КОРОЛЬ ГЕНРИХЪ IV. править
ЧАСТИ 1-я и 2-я. править
Двѣ части хроники «Король Генрихъ IV» до того тѣсно слиты какъ по фабулѣ, такъ и по разработкѣ характеровъ, выведенныхъ въ нихъ лицъ (изъ которыхъ главныя — однѣ и тѣ же въ обѣихъ частяхъ), что обѣ эти пьесы во всѣхъ отношеніяхъ слѣдуетъ считать за одно цѣлое. Можно пойти въ этомъ взглядѣ еще далѣе и причислить къ нимъ даже слѣдующую хронику («Король Генрихъ V»), въ которой изображено дальнѣйшее развитіе характера главнаго лица предыдущихъ хроникъ, принца Генриха; но пьеса эта имѣетъ своеобразное значеніе сама по себѣ, а потому и разсматривается, какъ отдѣльное произведеніе. Тѣмъ не менѣе внутреннее, нравственное значеніе всѣхъ трехъ пьесъ имѣетъ такъ много общаго, что даже характеръ главнаго выведеннаго въ нихъ лица (принца, дѣлающагося затѣмъ королемъ Генрихомъ V), можно изучить и понять, только прослѣдивъ, какъ онъ изображенъ во всѣхъ трехъ пьесахъ.
Обѣ части «Генриха IV» написаны Шекспиромъ почти одновременно съ «Ричардомъ II», слѣдовательно — въ 1596 или 1597 годахъ. Первая часть явилась въ печати въ 1598 году въ форматѣ in quarto подъ слѣдующимъ заглавіемъ: «The history of Henry the fonrth. With the battel at Shrewsburie, betweene the king and lord Henry Percy, surnamed Henrie Hotspnr of the North. With he humorons Conceits of sir lohn Fallstaffe», т.-е. «Исторія Генриха четвертаго, съ описаніемъ битвы при Шрювсбери между королемъ и сѣвернымъ лордомъ Генрихомъ Перси, прозваннымъ Горячей Шпорой (Hotspur), съ присоединеніемъ комическихъ продѣлокъ сэра Джона Фальстафа». Пьеса очень понравилась публикѣ, что можно видѣть изъ того, что она выдержала вскорѣ затѣмъ еще нѣсколько изданій и наконецъ была перепечатана въ первомъ in folio 1628 года, подъ заглавіемъ: — «Первая часть Генриха четвертаго, съ описаніемъ жизни и смерти Генриха, прозваннаго Готепоромъ». Необыкновенный успѣхъ пьесы, вѣроятно, побудилъ Шекспира продолжать это произведеніе, написавъ вторую его часть, которая появилась въ печати въ 1600 году съ еще болѣе пространнымъ заглавіемъ, чѣмъ первая, а именно: «The second part of Henrie the fourth, contimiing to his death, and coronation of Henrie the fîfth. With the humours о sir John Falstaff and swaggering Pistoll. Written by William Shakespeare», т.-е. «Вторая часть Генриха четвертаго, продолжающаяся до его смерти и коронаціи Генриха пятаго. При этомъ комическія похожденія сэра Джона Фальстафа и забіяки Пистоля. Сочинено Вилліамомъ Шекспиромъ» Изданіе этой части при жизни поэта болѣе не повторялось, въ in folio же 1623 года она перепечатана вмѣстѣ съ первой частью, съ значительными исправленіями и добавками.
Исторія Генриха IV и его сына Генриха V была обработана въ англійской драматической литературѣ еще до Шекспира въ пьесѣ, озаглавленной: — «The famous victories of Henry the fifth», т.-е. «Славныя побѣды Генриха V». Имя автора, а равно и годъ, когда пьеса была написана, остались неизвѣстны. Въ пьесѣ этой но мало сценъ и положеній, которыя Шекспиръ явно заимствовалъ для своего произведенія. Таковы, напримѣръ, исторія проказъ принца Генриха и его безпутной компаніи (въ числѣ которой мы находимъ и первообразъ Фальстафа), раскаяніе принца предъ смертнымъ ложемъ умирающаго отца и нѣкоторыя другія сцены. Старая пьеса, впрочемъ, такъ груба и чудовищна, что сдѣланныя Шекспиромъ изъ нея заимствованія нельзя даже назвать этимъ именемъ, до того они переработаны и измѣнены. Что касается собственно исторической канвы пьесы, то въ этомъ случаѣ Шекспиръ руководствовался лѣтописью Голлиншеда, откуда заимствовано имъ не мало частныхъ положеній, въ какихъ являются выведенныя въ пьесѣ лица.
Царствованіе Генриха IV очень небогато историческими событіями въ тѣсномъ смыслѣ этого слова. Онъ не велъ какихъ-либо грандіозныхъ войнъ, а равно не сдѣлалъ какихъ-нибудь важныхъ государственныхъ реформъ. Взойдя на престолъ незаконнымъ образомъ, свергнувъ съ престола, благодаря помощи вліятельнаго дворянства, Ричарда II. король этотъ долженъ былъ провесть все свое царствованіе (1399—1413) въ постоянныхъ заботахъ объ укрѣпленіи своего шаткаго трона противъ интригъ тѣхъ же самыхъ дворянъ, которые, возведя Генриха на престолъ, тѣмъ самымъ получили въ своихъ глазахъ право на его благодарность. Но, какъ всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, пособники Генриха превысили мѣру своихъ требованій и этимъ скоро достигли того, что отношенія ихъ къ королю превратились изъ дружественныхъ сначала въ холодныя, а затѣмъ и прямо во враждебныя. Болѣе всего надѣлала Генриху хлопотъ могущественная фамилія Перси въ лицѣ ея представителей — графа Нортумберланда, брата его Ворстера и сына Генриха, прозваннаго Готспоромъ. Всѣ эти лица, какъ читатели могутъ вспомнить изъ предыдущей хроники («Король Ричардъ II»), болѣе всѣхъ способствовали низверженію Ричарда и возведенію на тронъ Генриха, а потому и претензіи ихъ на его благодарность высказывались особенно рѣзко, такъ что Генрихъ, съ своей стороны, имѣлъ полное право ими тяготиться. Внутреннія распри и смуты въ государствѣ начались очень скоро послѣ сверженія Ричарда. Король этотъ, несмотря на общее недовольство, возбужденное въ странѣ его правленіемъ, имѣлъ все-таки приверженцевъ, которые не оставили мысли возстановить его на престолѣ. Это повело къ заговору противъ Генриха, — заговору, правда, не удавшемуся, и послѣдствіемъ котораго была насильственная смерть Ричарда въ тюрьмѣ; но крамола противъ новаго короля не была потушена даже смертью Ричарда. Пламя ея вспыхнуло прежде всего въ Шотландіи, гдѣ явился самозванецъ, принявшій имя Ричарда. Дѣло оказалось настолько важнымъ, что Генрихъ долженъ былъ двинуть туда свое войско. Въ то же время возникла опасность въ Уэльсѣ. Край этотъ, населенный своеобразнымъ горнымъ племенемъ, сохранившимъ свои древніе религіозные взгляды и обычаи, былъ для Англіи всегда предметомъ заботъ и безпокойствъ. Возстанія противъ власти англійскихъ королей происходили тамъ безпрестанно, и одно изъ нихъ, особенно важное по своей силѣ, вспыхнуло именно вскорѣ послѣ воцаренія Генриха. Среди валисскаго населенія явился нѣкто Оуенъ Глендоуеръ, тамошній уроженецъ, человѣкъ смѣлый и предпріимчивый, пріобрѣтшій довѣріе своихъ единоземцевъ какимъ-то особеннымъ фанатическимъ на нихъ вліяніемъ. Его считали даже прорицателемъ и колдуномъ. Возстаніе, организованное подъ властью такого человѣка, грозило сдѣлаться особенно опаснымъ, но для Генриха лично опасность эта осложнилась еще болѣе тѣмъ, что въ числѣ союзниковъ Глендоуера оказался Мортимеръ, графъ Марчскій, внукъ Ліонеля, второго сына Эдварда III. Самъ Генрихъ былъ сыномъ Джона Гонта, четвертаго сына Эдуарда, а потому Мортимеръ, какъ потомокъ третьяго сына и, слѣдовательно, болѣе старшій родомъ, считался между его приверженцами и врагами Генриха настоящимъ наслѣдникомъ престола. Угрожаемый съ двухъ сторонъ, Генрихъ сначала обратился противъ сѣверной опасности, въ Шотландіи. Войско его, предводимое сыномъ Нортумберланда, Генрихомъ Готепоромъ (бывшимъ тогда еще въ хорошихъ отношеніяхъ съ королемъ), разбило шотландцевъ, предводимыхъ Дугласомъ, при Голъмедонѣ. Для Генриха побѣда эта однако не только не уменьшила опасности, а, напротивъ, увеличила ее еще болѣе. Нортумберландъ и Готепоръ потребовали отъ короля, чтобъ онъ, въ вознагражденіе ихъ заслугъ, выкупилъ Мортимера, взятаго въ плѣнъ Глендоуеромъ, но Генрихъ, справедливо боявшійся его, какъ претендента на престолъ, рѣзко отказалъ въ этой просьбѣ, самъ же потребовалъ, чтобъ Готепоръ выдалъ плѣнныхъ, взятыхъ имъ въ битвѣ при Гольмедонѣ. Плѣнные, по уставамъ того времени, принадлежали полководцу, который ихъ взялъ, и потому Готепоръ, раздраженный этимъ требованіемъ, безусловно отказался его исполнить. Этотъ взаимный отказъ короля и Готспора повелъ къ окончательному разрыву между обѣими сторонами. Готепоръ съ своимъ отцомъ Нортумберландомъ открыто возсталъ противъ короля и вступилъ въ союзъ съ Глендоуеромъ и Мортимеромъ. Возстаніе это не удалось. Королевскія войска разбили бунтовщиковъ на голову при Шрювебёри (въ 1403 г.). Самъ Готепоръ былъ убитъ въ этомъ сраженіи. Блистательная эта побѣда спасла Генриха, но мятежи противъ его власти этимъ не кончились. Описывать ихъ всѣ нѣтъ возможности, да и нѣтъ надобности въ настоящей краткой статьѣ, и потому я упомяну еще лишь объ одномъ, такъ какъ мятежъ этотъ послужилъ Шекспиру историческимъ сюжетомъ для второй части его хроники, подобно тому, какъ въ первой части изображено возстаніе Нортумберланда и Готспора. Потерявъ сына, убитаго при Шрювебёри, Нортумберландъ соединился съ епископомъ Іоркскимъ Скруномъ и. поднялъ въ 1408 г. знамя возстанія на сѣверѣ. Попытка эта не удалась точно также. Съ этого времени сталъ пріобрѣтать видимое значеніе въ дѣлахъ страны сынъ короля, принцъ Генрихъ (впослѣдствіи король Генрихъ V), отличившійся уже въ битвѣ при Шрювебёри, несмотря на свою молодость (ему въ годъ этой битвы было всего пятнадцать лѣтъ). Глендоуеръ хотя не былъ въ это время усмиренъ окончательно, но главнѣйшіе округа Уэльса подчинились Англіи въ 1410 году благодаря именно храбрости и энергіи принца. Серьезность всѣхъ этихъ событій осложнилась еще тѣмъ, что внутренніе бунты, съ которыми приходилось бороться Генриху, находили поддержку извнѣ. Шотландія и Франція постоянно играли въ руку бунтовщикамъ, и съ обѣими этими странами у Генриха не разъ доходило до открытыхъ столкновеній. Всѣ эти тревога и заботы утомили и разстроили даже желѣзное здоровье короля. Въ 1410 году съ нимъ случился апоплексическій ударъ, приблизившій его быстро къ гробу. Кромѣ непріятностей политическихъ, онъ страдалъ и отъ непріятностей домашнихъ. Сынъ его и наслѣдникъ, принцъ Генрихъ, но мало огорчалъ отца своимъ поведеніемъ въ молодости. Разсказы объ его безпутныхъ кутежахъ сдѣлались въ Англіи легендарными благодаря лѣтописямъ, въ которыхъ дурныя отношенія между королемъ и сыномъ описаны очень яркими красками. Позднѣйшая правильная исторія, правда, возстановила истину, найдя, что большинство этихъ разсказовъ было слишкомъ преувеличено; но вмѣстѣ съ тѣмъ она показала, что причины, но которымъ Генрихъ могъ быть недоволенъ сыномъ, были серьезнѣе простыхъ семейныхъ несогласій. Принцъ въ послѣдніе годы жизни отца стадъ съ нимъ въ оппозицію даже въ дѣлахъ правленія и, благодаря все усиливавшейся болѣзни короля, сдѣлался, можно сказать, фактически даже полновластнымъ правителемъ королевства. Дѣло доходило до того, что приверженцы принца хотѣли короновать его еще при жизни отца, ссылаясь на нездоровье послѣдняго. Король отказался исполнить это требованіе; но всѣ подобныя тревоги окончательно надломили его ослабѣвшія силы. Въ послѣдніе дни жизни онъ сталъ слабохарактернымъ ханжей и постоянно думалъ о крестовомъ походѣ, который хотѣлъ непремѣнно предпринять съ цѣлью замолить свои грѣхи. Даже смерть (1413 г.) застигла его среди приготовленій къ этому предпріятію. По смерти Генриха сынъ его и наслѣдникъ вступилъ безпрепятственно на англійскій престолъ подъ именемъ Генриха V.
Разсмотрѣвъ факты царствованія Генриха, мы можемъ замѣтить, что оно дѣйствительно не представляло, какъ сказано выше, серьезныхъ историческихъ событій. Такъ, напримѣръ, мы не находимъ въ немъ ничего подобнаго трагической распрѣ короля Іоанна съ своимъ племянникомъ Артуромъ, или еще болѣе трагическаго низложенія Ричарда II. Вся жизнь Генриха была наполнена рядомъ мелкихъ распрей съ его же подданными. Такая неинтересная, будничная канва, конечно, была недостаточна, чтобъ основать на ней завязку серьезнаго драматическаго произведенія, вслѣдствіе чего это неминуемо отразилось и на содержаніи Шекспировой пьесы. Собственно историческая часть обѣихъ частей хроники осталась такой же бѣдной и неинтересной, какими были и сами выведенныя въ пьесѣ историческія событія. Слабость этого интереса дѣлается еще замѣтнѣе тѣмъ, что Шекспиръ вывелъ въ обѣихъ частяхъ пьесы если не совершенно одинаковые, то аналогическіе факты. Въ первой части изображено неудавшееся возстаніе противъ Генриха (Глендоуера и Готспора), а во второй — точно такое же неудавшееся возмущеніе архіепископа съ его союзниками. Кромѣ того, мы находимъ, что, помимо повторенія фабулы исторической, Шекспиръ повторилъ въ обѣихъ частяхъ пьесы и частные факты. Какъ въ первой, такъ и во второй части изображена буйная жизнь принца Генриха и двукратное его раскаяніе передъ отцомъ. Этимъ понятно расхолаживается интересъ къ содержанію пьесы собственно. Но главный интересъ Шекспировой драмы заключается не въ ея фабулѣ. Фабула эта имѣетъ въ настоящемъ случаѣ гораздо меньше значенія, чѣмъ даже въ «Королѣ Ричардѣ II», гдѣ грандіозное изображеніе характера Ричарда, какъ человѣка, также подавляетъ значеніе его, какъ историческаго лица. Въ «Генрихѣ IV» Шекспиръ поставилъ на первый планъ, какъ и въ «Ричардѣ», развитіе характеровъ, но исполнилъ все по несравненно болѣе широкому плану. Въ драмѣ этой мы находимъ не одинъ главный характеръ, какъ въ «Ричардѣ», но нѣсколько, и притомъ не уступающихъ одинъ другому ни по важности значенія, ни по тщательности разработки. Самъ король, и его сынъ, принцъ Генрихъ, могли бы сдѣлаться каждый главнымъ лицомъ отдѣльнаго, совершенно самостоятельнаго произведенія. Нарисованные Шекспиромъ ихъ образы удивляютъ насъ не только яркостью и законченностью, съ какими изображены, но еще и необыкновенной широтой изображеннаго. Сдѣланное выше замѣчаніе, что собственно историческая канва въ этой пьесѣ слаба и неинтересна, не мѣшаетъ однако признать за главными лицами (королемъ и принцемъ), помимо значенія ихъ характеровъ, какъ обыкновенныхъ людей, еще и значеніе лицъ историческихъ. Если историческими дѣятелями называютъ такихъ людей, чья жизнь проходитъ въ прикосновеніи болѣе съ общественными вопросами жизни, чѣмъ съ частными, то Генрихъ и его сынъ въ томъ видѣ, какъ ихъ изобразилъ Шекспиръ, представляютъ именно историческія личности въ широкомъ смыслѣ этого слова. Въ королѣ Генрихѣ, кромѣ изображенія его, какъ частнаго человѣка, живущаго и страдающаго, какъ всѣ люди, представленъ именно король, т.-е. лицо, которому пришлось пережить и перечувствовать несравненно болѣе грандіозныя впечатлѣнія, чѣмъ будничныя чувства обыкновенныхъ людей. Въ изображеніи принца Генриха Шекспиръ задался еще болѣе широкой мыслью. Въ королѣ представленъ характеръ, сформировавшійся уже окончательно; въ принцѣ, напротивъ, мы видимъ постепенное развитіе качествъ, которыя сначала даже вовсе не обѣщали дать то, что дали впослѣдствіи.
Если перейти къ анализу прочихъ лицъ пьесы, то точно такое же мастерство и такую же законченность найдемъ мы и въ нихъ. Таковы, напримѣръ, Готспоръ или Глендоуеръ, нарисованные такъ живо и естественно, что характеры ихъ не уступаютъ лучшимъ Шекспировымъ созданіямъ. Даже совершенно второстепенныя лица, какъ, напримѣръ, Нортумберландъ, Ворстеръ или ничтожные прихвостни Фальстафа, Гэдсхиль, Бэрдольфъ и др., представляютъ совершенно законченные типы. Всѣмъ этимъ въ высшей степени расширяется значеніе этой хроники, самой широкой по содержанію изъ всѣхъ прочихъ Шекспировыхъ пьесъ этого рода. Широта эта еще болѣе выказывается въ томъ, что рядомъ съ исторической фабулой пьесы Шекспиръ включилъ въ нее еще геніальную интермедію, создавъ личность Фальстафа. Лицо это, несмотря на свое чисто-эпизодическое и по виду даже второстепенное значеніе относительно прочаго содержанія пьесы, стало до того извѣстнымъ и знаменитымъ, что за нимъ уже давно признано міровое значеніе, какъ за Гамлетомъ, Лиромъ и другими величайшими созданіями Шекспира. О значеніи этомъ будетъ подробно сказано ниже, при разборѣ этого характера.
Характеры историческихъ лицъ лучше всего объясняются помощью сравненья ихъ съ другими, подобными имъ, дѣятелями. Если взглянуть съ такой точки зрѣнія на Генриха IV, то очень удобно сравнить его съ Борисомъ Годуновымъ. Сходство между этими двумя правителями выказывается не только во внѣшнихъ фактахъ ихъ жизни, но и въ складѣ ихъ мыслей и взглядовъ. Первое (т.-е. внѣшніе факты) знаемъ мы изъ исторіи. Оба, какъ говоритъ исторія, достигли вѣнца злодѣйствомъ, и оба должны были провести всю- жизнь въ заботахъ, чтобъ удержать въ рукахъ неправо полученную власть. Если о Годуновѣ этотъ фактъ не доказанъ окончательно, то тѣмъ не менѣе имѣлъ за себя большое вѣроятіе. Но еще интереснѣе ихъ нравственное сходство, выслѣженное и изображенное двумя геніальными поэтами. Читая Генриха IV и Пушкинскаго Бориса Годунова, мы нерѣдко встрѣчаемъ мысли и положенія не только аналогичныя, но иногда даже совершенно тожественныя. Вотъ примѣры: Генрихъ, укоряя сына въ дурномъ поведеніи и характеризуя, какъ долженъ вести себя государь, говоритъ:
Когда бы я
Пренебрегалъ сужденіемъ людей
И не чуждался низкаго народа,
То мнѣніе людское никогда
Не помогло бы мнѣ надѣть корону,
Но я являлся рѣдко, какъ комета;
Мои явленья, какъ святая риза,
Невольное внушали уваженье
И рѣдкостью своею обращали
Простые дни народу въ свѣтлый праздникъ.
А вотъ совѣты Годунова своему сыну:
Будь молчаливъ: не долженъ царскій голосъ
На воздухѣ теряться по-пустому;
Какъ звонъ святой, онъ долженъ лишь вѣщать
Велику скорбь или великій праздникъ.
Далѣе, умирающій Генрихъ говоритъ своему наслѣднику:
Богъ вѣдаетъ, мой сынъ, какимъ путемъ
Достигнулъ а вѣнца, и самъ я знаю,
Какъ зыбко, какъ невѣрно онъ держался
На головѣ моей! Къ тебѣ теперь
Онъ переходитъ тверже и законнѣй.
Весь черный путь, которымъ онъ достигнутъ,
Сойдетъ со мной въ могилу. Отпусти
Мнѣ, Боже, грѣхъ, какимъ достигъ я власти,
И утверди ее за нимъ въ покоѣ!
А вотъ слова умирающаго Годунова Ѳеодору:
Я подданнымъ рожденъ и умереть
Мнѣ подданнымъ во мракѣ бъ надлежало;
Но я достигъ верховной власти — чѣмъ?
Не спрашивай! — довольно! Ты невиненъ
И царствовать теперь по праву станешь,
А я за все одинъ отвѣчу Богу!
Господь великъ! — Онъ умудряетъ юность.
Послѣдніе два монолога до того поразительно сходны, что, не будь приведенныя слова словами Пушкина, можно было бъ заподозрѣть автора въ плагіатѣ у Шекспира. Но вѣрнѣе, конечно, предположить, что тонкое чутье правды и геніальная прозорливость обоихъ поэтовъ невольно привели ихъ въ настоящемъ случаѣ къ одинаковымъ взглядамъ и мыслямъ.
Читатель, изучающій хроники Шекспира въ ихъ историко-хронолоческомъ порядкѣ, встрѣтить въ лицѣ Генрихѣ IV уже стараго знакомаго по драмѣ «Король Ричардъ И», гдѣ Генрихъ выведенъ подъ именемъ Болинброка, свергнувшаго Ричарда съ престола и занявшаго его мѣсто. Какъ, встрѣчаясь съ знакомыми, которыхъ не видѣли нѣсколько лѣтъ, мы обыкновенно находимъ ихъ сильно измѣнившимися во многомъ, но въ то же время понимаемъ, что эти перемѣны логично вытекли изъ ихъ характера и обусловлены обстоятельствами, какія они пережили, — такъ точно, встрѣчаясь съ Генрихомъ въ настоящей пьесѣ, мы чувствуемъ, что хотя это и прежній человѣкъ, но уже значительно помятый жизнью и тревогами, которыя пришлось ему перенесть. Въ Болинброкѣ предъ нами былъ молодой еще сравнительно человѣкъ, полный бодрыхъ силъ и неуклонно стремившійся къ цѣли, которой ему и удалось достичь благодаря его уму, хладнокровію, а главное — беззастѣнчивости въ выборѣ средствъ. Въ Генрихѣ-королѣ мы находимъ совершенно тѣ же качества, но съ присоединеніемъ къ нимъ многихъ новыхъ чертъ, ясно показывающихъ, что цѣль, къ которой онъ стремился, оказалась во многихъ случаяхъ далеко не такъ привлекательна и спокойна, какой представлялась въ то время, когда онъ былъ отъ нея далекъ. Друзья, помогавшіе ему въ прежнее время, оказались вовсе не такими безкорыстными, какими онъ ихъ ошибочно считалъ, и стали въ положеніе если не его враговъ, то все-таки людей, которые могли сдѣлаться врагами при первомъ неосторожномъ съ ними поступкѣ. Это развило въ сердцѣ Генриха подозрительность и недовѣрчивость. Сдѣлавшись королемъ, онъ ожидалъ, что слово его будетъ считаться непреложнымъ и непоколебимымъ, а между тѣмъ факты показали, что люди, возведшіе его на тронъ, не позабыли этой услуги и вовсе не намѣрены были раболѣпно ему повиноваться. Это сдѣлало его раздражительнымъ, лишивъ прежней самоувѣренности и хладнокровія. Сверхъ этого, короля мучила и пугала постоянная мысль, что престолъ достигнутъ имъ злодѣйствомъ. Это направило его мысли на необходимость искупить этотъ грѣхъ если не покаяніемъ, то какимъ-нибудь подвигомъ благочестія, хотя бы только наружнаго. Наконецъ оказалось, что, сдѣлавшись даже королемъ, Генрихъ не спасъ себя тѣмъ отъ личныхъ частныхъ горестей, какимъ можетъ подвергнуться всякій человѣкъ. Его огорчалъ своими пороками и безпутной жизнью родной сынъ. Всѣ эти горькія послѣдствія, бывшія результатомъ какъ характера Генриха, такъ равно и сложившихся вокругъ него обстоятельствъ, прекрасно изображены Шекспиромъ въ его пьесѣ. Въ первой сценѣ Генрихъ является, повидимому, во всемъ ореолѣ своего королевскаго величія; но и тутъ уже становится понятнымъ, что подъ этимъ напускнымъ ореоломъ таятся шипы, глубоко язвящіе его сердце. Король Англіи, онъ затѣваетъ крестовый походъ. XV вѣкъ не былъ временемъ огульнаго увлеченія подобнаго рода предпріятіями, и потому Генрихъ выдумалъ этотъ походъ только какъ средство, которымъ думалъ замолить свой грѣхъ убійства Ричарда. Рядомъ съ этимъ мы видимъ, что въ сердцѣ его таится и другая рана. Онъ не можетъ равнодушно выслушать даже намека о достоинствахъ чужого сына, невольно сравнивая съ ними порочныя наклонности своего собственнаго. Далѣе, когда бывшіе его друзья оказываются вовсе не склонными исполнять его приказы и желанія, онъ, забывъ всю свою прежнюю сдержанность и хладнокровіе, дѣлаетъ сгоряча положительно неблагоразумный шагъ, бросая имъ прямой вызовъ. Въ слѣдующей сценѣ — объясненія съ сыномъ — превосходно изображено въ Генрихѣ состояніе мыслей и взглядовъ, какими долженъ былъ руководиться глубоко огорченный отецъ и вмѣстѣ съ тѣмъ король. Упреки его сыну трогательны и искренни, но, дѣлая эти упреки, онъ напираетъ не столько на внутреннюю безнравственную сторону поступковъ сына, сколько на то, что сынъ этотъ роняетъ значеніе своего сана, какъ принцъ и будущій король. Кончивъ эту сцену примиреніемъ съ принцемъ, Генрихъ, видимо, ободряется духомъ. На войну съ бунтовщиками идетъ онъ съ прежней самоувѣренностью и надеждой на успѣхъ. Въ переговорахъ съ ними держитъ себя гордо и надменно, рисуясь своимъ королевскимъ саномъ; клеймитъ всякій бунтъ именемъ гнуснаго дѣла, совершаемаго съ помощью лишь «негодяевъ и бродягъ», и наконецъ, когда счастье посылаетъ ему успѣхъ, самоувѣренно провозглашаетъ, что «такимъ бываетъ конецъ всякаго бунта», точно позабывъ, что и самъ онъ былъ обязанъ своимъ престоломъ успѣху такого же возмущенья.
Затѣмъ мы встрѣчаемъ Генриха во второй части хроники, причемъ видимъ, что время продолжало надъ нимъ свою разрушительную работу. Предъ нами одна развалина того, чѣмъ Генрихъ былъ прежде. Онъ истомленъ нравственно и физически. Потерявъ подъ бременемъ заботъ и болѣзни сонъ, Генрихъ горько сокрушается о потерѣ этого успокоительнаго дара природы: ти"Спите, люди, и не завидуйте монархамъ! Сонъ бѣжитъ чела, вѣнчаннаго короной!« — такими словами кончаетъ онъ свой извѣстный монологъ. Въ числѣ многихъ, выведенныхъ въ пьесѣ, признаковъ, обличающихъ слабость и дряхлость короля, нельзя не замѣтить одного, въ которомъ особенно ясно высказалась утонченная психологическая наблюдательность Шекспира. Люди, привыкшіе къ власти и раболѣпству окружающихъ, часто подъ старость дѣлается несносными, придирчивыми брюзгами, мучащими близкихъ своими капризами и требованіями. Но это обыкновенно бываетъ въ такихъ только случаяхъ, если люди эти не особенно умны; умные же, наоборотъ, какъ бы сознавая, что время ихъ прошло, дѣлаются, напротивъ, снисходительны къ окружающимъ и выказываютъ въ обращеніи съ ними ласку и мягкость. Генрихъ былъ безспорно уменъ, и мы видимъ, что въ сценѣ разговора съ придворными онъ, жалуясь на свои недуги и горести, въ то же время замѣчательно мягко и сердечно относится къ своей свитѣ, чего далеко не было прежде, когда онъ былъ бодрымъ и строгимъ повелителемъ. Сокрушеніе о порокахъ сына является въ этой части хроники главнымъ, центральнымъ пунктомъ несчастій короля. Нѣкоторые критики видѣли ошибку Шекспира въ томъ, что онъ повторилъ здѣсь то, что было уже изображено въ предыдущей хроникѣ, т.-е. раскаяніе принца и его примиреніе съ отцомъ. Если разсматривать обѣ эти сцены съ внѣшней только стороны, то замѣчаніе это, пожалуй, окажется до нѣкоторой степени справедливымъ; но если вглядѣться въ дѣло внимательнѣе, то, несмотря на наружное сходство обѣихъ сценъ, мы найдемъ во второй много новыхъ психологическихъ чертъ, какихъ нѣтъ въ первой. Сцена эта несравненно глубже и трагичнѣй. Въ первой Генрихъ является болѣе королемъ, чѣмъ отцомъ. Упрекая принца въ его проступкахъ, онъ придаетъ имъ болѣе значенія, какъ проступкамъ наслѣдника престола, чѣмъ сына. Во второй сценѣ предъ нами, напротивъ, растерзанный до глубины души, умирающій отецъ. Эта разница освѣщаетъ всю эту сцену совсѣмъ инымъ свѣтомъ и заставляетъ невольно забыть внѣшнее ея сходство съ первой. Смерть постигаетъ Генриха вслѣдъ за этой сценой, при чемъ онъ умираетъ, утѣшенный послѣдовавшимъ примиреніемъ съ своимъ наслѣдникомъ. Хитрый политикъ выказывается въ немъ и въ мигъ кончины. Въ числѣ совѣтовъ, даваемыхъ сыну, онъ, между прочимъ, рекомендуетъ ему войну, какъ средство, чтобъ „сглаживать память прежнихъ золъ въ глазахъ приближенныхъ, съ которыми возникли почему-нибудь недоразумѣнія“, и при этомъ прибавляетъ, что, руководясь этой мыслью, онъ хотѣлъ предпринять крестовый походъ. Но походъ этотъ былъ задуманъ имъ также для того, чтобъ замолить грѣхъ убійства Ричарда, какъ онъ объ этомъ говорилъ прежде, и потому намѣреніе его явно обличаетъ двойную нравственную или, вѣрнѣе сказать, безнравственную цѣль. Оцѣнивая этотъ поступокъ Генриха, невольно однако приходитъ мысль: было ли въ исторіи хоть одно политическое предпріятіе, которое не имѣло бы подобнаго же двуличнаго исходнаго пункта? Заставя Генриха говорить и дѣйствовать такимъ образомъ, Шекспиръ показалъ себя не только великимъ психологомъ, но и знатокомъ политики.
Характеръ принца Генриха занималъ критиковъ Шекспира, можетъ-быть, болѣе, чѣмъ какое-либо изъ прочихъ созданныхъ имъ лицъ. Принца называли даже излюбленнымъ героемъ Шекспира — почему? — трудно сказать. Если судить по законченности и широтѣ развитія, то въ этомъ отношеніи въ параллель съ этимъ характеромъ можно поставить многіе другіе» не уступающіе ему въ этомъ отношеніи ничѣмъ. Нѣкоторые критики поддерживали свое мнѣніе даже тѣмъ, что находили аналогію между характеромъ принца и личностью самого поэта, увѣряя, будто Шекспиръ изобразилъ въ принцѣ Генрихѣ нравственный портретъ самого себя. Въ доказательство приводили, что Шекспиръ, подобно принцу, представляетъ типъ человѣка, необыкновенно богато одареннаго природой, который точно такъ же провелъ свою молодость въ недостойныхъ увлеченіяхъ и созналъ свое великое призваніе лишь позднѣй. Нечего говорить, что такое мнѣніе не выдерживаетъ никакой критики, и не выдерживаетъ просто потому, что о молодости Шекспира и о томъ, какъ онъ ее провелъ, мы не знаемъ ровно ничего, кромѣ нѣсколькихъ легендарныхъ преданій, не доказанныхъ ничѣмъ. Потому и въ лицѣ принца Генриха гораздо вѣрнѣе видѣть просто одно изъ созданій Шекспира, удивляющихъ насъ необыкновенной силой и правдой, подобно множеству прочихъ созданныхъ имъ лицъ, и не увлекаться ничѣмъ не доказанными предположеніями.
