрались отлично. Вы тоже львы и только, благодаря чутью, убѣжали отъ непріятеля, потому что личность наслѣднаго принца неприкосновенна. Обнажить мечъ противъ такой высокой особы? — фи!
Бардольфъ. Чѣмъ угодно готовъ поклясться, что я только тогда убѣжалъ, когда увидалъ, что бѣгутъ другіе.
Принцъ Генрихъ. Разскажите мнѣ теперь — чуръ только не лгать! — почему мечъ Фольстэфа весь иззубренъ?
Пето. Онъ иззубрилъ его своимъ же кинжаломъ. Намъ онъ говорилъ, будто истощить весь запасъ клятвъ, какой только есть въ Англіи, а все-таки увѣритъ васъ, что мечъ его иззубрился въ бою. Онъ и насъ научалъ сдѣлать то же.
Бардольфъ. Уговаривалъ онъ насъ еще до крови исцарапать носы колючей травою, испачкать кровію платье и потомъ увѣрять, будто это кровь нападавшихъ на насъ людей. Тутъ пришлось мнѣ сдѣлать то, чего я ни разу не дѣлалъ за послѣднія семь лѣтъ, то-есть покраснѣть отъ такихъ чудовищныхъ выдумокъ.
Принцъ Генрихъ. Негодяй! Ты еще восемнадцать лѣтъ тому назадъ пытался было тайкомъ выпить кружку вина, но пойманъ былъ на мѣстѣ, и съ тѣхъ поръ у тебя на лицѣ явилась невольная краснота. При тебѣ было и огнестрѣльное, и холодное оружіе, а ты все-таки убѣжалъ. Какое чутье руководило тобою при этомъ?
Бардольфъ (Указывая на свой багровый носъ). Милордъ видите вы эти метеоры, эту огненную лаву?
Принцъ Генрихъ. Вижу.
Бардольфъ. Какъ вы думаете, что они изображаютъ?
Принцъ Генрихъ. Страсть къ горячимъ напиткамъ и пустой кошелекъ.
Бардольфъ. Нѣтъ, если судить здраво, они изображаютъ болѣзнь печени.
Принцъ Генрихъ. А предвѣщаютъ висѣлицу, если тоже судить здраво… Вотъ, однако, идетъ нашъ худенькій Джэкъ, наши кости безъ мяса… (Фольстэфъ возвращается). Ну, что, милѣйшій нашъ краснобай? Сколько лѣтъ не видалъ ты собственныхъ колѣнъ?
Фольстэфъ. Моихъ собственныхъ колѣнъ!… Когда я былъ твоихъ лѣтъ, Галь, мнѣ поясомъ могла бы служить орлиная лапа; я легко могъ бы пролѣзть сквозь перстень съ большаго пальца любого ольдермена… Чортъ бы побралъ всѣ вздохи да огорченія! они до того раздуваютъ человѣка, что дѣлаютъ его похожимъ на пузырь… Знаешь, однако, ходятъ самые скверные слухи… Твой отецъ прислалъ сюда сэра Джона Брэси; тебѣ необходимо утромъ явиться ко двору… Дѣло идетъ о пустоголовомъ сѣверянинѣ Пэрси и еще о томъ Уэльсскомъ владѣльцѣ, что Эмеймона палками отдулъ и приставилъ рога Люциферу, да еще заставилъ дьявола поклясться ему въ вѣрноподданничествѣ на крестѣ отъ Уэльсскаго крюка… Какъ-бишь, вы его зовете, чортъ васъ возьми!
Пойнцъ. Не Глендауръ-ли?
Фольстэфъ. Да, Оуэнъ Глендауръ… онъ самый и есть. Вотъ онъ-то съ зятемъ своимъ Мортимеромъ, съ старикомъ Норсомберлэндомъ да съ шотландцемъ изъ шотландцевъ Доуглесомъ, что на отвѣсную гору верхомъ въѣзжаетъ…
Принцъ Генрихъ. Это тотъ самый Доуглесъ, что на полномъ скаку убиваетъ изъ пистолета летающаго воробья?
Фольстэфъ. Да, ты какъ разъ попалъ въ самую точку.
Принцъ Генрихъ. Лучше, чѣмъ тотъ попадаетъ въ воробья.
Фольстэфъ. Ну, этотъ сорванецъ не трусъ: въ бѣгство онъ не обратится.
Принцъ Генрихъ. Какъ же ты, мерзавецъ, хвалилъ его именно за проворство?
Фольстэфъ. Ахъ, ты, кукушка! Проворенъ онъ только верхомъ, а пѣшкомъ онъ и двухъ шаговъ не сдѣлаетъ…
Принцъ Генрихъ. Должно-быть, тоже по особому чутью, Джэкъ?
Фольстэфъ. Согласенъ: можетъ-быть, и по чутью… Онъ — заодно съ тѣми, а съ нимъ какой-то Мордэкъ да еще тысяча шотландцевъ въ синихъ шапкахъ. Уорстэръ прошлою ночью бѣжалъ… Отъ такого извѣстія борода у твоего отца сразу посѣдѣла… Земли покупай теперь, сколько хочешь: она будетъ дешевле тухлой макрели.
Принцъ Генрихъ. Такъ-что, если Іюнь будетъ жаркій и общественная неурядица продлится, дѣвственницы будутъ продаваться на сотни, какъ гвозди для ковки лошадей?
Фольстэфъ. Клянусь Богомъ, проказникъ, ты говоришь правду; очень вѣроятно, что съ этой стороны торговля пойдетъ у насъ отлично. Однако, скажи мнѣ, Галь, неужто ты не боишься? Ты наслѣдникъ престола, а едва-ли весь міръ могъ напустить на тебя болѣе опасныхъ противниковъ, чѣмъ трое этихъ, то-есть: проворный Доуглесъ, бѣсенокъ Перси и дьяволъ Глендауръ. Тебѣ, должно быть, такъ ужасно страшно, что кровь у тебя стынетъ въ жилахъ.
Принцъ Генрихъ. Вообрази, что нисколько. У меня, къ несчастію, нѣтъ такого чутья, какъ у тебя.
Фольстэфъ. Положимъ, такъ; но завтра, когда ты явишься къ отцу, тебя встрѣтятъ ужасной бранью. Ради любви ко мнѣ, приготовься хоть немного къ отвѣту.
Принцъ Генрихъ. Пожалуй! Изображай изъ себя моего отца и разбирай подробно мое поведеніе.
Фольстэфъ. Если желаешь, изволь. Вотъ эта скамейка послужитъ мнѣ трономъ, этотъ кинжалъ — скипетромъ, а эта подушка — короной.
Принцъ Генрихъ. Тебѣ, вмѣсто трона, надо бы поставить извѣстнаго рода кресло; вмѣсто скипетра — оловянный кинжалъ; а вмѣсто драгоцѣнной короны могъ бы служить собственный твой обнаженный черепъ… Впрочемъ, все равно.
Фольстэфъ. Хорошо. Если огонь благодати не совсѣмъ еще въ тебѣ угасъ, вотъ увидишь, какъ я тебя растрогаю. Дайте мнѣ кружку вина, чтобы глаза мои покраснѣли и чтобы поэтому можно было подумать, будто я плакалъ. Мнѣ надо быть сильно взволнованнымъ, и я ни за какія блага въ мірѣ не соглашусь говорить тономъ царя Камбиза.
Принцъ Генрихъ. Начинаемъ. Вотъ я раскланиваюсь.
Фольстэфъ. А я вотъ начинаю свою рѣчь. Вы, изображающіе мое дворянство, становитесь сюда.
Хозяйка. Господи Іисусе! Какое чудесное представленіе!
Фольстэфъ. Не плачь, дорогая супруга; потоки слезъ твоихъ льются напрасно.
Хозяйка. Каковъ отецъ-то! Какъ онъ гордо поддерживаетъ свое родительское достоинство!
Фольстэфъ. О, лорды, взываю къ вамъ: уведите печальную королеву, ея глазные шлюзы заграждены обиліемъ чрезмѣрнымъ горькихъ слезъ!
Хозяйка. О, Господи Іисусе! Онъ точь-въ-точь, какъ тѣ комедіанты, что не разъ представляли при мнѣ на улицѣ…
Фольстэфъ. Молчи, добрая моя винная бутыль, молчи, одуряющее зелье!… Герри, меня удивляютъ не только тѣ мѣста, гдѣ ты проводишь время, но и то общество, которымъ ты окруженъ. Хотя ромашка и растетъ тѣмъ быстрѣе, чѣмъ болѣе ее топчутъ, но молодость не ромашка, и чѣмъ болѣе ее растрачиваешь, тѣмъ быстрѣе она истощается. То, что ты мнѣ сынъ я вывожу частью изъ словъ твоей матери, частью изъ собственныхъ соображеній; болѣе же всего убѣждаетъ въ этомъ мошенническое коварство твоего взгляда и твоя глупо отвисшая нижняя губа. Итакъ, если ты мнѣ сынъ, то вотъ тебѣ мои этическія наставленія. Зачѣмъ ты, будучи моимъ сыномъ, доводишь себя до того, что на тебя пальцемъ показываютъ? Развѣ солнце небесное станетъ прятаться по кустамъ и услаждать свой вкусъ ежевикой? Это такіе вопросы, которыхъ и задавать бы не слѣдовало. Неужто сыну солнца Англіи прилично грабить проѣзжихъ на большой дорогѣ? Вотъ этотъ вопросъ задать слѣдовало. Есть такое вещество, Герри, о которомъ ты не разъ слыхалъ и которое извѣстно многимъ изъ обитателей нашего королевства подъ названіемъ «смолы». Смола эта, по увѣреніямъ древнихъ писателей, имѣетъ свойство марать. Таково и общество, съ которымъ ты знаешься. Я говорю съ тобою, Герри, испивъ чашу не вина, а горькихъ слезъ, не въ упоеніи радости, а подъ гнетомъ горя; говорю не одними словами, но и слезами… Только одинъ честный человѣкъ и есть… имени его я не знаю, но я часто видалъ его съ тобою.
Принцъ Гкнрихъ. Не заблагоразсудится ли вашему величеству сказать. какого рода этотъ человѣкъ?
Фольстэфъ. Наружности онъ внушительной, хотя отчасти тучноватъ; взглядъ у него веселый, глаза пріятные, мужество — же его не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію. На видъ ему лѣтъ пятьдесятъ, хотя на самомъ дѣлѣ ему, быть-можетъ, ужъ недалеко и до шестидесяти. Теперь я припоминаю: имя его — Фольстэфъ. Если человѣкъ этотъ ведете жизнь нѣсколько распущенную, то наружность, Герри, очень обманчива, потому что глаза его такъ и сіяютъ добродѣтелью. Если же дерево узнается по плоду, а плодъ по дереву, я рѣшительно заявляю, что Фольстэфъ переполненъ добродѣтелью. Держи его при себѣ, Герри, а другихъ прогони! Теперь, дрянной негодяй, скажи, гдѣ ты пропадалъ весь этотъ мѣсяцъ?
Принцъ Генрихъ. Ну, развѣ такъ говорятъ короли? Становись на мое мѣсто, а я буду изображать отца.
Фольстэфъ. А! ты свергаешь меня съ престола!… Хорошо-же! пусть меня повѣсятъ за пятки, какъ кролика или какъ зайца у входа въ лавку съ живностью, если у тебя и въ словахъ, и въ дѣйствіи будетъ хоть половина такого величія и такой важности, какъ у меня.
Принцъ Генрихъ. Хорошо. Вотъ я и сѣлъ.
Фольстэфъ. А я вотъ стою. Будьте судьями, господа.
Принцъ Генрихъ. Скажи, Герри, откуда это ты явился?
Фольстэфъ. Изъ Истчипа, мой благородный лордъ.
Принцъ Генрихъ. Тѣ жалобы на тебя, которыя до меня доходятъ, очень важны.
Фольстэфъ. О, государь, убей меня Богъ, если жалобы эти не чистѣйшая ложь! Нѣтъ, вы увидите, что я вполнѣ достоинъ называться молодымъ принцемъ.
Принцъ Генрихъ. Ты божишься, безбожный мальчишка! Съ этой минуты и глазъ не смѣй поднимать на меня! Ты силою совращенъ съ пути благодати; тобой завладѣлъ дьяволъ въ образѣ толстаго старика: пріятель твой не человѣкъ, а бочка. Зачѣмъ ты знаешься съ такимъ скопищемъ слизи, съ такимъ сборищемъ всякаго скотства, съ такой воплощенной водянкой, съ такой бочкой хереса, съ такимъ мѣшкомъ нечищенныхъ кишекъ, съ такимъ невыпотрошеннымъ жаренымъ быкомъ, съ такимъ застарѣлымъ порокомъ, съ этой закоренѣлой неправдой, съ этимъ сѣдымъ сводникомъ, съ этимъ выжившимъ изъ лѣтъ чванствомъ? На что онъ годенъ? — На то, чтобы смаковать хересъ и пить его. На что онъ способенъ? — На то, чтобы разрѣзать каплуна и его съѣсть. Въ чемъ заключается его сила? — Въ ловкости; а ловкость? — въ умѣніи надувать. Въ чемъ же проявляется его умѣнье надувать? — во всемъ; за что же онъ заслуживаетъ уваженіе? — ни за что.
Фольстэфъ. Чтобы имѣть возможность слѣдить за мыслями вашего величества, я желалъ бы знать, о комъ вы, ваше величество, изволите говорить?
Принцъ Генрихъ. О комъ же, какъ не о томъ злодѣѣ, о томъ совратителѣ юношества, о томъ сѣдобородомъ сатанѣ, имя которому Фольстэфъ.
Фольстэфъ. Государь, этотъ человѣкъ извѣстенъ мнѣ лично.
Принцъ Генрихъ. Я это знаю.
Фольстэфъ. Однако, утверждать, что за нимъ я знаю болѣе пороковъ, чѣмъ за самимъ собою, значило бы говорить болѣе, чѣмъ мнѣ извѣстно. Его сѣдины, правда, свидѣтельствуютъ о томъ, что онъ старъ, но развѣ отъ этого онъ менѣе достоинъ состраданія? Но то, чтобъ онъ, — съ позволенія сказать, — былъ вѣчнымъ посѣтителемъ непотребныхъ домовъ, я рѣшительно отрицаю. Если хересъ и сахаръ орудія грѣха, то да придетъ самъ Господь на помощь грѣшникамъ! Если грѣшно быть старымъ и, вмѣстѣ, веселымъ, то не многимъ, любящимъ попировать, удастся спасти отъ дьявола свою душу; если тучность явленіе достойное ненависти, то придется возлюбить однѣхъ тощихъ коровъ Фараоновыхъ. Нѣтъ, добрѣйшій государь, прогоните Пето, прогоните Бардольфа, прогоните Пойнца; что же касается дорогого Джека Фольстэфа, любезнаго Джека Фольстэфа, честнаго Джека Фольстэфа, мужественнаго Джека Фольстэфа, чья храбрость тѣмъ болѣе достойна уваженія, что онъ уже не молодъ, не удаляйте его изъ общества вашего Герри!… Да, не удаляйте его изъ общества вашего Герри!… Прогнать пухленькаго Джека то же, что прогнать цѣлый свѣтъ.
Принцъ Генрихъ. А я его все-таки прогоню! Я этого хочу! (Сильный стукъ въ двери; хозяйка, Фрэнсисъ и Бардольфъ уходятъ, но послѣдній тотчасъ же возвращается).
Бардольфъ (Поспѣшно вбегая). Ваша свѣтлость, ваша свѣтлость!… У дверей стоитъ шерифъ, а съ нимъ самая страшная стража!
Фольстэфъ. Ступай вонъ, бездѣльникъ! Доведемъ представленіе до конца. Мнѣ еще многое надо сказать въ защиту Фольстэфа.
Хозяйка (Возвращаясь поспѣшно). О, Господи Іисусе! Ваша свѣтлость! ваша свѣтлость!
Фольстэфъ. Что тамъ случилось? Ужь не пріѣхалъ ли дьяволъ верхомъ па скрипичномъ смычкѣ?
Хозяйка. Шерифъ стоитъ у дверей, а съ нимъ многочисленная стража. Они хотятъ обыскивать весь домъ. Что мнѣ дѣлать? Прикажете впустить его?
Фольстэфъ. Что такое? Послушай, Галь, только хорошенько! Никогда не слѣдуетъ принимать фальшиваго червонца за настоящій… Ты хоть и не кажешься сумасшедшимъ, но на дѣлѣ совсѣмъ сумасшедшій!
Принцъ Генрихъ. А ты по природѣ трусъ и при томъ безъ всякаго чутья.
Фольстэфъ. Я совершенно отрицаю вашего шерифа. Когда хочешь отказать ему въ пріемѣ — отказывай; хочешь принять — пусть войдетъ. Если я, сидя на телѣгѣ, не буду такъ-же приличенъ, какъ и всякій другой — то мое воспитаніе ни къ чорту не годится. Надѣюсь, что петля на висѣлицѣ удавитъ меня такъ-же скоро, какъ и всякаго другого.
Принцъ Генрихъ. Ступай — спрячься за занавѣску; другіе-же пусть идутъ пока наверхъ. Впрочемъ, тотъ, у кого приличная наружность и чистая совѣсть, можетъ и остаться.
Фольстэфъ. Ахъ, у меня когда-то было и то, и другое, но время ихъ прошло… слѣдовательно, я иду прятаться (Всѣ уходятъ, кромѣ принца и Пойнца).
Принцъ Генрихъ. Теперь шерифъ можетъ войти.
Принцъ Генрихъ. Что вамъ отъ меня угодно, господинъ шерифъ?
Шерифъ. Прежде всего простите меня, милордъ. Толпа съ криками выслѣдила какихъ-то подозрительныхъ людей, укрывшихся въ этой тавернѣ,
Принцъ Генрихъ. Какихъ людей?
Шерифъ. Свѣтлѣйшій лордъ, одинъ изъ нихъ хорошо извѣстенъ всѣмъ. Это очень жирный мужчина.
Извощикъ. Такой-же жирный, какъ масло.
Принцъ Генрихъ. Увѣряю васъ, что такого человѣка здѣсь нѣтъ. Я только передъ вашимъ приходомъ отправилъ его исполнить одно порученіе. Даю тебѣ слово, шерифъ я завтра въ обѣденное время самъ пришлю къ тебѣ этого человѣка; пусть онъ лично отвѣчаетъ или тебѣ, или кому нибудь другому на всѣ обвиненія, если онъ дѣйствительно въ чемъ нибудь виноватъ. А теперь позволь попросить тебя уйти отсюда.
Шерифъ. Сію минуту, милордъ… Ко мнѣ два джентельмена обратились съ жалобою, что на нихъ напали на большой дорогѣ и отняли у нихъ триста марокъ.
Принцъ Генрихъ. Можетъ быть и такъ. Если онъ дѣйствительно ограбилъ этихъ людей, онъ за это отвѣтитъ. И такъ, прощайте.
Шерифъ. Покойной ночи, мой благородный лордъ.
Принцъ Генрихъ. Не вѣрнѣе-ли было-бы сказать «добраго утра».
Шерифъ. Вы совершенно правы, милордъ. Теперь уже третій часъ (Шерифъ и извощикъ уходятъ).
Принцъ Генрихъ. Этотъ жирный мошенникъ такъ-же хорошо всѣмъ извѣстенъ, какъ соборъ св. Павла! Ступай, позови его.
Пойнцъ (Приподнимая занавѣску, за которою спрятался Фольстэфъ). Фольстэфъ!… Онъ спитъ, какъ убитый, и храпитъ, какъ лошадь.
Принцъ Генрихъ. Слышишь, какъ онъ тяжело дышетъ. Обыщи его карманы (Обыскиваетъ). Нашелъ что-нибудь?
Пойнцъ. Однѣ бумаги, милордъ.
Принцъ Генрихъ. Посмотримъ, что такое? Читай.
Пойнцъ. Такого-то числа, каплунъ 2 шил. 6 п., сверхъ того, соусъ 4 пен., сверхъ того, хереса два галлона 5 шил. 8 пен., сверхъ того, анчоусы и хересъ послѣ ужина 2 шил. 6 пен., сверхъ того, хлѣбъ пол. пенса.
Принцъ Генрихъ. Это поразительно! Всего на полпенса хлѣба и такое непозволительное количество хереса! Остальное спрячь; прочтемъ послѣ, на досугѣ, а онъ пусть спитъ здѣсь до солнечнаго восхода. Утромъ мнѣ надо быть во дворцѣ. Мы всѣ отправляемся на войну; ты получишь почетное назначеніе. Этого же толстаго мошенника я велю опредѣлить въ пѣхоту. Я убѣжденъ, что переходъ въ какихъ нибудь двѣсти или триста рутъ будетъ для него просто смертью. Такимъ образомъ, деньги вернутся съ лихвою… Приходи ко мнѣ пораньше, а пока — прощай.
Пойнцъ. Добраго утра, свѣтлѣйшій принцъ (Уходятъ).
СЦЕНА I.
правитьМортимеръ. Обѣщанія блистательны; союзники люди вѣркые. Такое начало возбуждаетъ самыя радужныя надежды.
Горячій. Лордъ Мортимеръ и вы, кузенъ Глендауръ, скажите, не сѣсть ли намъ? Вы, дядя Уорстѳръ, тоже… Ахъ, чортъ возьми! — я забылъ карту.
Глендауръ. Нѣтъ, вотъ, она здѣсь. Сидите, кузенъ Пэрси: — сидите, добрый «Горячій» кузенъ. Знаете, всякій разъ, какъ Ланкастръ называетъ васъ этимъ именемъ, щеки его блѣднѣютъ, и онъ отъ всей души желаетъ, чтобы вы уже находились на небесахъ.
Горячій. А каждый разъ, какъ онъ слышитъ имя Оуэна Глендаура, онъ желаетъ, чтобы этотъ Глендауръ уже находился въ аду.
Глендауръ. Не могу его за это осуждать. Во время моего рожденія на небѣ вдругъ появились огненные образы и пылающія свѣтила; при моемъ рожденіи земля, словно трусъ, дрожала на всемъ своемъ протяженіи и до самаго своего основанія.
Горячій. Въ ту пору было-бы тоже самое, если бы окотилась кошка вашей матери, а вы и не думали — бы рождаться на свѣтъ.
Глендауръ. Я вамъ говорю, что въ часъ моего рожденія земля тряслась.
Горячій. Если, — какъ вы предполагаете, — земля задрожала отъ страха передъ вами, значитъ, между мною и ею есть разница.
Глендауръ. Все небо было въ огнѣ, а земля тряслась.
Горячій. Должно-быть, земля оттого и задрожала, что небо было въ огнѣ, а совсѣмъ не оттого, что напугалась вашего рожденія. Если земля чувствуетъ себя нездоровою, у нея бываютъ странныя изверженія. Чреватая земля нерѣдко страдаетъ рѣзью въ животѣ, происходящею отъ скопленія въ ея утробѣ вѣтровъ, отъ которыхъ она старается освободиться. Тогда эта почтенная старушка принимается такъ трястись, что рушатся колокольни и поросшія мхомъ башни. У нашей праматери-земли, въ минуту вашего рожденія, вѣроятно были схватки и она тряслась отъ боли.
Глендауръ. Не отъ многихъ, кузенъ, перенесъ бы я такія противорѣчія. Дозвольте мнѣ еще разъ сказать вамъ, что во время моего рожденія все небо пылало огнями. Козы бѣжали съ горъ, а стада дикимъ ревомъ оглашали перепуганныя равнины. Эти чудныя явленія знаменовали, что рождается человѣкъ необыкновенный, да и все дальнѣйшее теченіе моей жизни доказываетъ, что я не изъ породы обыкновенныхъ людей. Гдѣ на всемъ омываемомъ моремъ пространствѣ Англіи, Шотландіи и Уэльса найдется человѣкъ, могущій похвастаться, что я его ученикъ, что я у него почерпнулъ свои познанія? А между тѣмъ укажите мнѣ рожденнаго отъ женщины человѣка, способнаго слѣдовать за мною по труднымъ путямъ науки или стать въ уровень со мною въ глубивѣ моихъ опытовъ?
Горячій. Я нахожу, что нѣтъ человѣка, лучше говоряшаго по уэльсски, чѣмъ вы, а затѣмъ отправляюсь обѣдать.
Мортимеръ. Полно, кузенъ Пэрси. Ты доведешь его до умопомѣшательства.
Глендауръ. Я могу вызывать духовъ изъ глубины бездны.
Горячій. То-же могу и я, и каждый человѣкъ. Только являются ли они, когда вы ихъ вызываете?
Глендауръ. Я могу научить васъ, кузенъ, какъ заставлять повиноваться самого дьявола,
Горячій. А я могу научить васъ, какъ посрамлять дьявола: — говоря правду. Говорите правду, и вы посрамите дьявола. Если вы имѣете власть вызывать его, пусть онъ явится сюда, и будь я проклятъ, если у меня не хватитъ умѣнія со срамомъ выгнать его отсюда. Во всю жизнь говорите только правду, и дьяволъ будетъ посрамленъ.
Мортимеръ. Полноте, полноте! Прекратите эту ни къ чему не ведущую болтовню.
Глендауръ. Три раза Генрихъ Болинброкъ пытался тягаться со мною силами, и три раза прогонялъ я его съ береговъ Уэя и съ текущаго по песчаному дну Сэверна, разбитаго, босаго, пока его хлестала непогода.
Горячій. Какъ, даже безъ сапогъ, да еще въ непогоду? Какъ-же онъ, чортъ его возьми, не схватилъ лихорадки.
Глендауръ. Ну, будетъ!… Вотъ карта. Какъ мы раздѣлимъ наши владѣнія? Согласно тройственному договору?
Мортимеръ. Архидіаконъ раздѣлилъ ихъ на три совершенно равныхъ участка: отъ Трента и Сэверна и до сихъ поръ, югъ и востокъ Англіи составляютъ мой участокъ. Весь западъ по другую сторону Сэверна, включая сюда Уэльсъ и всѣ хлѣбородныя поля, находящіяся на этомъ пространствѣ, составляютъ долю Глендаура, а твою, дорогой братъ — весь сѣверъ Англіи отъ берега Трента. Всѣ три условія уже пишутся; намъ останется только скрѣпить ихъ своею подписью, а это можно будетъ сдѣлать сегодня-же вечеромъ. Завтра ты, Пэрси, я и добрый лордъ Уорстэръ выступимъ на встрѣчу вашему отцу и шотландскимъ войскамъ. Встрѣча, какъ это было условлено, должна произойти въ Шрюсбэри. Тесть-же мой, Глендауръ, еще не готовъ, да и помощь его не понадобится намъ ранѣе, чѣмъ черезъ двѣ недѣли (Глендауру). Въ этотъ срокъ ты, надѣюсь, успѣешь собрать своихъ наемщиковъ, друзей и сосѣднихъ дворянъ?
Глендауръ. О, я явлюсь къ вамъ гораздо ранѣе и привезу съ собою вашихъ женъ. Вамъ слѣдуетъ какъ можно скорѣе уѣхать отъ нихъ и притомъ тайно, не простившись съ ними, потому что при прощаніи прольются такіе потоки слезъ, что, пожалуй, затопятъ всю мѣстность.
Горячій. Я нахожу, что вотъ этотъ мой участокъ, на сѣверъ отъ Бортона, много меньше обоихъ вашихъ. Смотрите, извилина рѣки отрѣзываетъ у меня лучшій кусокъ моего участка, огромный клокъ земли въ видѣ полумѣсяца. Я вотъ въ этомъ мѣстѣ запружу рѣку плотиной и игривый серебристый Трентъ проложитъ себѣ новое русло и потечетъ въ прямомъ направленіи. Такимъ образомъ я уничтожу изгибъ, лишающій меня богатѣйшихъ помѣстій.
Глендауръ. Какъ, уничтожите изгибъ? Вы сами видите, Трентъ дѣлаетъ излучину. Какъ онъ течетъ теперь, такъ и долженъ будетъ продолжать свое теченіе.
Мортимеръ. Братъ, прослѣди внимательнѣе теченіе рѣки и замѣть, какой громадный кусокъ она съ другой стороны отрѣзываетъ у меня въ твою пользу. Трентъ наноситъ тебѣ ущербъ въ одномъ мѣстѣ, за то вознаграждаетъ въ другомъ.
Уорстэръ. Запрудить рѣку, вотъ здѣсь, не будетъ трудно; тогда этотъ мысъ отойдетъ къ сѣверу, а Трентъ потечетъ прямо и ровно.
Горячій. Я этого-то и хочу; обойдется это не дорого.
Глендауръ. А я не хочу, чтобы рѣка измѣняла теченіе.
Горячій. Не хотите?
Глендауръ. Не хочу, и этого измѣненія не будетъ.
Горячій. А кто-же мнѣ помѣшаетъ?
Глендауръ. Кто? — Я.
Горячій. Мнѣ не хотѣлось-бы васъ понимать, поэтому говорите лучше по-уэльсски.
Глендауръ. Я умѣю говорить по-англійски, милордъ, и не хуже васъ. Я воспитывался при англійскомъ дворѣ. Въ молодости я для арфы сочинилъ много очень милыхъ пѣсенокъ и обогатилъ языкъ множествомъ красивыхъ оборотовъ; за вами же такихъ способностей никто и никогда не признавалъ.
Горячій. Чему я радъ отъ всей души. Я скорѣе предпочелъ бы быть котомъ и мяукать, чѣмъ принадлежать къ числу этихъ надоѣдливыхъ слагателей балладъ. Для меня сноснѣе слышать визгъ вертящагося мѣднаго подсвѣчника, скрипъ на оси немазаннаго колеса… И то, и другое менѣе способно довести меня до зубной боли, чѣмъ жеманные и слащавые стихи. Они такъ-же противны мнѣ, какъ вынужденная побѣжка разбитой клячи.
Глендауръ. Извольте; для васъ теченіе Трента будетъ измѣнено.
Горячій. Мнѣ все равно. Для достойнаго друга я готовъ отдать даже втрое большее количество земли. Но замѣтьте, когда дѣло идетъ о раздѣлѣ поровну, я буду торговаться о девятой долѣ волоска. Готовы условія? — пора ѣхать.
Глендауръ. Мѣсяцъ свѣтитъ ярко; вы можете уѣхать и въ ночь. Я пойду потороплю писцовъ, а вамъ совѣтую не говорить женамъ объ отъѣздѣ… Моя дочь до того влюбдена въ своего Мортимера, что я боюсь, какъ-бы она не сошла съ ума, когда узнаетъ о его отъѣздѣ (Уходитъ).
Мортимеръ. Фи, братъ Пэрси, зачѣмъ ты такъ перечишь моему тестю!
Горячій. Что-же дѣлать, когда я не могу иначе? Иногда онъ просто выводитъ меня изъ себя своими разглагольствованіями о кротѣ и о муравьѣ, о духовидцѣ Мерлинѣ и о его пророчествахъ, о драконѣ и о безперой рыбѣ, о ягнятникѣ съ обрѣзанными крыльями и о линяющемъ воронѣ, о лежащемъ львѣ и о ползающей кошкѣ… Онъ болтаетъ столько вздора, что меня вся эта чепуха выводить изъ терпѣнія. Вотъ, что я тебѣ разскажу: вчера до поздней ночи и часовъ девять подѣрядъ онъ надоѣдалъ мнѣ, высчитывая имена различныхъ дьяволовъ, будто-бы находящихся у него въ услуженіи. — «Гм! хорошо… продолжайте», — говорилъ я, но не слыхалъ ни одного слова. Онъ так-же надоѣдливъ, какъ усталая лошадь, какъ сварливая жена или какъ домъ, гдѣ печи дымятъ! Я лучше соглашусь жить гдѣ-нибудь на вѣтряной мельницѣ, питаясь сыромъ и чеснокомъ, но только подальше отъ него, чѣмъ въ самомъ красивомъ замкѣ всего крещенаго міра объѣдаться самыми вкусными блюдами и слушать его болтовню.
Мортимеръ. Однако, человѣкъ онъ все-таки хорошій, достойный, обладающій значительною ученостью. Онъ даже посвященъ въ таинства сокровенной науки. Къ тому-же онъ храбръ, какъ левъ, необыкновенно ласковъ и щедръ, какъ рудники Индіи. Долженъ я также сказать, что онъ съ величайшимъ уваженіемъ относится къ твоему характеру и даже переламываетъ свой нравъ, когда ты ему перечишь. Да, честное слово, это такъ. Раздражать его опасно: дорого поплатился-бы каждый, если-бы вздумалъ дразнить его такъ-же, какъ дразнишь ты. Прошу тебя, не злоупотребляй его терпѣніемъ.
Уорстэръ. Въ самомъ дѣдѣ, племянникъ, твое поведеніе достойно порицанія. Съ тѣхъ поръ, какъ ты сюда пріѣхалъ, ты только и дѣлаешь, что раздражаешь и стараешься вывести его изъ терпѣнія. Надо непремѣнно избавиться отъ итого недостатка. Хотя въ такомъ недостаткѣ иногда и проявляются величіе, храбрость и благородство, — а это-то и заставляетъ мириться съ нимъ въ тебѣ, — но чаще онъ служитъ признакомъ грубаго задора, неумѣнія держать себя и владѣть собою, а также гордости, высокомѣрія, самомнѣнія и презрѣнія къ другимъ. Когда однимъ изъ такихъ пороковъ, даже въ самой малой степени, одержимъ джентельменъ, порокъ этотъ отчуждаетъ отъ него всѣ сердца и пятнаетъ всѣ остальныя доблестныя его стороны, отнимая у нихъ всю ихъ прелесть.
Горячій. Я точно въ школѣ выслушиваю наставленія. Да здравствуетъ умѣніе держать себя въ обществѣ!… А, вотъ вдуть наши жены — Надо съ ними проститься.
Мортимеръ. Меня разбираетъ смертельная досада, что жена моя не знаетъ ни одного слова по-англійски, а я ни слова не понимаю по-уэльсски.
Глендауръ. Моя дочь плачетъ и ни за что не соглашается разстаться съ тобою. Она хочетъ тоже быть воиномъ и отправиться на войну.
Мортимеръ. Дорогой батюшка, окажите ей, что она и тетка моя, лэди Пэрси, скоро присоединятся къ намъ подъ вашею охраной.
Глендауръ. Ничего и слышать не хочетъ. Съ этою упрямою и своевольною негодницей убѣжденіемъ ничего не подѣлаешь.
Мортимеръ. Я вижу твои взгляды и, благодаря твоимъ небеснымъ глазамъ, такъ хорошо понимаю милый уэльсскій языкъ, что, кажется, если бы не застѣнчивость, самъ заговорилъ бы съ тобою на немъ.
Мортимеръ. Мнѣ понятны твои поцѣлуи, а тебѣ мои; это объясненіе прочувствованное. Но, радость моя, я только тогда успокоюсь, когда научусь говорить на твоемъ языкѣ. На твоихъ устахъ уэльсское нарѣчіе такъ же сладкозвучно, полно такихъ же чарующихъ переходовъ, какъ подъ перстами красавицы королевы — пѣніе арфы, несущееся изъ садовой бесѣдки.
Глендауръ. Если ты самъ разчувствуешься, она совсѣмъ спятитъ съ ума.
Мортимеръ. Что она говоритъ? Я не понимаю ни слова.
Глендауръ. Она проситъ, чтобы ты беззаботно раскинулся на тростниковой цыновкѣ и далъ своей головѣ отдохнутъ на ея колѣняхъ, а она тѣмъ временемъ будетъ пѣть любимыя твои пѣсни, пока богъ благотворнаго сна не смежитъ твоихъ вѣкъ, и ты не впадешь въ сладкую дремоту служащую какъ-бы посредницей между бодрствованіемъ и настоящимъ сномъ, словно заря между днемъ и ночью, за часъ до появленія небесной колесницы, влекомой конями въ блестящей упряжи и начинающей съ востока свой дневной бѣгъ по небу.