Первообразъ характера принца Генриха, впослѣдствіи короля Генриха V, взятъ Шекспиромъ не столько изъ хроники Голлиншеда и той старинной пьесы, о которой упомянуто было выше («The fanions victories of Henry fifth»), сколько изъ сложившихся объ этомъ лицѣ еще прежде народныхъ легендъ, которыя, вѣроятно, сами послужили основой и для лѣтописи Голлиншеда и для помянутой пьесы. Происхожденіе этихъ легендъ легко объясняется тѣмъ, что личность короля Генриха V была въ Шекспирово время одной изъ популярнѣйшихъ въ Англіи. Завоевавъ Францію, король этотъ поднялъ значеніе англійскаго имени такъ высоко, какъ оно не стояло ни при одномъ изъ его предшественниковъ. А извѣстно, что военные подвиги способствуютъ болѣе всего чьему-либо возвышенію въ глазахъ толпы. Такихъ людей славятъ и интересуются малѣйшими фактами ихъ жизни; въ настоящемъ же случаѣ жизнь принца Генриха представлялась тѣмъ болѣе интересной, что, по ходившимъ тоща слухамъ, принцъ этотъ вовсе" не обѣщалъ въ молодости сдѣлаться тѣмъ, чѣмъ сталъ впослѣдствіи. Вотъ что говоритъ по этому поводу Голлиншедъ въ своей лѣтописи: «Сдѣлавшись королемъ и надѣвъ на свою голову корону, принцъ рѣшился переродиться, обратя наглость и безпутство въ достоинство и воздержаніе и изгнавъ изъ своего общества всѣхъ негодяевъ-товарищей, съ которыми проводилъ свою молодость въ праздности и порочныхъ удовольствіяхъ». — Кромѣ этихъ общихъ словъ, лѣтописецъ описываетъ и многіе факты, подтверждающіе это мнѣніе, котораго, кромѣ Голлиншеда, держались и другіе лѣтописцы. Такъ, біографъ принца Генриха, Томасъ Ельмгамъ, говоритъ, что въ свободное время отъ воинскихъ упражненій онъ предавался грубому разврату, къ которому такъ склонна бываетъ молодость. Оттерборнъ, другой современникъ Генриха, говоритъ объ его исправленіи,; что онъ «repente mutatus est in virum alterum». Нѣкоторые находили въ его исправленіи даже таинственную связь съ воздушными явленіями, которыя будто бы предвѣщали такую перемѣну. Позднѣйшая исторія отвергла большинство подобныхъ разсказовъ, какъ недоказанные анекдоты, но уже самое ихъ существованіе показываетъ, что личность принца Генриха интересовала всѣхъ. Упомянутая выше драма («The famous victories of Henry the fifth») рисуетъ принца Генриха именно въ такомъ видѣ, причемъ неизвѣстный авторъ, говоря о порокахъ, которымъ предавался принцъ, превысилъ даже тѣ разсказы, какіе передаютъ о немъ лѣтописи. Пошибъ все преувеличивать и поражать самыми неправдоподобными противоположностями господствовалъ во всей дошекспировской литературѣ, а потому идеи этого направленія высказались и въ настоящемъ случаѣ. Я не буду описывать всего содержанія пьесы; но, чтобъ покапать, какъ мало былъ развитъ тогда вкусъ публики и какими дешевыми, балаганными эффектами она довольствовалась, упомяну о двухъ-трехъ сценахъ, нарочно выбравъ тѣ, которыя повторены Шекспиромъ и въ его хроникѣ, для того, чтобъ читатель могъ рельефнѣе увидѣть разницу во взглядахъ обоихъ авторовъ. Такъ, сцена, гдѣ принцъ съ товарищами грабитъ проѣзжихъ, заимствована Шекспиромъ изъ «Famous victories», при чемъ авторъ пьесы, желая представить принца человѣкомъ, чувствующимъ свое высокое достоинство предъ прочими ворами, исполняетъ это довольно оригинальнымъ образомъ, заставляя принца присвоить себѣ, прикрываясь своимъ высокимъ именемъ, половину награбленной добычи, которую онъ клянется, какъ истинный джентльменъ, прокутить въ ту же ночь; ограбленныхъ же ругаетъ негодяями, мужиками и чернью. Какая драгоцѣнная черта для изученія взглядовъ и нравственныхъ понятій, какіе проводились въ литературѣ того времени! Вотъ чѣмъ довольствовалась тогдашняя публика, и вотъ изъ какой грязи долженъ былъ Шекспиръ извлекать и возстановлять чувство правды и изящности! Далѣе, узнавъ, что король-отецъ захворалъ, принцъ ѣдетъ ко двору, сказавъ, что «сорветъ съ короля корону, прежде чѣмъ онъ испуститъ послѣдній вздохъ». Вотъ зерно превосходной Шекспировой сцены изъ второй части хроники, когда принцъ уноситъ корону уснувшаго отца, котораго почелъ умершимъ, и затѣмъ, падая предъ нимъ на колѣни, произноситъ извѣстный монологъ:
Вотъ вашъ вѣнецъ, и Тотъ, Кто носитъ вѣчный,
Пусть долго сохранитъ его за вами, и т. д.
Подобными вывѣсочными, ярко бросающимися въ глаза, чертами размалевана авторомъ: «Famous victories» вся личность принца Генриха. Психологическаго объясненія его поступковъ въ пьесѣ нѣтъ слѣда, и даже его позднѣйшая перемѣна, когда онъ дѣлается великимъ государемъ, не мотивирована ничѣмъ. Когда Шекспиръ вздумалъ изобразить личность принца Генриха, то, конечно, не могъ оставить безъ объясненія тѣхъ безобразныхъ крайностей, какія нашелъ въ Голлиншедовой лѣтописи и старинной пьесѣ. Мы дѣйствительно видимъ, что подъ перомъ его создалась совершенно живая личность, въ которой хотя и удержаны многія внѣшнія черты, заимствованныя изъ Голлиншеда и прочихъ источниковъ, но.черты эти осмысленны и приведены въ систему ясновидящей душой поэта. Какъ и чѣмъ успѣлъ достичь Шекспиръ этого результата, мы увидимъ, если бросимъ взглядъ на основныя черты, какія придалъ онъ характеру принца въ своей пьесѣ. Шекспировъ принцъ Генрихъ уменъ, благороденъ и весело добродушенъ. На этихъ трехъ качествахъ основанъ весь его характеръ, и ими одними объяснены всѣ его поступки. Что онъ уменъ — выказывается особенно въ отношеніяхъ къ буйнымъ товарищамъ, надъ которыми онъ первенствуетъ безусловно. Въ обществѣ этомъ уничтожена всякая внѣшняя церемонія; всѣ говорятъ другъ другу «ты» и держатъ себя за панибрата; однако принцъ выдѣляется между всѣми, какъ главное лицо. Вопросъ: зачѣмъ онъ при его умѣ и благородствѣ вращался въ этомъ кругу, который былъ грязенъ и недостоинъ его сана? — объясняется тѣмъ, что, будучи уменъ, принцъ въ то же время былъ веселъ и добродушенъ. У такихъ людей часто развивается въ характерѣ юмористическая струйка, подмывающая ихъ (особенно въ молодости) посмѣяться и позабавиться иной разъ даже не совсѣмъ похвальнымъ образомъ. Отношенія принца къ товарищамъ очерчены Шекспиромъ на основаніи этой черты самымъ тонкимъ и вѣрнымъ образомъ. Онъ вращается въ ихъ обществѣ не потому, чтобы оно было для него нравственной приманкой, но просто, чтобъ найти исходъ для юныхъ силъ, ищущихъ позабавиться. Подобное препровожденіе времени бываетъ безнравственно только въ такомъ случаѣ, когда мы находимъ въ немъ исключительное удовольствіе; но, порожденное посторонней причиной, оно становится только случайной формой, въ которую облеклись кипящія молодыя силы, правда, формой не совсѣмъ приглядной, но зато не имѣющей серьезнаго значенія и потому извинительной. Эта мысль проведена авторомъ во всѣхъ поступкахъ, во всѣхъ рѣчахъ принца, и съ необыкновеннымъ искусствомъ рѣзко отдѣлены причины, побуждающія его на шалости, отъ причинъ, влекущихъ къ тому же недостойныхъ товарищей. Такъ, онъ съ негодованіемъ отвергаетъ предложеніе ограбить проѣзжихъ, чего такъ хочется Фальстафу съ компаніей, и соглашается лишь, когда Пойнсъ говоритъ, что единственная цѣль этой шутки — позабавиться насчетъ Фальстафа. Это — драгоцѣнная черта для анализа характера принца. Такъ, онъ позволяетъ посмѣяться даже надъ своимъ отцомъ, чтобъ видѣть фигуру Фальстафа, представляющаго короля; но въ то же время мы узнаемъ во второй части пьесы изъ разсказа хозяйки таверны, что когда Фальстафъ вздумалъ-было самъ посмѣяться надъ королемъ, сказавъ, что онъ похожъ на «виндзорскаго пѣвчаго», то принцъ его за это поколотилъ. Веселый, остроумный нравъ принца выказывается во всемъ, какъ, напримѣръ, въ сценахъ, когда онъ дурачитъ мальчика въ тавернѣ, увѣряя, что расположенъ теперь на всѣ проказы, какія дѣлались «со времени стараго Адама», или когда переодѣвается слугой, чтобъ поймать Фальстафа. Вездѣ въ такихъ случаяхъ проведена авторомъ мысль, что проступки принца вытекаютъ не изъ порочныхъ наклонностей, а единственно изъ юношескаго веселаго увлеченія. Личность принца получила бы право на нашу симпатію даже въ такомъ случаѣ, если бъ Шекспиръ удовольствовался изображеніемъ только этихъ сторонъ его характера; но Шекспиръ сдѣлалъ гораздо больше. Чрезъ всю личность принца проведено широкой свѣтлой струей изображеніе его благородства и высокой души. Уже въ первой сценѣ онъ высказываетъ вѣрный взглядъ на своихъ товарищей, произнося извѣстный монологъ, въ которомъ сравниваетъ себя съ солнцемъ, которое если и даетъ закрывать себя на время облакамъ, то, явясь затѣмъ въ прежнемъ блескѣ, тѣмъ болѣе поражаетъ глаза, не ожидавшіе такой перемѣны. При первомъ извѣстіи о бунтѣ Перси онъ тотчасъ бросаетъ распутство, восклицая: «Клянусь Богомъ, я дурно дѣлаю, что трачу драгоцѣнное время!» — Всѣ подобнаго рода черты прекрасно подготовляютъ ту перемѣну, какую мы видимъ въ принцѣ въ концѣ пьесы, когда, сдѣлавшись королемъ, онъ безповоротно разрываетъ съ прежней жизнью. Его внезапная строгость съ прежними товарищами, кода онъ ихъ изгоняетъ, нимало не бросаетъ на его характеръ какой-либо тѣни. Онъ никогда не ставилъ этихъ людей на одну доску съ собой, и они были слишкомъ ничтожны въ его глазахъ, чтобъ онъ сталъ съ ними церемониться. Къ тому же и немилость свою онъ обѣщаетъ отмѣнить, если они захотятъ исправиться. Единоборство принца съ Готспоромъ, оканчивающее первую часть хроники, вымышлено Шекспиромъ. Принцъ былъ въ день сраженья при Шрювсбёри пятнадцатилѣтнимъ мальчикомъ и, конечно, не могъ сражаться съ противникомъ, какъ Перси; но это вымышленное окончаніе прекрасно характеризуетъ принца, когда онъ произноситъ свой благородный трогательный монологъ надъ тѣломъ павшаго врага. Окончаніе второй части хроники еще лучше и еще выше. Помирившись съ отцомъ и сдѣлавшись послѣ его смерти повелителемъ, къ которому, конечно, никто не смѣлъ бы предъявить какихъ-нибудь требованій или напомнить ему о быломъ, принцъ благородно протягиваетъ руку примиренія оскорбленному имъ когда-то верховному судьѣ и трогательно проситъ простить его за минувшія увлеченія молодости. Лучшей чертой Шекспиръ не могъ заключить изображенія своего героя, какъ принца. Слѣдующая хроника («Король Генрихъ V») покажетъ, какъ развилъ Шекспиръ этотъ характеръ далѣе и какія отмѣтилъ въ немъ новыя черты, нисколько не сойдя съ той психологической почвы, на которой стоялъ прежде.
Изъ прочихъ историческихъ лицъ пьесы интереснѣе всѣхъ задумана и нарисована Шекспиромъ личность Готспора. Это одинъ изъ тѣхъ людей, которыхъ характеръ обрисовывается съ первой съ ними встрѣчи. Готспоръ — человѣкъ минуты въ самомъ вѣрномъ смыслѣ этого слова. Онъ дѣйствуетъ и говоритъ всегда подъ первымъ впечатлѣніемъ и потому съ перваго же раза высказывается весь, каковъ есть. Характеръ этого человѣка рисуетъ его самое имя. Hot spur значитъ по-англійски «Горячая Шпора», какъ его прозвали за нетерпѣливое, горячее пришпориванье во время верховой ѣзды. Очень жаль, что русскій языкъ не позволилъ прямого перевода этого имени, какъ это дѣлается въ нѣмецкихъ текстахъ пьесы, гдѣ Готспоръ прямо называется: «Heissporn». Честь — эта почти всегдашняя спутница вспыльчивыхъ натуръ — имѣетъ въ лицѣ Готспора самаго ревностнаго, самаго безкорыстнаго представителя. Она, по выраженію Гервинуса, живетъ въ Готспорѣ, какъ въ собственномъ домѣ, и полный хозяинъ всѣхъ его поступковъ. Нѣтъ сомнѣнія, что подобная кипучая натура должна дѣлать безпрестанныя ошибки въ практической жизни, поддаваясь вліянію другихъ, болѣе умныхъ и хитрыхъ, людей. Мы въ самомъ дѣлѣ видимъ, какъ легко опутываетъ его хитрый Ворстеръ, хорошо знающій, на какую удочку легче поймать такого человѣка. Такъ, въ первомъ дѣйствіи, раздраженный королемъ, Готспоръ тотчасъ стихаетъ, чуть выслушиваетъ предложеніе Ворстера поднять знамя бунта и, обративъ пылъ на новую дорогу, начинаетъ кричать о подвигахъ и чести. Кипучая его натура неудержимо высказывается во всемъ. Въ сценѣ предполагаемаго раздѣла королевства съ Мортимеромъ и Глендоуеромъ, онъ ни съ того ни съ сего затѣваетъ споръ, будто назначенный ему участокъ меньше прочихъ. Можетъ-быть, онъ ограничился бы этими словами, но на бѣду Глендоуеръ сталъ противорѣчить, и все было кончено — пожаръ вспыхнулъ снова! Напрасно друзья стараются его успокоить, соглашаясь даже на уступку: — «не въ этомъ дѣло! — кричитъ онъ въ отвѣтъ: — я готовъ втрое уступить друзьямъ, но если вы начнете торговаться, я буду спорить изъ-за волоска!» — И такъ поступаетъ онъ всегда и во всемъ. Особенно замѣчательно изображены Шекспиромъ отношенія Готспора къ женѣ. Онъ является не грубымъ деспотомъ, какъ бы можно было ожидать отъ такого характера, но, напротивъ, даже какъ бы уступчивымъ и мягкимъ. — «Ну, какъ хочешь!» — говоритъ онъ ей въ отвѣтъ, когда она, несмотря на его просьбы, отказывается пѣть. Эта черта удивительна своей вѣрностью. Горячія натуры, привыкшія, чтобъ все предъ ними преклонялось, нерѣдко оказываютъ къ слабымъ существамъ снисхожденіе, похожее на то, какъ левъ ласкаетъ иногда маленькую собачку, посаженную къ нему въ клѣтку. Впрочемъ, если Готспоръ и является въ этомъ случаѣ уступчивымъ, то только въ мелочахъ. Когда его жена умоляетъ открыть ей причину его заботъ (т.-е. затѣянный имъ бунтъ), то онъ даже ея не слушаетъ и прерываетъ требованіемъ себѣ лошади, а чрезъ нѣсколько минутъ клянется, что любитъ жену безконечно, хотя и довѣряетъ ей не болѣе, какъ женщинѣ.
Съ неменьшимъ искусствомъ отдѣланъ характеръ Глендоуера. Въ немъ особенно виденъ тотъ удивительный тактъ, съ какимъ Шекспиръ пользовался преданіями и повѣрьями своей родины. Глендоуеръ считался современниками колдуномъ, и случай, какъ увѣряютъ, дѣйствительно устроилъ, что день его рожденья сопровождался землетрясеньемъ. Шекспиръ, вѣроятно, чувствовалъ, что чудесное было бы неумѣстно въ такой положительной пьесѣ, какъ «Генрихъ IV»; но, не желая исказить характеръ, начертавшійся въ народныхъ преданьяхъ такими яркими красками, онъ обставилъ своего Глендоуера только атрибутами магіи, выпустивъ чудеса, какія ему приписывались. Фигура Глендоуера удивительно напоминаетъ средневѣковыхъ астрологовъ. Та же важность въ обращенія, то же уваженіе къ наукѣ и высокопарный языкъ съ непосвященными въ ея таинства. Нѣсколько комическій оттѣнокъ, который авторъ придалъ его личности, чрезвычайно какъ умѣстенъ. Его педантство выясняетъ многія черты его характера, особенно въ отношеніяхъ къ Готспору. Сцена ихъ совѣта передъ бунтомъ одна изъ лучшихъ въ пьесѣ. Замѣчательно, какъ вѣрно и сообразно съ темпераментомъ обоихъ изобразилъ Шекспиръ чувства, какія они питаютъ другъ къ другу. У Готспора къ Глендоуеру инстинктивное отвращеніе, какое почти всегда замѣчается у энергическихъ натуръ въ отношеніи къ тяжелымъ. Глендоуеръ, напротивъ, сочувствуетъ Готспору, что тоже вѣрно съ дѣйствительностью. Холодная кровь такихъ людей какъ бы чувствуетъ нужду въ разгоряченіи и потому съ особеннымъ участіемъ смотритъ на быструю энергію юношей. Глендоуеръ даже заискиваетъ расположеніе Готспора, самъ того не примѣчая, какъ это видно, напримѣръ, когда онъ приглашаетъ его для раздѣла королевства:
Садись, любезный Перси —
Мой добрый братъ Готспоръ. Король блѣднѣетъ
Теперь, едва твое услышитъ имя,
И съ тайнымъ вздохомъ молится, чтобъ ты
Убрался въ рай — и чѣмъ скорѣй, тѣмъ лучше.
Но Готспоръ, не понимая подобной любезности, отвѣчаетъ не совсѣмъ учтиво:
Да! а тебя онъ посылаетъ въ адъ,
Едва услышитъ имя Глендоуера.
Эти слова Глендоуера и отвѣтъ Готспора чрезвычайно какъ характеристичны.
Прочія, собственно историческія, лица не имѣютъ особенно важнаго значенія, но въ изображеніи ихъ тоже разсѣяны превосходныя, геніальныя черты, характеризующія личность каждаго. Таковъ, напримѣръ, Ворстеръ. Хитрый интриганъ, онъ удивительно похожъ характеромъ на самого Генриха. Можно сказать, что при удачѣ Ворстеръ сдѣлался бы Генрихомъ, а этого послѣдняго, если бъ ему не улыбнулось счастье, постигла бы судьба Ворстера. Оба они одарены честолюбіемъ, твердой волей и неразборчивостью средствъ въ преслѣдованіи цѣлей. Ворстеръ явно глаза заговора, тогда какъ Готспоръ не болѣе, какъ его правая рука. Онъ первый возбуждаетъ вопросъ о возмущеніи, хитро улучивъ удобную минуту, чтобъ увлечь раздраженнаго Готспора. Въ сценахъ, гдѣ бунтовщики совѣщаются о своихъ дѣйствіяхъ, голосъ Ворстера — голосъ благоразумія, тогда какъ Готспоръ и Дугласъ оказываются не болѣе, какъ пустыми крикунами. Но когда дѣло но удалось, то Ворстсръ умираетъ съ твердостью, которая развилась въ немъ подъ вліяніемъ жизни, проведенной среди интригъ и опасностей. «Я дѣлалъ, что велитъ самохраненье», — говоритъ онъ въ отвѣтъ королю, осуждающему его на казнь, и затѣмъ безропотно покоряется судьбѣ.
Отецъ Готспора, Нортумберландъ, и товарищъ его, Мортимеръ, самыя незначительныя лица пьесы. Характеръ обоихъ флегматиченъ и тяжелъ. Въ этомъ огношеніи Мортимеръ достойный зять своего тестя Глендоуера. Съ обоими сходенъ по характеру сэръ Вальтеръ Блёнтъ, хотя, когда надо дѣйствовать, онъ обнаруживаетъ болѣе, чѣмъ они, энергіи и преданности дѣлу. Въ лицѣ Блёнта представленъ вѣрный подданный, хотя вѣрность его скорѣе плодъ рутиннаго взгляда на жизнь, чѣмъ твердыхъ убѣжденій. Онъ знаетъ, что Генрихъ — король, а потому и остается ему вѣрнымъ, но входя въ разбирательство, какимъ путемъ добился онъ престола. Такіе люди встрѣчаются въ жизни очень часто и хотя вполнѣ заслуживаютъ названіе хорошихъ людей за честность и преданность, но, съ тѣмъ вмѣстѣ, отъ нихъ нельзя ожидать иниціативы въ дѣлѣ, для нихъ новомъ, для котораго надо измѣнять складъ прежнихъ окаменѣлыхъ убѣжденій и взглядовъ.
Принцъ Іоаннъ представленъ въ первой части пьесы мальчикомъ, едва вышедшимъ изъ дѣтства. Война случилась для него какъ нельзя болѣе кстати. Онъ хочетъ утолить битвой жажду дѣятельности и такъ смѣло кидается въ нее, что приводитъ окружающихъ даже въ изумленіе. Совсѣмъ инымъ видимъ мы его во второй части пьесы. Возмужавъ духомъ, онъ воспиталъ въ себѣ высокопарное убѣжденіе, что ему, какъ высокому лицу, позволено все. Сцена, когда онъ презрительно обманываетъ бунтовщиковъ, сдавшихся ему на честное слово, и отказывается выполнить данное обѣщаніе только потому, что они въ его глазахъ «презрѣнные бунтовщики», прекрасно рисуетъ этотъ характеръ, представленный удивительно ярко и вѣрно, несмотря на то, что въ пьесѣ онъ едва намѣченъ.
Очень ясными чертами изображена личность жены Готспора, лэди Перси, хотя она является всего въ трехъ, и то незначительныхъ, сценахъ. Это — женщина, для которой все слилось въ любви къ мужу. Слова ея — музыка, въ которой звучатъ любовь, нѣжность, боязнь и кроткіе упреки за неоткровенность мужа съ нею. Сцену, когда она упрашиваетъ Готспора открыть ей его тайну, можно сравнить съ подобною же сценой въ «Юліѣ Цезарѣ», когда Порція проситъ о томъ же своего мужа, Брута. Но какая разница въ характерахъ! Суровая римлянка властно требуетъ, какъ жена и полноправная подруга, съ которой мужъ долженъ дѣлить все; — лэди Перси проситъ и умоляетъ только во имя любви и преданности. Очень интересна одна маленькая фраза, которую она произноситъ, когда Готспоръ отдѣлывается отъ ея просьбы пренебрежительными шутками:
Не хочешь! Я тебѣ сломаю палецъ,
Когда ты мнѣ не скажешь сущей правды.
Видали ль вы, какъ иногда тотъ, кто старается въ чемъ либо убѣдить другого, безсознательно и судорожно хватаетъ его за платье или за руку, самъ того не замѣчая? Случай этотъ такъ мелоченъ и простъ, что едва ли кто обращалъ на него вниманіе, но здѣсь онъ показываетъ, до какихъ мелочныхъ подробностей рисовались передъ Шекспиромъ образы его созданій. Нѣжная, женственная душа лэди Перси еще лучше обрисовывается во второй части пьесы, когда она груститъ объ убитомъ мужѣ.
Въ заключеніе о настоящей пьесѣ остается сказать еще о свитѣ принца Генриха — той свитѣ, позорному распутству которой онъ, по собственнымъ его словамъ, потворствовалъ, «какъ солнце, которое позволяетъ скрывать себя на время презрѣннымъ облакамъ». Если принять эти слова за указаніе значенія, какое свита эта имѣетъ по отношенію къ принцу и къ пьесѣ, то значеніе это не можетъ показаться большимъ. Роль свиты принца сводится, повидимому, лишь къ тому, чтобъ составить фонъ для лучшаго выдѣленія личности самого принца, а потому, казалось бы, нечего было ожидать, что авторъ придастъ этой части своей пьесы большое развитіе. Между тѣмъ мы видимъ, что если выдѣлить изъ текста пьесы тѣ сцены, въ которыхъ являются Фальстафъ и его товарищи, то окажется, что сцены эти занимаютъ по объему чуть ли не половину всей пьесы. Это одно уже наводитъ на мысль, что значеніе этихъ сценъ нѣсколько болѣе, чѣмъ роль простого аксессуара. Мало этого: если взглянуть на впечатлѣніе, какое разсматриваемая пьеса производила всегда и производитъ до сихъ поръ на изучающихъ Шекспира читателей, то мы увидимъ, что личность Фальстафа если не подавляетъ прочихъ лицъ и не первенствуетъ надъ ними совершенно, то во всякомъ случаѣ имѣетъ равное съ ними значеніе и давно уже причислена въ общемъ мнѣніи къ числу самыхъ яркихъ и самыхъ геніальныхъ Шекспировыхъ созданій. Такое нарушеніе равновѣсія въ общей постройкѣ пьесы, конечно, должно имѣть какое-нибудь основаніе, и потому при разборѣ пьесы о Фальстафѣ необходимо поговорить подробнѣй.
Трудно себѣ представить при первомъ взглядѣ на эту личность, чѣмъ она могла привлечь такое глубокое вниманіе и, можно сказать, даже симпатію публики? Фальстафъ по существу не болѣе, какъ олицетвореніе самыхъ грязныхъ, самыхъ низкихъ плотскихъ человѣческихъ инстинктовъ. Та безконечная серія ругательныхъ эпитетовъ и именъ, какими опредѣляетъ жирнаго рыцаря въ пьесѣ самъ принцъ, нисколько не преувеличена и настолько вѣрна, что съ каждымъ этимъ эпитетомъ согласится всякій. Изображеніе дурного и грязнаго, конечно, можетъ законно входить въ сферу поэзіи, изображающей жизнь, какова она есть; но излишнее преувеличеніе окажется здѣсь вреднымъ также, какъ и вездѣ. Однако мы видимъ, что въ настоящемъ случаѣ личность Фальстафа не только не производитъ при чтеніи пьесы утомляющаго или отталкивающаго впечатлѣнія, а напротивъ — нравится и заинтересовываетъ отъ начала до конца. Если на вопросъ о причинахъ такого страннаго факта отвѣтятъ, что притягательной силой, сковывающей вниманіе читателя, является здѣсь то геніальное искусство, съ какимъ Шекспиръ создавалъ (а главное — развивалъ) характеры своихъ лицъ, вслѣдствіе чего мы охотно прощаемъ поэту, если даже основный матеріалъ, изъ котораго построены эти характеры, не особенно привлекателенъ самъ по себѣ, — то на это можно возразить, что настоящій случай именно идетъ вразрѣзъ съ этимъ мнѣніемъ. Характеръ Фальстафа въ томъ видѣ, какъ онъ созданъ Шекспиромъ, замѣчателенъ тѣмъ, что въ немъ мы именно не находимъ ровно никакого развитія, подобнаго тому, какому изумляемся, напримѣръ, въ Лирѣ, Макбетѣ и другихъ Шекспировыхъ лицахъ, являющихся въ каждой сценѣ непремѣнно въ новомъ психологическомъ положеніи, обусловленномъ ихъ нравственнымъ существомъ и тѣмъ вліяніемъ, какое производили на нихъ переживаемыя ими впечатлѣнія. Фальстафъ, напротивъ, съ первой же сцены его появленія обрисовывается весь, каковъ онъ есть, и нисколько не измѣняется затѣмъ во все продолженіе пьесы. Сцены, въ какихъ мы его видимъ, могутъ быть перетасованы въ какомъ угодно порядкѣ, и отъ этого впечатлѣніе, какое производитъ Фальстафъ, не измѣнится ни въ чемъ. Такой операціи невозможно продѣлать ни съ однимъ изъ Шекенировыхъ лицъ, и невозможно именно потому, что каждое изъ этихъ лицъ является предъ нами съ каждымъ выходомъ въ новомъ положеніи. Потому, если, несмотря на эти два факта (т.-е. на отсутствіе въ личности Фальстафа основныхъ привлекательныхъ свойствъ и на то, что даже въ постройкѣ этого характера мы не находимъ главнаго элемента Шекспирова творчества), — если, повторяю, несмотря на это, Фальстафъ все-таки признанъ однимъ изъ колоссальнѣйшихъ Шекспировыхъ созданій, то для опредѣленія, почему это такъ произошло, необходимо взглянуть на этотъ характеръ глубже и постараться подсмотрѣть, не таится ли за его, ясной до ощутительности, фигурой какой-нибудь подкладки, заложенной такъ глубоко, что хотя она и ускользаетъ отъ поверхностнаго анализа, но вмѣстѣ съ тѣмъ сквозитъ настолько ощутительно, что мы невольно подчиняемся ея вліянію и чувствуемъ за фигурой жирнаго рыцаря присутствіе одной изъ тѣхъ міровыхъ идей, которыя, будучи олицетворены въ какомъ-нибудь поэтическомъ образѣ, дѣлаютъ этотъ образъ безсмертнымъ и дорогимъ для всѣхъ.
Въ числѣ геніальныхъ созданій міровой поэзіи есть одно, которое я позволю себѣ взять исходнымъ пунктомъ для выясненія того взгляда, какой предполагаю высказать о Фальстафѣ. Произведеніе это — «Донъ-Кихотъ». Помимо значенія сатиры на современные нравы, за романомъ этимъ давно уже признанъ еще другой смыслъ, гораздо болѣе глубокій, чѣмъ сатира. Въ «Донъ-Кихотѣ» и его оруженосцѣ изображены тѣ двѣ крайнія стороны человѣческаго духа, въ какихъ выражается вся наша жизнь. Донъ-Кихотъ олицетворяетъ благородныя чувства и порывы, заставляющіе насъ презирать ради стремленія къ добру голосъ плотскихъ, низменныхъ инстинктовъ; Санчо-Панса, напротивъ, является олицетвореніемъ этихъ инстинктовъ. Оба они представляютъ такимъ образомъ какъ бы двѣ схемы, подъ которыя подходятъ или изображаются въ нихъ, какъ въ фокусѣ стекла, безконечное множество стимуловъ, побуждающихъ людей къ ихъ поступкамъ. Этимъ и объясняется міровое значеніе этихъ типовъ. Въ произведеніяхъ Шекспира нѣтъ пары лицъ, которыя, представляя что-либо подобное, были бы сопоставлены вмѣстѣ въ одномъ произведеніи; но если взглянуть на всю толпу созданныхъ имъ лицъ вообще, то мы можемъ выдѣлить изъ нихъ и сопоставить нравственно пару героевъ, изображающихъ въ основѣ то же самое, что мы находимъ и въ произведеніи Сервантеса. Эта пара — Гамлетъ и Фальстафъ. Доказательство тожества значенія Донъ-Кихота съ значеніемъ Гамлета, можетъ-быть, покажется страннымъ, особенно русскимъ читателямъ, знающимъ превосходную параллель, сдѣланную между этими лицами Тургеневымъ (при чемъ онъ выставлялъ именно діаметральную между ними противоположность), а потому я спѣшу пояснить свою мысль. Гамлетъ и Донъ-Кихотъ дѣйствительно неизмѣримо отличны другъ отъ друга, если мы взглянемъ на то, что они дѣлаютъ. Донъ-Кихотъ самоотверженно бросается, очертя голову, когда хочетъ достичь предположенной цѣли, а Гамлетъ, напротивъ, только колеблется и остается на мѣстѣ. Разница, конечно, огромная; но совсѣмъ иное представится, если мы разберемъ основной пунктъ, на которомъ оба стоятъ. Тутъ не только не окажется между ними какого-либо различія, но, напротивъ, именно обнаружится замѣчательное сходство. Оба, и Гамлетъ и Донъ-Кихотъ, изображаютъ людей, недовольныхъ устройствомъ здѣшней жизни и считающихъ необходимымъ измѣнить это устройство во что бы то ни стало. Это недовольство довело ихъ до того, что оба они забываютъ самихъ себя и, витая въ преслѣдующихъ ихъ мечтахъ, отказываются, какъ аскеты, отъ пользованія какими бы то ни было благами, которыя жизнь можетъ дать. Эти блага кажутся имъ (особенно Гамлету) чѣмъ-то пустымъ и нестоящимъ никакого вниманія. Санчо-Панса и Фальстафъ представители совершенно обратнаго направленія. Земная жизнь не только не кажется имъ чѣмъ-либо дурнымъ, но, напротивъ, всѣ ихъ желанія и помыслы направлены именно лишь къ тому, чтобы какъ можно больше воспользоваться ея благами и устранить неудобства. Опредѣливъ такъ основное значеніе характера Фальстафа, мы увидимъ, что онъ представится намъ уже не какъ единичное явленіе случайнаго нравственнаго уродства, грязнаго и некрасиваго, но какъ выраженіе цѣлой струи житейскихъ явленій, захватывающихъ и рисующихъ жизнь въ очень большомъ количествѣ самыхъ разнообразныхъ случаевъ.