Мортимеръ. Отъ всего сердца готовъ исполнить ея желаніе; прилягу и стану слушать ея пѣніе. Тѣмъ временемъ надѣюсь, успѣютъ написать условія.
Глендауръ. Прекрасно сдѣлаешь. Только знай, что музыканты, которыхъ ты услышишь, витаютъ въ воздухѣ и находятся отсюда гораздо далѣе, чѣмъ за тысячу миль, а между тѣмъ они сейчасъ будутъ здѣсь. Прилягь и внимай.
Горячій. Слушай, Кэтъ! ты въ совершенствѣ умѣешь укладывать… Ну, скорѣе, скорѣе! Дай и мнѣ прильнуть головой къ твоимъ колѣнямъ.
Леди Пэрси. Ну, пошелъ, вертопрахъ!
Горячій. Теперь я вижу, что дьяволъ понимаетъ по-уэльсски; послѣ этого нѣтъ ничего удивительнаго, если у него столько причудъ… Клянусь Пречистой Дѣвой, музыкантъ онъ хорошій.
Леди Пэрси. Въ такомъ случаѣ, ты, должно быть, великій музыкантъ въ душѣ, потому что ты вѣчно подъ властью разныхъ причудъ… Ну, лежи смирно, воришка; лэди Мортимеръ будетъ сейчасъ пѣть по-уэльсски.
Горячій. Мнѣ, право, было бы пріятнѣе слушать. какъ воетъ по-ирландски моя собака «Лэди».
Леди Пэрси. Молчи! Или ты хочешь, чтобы я треснула тебя по головѣ?
Горячій. Совсѣмъ не хочу.
Леди Пэрси. Въ такомъ случаѣ, лежи смирно.
Горячій. Нѣтъ. Это недостатокъ женскій.
Леди Пэрси. Эхъ, убирайся!
Горячій. Куда? на постель къ уэльсской леди?
Леди Пэрси. Это что еще за штука?
Горячій. Молчи, она собралась пѣть.
Горячій. Теперь, Кэтъ, спой и ты; я хочу тебя послушать.
Леди Пэрси. Нѣтъ, ей-богу, ни за какіе пряники пѣть не стану.
Горячій. «Ни за какіе пряники»! «Ей-Богу»!… Ты выражаешься, точно жена лавочника… Потомъ выраженія, въ родѣ слѣдующихъ: — «Такъ же вѣрно, какъ то, что я живу», «канальей хочу остаться, если не…», «провалиться на мѣстѣ»; и т. д. Ты божишься такъ пошло, словно никогда нигдѣ не бывала, кромѣ Финсбори. Кэтъ, ты леди, такъ и божись, какъ прилично лэди, крѣпко, съ достоинствомъ, а всѣ эти «что за штуки», да «пряники» предоставь говорить разряженнымъ по праздничному лавочницамъ. Ну, спой.
Леди Пэрси. Не стану я пѣть.
Горячій. И прекрасно сдѣлаешь, а то, — чего добраго, — тебя примутъ или за портного, или за обучателя снигирей. Условія скоро будутъ переписаны, и часа черезъ два я уѣду. Приходи ко мнѣ, если хочешь (Уходитъ).
Глендауръ. Иди и ты, Мортимеръ. Ты настолько-же вяло относишься къ отъѣзду, насколько въ этомъ отношеніи не въ мѣру горячъ Генри Пэрси. Договоръ, вѣроятно, теперь уже переписанъ. Мы его скрѣпимъ подписями, приложимъ, печати, и тогда живо на коней.
Мортимеръ. Готовъ всею душой (Уходятъ).
СЦЕНА II.
правитьКороль Генрихъ. Оставьте насъ, милорды, мнѣ необходимо частнымъ образомъ переговорить съ принцемъ Генрихомъ. Но не удаляйтесь совсѣмъ; вы скоро будете мнѣ нужны (Лорды уходяVпъ). Не знаю, прогнѣвилъ ли я чѣмъ Господа, но Онъ, по своему неисповѣдимому сужденію, послалъ мнѣ бичъ въ лицѣ отпрыска собственной моей крови. Ты своими предосудительными поступками заставляешь меня предполагать будто за всѣ мои прежнія прегрѣшенія именно ты избранъ орудіемъ Божіей кары. Чѣмъ-же, какъ не этимъ, могу я объяснить себѣ твои разнузданныя и низкія желанія, твои жалкіе, гнусные, позорный и грязные поступки, твои пошлыя развлеченія и твое постоянное пребываніе въ обществѣ тѣхъ негодныхъ товарищей, которыми, не смотря на свое высокое происхожденіе, ты постоянно окружаешь себя, съ которыми вѣчно проводишь время, какъ съ равными? Какъ можетъ твой санъ, твое царственное сердце уживаться въ такой низменной средѣ?
Принцъ Генрихъ. Въ угоду вашему величеству, я желалъ бы имѣть возможность такъ-же оправдаться во всѣхъ моихъ проступкахъ, какъ, — я въ этомъ глубоко убѣжденъ, — съумѣю въ вашихъ глазахъ очистить себя отъ множества незаслуженно взводимыхъ на меня обвиненій. Позвольте мнѣ молить васъ о снисхожденіи, хотя бы до тѣхъ поръ, когда мнѣ удастся опровергнуть безчисленныя росказни, которыя ухо правителя вынуждено бываетъ слишкомъ часто выслушивать изъ устъ улыбающихся вѣстовщиковъ и переносчиковъ вымышленныхъ новостей, взводимыхъ на меня безъ всякаго повода съ моей стороны. Что же касается тѣхъ дѣйствительныхъ проступковъ, въ которые вовлекла меня моя черезчуръ бурная молодость, то я за нихъ надѣюсь найти прощеніе хотя бы въ силу моего раскаянія.
Король Генрихъ. Да проститъ тебя Богъ! Однако, Герри, я все-таки не могу объяснить себѣ низменность твоихъ стремленій, такъ мало похожую на высокій полетъ твоихъ предковъ. Ты изъ-за грубаго поступка лишился своего мѣста въ совѣтѣ, которое занялъ твой младшій братъ, и утратилъ расположеніе и двора, и всѣхъ принцевъ моей крови. Всѣ надежды, всѣ ожиданія, возлагавшіяся на твою будущность, рушились, и нѣтъ человѣка, который пророчески не предчувствовалъ бы въ душѣ, что паденіе твое неизбѣжно. Если бы я слишкомъ щедро расточалъ свое присутствіе, если бы я мозолилъ глаза народу, если бы я изнашивался и обезцѣнивалъ себя въ негодной компаніи, общественное мнѣніе, возведшее меня на престолъ, осталось-бы вѣрнымъ прежнему правителю и меня, какъ человѣка низкой пробы, отъ котораго нечего ожидать хорошаго, заставили-бы вѣчно томиться въ безвѣстномъ изгнаніи. Рѣдко доставляя народу случай видѣть меня, я, словно комета, вызывалъ всеобщее удивленіе каждымъ своимъ появленіемъ. Одни говорили своимъ дѣтямъ: — «Это онъ». Другіе восклицали: — «Гдѣ онъ? Который Боллинброкь?» Казалось, будто я затмѣвалъ даже небесныя свѣтила, а самъ принималъ такой смиренный видъ, что всѣ забывали про вѣрноподданническія чувства, и даже въ присутствіи вѣнценосца цѣлыя тысячи устъ восторженно привѣтствовали меня громкими криками «ура!» Поступая съ такимъ благоразуміемъ, я вѣчно оставался свѣжимъ и новымъ. Мое появленіе, словно риза первосвященника, всегда вызывало изумленіе, поэтому оно всегда было торжественно и имѣло праздничный видъ. Самая рѣдкость такого зрѣлища придавала ему особенную торжественность. Тогдашній-же вѣтренный король рыскалъ повсюду, окруженный пустыми забавниками, чьи остроты вспыхивали такъ-же быстро, какъ сухой хворостъ, но такъ-же быстро и сгорали. Отбросивъ величіе, онъ допускалъ свою царственную особу якшаться съ разными скачущими шутами, осквернявшими своими насмѣшками его высокое имя. Не взирая на это имя, онъ поощрялъ смѣхъ и шутки надъ нимъ пажей, являясь мишенью для остроумія безбородыхъ молокососовъ. Его часто видали на улицѣ, и онъ даже входилъ въ сношенія съ толпой. Такъ какъ онъ вѣчно находился у всѣхъ на глазахъ, всѣ къ нему привыкли, и отъ его присутствія тошнило, какъ это бываетъ, когда объѣшься меда. Онъ становится уже не сладокъ. Немножко его и еще немножко, а на повѣрку выйдетъ, что черезчуръ много. Когда-же Ричарду, бывало, захочется торжественно показаться народу, его появленіе производило такое-же впечатлѣніе, какъ крикъ кукушки въ іюнѣ; слышишь этотъ крикъ, но не обращаешь на него вниманія. На него смотрѣли, но только пресыщенными, вслѣдствіе привычки, глазами и не удостоивали его того особеннаго восторга, какой должно вызывать солнце королевскаго величія, когда оно показывается рѣдко. Сытой, пресыщенной его лицезрѣніемъ толпѣ до того надоѣлъ его видъ, что она смотрѣла на него полусонными глазами, полуопустивъ вѣки, съ тѣмъ угрюмымъ выраженіемъ съ какимъ подозрительный человѣкъ смотритъ на своего врага. На томъ-же самомъ пути стоишь и ты, Герри. Твои близкія и пятнающія тебя отношенія къ негоднымъ изъ низкаго происхожденія людямъ лишили тебя твоего царственнаго преимущества. Ты такъ всѣмъ приглядѣлся, что ни у кого нѣтъ желанія видѣть тебя, разумѣется, кромѣ меня. Мнѣ, напротивъ, хотѣлось бы видѣть тебя чаще; даже и теперь меня, противъ воли, ослѣпляетъ глупая привязанность къ тебѣ.
Принцъ Генрихъ. На будущее время, трижды великодушный государь, я постараюсь быть болѣе самимъ собою.
Король Генрихъ. Такимъ, какимъ ты теперь, былъ въ глазахъ всего свѣта и Ричардъ, когда я, вернувшись изъ Франціи, высадился въ Рэвенспоргѣ. Такимъ, какимъ я былъ тогда — теперь Генри Пэрси. Клянусь и скипетромъ моимъ, и душею, что у него больше правъ на корону Англіи, чѣмъ у такого призрака наслѣдника престола, какъ ты. Онъ безъ всякаго права, даже безъ тѣни права, наводняетъ теперь поля государства вооруженными людьми и не страшится стать лицомъ къ лицу съ вооруженной пастью льва. Хотя онъ и не старше тебя годами, но тѣмъ не менѣе онъ престарѣлыхъ лордовъ и почтенныхъ епископовъ ведетъ за собою въ кровопролитныя схватки и въ смертоносныя битвы. Какую безсмертную славу стяжалъ этотъ молодой человѣкъ своею побѣдою надъ прославленнымъ Доуглесомъ, за свои подвиги, за свои безстрашные набѣги, своими блестящими военными способностями завоевавъ себѣ во всѣхъ государствахъ, исповѣдующихъ христіанскую вѣру, первое мѣсто среди воиновъ и названіе величайшаго полководца своего времени. Три раза этотъ самый Генри Пэрси, этотъ Марсъ въ пеленкахъ разбивалъ въ прахъ всѣ усилія Доуглеса; онъ захватилъ шотландца въ плѣнъ, освободилъ безъ выкупа и вслѣдствіе этого пріобрѣлъ въ немъ друга. Теперь оба они, дерзко возвышая голосъ, шлютъ намъ вызовъ, потрясая имъ и нашъ престолъ, и спокойствіе страны. Что скажешь ты на это? Горячій, Норсомберлендъ, его преподобіе епископъ Іоркскій, Доуглесъ и Мортимеръ подняли противъ насъ знамя возстанія, но зачѣмъ, Герри, передаю эти извѣстія я тебѣ, моему блѣжайшему и самому дорогому врагу? Кто знаетъ, не придется ли мнѣ увидѣть, что ты вслѣдствіе ли досады и малодушнаго страха, или вслѣдствіе увлеченія постыдными страстями, очутишься въ рядахъ бунтовщиковъ подъ начальствомъ Пэрси и у него на жалованіи? Кто знаетъ, не станешь-ли ты пресмыкаться у его ногъ и льстиво поощрять его гнѣвъ противъ меня, чтобы доказать, до чего дошло твое перерожденіе?
Принцъ Генрихъ. Не говорите этого; ничего подобнаго вы не увидите. Да проститъ Богъ тѣмъ, кто такъ страшно уронилъ меня во мнѣніи вашего величества. Голова Генри Пэрси искупитъ всѣ прошлыя мои ошибки. Когда нибудь, послѣ особенно доблестнаго дня, я позволю себѣ снова назваться вашимъ сыномъ. Тогда я предстану передъ вами въ окровавленной одеждѣ, съ окровавленнымъ лицомъ, а когда я смою съ себя эту кровь, вмѣстѣ съ нею исчезнетъ и мой позоръ. Этотъ день, если ему только суждено настать, заблещетъ тогда, когда съ Горячимъ, съ этимъ сыномъ чести и любимцемъ славы, съ этимъ безукоризненнымъ и всѣми прославляемымъ рыцаремъ сразится никѣмъ до сихъ поръ не признанный сынъ вашъ, Герри. О, какъ-бы я желалъ, чтобы всѣ доблести, вѣнчающія его шлемъ, размножились до безконечности, а позоръ, тяготѣющій надъ моею головою, удвоился, потому что настанетъ время, когда этотъ юный уроженецъ сѣвера вынужденъ будетъ промѣнять свои доблестныя дѣянія на мой позоръ! Добрѣйшій мой повелитель, Пэрси для меня только довѣренное лицо, обязанное накоплять для меня какъ можно большее количество блистательныхъ подвиговъ, но я потребую отъ него такого неумолимаго отчета, что онъ вынужденъ будетъ возвратить мнѣ всю накопленную имъ славу до послѣдней крупицы, до самой ничтожной похвалы. Да, это будетъ такъ, если-бы даже пришлось вырвать у него все это вмѣстѣ съ сердцемъ! Вотъ въ чемъ я клянусь вамъ именемъ Бога! Если вашему величеству угодно, чтобы я сдержалъ слово, пролейте нѣсколько капель цѣлебнаго бальзама въ видѣ снисхожденія на тѣ застарѣлыя язвы, которыя явились послѣдствіями моей безпутной жизни. Если мнѣ не суждено достигнуть желаемаго, смерть уничтожитъ всѣ обязательства, и я скорѣе вытерплю сто тысячъ смертей, чѣмъ нарушу хоть ничтожнѣйшую частицу даннаго обѣта.
Король Генрихъ. Вотъ смертный приговоръ сотни тысячъ мятежниковъ. Ты получишь назначеніе съ широкими полномочіями (Входитъ Блонтъ). Что съ тобою, добрый мой Блонтъ? У тебя такой видъ, словно ты куда-то торопишься.
Блонтъ. Дѣло, о которомъ я обязанъ доложить, не допускаетъ отлагательствъ. Лордъ Мортимеръ прислалъ изъ Шотландіи извѣстіе, что одиннадцатаго числа этого мѣсяца войска Доуглеса соединились съ мятежниками въ Шрюсбэри. Если всѣ союзники сдержать слово, получится такое невиданно громадное, такое устрашающее войско, что государству справиться съ нимъ будетъ не легко.
Король Генрихъ. Эту новость я узналъ уже пять дней тому назадъ, поэтому лордъ Уэстморлендъ и мой сынъ принцъ Джонъ Ланкастрскій уже уѣхали сегодня. Въ среду отправишься ты, Герри, а въ четвергъ тронемся въ путь и мы сами. Мѣстомъ нашей встрѣчи будетъ Бриджнорсъ; ты, Герри, направишься туда чрезъ Глостэрширъ. На то, что намъ остается сдѣлать еще, потребуется дней двѣнадцать; только тогда всѣ наши силы могутъ стянуться къ Бриджнорсу. А дѣла на рукахъ у насъ много и надо спѣшить: каждая проволочка съ нашей стороны дастъ непріятелю возможность усиливаться (Уходятъ).
СЦЕНА III.
правитьФольстэфъ. Слушай, Бардольфъ, мнѣ кажется, что послѣ нашего послѣдняго дѣла я начинаю опускаться самымъ позорнымъ образомъ. Смотри, развѣ я не спадаю съ тѣла, не сохну? Кожа держится на мнѣ, какъ обвислое платье старой бабы; весь я сморщился, какъ излежавшееся яблоко. Нѣтъ, надо раскаяться… и поскорѣе, пока я еще хоть на что нибудь похожъ; не то, того и гляди, такъ ослабѣю, такъ исхудаю, что силъ, пожалуй, не хватитъ на раскаяніе. Вѣдь, я забылъ, какой бываетъ внутренній видъ церкви! Будь я перечное зерно или кляча съ пивовареннаго завода, если я хоть что-нибудь помню! А кто въ этомъ виноватъ, кто загубилъ меня? — Все товарищество, одно подлое товарищество!
Бардольфъ. Сэръ Джонъ, если вы и далѣе будете такъ сильно сокрушаться, то не долго проживете.
Фольстэфъ. Совершенная твоя правда. Иди, спой-ка мнѣ какую нибудь самую непристойную пѣсню; это меня развеселитъ. Отъ природы я надѣленъ былъ всѣми качествами, необходимыми джентельмену, то есть, достаточно былъ добродѣтеленъ, ругался и божился мало, въ кости игралъ не болѣе семи разъ въ недѣлю, а въ непотребныя мѣста хаживалъ не болѣе одного раза въ четверть… часа; три или четыре раза возвращалъ занятыя деньги. Жилъ хорошо, съ чувствомъ мѣры, а теперь живу до того безпорядочно, что не знаю ни мѣры, ни границъ. Это ни на что не похоже!
Бардольфъ. Толщина ваша, сэръ Джонъ, выходить изъ всякихъ границъ; поэтому вы дѣйствительно становитесь ни на что не похожи.