Значеніе Фальстафа, какъ типа, расширится въ нашихъ глазахъ еще гораздо болѣе, если, опредѣливъ, что основной чертой его было плотоугодіе, мы взглянемъ затѣмъ, въ чемъ именно состояли его желанія, а главное — какими средствами онъ старался имъ удовлетворить? Въ этомъ отношеніи Фальстафъ окажется во столько же разъ интереснѣе и шире по количеству и объему захваченныхъ и выраженныхъ въ немъ явленій жизни противъ Санчо-Панса, во сколько разъ идея, выраженная въ Гамлетѣ, шире и выше того, что изображаетъ Донъ-Кихотъ. Ламанчскій рыцарь былъ бѣдный помѣшанный, преслѣдующій невозможную идею воскрешенія отжившихъ взглядовъ и понятій. Въ Гамлетѣ, напротивъ, изображенъ рядъ взглядовъ и стремленій, присущихъ рѣшительно всѣмъ людямъ. Санчо-Панса не идетъ въ своихъ желаніяхъ далѣе самаго обыкновеннаго плотоугодія. Если бъ его поставили въ стойло вмѣстѣ съ его осломъ и при этомъ стали вкусно, хорошо кормить, то онъ не пожелалъ бы ничего болѣе. Фальстафъ далеко не удовлетворился бы подобнымъ положеніемъ. Плотоугодливый не меньше, чѣмъ Санчо-Панса, онъ, кромѣ удовлетворенія этому плотоугодію, желаетъ еще иныхъ, гораздо болѣе разнообразныхъ, удовольствій и почестей. Ему хочется быть значительнымъ лицомъ въ той средѣ, въ которой онъ вращается. Онъ зоветъ себя рыцаремъ и заботится о томъ, чтобы прослыть джентльменомъ и храбрецомъ. На людскую толпу смотритъ, какъ на дрянь, не стоящую вниманія. Чтобъ достать денегъ, онъ хлопочетъ въ потѣ лица и поднимается на всевозможныя хитрости, чего никогда не сталъ бы по лѣности дѣлать Санчо-Панса. Словомъ, Фальстафъ является представителемъ чрезвычайно широкаго круга житейскихъ стремленій (хотя и низменныхъ) и этимъ однимъ уже становится выше по объему изображеннаго, чѣмъ Санчо-Панса. Но главная широта его значенія, какъ типа, обусловливается болѣе всего тѣмъ способомъ, какимъ онъ старается достичь цѣли своихъ желаній и вожделѣній. Санчо-Панса много-много, что трусливо и скромно стянетъ, гдѣ можно, гуся на обѣдъ или выспится на мягкой чужой постели; Фальстафъ не довольствуется такими пустяками. Онъ не скромно проситъ, чего желаетъ, а напротивъ — надменно требуетъ, какъ должнаго; для достиженія же цѣли пускаетъ въ ходъ спеціальное средство, а именно: старается всѣми силами казаться выше того, что онъ есть въ дѣйствительности. Трусость онъ прикрываетъ хвастовствомъ, отсутствіе благородства — напускными фразами о чести; стараніе добыть денегъ — самой наглой ложью; поддержку хорошихъ отношеній съ людьми, какіе ему нужны — заискиваньемъ и лестью. Какъ ни проста кажется на видъ эта черта характера Фальстафа — достигать житейскихъ благъ стараньемъ казаться выше и лучше, чѣмъ онъ былъ на дѣлѣ, но если вглядѣться въ эту сторону его характера внимательнѣй, то мы увидимъ, что значеніе этой черты гораздо шире, чѣмъ можетъ показаться съ перваго взгляда. Если примѣнить эту черту къ объясненію безчисленнаго количества людскихъ поступковъ, какіе являетъ бурно проносящаяся предъ нами жизнь, то мы навѣрно увидимъ, что такимъ взглядомъ не только объяснится громадное ихъ большинство, но что, пожалуй, не найдется такого человѣка, который не сознался бы себѣ самъ, что я съ нимъ бывали житейскіе случаи, когда ему приходилось проводить и реализовать свои грѣшныя матеріальныя желанія съ помощью пріема Фальстафа. Кто будетъ дѣйствительно настолько смѣлъ, чтобъ рѣшиться утверждать, будто его никогда не привлекали сладкія матеріальныя приманки жизни болѣе, чѣмъ ея нравственныя цѣли? И кто равно отвѣтитъ отрицательно, что онъ никогда, хотя бы немного, не рисовался для достиженія того, чего желалъ, и не преувеличивалъ предъ нужными людьми казовой стороны своихъ достоинствъ? А если такъ, то, значитъ, Фальстафъ, являясь предъ нами представителемъ такихъ душевныхъ движеній, которыя присущи рѣшительно всѣмъ людямъ, долженъ быть признанъ такимъ же міровымъ типомъ, какимъ признанъ и Гамлетъ, въ которомъ точно такъ же изображенъ циклъ явленій и идей, родственныхъ всѣмъ людямъ (см. этюдъ къ этой трагедіи). Такимъ взглядомъ на значеніе Фальстафа объясняются и тѣ два вопроса, какіе поставлены выше, а именно: почему Фальстафъ, несмотря на свое нравственное уродство, не производитъ на насъ отталкивающаго впечатлѣнія, а также, почему въ немъ не замѣчается послѣдовательнаго
Развитія характера, этого спеціальнаго элемента Шекспирова творчества? Іервое объясняется тѣмъ, что, находя въ Фальстафѣ черты, свойственныя рѣшительно всѣмъ людямъ, мы инстинктивно удерживаемся отъ мысли казнить въ немъ самихъ себя; а второе становится понятно изъ простого вывода, что если въ Фальстафѣ (такъ же, какъ и въ Гамлетѣ) изображено начало, которое всегда жило, живетъ теперь и будетъ вѣчно жить, пока существуютъ на землѣ люди — то, значитъ, начало это неизмѣнно, а потому представитель его, воплощенный въ художественный образъ, долженъ также являться намъ въ законченномъ неизмѣняющемся видѣ. Въ подтвержденіе этого взгляда можно привести, что вѣдь и Гамлетъ, какъ представитель тоже вѣчно существующаго въ жизни направленія, изображенъ Шекспиромъ, подобно Фальстафу, въ одномъ и томъ же неизмѣнномъ психологическомъ состояніи отъ начала до конца пьесы. Въ «Лирѣ», «Макбетѣ», «Отелло» и другихъ герояхъ Шекспира изображены частныя явленія жизни, отторгнувшіяся отъ ея общей рѣки, подобно бурнымъ потокамъ, а потому и въ ходѣ этихъ потоковъ мы отличаемъ начало, середину и конецъ теченія. Но если мы будемъ смотрѣть на самую рѣку, то хотя не замѣтимъ, повидимому, ничего, кромѣ однообразнаго, плавнаго теченія, однако все-таки почувствуемъ впечатлѣніе широты и величія больше, чѣмъ въ потокахъ, несмотря даже на ихъ бурный характеръ. Гамлетъ и Фальстафъ производятъ среди прочихъ явленій жизни точно такое же впечатлѣніе вѣчно текущей, неизмѣнной рѣки.
Опредѣливъ общее значеніе и идею Фальстафа, взглянемъ теперь, въ какомъ видѣ реализовалъ Шекспиръ эту идею въ созданномъ имъ образѣ
Основной чертой характера Фальстафа поставлено сластолюбіе, покорившее въ немъ всѣ прочія чувства и способности. Рядомъ съ сластолюбіемъ стоитъ совершенное отсутствіе правилъ, вслѣдствіе чего въ Фальстафѣ развилась неразборчивость средствъ къ удовлетворенію желаній. Неразборчивость эта при достаточной смѣтливости, въ которой также нельзя отказать Фальстафу, порождаетъ тысячу выдумокъ, въ которыхъ цѣль одна: доставить себѣ желаемое, а средства для того совершенно произвольны: какое лучше, то и пускается въ ходъ. Иногда полезно разыграть честнаго человѣка, въ другой разъ оказаться мошенникомъ; одинъ разъ показаться трусомъ, въ другой — храбрымъ. Изъ этихъ-то противоположностей и проистекаетъ чудный комизмъ этого лица, — комизмъ естественный, вытекающій прямо изъ внутренней необходимости и потому выигрывающій въ безконечное число разъ. Комизмъ этотъ еще усиливается несообразностью желаній съ лѣтами и фигурой нашего героя. Жирная фигура такъ хорошо вяжется съ сластолюбивою натурою Фальстафа и такъ къ ней идетъ, что кажется связанною съ ней неразрывной органической связью и составляетъ необходимую ея принадлежность. Трактирная жизнь есть единственная естественная среда, въ которой можетъ вращаться подобный характеръ, и мы дѣйствительно видимъ, что сэръ Джонъ не знаетъ другой. Она, кромѣ беззаботности, представляетъ, сверхъ того, болѣе удобный способъ жить на чужой счетъ и не платить долговъ, что, по собственнымъ словамъ сэра Джона, ему случилось сдѣлать во всю свою жизнь какихъ-нибудь два раза. Ясно, что при такомъ взглядѣ на вещи ему необходимо искать постояннаго кредита, который и сваливается на него совершенно неожиданно въ лицѣ принца Генриха. Но, состоя въ совершенной отъ него зависимости и разыгрывая передъ принцемъ въ полномъ смыслѣ роль шута, Фальстафъ при своей природной смѣтливости инстинктивно видитъ неловкость своего положенія и старается всѣми силами представить себя въ глазахъ окружающихъ не тѣмъ, что онъ есть. Достичь этого онъ думаетъ, ставя себя съ принцемъ на одну ногу и обращаясь съ нимъ, какъ съ равнымъ; но зато въ его отсутствіи, опять съ тою же цѣлью, онъ всячески старается его унижать и показать видъ, будто онъ его ни въ грошъ не ставитъ. Рѣшительное отсутствіе всякой порядочности и въ то же время инстинктивное чувство ея необходимости, хотя бы для того, чтобъ тѣмъ легче забирать въ кредитъ въ тавернѣ, порождаетъ въ Фальстафѣ это неподражаемое хвастовство, которымъ онъ ставитъ себя, самъ того не воображая, въ такое смѣшное положеніе въ глазахъ постороннихъ, но которымъ вполнѣ удовлетворяется самъ, такъ что подъ конецъ почти, вѣритъ своимъ чудовищнымъ выдумкамъ. Не менѣе замѣчательна его способность придумывать оправданія, чтобы выпутываться изъ стѣснительныхъ обстоятельствъ, въ которыя онъ такъ часто самъ себя ставитъ своими выдумками. Ему все равно, что въ оправданіяхъ этихъ нѣтъ смысла: — въ его глазахъ они достаточны, и онъ ими совершенно удовлетворяется. Такъ, чтобъ прикрыть свое бѣгство, онъ увѣряетъ, что узналъ принца во время грабежа, и какъ еще узналъ? — совершенно особымъ способомъ: по инстинкту! Эта новая ложь такъ забавна, что принцъ поневолѣ не можетъ смотрѣть на его трусость серьезно, и такимъ образомъ нашъ рыцарь, благодаря своей шутовской фигурѣ, вывертывается изъ затруднительнаго положенія. Еще оригинальнѣе его оправданіе, когда его уличаютъ въ томъ, что онъ ложно обвиняетъ хозяйку въ покражѣ. Тутъ, кажется, уже для него нѣтъ исхода, и стыдъ очевиденъ; но ничуть не бывало! Онъ, съ свойственной ему ловкостью, находитъ средство обратить все въ смѣшную сторону. «Послушай Галь! — говоритъ онъ принцу: — ты знаешь, что нашъ праотецъ Адамъ и въ состояніи невинности не избѣжалъ грѣхопаденія, — такъ гдѣ же уцѣлѣть отъ него бѣдному Джаку Фальстафу въ нынѣшнее развращенное время?» Какъ видите, логика недурна! И главное — достигаетъ своей цѣли. Можно ли въ самомъ дѣлѣ серьезно обвинять въ чемъ-нибудь подобную личность?
Не разъ возбуждался вопросъ о томъ, трусъ Фальстафъ или нѣтъ? Можно скорѣй думать, что нѣтъ, и что трусость въ немъ только кажущаяся, явившаяся вслѣдствіе его необыкновенной привязанности къ жизни и къ своей грѣшной плоти, которую онъ такъ лелѣетъ. Трусость сама по себѣ чувство прирожденное, независимое ни отъ чего. Трусъ останется равно трусомъ, кода опасность вдали, кода онъ съ ней лицомъ къ лицу и даже тогда, когда она неизбѣжно должна обрушиться. Но Фальстафъ не таковъ. Онъ очень хладнокровно отправляется на войну и даже радъ ей, потому что видитъ къ ней средство поправить свои финансы, слѣдовательно — онъ не боится опасности издали. Точно такъ же, когда опасность неизбѣжна, въ Фальстафѣ тоже не замѣтно признаковъ трусости. Въ той сценѣ, вдѣ шерифъ является его арестовать вслѣдствіе грабежа, и когда, повидимому, гибель его неотвратима, онъ не блѣднѣетъ, не теряется, но, напротивъ, говоритъ довольно хладнокровно: «ну пускай входитъ! Къ чорту все мое воспитаніе, если я не буду на телѣжкѣ такъ же хорошъ, какъ и всякій! Надѣюсь, что петля задавитъ меня такъ же проворно, какъ и другого!» Нельзя не согласиться, что въ эту минуту онъ говоритъ вовсе не какъ трусъ. Но въ тѣхъ случаяхъ, кода опасность хотя и близка, но есть средство ея избѣжать, Фальстафъ никогда не задумается рѣшить вопросъ: «жить или не жить» въ утвердительномъ смыслѣ и не затруднится для того никакимъ средствомъ. И вотъ мы видимъ, что онъ бѣжитъ и реветъ о пощадѣ, когда принцъ и Пойнсъ спугиваютъ его съ добычи, и притворяется мертвымъ въ сраженіи съ Дугласомъ. Въ обоихъ случаяхъ онъ дѣйствуетъ, повидимому, какъ величайшій трусъ, но трусость эта все-таки не есть въ немъ чувство самостоятельное, а проистекаетъ только отъ чрезмѣрной привязанности къ благамъ жизни. Если Фальстафъ трусъ, то такой же трусъ, какъ всѣ люди.
Фальстафъ далеко не глупъ и имѣетъ о жизни и людяхъ очень здравыя понятія, что ему очень помогаетъ обдѣлывать свои дѣла. Такъ, онъ помыкаетъ, какъ хочетъ, дуракомъ Бэрдольфомъ; морочитъ очень искусно хозяйку Куикли, на которой обѣщаетъ жениться и сдѣлать ее дворянкой, чѣмъ все дальше и дальше оттягиваетъ платежъ долговъ. Наконецъ самое обращеніе его съ принцемъ, котораго превосходство онъ чувствуетъ, показываетъ присутствіе такта, который бываетъ только у неглупыхъ людей. Онъ даже не чуждъ нѣкоторой логичности въ доказательствахъ, но только всѣ его доводы направляются къ заг щитѣ животныхъ его инстинктовъ и потому поневолѣ выходятъ смѣшны и неумѣстны. Зато что за чудныя происходятъ вслѣдствіе того сцены! Что можетъ быть, напримѣръ, натуральнѣе и въ то же время забавнѣе, когда онъ въ комедіи, представляя лицо принца, увѣряетъ, что Фальстафъ оклеветанъ, и въ самомъ невинномъ видѣ выставляетъ свои грѣхи; или когда объясняетъ самъ себѣ по-своему, что такое честь, или наконецъ, представляя, въ свою очередь, короля, упрекаетъ сына въ распутной жизни и старается говорить важнымъ слогомъ. Тутъ можно замѣтить, что онъ не чуждъ и нѣкоторой образованности. «Въ нашемъ королевствѣ, Гарри, — говоритъ онъ: — есть вещь, о которой ты, безъ сомнѣнія, слыхалъ, и которая называется дегтемъ. Этотъ деготь, какъ говорятъ древніе писатели, мараетъ! — таково и общество, въ которомъ ты вращаешься». Эта неподражаемая ссылка на древнихъ писателей обличаетъ, что Фальстафъ слыхалъ и о нихъ хотя настолько, что помнитъ о ихъ существованіи, и что школьные уроки, слѣдовательно, для него не совсѣмъ пропали даромъ. Умъ Фальстафа проявляется, кромѣ того, еще въ одной особенности его характера, которая, можетъ-быть, больше всего служитъ ему на пользу, это постоянная веселость и неподдѣльный юморъ, съ какими онъ умѣетъ отзываться о постороннихъ людяхъ. Принцъ именно любитъ его за то, что онъ острый каламбуристъ и веселый собесѣдникъ. Пусть эти качества существуютъ въ немъ, какъ реакція ума, вслѣдствіе окончательной пустоты и неспособности на что-нибудь серьезное; но въ тавернѣ Нетчипа онѣ какъ нельзя болѣе у мѣста, и человѣкъ, владѣющій ими, можетъ даже скорѣе иного дѣльнаго разсчитывать на успѣхъ въ подобномъ обществѣ.
Прочія лица, окружающія принца Генриха, всѣ меркнутъ передъ Фальстафомъ, но и въ нихъ есть живыя, оригинальныя черты. Какъ хорошъ, напримѣръ, глупоголовый Бэрдольфъ съ его краснымъ носомъ, который для него сущее наказаніе, потому что навлекаетъ на своего хозяина общія насмѣшки, которыхъ тотъ по глупости никакъ не можетъ отразитъ. Не менѣе забавенъ и другой воръ, Гэдсхиль. Это самый грязный и мелочной мошенникъ, а между тѣмъ любитъ задавать тонъ и имѣетъ претензію на нѣкоторую порядочность въ поступкахъ. «Я связываюсь не съ бродягами, что готовы зарѣзать прохожаго за шесть пенсовъ, или съ краснорожими пьяницами, а съ дворянствомъ, съ бургомистрами и съ богачами», — говоритъ онъ мальчику въ гостиницѣ передъ тѣмъ, какъ отправляется на грабежъ. Хозяйка Куикли также удивительно вѣрно схваченный типъ трактирщицы средней руки, которая вездѣ поспѣетъ, за всѣмъ присмотритъ и, въ случаѣ нужды, никому не спуститъ. Но этимъ и ограничиваются ея способности, — во всемъ остальномъ она рѣшительная дура и легко позволяетъ Фальстафу себя морочить.
Во второй части хроники къ этимъ лицамъ прибавлено нѣсколько новыхъ, а именно: мировые судьи Шэллоу и Сайленсъ, а также забіяка Пистоль. Характеры ихъ такъ ясны, что не нуждаются въ объясненіи.
Главное лицо настоящей пьесы изображено въ слѣдующей подъ именемъ короля Генриха V, при чемъ является уже въ совершенно иномъ освѣщеніи, хотя черты его характера вполнѣ органически связаны съ тѣми, которыя выведены и въ настоящей пьесѣ.
Король Генрихъ IV.
Генрихъ, принцъ Уэльскій, Іоаннъ, принцъ Ланкастерскій, сыновья короля.
Графъ Вестморландъ, Сэръ Вальтеръ Блентъ, приверженцы короля.
Томасъ Перси, графъ Ворстеръ.
Генрихъ Перси, графъ Нортумберландъ.
Генрихъ Перси, по прозванью Готспоръ, его сынъ.
Эдвардъ Мортимеръ, графъ Марчскій.
Ричардъ Скрупъ, архіепископъ Іоркскій.
Сэръ Михаэль, приближенный архіепископа.
Арчибальдъ, графъ Дугласъ.
Оуэнъ Глендоуеръ, предводитель валисцевъ.
Сэръ Ричардъ Вернонъ.
Сэръ Джонъ Фальстафъ.
Пойнсъ, Гэдсхиль, Пето, Бэрдольфъ, товарищи Фальстафа.
Лэди Перси, жена Готспора, сестра Мортимера.
Лэди Мортимеръ, жена Мортимера, дочь Глендоуера.
Мистриссъ Куикли, хозяйка таверны въ Истчипѣ.
ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ. править
СЦЕНА 1-я. править
Король. Какъ мы ни полны горя и заботъ,
Намъ кажется, что наступило время
Запуганному миру вздрогнуть вновь,
Почуявши тревожный окликъ брани.
Но пустъ раздоръ горитъ въ предѣлахъ чуждыхъ,
И кровь дѣтей не обагряетъ больше
Полей цвѣтущихъ родины 1)! Пусть битвы
Не разоряютъ пажитей ея,
Истоптанныхъ враждебными конями.
Противники, какъ метеоры неба,
Единые своимъ происхожденьемъ,
До сей поры сшибались въ грозныхъ распряхъ;
Теперь пускай, собравшись въ дружный рядъ,
Пойдутъ они на бой, не возставая
На родственниковъ, близкихъ и друзей,
И лезвее войны, какъ мечъ безъ ноженъ,
Хозяина не ранитъ своего.
Мы воины Христа! Его крестомъ
Отмѣчены мы для святого дѣла;
И войско англичанъ, которыхъ руки
Еще въ утробѣ матери сложились
Для клятвы, чтобъ прогнать съ лица святой
Земли невѣрныхъ, двинется немедля
Туда, въ тотъ край, гдѣ ради насъ Спаситель
Тому назадъ четырнадцать вѣковъ 2)
Былъ осужденъ на тяжкое распятье.
Ужъ цѣлый годъ прошелъ въ напрасныхъ сборахъ,
Хотя и безполезно повторять,
Что мы пойдемъ: — не для того сошлись мы
Сегодня здѣсь. Къ тебѣ я обращаюсь,
Любезный братъ нашъ Вестморландъ: скажи,
Что нашъ совѣтъ придумалъ прошлой ночью,
Чтобъ ускорить желаемый походъ?
Вестморландъ. Въ совѣтѣ занимались, государь,
Съ усердіемъ — и многіе вопросы
О средствахъ для похода рѣшены.
Но вечеромъ примчался изъ Уэльса
Гонецъ съ дурною вѣстью: Мортимеръ,
Начальствовавшій герфордширскимъ войскомъ,
Взятъ въ плѣнъ валисцами въ кровавой битвѣ
Съ нестройными толпами Глендоуера.
До тысячи товарищей его
Изрублено, и надъ тѣлами мертвыхъ
Ихъ женщины ругались такъ безстыдно,
Такъ возмутительно, что я предъ вами
Стыжусь объ этомъ даже говорить.
Король. И эта вѣсть остановила дѣло
О нашемъ отправленьи въ Палестину?
Вестморландъ. Она, къ несчастью, не одна, мой добрый
И славный государь: — другая, хуже,
Сегодня же примчалась вслѣдъ за ней
Отъ сѣверныхъ предѣловъ. Въ день креста
Сошлись при Гольмедонѣ Перси Готспоръ
И славный Арчибальдъ Дугласъ, храбрѣйшій
Изъ рыцарей шотландскихъ. Дѣло было,
Судя по грому пушекъ, горячо,
Равно и по разсказамъ; но Богъ знаетъ
Въ чью пользу кончилось оно! — гонецъ,
Привезшій вѣсть, вскочилъ на лошадь въ битвѣ
Средь самаго разгара и не могъ
Доставить намъ извѣстій объ исходѣ.
Король. Вамъ ихъ объявитъ преданный намъ другъ,
Сэръ Вальтеръ Блёнтъ. Онъ только-что примчался
Изъ Гольмедона, весь обрызганъ грязью 3)
И не сходя съ ретиваго коня.
Извѣстья, имъ доставленныя, могутъ
Обрадовать насъ всѣхъ: Дугласъ разбитъ!
Безчисленное множество шотландцевъ
И двадцать два храбрѣйшихъ полководца
Покрыли гольмедонскія поля.
Изъ плѣнниковъ Готспоръ назвалъ Мордаке,
Дугласа сына, Ангуса, Ментейса,
Владѣльца Фейфа, Меррея, Атоля
И множество другихъ. Не правда ль, братъ,
Добыча недурна?
Вестморландъ. Признаться должно —
Подобною гордиться могъ бы принцъ.
Король. Не растравляй моей сердечной раны,
Напомнивъ мнѣ о сынѣ! Ты вѣдь вводишь
Меня лишь въ грѣхъ, невольно побуждая
Завидовать въ душѣ Нортумберланду,
Счастливому отцу героя сына,
Кого хвалить устала и молва!
Того, кто, какъ высокій дубъ, средь братьевъ
Красуется и не имѣетъ равныхъ,
Межъ тѣмъ какъ я краснѣю поневолѣ,
Съ нимъ сравнивая Гарри моего.
О, если бъ кто-нибудь меня увѣрилъ,
Что нашихъ сыновей, еще младенцевъ,
Проворный духъ коварно обмѣнилъ 4)
И сына моего назвалъ Готспоромъ,
Его жъ — Плантагенетомъ! — Но довольно!….
Вы слышали ль о дерзости Готспора?
Онъ отказалъ рѣшительно отдать
Намъ плѣнниковъ и объявилъ, что, кромѣ
Мордаке, графа Фейфскаго, оставитъ
Всѣхъ прочихъ у себя 5).
Вестморландъ. Его подбилъ
На эту дерзость Ворстеръ. Онъ всегда вѣдь
Былъ противъ васъ и научилъ теперь
Племянника кичиться передъ вами,
Легко увлекши юношескій пылъ.
Король. Но я его потребовалъ къ отвѣту —
И нашъ походъ въ Святую Землю будетъ
Поэтому на время отложенъ.
Мы въ среду держимъ вновь совѣтъ въ Виндзорѣ, —
Увѣдомьте объ этомъ лордовъ.
(Вестморланду). Братъ,
Тебя прошу прибыть туда пораньше:
Мнѣ есть, о чемъ поговорить съ тобою,
Что высказать теперь мѣшаетъ гнѣвъ.
Вестморландъ. Я повинуюсь, государь. (Уходятъ).
СЦЕНА 2-я. править
Фальстафъ. А что, Галь, — который теперь часъ?
Принцъ. Я не понимаю, какъ могъ ты сдѣлать подобный вопросъ! Ты такъ разжирѣлъ отъ питья хереса, растегиванья послѣ ужина и спанья послѣ обѣда, что вопросы путаются въ твоей головѣ, и ты спрашиваешь совсѣмъ не то, что хочешь знать. На кой чортъ тебѣ, въ самомъ дѣлѣ, спрашивать: который часъ? Вотъ если бъ часы превратились въ стаканы хереса, минуты — въ каплуновъ, колокола — въ языки сводней, циферблаты — въ вывѣски публичныхъ домовъ, и самое солнце — въ красивую дѣвку въ красномъ платьѣ, — тогда я бы, пожалуй, повѣрилъ, что съ твоего языка могъ сорваться подобный вопросъ.
Фальстафъ. А вѣдь въ самомъ дѣлѣ, Галь, мы, мошенники, считаемъ только ночные часы по лунѣ и по звѣздамъ, а не по солнцу, этому «блуждающему рыцарю тверди» 6). Но, послушай, мой шалунъ, обѣщай мнѣ, что когда ты будешь королемъ — и да хранитъ Богъ твою милость… то-есть, величество, хотѣлъ я сказать, потому что милости тебѣ отъ Бога не будетъ.
Принцъ. Какъ не будетъ?
Фальстафъ. Не будетъ, ей-Богу не будетъ даже настолько, чтобъ прочесть молитву передъ завтракомъ 7)!
Принцъ. Ну, что жъ дальше? Договаривай.
Фальстафъ. Ну, слушай же: — когда ты будешь королемъ — не вели, пожалуйста, называть насъ, ночныхъ воровъ — мошенниками. Пусть насъ зовутъ стражами Діаны, рыцарями мрака, любимцами луны, и пусть въ народѣ идетъ о насъ порядочная молва, что мы управляемся, какъ море, цѣломудренной луной, подъ покровительствомъ которой воруемъ.
Принцъ. Ты удачно сравнилъ насъ съ моремъ, потому что у рыцарей луны есть свои приливъ и отливъ. Такъ, напримѣръ, въ понедѣльникъ ночью послѣ отчаяннаго грабежа золото прильетъ къ кошельку; а во вторникъ, послѣ пирушки, отольетъ назадъ. Добыто крикомъ: «стой!», уничтожено крикомъ: «наливай!» Иной разъ отливъ стоитъ ниже первой ступени лѣстницы, въ другой — приливъ доводитъ до верхушки висѣлицы.
Фальстафъ. Ты говоришь правду, проказникъ, ей-Богу! Согласись однако, что хозяйка моей таверны отличная баба.
Принцъ. Какъ старый медъ, мой сѣдой шалунъ замка 8), но согласись также, что долговое отдѣленіе въ тюрьмахъ отличная квартира 9).
Фальстафъ. Ну, ну, что тамъ такое? — къ чему эти двусмысленности? Какое мнѣ дѣло до долгового отдѣленія?
Принцъ. А мнѣ какое дѣло до хозяйки твоей таверны?
Фальстафъ. Какъ — какое? Ты частенько призывалъ ее для расплаты.
Принцъ. А заставлялъ ли я тебя платить твою часть?
Фальстафъ. Нѣтъ! — что правда, то правда: въ тавернѣ ты всегда платилъ одинъ.
Принцъ. И въ тавернѣ и вездѣ; а если недоставало денегъ, я спасалъ тебя моимъ кредитомъ.
Фальстафъ. И правду сказать, ты имъ пользовался, какъ настоящій наслѣдникъ. Однако скажи мнѣ, проказникъ: будутъ ли въ Англіи висѣлицы, когда ты сдѣлаешься королемъ? Неужели старый шутъ, законъ, будетъ держать попрежнему на привязи храбрыхъ людей? Послушай, не вѣшай воровъ, когда будешь королемъ.
Принцъ. Нѣтъ, это будетъ поручено тебѣ.
Фальстафъ. Мнѣ? — прекрасно! Изъ меня, клянусь честью, выйдетъ отличный судья.
Принцъ. Развѣ потому, что ты и теперь судишь вкривь и вкось. Я сказалъ, что тебѣ поручатъ только вѣшать, и что ты будешь палачомъ, а не судьей.
Фальстафъ. Изволь, я и на то согласенъ. Это даже соотвѣтствуетъ моимъ наклонностямъ, и я готовъ служить при твоемъ дворѣ.
Принцъ. Ради милостей и наградъ?
Фальстафъ. А что жъ, платья казненныхъ недурная награда палачу. Его гардеробъ ими не бѣденъ 10). Однако я сегодня мраченъ, какъ старый котъ или пойманный медвѣдь.
Принцъ. Отчего жъ не какъ старый левъ или заунывная лютня любовника?
Фальстафъ. Скорѣй, какъ старая линкольнширская волынка, которая только хрипитъ.
Принцъ. А что ты скажешь насчетъ сравненья съ зайцемъ или съ мрачностью Мурскаго рва 11)?
Фальстафъ. О, у тебя преобидныя сравненья; — но ты все-таки, по-моему, самый милый и лихой изъ всѣхъ принцевъ въ мірѣ. Но послушай, Галь: — прошу тебя, не соблазняй меня больше на грѣхи. Мнѣ, ей-Богу, хочется поправить свою репутацію, а то нѣтъ проходу на улицѣ. Еще недавно какой-то старый лордъ вздумалъ бранить меня за тебя. Я, конечно, сдѣлалъ видъ, что его не замѣчаю, а между тѣмъ онъ говорилъ очень красно и премудро, и притомъ на улицѣ.
Принцъ. Значитъ, правду говорятъ, что мудрость кричитъ на улицахъ, и никто ея не слушаетъ 12)!
Фальстафъ. О, у тебя вѣчно проклятыя ссылки, и ты въ состояніи соблазнить даже святого. Однако, Галь, на твоей душѣ много моихъ грѣховъ! Да проститъ тебя за то Богъ! До нашего знакомства я былъ невиненъ; а теперь, если сказать правду, я немногимъ лучше самаго отчаяннаго грѣшника. Нѣтъ, пора бросить такую жизнь! — и я брошу! ей-Богу, брошу! Пусть буду бездѣльникомъ, если не брошу! Я не хочу попасть въ адъ ни изъ-за какого принца въ мірѣ.
Принцъ. А что, Джакъ, — гдѣ бы достать денегъ на завтра?
Фальстафъ. Гдѣ хочешь, мое сокровище! Я на все согласенъ. Назови меня бездѣльникомъ и наплюй въ глаза, если я скажу что-нибудь противъ.
Принцъ. Однако у тебя славные переходы отъ покаянія къ грабежу.
Фальстафъ. Что жъ, Галь, — если грабежъ мое призванье? Всякій долженъ дѣйствовать по призванію — и въ этомъ нѣтъ грѣха. (Входитъ Пойнсъ).