Фоіьстэфъ. А ты измѣни свою образину, тогда и я образъ жизни перемѣню. Ты у насъ адмиралъ, стоишь на кормѣ съ фонаремъ, а фонарь этотъ ни что иное, какъ твой красный носъ. Ты кавалеръ ордена Горящей Лампы.
Бардольфъ. Лицо мое, сэръ Джонъ, никакого вреда вамъ не дѣлаетъ.
Фольстэфъ. Напротивъ, готовъ побожиться, что оно приноситъ мнѣ такую же пользу, какъ инымъ людямъ созерцаніе человѣческаго черепа или memento mori. Какъ только я увижу твою рожу, такъ вспомню объ адскомъ пламени, о богачѣ, облеченномъ въ пурпуръ, потому что она въ своихъ багровыхъ покровахъ такъ и горитъ, такъ и пылаетъ. Будь ты хоть мало-мальски добродѣтеленъ, я и клясться не сталъ бы иначе, какъ твоей рожей и даже вотъ въ какихъ словахъ: «Клянусь краснымъ носомъ Бардольфа который есть огнь небесный!» но, къ несчастію, ты человѣкъ совсѣмъ потерянный, и, глядя на твою синебагровую образину, тебя можно принять только за самое черное исчадіе мрака, и исчезни всѣ деньги съ лица земли, если я не принялъ бы тебя за ignus fatuus или за свѣтящуюся бомбу, когда ты ловилъ мою лошадь на Гэдсхильскомъ перекресткѣ. Да, ты вѣчный торжественный день, неугасаемый потѣшный огонь. Благодаря твоему пылающему носу, я сберегъ по крайней мѣрѣ тысячу марокъ на фонаряхъ да на факелахъ, отправляясь съ тобою по ночамъ изъ харчевни въ харчевню, но за то хересъ, который ты выпилъ тамъ на мой счетъ, стоилъ мнѣ дороже всякаго освѣщенія, будь оно куплено даже въ самой дорогой свѣчной лавкѣ въ мірѣ. Ахъ, саламандра ты этакая! Вотъ уже тридцать два года, какъ я денно и нощно поддерживаю для тебя этотъ огонь… Да наградитъ меня за это Господь!
Бардольфъ. Что вамъ далось мое лицо? Желалъ бы я, чтобы оно лежало у васъ въ брюхѣ.
Фольстэфъ. Покорно благодарю! тогда у меня непремѣнно сдѣлалось бы воспаленіе (Входитъ хозяйка). Ну, милѣйшая моя курочка, розыскала ли того, кто очистилъ мои карманы?
Хозяйка. Ахъ, сэръ Джонъ, какого же вы о насъ мнѣнія? Неужели же, сэръ Джонъ, вы воображаете, будто я стала бы держать у себя воровъ? И я, и мой мужъ допрашивали и обыскивали слугъ и прислужниковъ всѣхъ вмѣстѣ и каждаго въ отдѣльности. Десятой доли волоска и той до сихъ поръ не пропадало у меня въ заведеніи.
Фольстэфъ. Лжешь ты, кабатчица! Бардольфъ у тебя въ харчевнѣ брился нѣсколько разъ, слѣдовательно волосъ у него пропало не мало… Я же присягу готовъ принять, что меня обворовали… но ты — баба, потому продолжай, какъ оно и слѣдуетъ бабѣ.
Хозяйка. Кто? Я баба? Клянусь свѣтомъ господнимъ, что никто еще такъ меня не обзывалъ, при томъ у меня же въ домѣ.
Фольстэфъ. Продолжай, продолжай! Я тебя довольно хорошо знаю!
Хозяйка. Нѣтъ, сэръ Джонъ! Не знаете вы меня, сэръ Джонъ! Васъ же, сэръ Джонъ, я знаю: вы, сэръ Джонъ, у меня въ долгу, вотъ и затѣваете теперь ссору, чтобы отъ меня отвертѣться. Не я ли купила дюжину рубашекъ для вашего грѣшнаго тѣла?
Фольстэфъ. Да, изъ негодной толстой холстины! Носить я ихъ не сталъ, а отдалъ женамъ булочниковъ, чтобы онѣ изъ нихъ мѣшковъ надѣлали.
Хозяйка. Нѣтъ, какъ честная женщина, увѣряю, что рубашки были изъ чистѣйшаго голландскаго полотна, по восьми пенсовъ за элль. Кромѣ того, вы, сэръ Джонъ, должны мнѣ за пищу и питье, да и такъ взаймы деньги брали… всего двадцать четыре фунта.
Фольстэфъ (Указывая на Бардольфа). Онъ тоже всѣмъ этимъ пользовался, такъ пускай и расплачивается онъ.
Хозяйка. Онъ? Да онъ бѣденъ: у него ничего нѣтъ!
Фольстэфъ. Кто? Онъ бѣденъ? Взгляни только на его рожу!… Что ты толкуешь про бѣдность? Пусть начеканятъ монетъ изъ его носа, изъ его щекъ; я же ни за одинъ обѣдъ не заплачу. Дурака ты изъ меня разыгрывать хочешь, что ли? Какъ! Мнѣ въ своей же харчевнѣ вздремнуть даже нельзя? — Тотчасъ всѣ карманы очистятъ. Кромѣ того, у меня еще перстень съ печатью украли; онъ моему дѣду принадлежалъ и стоилъ сорокъ марокъ.
Хозяйка. О, Господи Іисусе! Ужъ не знаю, сколько разъ самъ принцъ при мнѣ говорилъ, что перстень мѣдный!
Фольстэфъ. Что такое? Послѣ этого твои принцъ оселъ и подлецъ! Жаль, что теперь его здѣсь нѣтъ, а то я бы его искалѣчилъ, если-бы онъ это посмѣлъ повторить при мнѣ! (Принцъ Генрихъ и Пойнцъ входятъ маршируя; Фольстэфъ идетъ къ нимъ на встрѣчу, приложивъ къ губамъ палку вмѣсто свирѣли). Ну, что, милѣйшій мой? Видно, вотъ изъ какой щели вѣтеръ дуетъ… Неужели намъ всѣмъ походнымъ шагомъ идти придется?
Бардольфъ. Да, попарно, какъ ходятъ колодники въ Ньюгэтской тюрьмѣ.
Хозяйка. Ради Бога, принцъ, выслушайте меня.
Принцъ Генрихъ. О, сколько угодно, мистрисъ Куикли! Какъ поживаетъ твой супругъ? Я его очень люблю: онъ человѣкъ честный,
Хозяйка. Добрѣйшій принцъ, выслушайте меня.
Фольстзфъ. Ахъ, пожалуйста, оставь ее и слушай меня…
Принцъ Генрихъ. А тебѣ что нужно, Джэкъ?
Фольстэфъ. На дняхъ я заснулъ вотѣтуть за ширмами, и у меня обчистили карманы. Эта харчевня совсѣмъ непотребнымъ домомъ становится: въ ней посѣтителей обворовываютъ.
Принцъ Генрихъ. Что-же у тебя-то украли, Джэкъ?
Фольстэфъ. Повѣришь ли, Галь? — у меня украли не то три, не то четыре билета въ сорокъ фунтовъ каждый… да, кромѣ того, еще перстень съ печатью, принаддежавшій моему дѣду.
Принцъ Генрихъ. Ну, перстень — пустяки! все дѣло тутъ въ какихъ нибудь восьми пенсахъ.
Хозяйка. То-же, свѣтлѣйшій принцъ, и я заявляю ему. Еще сказала я ему, что слышала, какъ вы, ваше высочество, изволили говорить ему то-же, а онъ, сквернословъ этакій, началъ отзываться о васъ самымъ гнуснымъ образомъ. Хвастался даже, что искалѣчить васъ.
Принцъ Генрихъ. Что такое? Быть этого не можетъ.
Хозяйка. Если я лгу, то, значитъ, нѣтъ во мнѣ ни правды, ни искренности, ни женственности.
Фольстэфъ. Въ тебѣ столько-же правды, сколько въ вываренномъ черносливѣ, и столько-же искренности, сколько ея въ травленной лисицѣ, а насчетъ женственности, сама дѣвственница Маріанна скорѣй годилась-бы въ жены любому констеблю, чѣмъ ты. Ну, пошла, подстилка ты этакая, пошла!
Хозяйка. Что такое? Какая я подстилка? говори!
Фольстэфъ. А такая, о которую ноги вытираютъ.
Хозяйк а. Нѣтъ, я не подстилка. Такъ ты и знай! Я жена честнаго человѣка… Вотъ ты такъ, несмотря на все свое дворянство, не больше, какъ холопъ, если смѣешь такъ обзывать меня.
Фольстэфъ. А ты, несмотря на всю свою женственность, — иначе говоря, — не болѣе, какъ скотина.
Хозяйка. Какая я скотина? Говори-же, холопъ, говори!
Фольстэфъ. Какая ты скотина? Выдра ты, вотъ что.
Принцъ Генрихъ. Выдра, сэръ Джонъ? почему-же она выдра?
Фольстэфъ. Потому что она животное земноводное, то есть, ни рыба, ни мясо. Ни одинъ мужчина не знаетъ, съ какой стороны надо къ ней подступиться.
Хозяйка. Клеветникъ ты, если смѣешь такъ говорить! И тебѣ, и всякому другому мужчинѣ извѣстно, съ какой стороны я доступна. Помни ты это, ходопъ!
Принцъ Генрихъ. Ты, хозяйка, совершенно права, а онъ позоритъ тебя самымъ наглымъ образомъ.
Хозяйка. Онъ такъ-же позоритъ и васъ, свѣтлѣйшій принцъ. Как-то намедни онъ вдругъ говоритъ, будто вы ему тысячу фунтовъ должны.
Принцъ Генрихъ. Что такое? Я тебѣ тысячу фунтовъ долженъ?
Фольстэфъ. Не тысячу фунтовъ, Галь, а цѣлый милліонъ. Твоя дюбовь стоитъ милліона, ее то ты мнѣ и долженъ.
Хозяйка. Потомъ онъ называлъ васъ осломъ и грозилъ искалѣчить.
Фольстэфъ. Бардольфъ! Развѣ я это говорилъ?
Бардольфъ. Да, сэръ Джонъ, говорили.
Фольстэфъ. А зачѣмъ онъ говорилъ, будто перстень меня мѣдный?
Гіринцъ Генрихъ. Я и теперь утверждаю тоже самое. Посмотримъ, посмѣешь ли ты привесть въ исполненіе свою угрозу.
Фольстэфъ. Ты знаешь, Галь, что будь ты обыкновеннымъ человѣкомъ, я бы отъ слова своего не отступился, но ты принцъ, и я тебя боюсь, какь боялся-бы рычанія львенка.
Принцъ Генрихъ. Почему-же львенка, а не льва?
Фольстэфъ. Потому что, какъ льва, надо бояться короля. Не думаешь ли ты, что тебя я столько-же боюсь, какъ твоего отца?… Что ты на это скажешь? Пусть лопнетъ мой поясъ, если я не правъ.
Пріінцъ Генрихъ. Если-бы лопнулъ поясъ, то штаны твои спустились-бы до колѣнъ. У тебя, пріятель, въ утробѣ ни для правды, ни для искренности, ни для честности нѣтъ мѣста: въ ней только и есть, что кишки да грудобрюшная перепонка. Ты честную женщину обвиняешь въ воровствѣ. Ахъ ты ублюдокъ, безстыжій клеветникъ и мошенникъ! Развѣ у тебя въ карманахъ бывало хоть что нибудь, кромѣ грязныхъ трактирныхъ счетовъ, адресовъ непотребныхъ домовъ, да леденца на одинъ жалкій пенни, чтобы изъ живота вѣтры выгонять? Будь я не принцемъ, а послѣднимъ простолюдиномъ, если у тебя въ карманахъ бывало хоть что нибудь, помимо этой дряни! Тѣмъ не менѣе, ты упорствуешь на своемъ и не хочешь допустить, чтобы тебя обличали во лжи… Какъ тебѣ не стыдно?
Фольстэфъ. Послушай, Галь! ты, вѣдь, знаешь, въ какой невинности жилъ Адамъ, а дошелъ-же и онъ до грѣхопаденія. Что-же въ нашъ развратный вѣкъ дѣлать бѣдному Джэку Фольстэфу. Ты видишь, — мяса у меня болѣе, чѣмъ у другихъ людей, поэтому я еще болѣе хрупокъ, чѣмъ всѣ другіе. — Значитъ, ты сознаешься, что очистилъ мои карманы?
Пгинцъ Генрихъ. По ходу дѣла, оно какъ будто такъ.
Фольстэфъ. Мистрисъ Куикли, я тебѣ прощаю: приготовь мнѣ завтракать, люби мужа, наблюдай за прислугой и уважай своихъ посѣтителей. Ты видишь: — когда мнѣ представляютъ разумные доводы, я человѣкъ сговорчивый. Гнѣвъ мой уходился… Опять? — Нѣтъ, будетъ! пожалуйста, уйди (Хозяйка уходитъ). Теперь, Галь, разсказывай, что новаго при дворѣ? Чѣмъ разрѣшилось дѣло о грабежѣ на большой дорогѣ?
Принцъ Генрихъ. Хорошо, милый мой ростбифъ, что у тебя при дворѣ есть такой ангелъ-покровитель, какъ я, деньги ограбленнымъ уплачены.
Фольстэфъ. Мнѣ эта уплата не нравится: только двойной трудъ!
Принцъ Генрихъ. Теперь я съ отцомъ въ ладу и могу дѣлать все, что захочу!
Фольстэфъ. Такъ знаешь что? — Ограбь казну, да сдѣлай это, не умывая потомъ рукъ.
Блрдольфъ. Въ самомъ дѣлѣ, поступите такъ, какъ онъ говоритъ.
Принцъ Генрихъ. Я выхлопоталъ тебѣ, Джэкъ, мѣсто въ пѣхотѣ.
Фольстэфъ. Мѣсто въ конницѣ было-бы мнѣ болѣе по-сердцу… Гдѣ-бы мнѣ найти молодца, лѣтъ такъ двадцати-двухъ, который умѣлъ-бы воровать, не попадаясь, потому что карманы мои пусты до безобразія… А все-таки надо благодарить Бога за бунтовщиковъ. Народъ этотъ ополчается только противъ честныхъ людей. Хвалю ихъ за это, хвалю и цѣню!
Принцъ Генрихъ. Бардольфъ!
Бардольфъ. Что угодно вашему высочеству?
Принцъ Генрихъ. Отнеси это письмо лорду Джону Ланкастру, то-есть, моему брату Джону, а это лорду Уэстморлендъ. А ты, Пойнцъ, живо, живо на коня, такъ какъ намъ до обѣда предстоитъ проскакать галопомъ цѣлыхъ тридцать миль. Джэкъ, постарайся добраться до Тэмпль-Голля часамъ къ двумъ дня. Я буду тебя тамъ ожидать, и ты узнаешь, какое готовится тебѣ назначеніе; получишь также и деньги, и инструкціи насчетъ вербовки солдатъ. Страна въ огнѣ, а Пэрси находится на вершинѣ славы; надо будетъ посбитъ у нихъ спѣси; или они, или мы! (Принцъ Генрихъ, Пойнцъ и Бардольфь уходятъ).
Фольстэфъ. Слова хорошія и какой хорошій народъ!… Эй, хозяйка, подавай мнѣ завтракать! Живѣй! Какъ-бы; желалъ я, чтобы эта харчевня была моимъ барабаномъ! (Уходитъ).
ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.
правитьСЦЕНА I.
правитьГорячій. Хорошо сказано, благородный мой шотландецъ. Если-бы слова правды въ нашъ утонченный вѣкъ не считались лестью, слѣдовало-бы Доуглеса осыпать такими похвалами, какихъ не слыхивалъ ни одинъ даже самый испытанный воинъ, и во всемъ мірѣ не было-бы человѣка славнѣе его. Клянусь Богомъ, я не льстецъ. Я презираю ласкательство, но все-таки скажу, что ни одинъ любимый человѣкъ не занимаетъ въ моемъ сердцѣ такого почетнаго мѣста, какъ ты… Лови-же меня на словѣ и дай мнѣ случай доказать тебѣ мою привязанность на дѣлѣ.
Доуглесъ. Ты король благородства. Нѣтъ на землѣ такого могущественнаго человѣка, противъ котораго я-бы не пошелъ.
Горячій. Поступай такъ всегда. Это хорошо.
Горячій. Что это у тебя за письма?… Заранѣе благодарю тебя за нихъ.
Гонецъ. Письма отъ вашего отца.
Горячій. Зачѣмъ-же вмѣсто того, чтобы писать, онъ не пріѣхалъ самъ?
Гонецъ. Онъ не можетъ пріѣхать, милордъ; онъ тяжело боленъ.
Горячій. Досадно! нашелъ когда хворать! въ самое горячее-то время. Кто ведетъ его войско? Кому поручилъ онъ начальство надъ нимъ?
Гонецъ. Вы все узнаете изъ письма. Мнѣ-же ничего неизвѣстно.
Уорстэръ. Скажи, пожалуйста, лежитъ онъ въ постели?
Гонецъ. Точно такъ, милордъ. Онъ слегъ въ постель за четыре дня до моего отъѣзда, а когда я собрался въ путь, врачи очень за него опасались.
Уорстэръ. Нужно было дать выздоровѣть времени, а ужъ потомъ хворать самому. Никогда его здоровье не было такъ драгоцѣнно, какъ теперь.
Горячій. Заболѣть теперь! ослабѣть именно въ эту минуту! Его болѣзнь наноситъ нашему предпріятію ударъ прямо въ сердце; она отзывается на насъ, на нашемъ станѣ, Онъ пишетъ мнѣ, что страдаетъ какою-то внутреннею болѣзнью, и что вербовку друзей и сосѣдей нельзя было поручить другому лицу. По его словамъ, такое щекотливое дѣло опасно поручить кому нибудь и вести его необходимо ему самому, тѣмъ не менѣе онъ совѣтуетъ смѣло продолжать предпріятіе съ тѣми силами, какія у насъ уже есть, и попытаться узнать, насколько къ намъ благосклонна судьба? Слѣдуетъ поступать такъ потому, — пишетъ онъ, — что всѣ наши намѣренія теперь уже, конечно, извѣстны королю. Что вы на это скажете?
Уорстэръ. Болѣзнь твоего отца большое для насъ увѣчье.
Горячій. Рана опасная; все равно, что у насъ отнята рука ми нога… А, впрочемъ, нѣтъ! На первый взглядъ отсутствіи отца кажется важнѣе, чѣмъ оно есть на самомъ дѣлѣ. Хорошо ли подвергать опасности участь всѣхъ нашихъ имуществъ, ставя ихъ на одинъ ударъ, отдать на авось такую громадную ставку въ распоряженіе прихоти одного какого-нибудь часа? Нѣтъ, это было-бы нехорошо, потому что тогда мы обнажили-бы самую глубину, самую душу нашихъ надеждъ, границы, даже крайніе предѣлы всѣхъ нашихъ средствъ.
Доуглесъ. Да, было-бы именно такъ, тогда какъ теперь есть въ виду значительная подмога. Мы можемъ смѣло, въ надеждѣ на будущее, тратить все, что у насъ есть. Кромѣ того, въ случаѣ неудачи, у насъ будетъ вѣрное средство для отступленія.
Горячій. Именно, у насъ будетъ мѣсто для сбора, пристанище, если дьяволу или несчастію вздумается непріязненно посмотрѣть на дѣвственную чистоту нашего дѣла.
Уорстэръ. А все-таки мнѣ очень жаль, что твоего отца нѣтъ съ нами. Самое свойство нашей попытки настолько щекотливо, что не допускаетъ дробленія силъ! Многіе, не зная настоящей причины отсутствія Норсомберленда, припишутъ послѣднее его благоразумію, его вѣрности королю, или прямо скажутъ, что графа удержало дома полное несочувствіе къ нашимъ начинаніямъ. Теперь подумайте, какъ подобныя предположенія могутъ охладить смѣлый порывъ нашего, во всякомъ случаѣ, опаснаго заговора и даже пошатнуть все предпріятіи. Вы отлично знаете, что намъ, нападающимъ, необходимо строго изслѣдовать и старательно законопачивать всѣ щели, всѣ отверстія, черезъ которыя взглядъ разсудка могъ-бы взглянуть на наше дѣло. Отсутствіе твоего отца теперь откинутая завѣса, могущая открыть непосвященному такія опасныя стороны предпріятія, о какихъ онъ даже и не помышлялъ.
Горячій. Вы заходите слишкомъ далеко. Напротивъ, вотъ, по моимъ ожиданіямъ, то впечатлѣніе, какое произведетъ его отсутствіе: оно придастъ нашему великому предпріятію такое обаяніе, такой видъ рѣшительной смѣлости, такой блескъ героизма, какихъ-бы оно не имѣло, если бы графъ былъ здѣсь. Всѣ подумаютъ, что мы, имѣя и безъ него возможность тягаться силами съ цѣлымъ государствомъ, при его помощи перевернемъ все вверхъ дномъ. Итакъ, все идетъ пока не дурно, и всѣ наши сочлененія пока здравы и невредимы.
Доуглесъ. Именно такъ, какъ желательно душѣ; въ Шотландіи даже не знаютъ значенія такого слова, какъ страхъ.
Горячій. А, кузенъ Вернонъ! Добро пожаловать, моя душа.
Вернонъ. Просите Бога, милорды, чтобы принесенныя мною извѣстія были достойны такого ласковаго пріема. Графъ Уэстморлендъ направляется сюда съ семи-тысячнымъ войскомъ. Ему сопутствуетъ принцъ Джонъ.
Горячій. Не бѣда! Что-же еще?
Вернонъ. Кромѣ того, я узналъ, что король самъ своею особою выступилъ въ походъ и торопливо направляется сюда-же. Войско у него тоже внушительное.
Горячій. Добро пожаловать. А гдѣ его сынъ, быстроногій и безпутный принцъ Уэльсскій съ своею компаніею, какъ будто оттолкнувшій отъ себя міръ, говоря ему: — «Ступай своею дорогой?»
Вернонъ. Всѣ въ доспѣхахъ, всѣ вооружены; у всѣхъ на шлемахъ развѣваются страусовыя перья; всѣ хлопаютъ крыльями, словно только что выкупавшіеся орлы; всѣ въ своихъ золотыхъ кольчугахъ сіяютъ, словно иконы, всѣ такъ-же полны жизни, какъ май, такъ-же лучезарны, какъ солнце въ Ивановъ день, рѣзвы, какъ юные козлята, дики, словно молодые быки. Я видѣлъ принца Генриха, когда онъ въ шлемѣ съ забраломъ, въ набедренникахъ, въ блестящемъ вооруженіи, словно крылатый Меркурій, съ такою легкостью прямо съ земли вскочилъ на сѣдло, что его можно было принять за слетѣвшаго съ небесъ бога, чтобы сѣсть верхомъ на горячаго Пегаса и очаровать міръ своею благородной осанкой, своимъ умѣніемъ управлять конемъ!
Горячій. Будетъ! Будетъ! Отъ такихъ похвалъ, пожалуй, сдѣлается лихорадка, хуже чѣмъ отъ лучей мартовскаго солнца. Пусть придутъ! Пусть явятся разряженные, какъ жертвы. Мы ихъ остывшіе и окровавленные трупы принесемъ на алтарь синеокой дѣвы дымящейся войны. Закованный въ желѣзо Марсъ, весь въ крови до самыхъ ушей, возсядетъ на свой престолъ. Я весь горю, словно въ огнѣ, всякій разъ, какъ только подумаю, что такая богатая добыча такъ, близко отъ насъ, а между тѣмъ намъ она еще не принадлежитъ. Ахъ, скорѣй-бы наступило время, когда я вскочу на коня, помчусь, словно громовая стрѣла, и ударю принца Уэльсскаго прямо въ грудь! Оба Герри вступятъ въ ожесточенный бой и разстанутся только тогда, когда одинъ изъ нихъ окажется трупомъ. Ахъ, что такъ долго не ѣдетъ Глендауръ!
Вернонъ. Есть еще непріятныя вѣсти. По дорогѣ, я въ Уорстэрѣ слышалъ, что Глендауръ прибудетъ не ранѣе, какъ черезъ двѣ недѣли; онъ только къ этому сроку успѣетъ собрать войско.
Доуглесъ. Отроду не слыхивалъ такого непріятнаго извѣстія!
Уорстэръ. Да, честное слово, отъ него обдаетъ холодомъ.
Горячій. А какой численности достигаетъ армія короля?
Вернонъ. До тридцати тысячъ человѣкъ.
Горячій. Предположимъ, пожалуй, что и до сорока. Если мой отецъ и Глендауръ даже останутся въ сторонѣ, нашихъ силъ будетъ достаточно, чтобы въ великій день битвы дать отпоръ королевскому войску. Пойдемте, произведемъ смотръ нашимъ войскамъ. День суда близокъ, и если надо будетъ умереть, умремъ всѣ, но весело!
Доуглесъ. Не говори о смерти. Я еще на цѣлыхъ полгода застрахованъ отъ чувства страха и отъ смертельнаго удара (Уходятъ).
СЦЕНА II.
правитьФольстэфъ. Ступай впередъ, Бардольфъ, и добудь мнѣ бутылку хереса. Нашъ отрядъ пройдетъ черезъ Ковентри, не останавливаясь. Намъ необходимо къ вечеру поспѣть въ Сэттонъ.
Бардольфъ. Пожалуйте денегъ, капитанъ.
Фольстэфъ. Возьми на свои… на свои возьми.
Бардольфъ. Да, вѣдь, цѣна бутылкѣ цѣлый ангелъ.
Фольстэфъ. Что-жъ изъ того? — Расплатись, а сдачу, сколько-бы ея тамъ ни было, — хоть цѣлыхъ двадцать ангеловъ, — возьми себѣ за труды; денежные счеты — мое дѣло. Да скажи моему лейтенанту Пето, чтобы онъ ждалъ меня на концѣ города.
Бардольфъ. Хорошо, капитанъ. Прощайте (Уходитъ).
Фольстэфъ. Однако, будь я просто селедка въ разсолѣ, если мнѣ самому не стыдно за своихъ солдатъ. Во время принудительной вербовки, я самымъ дьявольскимъ образомъ злоупотребилъ довѣріемъ короля. Въ замѣнъ полутораста новобранцевъ, я получилъ съ чѣмъ-то триста фунтовъ. Старался я вербовать только людей зажиточныхъ, сыновей богатыхъ мызниковъ, выбиралъ преимущественно обрученныхъ жениховъ, раза два уже оглашенныхъ въ церкви, изнѣженныхъ негодяевъ, кому барабанный бой страшнѣе самого чорта, а выстрѣлъ изъ пищали ужаснѣе чѣмъ для зарѣзанной курицы или для подстрѣленной дикой утки. Да, вербовалъ я только разъѣвшихся истребителей жирныхъ кусковъ, у кого храбрости въ утробѣ не болѣе, чѣмъ на булавочную головку, и всѣ они откупились, такъ-что теперь отрядъ мой состоитъ изъ знаменосцевъ, капраловъ, лейтенантовъ и разныхъ оборванцевъ, рубищемъ своимъ напоминающихъ Лазаря, у котораго прожорливыя собаки лижутъ раны, какъ его изображаютъ на узорахъ ковровъ… Въ сущности сволочь эта и понятія не имѣетъ о военной службѣ; весь отрядъ состоитъ изъ проворовавшихся лакеевъ безъ мѣста, изъ младшихъ сыновей младшихъ братьевъ, изъ цѣловальниковъ, бѣжавшихъ отъ хозяевъ, да изъ проторговавшихся трактирщиковъ; словомъ, изъ всякаго отребья, изъ всякихъ язвъ въ образѣ человѣка, порожденныхъ спокойной жизнью общества и продолжительнымъ миромъ; лохмотья — же на нихъ, право, хуже самаго стараго заштопаннаго знамени. Вотъ такимъ — то сбродомъ приходится мнѣ замѣнять тѣхъ, кто откупился отъ службы. Глядя на мое войско, право, подумаешь, что оно цѣликомъ составлено изъ полутораста блудныхъ сыновъ, только-что пасшихъ свиней, отпоенныхъ помоями и откормленныхъ желудями. Какой-то проклятый шутникъ, встрѣтивъ на пути мой отрядъ, не даромъ-же сказалъ, будто я навербовалъ однихъ мерзавцевъ, снятыхъ съ висѣлицы. Да и въ самомъ дѣлѣ, свѣтъ отъ роду не видывалъ такихъ пугалъ… Не идти-же мнѣ съ ними черезъ Ковентри! Конечно нѣтъ; дѣло ясное!… Потомъ эти мерзавцы ходятъ-то еще раскоряками, словно на ногахъ у нихъ лошадиныя подковы… Дѣло въ томъ, что большинство ихъ, дѣйствительно, набрано мною по тюрьмамъ. Слава Богу, если на весь отрядъ отыщется полторы рубахи, а сама сказанная полурубаха не что иное, какъ двѣ сшитыя вмѣстѣ салфетки, накинутыя на плечи, какъ безрукавная епанча герольда; цѣльная-же рубашка, говоря по правдѣ, украдена или у хозяина харчевни въ Сентъ-Эльбэни, гдѣ мы останавливались, или у красноносаго трактирщика въ Ковентри. Впрочемъ, это не бѣда: бѣлья они, сколько угодно, могутъ добыть на любомъ заборѣ.
Принцъ Генрихъ. А, вотъ и ты, вздутый пузырь, взбитая перина!
Фольстэфъ. А, это ты, Галь — пустая голова? Кой чортъ занесъ тебя въ Уоркширъ? Дражайшій лордъ Уэстморлэндъ, простите великодушно! Я думалъ, что вы уже въ Шрюсбэри.
Уэстморлендъ. По правдѣ говоря, давно-бы мнѣ надо быть тамъ, да и вамъ тоже. Впрочемъ, войска мои уже на мѣстѣ. Могу сказать вамъ, что король давно уже ожидаетъ всѣхъ насъ, потому всѣмъ намъ необходимо выступить отсюда сегодня-же въ ночь.
Фольстэфъ. Не бойтесь за меня; я не просплю. Я бдителенъ, какъ котъ, намѣревающійся тайкомъ полизать сливокъ.
Принцъ Генрихъ. Полизать воровски сливокъ? Да, кажется, именно такъ, потому что ты уже столько разъ воровалъ ихъ, что самъ превратился въ масло… Однако, скажи мнѣ, Джэкъ, что это за народъ идетъ за нами.
Фольстэфъ. Это мой отрядъ, Галь.
Принцъ Генрихъ. Я отъ роду не видывалъ такой оборванной сволочи.
Фольстэфъ. Что за бѣда! Чтобы подставлять грудь подъ копья, лучшихъ и не нужно… Они пушечное мясо… какъ есть пушечное мясо!… На то, чтобы затыкать дыры, они такъ-же годны, какъ и всякіе другіе; да, милый человѣкъ!і — всѣ люди смертны, вотъ и они смертны тоже.
Уэстморлендъ. Однако, сэръ Джонъ, мнѣ кажется, что они смотрятъ какими-то истомленными и голодными; они черезчуръ похожи на нищихъ.
Фольстэфъ. Рѣшительно понять не могу, отчего они такъ обнищали… что же до ихъ худобы, право, не я-же ихъ этому научилъ.
Принцъ Генрихъ. Да, конечно, такъ; худобой другихъ не заразишь, когда у самого на ребрахъ слой жира въ три пальца толщиною. Поторопись, однако, Пэрси уже на полѣ битвы.
Фольстэфъ. Какъ, неужто король уже сталъ лагеремъ?
Уэстморлендъ. Да, сэръ Джонъ, и я сильно боюсь как-бы намъ не опоздать.
Фольстэфъ. Къ самому началу пира является самый прожорливый гость, а къ концу битвы — плохой воинъ (Уходятъ).
СЦЕНА III.
правитьГорячій. Мы сегодня-же вечеромъ вступимъ въ бой.
Уорстэръ. Это невозможно.
Доуглесъ. Иначе намъ съ нимъ не совладать.
Вернонъ. Почему-же нѣтъ?
Горячій. Какъ, почему? Развѣ онъ не ожидаетъ подкрѣпленій?
Вернонъ. Да и мы тоже.
Горячій. Онъ дождется ихъ навѣрно, а дождемся ли мы? — вопросъ.
Уорстэръ. Милый племянникъ, послушайся моего совѣта, не вступай въ бой сегодня.
Вернонъ. И я говорю тоже.
Доуглесъ. Совѣтъ вашъ никуда не годится. Вы говорите такъ изъ трусости и отъ холоднаго отношенія къ дѣлу.
Вернонъ. Не клевещите на меня, Доуглесъ. Клянусь жизнью, — и буду поддерживать свои слова, если бы это даже стоило мнѣ жизни, — мною всегда управляетъ правильно понятое чувство чести, и я такъ-же мало слушаюсь совѣтовъ трусости или слабодушія, какъ вы и какъ всѣ шотландцы, сколько ихъ есть на свѣтѣ. Завтра въ сраженіи мы увидимъ, кто изъ насъ трусливѣе.
Доуглесъ. Не завтра, а сегодня.
Вернонъ. Какъ знаете.
Горячій. И я говорю — сегодня.
Вернонъ. Да пойми-же, что это невозможно, и меня удивляетъ, что ты не видишь тѣхъ препятствій, вслѣдствіе которыхъ необходимо отложить сраженіе. Часть конницы моего двоюроднаго брата Вернона еще не пришла, а конница твоего дяди прибыла только сегодня. Гдѣ-же взять силъ и одушевленія, чтобы съ честно держать себя въ сраженіи, когда пылъ и мужество подавлены, совсѣмъ уничтожены крайнею усталостью, вслѣдствіе которой каждаго коннаго солдата можно считать только половиною воина.
Горячій. Непріятельская конница точно въ такомъ-же положеніи; она точно такъ-же измучена, истощена усталостью. Лучшая-же часть нашей конницы успѣла уже отдохнуть.
Уорстэръ. Королевскія войска численностью значительно превосходятъ наши. Ради самого Бога, племянникъ, дождись времени, когда всѣ будутъ въ сборѣ.
Блонтъ. Я отъ имени короля являюсь къ вамъ съ милостивыми предложеніями. Соблаговолите только выслушать ихъ съ должнымъ уваженіемъ.
Горячій. Добро пожаловать, сэръ Уольтэръ Блонтъ. Какъ были-бы мы благодарны Богу, если-бы вы находились въ нашихъ рядахъ. Многіе изъ насъ искренно васъ любятъ, и даже эти многіе, глубоко уважая васъ за ваши высокія заслуги, за ваше громкое имя, негодуютъ на васъ за то, что вы стоите не на нашей сторонѣ, а въ числѣ нашихъ враговъ.
Блонтъ. При Божіей помощи я до тѣхъ поръ буду стоять въ числѣ послѣднихъ, пока вы, выйдя изъ предѣловъ истиннаго долга и забывъ чувство вѣрности, дерзаете возставать противъ помазанника Божія, вашего законнаго государя. Вернемся, однако, къ моему порученію. Король прислалъ меня узнать, чѣмъ именно вы недовольны? Зачѣмъ нарушаете общественный миръ и, разжигая въ его нѣдрахъ дикую вражду, научаете его послушную страну безразсудной неистовости? Король сознаетъ, что былъ обязанъ вамъ многимъ, и если вамъ кажется, что онъ забылъ которую-нибудь изъ вашихъ многочисленныхъ заслугъ, скажите прямо, чѣмъ вы обижены, и онъ поспѣшитъ удовлетворить ваши законныя желанія; даруетъ онъ также безусловное прощеніе какъ вамъ самимъ, такъ и тѣмъ, кто сбился съ истиннаго пути, послушавшись вашихъ наущеній.