Фальстафъ. А, Пойнсъ, — ну-ка говори, не нашелъ ли Гэдсхиль, гдѣ можно погрѣть руки? О, это — первѣйшій плутъ изъ останавливавшихъ честныхъ людей крикомъ: «стой!», и если бъ люди награждались по заслугамъ, то я не знаю, нашлось ли бы въ аду довольно жаркое мѣсто для этого бездѣльника.
Принцъ. Здравствуй, Нэдъ!
Пойнсъ. Здравствуй, Галь! Ну, что подѣлываетъ госпожа Совѣсть? что говоритъ сэръ Джонъ Хересъ съ сахаромъ 13)? Какъ твое дѣло, Джакъ, съ дьяволомъ о душѣ, которую ты ему продалъ въ послѣднюю святую Пятницу за стаканъ хереса и холоднаго каплуна?
Принцъ. Сэръ Джонъ сдержитъ слово — и дьяволъ получитъ свою покупку. Пословица говоритъ, что воздавать должное надо даже дьяволу, а нашъ сэръ Джонъ никогда пословицъ не преступалъ.
Пойнсъ. Да вѣдь сдержать слово дьяволу смертный грѣхъ.
Принцъ. Ему нѣтъ пользы и надуть дьявола, потому что онъ все-таки не минуетъ его когтей.
Пойнсъ. Однако къ дѣлу. Завтра утромъ надо поторопиться въ Гедсхиль, потому что мимо поѣдутъ богомольцы въ Кентербери и купцы въ Лондонъ — всѣ съ туго набитыми кошельками. Лошади у васъ есть, а я приготовлю маски. Гэдсхиль ночуетъ въ Рочестерѣ. Ужинъ завтра заказанъ въ Истчипѣ. Все устроено какъ нельзя безопаснѣй. Поѣдете — добудете денегъ; не поѣдете — оставайтесь здѣсь, и чтобъ васъ повѣсили!
Фальстафъ. Послушай, Эдвардъ, если меня что-нибудь задержитъ, то я готовъ въ самомъ дѣлѣ васъ повѣсить, чтобъ только не пустить безъ себя.
Пойнсъ. Ты, бездѣльникъ?
Фальстафъ. Галь, вѣдь ты съ нами?
Принцъ. Кто, я? — грабить? сдѣлаться мошенникомъ? Нѣтъ, клянусь честію, никогда!
Фальстафъ. Такъ въ тебѣ нѣтъ ни чести, ни мужества, ни товарищескаго чувства, если ты не умѣешь добыть десятка шиллинговъ. Я даже сомнѣваюсь послѣ того, королевской ли ты крови 14)?
Принцъ. Такъ и быть! — отчего разъ не подурачиться?
Фальстафъ. Ну, вотъ это недурно сказано.
Принцъ. Нѣтъ, — будь, что будетъ — я остаюсь.
Фальстафъ. Такъ вотъ, ей-Богу, я измѣню тебѣ, когда ты будешь королемъ.
Принцъ. Пожалуй.
Пойнсъ. Джакъ, оставь меня съ принцемъ, — я приведу ему такіе доводы, что онъ согласится.
Фальстафъ. Желаю же тебѣ краснорѣчія, а ему вниманья, чтобъ онъ умилился и повѣрилъ твоимъ словамъ. Пусть принцъ для препровожденія времени прикинется воромъ. До свиданія! Вы найдете меня въ Истчипѣ.
Принцъ. Прощай, моя поздняя весна; прощай, мое бабье лѣто 15)! (Фальстафъ уходитъ).
Пойнсъ. Послушай, Галь, поѣдемъ съ нами. Я придумалъ отличную шутку, а одному ее разыграть нельзя. Фальстафъ, Бардольфъ, Пето и Гэдсхиль ограбятъ проѣзжихъ. Мы при этомъ не будемъ. Но лишь только они начнутъ дѣлить добычу — мы нападемъ на нихъ и заставимъ все бросить. Я отдаю голову, что они струсятъ и убѣгутъ.
Принцъ. Но вѣдь мы выѣдемъ вмѣстѣ, какъ же разстанемся потомъ?
Пойнсъ. Зачѣмъ? — мы выѣдемъ прежде или послѣ, назначивъ сборное мѣсто, куда, разумѣется, не явимся. Они рѣшатся на подвигъ безъ насъ, а мы — тутъ какъ тутъ.
Принцъ. Но все-таки они могутъ узнать насъ по лошадямъ и по платью.
Пойнсъ. Пустяки! — лошадей мы оставимъ въ лѣсу, и они ихъ не увидятъ. Маски перемѣнимъ, лишь только разстанемся; ну, а на случай я достану клеенчатые плащи, чтобъ прикрыть знакомое платье.
Принцъ. Но не много ли ихъ будетъ противъ насъ?
Пойнсъ. Что двое изъ нихъ рѣшительные трусы и тотчасъ покажутъ хвосты — я ручаюсь; да и остальные долго не будутъ противиться. Самымъ забавнымъ въ этой потѣхѣ будетъ безпримѣрное вранье, которое мы услышимъ отъ этого жирнаго бездѣльника за ужиномъ: какъ онъ сражался по крайней мѣрѣ съ тридцатью; сколько перенесъ опасностей, сколько отпарировалъ и сколько нанесъ удивительнѣйшихъ ударовъ. Вся шутка въ его обличеніи.
Принцъ. Ну, хорошо, — я ѣду. Добудь все нужное и заѣзжай за мной въ Истчипъ: я тамъ ужинаю. Прощай.
Пойнсъ. До свиданья, лордъ. (Уходитъ Пойнсъ).
Принцъ. Я знаю васъ, и знаю хорошо!
Но буду, несмотря на то, покамѣстъ
Потворствовать разгульному похмелью
Безпутства вашего! — Такъ въ небѣ солнце
Даетъ себя на время закрывать
Презрѣннымъ облакамъ затѣмъ, чтобъ снова
Явить свой взоръ, стряхнувъ съ него завѣсу
Густыхъ паровъ, скрывавшихъ свѣтлый блескъ
Его лучей, и изумить явленьемъ
Своимъ весь міръ! — Будь праздникъ каждый день —
Онъ сталъ бы намъ скучнѣй, чѣмъ дни работы;
Когда жъ встрѣчать привыкли праздникъ мы
Лишь изрѣдка, то кажется тогда
Онъ намъ цѣннѣй. — Нежданное дороже
Вседневнаго. — Такъ точно я, отрекшись
Отъ бурныхъ прежнихъ дней и заплативъ
Долгъ юности, настолько жъ превзойду
Надежды всѣхъ, насколько всѣ считали
Меня дурнымъ! Какъ дорогой металлъ
Горитъ свѣтлѣй на потускнѣвшемъ грунтѣ,
Такъ юность обновленная моя,
Надъ старыми ошибками сверкая,
Покажется тѣмъ лучше и свѣтлѣй!
Я самые пороки обращу
Себѣ на пользу, бросивъ ихъ въ то время,
Когда того никто но ожидалъ. (Уходитъ).
СЦЕНА 3-я. править
Король. Я чувствую, что слишкомъ добродушно
Судилъ до этихъ поръ, не обращая
Вниманья на подобные поступки.
Вы пользовались этимъ и играли
Моимъ терпѣньемъ; но впередъ намѣренъ
Я дѣйствовать иначе! Строгость смѣнитъ
Мою былую ласку. Доброта,
Какъ мягкій пухъ, я вижу, васъ успѣла
Избаловать, заставя позабыть
Тотъ долгъ покорности, который можетъ
Внушить лишь твердый, непреклонный духъ.
Ворстеръ. Нашъ домъ, милордъ, не заслужилъ опалы; —
Тѣмъ болѣе опалы короля,
Которому ступенями на тронъ
Служили наши руки.
Нортумберландъ. Государь…
Король. Прочь, Ворстеръ! — выйди вонъ!.. въ твоихъ глазахъ
Читаю я заносчивую дерзость!
Забылся ты передо мной, я вижу,
Ужъ до угрозъ; но государь не будетъ
Терпѣть впередъ, чтобъ подданный посмѣлъ
Въ его глазахъ свои нахмурить брови!
Вы можете оставить насъ; — коль скоро
Понадобятся вашъ совѣтъ иль служба,
Васъ позовутъ. (Ворстеръ уходитъ).
Ты что хотѣлъ сказать?
Нортумберландъ. Вы, государь, потребовали плѣнныхъ,
Которыхъ Гарри взялъ при Гольмедонѣ.
Доносъ, что будто отказался онъ
Ихъ выдать вамъ, былъ сдѣланъ ложно: — сынъ мой
Не виноватъ. И если въ этомъ дѣлѣ
Неясно что-нибудь, то, вѣрьте мнѣ,
Виной тому лишь недоразумѣнье.
Готспоръ. Я, государь, не отказалъ ихъ выдать;
Но помню, что, когда утихла битва,
И я, уставъ отъ сѣчи и трудовъ,
Стоялъ, едва переводя дыханье,
Склонясь на мечъ, передо мной вдругъ выросъ,
Какъ изъ земли, какой-то глупый шутъ.
Одѣтъ съ иголочки, опрятно выбритъ,
Какъ выкошенный лугъ, весь раздушенный,
Какъ модный торговецъ, похожій больше
На жениха, чѣмъ на бойца, держалъ онъ
Въ рукахъ флаконъ съ духами, нюхалъ ихъ,
Гримасничалъ, кривлялся, какъ паяцъ,
И все болталъ, преглупо улыбаясь,
Какой-то вздоръ. Когда жъ солдаты стали
Кругомъ носить кровавыя тѣла —
Онъ ихъ назвалъ невѣжами за то,
Что запахъ труповъ потревожилъ ноздри
Его сіятельства. Наговоривъ
Мнѣ бездну глупостей, онъ, между прочимъ,
Потребовалъ, чтобъ я ему сейчасъ,
По вашему приказу, выдалъ плѣнныхъ.
Холодный воздухъ раздражалъ мнѣ раны,
А этотъ попугай меня сердилъ.
Вспыливъ невольно, я ему отвѣтилъ,
Не помню, чѣмъ — отказомъ или нѣтъ.
Меня бѣсило то, что онъ разряженъ
И говоритъ о пушкахъ, битвахъ, ранахъ,
Какъ говорятъ объ этомъ при дворѣ
Пустыя щеголихи. Увѣрялъ онъ,
Что спермацетъ отличнѣйшее средство,
Когда насъ оконтузитъ; что напрасно
Выкапывать бы было изъ земли
Зловредную селитру на погибель
Прекраснымъ людямъ; что, когда бъ не пушки, —
Онъ самъ пошелъ въ солдаты. — Я сказалъ,
Что мой отвѣтъ диктованъ былъ досадой —
И потому прошу васъ, государь,
Меня не обвинять несправедливо
И не лишать по ложному доносу
Заслуженной по всѣмъ правамъ любви.
Блентъ. Не лучше ль будетъ, государь, предать
Все это дѣло вѣчному забвенью?
Вы видите, что Гарри Перси точно
Не помнилъ, что сказалъ тогда въ отвѣтъ
Въ такое время и въ подобномъ мѣстѣ.
Такъ пусть слова въ укоръ ему не служатъ,
Тѣмъ болѣе, что онъ отъ нихъ отрекся.
Король. Но онъ въ своемъ упорствуетъ рѣшеньи
И плѣнныхъ не иначе выдаетъ,
Какъ подъ условьемъ, что должны за это
Мы выкупить изъ плѣна Мортимера —
Безумца этого, который (въ томъ
Увѣренъ я) — сгубилъ нарочно войско
Въ сраженіи съ проклятымъ Глендоуеромъ.
Онъ даже, какъ мы слышали, женился
На дочери его. Ужель мы будемъ
Растрачивать свою казну на выкупъ
Презрѣннаго измѣнника, который
Отдался въ плѣнъ нарочно? Нѣтъ, — пускай
Издохнетъ онъ за то въ горахъ Уэльса
И другомъ намъ не будетъ никогда,
Кто вздумаетъ просить у насъ хоть пенни
На выкупъ негодяя Мортимера,
Измѣнника!
Готспоръ. Кто?.. Мортимеръ измѣнникъ?..
Нѣтъ, государь! — отъ васъ отторгнутъ онъ
Случайностью, а не измѣной! — Это
Докажетъ вамъ языкъ широкихъ ранъ,
Которыми онъ доблестно покрылся
На берегахъ, поросшихъ тростникомъ,
Прекраснаго Северна, гдѣ сражался
Онъ цѣлый часъ съ великимъ Глендоуеромъ!
Три раза прекращался бой; три раза
Бойцы, по обоюдному согласью,
Въ струяхъ Северна утоляли жажду;
И самъ Севернъ, какъ будто устрашась
Ихъ взоровъ огненныхъ, катилъ пугливо
Средь камышей прозрачныя струи
И прятался въ зеленую осоку,
Покрытую бойцовъ могучихъ кровью!
Спрошу у всѣхъ: кто станетъ изъ расчета,
Иль хитрости лить храбро въ битвѣ кровь?
Ужель покрылся ею Мортимеръ.
Съ намѣреньемъ? — Нѣтъ, нѣтъ, не клевещите,
Измѣнникомъ считая Мортимера.
Король. Не я, а ты клевещешь на него!
Онъ никогда не дрался съ Глендоуеромъ!
Я это говорю тебѣ! — Ему
И съ дьяволомъ не такъ бы страшно было
Вступить въ открытый бой, какъ съ Глендоуеромъ!
Не смѣй о немъ мнѣ говорить и выдай
Немедля плѣнниковъ, иль мы заставимъ
Раскаяться тебя въ своемъ поступкѣ!
Норгумберландъ, — мы позволяемъ вамъ
Уѣхать съ вашимъ сыномъ.
(Готспору). Я еще
О плѣнникахъ тебѣ напоминаю.
Готспоръ. Да если бъ самый дьяволъ заревѣлъ
Мнѣ въ ухо: «выдай!» — я не выдамъ ихъ,
Клянусь въ томъ честью!.. Я ему объ этомъ
Сейчасъ сказку, чтобъ облегчить себя,
А тамъ — пускай лишусь за то хоть жизни!
Нортумберландъ. Приди въ себя; — ты поблѣднѣлъ отъ злости.
Вотъ дядя твой идетъ.
Готспоръ. Онъ запретилъ
Себѣ напоминать о Мортимерѣ! —
Такъ я начну кричать о немъ вездѣ!..
Я съ нимъ соединюсь!.. Пускай иначе
Моя душа не будетъ знать спасенья!..
Я кровь мою отдамъ за Мортимера
И — вѣрьте мнѣ — возвышу точно такъ же
Его, какъ былъ возвышенъ нами низкій,
Коварный, ядовитый Болинброкъ!..
Нортумберландъ (Ворстеру). Король сведетъ его съ ума.
Ворстеръ. Скажите,
Кто безъ меня надѣлалъ эту бурю?
Готспоръ. Онъ хочетъ въ самомъ дѣлѣ, чтобъ ему
Я выдалъ взятыхъ въ плѣнъ; а чуть успѣлъ
Я намекнуть о братѣ, попросивъ,
Чтобъ онъ освободилъ его изъ плѣна,
Онъ на меня взглянулъ такъ ядовито,
Какъ будто бы ему противно было
Услышать даже слово: Мортимеръ!
Ворстеръ. Тутъ нѣтъ мудренаго: покойный Ричардъ
Предъ смертью завѣщалъ ему корону 16),
Нортумберландъ. Я слышалъ это самъ. Король несчастный —
Богъ да отпуститъ намъ за все дурное,
Которое ему мы причинили —
Тогда спѣшилъ въ ирландскій свой походъ,
Откуда былъ отозванъ, чтобъ лишиться
Сперва вѣнца, а тамъ и самой жизни.
Ворстеръ. И намъ молва неправо приписала
Позорную вину его убійства.
Готспоръ. Какъ? что? Вы говорите, что Ричардъ
Предъ смертью объявилъ, что Мортимеръ
Назначенъ имъ наслѣдникомъ престола?..
Нортумберландъ. Я слышалъ это самъ.
Готспоръ. О, если такъ,
То, что жъ яснѣй желанья короля,
Чтобъ Мортимеръ погибъ въ горахъ Уэльса?..
Но какъ же вы, надѣвшіе корону
На это недостойное чело
И за него покрытые позоромъ
Безмолвнаго участія въ убійствѣ —
Какъ вы допустите, чтобы на васъ
Обрушился въ грядущемъ рядъ проклятій
За то, что вы позволили себя
Такъ обратить въ презрѣнныя орудья,
Чтобъ не сказать вѣрнѣе — въ палачей?..
Простите мнѣ за дерзость выраженій;
Но я хочу вамъ только показать,
Какое занимаете вы мѣсто
При этомъ зломъ и хитромъ королѣ!
Не стыдно ли, что скажутъ вамъ въ позоръ
Теперь или во временахъ грядущихъ,
Что люди благородные, какъ вы,
Рѣшились такъ помочь своимъ значеньемъ
Коварному, неправедному дѣлу?..
Вы оба — да проститъ за то васъ Богъ —
Желали низложенія Ричарда
И, вырвавъ этотъ розанъ, посадили
Взамѣнъ его колючій, жесткій тернъ!
Ужель теперь дадите вы сказать,
Что тотъ, кому вы жертвовали честью,
За жертву вамъ такую заплатилъ
Обманомъ зломъ и дерзостью? — Поймите,
Что должно вамъ вернуть въ глазахъ людей
Утраченную честь! Отмстить должны вы
За гордое презрѣнье короля!..
Повѣрьте мнѣ, что, рано или поздно,
Онъ вамъ заплатитъ вашею же кровью
За все, что вы свершили для него!
Я повторяю вамъ…
Ворстеръ. Племянникъ, слушай:
Я предъ тобой теперь открою книгу,
Въ которой ты догадливо прочтешь
Дѣла такой опасности и вмѣстѣ
Столь тайныя, что легче намъ бы было
Пробраться по копью черезъ потокъ,
Чѣмъ ихъ начать.
Готспоръ. Ну, что жъ? — гдѣ въ этомъ горе?
Плыть, такъ плыви, а потонулъ — прощай!
Въ опасности кидаюсь я безъ страха,
Лишь только бъ ихъ перекрестила справа
Налѣво честь 17)! О, вѣрьте, кровь играетъ
Сильнѣе при подъемѣ льва, чѣмъ зайца!
Нортумберландъ. Ужели ты не можешь говорить
О подвигахъ минуту хладнокровно?
Готспоръ. Я небомъ поклянусь: — мнѣ все равно,
Сорвать ли честь съ роговъ луны блестящей,
Иль кинуться за нею въ глубину,
Куда не западалъ тяжелый камень,
Чтобъ за волосы вытащить оттуда
Погибшую, утраченную честь!
Кто такъ ее добудетъ — тотъ спокойно
Ея дарами пользуйся одинъ;
А чортъ ли во владѣнье половинномъ 18)!
Ворстеръ. Онъ съ призракомъ бросается въ борьбу 19),
А дѣла настоящаго не видитъ.
Племянникъ, выслушай меня…
Готспоръ. Отстаньте,
Я васъ прошу!..
Ворстеръ. Шотландцевъ благородныхъ,
Которыхъ ты плѣнилъ при Гольмедонѣ…
Готспоръ. Я удержу ихъ всѣхъ!.. Онъ не увидитъ
Ни одного!.. я въ томъ клянусь! — Пусть даже
Его души спасенье будетъ ставкой
Такой игры!.. Моя рука и честь
Вамъ будутъ правды словъ моихъ залогомъ!
Ворстеръ. Ты бѣсишься, а выслушать не хочешь.
Ты можешь ихъ оставитъ у себя.
Готспоръ. Могу?.. Нѣтъ, я хочу!.. Онъ объявилъ,
Что выкупать не хочетъ Мортимера!
Онъ запретилъ о немъ упоминать!..
Такъ я къ нему прокрадусь ночью въ спальню
И крикну громко въ ухо: «Мортимеръ!»,
Когда онъ спитъ!.. Я выучу скворца
Кричать одно лишь слово: «Мортимеръ»,
Чтобъ мучилъ онъ его и днемъ и ночью!
Ворстеръ. Да перестань и дай сказать мнѣ слово.
Готспоръ. Я отрекаюсь отъ всего, лишь только бъ
Бѣсить его и мучить безъ конца!..
Я отравить его готовъ бы сына,
Безумнаго и буйнаго гуляку,
Когда бъ не думалъ, что отецъ не любитъ
Его и не останется доволенъ
Его погибелью!..
Ворстеръ. Прощай, племянникъ; —
Я лучше выберу другое время
Съ тобой поговорить.
Нортумберландъ. Ты, какъ глупецъ,
Ужаленный осой, не хочешь слушать
И, распустивъ, какъ баба, свой капризъ,
Къ рѣчамъ разумнымъ закрываешь очи.
Готспоръ. Да видите, меня бичуетъ, жжетъ,
Кусаетъ, какъ крапива, колетъ, точно
Рой муравьевъ — едва услышу я
Хоть что-нибудь о хитромъ Болинброкѣ!..
Вы помните, при королѣ Ричардѣ,
То мѣсто, гдѣ… какъ вы его зовете?..
Чтобъ чортъ его побралъ! — ну, въ Глостерширѣ!
Тамъ, гдѣ засѣлъ его безумный дядя,
Іоркскій герцогъ! Гдѣ я въ первый разъ
Колѣна преклонилъ предъ Болинброкомъ,
Предъ этимъ королемъ улыбокъ! Вы
Тогда вернулись съ нимъ изъ Равенспорга…
Нортумберландъ. Передъ замкомъ Берклеемъ.
Готспоръ. Ну, да, предъ нимъ!
Какихъ тогда онъ мнѣ наговорилъ
Пустыхъ и подслащенныхъ комплиментовъ:
«Мой милый братъ! любезный Гарри Перси!
Когда мое родившееся счастье
Достигнетъ зрѣлости» 20)! Чтобъ чортъ побралъ
Такихъ обманщиковъ — прости мнѣ Боже!
Я пересталъ и слушать васъ готовъ,
Любезный дядя!
Ворстеръ. Нѣтъ, мы подождемъ;
Быть-можетъ, ты опять начнешь сначала.
Готспоръ. Я вамъ сказалъ, что кончилъ.
Ворстеръ. Ну, такъ слушай!
Шотландцамъ, взятымъ въ плѣнъ, немедля дай
Безъ выкупа свободу и затѣмъ
Вербуй войска въ Шотландіи. Тебѣ
Окажетъ въ этомъ помощь сынъ Дугласа.
Препятствія не будетъ. Я объ этомъ
Тебѣ подробно изложу письмомъ.
(Нортумберланду). Вы, добрый лордъ, пока вашъ сынъ займется
Въ Шотландіи, старайтесь пріобрѣсти
Довѣренность епископа: — онъ всѣми
У насъ любимъ.
Нортумберландъ. Епископъ Іоркскій?
Ворстеръ. Онъ.
Его глубоко огорчила смерть
Любимаго имъ брата, лорда Скрупа,
Который былъ недавно обезглавленъ
Въ Бристолѣ по приказу короля.
Не думайте, чтобъ я вамъ говорилъ
О дѣлѣ необдуманномъ, — напротивъ,
Все взвѣшено и ждетъ, чтобъ только случай
Помогъ осуществить благую мысль.
Готспоръ. Я угадалъ — и вамъ успѣхъ пророчу!..
Нортумберландъ. Ты, кажется, готовъ спустить со своры
Своихъ собакъ, еще не встрѣтивъ дичь.
Готспоръ (потирая руки). О, ничего! — отличный заговоръ!..
Тогда войска Шотландіи и Іорка
Соединятся съ войскомъ Мортимера?
Не правда ли?..
Ворстеръ. Я такъ желалъ бы.
Готспоръ. О!
Поистинѣ придумано отлично!
Ворстеръ. Не мало есть причинъ стараться намъ
Скорѣй себя обезопасить войскомъ 21);
А то вѣдь, какъ себя мы ни веди —
Король себя считать не перестанетъ
У насъ въ долгу и схватится, навѣрно,
За первый случай погубить насъ всѣхъ, —
Вы сами видѣли, какъ онъ сегодня
Попытку сдѣлалъ отвратить отъ насъ
Свою любовь.
Готспоръ. Но мы ему отмстимъ!..
Ворстеръ. Теперь прощай, племянникъ. Я прошу
Тебя лишь объ одномъ: не увлекайся
И далѣе того, что я назначу
Въ моемъ письмѣ — не заходи. Когда
Придетъ пора — я проберусь, немедля,
Къ союзникамъ въ Уэльсъ и буду васъ
Тамъ ждать съ Дугласомъ. Если мы успѣемъ
Сойтись, то наше счастье будетъ твердо;
А до того прошу насъ не ласкать
Себя пустой пока еще надеждой.
Нортумберландъ. Прощай, мой братъ! — я вѣрю въ наше счастье.
Готспоръ. Дождаться бъ намъ лишь радостнаго дня!
Бой, раны, смерть — вотъ что манить меня! (Уходятъ).
ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ. править
СЦЕНА 1-я. править
1-й извозчикъ. Эге! — Да пусть меня повѣсятъ, если нѣтъ четырехъ. Медвѣдица стоитъ прямо надъ трубой 22), а лошадь еще не навьючена. Эй, конюхъ!
Конюхъ (за сценой). Сейчасъ!
1-й извозчикъ. Положи, Томъ, пожалуйста, пакли подъ сѣдло, а то бѣдный рыжакъ совсѣмъ стеръ себѣ спину.
2-й извозчикъ. Чортъ бы ихъ побралъ! — И горохъ и бобы подмоченые! — Поневолѣ заведутся черви въ бѣдныхъ лошадяхъ. Все въ домѣ пошло вверхъ дномъ съ тѣхъ поръ, какъ умеръ конюхъ Робинъ.
1-й извозчикъ. Бѣдняга ни разу не былъ веселъ съ тѣхъ поръ, какъ вздорожалъ овесъ. Это его и уморило.
2-й извозчикъ. На всей лондонской дорогѣ нѣтъ гостиницы хуже этой. Блохъ такая бездна, что я испятнанъ, какъ линь.
1-й извозчикъ. Да и меня онѣ кусали съ первыхъ пѣтуховъ, какъ не кусали ни одного христіанскаго короля.
2-й извозчикъ. У нихъ нѣтъ даже горшка, и поневолѣ все валишь въ каминъ. А моча родитъ блохъ, какъ морской пескарь 23).
1-й извозчикъ. Эй, конюхъ! — Да выйдешь ли ты наконецъ? Чтобъ тебя повѣсили!
2-й извозчикъ. Мнѣ еще надо свезти въ Чарингъ-Кроссъ окорокъ ветчины да два куля имбиря.
1-й извозчикъ. Вотъ тебѣ разъ! — Мои индѣйки чуть не задохлись въ корзинѣ! Эй, конюхъ! Будь ты проклятъ! Нѣтъ у тебя, что ли, во лбу глазъ или не слышишь? Будь я бездѣльникъ, если поколотить тебя не такое же доброе дѣло, какъ выпить. Выходи — и чтобъ тебя повѣсили! Въ тебѣ нѣтъ ни чести ни совѣсти. (Входитъ Гэдсхиль).
Гэдсхиль. Здорово, извозчики! Который часъ?
1-й извозчикъ. Да, почитай, около двухъ будетъ.
Гэдсхиль. Одолжи мнѣ, пожалуйста, фонарь взглянуть въ конюшнѣ на моего мерина.
1-й извозчикъ. Держи карманъ! — я знаю штуки получше.
Гэдсхиль. Ну, такъ дай ты.
2-й извозчикъ. Дать тебѣ фонарь? Я прежде погляжу, какъ тебя будутъ вѣшать.
Гэдсхиль. А что, во сколько времени можно поспѣть въ Лондонъ?
2-й извозчикъ. Да еще поспѣешь, пріѣхавъ, лечь спать съ огнемъ. Пойдемъ, сосѣдъ. Могсъ разбудитъ господъ. Съ ними много поклажи, и они поѣдутъ вмѣстѣ. (Извозчики уходятъ).
Гэдсхиль. Эй, малый!
Мальчикъ (за сценой). Сейчасъ, — явлюсь живѣй вора 24).
Гэдсхиль. Сказалъ бы: живѣй мальчишки, а то гдѣ тебѣ еще воровать! Твое дѣло только пронюхать, гдѣ можно попользоваться. Воръ — хозяинъ, а ты пока еще работникъ. (Входитъ мальчикъ).
Мальчикъ. Добраго утра, мистеръ Гэдсхиль! Все, что я вамъ сказалъ вчера, — правда. Одинъ богатый помѣщикъ изъ Кента везетъ съ собою триста марокъ золотомъ, — я слышалъ самъ, какъ онъ говорилъ это за ужиномъ товарищу. Тотъ похожъ на сборщика податей и также съ туго набитымъ чемоданомъ; только не знаю, что въ немъ. Они уже встали и требуютъ масла и яицъ; — чуть свѣтъ хотятъ ѣхать.
Гэдсхиль. Вотъ тебѣ моя шея, что они наткнутся на мошенниковъ 25).
Мальчикъ. На что мнѣ твоя шея? Сбереги ее для палача. Вѣдь тебѣ отъ дьявола не уйти, потому что ты ему молишься.
Гэдсхиль. Что ты городишь о палачѣ? Повѣсятъ — вытопится жиру на двѣ висѣлицы. Вѣдь если вздернутъ, такъ вмѣстѣ со старымъ сэромъ Джономъ; а, онъ ты знаешь, не изъ худощавыхъ. Да что сэръ Джонъ! Съ нами попадутся троянцы 26) почище его, о комъ тебѣ и во снѣ не грезилось. Они пристали къ нашему ремеслу ради потѣхи; а намъ это съ руки, потому что будетъ кому заступиться, если попадемся. Я связываюсь не съ бродягами, что готовы зарѣзать прохожаго за шесть пенсовъ, или съ краснорожими пьяницами, а съ дворянствомъ, съ бургомистрами и съ богачами, которые покажутъ кулакъ прежде, чѣмъ начнутъ разговаривать или о чемъ-нибудь попросятъ. Ну, это, впрочемъ, вздоръ, потому что они денно и нощно просятъ святыхъ, чтобъ государство ихъ кормило попрежнему. Они обдерутъ его и сумѣютъ удрать отъ преслѣдованія, какъ будто у нихъ были сапоги-скороходы27).
Мальчикъ. А что, эти сапоги промокаютъ въ дурную погоду?
Гэдсхиль. Нѣтъ, ихъ смазываетъ само правосудіе. Мы грабимъ такъ же безопасно, какъ старинные рыцари въ замкахъ. Можно подумать, что у насъ есть трава-невидимка 28).
Мальчикъ. Ну, невидимками васъ скорѣе дѣлаетъ ночь, чѣмъ трава.
Гэдсхиль. Давай руку: тебѣ также будетъ часть добычи, — говорю, какъ честный человѣкъ.
Мальчикъ. Нѣтъ, скорѣе — какъ безчестный воръ.
Гэдсхиль. Убирайся! Homo 29) — общее названье всѣхъ людей. Скажи, чтобъ конюхъ вывелъ мою лошадь изъ конюшни. Ну, прощай, плутъ! (Уходятъ).
СЦЕНА 2-я. править
Пойнсъ. Идите скорѣе! — Я увелъ лошадь Фальстафа, и онъ шумитъ, какъ неразрѣзной бархатъ.
Принцъ. Спрячься. (Пойнсъ прячется).
Фальстафъ. Пойнсъ! Пойнсъ! Чтобъ тебя повѣсили! Пойнсъ!
Принцъ. Тише, толстое чучело! Что ты орешь!
Фальстафъ. Гдѣ Пойнсъ, Галь?
Принцъ. Пошелъ на вершину холма; я сейчасъ отыщу его.
Фальстафъ. Да это наказанье грабить съ этими мошенниками! Бездѣльникъ увелъ мою лошадь и привязалъ ее чортъ знаетъ гдѣ! Если я пройду еще пѣшкомъ четыре шага, то задохнусь; а вѣдь все-таки надѣюсь умереть порядочною смертью, если только не попаду на висѣлицу за то, что убью этого мошенника. Вотъ двадцать два года, какъ я даю себѣ ежечасно слово съ нимъ развязаться, и все-таки не могу покончить! Я дамъ себя повѣсить, если бездѣльникъ не приворожилъ меня къ себѣ какимъ нибудь зельемъ! Иначе не можетъ быть: — я непремѣнно выпилъ приворотное снадобье. — Пойнсъ! Галь! Чтобъ вамъ очумѣть обоимъ! Бэрдольфъ! Пето! — Да я скорѣй околѣю съ голоду, чѣмъ опять пущусь на грабежъ. Если бросить этихъ негодяевъ и сдѣлаться порядочнымъ человѣкомъ не такое же доброе дѣло, какъ пить — то пусть я буду подлѣйшимъ холопомъ, когда-либо щелкавшимъ зубами! Восемь аршинъ въ гору пѣшкомъ для меня то же, что десять миль; и безчеловѣчные негодяи знаютъ это очень хорошо. Чортъ ли, если и воры не могутъ поступать другъ съ другомъ честно! (Раздается свистъ). Пф… Чтобъ вы очумѣли всѣ! Отдайте мнѣ мою лошадь, мошенники! Отдайте мою лошадь и убирайтесь на висѣлицу!