Горячій. Король очень милостивъ, и намъ отлично извѣстно, что онъ знаетъ, въ какое время слѣдуетъ обѣщать, а въ какое расплачиваться. Своимъ королевскимъ саномъ онъ обязанъ моему отцу, моему дядѣ и мнѣ самому. Когда ему едва минуло двадцать шесть лѣтъ, и онъ, значительно упавъ въ общественномъ мнѣніи, обнищавшимъ, никѣмъ не замѣчаемымъ изгнанникомъ пытался тайно пробраться въ отечество, кто, какъ не мой отецъ, привѣтствовалъ его на берегу? Когда-же онъ, призывая въ свидѣтели самого Бога и со слезами невинности на глазахъ въ самыхъ искреннихъ выраженіяхъ началъ клясться, будто только затѣмъ и прибылъ въ Англію, чтобы добиться герцогства ланкастрскаго, своего лена, и вымолить примиреніе, мой отецъ по добротѣ сердечной почувствовалъ къ нему жалость, поклялся ему содѣйствовать и сдержалъ обѣщаніе. Какъ только другіе лорды и бароны Англіи увидали, что Норсомберлендъ склоняется на сторону Болинброка, и крупные, и мелкіе стали являться къ нему на поклонъ, преклонять передъ нимъ колѣна, устраивать ему пышныя встрѣчи въ городахъ, селеніяхъ и деревняхъ, поджидать его на мостахъ, на дорогахъ, приносить къ его ногамъ богатые дары, клясться ему въ вѣрности, предлагать ему въ пажи своихъ наслѣдниковъ и раззолоченною толпою слѣдовать за нимъ по пятамъ. Сознавъ свою мощь, Болинброкъ понемногу сталъ простирать свои виды значительно выше тѣхъ скромныхъ цѣлей, въ которыхъ онъ, будучи еще бездомнымъ бѣднякомъ, клялся моему отцу на обнаженномъ рэвенсвудскомъ прибрежьѣ. Началъ онъ толковать о необходимости преобразовать кое-какіе указы, кое-какіе прямые налоги, слишкомъ тяжкимъ бременемъ лежавшіе на общественномъ благосостояніи, сталъ громко обличать злоупотребленія и притворяться, будто горько оплакиваетъ страданія отчизны. Такою хитрою уловкой, такимъ напускнымъ видомъ справедливости и правосудія, онъ завладѣлъ сердцами всѣхъ тѣхъ, кого ему хотѣлось поймать на удочку. Этимъ онъ не ограничился, а пошелъ далѣе, велѣвъ срубить головы всѣмъ любимцамъ Ричарда, которыхъ король, лично тѣмъ временемъ воевавшій въ Ирландіи, оставилъ вмѣсто себя намѣстниками.
Блонтъ. Я не затѣмъ прибылъ сюда, чтобы выслушивать такія рѣчи.
Горячій. Я сейчасъ кончу. Вскорѣ послѣ этого онъ сначала свергъ короля съ престола, а потомъ лиштлъ его жизни и тотчасъ по воцареніи обременилъ все государство страшными налогами. Наконецъ, чтобы переполнить мѣру своихъ проступковъ, онъ отказался выкупить изъ плѣна графа Марча, близкаго своего родственника, который, — если-бы каждый занималъ подобающее ему мѣсто, — былъ-бы теперь королемъ, а не оставался плѣнникомъ въ Уэльсѣ. Онъ унижалъ меня послѣ самыхъ доблестныхъ моихъ побѣдъ, старался уловить меня въ свои хитрые силки, онъ выгналъ моего дядю изъ совѣта и въ бѣшенномъ порывѣ гнѣва приказалъ моему отцу удалиться отъ двора. Онъ нарушалъ одинъ обѣтъ за другимъ; одна несправедливость слѣдовала за другою; всѣмъ этимъ онъ, наконецъ, довелъ насъ до того, что заставилъ насъ искать спасенія въ возстаніи и поднять вопросъ, можетъ ли быть прочною власть, совершившая такую бездну беззаконій?
Блонтъ. Вы разрѣшаете мнѣ передать этотъ отвѣтъ королю?
Горячій. Нѣтъ, не въ такой формѣ, сэръ Уольтэръ. Дайте намъ переговорить между собою. Вернитесь къ королю. Если онъ дастъ намъ вѣрное ручательство, что нашъ посолъ будетъ имѣть возможность благополучно вернуться назадъ, завтра, рано утромъ, мой дядя явится къ нему и передастъ ему наше рѣшеніе. Затѣмъ, прощайте.
Блонтъ. Я очень-бы желалъ, чтобы вы приняли предложеніе, полное любви и милости.
Горячій. Можетъ-быть, оно такъ и будетъ.
Блонтъ. Дай Богъ (Всѣ уходятъ).
СЦЕНА IV.
правитьАрхіепископъ. Потрудитесь, добрѣйшій сэръ Микаэль, съ быстротой птицы доставить вотъ это запечатанное письмо лорду-маршалу; вотъ это — къ моему двоюродному брату Скрупу, а остальныя — по назначенію. Зная теперь всю важность этихъ писемъ, вы, конечно, поспѣшите ихъ доставить.
Сэръ Микаэль. По вашимъ словамъ, добрѣйшій лордъ, я догадываюсь, что они дѣйствительно очень важны. Завтрашній день долженъ рѣшить судьбу десяти тысячъ человѣкъ. Я изъ вѣрныхъ источниковъ знаю, что король, во главѣ быстро избраннаго громаднаго войска, сразится завтра съ лордомъ Герри Пэрси.
Архіепископъ. Весьма прискорбно, дорогой сэръ Микаэль, что болѣзнь помѣшала лорду Норсомберленду прислать обѣщанное имъ и очень значительное количество войска, а также и то, что Оуэнъ Глендауръ, напуганный какими-то сверхъестественными предзнаменованіями, отказался принять участіе въ предпріятіи. Боюсь, что у Пэрси подъ руками слишкомъ мало войска, чтобы немедленно выдержать борьбу противъ короля.
Сэръ Микаэль. Этого, милордъ, бояться нечего. Тамъ находятся Доуглесъ, лордъ Мортимеръ…
Архіепископъ. Мортимера тамъ нѣтъ.
Сэръ Микаэль. Если нѣтъ его, за то Мордекъ, Вернонъ и лордъ Герри Пэрси тамъ, также, какъ лордъ Уорстэръ, съ цѣлымъ сонмомъ отборнаго войска и благородныхъ рыцарей.
Архіепископъ. Положимъ такъ, но король, съ своей стороны, собралъ отборнѣйшее войско со всего государства. При немъ находятся принцъ Уэльсскій, принцъ Джонъ Ланкастрскій, благородный лордъ Уэстморлендъ и воинственный Блонтъ, а также множество другихъ лицъ, людей доблестныхъ, пользующихся извѣстностью, какъ опытные военачальники, которые ни въ чемъ не уступятъ своимъ названнымъ соревнователямъ.
Сэръ Микаэль. Они встрѣтятъ достойныхъ противниковъ; не сомнѣвайтесь въ этомъ, милордъ.
Архіепископъ. Предполагаю, что будетъ такъ, но опасаться все-таки не слѣдуетъ. Итакъ, сэръ Микаэль, чтобы предупредить возможность худшаго, поспѣшите доставить письма. Если лордъ Пэрси потерпитъ пораженіе, король, которому донесено о нашихъ совѣщаніяхъ, ранѣе, чѣмъ распустить войско, намѣренъ посѣтить насъ; поэтому благоразуміе требуетъ, чтобы мы укрѣпились въ ожиданіи его. Итакъ, торопитесь, а мнѣ надо написать еще къ кое-кому изъ друзей. Затѣмъ до свиданія, сэръ Микаэль (Уходятъ въ разныя стороны).
ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.
правитьСЦЕНА I.
правитьКороль. Смотрите, солнце выходитъ изъ-за этого лѣсистаго холма, словно залитое кровью. День, при видѣ такого сердитаго явленія, какъ будто поблѣднѣлъ.
Принцъ Генрихъ. Южный вѣтеръ громко трубитъ о своихъ намѣреніяхъ и глухимъ шелестомъ листьевъ возвѣщаетъ, что день будетъ печальнымъ, бурнымъ и грознымъ.
Король Генрихъ. Такимъ его найдутъ побѣжденные; побѣдителямъ-же ничто не можетъ показаться печальнымъ. (Звуки трубъ).
Король Генрихъ. А, это вы, лордъ Уорстэръ! Очень прискорбно, что намъ обоимъ приходится встрѣчаться при такихъ условіяхъ, какъ настоящія. Обманувъ наше довѣріе, вы заставили насъ снять съ себя удобныя одежды мира и заковать наши престарѣлые члены въ тѣсныя стальныя латы. Это нехорошо, милордъ, совсѣмъ нехорошо. Намѣрены-ли вы снова развязать грубый узелъ ненавистной войны и войти въ кругъ послушнаго движенія, гдѣ вы когда-то сіяли яркимъ и естественнымъ свѣтомъ, или хотите для будущихъ временъ быть заблудшимъ метеоромъ, чудовищнымъ явленіемъ, зловѣщимъ предвѣстникомъ самыхъ жестокихъ бѣдствій?
Уорстэръ. Выслушайте меня, государь. Что касается меня лично, я былъ-бы очень доволенъ, если-бы могъ провести запоздалые остатки моей жизни въ полномъ спокойствіи; я громко возстаю противъ того, будто самъ искалъ распри.
Король Генрихъ. Откуда-же она явилась, если вы ея не искали?
Фольстэфъ. Она валялась на дорогѣ; онъ ее и нашелъ.
Принцъ Генрихъ. Молчи, жвака, молчи!
Уорстэръ. Вашему величеству угодно было отвратить свои милостивые взгляды отъ меня самого, отъ брата и отъ всего нашего дома, а между тѣмъ я долженъ напомнить вамъ, государь, что мы были самыми первыми и самыми необходимыми вашими друзьями. Для васъ я, во времена Ричарда, переломилъ свой должностной жезлъ, скакалъ день и ночь, чтобы встрѣтить васъ, чтобы облобызать ваши руки, хотя и по положенію, и по довѣрію къ вамъ, вы стояли тогда въ несравненно менѣе выгодныхъ условіяхъ, чѣмъ я. Я, мой братъ и его сынъ пріютили васъ у себя и смѣло пошли навстрѣчу всѣмъ въ то время грозившимъ намъ опасностямъ. Вы клялись намъ, а потомъ повторили эту клятву въ Донкэстрѣ, что ничего не замышляете противъ государства и только добиваетесь герцогства Ланкастрскаго, которое должно было перейти къ вамъ по наслѣдству послѣ умершаго Іоанна Гентскаго. Но скоро безпримѣрное счастье осыпало вашу голову своими дарами, и на васъ хлынулъ цѣлый потокъ разныхъ благополучій. Вамъ все благопріятствовало: и наша помощь, и отсутствіе короля, и неурядица смутнаго времени, и тѣ страданія, которыя вы будто-бы вынесли, и, главнымъ образомъ, тѣ враждебныя для Ричарда обстоятельства, которыя во время этого несчастнаго похода задерживали его въ Ирландіи такъ долго, что вся Англія считала его уже умершимъ. Вы воспользовались всѣмъ этимъ и добились того, что васъ стали просить какъ можно скорѣе принять бразды верховнаго правленія. Вы забыли о всѣхъ обѣтахъ, данныхъ вами въ Донкэстрѣ, а относительно нашего дома, взлелѣявшаго васъ, вы поступили, какъ поступаетъ неблагодарная кукушка съ вскормившимъ ее воробьемъ, — стали притѣснять наше гнѣздо. Ваше величіе, вскормленное на нашихъ хлѣбахъ, выросло до такой степени, что наша преданность, изъ страха быть поглощенной, не смѣла болѣе показываться вамъ на глаза, и мы, ради собственнаго спасенія, вынуждены были, расправивъ крылья, бѣжать отъ вашихъ глазъ и наскоро собрать войско; поэтому, если мы и вынуждены были поднять противъ васъ оружіе, то вы сами-же выковали его противъ себя своимъ возмутительнымъ съ нами обращеніемъ, принимавшимъ все болѣе и болѣе угрожающій характеръ, и нарушеніемъ всѣхъ клятвъ и обѣтовъ, которые вы надавали намъ во время младенчества вашихъ замысловъ.
Король Генрихъ. О, я знаю, что все это вы распространяли въ толпѣ, кричали объ этомъ на торговыхъ площадяхъ, читали въ церквахъ, чтобы придать бунту болѣе яркій и пріятный цвѣтъ, могущій очаровывать взоры всѣхъ неустойчивыхъ и измѣнчивыхъ людей, всѣхъ жалкихъ, недовольныхъ, разѣвающихъ рты и потирающихъ руки при каждой новой, бурной суматохѣ. Никогда еще ни одному возстанію не было такъ необходимо прибѣгнуть къ водянымъ краскамъ, чтобы расцвѣтить свое дѣло и склонить на свою сторону разныхъ нищихъ оборванцевъ, вѣчно алчущихъ безпорядковъ, смутъ и опустошеній.
Принцъ Генрихъ. Многимъ, очень многимъ христіанскимъ душамъ въ обѣихъ арміяхъ придется дорого поплатиться за это столкновеніе, если дѣло дѣйствительно дойдетъ до битвы. Скажите своему племяннику, что и принцъ Уэльсскій свою хвалу ему присоединяетъ къ похваламъ всего міра. Оставляя въ сторонѣ настоящее предпріятіе, клянусь всѣми своими надеждами, что во всемъ мірѣ нѣтъ другого такого храбраго рыцаря, какъ Генрихъ Пэрси, болѣе доблестно-дѣятельнаго, чѣмъ онъ, болѣе доблестно-молодого, болѣе рѣшительнаго и отважнаго и дѣлающаго своими блестящими подвигами болѣе чести нашему времени. Что-же касается меня, то, къ величайшему своему стыду, я долженъ сознаться, что до сихъ поръ я не оказалъ никакихъ услугъ рыцарству; такого-же мнѣнія обо мнѣ, какъ я слышалъ, и вашъ племянникъ. Признавая всѣ преимущества его надо мною относительно громкой славы и прежнихъ подвиговъ, я все-таки, въ присутствіи моего царственнаго родителя, предлагаю ему, чтобы съ обѣихъ сторонъ предотвратить кровопролитіе, дать мнѣ попытать счастье въ единоборствѣ съ нимъ.
Король Генрѣхъ. А мы, нисколько не колеблясь, даемъ тебѣ, принцъ Уэльсскій, полное свое согласіе на такую попытку, хотя есть много вѣскихъ основаній воспротивиться ей. Но нѣтъ, хорошій нашъ Уорстэръ, мы горячо любимъ свой народъ, любимъ даже тѣхъ заблудшихъ, которые стоять на сторонѣ вашего племянника. Если наше милостивоѳ предложеніе будетъ принято, то и самъ лордъ Пэрси, и эти заблудшіе, и вы, всѣ, всѣ станете снова моими друзьями, какъ и я буду вашимъ другомъ. Передайте это своему племяннику и доставьте мнѣ отвѣтъ, какъ думаетъ онъ поступать далѣе? Однако, если онъ будетъ упорствовать на своемъ, то пусть знаетъ, что въ нашей власти прибѣгнуть къ жестокимъ возмездіямъ, и мы ею воспользуемся. Теперь можете удалиться. Мы не желаемъ, чтобы насъ утруждали возраженіями. Наше предложеніе такъ полно снисхожденія, что принять его было бы вполнѣ разумно (Уорстэръ и Вернонъ уходятъ).
Принцъ Генрихъ. Клянусь жизнью, что они отвѣтятъ отказомъ! Дѣйствуя заодно, Доуглесъ и Горячій не задумаются пойти противъ всей вооруженной вселенной.
Король Генрихъ. Въ виду этого, пусть каждый начальствующій находится на своемъ посту. Какъ только получится отвѣтъ, мы тотчасъ-же ринемся на нихъ, и намъ поможетъ Богъ, такъ какъ дѣло наше правое (Король, принцъ Джонъ и Блонтъ уходятъ).
Фольстэфъ. Слушай, Галь! Если, во время сраженія, ты увидишь, что я упалъ, какъ мертвый, прикрой меня, пожалуйста, собою. Этимъ ты докажешь мнѣ свою дружбу.
Принцъ Генрихъ. Такимъ образомъ доказать тебѣ свою дружбу можетъ развѣ одинъ только колоссъ. Помолись Богу — и прощай.
Фольстэфъ. Ахъ, хорошо, Галь, если-бы теперь было время ложиться спать, и все обстояло благополучно!
Принцъ Генрихъ. Надо-же когда-нибудь умереть и отдать долгъ Господу Богу (Уходитъ).
Фольстэфъ. Срокъ расплаты еще не насталъ, а я терпѣть не могу расплачиваться раньше времени. Зачѣмъ мнѣ самому лѣзть впередъ, когда ко мнѣ никто еще не пристаетъ. Впрочемъ, что-же дѣлать, когда впередъ меня толкаетъ чувство чести? Прекрасно, а что, какъ это самое чувство чести вдругъ меня да на тотъ свѣтъ толкнетъ, если я стану высовываться впередъ? Что тогда? Придѣлаетъ мнѣ честь новую ногу? Нѣтъ. А руку? Нѣтъ. А боль въ ранѣ уйметъ? Нѣтъ. Изъ этого выходитъ, что честь очень не сильна въ хирургіи. Да, не сильна. — Что-же такое честь? — Слово. А что такое самое это слово «честь»? — Паръ. Какая-же отъ нея польза? Имѣетъ ее кто-нибудь? Да, тотъ, говорятъ, кто умеръ съ честью. Чувствуетъ онъ ее? Нѣтъ. Слышитъ онъ ее? Нѣтъ. Видитъ? Нѣтъ. Чувствовать ее, значитъ, нельзя? Мертвые не чувствуютъ. А развѣ она не можетъ ужиться между живыми? Не можетъ. Почему? Злословіе не допускаетъ. Изъ всего этого слѣдуетъ, что честь не болѣе, какъ гербовый щитъ, а если такъ, то мнѣ она ни на что не нужна. Съ этимъ и конецъ моему катехизису (Уходитъ).
СЦЕНА II.