Принцъ. Молчи, пузанъ! — ложись да прижми ухо къ землѣ: не услышишь ли, какъ далеко проѣзжіе.
Фальстафъ. А есть ли съ вами рычаги, чтобъ поднять меня, когда я лягу? Нѣтъ, въ другой разъ я за всѣ сокровища твоего отца не понесу мое грѣшное тѣло въ такую даль пѣшкомъ. Не стыдно ли вамъ надсаживать меня такъ безбожно!
Принцъ. Ты врешь: — тебя не надсадили, а ссадили съ лошади 30).
Фальстафъ. Сдѣлай одолженіе, мой добрый, мой любезный принцъ Галь, добудь мнѣ мою лошадь!
Принцъ. Убирайся, бездѣльникъ! — чтобъ я сталъ твоимъ конюхомъ!
Фальстафъ. Такъ чтобъ тебѣ удавиться на подвязкахъ твоего наслѣдства! Я непремѣнно донесу на тебя, если попадусь. Пусть я отравлюсь стаканомъ хереса, если не напишу и не опубликую на васъ прескверные пасквили. Я ненавижу шутку, когда она заходитъ такъ далеко, да еще пѣшкомъ.
Гэдсхиль. Стой!
Фальстафъ. И то стою поневолѣ.
Пойнсъ. Это нашъ лазутчикъ, — я узналъ по голосу.
Бэрдольфъ. Что новаго?
Гэдсхиль. Спрячьтесь скорѣй и надѣвайте маски. Мимо везутъ королевское золото въ казначейство.
Фальстафъ. Врешь, бездѣльникъ, — въ королевскую таверну!
Гэдсхиль. Будетъ довольно на всѣхъ.
Фальстафъ. Чтобъ быть повѣшену.
Принцъ. Господа, — вы четверо нападете на нихъ въ ущельѣ; Пойнсъ и я спустимся внизъ. Если они улизнутъ отъ васъ, то столкнутся съ нами.
Пето. А сколько ихъ?
Гэдсхиль. Восемь или десять.
Фальстафъ. Да этакъ, чтобъ они не ограбили насъ!
Принцъ. Что за трусъ этотъ сэръ Джонъ, пузанъ!
Фальстафъ. Ну, конечно, Галь, я не такъ сухощавъ, какъ твой дѣдъ Джонъ Гонтъ, да зато и не трусъ 31).
Принцъ. Увидимъ на дѣлѣ.
Пойнсъ. Послушай, Джакъ, твоя лошадь стоитъ за заборомъ. Ты найдешь ее тамъ, если понадобится. Прощай и стой за себя!
Фальстафъ. Ну, вотъ теперь хоть повѣсь, рука не поднимается на него.
Принцъ. Надъ, — гдѣ наши платья?
Пойнсъ. Недалеко. Спрячемся.
Фальстафъ. Ну, господа, счастливому и счастье! Теперь каждый за свое дѣло. (Входятъ проѣзжіе).
1-й проѣзжій. Пойдемъ, сосѣдъ; — мальчикъ сведетъ лошадей внизъ, а мы тѣмъ временемъ расправимъ ноги.
Воры. Стой!
Проѣзжіе. О, Господи, помилуй!
Фальстафъ. Бей! Вали! Рѣжь бездѣльниковъ! А, поганыя гусеницы! Толстые уроды! Они не терпятъ насъ, молодежь! Вали ихъ! Обирай!
1-й проѣзжій. О, мы разорены навсегда — и мы и дѣти наши!
Фальстафъ. На висѣлицу васъ, толстопузыхъ бездѣльниковъ! Вы разорены?! Ахъ, вы жирные уроды! Хорошо, если бъ всѣ ваши сундуки были съ вами. Ну, ну, свиныя туши, поворачивайтесь! Молодежь также хочетъ жить. Вѣдь вы верховные присяжные? — Погодите, вотъ мы заставимъ васъ присягнуть!
Принцъ. Воры обобрали честныхъ людей, а мы оберемъ воровъ — и скорѣе въ Лондонъ. Тутъ розсказней будетъ на недѣлю, смѣху на мѣсяцъ, и шутка навсегда останется недурна.
Пойнсъ. Спрячься, — я слышу — они идутъ.
Фальстафъ. Ну, друзья, подѣлимся, и скорѣе на лошадей, чтобъ убраться до свѣту. А принцъ и Пойнсъ записные трусы! Это дѣло рѣшеное. Въ Пойнсѣ не больше храбрости, чѣмъ въ дикой уткѣ.
Принцъ (бросаясь на нихъ). Ваши деньги!
Пойнсъ. Негодяи!
Принцъ. Добыто безъ труда; — скорѣе ѣдемъ!
Мошенники разсѣяны и въ страхѣ
Не смѣютъ вновь собраться, принимая
Другъ друга за погоню. Я себѣ
Могу представить, какъ потѣетъ Фальстафъ
И на пути шпигуетъ потомъ землю.
Я, право, пожалѣлъ его бъ, не будь онъ
Лить такъ смѣшонъ 32).
Пойнсъ. А какъ ревѣлъ бездѣльникъ! (Уходятъ).
СЦЕНА 3-я. править
Готспоръ. «Что касается меня, милордъ, то вѣрьте, что мнѣ было бы очень пріятно присоединиться къ вамъ ради любви, которую я питаю къ вашему дому». — Это ему пріятно! Почему жъ онъ не съ нами? Ради любви, которую онъ питаетъ къ нашему дому! Онъ показываетъ этимъ, что любитъ свои кладовыя еще больше. Посмотримъ, что дальше. — «Предпріятіе ваше опасно». — Еще бы! Да вѣдь и простудиться, и спать, и пить опасно. Но позвольте сказать вамъ, мой безтолковый лордъ, что среди этихъ опасностей мы отыщемъ и сорвемъ цвѣтокъ нашего спасенья. — «Предпріятіе ваше опасно; ваши друзья невѣрны; самое время неудобно; весь же заговоръ слишкомъ легокъ, чтобъ перевѣсить такое сильное сопротивленіе». — Послѣ этого онъ трусъ и лжетъ безбожно! Заговоръ поистинѣ отличный и ведется какъ нельзя лучше; друзья вѣрны и надежны. Чего жъ больше, когда предпріятіе и исполнители хороши! Что это за холодный бездѣльникъ! Самъ архіепископъ Іоркскій одобряетъ нашъ заговоръ и имъ руководитъ. Клянусь Богомъ, я готовъ разбить голову этому негодяю! Развѣ мой отецъ и дядя не на нашей сторонѣ? А Мортимеръ? а Глендоуеръ? а Дугласъ? А письма, въ которыхъ они обѣщаютъ соединиться со мною около девятаго числа будущаго мѣсяца? Нѣкоторые изъ нихъ ужъ выступили въ походъ. Что за невѣрующій мерзавецъ! Я увѣренъ, что онъ изъ трусости откроетъ королю всѣ наши замыслы. Я готовъ приколотить самого себя за то, что вздумалъ подвигнуть на такое благородное дѣло эту кринку со снятымъ молокомъ. Чортъ съ нимъ! — пускай доноситъ королю. Мы готовы, и я отправлюсь нынѣшнею ночью.
Готспоръ. Ну, Катя, я съ тобой сейчасъ разстанусь.
Лэди Перси. О, милый мой, къ чему старанье это
Быть вѣчно одному? За что была я
Въ теченіе тяжелыхъ двухъ недѣль
Удалена отъ ложа моего
Безцѣннаго супруга? Чѣмъ, скажи мнѣ,
Такъ смущены внезапно твой покой
И радости? Какой окованъ думой
Ты устремляешь часто въ землю взоръ?
Зачѣмъ исчезъ въ лицѣ твоемъ румянецъ?
Зачѣмъ мои счастливыя права
Ты отдалъ мутноглазому раздумью
И меланхоліи? Когда, бывало,
Ты забывался легкимъ, чуткимъ сномъ —
Я къ твоему садилась изголовью
И слышала, какъ ты сквозь самый сонъ
Вдругъ начиналъ въ жару несвязно бредить
О битвахъ и войнѣ, кричалъ: «коня!»
Иль говорилъ о вылазкахъ, подкопахъ,
О пушкахъ, о плѣненныхъ, объ убитыхъ,
О случаяхъ горячаго сраженья.
Я видѣла, какъ на твоемъ лицѣ,
Взволнованнымъ обманчивою грезой,
Катился потъ, какъ пузыри ручья,
Иль жемчуги; прерывисто и тяжко
Дышала грудь, и все лицо мѣнялось,
Какъ будто ты куда-нибудь спѣшилъ.
Я вижу, что тебя томитъ забота,
Но ты ее скрываешь отъ меня.
О, не скрывай же, если только любишь
Меня попрежнему!
Готспоръ. Эй, кто кто-нибудь!
Отправился ль Вильямъ съ моимъ пакетомъ?
Слуга. Отправился, милордъ, ужъ больше часу.
Готспоръ. А что, шерифъ прислалъ мнѣ лошадей?
Слуга. Прислалъ.
Готспоръ. Какую? чалую?
Слуга. Такъ точно.
Готспоръ. Она мнѣ будетъ трономъ. Хорошо!
Я тотчасъ ѣду въ путь. О, esperance 34)!
Скажи, чтобъ Ботлеръ вывелъ лошадей.
Лэди Перси. Послушай, милый другъ.
Готспоръ. Ну, что милэди?
Лэди Перси. Что такъ влечетъ тебя отсюда?
Готспоръ. Лошадь,
Мой ангелъ, лошадь.
Лэди Перси. Перестань же, Гарри!
Ну, можно ль быть упрямѣе тебя?
Но, право, я не въ шутку безпокоюсь
О томъ, чѣмъ ты встревоженъ. Я хочу, —
Ты слышишь ли? — хочу объ этомъ знать!
Пришло мнѣ въ мысль, не вздумалъ ли мой братъ
Отыскивать корону и просилъ
О помощи. Но если ты пойдешь…
Готспоръ. Въ такую даль пѣшкомъ, то я устану.
Лэди Перси. О, глупый попугай! Но перестань
И отвѣчай мнѣ прямо на вопросъ.
Не хочешь? — Я тебѣ сломаю палецъ,
Когда ты мнѣ не скажешь сущей правды.
Готспоръ. Ну, полно, полно! Что ты говорила
Сейчасъ мнѣ о любви? Да! въ самомъ дѣлѣ?
Я не люблю тебя! Теперь не время
Сражаться поцѣлуями. Должны
Пустить мы въ ходъ разбитые носы
И головы. Эй, подавайте лошадь!
Ну! — что ты хочешь мнѣ еще сказать?
Лэди Перси. Такъ ты меня не любишь? Въ самомъ дѣлѣ?
Такъ и не нужно! Я впередъ не стану
Тебя любить сама! Но полно, полно!
Вѣдь ты шутилъ? Скажи: шутилъ? — не правда ль?
Готспоръ. Пойдемъ; — когда я сяду на коня,
То, уѣзжая, поклянусь, чѣмъ хочешь,
Что всей душой люблю тебя! Но, другъ мой,
Ты не должна разспрашивать меня,
Куда я ѣду и зачѣмъ. — Коль скоро
Я ѣду, значитъ — долженъ ѣхать! Нынче
Мы вечеромъ разстанемся. Прощай!
Я знаю, ты умна, но не умнѣе
Супруги Гарри Перси; постоянна —
Но все же женщина; а молчаливы
Вы одинаково. Я убѣжденъ,
Что ты не скажешь то, чего не знаешь, —
Настолько вѣрю я тебѣ.
Лэди Перси. Не больше?
Готспоръ. Ни на волосъ. Но, впрочемъ, знай, что скоро
Отправишься за мною вслѣдъ и ты;
Сегодня я, ты — завтра. Отвѣчай же:
Довольна ты?
Лэди Перси. Должна быть поневолѣ. (Уходитъ).
СЦЕНА 4-я. править
Принцъ. Надъ, выйдемъ изъ этой грязной комнаты и посмѣемся вмѣстѣ.
Пойнсъ. Гдѣ ты былъ, Галь?
Принцъ. Въ компаніи трехъ или четырехъ болвановъ со столькими же бочками. Я коснулся самой низкой струны безпутства и побратался съ тремя трактирными мальчишками. Могу даже сказать тебѣ ихъ имена: Томъ, Дикъ, Френсисъ. Они поклялись своимъ спасеньемъ, что хотя я только принцъ Уэльскій, но уже король веселаго товарищества; что я не гордецъ, какъ Фальстафъ, но добрый малый, весельчакъ, коринѳянинъ 35), и что когда я буду королемъ, то могу смѣло положиться на всѣхъ добрыхъ ребятъ Истчипа. Напиться мертвецки — называютъ они умирать румянымъ; а когда ты остано вишься, чтобъ перевести духъ, они кричатъ: «живѣй! просимъ до дна!» Словомъ, я такъ просвѣтился въ какія-нибудь четверть часа, что могу пьянствовать и балагурить цѣлую жизнь съ любымъ мѣдникомъ на его собственномъ языкѣ. Ты много потерялъ, Нэдъ, что не былъ со мной. Но послушай, сладчайшій Нэдъ! — да кстати: чтобъ сдѣлать тебя еще слаще, вотъ возьми этотъ пенсовый пряникъ, — его мнѣ сунулъ одинъ изъ моихъ товарищей-мальчишекъ, не говорившій ничего болѣе по-англійски, какъ: «восемь шиллинговъ, шесть пенсовъ» и «просимъ покорно», съ рѣзкимъ прибавленіемъ: «сейчасъ, сейчасъ сэръ! Бутылку винограднаго въ комнату съ полумѣсяцемъ!» 36) и тому подобное. Послушай! Чтобъ провести какъ-нибудь время до прихода Фальстафа, спрячься въ одну изъ сосѣднихъ комнатъ. Я стану разспрашивать мальчика, зачѣмъ онъ сунулъ мнѣ въ руку пряникъ, и ты кричи безпрестанно: «Френсисъ!» Чтобъ онъ отвѣчалъ только: «сейчасъ, сейчасъ». Ступай же, а я покажу тебѣ образчикъ того, что было.
Пойнсъ. Френсисъ!
Принцъ. Прекрасно.
Пойнсъ. Френсисъ! (Уходитъ Пойнсъ).
Френсисъ. Сейчасъ, сейчасъ, сэръ! — Ральфъ, посмотри, что надо въ Гранатовомъ яблокѣ 37)?
Принцъ. Поди сюда, Френсисъ.
Френсисъ. Милордъ!
Принцъ. Сколько тебѣ лѣтъ осталось служить, Френсисъ?
Френсисъ. Пять лѣтъ, милордъ; — столько же, сколько…
Пойнсъ (за сценой). Френсисъ!
Френсисъ. Сейчасъ, сейчасъ, сэръ!..
Принцъ. Пять лѣтъ! — ну, это слишкомъ большой срокъ, чтобъ стучать посудой. Но развѣ у тебя не хватитъ храбрости разыграть труса и показать твоему хозяину пару пятокъ?
Френсисъ. О, сэръ, я готовъ покляться на всѣхъ библіяхъ Англіи, что у меня нашлось бы довольно…
Пойнсъ (за сценой). Френсисъ!
Френсисъ. Сейчасъ, сейчасъ, сэръ!..
Принцъ. Который тебѣ годъ, Френсисъ!
Френсисъ. Позвольте, — да вотъ въ Михайловъ день будетъ…
Пойнсъ (за сценой). Френсисъ!
Френсисъ. Сейчасъ! Я ворочусь, милордъ; подождите немного.
Принцъ. Нѣтъ, погоди. Вѣдь пряникъ, который ты мнѣ далъ, стоитъ не болѣе пенни?
Френсисъ. О, сэръ, я желалъ бы, чтобъ онъ стоилъ два.
Принцъ. Я дамъ тебѣ за него тысячу фунтовъ. Потребуй, когда хочешь, и получишь.
Пойнсъ (за сценой). Френсисъ!
Френсисъ. Сейчасъ, сейчасъ!..
Принцъ. Сейчасъ? — Ну, нѣтъ, — завтра или въ четвергъ, или, впрочемъ, когда хочешь. Но послушай, Френсисъ!
Френсисъ. Что прикажете?
Принцъ. Возьмешься ли ты обокрасть господина въ кожаномъ кафтанѣ со стеклянными пуговицами, обстриженнаго, съ агатовымъ перстнемъ, въ темныхъ чулкахъ, съ тесемочными подвязками, вкрадчивымъ голосомъ и испанскимъ мѣшкомъ 38)?
Френсисъ. Да кто же это, сэръ?
Принцъ. Э, да ты, я вижу, безтолковъ и больше ни на что не годенъ, какъ только пить сладкое вино. Смотри, чтобъ твоя бѣлая куртка не запачкалась. Этого съ ней не случилось бы въ Варваріи 39).
Френсисъ. Отчего, сэръ?
Пойнсъ (за сценой). Френсисъ!
Принцъ. Убирайся, негодяй! Развѣ не слышишь, что тебя зовутъ?
Погребщикъ. Что ты стоишь — или оглохъ? Посмотри, чего требуютъ гости. (Френсисъ уходитъ). Милордъ, — старый сэръ Джонъ съ товарищами у воротъ. Прикажете впустить?
Принцъ. Пусть немного подождутъ (Погребщикъ уходитъ).
Пойнсъ. Сейчасъ, сейчасъ, сэръ.
Принцъ. Слышишь? Фальстафъ съ остальными товарищами у дверей. То-то будетъ весело!
Пойнсъ. Да, весело, какъ сверчкамъ. Однако скажи, пожалуйста, къ чему была эта глупая шутка съ мальчикомъ?
Принцъ. Я расположенъ теперь на всѣ проказы, какія только дѣлались, начиная со старика Адама до этого часа.
Принцъ. Который часъ, Френсисъ?
Френсисъ. Сейчасъ, сейчасъ, сэръ!.. (Убѣгаетъ).
Принцъ. Онъ рѣшительно знаетъ не больше словъ, чѣмъ попугай; а вѣдь тоже сынъ женщины! Его занятіе ограничивается бѣганьемъ съ лѣстницы на лѣстницу, а краснорѣчіе — клочкомъ трактирнаго счета. Да! — въ эту минуту я въ болѣе веселомъ расположеніи духа, чѣмъ Перси Готспоръ, эта сѣверная горячка. Тотъ убьетъ передъ завтракомъ шесть или семь дюжинъ шотландцевъ, умоетъ руки и крикнетъ женѣ: «къ чорту спокойную жизнь! Мнѣ давайте работы!» А она спроситъ: «милый Гарри, сколько ты убилъ сегодня?» — «Напоите моего чалаго!» — закричитъ онъ и черезъ часъ отвѣтитъ: — «такъ, бездѣлицу — штукъ сорокъ!» Позови Фальстафа: я представлю Перси, а жирный боровъ — его жену, госпожу Мортимеръ. «Rivo!» — кричитъ пьяница. Зови мое ребро! Зови этотъ комъ сала!
Пойнсъ. Здравствуй, Джакъ! Гдѣ ты былъ?
Фальстафъ. Проклятіе всѣмъ трусамъ! Проклятіе и мщенье! Я это сказалъ — и кончено! Эй, малый! Стаканъ хересу! Я скорѣе начну вязать чулки, чѣмъ стану вести попрежнему такую жизнь! Стану надвязывать ихъ и штопать. Проклятіе всѣмъ трусамъ! Дайте же мнѣ стаканъ хересу, бездѣльники! Неужели совсѣмъ нѣтъ добродѣтели? (Пьетъ).
Принцъ. Если ты не видалъ, какъ на солнцѣ таетъ комъ масла, то взгляни на эту смѣсь 40).
Фальстафъ. Бездѣльникъ, этотъ хересъ съ известью 41)! Да, впрочемъ, чего же и ждать отъ мошенниковъ, кромѣ мошенничества? А трусъ, подлый трусъ хуже и хереса съ известью! Иди своей дорогой, старый Джакъ! Умирай, когда хочешь! Я селедка безъ икры, если мужество, истинное мужество не исчезло съ лица земли! Во всей Англіи уцѣлѣло отъ висѣлицы не больше трехъ порядочныхъ людей, да и то одинъ изъ нихъ ожирѣлъ, состарился! — Не оставь ихъ, Господи! Нѣтъ, дуренъ свѣтъ! Право, лучше, если бъ я былъ ткачомъ: я пѣлъ бы себѣ псалмы или что-нибудь такое 42). А все-таки проклятіе трусамъ!
Принцъ. Что ты ворчишь, шерстяная кипа?
Фальстафъ. Королевскій сынъ! Да пусть у меня перестанетъ расти борода, если я не выгоню тебя изъ твоего королевства деревянною шпагой и не погоню передъ тобой всѣхъ твоихъ подданныхъ, какъ стадо гусей! Ты — принцъ Уэльскій?
Принцъ. Это что еще, непотребный пузанъ?
Фальстафъ. Да развѣ ты не трусъ? Отвѣчай! Да и Пойнсъ также!
Пойнсъ. Ахъ, ты, жирное брюхо! — Ты смѣешь называть меня трусомъ? Я заколю тебя.
Фальстафъ. Я назову тебя трусомъ? — Да я лучше увижу тебя въ преисподней, чѣмъ назову трусомъ. А все-таки я далъ бы тысячу фунтовъ, чтобъ умѣть бѣгать такъ проворно, какъ вы. У васъ стройныя плечи, такъ вамъ и горя мало, если кто увидитъ ваши спины. Развѣ это по-вашему значитъ поддерживать друзей? Къ чорту такое тыльное поддерживанье! Давайте мнѣ такихъ, что смотрѣли бы прямо въ глаза! — Дайте мнѣ стаканъ хересу! Я бездѣльникъ, если у меня хоть капля была сегодня во рту.
Принцъ. Бездѣльникъ! У тебя еще не обсохли губы отъ послѣдняго стакана.
Фальстафъ. Все равно! — Я все-таки говорю: проклятіе трусамъ! (Пьетъ).
Принцъ. Да что такое случилось?
Фальстафъ. Что такое? Вотъ мы вчетверомъ добыли давеча утромъ тысячу фунтовъ.
Принцъ. Гдѣ же они, Джакъ, гдѣ?
Фальстафъ. Гдѣ? Отняты! Сто человѣкъ напало на насъ бѣдныхъ четверыхъ.
Принцъ. Какъ! Сто?
Фальстафъ. Я подлецъ, если не сражался по крайней мѣрѣ два часа съ цѣлой дюжиной. Я остался живъ чудомъ. Я восемь разъ проколотъ сквозь камзолъ, четыре — сквозь штаны. Мой щитъ изрубленъ вдоль и поперекъ; мой мечь зазубренъ, какъ пила! Ессе signum 43). (Вынимаетъ мечъ). Я ни разу не дрался такъ хорошо съ тѣхъ поръ, какъ сталъ мужемъ, — и все напрасно! Проклятіе трусамъ! Спросите у нихъ. Если они прибавятъ или убавятъ — они будутъ мерзавцы! дѣти мрака!
Принцъ. Скажите, господа, какъ это было?
Гэдсхиль. Мы вчетверомъ напали человѣкъ на двѣнадцать…
Фальстафъ. По крайней мѣрѣ на шестнадцать, лордъ!
Гэдсхиль. Мы ихъ перевязали.
Пето. Нѣтъ, мы ихъ не вязали.
Фальстафъ. Врешь, бездѣльникъ! — перевязали всѣхъ до единаго! Я — жидъ, жидъ іудейскій, если это не правда!
Гэдсхиль. Пока мы дѣлили добычу, на- насъ напало человѣкъ шесть или семь свѣжихъ…
Фальстафъ. И развязали тѣхъ, а тутъ явились и другіе.
Принцъ. И вы сражались со всѣми?
Фальстафъ. Со всѣми? — Я не знаю, что ты называешь со всѣми; но если я не сражался съ пятидесятью — назови меня пучкомъ редисокъ. Я отказываюсь отъ званія двуногой твари, если на стараго, бѣднаго Джака не напало по крайней мѣрѣ пятьдесятъ два или три человѣка!
Принцъ. Господи, помилуй! Ты, вѣрно, убилъ нѣсколькихъ?
Фальстафъ. Да, ужъ тутъ молиться было поздно! Двухъ я укокошилъ! Съ двумя, я увѣренъ, расчетъ конченъ, — съ двумя бездѣльниками въ клеенчатыхъ плащахъ! — Галь, если я лгу, наплюй мнѣ въ глаза и назови меня лошадью. Ты знаешь мою старую манеру защищаться: всталъ такъ, держу мечъ такъ; — четыре бездѣльника идутъ…
Принцъ. Четыре? Какъ же ты сейчасъ сказалъ, только два?
Фальстафъ. Четыре, Галь! — я сказалъ четыре.
Пойнсъ. Да, онъ сказалъ четыре.
Фальстафъ. Эти четверо встали рядомъ передо мной и ну тыкать. Я, не раздумывая долго, поймалъ въ мой щитъ всѣ семь мечей; — вотъ такъ.
Принцъ. Семь? — Да вѣдь ихъ было только четверо
Фальстафъ. Въ клеенкѣ…
Пойнсъ. Ну, да, четверо въ клеенкѣ.
Фальстафъ. Семеро! Клянусь этой рукоятью, семеро; иначе я подлецъ!
Принцъ. Оставь его: прибудетъ еще.
Фальстафъ. Галь, ты слушаешь?
Принцъ. Слушаю, Джакъ, слушаю.
Фальстафъ. Слушай, слушай! Оно стоитъ, чтобъ послушать. Ну, вотъ, какъ я сказалъ, у этихъ девятерыхъ…
Принцъ. Ну, прибавилось еще двое.
Фальстафъ. Переломились мечи.
Пойнсъ. И свалились штаны 44).
Фальстафъ. Они начали отступать; но я за ними и, быстрѣе мысли, положилъ семерыхъ изъ одиннадцати.
Принцъ. Ужасно! Одиннадцать человѣкъ въ клеенкѣ выросло изъ двухъ!
Фальстафъ. Но тутъ самъ дьяволъ напустилъ на меня еще трехъ бездѣльниковъ въ зеленомъ кендальскомъ сукнѣ, зашедшихъ ко мнѣ въ тылъ. Примѣтить ихъ я не могъ, потому что ночь была такъ темна, Галь, что ты не увидалъ бы собственной руки.
Принцъ. Всѣ эти лжи подобны своему отцу: громадны, какъ горы, очевидны и ощутительны. Ну, какъ же ты, набитый грязью мѣшокъ, безголовый чурбанъ, скверный комъ сала…
Фальстафъ. Ну, что, ну, что, съ ума ты сошелъ, что ли? Развѣ правда — неправда?
Принцъ. Ну, какъ же ты разглядѣлъ, что они въ зеленомъ кендальскомъ сукнѣ, когда говоришь самъ, будто ночь была такъ темна, что ты не видѣлъ собственной руки? Объясняй намъ это.
Пойнсъ. Объясняй, Джакъ, объясняй.
Фальстафъ. Какъ! По принужденію? — никогда! Если бъ меня вздумали пытать всевозможными пытками — я и тогда не сказалъ бы ни слова по принужденію. Объяснять вамъ по принужденію? Если бъ объясненія были дешевле пареной рѣпы 45), то и тогда вы не узнали бы отъ меня ничего, — клянусь честью!
Принцъ. Нѣтъ, я не хочу носить этого грѣха на душѣ. Я обличу этого полнокровнаго труса, этого лежебока, этого сокрушителя лошадиныхъ спинъ, эту громадную гору мяса…
Фальстафъ. Ахъ, ты, спичка! сухая шкура! бычачій языкъ! кишка! треска! У меня недостаетъ духу выговорить сразу, на что ты похожъ. Ты — портняжный аршинъ, пустыя ножны, старая дрянная рапира…
Принцъ. Постой, постой; — переведи духъ, а тамъ начинай опять, пока не истощишь свои низкія сравненія; а между тѣмъ выслушай вотъ это.
Пойнсъ. Слушай, Джакъ.
Принцъ. Мы вдвоемъ видѣли, какъ вы четверо напали на четверыхъ, связали ихъ и ограбили. Теперь смотри, какъ тебя уничтожитъ мой разсказъ: мы двое напали на васъ четверыхъ и въ одинъ мигъ согнали васъ съ добычи. Она у насъ, и я сейчасъ же могу тебѣ ее показать. И ты, Фальстафъ, помчалъ свое пузо такъ быстро, такъ проворно, и все бѣжалъ и ревѣлъ о пощадѣ, какъ самый рѣзвый, голосистый теленокъ. Ну, не подлецъ ли ты? Иззубрилъ самъ свой мечъ и увѣряешь, будто это въ битвѣ. Какую ложь, какую несообразность выдумаешь ты теперь, чтобъ прикрыть этотъ очевидный срамъ?
Пойнсъ. Отвѣчай, Джакъ, отвѣчай.
Фальстафъ. Клянусь честью… вѣдь я васъ узналъ! Узналъ такъ же хорошо, какъ узналъ бы тотъ, кто васъ сдѣлалъ. Послушайте, друзья! Ну, могъ ли я рѣшиться убить наслѣдника престола? обратить свой мечъ противъ истиннаго принца? — Послушай, Галь! Ты знаешь, что я храбръ, какъ Геркулесъ, но и остороженъ по инстинкту. И левъ не тронулъ бы истиннаго принца! Инстинктъ — великая вещь. Я поступилъ, какъ трусъ, — но ради инстинкта. Это не повредить въ моемъ мнѣніи ни мнѣ ни тебѣ, и я попрежнему считаю себя храбрымъ львомъ, а тебя — истиннымъ принцемъ. — Однако я, ей-Богу, радъ, что деньги у васъ. Хозяйка, запирай ворота! Кути сегодня — молись завтра. Славно, ребята! золотыя сердца! Вотъ это — истинное товарищество! Какую бы намъ выдумать потѣху? Не сыграть ли комедію?
Принцъ. Пожалуй, — и твое бѣгство будетъ содержаніемъ.
Фальстафъ. Ну, полно, Галь! Пожалуйста, если ты меня любишь — то больше объ этомъ ни слова.
Куикли. Лордъ, принцъ!
Принцъ. А, лэди-хозяйка! Ну, что случилось?
Куикли. Тамъ у дверей стоитъ какой-то придворный; хочетъ видѣть васъ; говорить, что отъ вашего родителя.
Принцъ. Сдѣлай его надворнымъ и отошли домой 46). Что ему надо? Мнѣ некогда.
Фальстафъ. А каковъ онъ собой на видъ?
Куикли. Старикъ.
Фальстафъ. Ну, пристало ли старику таскаться по ночамъ? отправить его, что ли?
Принцъ. Пожалуйста, Джакъ!
Фальстафъ. Клянусь честью, я спроважу его мигомъ!
Принцъ. Ну, господа, нечего сказать, вы тоже храбрецы — и ты, Пето, и ты, Бэрдольфъ. Вы, должно-быть, также побѣжали по инстинкту, чтобъ не убить истиннаго принца.
Бэрдольфъ. Клянусь Богомъ, я побѣжалъ, когда всѣ побѣжали.
Принцъ. Скажите мнѣ теперь серьезно, отчего мечъ Фальстафа весь въ зазубринахъ?
Пето. Онъ самъ иззубрилъ его кинжаломъ, увѣряя, что пусть изгонятъ всю правду изъ Англіи, а онъ убѣдитъ васъ, что это сдѣлано въ битвѣ. Онъ уговаривалъ и насъ сдѣлать то же.
Бэрдольфъ. Да, — а также расцарапать наши носы колючей травой и выпачкать кровью платье, а потомъ поклясться, будто это кровь честныхъ людей. Слушая его чудовищныя выдумки, я покраснѣлъ, чего со мной не бывало вотъ ужъ сорокъ семь лѣтъ.
Принцъ. Врешь, бездѣльникъ, ты краснѣешь ex tempore съ тѣхъ поръ, какъ укралъ тому назадъ восемнадцать лѣтъ стаканъ хересу и былъ пойманъ съ поличнымъ. Ты-то по какому инстинкту показалъ пятки, когда съ тобой были и огонь и мечъ?
Бэрдольфъ (указывая на носъ). Видите ли, милордъ, эти метеоры, эти изверженія 47)?
Принцъ. Вижу.
Бэрдольфъ. Какъ вы думаете, что они предвѣщаютъ?
Принцъ. Пьянство и безденежье.
Бэрдольфъ. Нѣтъ, милордъ, скорѣй желчь и ссору 48).
Принцъ. Скорѣе петлю, если на то пошло.
А, вотъ и тощій Джакъ, нашъ бѣдный скелетъ! Ну, что, мое ватное чучело? Скажи, Джакъ, сколько лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ ты не видалъ своихъ колѣнъ?
Фальстафъ. Моихъ колѣнъ? — да въ твои годы я былъ не толще спички и могъ бы пролѣзть въ кольцо съ пальца любого альдермана. Чортъ побери вздохи и грусть! — они тотчасъ раздуютъ человѣка, какъ пузырь. — Однако новости прескверныя. За тобой пріѣзжалъ сэръ Джонъ Бреси отъ твоего отца. Завтра ты долженъ явиться ко двору. Тамъ подняли кутерьму сѣверный сумасбродъ Перси и тотъ валиссецъ — ну, вотъ что отколотилъ палками Амаймона, насадилъ рога Люциферу и самого дьявола заставилъ присягнуть себѣ въ вѣрности. Ну, чортъ васъ возьми, какъ вы его зовете?
Пойнсъ. А! Глендоуеръ.
Фальстафъ. Оуэнъ, Оуэнъ, — именно. Кромѣ того, его зять Мортимеръ, старый Нортумберландъ и храбрѣйшій изъ шотландцевъ — Дугласъ, что верхомъ вскакиваетъ на отвѣсную гору…
Принцъ. Тотъ, что на всемъ скаку убиваетъ воробья изъ пистолета?
Фальстафъ. Ну, да, тотъ самый.
Принцъ. Ну, въ воробья онъ, пожалуй, не попадетъ.
Фальстафъ. Однако этотъ негодяй не изъ трусливыхъ и не побѣжитъ.
Принцъ. Какъ же ты, бездѣльникъ, сейчасъ только выхвалялъ его бѣгъ?
Фальстафъ. Да вѣдь то на лошади, а пѣшкомъ онъ не отступитъ ни на шагъ..
Принцъ. А по инстинкту?
Фальстафъ. Ну, по инстинкту я допускаю. Съ ними еще какой-то Мордаке и до тысячи шотландскихъ синешапочниковъ49). Ворстеръ убѣжалъ ночью. Борода твоего отца посѣдѣла отъ этихъ новостей — и теперь земли можно покупать за безцѣнокъ, какъ тухлую рыбу 50).
Принцъ. А если эта передряга не кончится къ лѣту, то и дѣвчонки подешевѣютъ такъ, что ихъ можно будетъ покупать сотнями, какъ подковные гвозди.
Фальстафъ. Правда, шалунъ, правда: — торговля этимъ товаромъ будетъ недурна. Признайся однако, Галь, вѣдь ты струсилъ? Ты — наслѣдникъ престола, а во всемъ мірѣ не найдется трехъ такихъ противниковъ, какъ Дугласъ, бѣшеный Перси и дьяволъ Глендоуеръ. Согласись, что ты испугался. Я думаю, морозъ подираетъ по кожѣ.
Принцъ. Нисколько: у меня нѣтъ твоего инстинкта.
Фальстафъ. А завтра, когда ты явишься къ отцу, тебѣ порядкомъ намылятъ голову. Послушай, — если ты меня любишь, заучи отвѣтъ….
Принцъ. Ну, хорошо, представь моего отца и разспрашивай меня объ образѣ моей жизни.
Фальстафъ. Изволь. Этотъ стулъ будетъ моимъ трономъ, этотъ кинжалъ — скипетромъ, а эта подушка — короной.
Принцъ. Хорошо: мы принимаемъ эту скамью за тронъ, жестяной кинжалъ — за золотой скипетръ и эту жалкую лысину — за дорогую корону.
Фальстафъ. Если въ тебѣ не потухла совсѣмъ искра благодати — ты растрогаешься непремѣнно. Дайте мнѣ стаканъ хересу: надо, чтобъ покраснѣли глаза, и можно было подумать, будто я плакалъ. Я долженъ говорить съ чувствомъ, какъ царь Камбизъ въ драмѣ 51).
Принцъ. Ну, начинай. Вотъ мой поклонъ.
Фальстафъ. А вотъ и моя рѣчь: «лорды, отойдите къ сторонѣ».
Куикли. Вотъ славная потѣха, ей-Богу!
Фальстафъ. О, не рыдай, драгая королева,
Затѣмъ, что льющіяся слезы тщетны.
Куикли. Отецъ! Точь-въ-точь отецъ! Какой важный видъ онъ принялъ!
Фальстафъ. О, ради Бога, выведите, лорды,
Мою печальную супругу! Слезы
Ей застилаютъ шлюзы свѣтлыхъ глазъ.
Куикли. Чудесно! Точь-въ-точь, какъ эти гадкіе комедіанты.
Фальстафъ. Молчи, моя добрая пивная кружка, молчи 52)! Я удивляюсь, Гарри, не только тому, какъ ты проводишь время, но и обществу, которымъ ты себя окружаешь. Если ромашка растетъ тѣмъ лучше, чѣмъ ее больше топчутъ53), зато молодость портится тѣмъ скорѣе, чѣмъ ее больше насилуютъ. Что ты — мой сынъ, меня увѣряетъ частью слово твоей матери, частью — мое собственное убѣжденіе, всего же болѣе — гнусное лукавство твоихъ глазъ и глупая отвислость нижней губы. Это — самое лучшее ручательство. Но если ты мой сынъ — въ этомъ все дѣло — какъ же ты, будучи моимъ сыномъ, позволяешь распускать о себѣ такіе слухи? Неужели благодатное солнце можетъ сдѣлаться тунеядцемъ и станетъ лакомиться ежевикой? — вопросъ, котораго и дѣлать не слѣдуетъ. Неужели сынъ Англіи будетъ воромъ и станетъ похищать кошельки54)? — вотъ вопросъ. Есть вещь, Гарри, о которой ты часто слыхалъ, и которая называется въ нашей странѣ дегтемъ. Этотъ деготь, какъ говорятъ древніе писатели, мараетъ. Таково и общество, въ которомъ ты вращаешься. Я говорю съ тобой, Гарри, упоенный не виномъ, но слезами; не въ радости, а въ огорченіи; не одними словами, но и вздохами. Однако и въ твоемъ обществѣ я замѣтилъ одного порядочнаго человѣка, — только я не помню его имени.
Принцъ. Прошу васъ, ваше величество, сказать, каковъ онъ собой.
Фальстафъ. Прекрасный, осанистый человѣкъ и довольно плотный! Взглядъ его обворожителенъ, а обращеніе — образецъ любезности. Лѣтъ ему, я думаю, пятьдесятъ или такъ около шестидесяти. Теперь я вспомнилъ: его зовутъ Фальстафомъ. Если этотъ человѣкъ развратенъ, то я жестоко обманулся, потому что я замѣтилъ, Гарри, въ его глазахъ добродѣтель. Если дерево узнается по плоду, какъ плодъ по дереву, то я рѣшительно утверждаю, что Фальстафъ добродѣтеленъ. Держись его и чуждайся другихъ. А теперь скажи-ка мнѣ, негодный плутъ, гдѣ ты пропадалъ этотъ мѣсяцъ?
Принцъ. Ну, развѣ король такъ говоритъ? Пошелъ на мое мѣсто — я представлю отца.
Фальстафъ. Какъ! Свергнуть меня съ престола? Увидимъ! Если ты будешь хоть въ половину такъ величественъ въ словахъ и движеніяхъ — повѣсь меня за ноги, какъ зайченка.
Принцъ. Хорошо, я сижу.
Фальстафъ. А я стою. Господа, судите.
Принцъ. Ну, Гарри, откуда ты?
Фальстафъ. Изъ Истчипа, мой повелитель.
Принцъ. Мнѣ принесены на тебя важныя жалобы.
Фальстафъ. Вранье, мой повелитель, клянусь честью, вранье! — Вы увидите, что я его загоняю и принцемъ.
Принцъ. Ты клянешься, неблагодарный мальчишка? Не смѣй впредь на меня смотрѣть. Ты совращенъ силой съ пути добродѣтели. Тобою овладѣлъ дьяволъ въ видѣ жирнаго старика. Твой товарищъ — бочка. Зачѣмъ ты ведешь дружбу съ этимъ гнуснымъ чурбаномъ; съ этой раздутой водянкой; съ этой бочкой хереса; съ этимъ набитымъ грязью чемоданомъ; съ этимъ жаренымъ Мянинттрійскимъ быкомъ 55); съ этимъ дряхлымъ порокомъ; съ этимъ посѣдѣвшимъ безчинствомъ; съ этимъ отцомъ-сводникомъ; съ этимъ старымъ тщеславіемъ? На что онъ годенъ, кромѣ пробованія и питья хереса? Когда бываетъ чистъ и опрятенъ, кромѣ минутъ, когда разрѣзываетъ и жретъ каплуна? На что способенъ, кромѣ обмана? Въ чемъ онъ гадокъ? — во всемъ; въ чемъ хорошъ? — ни въ чемъ!
Фальстафъ. Позвольте, ваше величество; я не поспѣваю за вами. На кого вы изволите мѣтить?
Принцъ. На негоднаго развратителя юности, на стараго, бѣлобородаго дьявола Фальстафа.
Фальстафъ. Мой повелитель!.. я знаю этого человѣка.
Принцъ. Это мнѣ извѣстно.
Фальстафъ. Но сказать, что я знаю за нимъ болѣе худого, чѣмъ за собою — будетъ ложь. Если онъ старъ — что доказываютъ его сѣдины, то тѣмъ болѣе надо его уважать; но чтобъ онъ былъ развратенъ, то, да проститъ мнѣ ваше величество, я это отрицаю рѣшительно! Если пить хересъ съ сахаромъ порокъ, то да помилуетъ насъ Господь! Если быть стару и веселу — грѣхъ, то какъ много изъ знакомыхъ мнѣ содержателей трактировъ будутъ осуждены! Если толщина заслуживаетъ ненависть, то надо любить тощихъ коровъ фараона! Нѣтъ, добрый повелитель, удали Пето, удали Бэрдольфа, удали Пойнса; но милаго Джака Фальстафа, храбраго Джака Фальстафа и еще болѣе достойнаго Джака Фальстафа, потому что онъ старый Джакъ Фальстафъ, — не удаляй. Не лишай, Гарри, его общества! Удалишь толстаго Джака — удали весь міръ.
Принцъ. Удалю! — я хочу этого.
Бэрдольфъ. Бѣда, лордъ! — у воротъ шерифъ съ безчисленной стражей!..
Фальстафъ. Вонъ, бездѣльникъ! — мнѣ еще много надо сказать въ пользу Фальстафа! Продолжайте комедію.
Куикли. О, Господи Іисусе! Лордъ, лордъ!
Фальстафъ. Ну, ну! — самъ дьяволъ скачетъ верхомъ на смычкѣ 56)! Что тамъ такое?
Куикли. Шерифъ со стражей у воротъ! Они хотятъ обшарить весь домъ. Впустить ихъ?
Фальстафъ. Слышишь, Галь? — то-то! не называй никогда настоящій золотой фальшивымъ. Вѣдь ты обезумѣлъ отъ страха, хоть и не показываешь.
Принцъ. А ты трусъ всегда и безъ инстинкта.
Фальстафъ. Я отказываюсь отъ первенства надъ тобой, если ты спровадишь шерифа. А нѣтъ, такъ пускай входитъ! Къ чорту все мое воспитаніе, если я не буду на телѣжкѣ такъ же хорошъ, какъ всякій. Надѣюсь, что петля задавитъ меня такъ же проворно, какъ и другого.
Принцъ. Спрячься за обои; а вы полѣзайте наверхъ. Да ну же, скорѣй, господа съ честными рожами и прямою совѣстью.
Фальстафъ. Было у меня и то и другое, да сплыло! Нечего дѣлать — пойдемъ прятаться.
Принцъ. Зовите шерифа.
Ну, мистеръ шерифъ, что вамъ угодно?
Шерифъ. Прошу прощенья, лордъ. Я слышалъ, будто
Здѣсь въ домѣ скрылось нѣсколько людей.
Принцъ. Я васъ прошу сказать мнѣ ихъ примѣты.
Шерифъ. Одинъ изъ нихъ, милордъ, вездѣ извѣстенъ:
Высокій, плотный.
Извозчикъ. Жирный, точно масло.
Принцъ. Я вамъ ручаюсь, что его здѣсь нѣтъ;
Онъ мною посланъ по дѣламъ, но завтра,
Даю вамъ слово, явится къ полудню,
Затѣмъ чтобы отвѣтить передъ вами
Во всемъ, въ чемъ обвиняется. Теперь же
Прошу оставить этотъ домъ.
Шерифъ. Сейчасъ.
Бездѣльники ограбили проѣзжихъ
И взяли триста марокъ.
Принцъ. Можетъ быть.
Когда онъ былъ при этомъ, то отвѣтитъ.
Шерифъ. Прощайте, добрый лордъ, покойной ночи.
Принцъ. Скорѣй — покойнаго утра.
Шерифъ. Да, точно, —
Я думаю, ужъ близко двухъ часовъ.
Принцъ. Этотъ жирный бездѣльникъ извѣстенъ, какъ церковь святого Павла. Позови его.
Пойнсъ. Фальстафъ! (Заглядываетъ за обои). Спитъ мертвымъ сномъ; храпитъ, какъ лошадь.
Принцъ. Какъ онъ тяжело дышитъ. Обыщи его карманы. (Пойнсъ обыскиваетъ), Что тамъ такое?
Пойнсъ. Какія-то бумаги, — больше ничего.
Принцъ. Посмотримъ, что въ нихъ; — читай.
Пойнсъ (читаетъ). Того же числа: каплунъ — 2 шилинга 2 пенса; соусъ — 4 пенса; хересу два штофа — 5 шил. 8 пенсовъ; анчоусы и хересъ послѣ ужина — 2 шил. 6 пенсовъ; хлѣба — на полпенса.
Принцъ. Ужасно! — только на полпенса хлѣба при такомъ невѣроятномъ количествѣ хереса. Спрячь; остальное мы прочтемъ на досугѣ. Пусть онъ тутъ спитъ до завтра. Утромъ я ѣду ко двору. Мы всѣ отправимся на войну, и ты получишь почетное назначенье. Этому бездѣльнику я выхлопочу мѣсто въ пѣхотѣ: вѣдь ему двѣсти шаговъ — смерть. Деньги возвратятся съ избыткомъ. Приходи ко мнѣ завтра утромъ, а теперь — прощай.
Пойнсъ. Прощайте, добрый лордъ. (Уходятъ).
ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ. править
СЦЕНА 1-я. править
Мортимеръ. Друзья вѣрны, и обѣщаній много;
Начало полно радостныхъ надеждъ.
Готспоръ. Садитесь, Мортимеръ, и вы, лордъ Ворстеръ,
А также вы, почтенный Глендоуеръ.
Ахъ, чортъ возьми! — я позабылъ взять карту.
Глендоуеръ. Нѣтъ, здѣсь она. Садись, любезный Перси,
Мой добрый брать, Готспоръ. Король блѣднѣетъ
Теперь, едва услышитъ это имя,
И съ тайнымъ вздохомъ молится, чтобъ ты
Убрался въ рай — и чѣмъ скорѣй, тѣмъ лучше.
Готспоръ. Да, — а тебя онъ посылаетъ въ адъ,
Едва услышитъ имя Глендоуера.
Глендоуеръ. Немудрено: когда я родился,
Чело небесъ браздилось все огнями
Горящихъ молній, и земля дрожала
Въ своей основѣ, будто жалкій трусъ 57).
Готспоръ. Да вѣдь она тряслась бы и тогда,
Когда бы кошка матери твоей
Въ то время окотилась, — ты жъ при этомъ
Совсѣмъ и не рождался.
Глендоуеръ. Я сказалъ:
Земля тряслась отъ моего рожденья!
Готспоръ. А я скажу, что ежели земля
Такъ испугалась твоего рожденья —
То я родился не въ нее!
Глендоуеръ. Все небо
Огнемъ горѣло, и земля тряслась.
Готспоръ. Ну, такъ она тряслась, глядя на небо,
А до того, родился или нѣтъ
При этомъ ты — заботъ ей было мало.
Съ землей почтенной нашей иногда
Случаются престранные припадки.
Земля томится тяжкимъ, злымъ недугомъ,
Какъ вѣтрами… Они, скопившись въ ней,
Стремятся выйти вонъ, коробятъ, ломятъ
Земную грудь и, вырвавшись, валятъ
Все, что на ней — дома, лѣса и замки.
Вотъ точно такъ прабабушка-земля
Была больна, когда и ты родился.
Глендоуеръ. Послушай, братъ, — я не привыкъ сносить
Ни отъ кого такихъ противорѣчій.
Я повторю еще: чело небесъ
Въ минуту моего рожденья было
Исполнено пылающихъ видѣній!
Испуганныя козы укрывались
Въ ущельяхъ горъ, а робкія стада
Поля и воздухъ оглашали ревомъ.
Вся жизнь моя показывала ясно,
Что я не изъ числа людей простыхъ.
Скажите, есть ли кто-нибудь на дѣломъ
Пространствѣ Англіи, гдѣ только море
Кипитъ и бьетъ волной въ песчаный берегъ,
Кто бъ могъ сказать, что былъ когда-нибудь
Моимъ учителемъ? А между тѣмъ
Сыщите, кто со мною можетъ спорить
Въ познаніи глубокихъ тайнъ науки?
Готспоръ. Я точно думаю, что врядъ ли кто
Такъ безъ толку болтаетъ по-валисски,
Какъ ты; — но я пойду обѣдать.
Мортимеръ. Полно,
Любезный Гарри, — ты его разсердишь.
Глендоуеръ. Я духовъ вызываю изъ пучины!
Готспоръ. Да вызывать ихъ можно — только врядъ ли
Являются они на твой призывъ.
Глендоуеръ. Я дьяволомъ могу повелѣвать!
Готспоръ. А я его срамить умѣю правдой!
И если ты владѣешь средствомъ вызвать
Изъ бездны дьявола — зови хоть тотчасъ!
Я мигомъ осрамлю его. О, правда
Сильнѣе всѣхъ чертей 58)!
Мортимеръ. Ну, полно, полно;
Къ чему ведутъ безсмысленные споры?
Глендоуеръ. Три раза Генрихъ Болинброкъ пытался
Со мной помѣряться — и каждый разъ
Отъ береговъ Уайя и Северна
Онъ уходилъ обратно безъ успѣха
И со стыдомъ, лишась въ бою всего.
Готспоръ. Онъ уходилъ и безъ всего? — такъ какъ же
Бѣдняга уцѣлѣлъ отъ лихорадки 59)?
Глендоуеръ. Ну, полно же; — вотъ карта: мы приступимъ
Немедленно къ раздѣлу королевства
Согласно уговору.
Мортимеръ. Архидьяконъ
Раздѣлъ ужъ кончилъ на три равныхъ части.
Вся Англія отъ Трента и Северна
До этихъ поръ — пойдетъ на долю мнѣ.
Пространство дальше къ западу, съ Уэльсомъ
И смежными богатыми землями —
Вамъ, Оуэнъ Глендоуеръ; а эта часть,
Лежащая на сѣверѣ отъ Трента —
Тебѣ, любезный братъ. Условье это
Написано втройнѣ. Какъ скоро мы
Скрѣпимъ его печатями, что можно
Намъ будетъ сдѣлать въ нынѣшнюю ночь, —
То выступимъ немедля, раннимъ утромъ,
Съ тобой и лордомъ Ворстеромъ въ походъ,
Чтобъ встрѣтиться, какъ это рѣшено,
Съ шотландскими войсками и съ твоимъ
Отцомъ при Шрювсбёри…
(Глендоуеру) Съ такимъ отрядомъ
Недѣли двѣ мы продержаться можемъ
Одни безъ васъ, а вы межъ тѣмъ старайтесь
Собрать своихъ вассаловъ и друзей.
Глендоуеръ. Я къ вамъ явлюсь туда гораздо прежде
И привезу съ собою вашихъ женъ,
Съ которыми совѣтую теперь
Уѣхать не прощаясь, чтобъ избѣгнуть
Излишняго потопа горькихъ слезъ.
Готспоръ (разсматривая карту). Мнѣ кажется, что часть моя, на сѣверъ
Отъ Бертона, гораздо меньше вашихъ.
Взгляните, какъ въ нее вдается этотъ
Изгибъ рѣки и отъ моихъ владѣній
Отрѣзываетъ длиннымъ полукругомъ
Большую часть земли. Я перерѣжу
Плотиною рѣку на этомъ мѣстѣ,
Чтобъ Трентъ сребристый полился ровнѣй
Въ свободномъ новомъ руслѣ, не вдаваясь
Глубокими извилинами въ землю,
Испортившими лучшій мой участокъ.
Глендоуеръ. Ты этого не сдѣлаешь! Онъ долженъ,
Онъ будетъ изгибаться!
Мортимеръ. Посмотри,
Какъ онъ въ своемъ дальнѣйшемъ, быстромъ бѣгѣ
Прирѣзываетъ вновь крутымъ изгибомъ
Къ твоимъ владѣньямъ столько же земли.
Ворстеръ. Его не трудно здѣсь перекопать;
Тогда подастся этотъ мысъ на сѣверъ —
И Трентъ польется прямо и легко.
Готспоръ. Я такъ и сдѣлаю; мнѣ это стоить
Не будетъ дорого.
Глендоуеръ. Я не хочу,
Чтобъ это сдѣлалось!
Готспоръ. Что!.. ты не хочешь?
Глендоуеръ. И этого небудетъ!
Готспоръ. Кто жъ возьмется
Мнѣ это запретить?
Глендоуеръ. Я.
Готспоръ. Въ самомъ дѣлѣ?..
Такъ ты скажи мнѣ это по-валисски,
Чтобъ я тебя не понялъ.
Глендоуеръ. О, милордъ!
Я англійскимъ владѣю языкомъ t
Не хуже- васъ! Я въ молодости былъ
При англійскомъ дворѣ и тамъ не мало
Сложилъ для арфы пѣсенъ, вашъ языкъ
Украсивъ тѣмъ; — а въ васъ еще никто
Не замѣчалъ такого дарованья.
Готспоръ. И очень радъ! Я лучше соглашусь
Быть кошкой и мяукать, чѣмъ начну
Писать стихи: — они мнѣ хуже скрипа
Немазанныхъ колесъ или верченья
Токарнаго станка 60) ничто на свѣтѣ
Не можетъ быть глупѣе и жеманнѣй
Поэзіи, Она въ моихъ глазахъ
Точь-въ-точь хромая лошадь, черезъ силу
Плетущаяся рысью подъ кнутомъ.
Глендоуеръ. Ну, хорошо, — мы отведемъ рѣку,
Какъ хочется тебѣ.
Готспоръ. Не въ этомъ дѣло!
Я втрое уступить готовъ друзьямъ;
Но если вы начнете торговаться —
Я буду спорить изъ-за волоска.
Написаны ли наши договоры,
И можемъ ли мы ѣхать?
Глендоуеръ. Мѣсяцъ свѣтитъ —
Такъ вы уѣхать можете и ночью.
Я буду торопить писцовъ, а кстати
Увѣдомлю и вашихъ женъ о томъ,
Что вы уѣхали. Мнѣ, право, страшно,
Что дочь моя такъ любитъ Мортимера;
Его отъѣздъ сведетъ ее съ ума. (Уходитъ Глендоуеръ).
Мортимеръ. Ты вѣчно сердишь моего отца,
Любезный братъ.
Готспоръ. Да мнѣ противно слушать,
Какъ онъ переливаетъ изъ пустого
Въ порожнее, толкуя о кротѣ,
О глупыхъ предсказаніяхъ Мерлина,
О воронѣ, о грифахъ, о драконахъ,
О прыгающихъ кошкахъ и о всякой
Подобной всячинѣ!.. Невольно станешь
Бѣситься, слушая. Еще вчера онъ
Меня промучилъ нѣсколько часовъ,
Высчитывая мнѣ по именамъ
Ему подвластныхъ дьяволовъ. Я только
Твердилъ ему въ отвѣтъ: «гм», «хорошо»,
А самъ не слушалъ ничего. Онъ скученъ,
Какъ старая, сварливая жена,
И я согласенъ лучше поселиться
Въ какой-нибудь глуши, питаясь хлѣбомъ,
Чѣмъ жить въ роскошномъ замкѣ съ нимъ и слушать
Его пустыя розсказни.
Мортимеръ. Напрасно!
Онъ истинно достойный человѣкъ;
Отмѣнно образованъ и начитанъ,
Привѣтливъ, ласковъ, щедръ и посвященъ
Въ чудеснѣйшія таинства науки.
Ты знаешь ли, что онъ глубоко цѣнитъ
Характеръ твой и часто уступаетъ
Тебѣ въ противорѣчьяхъ; а это
Большая рѣдкость. Врядъ ли кто-нибудь
Посмѣетъ безнаказанно сердить
Его, какъ ты; но я тебя прошу
Не пользоваться этимъ снисхожденьемъ.
Ворстеръ. Ты въ самомъ дѣлѣ слишкомъ ужъ горячъ,
Племянникъ. Я не мало удивляюсь,
Какъ ты его еще до сей поры
Не вывелъ изъ терпѣнья. Ты обязанъ
Серьезно за собою наблюдать.
Конечно, иногда такой характеръ
Показываетъ мужество и храбрость,
Но чаще онъ бываетъ знакомъ грубой
Заносчивости, дерзости, пустого
Высокомѣрія и неумѣнья
Владѣть собой. А самой малой доли
Хоть одного изъ этихъ недостатковъ
Довольно, чтобъ навѣки отвратить
Отъ насъ сердца, безслѣдно уничтоживъ,
Что истинно достойно похвалы.
Готспоръ. Ну, хорошо: — желаю вамъ успѣха
Съ учтивостью. Но вотъ и наши жены
Пришли проститься съ нами.
Мортимеръ. Мнѣ всего
Досаднѣй, что жена моя не знаетъ
По-англійски, я жъ — по-валисски.
Глендоуеръ. Дочь
Моя съ тобой не хочетъ разставаться.
Она въ слезахъ твердитъ, что за тобой
Поѣдетъ на войну.
Мортимеръ. Скажите ей,
Что вы ее съ собою привезете, —
Ее и лэди Перси.
Глендоуеръ. Все напрасно:
Упрямица не слушаетъ; — ее
Ничѣмъ не переспоришь.
Мортимеръ. О, я вижу
Въ твоихъ глазахъ, что хочешь ты сказать!
Мнѣ чувствъ языкъ понятенъ по-валисски —
И я тебѣ отъ сердца отвѣчаю.
; Тебѣ мои понятны поцѣлуи,
А мнѣ — твои: мы говоримъ душами.
Но вѣрь, придетъ желанная пора,
Что научусь и самъ я объясняться
Съ тобой на языкѣ твоемъ… Вѣдь онъ
Въ твоихъ устахъ пріятенъ мнѣ и сладокъ,
Какъ пѣнье королевы въ часъ, когда
Она въ саду поетъ подъ звуки лютни 61).
Глендоуеръ. Ну, если ты еще заплачешь, то
Она сойдетъ съ ума.
Мортимеръ. Ну, въ этомъ я
Не разберу рѣшительно ни слова.
Глендоуеръ. Она велитъ тебѣ прилечь на землю,
На мягкую, зеленую траву
И, голову склоня ей на колѣни,
Забыться подъ напѣвъ любимой пѣсни
Тѣмъ легкимъ сномъ, который схожъ съ мгновеньемъ,
Когда поутру борется съ разсвѣтомъ
Густая тьма, и дневное свѣтило
Еще не начинало гордый ходъ.
Мортимеръ. Отъ всей души: — я пѣнье слушать радъ;
А между тѣмъ готовы будутъ наши
Условія.
Глендоуеръ. Ну, такъ садись и слушай;
А музыкѣ, которая отсюда
За тысячу — когда не больше — миль,
Я прикажу перенестись сюда же.
Готспоръ. Ну, Катя, ты отлично умѣешь лежать; — садись же, чтобъ я могъ положить тебѣ на колѣни голову.
Лэди Перси. Только, пожалуйста, тише, неугомонный 62).
Готспоръ. Ну, вотъ теперь я убѣдился самъ,
Что дьяволъ понимаетъ по-валисски.
Онъ хоть немного, правда, своенравенъ
Зато отличный музыкантъ.
Лэди Перси. Въ такомъ случаѣ ты долженъ быть еще лучшимъ музыкантомъ, потому что ты весь своенравіе. Ну, тише, тише, не дурачься и слушай, какъ лэди будетъ пѣть по-валисски.
Готспоръ. Право, мнѣ больше нравится вой моей лягавой собаки, чѣмъ какое бы то ни было пѣніе.
Лэди Перси. Ты, кажется, хочешь проломить себѣ голову 63).
Готспоръ. Нѣтъ.
Лэди Перси. Такъ лежи же смирно и молчи.
Готспоръ. Мнѣ этого не хочется: это — женскій порокъ.
Лэди Перси. Ну, такъ да поможетъ тебѣ Господь успокоиться.
Готспоръ. Въ постели валисской лэди?
Лэди Перси. Что, что такое?
Готспоръ. Тс! она начала пѣть.
Ну, Катя, теперь очередь за тобой.
Лэди Перси. Нѣтъ, я ни за что не буду пѣть.
Готспоръ. Оставь, пожалуйста, эти мѣщанскія клятвы. Ты повторяешь безпрестанно: «ни за что! такъ же вѣрно, какъ живу! клянусь спасеніемъ! ей-ей»,
Какъ будто ты не выходила вѣкъ
Изъ общества мѣщанъ. Ужъ если клясться,
Такъ клятвою приличной, во весь ротъ 64),
Какъ лэди, а не этими «ей-ей»,
Приличными надутымъ щеголихамъ.
Ну, пой же.
Лэди Перси. Я сказала, что не стану.
Готспоръ. Ну, какъ хочешь! А то вѣдь, пожалуй, дѣйствительно попадешь въ учители снѣгирей или въ портные. Если условія переписаны, я ѣду черезъ два часа. Пойдемте взглянуть. (Уходитъ Готспоръ).
Глендоуеръ. Пойдемъ, лордъ Мортимеръ; — ты такъ же медленъ,
Какъ пылкій Перси скоръ. Но если наши
Условья списаны, то мы приложимъ
Сейчасъ же къ нимъ печати и затѣмъ
Немедля въ путь.
Мортимеръ. Идемте, я готовъ. (Уходятъ).
СЦЕНА 2-я. править
Король. Оставьте насъ на время, лорды; — мы
Должны поговорить съ Уэльскимъ принцемъ.
Не удаляйтесь, впрочемъ: вы намъ скоро
Понадобитесь снова. (Лорды уходятъ).
Я не знаю,
Хотѣло ли святое Провидѣнье
Въ своемъ непостижимомъ приговорѣ.
Чтобы меня за тяжкіе грѣхи
Наказывала собственная кровь;
Но жизнь твоя показываетъ ясно,
Что ты назначенъ быть небесной карой
За всѣ мои неправды! Какъ иначе
Могло случиться, что такія страсти,
Такія развращенныя забавы
Сроднились недостойно съ славнымъ саномъ
И овладѣли царственной душой?
Принцъ. Я, государь, желалъ бы, чтобъ сознанье
Мнѣ помогло смягчить мои проступки
Съ такой же легкостью, съ какою я
Могу, конечно, многаго отречься,
Въ чемъ я предъ вами ложно оклеветанъ.
Позвольте мнѣ по крайней мѣрѣ думать,
Что если я успѣю доказать
Неправду многаго, что насказали
Доносчики и подлые льстецы —
То вы простите мнѣ великодушно
Немногіе проступки, если я
По молодости въ нихъ виновенъ точно.
Король. Богъ да проститъ тебя! — но я не знаю,
Какъ могъ ты уклониться такъ далеко
Отъ доблестей и жизни нашихъ предковъ!
Въ совѣтѣ мѣста ты лишился самымъ
Постыднымъ образомъ! Занять былъ долженъ
Его твой младшій братъ. 65) Ты сталъ чужимъ
Всему двору, всѣмъ принцамъ нашей крови;
Надежды на тебя давно угасли,
И каждый носитъ въ сердцѣ предвѣщанье
Твоей погибели. Когда бъ я также
Пренебрегалъ сужденіемъ людей
И не чуждался низкаго народа,
То мнѣніе людское никогда
Не измѣнило бъ прежнему монарху
И мнѣ не помогло достичь вѣнца,
Оставя навсегда меня въ изгнаньи,
Какъ низкаго, пустого человѣка.
Но я являлся рѣдко, какъ комета,
И привлекалъ къ себѣ толпы народа
Моимъ явленьемъ. На меня отцы
Указывали дѣтямъ, а въ народѣ
Твердили: «Гдѣ? который Болинброкъ?».
При этомъ я, казалось, бралъ у неба
Его привѣтливость, держа себя
Такъ ласково, что обращалъ невольно
Къ себѣ сердца собравшейся толпы.
Привѣтъ гремѣлъ мнѣ даже въ тѣ минуты,
Когда стоялъ я рядомъ съ королемъ.
Мое лицо всегда казалось новымъ;
Мои явленья, какъ святая риза,
Невольно всѣмъ внушали уваженье
И обращали рѣдкостью своей
Простые дни народу въ свѣтлый праздникъ.
А между тѣмъ безсмысленный король
Все время проводилъ свое въ забавахъ
Съ пустыми вертопрахами, игралъ
Великимъ саномъ, окружилъ себя
Толпой пустыхъ забавниковъ, чьи шутки,
Внезапно вспыхнувъ, какъ солома, гаснутъ
Тотчасъ же безъ слѣда. Онъ отдалъ блескъ
Монаршаго вѣнца на поруганье
Толпѣ мальчишекъ, глупо забавляясь
Ихъ дерзкими остротами, и сталъ
Изъ повелителя рабомъ народа 66)!
Что жъ вышло? — онъ пресытилъ понапрасну
Собой глаза безсмысленной толпы!
И малаго излишка лицезрѣнья
Властителя довольно, чтобъ его
Толпа сочла тяжелымъ и ненужнымъ.