правитьУорстэръ. Нѣтъ, сэръ Ричардъ, племяннику ни подъ какимъ видомъ не слѣдуетъ сообщать о милостивомъ предложеніи короля.
Вернонъ. Лучше-бы ему сказать.
Уорстэръ. Если онъ узнаетъ, всѣмъ намъ конецъ. Невозможно, немыслимо, чтобы король сдержалъ слово и насъ дѣйствительно любилъ. Онъ вѣчно будетъ подозрѣвать насъ, всегда съумѣетъ придраться къ намъ и отомстить за это возстаніе по какому-нибудь другому поводу. Безчисленные глаза подозрительности будутъ ежеминутно направлены на насъ потому что измѣнники внушаютъ такъ-же мало довѣрія, какъ и лисица. Сколько ее ни приручай, сколько ни ласкай, какъ ее ни запирай, въ ней все-таки будетъ сказываться лукавство ея предковъ. Какой-бы видъ мы ни имѣли — угрюмый или веселый, его постоянно будутъ объяснять по-своему; насъ будутъ кормить, словно быковъ въ стойлѣ: чѣмъ больше о нихъ заботятся, тѣмъ они, значитъ, ближе къ смерти. Забыть проступокъ племянника, можетъ-быть, окажется нетруднымъ и ему найдутъ извиненіе въ молодости, въ горячности крови, чему поможетъ самое его прозвище, его вѣчное безразсудное стремленіе заставлять силу обстоятельствъ подчиняться его своенравію и управлять ими словно конемъ при помощи шпоръ. Всѣ его прегрѣшенія обрушатся на мою голову и на голову его отца: — вѣдь, мы-же его воспитали; если онъ своею порчей обязанъ намъ, то мы, какъ источникъ зла, за все и поплатимся. Вотъ почему, любезный кузенъ, отъ него во что-бы то ни стало слѣдуетъ утаить предложеніе короля.
Вернонъ. Говорите, что хотите; я всему буду поддакивать. Да вотъ и онъ идетъ.
Горячій. А, дядя вернулся. Освободить сейчасъ-же лорда Уэстморленда. Ну, какія извѣстія, дядя?
Уорстэръ. Король сейчасъ вступитъ съ нами въ бой.
Доуглесъ. Пошлемъ ему вызовъ черезъ лорда Уэстморленда.
Горячій. Лордъ Доуглесъ, поручите ему передать этотъ вызовъ.
Доуглесъ. Съ величайшею радостью и готовностью (Уходитъ).
Уорстэръ. Въ королѣ нѣтъ тѣни снисхожденія.
Горячій. Вы, — чего добраго, — не просили ли его о снисхожденіи?
Уорстэръ. Нѣтъ, я очень сдержанно пересчиталъ ему всѣ нанесенныя намъ обиды и напомнилъ о нарушенныхъ обѣтахъ. Чтобы исправить свою вину, онъ теперь клятвенно отрекается отъ всѣхъ своихъ прежнихъ обѣтовъ, называетъ насъ бунтовщиками, измѣнниками и высокомѣрно грозитъ своимъ мечемъ сокрушить ненавистныя ему измѣну и крамолу, а вмѣстѣ съ ними и насъ.
Доугдесъ. Къ оружію, милорды, къ оружію!… Я прямо въ зубы бросилъ королю Генриху великолѣпный вызовъ и Уэстморлендъ, бывшій у насъ заложникомъ, теперь уже передалъ его по назначенію, а это можетъ только ускорить нападеніе.
Уорстэръ. Принцъ Уэльсскій съ дозволенія короля вызываетъ тебя, племянникъ, на единоборство.
Горячій. О, какъ желалъ-бы я, чтобы только мы двое были участниками всей распри, чтобы единственными двумя линями, которымъ сегодня угрожаетъ смерть, были только я да Генрихъ Монмоусъ. Скажите же мнѣ, скажите, въ какихъ словахъ былъ сдѣланъ вызовъ? Въ презрительныхъ?
Вернонъ. Нѣтъ. Клянусь душой, что во всю жизнь не слыхалъ болѣе скромнаго вызова. Онъ походилъ на дружескій вызовъ брату пофехтовать для забавы. Онъ отдаетъ вамъ полную справедливость и восхваляетъ васъ въ выраженіяхъ, достойныхъ принца. О вашихъ подвигахъ онъ отзывался, словно хроника, находилъ, что вы стоите выше всякой похвалы, такъ какъ нѣтъ словъ, чтобы достойнымъ образомъ восхвалять ваши доблести. Затѣмъ, съ благородствомъ истиннаго принца, онъ, краснѣя и съ такою граціей, сталъ порицать и осуждать себя за свою безпутную молодость, что казалось, будто у него два ума, — одинъ принадлежащій наставнику, а другой ученику. На этомъ онъ покончилъ, но я могу заявить при всѣхъ, что, благодаря его заблужденіямъ, никто не знаетъ настоящей его цѣны, и что никогда Англіи ни на кого не приходилось возлагать такихъ радужныхъ надеждъ, какъ на него, если ему только удастся выйти живымъ изъ дышащихъ враждою испытаній сегодняшняго дня.
Горячій. Ты, кузенъ, кажется совсѣмъ влюбился въ его сумасбродство. Никогда не слыхивалъ, чтобы на свѣтѣ существовалъ другой такой-же безумно-распутный принцъ. Но будь онъ чѣмъ ему угодно, а вечеръ еще не наступитъ, какъ я схвачу его въ свои солдатскія объятія и дамъ ему почувствовать тяжесть этихъ ласкъ. Теперь къ оружію, скорѣй къ оружію! Въ васъ-же, товарищи, воины и друзья, пусть сознаніе долга воспламенитъ отвагу; она исполнитъ это дѣло лучше, чѣмъ могъ бы сдѣлать я своимъ воззваніемъ, такъ какъ даромъ слова я не одаренъ.
Гонецъ. Милордъ, вотъ письма къ вамъ.
Горячій. Некогда мнѣ читать ихъ теперь. Жизнь, господа, коротка, но если бы, сидя верхомъ на часовой стрѣлкѣ, она должна была-бы окончиться черезъ часъ, то и тогда короткія ея мгновенія показались бы слишкомъ долгими, если бы ихъ пришлось проводить въ гнусномъ и трусливомъ бездѣйствіи. Если мы останемся живы, будемъ жить, чтобы попирать ногами головы королей; если-же суждено умереть, то при сознаніи, что вмѣстѣ съ нами умираютъ и принцы, даже и смерть сладка. Что-же касается нашей совѣсти, — прибѣгать къ оружію дѣло законное, если оно обнажается во имя справедливости.
Гонецъ. Приготовьтесь, милордъ! Король быстро приближается.
Горячій. Благодарю, что ты перебилъ меня, такъ какъ я краснорѣчіемъ не отличаюсь. Еще послѣднее слово: — пусть каждый дѣлаетъ все, что можетъ, а теперь я обнажаю мечъ и убѣжденъ, что клинокъ его обагрится самою чистою кровью, съ какою мнѣ только удастся встрѣтиться среди случайностей опаснаго сегодняшняго дня… Затѣмъ, Espérance и Пэрси, и впередъ! Пусть громко раздадутся великолѣпные звуки воинственныхъ трубъ, и подъ эти звуки мы обнимемся, такъ какъ я готовъ прозакладывать небо противъ земли, что многимъ изъ насъ уже не придется снова совершить этотъ обрядъ вѣжливости (Звуки трубъ; всѣ обнимаются и уходятъ).
СЦЕНА III.
правитьБлонтъ. Какъ твое имя, и почему ты такъ упорно преслѣдуешь меня въ сраженіи. Или ты думаешь, что, убивъ меня, добьешься громкой славы?
Доуглесъ. Если такъ, узнай — мнѣ имя Доуглесъ и я потому такъ упорно гоняюсь за тобою, что слышалъ, будто ты король.
Блонтъ. Тебѣ сказали правду.
Доуглесъ. Лордъ Стэффордъ дорого поплатился сегодня за сходство съ тобою, такъ какъ, вмѣсто тебя, король Генрихъ, его уложилъ на мѣстѣ вотъ этотъ мечъ. Такъ-же уложитъ онъ и тебя, если ты не сдашься въ плѣнъ.
Блонтъ. Нѣтъ, надменный шотландецъ, я не затѣмъ рожденъ на свѣтъ, чтобы сдаваться. Я король и отомщу тебѣ за Стэффорда.
Горячій. Молодецъ, Доуглесъ! Если-бы ты такъ же дрался подъ Гольмедономъ, мнѣ никогда не одержать бы побѣды ни надъ однимъ шотландцемъ.
Доуглесъ. Все кончено: побѣда полная! Вотъ валяется безжизненный трупъ короля.
Горячій. Гдѣ?
Доуглесъ. Вотъ, передъ тобой.
Горячій. Ты, Доуглесъ, думаешь, это король? Нѣтъ, я узнаю это лицо: — то былъ доблестный рыцарь; звали его Блонтомъ; онъ только одѣтъ былъ такъ же, какъ король.
Доуглесъ (Глядя на, трупъ). Пусть шутъ сопровождаетъ твою душу всюду, куда-бы она ни отправилась! Ты слишкомъ дорого поплатился за свое самозванство! Зачѣмъ ты выдалъ себя за короля!
Горячій. Въ сраженіи многіе одѣты такъ-же, какъ онъ.
Доуглесъ. Если такъ, клянусь мечемъ, я изрублю всѣ эти латы и кольчуги, штуку за штукой уничтожу весь гардеробъ короля, пока не доберусь до него самого.
Горячій. Впередъ, Доуглесъ! Наши воины отлично отражаютъ нападеніе (Уходятъ).
Фольстэфъ. Хоть мнѣ и удалось улизнуть изъ Лондона не расплатившись по счетамъ, но здѣсь такъ дешево не раздѣлаешься: того и гляди своей особой поплатишься… Тише! Кто это тамъ? Сэръ Уольтэръ Бдонтъ… Вотъ до какихъ глупостей доводитъ честолюбіе!… Я весь клокочу, какъ расплавленный свинецъ, да и тяжеловѣсенъ не менѣе его… Не допусти же, Боже, чтобы онъ проникъ въ мою плоть! Посторонней тяжести мнѣ не нужно; съ меня и собственныхъ внутренностей довольно. Оборванцевъ своихъ я поставилъ на такое мѣсто, гдѣ ихъ сразу изрубили въ куски, такъ-что теперь изъ полутораста едва-ли трое осталось въ живыхъ, да и тѣ трое на то только и годны, чтобы всю остальную жизнь просить милостыню у городскихъ заставъ. Кто-то, однако, идетъ.
Принцъ Генрихъ. Что ты стоишь здѣсь безъ дѣла?… Одолжи мнѣ свой мечъ… Много рыцарей неподвижно и коченѣя лежатъ на полѣ битвы; надменный врагъ топчетъ ихъ копытами коней, а смерть ихъ еще неотомщена. Одолжи мнѣ, пожалуйста, мечъ.
Фольстэфъ. Пожалуйста, Галь, дай мнѣ немного отдохнуть. Ни одинъ Турокъ Григорій не совершалъ такихъ подвиговъ храбрости, какъ сегодня я. Съ Пэрси я уже раздѣлался. Ты можешь быть покоенъ: онъ уже не въ силахъ намъ вредить.
Принцъ Генрихъ. Лжешь! Онъ живъ и будетъ жить, чтобы было кому отправить тебя на тотъ свѣтъ. Давай-же мечъ.
Фольстэфъ. Нѣтъ, какъ передъ Богомъ, говорю тебѣ: если Перси живъ, то меча я тебѣ не дамъ. Вотъ, если хочешь, бери пистолетъ.
Принцъ Генрихъ. Давай хоть его! Что это? Онъ у тебя еще въ чехлѣ?
Фольстэфъ. Да, Галь, онъ горячъ, такъ горячъ, что имъ цѣлый городъ можно свалить съ ногъ.
Принцъ Генрихъ. Такъ вотъ тебѣ! Шутить теперь не время (Уходитъ).
Фольстэфъ. Если Перси живъ, я проколю его насквозь… разумѣется, если онъ на меня наткнется, потому-что, если я самъ на него полѣзу, онъ меня сейчасъ въ битокъ превратитъ. Не нуждаюсь я въ такой нелѣпой чести, какой дождался сэръ Уольтэръ. Я жить хочу! Если можно жить — поживемъ, а нельзя — такъ честь и безъ приглашенія явится. Съ тѣмъ и конецъ! (Уходитъ).
СЦЕНА IV.
правитьКороль Генрихъ. Прошу тебя, Герри, удались съ поля битвы; ты весь истекаешь кровью. Принцъ Джонъ Ланкастрскій, уйди съ братомъ и ты.
Принцъ Джонъ. Нѣтъ, государь, уйду я только тогда, когда тоже буду весь въ крови.
Принцъ Генрихъ. Умоляю ваше величество снова показаться войску; я боюсь, что ваше отсутствіе встревожитъ преданныхъ вамъ людей.
Король Генрихъ. Я такъ и сдѣлаю. Лордъ Уэстморлендъ, проводите принца въ его палатку.
Уэстморлендъ. Пойдемте, принцъ; я васъ отведу.
Принцъ Генрихъ. Отвести меня? Нѣтъ, милордъ, я не нуждаюсь въ помощи. Избави Богъ, чтобы принцъ Уэльсскій изъ-за пустой царапины ушелъ съ такого поля сраженія, какъ это, когда убитыхъ рыцарей топчутъ ногами и когда въ этой бойнѣ до сихъ поръ торжествуетъ оружіе возмутителей!
Принцъ Джонъ. Мы отдыхаемъ слишкомъ долго. Идемте, лордъ Узстморлендъ, туда, куда насъ призываетъ нашъ долгъ. Ради Бога, идемте (Принцъ Джонъ и Уэстморлендъ уходятъ).
Принцъ Генрихъ. Клянусь Богомъ, Ланкастръ, ты сильно меня обманулъ. Я никакъ не ожидалъ встрѣтить въ молодомъ принцѣ столько храбрости. До сихъ поръ я любилъ тебя только какъ брата, но теперь я уважаю тебя, и ты мнѣ дорогъ не менѣе собственной души.
Король Генрихъ. Я видѣлъ, съ какимъ мужествомъ онъ отражалъ нападеніе лорда Пэрси. Я не ожидалъ подобной отваги отъ такого воина-новичка.
Принцъ Генрихъ. О, этотъ мальчикъ воодушевляетъ насъ всѣхъ (Уходитъ).
Доуглесъ. Еще король! Они выростаютъ словно головы Гидры! Я Доуглесъ! и роковымъ образомъ гублю всѣхъ, кто носитъ тѣ же цвѣта, какъ ты. Ты стремишься изображать изъ себя короля, но кто ты на самомъ дѣлѣ?
Король Генрихъ. Я настоящій король и есть. Очень жалѣю, Доуглесъ, что до сихъ поръ ты встрѣчалъ только одни призраки короля, но ни разу не встрѣтилъ его самого. У меня два сына; оба они отыскиваютъ на полѣ битвы тебя и Пэрси. Но разъ счастливая случайность свела насъ вмѣстѣ, я хочу испытать твои силы.
Доугдесъ. Я боюсь, что опять имѣю дѣло съ мнимымъ королемъ, однако ты все-таки держишь себя, какъ король настоящій. Но кто-бы ты ни былъ, я въ себѣ увѣренъ, и ты въ моей власти!
Принцъ Генрихъ. Подними голову, гнусный шотландецъ, или тебѣ никогда болѣе ея не поднять! Въ мой мечъ вселились доблестныя души Ширли, Стаффорда и Блонта. Тебѣ угрожаетъ принцъ Уэльсскій, а онъ всегда исполняѳтъ данныя обѣщанія.
Принцъ Генрихъ (Королю). Мужайтесь, государь! Какъ чувствуете вы себя, мой милостивый повелитель? Сэръ Николэсъ Гауси проситъ подкрѣпленія, также какъ и Клифтонъ. Я прямо бѣгу къ Клифтону.
Король Генрихъ. Нѣтъ, останься и передохни немного. Ты искупилъ всю прежнюю свою дурную славу и, придя ко мнѣ на помощь, доказалъ, что жизнь моя тебѣ хоть немного дорога.
Принцъ Генрихъ. О Боже, мой, какъ жестоко обижали меня своею клеветою тѣ, кто увѣрялъ, будто я жадно желаю вашей смерти. Если бы дѣйствительно было такъ, мнѣ стоило бы только предоставить васъ оскорбительнымъ ударамъ Доуглеса. Онъ такъ-же скоро покончилъ-бы съ вами, какъ любая изъ отравъ, имѣющихся на свѣтѣ, и избавилъ-бы вашего сына отъ труда сдѣлаться измѣнникомъ.
Король Генрихъ. Ступай къ Клифтону, а я отправлюсь къ сэру Николэсу Гауси (Уходитъ).
Горячій. Если я не ошибаюсь, ты Генрихъ Монмаусъ.
Принцъ Генрихъ. Ты какъ будто предполагаешь, что я способенъ отречься отъ своего имени?
Горячій. Меня зовутъ Герри Пэрси.
Принцъ Генрихъ. Если такъ, то я вижу предъ собою отважнаго мятежника, носящаго это имя. Я принцъ Уэльсскій, и ты, Пэрси, не надѣйся долѣе оспаривать у меня вѣнецъ славы. Два свѣтила не могутъ двигаться въ одной и той-же сферѣ, и Англія не допуститъ двойного могущества Генриха Пэрси и принца Уэльсскаго.
Горячій. Не придется ей этого допускать, такъ какъ ударилъ часъ, когда одинъ изъ насъ покончитъ съ другимъ. Счастливъ былъ-бы ты, если-бы военная твоя слава была такъ-же велика, какъ моя!
Принцъ Генрихъ. Прежде чѣмъ я разстанусь съ тобою, она переростетъ твою. Я оборву всѣ лавры съ твоего шлема и сплету изъ нихъ вѣнокъ для себя.
Горячій. Я долѣе не намѣренъ переносить твое тщеславіе!
Фольстэфъ. Хорошо сказано, Галь! Держись крѣпче, Галь! Могу тебѣ сказать, что здѣсь идетъ не дѣтская игра.
Горячій. О, Герри, ты отнялъ у меня жизнь въ самомъ ея разцвѣтѣ, но потеря бренной жизни огорчаетъ меня менѣе, чѣмъ тѣ права на славу, которыя ты пріобрѣлъ побѣдою надо мною. Онѣ моимъ мыслямъ наносятъ болѣе тяжелыя раны, чѣмъ твой мечъ нанесъ моему тѣлу. Но мысль — раба жизни; жизнь — шутовская игрушка въ рукахъ времени, а время, надзирающее за міромъ, должно когда-нибудь остановиться… Я могъ-бы предсказать многое, если-бы землистая и холодная рука смерти не налегла уже на мои уста. Ты, Пэрси, теперь прахъ и пища для… (Умираетъ).
Принцъ Генрихъ. Для червей, храбрый Пэрси. Прощай, великая душа. Какъ жалко съузилось ты теперь, плохо сотканное честолюбіе. Когда въ этомъ тѣлѣ сохранялась еще душа, ему было тѣсно въ предѣлахъ цѣлаго государства, а теперь ему будетъ просторно и на двухъ шагахъ самой негодной земли. На той землѣ, на которой ты лежишь мертвый, не осталось въ живыхъ ни одного такого неустрашимаго рыцаря, какимъ былъ ты. Если-бы ты могъ сознавать мое участіе къ тебѣ, я бы не выказалъ своего усердія, но дай мнѣ теперь съ любовью прикрыть твое обезображенное лицо, и я самъ отъ твоего имени поблагодарю себя за исполненіе такого прекраснаго и нѣжнаго обряда. Прощай; унеси съ собою на небеса только то, что достойно было хвалы, а твое безславіе пусть спитъ съ тобою въ могилѣ и да не будетъ упомянуто о немъ въ надгробной твоей надписи. (Замѣчаетъ лежащаго на землѣ Фольстэфа). Ба, старый знакомый! Во всемъ этомъ громадномъ кускѣ мяса не могло сохраниться ни капли жизни! Прощай, бѣдный Джэкъ! Я бы легче перенесъ утрату даже лучшаго человѣка, чѣмъ ты, и такая потеря была-бы мнѣ очень чувствительна, если-бы я въ самомъ дѣлѣ не въ мѣру любилъ безпутную суету. Смерть во время сегодняшней кровавой сѣчи не сразила ни одного такого жирнаго краснаго звѣря, хотя и положила конецъ многимъ несравненно болѣе прекраснымъ существованіямъ. Я скоро прикажу тебя выпотрошить, а до тѣхъ поръ лежи въ крови около благороднаго Пэрси (Уходитъ).
Фольстэфъ (Медленно поднимаясь). Выпотрошить? меня? Ну, нѣтъ! если тебѣ удастся выпотрошить меня сегодня, я завтра позволю тебѣ съѣсть меня съ перцемъ и съ солью. А вѣдь, чортъ возьми! я какъ разъ во время притворился мертвымъ, иначе бѣшенный шотландецъ такъ-бы меня отдѣлалъ, что даже небу стало-бы жарко… Я сказалъ сейчасъ, будто-бы притворился… Вздоръ! я и не думалъ притворяться… Вотъ смерть такъ притворство, поддѣлка, потому что человѣкъ мертвый только жалкое подобіе живого человѣка, слѣдовательно, притвориться мертвымъ, чтобы сохранить жизнь, не значитъ притвориться, а, напротивъ, быть настоящею, живою дѣйствительностью. Лучшей отличительной чертой истинной храбрости служитъ благоразуміе; вотъ, благодаря этой-то лучшей чертѣ, я остался живъ… Штука, однако, скверная! Хоть этотъ порохъ-Пэрси и умеръ, а я его все-таки боюсь; что, какъ онъ вовсе не умеръ, а только притворился мертвымъ да вдругъ вскочитъ? Право, боюсь, какъ бы онъ не доказалъ, что еще лучше моего умѣетъ притворяться. Лучше вполнѣ обезопасить себя отъ него, а потомъ будетъ можно подъ клятвой увѣрять, что убилъ его я. Развѣ онъ, подобно мнѣ, не можетъ вдругъ вскочить, какъ ни въ чемъ не бывало? Кто можетъ уличить меня, кромѣ очевидца? Никто, а здѣсь теперь, какъ разъ, нѣтъ ни души, слѣдовательно, и очевидца нѣтъ (Наноситъ Горячему ударъ кинжаломъ). Вотъ, на тебѣ, пріятель! Еще возьми себѣ вотъ эту рану въ ляжку и милости просимъ пожаловать со мною (Взваливаетъ себѣ на плечи трупъ Пэрси).
Принцъ Генрихъ. Молодецъ ты, брать Дэконъ! Великолѣпно обновилъ ты дѣвственный свой мечъ.
Принцъ Джонъ. Смотри, кто-же это здѣсь? Ты мнѣ говорилъ, что этотъ толстый человѣкъ убитъ.
Принцъ Генрихъ. Да, говорилъ. Я самъ видѣлъ, какъ онъ, обливаясь кровью, бездыханно лежалъ на землѣ… Такъ ты живъ? Или это игра воображенія, обманъ зрѣнія? Сдѣлай одолженіе, скажи хоть слово. Я до тѣхъ поръ не повѣрю глазамъ, пока слухъ не подтвердитъ того, что мы видимъ. Или ты не то, чѣмъ кажешься?
Фольстэфъ. Разумѣется, я тотъ, за кого вы меня принимаете. Если я не Джэкъ Фольстэфъ, кто-же я? Не оселъ-же!… Вотъ вамъ и Пэрси (Бросаетъ на землю трупъ Горячаго). Если твой отецъ готовитъ мнѣ почетную награду, прекрасно! Если-же — нѣтъ, пусть отыщетъ другаго Пэрси и самъ убьетъ его. Сдѣлай онъ меня хоть герцогомъ или графомъ, я докжу, что умѣю быть и тѣмъ, и другимъ.
Принцъ Генрихъ. Но лорда Пэрси убилъ я, а не ты; тебя-же я видѣлъ мертвымъ.
Фольстэфъ. Что такое? что такое? Господи, какіе есть лгуны на свѣтѣ! Что ты могъ видѣть и его, и меня лежащими на землѣ безъ всякихъ признаковъ жизни, этого я не отрицаю. Но мы оба вскочили въ одно и то-же мгновеніе и потомъ сражались битый часъ, по Шрюсберійскимъ часамъ. Если можете мнѣ вѣрить, вѣрьте; не можете — пусть грѣхъ на свою душу примутъ тѣ, чья прямая обязанность награждать другихъ за храбрость. Умереть мнѣ на мѣстѣ, если не я нанесъ ему вотъ эту рану въ ляжку, если бы даже онъ очнулся и сталъ оспаривать мои слова, я, чортъ возьми, заставилъ-бы его проглотить кусокъ моего меча.
Принцъ Джонъ. Отроду не слыхивалъ такой странной сказки.
Принцъ Генрихъ. Да, братъ Джонъ, онъ дѣйствительно малый странный. А, ты, Джэкъ, взваливай опять на спину трупъ и гордись своею благородною ношею. Если ложь можетъ послужить тебѣ на пользу, я съ своей стороны готовъ по мѣрѣ силъ раззолотить ее самыми счастливыми выраженіями (Трубятъ отступленіе). Слышишь? трубы провозглашаютъ отстуапленіе; сегодня побѣда за нами. Обойдемъ, любезный брать, все поле битвы изъ конца въ конецъ и посмотримъ, кто изъ нашихъ людей остался въ живыхъ, а кто убитъ (Оба принца уходятъ).
Фольстэфъ. А за наградой-то я все-таки пойду. Награди Господь того, кто наградитъ меня. Если меня возвеличатъ, я убавлюсь въ объемѣ, потому что очищу желудокъ, перестану пить вино и заживу чистенько, какъ подобаетъ джентельмену (Уходитъ, унося трупъ Пэрси).
СЦЕНА V.
правитьКороль Генрихъ. Бунтъ всегда находитъ себѣ достойную кару. Зложелательный Уорстэръ, развѣ мы въ выраженіяхъ мира и любви не предлагали всѣмъ вамъ помилованіе и прощеніе? Зачѣмъ-же извратилъ ты смыслъ нашихъ предложеній и употребилъ во зло довѣріе своего племянника? Трое рыцарей, убитыхъ сегодня въ нашихъ рядахъ, въ томъ числѣ одинъ благородный графъ и множество другихъ лицъ, были-бы живы и до сихъ поръ, если-бы ты, какъ подобало-бы христіанину, захотѣлъ честно возстановить согласіе между обѣими арміями.
Уорстэръ. Въ томъ, какъ я поступилъ, я надѣялся найти спасеніе. Я ошибся и терпѣливо перенесу послѣдствія своей ошибки, когда онѣ неизбѣжны.
Король Генрихъ. Отвести Уорстэра и Вернона на казнь, также и другихъ виновныхъ (Уорстэра и Вернона уводитъ стража). Въ какомъ положеніи находится поле битвы?
Принцъ Генрихъ. Когда знатный шотландецъ, лордъ Доуглесъ, увидалъ, что счастіе сегодня обратилось противъ него, что благородный Перси убитъ, что всѣми его людьми овладѣлъ страхъ, онъ съ остатками своего войска обратился было въ бѣгство. Но, спускаясь съ холма, онъ упалъ и такъ расшибся, что преслѣдователи взяли его въ плѣнъ. Теперь онъ у меня въ палаткѣ. Умоляю ваше величество дозволить мнѣ распорядиться имъ по своему усмотрѣнію.
Король Генрихъ. Дозволяю отъ всего сердца.
Принцъ Генрихъ. На тебя, любезный мой братъ, принцъ Джонъ Ланкастрскій, я возлагаю почетное порученіе. Отправься къ Доуглесу, и скажи, что я ему безъ выкупа возвращаю свободу; пусть идетъ, куда хочетъ. Онъ на нашихъ шлемахъ запечатлѣлъ свое мужество и научилъ насъ уважать это высокое качество даже во врагѣ.
Король Генрихъ. Итакъ, вотъ что остается намъ сдѣлать еще: раздѣлить войско на двѣ части. Во главѣ одной изъ нихъ, ты, сынъ мой Джонъ, вмѣстѣ съ лордомъ Уэстморлендомъ, какъ можно скорѣе отправишься въ Іоркъ, гдѣ по дошедшимъ до насъ свѣдѣніямъ дѣятельно заняты приготовленіями къ возстанію, а сами мы съ принцемъ Уэльсскимъ пойдемъ противъ мятежныхъ Глендаура и графа Марча. Если мятежъ потерпитъ еще такое пораженіе, какъ сегодня, онъ будетъ подавленъ на всемъ протяженіи государства. Наше предпріятіе началось такъ удачно, что его не слѣдуетъ оставлять до тѣхъ поръ, пока все принадлежащее намъ не будетъ возвращено намъ снова (Всѣ уходятъ).
Первая часть «Генриха IV» впервые появилась въ изданіи in-quarto 1598 года подъ слѣдующимъ заглавіемъ: «Исторія о Генрихѣ IV, съ битвой при Шрюсбери между королемъ и Генрихомъ Пэрси, по прозванію „Горячій“ изъ Сѣвера, съ остроумными шутками сэра Джона Фольстэфа». Слѣдующія изданія появились съ прибавленіемъ словъ: «Вновь исправленная Вильямомъ Шекспиромъ». Въ такомъ видѣ драма была напечатана и въ in-folio 1623 года.
Стр. 4. «Горячій». Голиншедъ говоритъ, что молодой Перси получилъ это прозвище за частое пришпориваніе (for his often pricking), какъ человѣкъ, рѣдко останавливающійся въ виду дѣла. Шлегель переводитъ эти слова буквально: «Горячая шпора», но слово Hotspur значитъ вообще вспыльчиваго, горячаго; вслѣдствіе этого и мы переводимъ просто «Горячій».
Стр. 5. По тогдашнимъ военнымъ законамъ, кто бы ни взялъ плѣнника, могъ располагать имъ свободно.
Стр. 7. «Сей странствующій рыцарь» — строки изъ испанскаго романса, который къ концу царствованія Елисаветы сдѣлался въ Англіи почти народнымъ.
Стр. 8. «А кто слаще: Она или желтая буйволовая куртка?» Буйволовыя куртки были одеждой служителей шерифовъ, которые водили обыкновенно должниковъ въ тюрьму. Принцъ Генрихъ напоминаетъ Фольстэфу, что ему не мудрено попасть въ тюрьму за долги.
Стр. 9. Мясо зайца, по мнѣнію тогдашнихъ ученыхъ, порождало меланхолію. Человѣка грустнаго египтяне изображали на своихъ гіероглифахъ зайцемъ.
Стр. 11. «Если не поможетъ друзьямъ добыть шиллинговъ десять на брата», — тутъ непереводимая игра словъ; слово real означаетъ и «королевскій» и «реалъ», монета, равнявшаяся десяти шиллингамъ.
Стр. 15. «Торгующій магазинщикъ», — модами торговали въ то время мужчины.
Стр. 18. Ричардъ II передъ отъѣздомъ въ Ирландію провозгласилъ наслѣдникомъ престола Эдмонда Мортимера, сына Рожера Мортимера, графа Марчского, убитаго въ Ирландіи въ 1398 году. Эдмонду было въ то время только семь лѣтъ, а онъ доводился женѣ Перси не братомъ, а племянникомъ. — Мэлонъ.
Стр. 23. Созвѣздіе Большой Медвѣдицы было названо «Колесницей Карла» въ честь Карла Великаго.
Стр. 23. «Все тѣло у меня въ пятнахъ, какъ у линя». — Намекъ на простонародное мнѣніе, что въ этой рыбѣ водятся блохи.
Стр. 25. Троянцами называли воровъ.
Стр. 26. «Общественная казнь тоже, что старая обувь». Тутъ игра словъ: pray — молоть и pray — грабить.
Стр. 26. Папоротниковое сѣмя, добытое въ ночь на Ивановъ день, по мнѣнію народа, дѣлало человѣка невидимкой.
Стр. 33. «O, esperance!», — Девизъ рода Пѳрси.
Стр. 34. Харчевня «Свиной Головы» въ Истчипѣ, которая, по преданію, была мѣстомъ подвиговъ Фольстэфа и его шайки, сгорѣла въ 1666 г. Отъ этого зданія осталась каменная вывѣска, съ изображеніемъ въ видѣ барельефа головы кабана. Эта вывѣска сохраняется въ музеѣ Лондонской ратуши.
Стр. 34. «Коринѳянинъ», — прозвище посѣтителей домовъ разврата.
Стр. 38. «Rivo», — восклицаніе посѣтителѳй тавернъ при попойкахъ. Нѣчто въ родѣ греческаго «Эвоэ!» Вѣроятно, испорченное испанское слово.
Стр. 38. «Въ этомъ хересѣ есть известь». — Въ хересъ для крѣпости подмѣшивали известь.
Стр. 39. Ткачи славились какъ любители пѣнія. Большинство ихъ были кальвинисты и потому часто пѣли псалмы.
Стр. 42. Кендэль, городъ въ Вестмордэндѣ, славившійся сукнами свѣтлыхъ цвѣтовъ.
Стр. 43. Въ срединѣ вѣковъ существовало повѣріе, что левъ, въ качествѣ царя звѣрей, никогда не нападалъ на лицо царской крови.
Стр. 45. «Предвѣщаютъ висѣлицу», — слово choler — желчь, яроизносится какъ collar — ошейникъ, петля.
Стр. 46. «Эймонъ», — одинъ изъ четырехъ главныхъ демоновъ.
Стр. 46. Уэльсскій крюкъ — родъ копья или сѣкиры съ крюкомъ для останавливанія бѣгущихъ.
Стр. 47. «Тономъ царя Камбиза» — насмѣшка надъ пьесой Престона, озаглавленной «Плачевная трагедія, перемѣшанная съ забавными шутками и содержащая жизнь Камбиза, короля персидскаго».
Стр. 48. «Сынъ Англіи», — здѣсь игра созвучіемъ словъ: sun — солнце и son — сынъ.
Стр. 65. «Безъ сапогъ, да еще въ непогоду?» — Слова: bootless — безуспѣшно и weatherbeaten — удрученный, въ буквальномъ смыслѣ означаютъ, первое — безъ сапогъ, а второе — избитый въ непогоду. Перси перенимаетъ ихъ въ этомъ смыслѣ.
Стр. 57. «О кротѣ и о муравьѣ», — намекъ на предсказаніе, въ которомъ подъ кротомъ подразумѣвался Генрихъ IV, а подъ дракономъ, львомъ и волкомъ, которые должны были раздѣлить крота, Мортимеръ, Глендоверъ и Перси.
Стр. 57. Мерлинъ — астрологъ и чародѣй, жившій въ Англіи въ концѣ пятого столѣтія и славившійся во время Артура и круглого стола.
Стр. 61. «Финсборгъ» — поле близъ лондонской стѣны, было мѣстомъ прогулки для жителей Лондона въ XVI вѣкѣ.
Стр. 62. За пощечину, данную верховному судьѣ, принцъ Генрихъ лишился своего мѣста въ совѣтѣ. Шекспиръ дѣлаетъ тутъ анахронизмъ: обстоятельство это случшось послѣ сраженія при Шорбери.
Стр. 70. Вареный черносливъ былъ обыкновеннымъ блюдомъ въ домахъ разврата.
Стр. 71. Дѣвственницей Маріанной назывался мужчина, изображавшій въ парадныхъ фарсахъ любовницу Робина Гуда.
Стр. 72. «Пусть лопнетъ мой поясъ». — Въ поясѣ носили деньги, и потому отъ разрыва его можно было сдѣлать большую потерю.
Стр. 79. Ангелъ — старая монета.
Стр. 96. «Турокъ Григорій», — такъ называли папу Григорія VII.
Стр. 99. Отецъ «Горячаго» такъ же назывался и Генрихъ Перси.
Стр. 102. Уменьшительное Джекъ употребляется часто для выраженія презрѣнія и означаетъ олуха, болвана.