И вотъ когда онъ говорилъ съ народомъ,
Его, скучая, слушали, не глядя;
А если и смотрѣли — то глазами
Усталыми, привыкшими къ явленью,
Которое должно подобно солнцу
Оковывать восторгомъ взоръ людей…
Толпа предъ нимъ дремала равнодушно;
Смотрѣла на него, какъ на предметъ,
Давно наскучившій и всѣмъ противный.
Таковъ теперь ты, Гарри, въ общемъ мнѣньи!
Ты потерялъ твоей безпутной жизнью
Всю царственность; лишился уваженья
Въ глазахъ у всѣхъ, и только я на горе
До сей поры еще тебя люблю!
Люблю противъ желанья — и невольно
Обманываю нѣжностью глаза!
Принцъ. Я вамъ клянусь исправиться и быть
Достойнѣе себя.
Король. Чѣмъ былъ Ричардъ
Тогда — тѣмъ нынче ты въ глазахъ народа,
И чѣмъ былъ я, когда я возвратился
Изъ Франціи — тѣмъ нынче Гарри Перси!
Я съ каждымъ днемъ все больше убѣждаюсь,
Что онъ тебя достойнѣе вѣнца!
Что ты наслѣдникъ только по рожденью,
А не по доблестямъ; — межъ тѣмъ какъ онъ
Безъ всякихъ правъ, безъ царственнаго сана,
Возставъ одинъ на царственнаго льва,
Наполнилъ громомъ битвы королевство
И, будучи не старѣе тебя,
Заставилъ предъ собою преклониться
И лордовъ и прелатовъ благородныхъ,
Которые его признали всѣ
Своимъ начальникомъ. Какою славой
Покрылся онъ въ сраженіи съ Дугласомъ, —
Съ Дугласомъ, чьи высокія дѣла
И подвиги давно ужъ заслужили
Ему названье славнаго бойца
И перваго вождя во всей вселенной!
И что же! — этотъ Перси, этотъ дивный
Ребенокъ-Марсъ — разбилъ Дугласа трижды!
Плѣнилъ его и снова далъ свободу,
Скрѣпивши съ нимъ, на гибель намъ, союзъ,
Который нашъ престолъ готовъ низвергнуть
И пасть вражды наполнить злой войной!
Что скажешь ты теперь? Нортумберландъ,
Дугласъ, епископъ Іоркскій, Гарри Перси,
Лордъ Мортимеръ — возстали противъ насъ!..
Но, впрочемъ, что напрасно говорить
О томъ съ тобой, когда ты самый близкій
И самый злой изъ всѣхъ моихъ враговъ!
Когда ты самъ, увѣренъ я, способенъ
Возстать изъ малодушья на меня
И, сдѣлавшись наемникомъ Готспора,
Прислуживать ему, какъ собачонка,
Ловить его желанья и достойно
Такимъ стыдомъ позоръ свой завершить!..
Принцъ. Нѣтъ, государь! — такъ думать не должны вы!..
Богъ да проститъ тому, кто передъ вами
Успѣлъ меня такъ низко очернить!
Но я клянусь, что этотъ самый Перси
Поможетъ мнѣ исправиться въ тотъ день,
Когда, представъ предъ вами послѣ битвы,
Въ изрубленныхъ доспѣхахъ, съ головой,
Покрытой кровью, какъ корой, съ которой
Отмоется навѣкъ мой прежній стыдъ,
Я назовусь достойно вашимъ сыномъ!..
Повѣрьте мнѣ, что день тотъ недалекъ,
Когда любимецъ доблести и славы,
Великій Перси, встрѣтится въ бою
Съ презрѣннымъ вашимъ Генрихомъ!.. О, какъ
Желалъ бы я, чтобъ онъ удвоилъ славу,
Покрывшую чело его, а также,
Чтобъ вмѣстѣ съ тѣмъ удвоились мои
Позоръ и стыдъ! Настанетъ часъ, когда
Обмѣнится своей онъ громкой славой
На этотъ стыдъ! Онъ, какъ наемникъ мой,
Сбираетъ славу мнѣ и безъ остатка
Ее отдастъ безпрекословно всю!
Иначе я ее исторгну силой
Изъ рукъ его!.. Я всемогущимъ Богомъ
Клянусь вамъ въ правдѣ словъ моихъ, и если
Ему угодно будетъ мнѣ помочь —
Я буду уповать, что уничтожу
Гнѣздящіяся въ вашемъ сердцѣ раны,
Какія вамъ нанесъ моею прежней
Безпутной жизнью!.. Если же Всевышній
Откажетъ мнѣ — меня избавитъ смерть
Отъ принятаго мною обѣщанья!
А я скорѣй умру сто тысячъ разъ,
Чѣмъ откажусь отъ даннаго обѣта!..
Король. Твои слова смиряютъ цѣлый бунтъ.
Я возвращаю вновь тебѣ мою
Довѣренность, и ты опять получишь
Начальство надъ войсками. (Входитъ Блентъ.)
Король. Что, мой Блентъ?
Твое лицо встревожено.
Блентъ. И вѣсти
Такого же дурного содержанья.
Шотландскій Мортимеръ прислалъ депешу,
Что графъ Дугласъ уже соединился
При Шрювсббри съ мятежными войсками;
И если каждый сдержитъ обѣщанье
И выставитъ свои войска — то врядъ ли
Такая многочисленная рать
Когда-нибудь грозила государству.
Король. Мы это слышали — и потому
Графъ Вестморландъ отправится въ походъ
Сегодня жъ съ нашимъ сыномъ Іоанномъ
Ланкастерскимъ. Ты, Гарри, выйдешь въ среду
На будущей недѣлѣ, мы — въ четвергъ,
За вами вслѣдъ. Въ Бридинорсѣ сборный пунктъ.
Ты, Гарри, поведешь свои войска
Чрезъ Глостерширъ, и дней черезъ двѣнадцать,
Я думаю, мы встрѣтимся въ Бриндинорсѣ.
Теперь у насъ занятій полны руки —
И, чтобъ не дать усилиться врагамъ,
Терять не должно времени и намъ. (Уходятъ).
СЦЕНА 3-я. править
Фальстафъ. Бэрдольфъ, а я вѣдь худѣю подлѣйшимъ образомъ съ послѣдняго дѣла. Мало того, что худѣю — сохну. Иначе отчего бы кожѣ висѣть на мнѣ складками, какъ платью старухи? Я сморщился, какъ печеное яблоко. Нѣтъ, надо покаяться, и поскорѣе, пока есть еще на мнѣ хоть сколько-нибудь мяса, — а то, пожалуй, не хватитъ силъ и на это. Вѣдь я забылъ даже, что находится внутри церкви. Ей-Богу, — пусть буду водовозной клячей, если помню хоть что-нибудь! А все товарищество, подлое товарищество! Оно меня сгубило въ конецъ.
Бэрдольфъ. Въ самомъ дѣлѣ, сэръ Джонъ, ты сталъ нынче какимъ-то мрачнымъ и, пожалуй, точно долго не проживешь.
Фальстафъ. То-то и есть. Спой-ка мнѣ что-нибудь, да повеселѣе. А вѣдь было время, когда я жилъ, какъ прилично дворянину! Клялся мало; игралъ не больше семи разъ въ недѣлю; находилъ въ публичные дома не болѣе одного разу въ часъ; даже случилось раза два заплатить долги. Словомъ, велъ себя добропорядочно. А теперь? — лучше и не говорить! Мое безпутство не знаетъ предѣловъ.
Бэрдольфъ. Да ты такъ жиренъ, сэръ Джонъ, что поневолѣ не знаешь себѣ предѣловъ. Твое брюхо больше всякой мѣры.
Фальстафъ. Позаботься-ка лучше самъ о себѣ да исправь свою рожу; — тогда я, пожалуй, исправлю мою жизнь. Вѣдь ты — нашъ адмиральскій корабль съ фонаремъ на носу вмѣсто кормы 67); ты, рыцарь пылающаго свѣтильника.
Бэрдольфъ. Что жъ, сэръ Джонъ, вѣдь мой носъ не дѣлаетъ тебѣ вреда.
Фальстафъ. Оборони Боже! Напротивъ, онъ мнѣ приноситъ великую пользу, какъ другимъ видъ черепа или memento mori. Когда я гляжу на твой носъ — мнѣ непремѣнно приходитъ на мысль адскій огонь или богачъ, ходившій въ пурпурѣ. Онъ пылаетъ на твоемъ лицѣ въ самомъ яркомъ нарядѣ, и если бъ въ тебѣ была хоть искра добродѣтели — то я непремѣнно сталъ бы клясться твоимъ носомъ, приговаривая: «клянусь этимъ пламенемъ!» Но вѣдь ты совсѣмъ предался грѣху, и, не будь этого огня на твоемъ лицѣ, ты былъ бы совершенно сыномъ мрака. Когда ты ночью бѣгалъ въ Гэдсхилѣ за моей лошадью — я, ей-Богу, принялъ тебя издали за ignis fatuus или огненный шаръ. Ты — вѣчный, неугасаемый фейерверкъ, и, благодаря тебѣ, я сберегъ по крайней мѣрѣ тысячу марокъ, которыя истратилъ бы непремѣнно на свѣчи для освѣщенія дороги, когда мы шатались ночью по тавернамъ. Впрочемъ, если принять въ соображеніе количество хереса, которое ты выпилъ на мой счетъ, то свѣтъ твой обошелся мнѣ, пожалуй, дороже, нежели покупка сала у самаго дорогого торговца. Вотъ уже тридцать два года, какъ я питаю эту огненную саламандру — и да наградитъ меня за это Господь!
Бэрдольфъ. Чортъ возьми! — я желалъ бы, чтобъ мой носъ былъ у тебя въ брюхѣ!
Фальстафъ. Сохрани Боже! — да я бы тотчасъ сгорѣлъ.
Ну, что, моя мокрая курочка 68), нашла ли, кто обчистилъ мои карманы?
Куикли. Да что это вы въ самомъ дѣлѣ, сэръ Джонъ! Что я держу въ домѣ воровъ, что ли? И я и мужъ мой обыскивали всѣхъ отъ мала до велика и ничего не нашли. Въ моемъ домѣ никогда и волоска не пропадало.
Фальстафъ. Ну, что ты врешь! Помнишь, брили Бэрдольфа, мало ли пропало тогда волосъ. Я готовъ поклясться, чѣмъ хочешь, что мои карманы обчистили, глупая ты баба.
Куикли. Кто? Я — баба? — нѣтъ, ты не ругайся! Меня еще никто не называлъ такъ въ моемъ домѣ.
Фальстафъ. Ну, ну, я тебя знаю.
Куикли. Нѣтъ, ты меня не знаешь! А вотъ я такъ тебя знаю! Ты мнѣ долженъ, такъ и заводишь ссору, чтобъ не заплатить. Попробуй отпереться, что я тебѣ сдѣлала дюжину рубахъ.
Фальстафъ. Изъ сермяги, изъ гнилой сермяги. Я ихъ роздалъ женамъ хлѣбниковъ на сита.
Куикли. Нѣтъ, какъ честная женщина, изъ голландскаго полотна, по восьми шиллинговъ за аршинъ. Кромѣ того, ты мнѣ долженъ еще за харчи да бралъ деньгами. Всего наберется двадцать четыре фунта.
Фальстафъ (указывая на Бэрдольфа). Онъ былъ со мной въ половинѣ, такъ пускай платитъ свою часть.
Куикли. Онъ? Господи, да вѣдь онъ бѣденъ: — у него ничего нѣтъ.
Фальстафъ. Онъ бѣденъ? Да ты взгляни на его рожу; пускай онъ вычеканитъ свой носъ и щеки. Я не плачу ни полушки! Что я, молокососъ, что ли? Послѣ этого нельзя безопасно заснуть въ твоей харчевнѣ, чтобъ не обобрали кармановъ. Знаешь ли ты, что у меня пропалъ дѣдовскій перстень цѣною въ сорокъ марокъ?
Куикли. Ахъ, Господи! Сколько разъ я слышала, какъ принцъ говорилъ, что этотъ перстень мѣдный!
Фальстафъ. Ну, что твой принцъ? Дрянь, пьянчужка! Скажи онъ это здѣсь, при мнѣ — я отдулъ бы его, какъ щенка.
Фальстафъ (идя къ нему навстрѣчу). Здравствуй, голубчикъ! Ну, что, каково дуетъ вѣтеръ? Мы всѣ въ походъ?
Бэрдольфъ. Да, попарно, какъ колодники въ Ньюгетъ 70).
Куикли. Выслушайте меня, милордъ.
Принцъ. Ну, что, мистриссъ Куикли? Какъ поживаетъ твой мужъ? Я люблю его: онъ честный человѣкъ.
Куикли. Да выслушайте же меня, милордъ.
Фальстафъ. Прошу тебя, оставь ее и слушай меня.
Принцъ. Что такое, Джакъ?
Фальстафъ. Представь себѣ: прошедшей ночью я заснулъ за обоями, и меня обобрали начисто. Этотъ домъ сдѣлался разбойничьимъ притономъ: принялись выгружать карманы.
Принцъ. Что же у тебя пропало?
Фальстафъ. Ты не повѣришь, Галь, — три или четыре билета по сорока фунтовъ да, кромѣ того, дѣдовскій перстень съ печатью.
Принцъ. Ну, это еще не бѣда: — вѣдь онъ стоилъ какихъ-нибудь восемь пенсовъ.
Куикли. Я это ему тоже говорила, милордъ. Я сама слышала, какъ ваша милость изволили это сказать. А объ васъ, милордъ, онъ отзывается такъ скверно, какъ только можетъ такой злоязычникъ, какъ онъ: говорилъ, что васъ отдуетъ.
Принцъ. Нѣтъ, неужели?
Куикли. Пусть я не буду честной женщиной, если солгала.
Фальстафъ. Въ тебѣ столько же честности, сколько въ вареномъ черносливѣ, и столько же правды, какъ въ натравленной лисицѣ. А что касается до твоей женственности, такъ дворникъ твой скорѣе будетъ чьей-нибудь женою, чѣмъ ты 71). Пошла ты, штука!
Куикли. Какая я штука? Ну, говори, какая?
Фальстафъ. Да такая, съ которой имѣть дѣло не приведи Господи.
Куикли. Нѣтъ, врешь! — всякій готовъ со мной имѣть дѣло. Я — жена честнаго человѣка, а ты, не во гнѣвъ твоему рыцарству, подлецъ, если меня такъ называешь.
Фальстафъ. А ты, не во гнѣвъ твоей женственности, тварь, если ужъ на то пошло.
Куикли. Какая же я тварь? Говори, какая?
Фальстафъ. Какая? — выдра.
Принцъ. Выдра, сэръ Джонъ? Почему же выдра?
Фальстафъ. Да потому, что она чортъ ее знаетъ, что такое: ни рыба ни мясо.
Куикли. Ахъ, ты, неблагодарный! — не тебѣ бы говорить это.
Принцъ. Правда, правда, хозяйка: онъ на тебя клевещетъ ужасно.
Куикли. Да и на васъ также, милордъ. Вотъ еще недавно говорилъ, будто вы ему должны тысячу фунтовъ.
Принцъ. Какъ, бездѣльникъ? — я тебѣ долженъ тысячу фунтовъ?
Фальстафъ. Не тысячу, Галь, а милліонъ! Твоя любовь стоитъ милліона; а ты задолжалъ мнѣ своей любовью.
Куикли. Онъ, милордъ, еще называлъ васъ дрянью и говорилъ, что васъ отдуетъ.
Фальстафъ. Бэрдольфъ, говорилъ я это?
Бэрдольфъ. Да, сэръ Джонъ, ты въ самомъ дѣлѣ это говорилъ.
Фальстафъ. Ну, да, если онъ скажетъ, что мой перстень мѣдный.
Принцъ. Я и теперь говорю, что онъ мѣдный. Посмотримъ, какъ ты выполнишь обѣщаніе.
Фальстафъ. Послушай, Галь! — ты знаетъ самъ: — будь ты простой человѣкъ, я бы посмѣлъ; но вѣдь ты принцъ, и потому я боюсь тебя; боюсь, какъ ревущаго львенка.
Принцъ. Почему же не какъ льва?
Фальстафъ. Какъ льва, должно бояться самого короля. Неужели ты думаешь, что я тебя боюсь такъ же, какъ твоего отца? — никогда! Пусть лопнетъ мой поясъ, если боюсь такъ же.
Принцъ. Что за бѣда, если онъ и лопнетъ: вѣдь тогда только твое пузо опустится ниже колѣнъ 72). Но послушай, бездѣльникъ! въ твоей груди рѣшительно нѣтъ ни правды ни совѣсти. Она у тебя вся занята кишками и внутренностями. Ну, не стыдно ли тебѣ клеветать на бѣдную женщину, что она обчистила твои карманы? Да было ли въ нихъ что-нибудь, кромѣ трактирныхъ счетовъ, записокъ о публичныхъ домахъ и на полпенса леденца отъ одышки? Я поклянусь, чѣмъ хочешь, что въ нихъ ничего не было, кромѣ этой дряни. И послѣ этого ты еще будешь стоять на своемъ; не возьмешь своего вранья назадъ? Ну, не стыдно ли тебѣ?
Фальстафъ. Послушай, Галь! — ты знаешь, что нашъ праотецъ Адамъ и въ состояніи невинности не избѣжалъ грѣхопаденія. Гдѣ же устоять противъ него бѣдному Джаку Фальстафу въ нынѣшнее развращенное время? Ты видишь, что на мнѣ больше мяса, чѣмъ на другихъ, слѣдовательно — и грѣховъ больше. Итакъ, ты признаёшься въ томъ, что очистилъ мои карманы ты?
Принцъ. Оказывается, что такъ.
Фальстафъ. Хозяйка, я тебя прощаю. Ступай, готовь завтракъ, люби своего мужа и смотри за слугами. Ты видишь, я сговорчивъ, когда говорятъ дѣло. Ну, ступай, ступай — довольно; ты видишь, я угомонился. (Куикли уходитъ.) Ну, что, Галь, новаго при дворѣ? Чѣмъ кончилось дѣло грабежа?
Принцъ. О, мой жирный быкъ, — я, кажется, всегда буду твоимъ ангеломъ-хранителемъ. Деньги возвращены.
Фальстафъ. Терпѣть не могу этихъ возвращеній: --двойной трудъ.
Принцъ. Я помирился съ отцомъ и могу дѣлать, что хочу.
Фальстафъ. Ты знаешь что? обокрадь его казну!
Бэрдольфъ. А вѣдь и правда, милордъ.
Принцъ. Ты получишь, Джакъ, мѣсто въ пѣхотѣ.
Фальстафъ. Лучше бы въ конницѣ. Надо теперь пріискать ловкаго малаго лѣтъ двадцати или около того, чтобъ умѣлъ порядочно воровать. Я чертовски незапасливъ. Что же касается до бунтовщиковъ — такъ вѣдь они возстали противъ добродѣтели, значитъ — мнѣ бояться нечего. Молодцы; — люблю за это!
Принцъ. Бэрдольфъ!
Бэрдольфъ. Милордъ.
Принцъ. Снеси скорѣй записку эту брату,
А эту лорду Вестморланду. (Бэрдольфъ уходитъ).
Пойнсъ,
Готовы ль лошади? — мы тотчасъ ѣдемъ.
Намъ тридцать миль придется проскакать
Сегодня до обѣда. (Пойнсъ уходитъ).
Завтра, Джакъ,
Зайди ко мнѣ поутру: ты получишь
Немедленно и деньги и приказы,
А также примешь должность. Дѣла много;
Огонь войны пылаетъ здѣсь и тамъ;
Кому-то пасть — Готспору или намъ? (Уходитъ принцъ).
Фальстафъ. И на войнѣ я могъ зажить бы паномъ,
Будь этотъ домъ походнымъ барабаномъ. (Уходитъ).
ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ. править
Готспоръ. Прекрасно сказано, любезный лордъ!
Не бойся я, что въ нашемъ вѣкѣ правда
Считается за лесть — я тотчасъ васъ
Призналъ бы первымъ полководцемъ въ мірѣ.
Но вы, надѣюсь, не сочтете лестью,
Когда я все жъ скажу, что никого
Я такъ не уважаю отъ души
И не люблю, какъ васъ. Повѣрьте мнѣ,
Что это такъ — и я готовъ на дѣлѣ
Вамъ доказать правдивость этихъ словъ.
Дугласъ. Ты — рыцарь благородства! Знай, что я
Готовъ итти противъ кого угодно,
Будь онъ храбрѣе всѣхъ людей на свѣтѣ.
Готспоръ. Благодарю всѣмъ сердцемъ!
Готспоръ. Отъ кого?
Гонецъ. Отъ вашего родителя.
Готспоръ. Какъ! Развѣ;
Онъ самъ не будетъ?
Гонецъ. Нѣтъ, милордъ, онъ боленъ
И тяжело.
Готспоръ. Ну, признаюсь, не время
Онъ выбралъ захворать! По крайней мѣрѣ
Скажи, кому онъ передалъ начальство,
И кто ведетъ его войска?
Гонецъ. Не знаю;
Но онъ объ этомъ пишетъ вамъ въ письмѣ.
Ворстеръ. И онъ лежитъ въ постели?
Гонецъ. Да, милордъ,
Уже четвертый день. Врачи боялись
За жизнь его, когда я сѣлъ на лошадь.
Ворстеръ. Ну, что бы переждалъ онъ это время
И захворалъ потомъ! Еще ни разу
Онъ не былъ намъ нужнѣе, чѣмъ теперь.
Готспоръ. Свалиться, захворать!.. Его болѣзнь
Находитъ отголосокъ въ нашемъ станѣ
И дѣлаетъ больными насъ самихъ!
Онъ говорить въ письмѣ, что, не успѣвши
Собрать своихъ союзниковъ, не смѣетъ
Кому-нибудь довѣрить это дѣло,
Столь важное для насъ. Но, впрочемъ, онъ
Даетъ рѣшительный совѣтъ: итти
Врагамъ навстрѣчу безъ него. Быть-можетъ,
Намъ счастье улыбнется! Дѣлать больше
Вѣдь въ самомъ дѣлѣ нечего: король
Навѣрно обо всемъ уже провѣдалъ.
Что скажете?
Ворстеръ. Его болѣзнь — большое
Увѣчье намъ.
Готспоръ. Конечно: — отнять важный
Здоровый членъ, и рана глубока;
Но, впрочемъ, если обсудить, бѣды я
Большой еще не вижу. Будь онъ здѣсь,
Мы кончили бы все одною битвой;
А было ли умно такой закладъ
Рѣшать однимъ сомнительнымъ ударомъ?
Мнѣ кажется, что, поступивши такъ,
Мы сами бы поставили тогда
Предѣлъ надеждамъ счастья.
Дугласъ. Ну, конечно!
Теперь же намъ останется въ запасъ
Значительный отрядъ Нортумберланда.
Мы можемъ положиться на него
На случай неудачи и смѣлѣй
Располагать наличными войсками.
Готспоръ. Ну, словомъ, это будетъ намъ лазейка
На случай, если дьяволъ и несчастье
Возстанутъ противъ насъ.
Ворстеръ. Но все я лучше бъ
Желалъ, чтобъ онъ былъ здѣсь. Въ подобномъ дѣлѣ,
Какое мы затѣяли теперь,
Всего важнѣй, чтобъ не было разлада,
Затѣмъ, что, кто не знаетъ настоящихъ
Причинъ его отсутствія, навѣрно
Подумаетъ, что онъ задержанъ страхомъ
И осторожностью; — а это можетъ
Поколебать довѣренность друзей
И зародить опасное сомнѣнье
У нихъ въ душахъ. Вѣдь мы должны стараться
Скрывать какъ можно наше положенье
Отъ чьихъ бы ни было пытливыхъ глазъ
И тщательно беречься, чтобъ разсудокъ
Чужихъ людей не вникнулъ въ наши тайны.
Отсутствіе жъ отца даетъ возможность
Насъ заподозрѣть въ недостаткѣ силы,
Чего никто не думалъ 73).
Готспоръ. Вздоръ! Я вижу,
Напротивъ, въ томъ, что онъ остался, пользу!
И мы еще блистательнѣй покажемъ,
Какъ велико и сильно наше дѣло,
Когда рѣшимся мы и безъ отца
Возстать на королевство. Что же будетъ,
Когда мы съ нимъ сойдемся? — все пойдетъ
Тогда вверхъ дномъ! Не бойтесь же напрасно!
Пока еще дурного въ дѣлѣ нѣтъ.
Дугласъ. Въ одно со мною слово! — что бояться?
Въ Шотландіи не знаютъ слова: страхъ.
Готспоръ. А, сэръ Вернонъ! — я радъ, что вижу васъ.
Вернонъ. Благодарю; но я принесъ, къ несчастью,
Нерадостныя вѣсти: Вестморландъ
Ведетъ отрядъ въ семь тысячъ человѣкъ,
И съ нимъ принцъ Іоаннъ.
Готспоръ. Скорѣй!.. что дальше?..
Вернонъ. А дальше я узналъ, что самъ король
Съ поспѣшностью, какая лишь возможна,
Ведетъ сюда безчисленную рать.
Готспоръ. Ну, что жъ!.. Добро пожаловать! А гдѣ
Его гуляка-сынъ? Гдѣ принцъ Уэльскій
Съ его безпутной сволочью, которымъ
Все трынъ-трава, что бъ ни было на свѣтѣ?
Вернонъ. Въ оружіи отъ ногъ до головы,
Въ блистающихъ, какъ золото, кольчугахъ
И съ перьями на шлемахъ, разсѣкаютъ
Они крылатый воздухъ, какъ орлы,
Исполненные жизни, какъ весна,
И пышные, какъ солнце въ яркій полдень!
Я видѣлъ самъ, какъ Генрихъ молодой,
Прекрасный, какъ крылатый богъ Меркурій,
Вскочилъ въ бронѣ блестящей на коня,
Крутя его такъ ловко, что казалось,
То былъ крылатый геній, съ облаковъ
Спустившійся на огненномъ Пегасѣ,
Чтобъ изумить искусствомъ цѣлый міръ.
Готспоръ. Довольно, стой!.. Твои слова вгоняютъ
Сильнѣй, чѣмъ солнце марта, въ лихорадку!..
Пускай они, какъ убранныя жертвы,
Идутъ скорѣй!.. Мы принесемъ ихъ дѣвѣ
Пылающей войны еще горячихъ,
Еще кипящихъ кровью!.. Грозный Марсъ
Зальется ею, сидя на своемъ
Желѣзномъ тронѣ! О, меня сжигаетъ
Невольно мысль, что славная добыча
Такъ близко къ намъ и все еще не наша!..
О, дайте только мнѣ вскочить на лошадь,
И я помчусь впередъ, какъ Божій громъ,
Навстрѣчу груди Генриха Монмоуса!
Слетятся конь съ конемъ и Гарри съ Гарри —
И не разъѣдутся, пока одинъ
Не ляжетъ подъ мечомъ другого мертвымъ!
О, если бъ Глендоуеръ уже былъ здѣсь!
Вернонъ. Я вамъ не досказалъ, что, проѣзжая
Чрезъ Ворстеръ, слышалъ, будто Глендоуеръ
Не будетъ раньше, чѣмъ чрезъ двѣ недѣли.
Дугласъ. Ну, это худшая изъ всѣхъ вѣстей.
Ворстеръ. Да, признаюсь, она морозомъ вѣетъ.
Готспоръ. А сколько будетъ войскъ у короля?
Вернонъ. Да тысячъ тридцать.
Готспоръ. Ну — пусть будетъ сорокъ!
Пусть съ нами нѣтъ отца и Глендоуера —
Меня живитъ, какъ прежде, въ счастье вѣра!
Теперь ряды солдатъ мы обойдемъ!
А смерть придетъ — такъ весело умремъ!
Дугласъ. Не говори о мнѣ: — твой страхъ напрасенъ:
Я въ этотъ годъ отъ смерти безопасенъ. (Уходитъ).
СЦЕНА 2-я. править
Фальстафъ. Бэрдольфъ, ступай-ка въ Ковентри да принеси мнѣ бутылку хересу. Наши солдаты тамъ не остановятся, и мы ночуемъ въ Соттонъ-Кольфильдѣ.
Бэрдольфъ. А деньги, капитанъ?
Фальстафъ. Ну, ну, вытряхай ихъ изъ кошеля.
Бэрдольфъ. Вѣдь за бутылку выскочитъ цѣлый ангелъ.
Фальстафъ. Выскочитъ ангелъ — такъ бери себѣ, выскочатъ двадцать — бери также 74). Я отвѣчаю за чеканку. Да скажи моему лейтенанту Пето, чтобъ онъ подождалъ меня на концѣ города.
Бэрдольфъ. Слушаю, капитанъ. (Уходитъ Бэрдольфъ).
Фальстафъ. Однако мнѣ самому становится совѣстно за моихъ солдатъ. Я чертовски употребилъ во зло королевскую вербовку. Вмѣсто ста пятидесяти солдатъ добылъ я триста фунтовъ. Я вербовалъ только сыновей богатыхъ мызниковъ, холостяковъ, этихъ животолюбивыхъ негодяевъ, которымъ барабанный бой страшнѣе дьявола; а пороха боятся они больше, чѣмъ дикая утка. Все мерзавцы съ сердцемъ въ брюхѣ вмѣсто груди. И поплатились они-таки порядкомъ за свое увольненіе. Теперь весь мой отрядъ состоитъ изъ капрала, лейтенанта, знаменосца да цѣлой ватаги оборвышей, похожихъ на Лазаря, когда псы лизали его раны. Стоитъ полюбоваться! Все безпутники безъ мѣстъ, младшіе сыновья младшихъ братьевъ 75), разорившіеся трактирщики, словомъ — вся сволочь, накопившаяся въ продолженіе мира. И это-то сокровище досталось мнѣ за тѣхъ, которые откупились. Можно, право, подумать, что я набралъ сто пятьдесятъ блудныхъ сыновей, только-что покинувшихъ свиную паству и жолуди. Вѣдь сказала же на дорогѣ какая-то каналья, будто я поснималъ ихъ съ висѣлицъ. Да и въ самомъ дѣлѣ, врядъ ли кто видѣлъ такихъ чучелъ. Я рѣшительно не поведу ихъ черезъ Ковентри: негодяи маршируютъ кто въ лѣсъ, кто по дрова, какъ будто у нихъ были кандалы на ногахъ. Впрочемъ, большая часть ихъ точно изъ остроговъ. Къ тому же на всемъ отрядѣ только полторы рубашки; да и то половина сшита кое-какъ изъ двухъ платковъ, а цѣлая навѣрно украдена у моего сентъ-альбанскаго хозяина или у красноносаго трактирщика въ Дэвентри. Ну, да это ничего: — они найдутъ довольно бѣлья на каждомъ заборѣ.
Принцъ. А, раздутый Джакъ! Ну, что, моя перина?
Фальстафъ. Какъ! Галь? мой бѣшеный шалунъ? На кой чортъ ты въ Варвикшнирѣ? И вы, лордъ Вестморландъ?.. Я думалъ, что вы уже давно въ Шрювсбери.
Вестморландъ. Да, сэръ Джонъ, — намъ надо торопиться. Мои войска уже тамъ. Король насъ навѣрно ждетъ, и мы должны скакать всю ночь.
Фальстафъ. О, обо мнѣ не безпокойтесь: — я бдителенъ, какъ кошка, когда она хочетъ слизнуть сливокъ.
Принцъ. Именно такъ: ты отъ слизыванья-то и обратился въ масло. Но скажи, Джакъ, что это за оборванцы тащутся тамъ позади?
Фальстафъ. Это мои солдаты, Галь.
Принцъ. Я никогда не видалъ такихъ жалкихъ негодяевъ.
Фальстафъ. Э, для копій годятся! Это вѣдь кормъ для пороха. Въ могилу улягутся такъ же, какъ и другіе: — всѣ люди, всѣ человѣки.
Вестморландъ. Однако, сэръ Джонъ, мнѣ кажется, что они уже слишкомъ изнурены и слишкомъ похожи на нищихъ.
Фальстафъ. Ну, откуда они добыли нищету — я, ей-Богу, не знаю; а что касается до изнуренія, то я имъ въ немъ рѣшительно примѣра не подавалъ.
Принцъ. Въ этомъ я готовъ поклясться, если только не назвать худобой три пальца жиру на ребрахъ. Однако торопись, Джакъ; — Перси уже выступилъ.
Фальстафъ. А что, король расположился лагеремъ?
Вестморландъ. Да, сэръ Джонъ, и мнѣ кажется, что мы слишкомъ медлимъ.
Фальстафъ. Только плохой воинъ и обжорливый гость являются къ концу битвы и началу пира. (Уходятъ).
СЦЕНА 3-я. править
Готспоръ. Мы нападаемъ ночью.
Ворстеръ. Лучше днемъ.
Дугласъ. Иначе мы доставимъ перевѣсъ
Своимъ врагамъ.
Вернонъ. Нимало.
Готспоръ. Какъ нимало?
Конечно, такъ: они ждутъ подкрѣпленій.
Вернонъ. А развѣ мы не ждемъ?
Готспоръ. Ихъ подкрѣпленья
Значительнѣй числомъ.
Ворстеръ. Послушай, будь
Благоразуменъ и — не нападай.
Вернонъ. Послушайтесь, милордъ.
Дугласъ. Ахъ, перестаньте!
Вы это говорите изъ боязни.
Вернонъ. Не клевещите на меня, Дугласъ!
Я доказать могу, когда хотите,
Моею жизнью, что не знаю страха,
Подобно вамъ и всякому шотландцу,
Въ дѣлахъ, гдѣ замѣшалась честь. Мы завтра
Увидимъ въ битвѣ, кто изъ насъ боится.
Дугласъ. А можетъ-быть, и нынче ночью.
Вернонъ. Полно
Объ этомъ говорить.
Готспоръ. Конечно, ночью.
Вернонъ. Но это невозможно! Я дивлюсь,
Какъ вы, такой искусный полководецъ,
Не видите, какъ много затрудненій
Препятствуютъ напасть сегодня ночью.
Часть войска брата моего Вернона
Не прибыла, а Ворстера полки
Пришли лишь утромъ. Лошади и люди
Утомлены тяжелымъ переходомъ,
И каждаго приходится считать
Едва за половину человѣка.
Готспоръ. Враги утомлены не меньше насъ
Отъ быстрыхъ переходовъ, наши жъ люди
Успѣли ужъ довольно отдохнуть.
Ворстеръ. Враги зато значительнѣй числомъ.
Прошу тебя, послушайся, племянникъ,
И погоди, пока сберутся всѣ. (Трубы).
Блентъ. Я приношу вамъ милость короля,
Когда принять вы будете согласны
Условія, какія я намѣренъ
Вамъ предложить.
Готспоръ. Отъ всей души мы рады,
Что видимъ васъ, сэръ Блентъ. О, если бъ вы
Держались нашей стороны! Вы многихъ
Найдете здѣсь, кто любитъ васъ всѣмъ сердцемъ.
При видѣ васъ завидуемъ невольно
Мы королю за то, что онъ на насъ
Ведетъ съ собой такихъ людей достойныхъ.
Блентъ. А я клянусь вамъ Богомъ всемогущимъ,
Что буду противъ васъ до той поры,
Покуда вы, забывши долгъ и вѣрность,
Противитесь законному монарху!
Но, впрочемъ, къ дѣлу! Я явился къ вамъ,
Чтобъ васъ спросить, по волѣ государя,
Чѣмъ недовольны вы? Что васъ подвигло
Нарушить миръ, поднявши знамя бунта
И возбудить къ возстанью всю страну?
Когда король васъ мало наградилъ
За признанныя имъ самимъ заслуги —
Скажите лишь: онъ вамъ воздастъ съ лихвой,
А сверхъ того, даруетъ всѣмъ прощенье —
И вамъ и тѣмъ, кого вы увлекли.
Готспоръ. Король вашъ добръ!.. Мы знаемъ хорошо,
Насколько можно довѣряться слову,
Имъ данному! Мои отецъ и дядя
Ему со мною вмѣстѣ помогли
Добыть вѣнецъ, когда онъ былъ ничтожный
Изгнанникъ, безъ друзей, въ своей странѣ
Лишенный покровительства законовъ!
Отцомъ онъ былъ гостепріимно встрѣченъ
На берегу. Повѣривъ слезнымъ клятвамъ,
Что онъ пришелъ единственно искать
Ланкастерскаго герцогства — наслѣдья,
Ему принадлежащаго, отецъ мой
Растрогался и обѣщалъ ему
Содѣйствіе. Тогда, чуть слухъ разнесся,
Что съ нимъ сошелся графъ Нортумберландъ,
Толпы людей къ нему стекаться стали
Со всѣхъ сторонъ. Народъ за нимъ бѣжалъ,
Встрѣчалъ его съ колѣнопреклоненьемъ;
Толпился на мостахъ и на дорогахъ.
Ему несли богатые дары;
Клялись служить; на службу отдавали
Дѣтей своихъ. Толпы несмѣтной свитой
За нимъ тянулись, множась безъ конца.
Что жъ сдѣлалъ онъ? Почувствовавши силу,
Онъ перешелъ немедленно предѣлъ
Имъ данной клятвы, данной въ ту минуту,
Когда онъ былъ ничтожнымъ бѣднякомъ.
Онъ возбудилъ вопросы о реформѣ
Постановленій, тягостныхъ народу,
Сталъ сѣтовать о бѣдствіяхъ страны,
Кричать о тяжкихъ злоупотребленьяхъ —
И этимъ скоро пріобрѣлъ любовь
Кого хотѣлъ. Потомъ лишилъ онъ жизни
Ричардовыхъ приверженцевъ, которымъ
Король страну оставилъ въ управленье,
Сбираясь въ свой походъ…
Блентъ. Я здѣсь не съ тѣмъ
Чтобъ слушать это все.
Готспоръ. Такъ поспѣшу
Я кончить рѣчь! Онъ безъ труда затѣмъ
Низвергнулъ короля, лишивъ его
Сперва вѣнца, а тамъ и самой жизни.
Онъ увеличилъ тяжесть податей,
Затѣмъ заставилъ графа Мортимера
Страдать въ плѣну, тогда какъ, если строго
Поразобрать, то графъ далеко больше
Имѣетъ правъ на англійскій престолъ.
Наградой мнѣ за всѣ мои заслуги
Была немилость. Онъ хотѣлъ меня
Поймать въ словахъ, чтобъ погубить; изъ залы
Совѣта выгналъ дядю; удалилъ
Отца; нарушилъ много клятвъ, надѣлалъ
Несправедливостей и наконецъ
Принудилъ насъ самихъ искать спасенья,
Поднявши мечъ. Мы вникли хорошо
Въ его права на государство: намъ
Они не очень кажутся большими.
Блентъ. И это вашъ отвѣтъ?
Готспорь. Постойте, мы
Немного посовѣтуемся; вы же
Теперь вернуться можете назадъ.
Пришлите намъ кого-нибудь въ залогъ
Посланника — и дядя мой поутру
Представитъ вамъ условья. До свиданья!
Блентъ. Желаю вамъ принять любовь и милость.
Готспоръ. Быть-можетъ, такъ и будетъ.
Блентъ. Даруй Богъ! (Уходятъ).
СЦЕНА 4-я. править
Архіепископъ. Свезите тотчасъ эти два письма:
Вотъ это — къ лорду маршалу, а это
Отдайте брату Скрупу; остальныя —
По адресамъ. Онѣ мнѣ очень важны,
И я прошу доставить ихъ скорѣй.
Сэръ Михаэль. Я угадалъ, милордъ, ихъ содержанье.
Архіепископъ. Быть-можетъ!.. Завтра, добрый Михаэль,
Рѣшится участь многихъ тысячъ. Я
Навѣрно слышалъ, что король собралъ
Въ короткій срокъ значительное войско,
И завтра поутру сразится съ Перси
При Шрювсбери. Признаться, я боюсь.
Нортумберландъ былъ главной ихъ надеждой
И такъ некстати захворалъ. Да кромѣ
Того, они считали Глендоуера
Своей опорою; а онъ остался,
Напуганный какимъ-то предвѣщаньемъ,
Въ своихъ горахъ. Едва ли войско Перси
Сразиться въ состояньи съ королемъ.
Сэръ Михаэль. Не бойтесь, лордъ! Смотрите бодро: съ ними
Дугласъ и Мортимеръ.
Архіепископъ. Нѣтъ, Мортимера
Въ ихъ войскѣ нѣтъ.
Сэръ Михаэль. Зато у нихъ Мордаке,
Вернонъ, графъ Ворстеръ, Гарри Перси; — войско
Ихъ доблестно и велико числомъ.
Архіепископъ. Оно, быть-можетъ, такъ, — но вѣдь король
Собралъ всѣ силы государства: съ нимъ
Принцъ Іоаннъ Ланкастерскій и Генрихъ
Уэльскій, Вестморландъ, сэръ Вальтеръ Блентъ
И множество сподвижниковъ, искусныхъ
Въ воинскомъ дѣлѣ.
Сэръ Михаэль. Будьте, лордъ, спокойны:
Ихъ наши отразятъ.
Архіепископъ. И я надѣюсь;
Но осторожность забывать нельзя!
А потому спѣшите. Если Перси
Не устоитъ — тогда король навѣрно
Пойдетъ на насъ, не распуская войска.
Онъ знаетъ, безъ сомнѣнья, что и мы
Участвовали въ этомъ заговорѣ.
Благоразумье заставляетъ насъ
Готовиться къ отпору — потому
Не медлите. Мнѣ надо написать
Еще другимъ. Прощайте, Михаэль. (Уходятъ).
ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ. править
СЦЕНА 1-я. править
Король. Встаетъ средь тучъ кровавымъ шаромъ солнце
Изъ-за кустовъ лѣсистаго холма
И облекаетъ блѣдный день печалью.
Пр. Генрихъ. Холодный вѣтеръ свищетъ, какъ трубачъ,
Сочувствуя ему унылымъ звукомъ,
А бурный шумъ средь листьевъ намъ сулитъ
Ужасный день и гибельную бурю.
Король. Такъ пусть же онъ ее пророчитъ тѣмъ,
Кто долженъ пасть; — тому, кто побѣдитъ,
Предвѣстья бѣдъ не страшны. (Трубы).
Что я вижу!
Вы здѣсь, лордъ Ворстеръ? Дурно, очень дурно,
Что привелось сойтись намъ при такихъ
Условіяхъ. Вы измѣнили нашей
Довѣренности къ вамъ, принудивъ насъ
Совлечь съ себя покойную одежду
И отягчить тяжелой сталью грудь.
Нехорошо, нехорошо! Отвѣтьте,
Согласны ль вы покончить это дѣло,
Прервавъ войну, и возвратиться вновь,
Какъ было прежде, въ кругъ повиновенья,
Гдѣ вы сіяли чистымъ, ровнымъ свѣтомъ,
Какъ яркая звѣзда, а не зловредный
И грозный метеоръ, чей блескъ бываетъ
Лишь знаменьемъ несчастій, бѣдъ и смутъ
Для будущихъ временъ?
Ворстеръ. Что до меня
Касается, милордъ, я вамъ отвѣчу,
Что всей душой готовъ бы былъ провесть
Остатокъ жизни въ мирѣ и покоѣ,
И что искалъ вражды причинъ не я.
Король. Не вы искали? Кто жъ ее затѣялъ?
Фальстафъ. Бунтъ валялся на дорогѣ, а онъ его поднялъ.
Пр. Генрихъ. Молчи, пустомеля.
Ворстеръ. Вы первый отвратили, государь,
Глаза любви отъ нашего семейства,
Тогда какъ мы — припомнить васъ прошу —
Всегда вамъ были вѣрными друзьями.
Для васъ я преступилъ и долгъ и клятву
Монарху Ричарду, стремглавъ помчался
Навстрѣчу вамъ съ желаньемъ видѣть васъ
И вамъ поцѣловать покорно руку,
Тогда какъ вы далеко уступали
Въ то время мнѣ въ значеніи и силѣ!
Племянникъ мой и братъ со мною вмѣстѣ
Ввели васъ въ отчій домъ, презрѣвши смѣло
Угрозы времени. Вы намъ клялись
Въ Донкастерѣ, что вы искали только
Ланкастерскаго герцогства, наслѣдья,
У васъ отнятаго, и ничего
Не замышляли противъ государства.
Мы вамъ поклялись помогать; но скоро
На васъ дождемъ посыпались удачи,
И почести прилили, какъ потокъ.
Все было вамъ тогда благопріятно:
Отсутствіе монарха, наша помощь,
Сочувствіе къ перенесеннымъ вами
Бѣлымъ бѣдамъ, ошибки короля,
Противный вѣтеръ, долго задержавшій
Его въ Ирландіи, и ложный слухъ,
Что онъ погибъ, разнесшійся повсюду.
Вы захватили власть, забывши клятву
Въ Донкастерѣ, а съ нами поступили,
Какъ лживая, коварная кукушка
Съ ее вскормившей ласточкой! Вы стали
Насъ притѣснять, держать себя такъ гордо,
Такъ высоко, что самая любовь
Не смѣла къ вамъ приблизиться. Нужда
Подвигла насъ искать спасенья въ бѣгствѣ
И взяться за оружье. Мы возстали,
Но насъ къ тому подвигли сами вы
Позорнымъ и обиднымъ обращеньемъ,
Угрозами и нарушеньемъ клятвы,
Дарованной, когда вы лишь мечтали
О вашихъ замыслахъ.
Король. Вы это все,
Конечно, объявляли громогласно
На перекресткахъ, рынкахъ и въ церквахъ,
Чтобы раскрасить ваше возмущенье
Приличнымъ цвѣтомъ и привлечь къ себѣ
Разбойниковъ, воровъ и негодяевъ,
Желающихъ безумныхъ перемѣнъ?
Когда же бунтъ не расцвѣчался ярко
Такой пустой раскраской? И бывало ль,
Чтобъ не нашлось достаточно бродягъ,
Готовыхъ поддержать его, чуть только
Почуются имъ буйство и грабежъ?
Пр. Генрихъ. Подумайте, какъ много душъ должны
Жестоко заплатить своею жизнью
За этотъ споръ, когда дойдетъ до битвы!
Скажите Гарри Перси, что принцъ Генрихъ
Уэльскій, отдавая справедливость
Его уму и доблестямъ предъ цѣлой
Вселенною, считалъ его всегда
Храбрѣйшимъ и отважнѣйшимъ героемъ,
А исключая это возмущенье —
И благороднѣйшимъ! Что жъ до себя,
Скажу, то былъ въ сравненьи съ нимъ лишь цѣлью
Упрековъ я, считался недостойнымъ
Быть рыцаремъ. Я слышалъ, будто Перси
Такъ думаетъ о мнѣ до сей поры.
Скажите же ему, что, признавая
Въ присутствіи монарха превосходство
Его военной славы предъ моей,
Я все-таки рѣшаюсь предложить
Ему со мной вступить въ единоборство,
Чтобъ устранить кровавый общій бой.
Король. И мы даемъ на это позволенье,
Хоть и нашлись бы важныя причины
Не позволять… Нѣтъ, нѣтъ, лордъ Ворсторъ, знайте,
Что нашъ народъ намъ дорогъ! Мы скорбимъ
Равно о всѣхъ — и правыхъ и виновныхъ;
А потому, когда рѣшитесь вы
Принять вамъ предлагаемую милость —
То мы почтимъ вновь нашей прежней дружбой
И васъ и всѣхъ. Увѣдомьте насъ тотчасъ,
Что скажетъ вашъ племянникъ. Если онъ
Откажется — то мщенье будетъ страшно!
Оно у насъ въ рукахъ. Теперь идите!
Ни слова болѣе: я возраженій
Не буду слушать. Вамъ дается милость,
Которую принять велитъ разсудокъ.
Пр. Генрихъ. Они не примутъ — я готовъ поклясться.
Готспоръ съ Дугласомъ рады воевать
Хоть противъ всей вселенной.
Король. Потому
Пускай идутъ начальники къ отрядамъ:
Мы нападемъ тотчасъ же, какъ получимъ
Отвѣтъ враговъ, и да пошлетъ намъ помощь
Господь по мѣрѣ нашей правоты.
Фальстафъ. Послушай, Галь, если я паду — перешагни, пожалуйста, черезъ меня, чтобъ защитить мой трупъ: вѣдь это долгъ дружбы.
Пр. Генрихъ. Да вѣдь эту дружбу можетъ оказать тебѣ только великанъ. Читай свои молитвы и прощай.
Фальстафъ. Хорошо, если бъ это были молитвы передъ сномъ. Нѣтъ, чортъ побери, миръ лучше войны.
Пр. Генрихъ. Вѣдь смерти не избѣжишь, — когда-нибудь надо заплатить долгъ Господу. (Уходитъ).
Фальстафъ. Да срокъ-то еще не насталъ; а я куда какъ не люблю платить прежде времени. Ну, на кой чортъ мнѣ соваться впередъ? Кто меня толкаетъ? — Честь? А если она толкаетъ меня на смерть — тогда что? Можетъ ли честь приставить руку? — Нѣтъ. Вылѣчить рану? — Нѣтъ. Значитъ, она хирургіи не знаетъ? — Нѣтъ. Что жъ такое честь? — Слово. Что жъ такое слово? — Воздухъ. Стало-быть, честь — воздухъ? Славное пріобрѣтенье! Кто жъ ее пріобрѣлъ? — А тотъ, кого убили въ сраженьи. Что жъ, онъ ее чувствуетъ? — Нѣтъ. Слышитъ ее? — Нѣтъ. Стало-быть, она неощущаема? — Нѣтъ. Какъ же могутъ чувствовать мертвые! Развѣ она не можетъ уживаться съ живыми? — Нѣтъ. Почему? — Злословье не позволяетъ. Такъ и мнѣ ея не надо. Честь — просто надгробная надпись. Вотъ и конецъ моего катехизиса. (Уходитъ).
СЦЕНА 2-я. править
Ворстеръ. Племянникъ мой не долженъ знать, сэръ Ричардъ,
Того, что предлагаетъ намъ король 76).
Вернонъ. Но почему жъ?
Ворстеръ. Иначе мы погибли.
Нельзя и думать, чтобъ король сдержалъ
Обѣщанное слово о прощеньи.
Онъ будетъ насъ всегда подозрѣвать
И выместитъ когда-нибудь возстанье
На чемъ-либо другомъ. Мы будемъ вѣчно
Подъ самымъ утомительнымъ надзоромъ.
Тому, кто разъ попался, довѣряютъ
Не болѣе, чѣмъ пойманной лисѣ.
Всѣ знаютъ, что лису добромъ отъ лѣса
Не отучить, — поступятъ такъ и съ нами.
Нашъ каждый взглядъ, малѣйшій знакъ иль слово
Король перетолкуетъ непремѣнно
Въ дурную сторону. За нами будутъ
Ухаживать, какъ за волами въ стойлѣ:
Чѣмъ больше присмотру — тѣмъ ближе къ смерти.
Племянника, пожалуй, извинятъ
За молодость его иль пылкость крови
Его сочтутъ заносчивымъ мальчишкой —
Не болѣе; — но вся вина его
Обрушится на голову отца
И на мою. Мы будемъ виноваты,
Какъ воспитатели. Съ насъ взыщутъ все,
Что онъ отъ насъ заимствовалъ дурного.
А потому, милордъ, я васъ прошу
Не говорить ему о предложеньяхъ.
Вернонъ. Пусть будетъ такъ, — и если вы хотите,
Я ваши подтвержу ему слова.
Но вотъ и онъ.
Готспоръ. А, Ворстеръ, вы вернулись!
Освободите жъ лорда Вестморланда.
Что новаго?
Ворстеръ. Король насъ вызываетъ
На битву.
Дугласъ (Готспору). Да! Такъ вызывай его
И ты чрезъ Вестморланда.
Готспорь. Лордъ Дугласъ,
Я васъ прошу ему сказать объ этомъ.
Дугласъ. Отъ всей души. (Уходитъ Дугласъ).
Ворстеръ. Король не хочетъ слышать
О милости.
Готспоръ. Какъ? что?.. Вы говорили
Ему о милости?
Ворстеръ. Я лишь напомнилъ
Почтительно о томъ, какъ онъ глубоко
Обидѣлъ насъ, упомянувъ при этомъ
О клятвѣ, имъ нарушенной; а онъ
Отрекся отъ нея вторичной клятвой
И, называя насъ бунтовщиками,
Оружіемъ грозился разгромить
И насъ и ненавистное названье.
Дугласъ. Къ оружію, друзья! — я бросилъ вызовъ
Сраженья королю. Его доставитъ
Заложникъ нашъ, лордъ Вестморландъ. Король
Навѣрно не заставитъ дожидаться.
Ворстеръ (Готспору). Принцъ Генрихъ, вставши, выступилъ впередъ
И предложилъ тебѣ единоборство.
Готспоръ. О, какъ желалъ бы я, чтобъ пылъ сраженья
Вмѣститься могъ сегодня въ насъ двоихъ:
Во мнѣ и въ Генрихѣ Монмоусѣ 78)! Какъ,
Скажи, онъ вызывалъ меня: надмѣнно?
Презрительно?..
Вернонъ. Нѣтъ, небомъ поклянусь,
Я вызова не слыхивалъ смиреннѣй;
Онъ звалъ тебя помѣриться мечами,
Какъ брата братъ на мирную потѣху.
Онъ самымъ благороднымъ языкомъ,
Какъ лѣтопись, расцвѣчивалъ твои
Всѣ доблести и находилъ тебя
Достойнѣй всѣхъ похвалъ. Но чѣмъ всего
Прекраснѣе онъ выказалъ свои
Достоинство и санъ — такъ это было
Когда, зардѣвшись краскою стыда,
Онъ осудилъ потерянную юность
Свою съ такимъ смиреньемъ, что, казалось,
Въ одно и то же время былъ учитель
И ученикъ… Когда онъ смолкъ, то я
Воскликнуть быть готовъ предъ цѣлымъ свѣтомъ,
Что если смерть не ждетъ его въ бою,
То Англія ни разу не имѣла
Еще ни въ комъ такихъ надеждъ на счастье
Въ грядущихъ дняхъ, какъ въ немъ, — и что его
Напрасно обвинялъ языкъ злословья
До сей поры.
Готспоръ. Вы, кажется, влюбились
Въ его дурачества; скажу, напротивъ,
Что врядъ ли сыщется на свѣтѣ принцъ
Буйнѣй и своевольнѣй. Впрочемъ, чѣмъ бы
Онъ ни былъ — я его сумѣю сжать
Такъ горячо въ моихъ объятьяхъ въ битвѣ,
Что онъ задохнется. Теперь скорѣй
Къ оружію!.. Товарищи и други!
Вы сами знаете вашъ долгъ, а я
Не мастеръ говорить, чтобъ вашу кровь
Воспламенить напыщенною рѣчью…
Гонецъ. Милордъ, вотъ письма къ вамъ.
Готспоръ. Я не могу
Теперь читать ихъ!.. Доблестные лорды!
Жизнь наша коротка; но будь она
Не болѣе минуты или часа —
Все жъ мы ее нашли бы слишкомъ длинной,
Когда бъ она была проведена
Въ безславіи! Сегодня, при удачѣ,
Мы уничтожимъ короля, а если
Умремъ, то вмѣстѣ, доблестною смертью!
Бояться нечего, когда оружье
Обнажено за праведное дѣло.
Гонецъ. Готовьтесь въ бой, милорды: — непріятель
Уже въ виду.
Готспоръ. Спасибо, что прервалъ
Онъ рѣчь мою — не мнѣ ихъ говорить!
Пусть каждый честно выполнитъ свой долгъ!
Я обнажаю мечъ, чтобъ обагрить
Сверкающую сталь чистѣйшей кровью,
Какую только встрѣчу въ жаркой битвѣ
Сегодняшняго дня!.. О, espérance 79)!
Пускай гремятъ воинственныя трубы!
Обнимемтесь при ихъ побѣдномъ звукѣ
Въ послѣдній разъ, друзья!.. Быть-можетъ, многимъ
Ужъ болѣе изъ насъ не обниматься.
СЦЕНА 3-я. править
Блентъ. Скажи, кто ты? Зачѣмъ такъ неотвязно
Преслѣдуешь меня? Зачѣмъ со мной
Такъ жадно ищешь боя?
Дугласъ. Я — Дугласъ!
Преслѣдую жъ тебя, услышавъ, будто
Ты самъ король.
Блентъ. Тебѣ сказали правду.
Дугласъ. Стаффордъ купилъ ужъ жизнью это сходство,
Назвавшись королемъ: мой мечъ пронзилъ
Его замѣсто короля, и ты
Погибнешь такъ же, если мнѣ не сдашься.
Блентъ. Шотландецъ дерзкій! Я не съ тѣмъ рожденъ,
Чтобы сдаваться! Предъ тобой король —
И онъ отмститъ тебѣ за смерть Стаффорда.
Готспоръ. О, если бъ ты, Дугласъ, сражался такъ же
При Гольмедонѣ — я бы никогда
Не одержалъ побѣды надъ тобою.
Дугласъ. Все кончено: король лежитъ убитый.
Готспоръ. Гдѣ?
Дугласъ. Здѣсь.
Готспоръ. Какъ — это? Нѣтъ, Дугласъ,
Ошибся ты, — лицо я это знаю:
Убитъ тобою храбрый рыцарь Блентъ,
Онъ лишь одѣтъ въ доспѣхи короля.
Дугласъ. Глупецъ! Глупецъ! Ступай съ своей душой,
Куда бъ она ни понеслась! Достался
Не дешево тебѣ заемный санъ.
Съ чего ты вздумалъ королемъ назваться?
Готспоръ. Ты можешь встрѣтить многихъ, кто одѣтъ
Въ доспѣхи короля.
Дугласъ. Я перебью
Ихъ всѣхъ!.. Клянусь мечомъ моимъ, покуда
Не доберусь до самого.
Готспоръ. Идемъ же
Скорѣй впередъ; друзья дерутся славно. (Уходятъ).
Фальстафъ. Нѣтъ, чортъ побери, здѣсь не то, что въ Лондонѣ: безъ расплаты не удерешь 80). Да и расчетъ коротокъ: прямо по маковкѣ. Это кто? Сэръ Вальтеръ Блентъ. Вотъ она настоящая-то честь, безъ всякаго преувеличенія. Однако я разгорячился, какъ растопленный свинецъ, и такъ же отяжелѣлъ. О, Господи, сохрани меня отъ свинца! И безъ того мнѣ тяжело носить мою утробу! Я отвелъ моимъ лохмотникамъ мѣстечко, гдѣ имъ какъ разъ задали перцу. Изъ ста пятидесяти едва осталось трое, да и тѣ годны развѣ только нищенствовать у городскихъ воротъ. Это кто бѣжитъ?
Пр. Генрихъ. Что ты стоишь?.. Давай скорѣй твой мечъ!
Не мало славныхъ рыцарей простерты
Безъ жизни подъ копытами коней
Кичливаго врага и ждутъ отмщенья
За смерть свою. Давай скорѣе мечъ!
Фальстафъ. Уфъ, Галь! Прошу тебя, дай мнѣ перевести духъ. Вѣдь даже турка Григорій не совершалъ такихъ подвиговъ, какъ я сегодня 81). Я покончилъ съ Перси: онъ теперь рѣшительно безопасенъ.
Пр. Генрихъ. Въ самомъ дѣлѣ?.. Такъ я тебѣ скажу, что онъ еще живъ для того, чтобъ тебя убить. Подавай мечъ!
Фальстафъ. Какъ! Живъ? О, тогда, клянусь Богомъ, я тебѣ не отдамъ меча! Возьми, если хочешь, пистолетъ.
Пр. Генрихъ. Ну, давай. Что это?.. онъ въ чехлѣ?
Фальстафъ. Да, Галь, онъ слишкомъ раскалился. Имъ можно снести цѣлый городъ. (Принцъ вынимаетъ изъ чехла бутылку).
Пр. Генрихъ. Время ли теперь шутить?
Фальстафъ. Когда Перси живъ — я проткну его. Конечно, если онъ наткнется на мой мечь 82). Если жъ нѣтъ — чортъ съ нимъ! Самъ я на него не полѣзу. Мнѣ вѣдь не нужна честь, какъ сэру Вальтеру. Я хочу жить, пока живется; а убьютъ, такъ честь явится сама незванная, стало-быть — и хлопотать о ней нечего. (Уходитъ).
СЦЕНА 4-я. править
Король. Ты раненъ, Гарри, ты исходишь кровью;
Прошу тебя, уйди 83). Ступай и ты
За нимъ, Ланкастеръ.
Пр. Іоаннъ. Я, милордъ?.. О, нѣтъ!
Хочу сперва я самъ облиться кровью.
Пр. Генрихъ. Я васъ прошу не медлить, государь:
Безъ васъ друзья смутиться могутъ духомъ.
Король. Иду сейчасъ. Лордъ Вестморландъ, сведите
Его въ палатку.
Вестморландъ. Въ самомъ дѣлѣ, лордъ,
Пойдемте.
Пр. Генрихъ. Полноте! Ужель пустая
Царапина причиной можетъ быть,
Чтобъ я покинулъ малодушно битву,
Тогда какъ столько доблестныхъ дворянъ
Лежатъ въ пыли, и дерзкіе враги
Багрятъ мечи ихъ доблестною кровью.
Пр. Іоаннъ. Мы долго отдыхаемъ!.. Ради Бога,
Идемте, Вестморландъ! Нашъ долгъ зоветъ насъ.
Пр. Генрихъ. Поистинѣ, я въ немъ не ожидалъ
Такого духа. Я до сей поры
Любилъ его, какъ брата, а теперь
За храбрость чту, какъ собственную душу.
Король. Онъ отражалъ, я видѣлъ, натискъ Перси
Съ такою твердостью, какую я
Въ его лѣта не видывалъ ни разу.
Пр. Генрихъ. Ребенокъ этотъ будетъ намъ примѣромъ.
Дугласъ. Король! Еще король!.. Они растутъ,
Какъ головы на гидрѣ! Я — Дугласъ,
И жизнью платитъ мнѣ за встрѣчу каждый,
Кто носитъ этотъ цвѣтъ. Скажи мнѣ, кто ты,
Принявшій видъ наружный короля?
Король. Я — самъ король, и жаль мнѣ отъ души,
Что ты съ моими призраками дрался,
А не со мной. Мои два сына ищутъ
Тебя вездѣ; но такъ какъ мы сошлись
Случайно здѣсь — я самъ сражусь съ тобою.
Дугласъ. Я все боюсь — не призракъ ли ты.
Однако все въ тебѣ такъ величаво.
Но, впрочемъ, кто бъ ты ни былъ — ты погибнешь!
Пр. Генрихъ. Стой, дерзкій, стой!.. И посмотри на небо
Въ послѣдній разъ! Въ рукѣ держу я души
Убитыхъ Шерли, Стаффорда и Влента.
Тебя зоветъ на битву принцъ Уэльскій
И смерть несетъ въ рукахъ! А онъ ни разу
Не говорилъ, чего не могъ исполнить.
Оправьтесь, государь, и успокойтесь!
Сэръ Никольсъ Гяузей требуетъ подмоги
И Клифтонъ также: — я спѣшу къ нему.
Король. Постой и отдохни. Подавши мнѣ
Нечаянную помощь, ты успѣлъ
Возстановить потерянное мнѣнье,
Что я еще любимъ тобой.
Пр. Генрихъ. О, Боже!
Кто жъ дерзко смѣлъ меня оклеветать
Въ желаньи вашей смерти? Если бъ я
Ее желалъ, то стоило бъ вѣдь только
Мнѣ волю дать Дугласовой рукѣ!
Она сразила бъ васъ скорѣй и легче,
Чѣмъ всякій ядъ, избавивши меня
Отъ недостойныхъ и преступныхъ хлопотъ.
Король. Ступай же къ Клифтону, а я — къ Гяузею.
Готспоръ. Когда я не ошибся — ты Монмоусъ!..
Пр. Генрихъ. Ты говоришь, какъ будто бъ я хотѣлъ
Отречься имени.
Готспоръ. Я — Гарри Перси.
Пр. Генрихъ. Такъ вотъ онъ, этотъ славный бунтовщикъ!
Я — принцъ Уэльскій, Перси. Ты со мной
Соперничать не будешь больше въ славѣ:
На небѣ не сіяютъ по два солнца,
И Англія не можетъ подчиниться
Заразъ и мнѣ и Генриху Готспору.
Готспоръ. И не должна! Пробилъ урочный часъ —
Одинъ изъ насъ падетъ! О, если бъ слава
Твоя была не менѣе моей!
Пр. Генрихъ. Я сдѣлаю себя еще славнѣе:
Я съ шлема твоего скошу всѣ лавры
Для моего чела.
Готспоръ. Нѣтъ, я не въ силахъ
Переносить такого хвастовства!
Фальстафъ. Хорошенько его, Галь, хорошенько! Это вѣдь ребячья игра.
Готспоръ. О, Гарри! Ты лишилъ меня моей
Счастливой юности!.. Но я не столько
Печалюсь о потерѣ бренныхъ дней,
Какъ о похищенной тобою славѣ!
И эта мысль сильнѣй терзаетъ духъ мой,
Чѣмъ тѣло мечъ! Но мысль подвластна жизни,
А жизнь — минутамъ!.. Время власть даетъ
Надъ цѣлымъ міромъ, но когда-нибудь
Должно прерваться!.. Я бы много могъ
Еще тебѣ сказать, но тяжело!..
Языкъ рука холодной смерти давитъ…
Все кончено… ты, Перси, прахъ… ты пища…
Пр. Генрихъ. Червямъ, великій Перси! Миръ тебѣ,
Высокая душа! Какъ обнищало
Пустое честолюбье 85)! Находилъ
При жизни малымъ ты все королевство —
И вотъ теперь тебѣ довольно трехъ
Шаговъ земли! Зато земля вовѣкъ
Храбрѣй тебя героя не увидитъ!
При жизни я тебѣ бы не сказалъ
Такихъ похвалъ. Пускай моя любовь
Воздастъ тебѣ воинственную почесть,
Закрывъ твое лицо.
Я самъ себя
Благодарю за дружескій обрядъ.
Возьми съ собой свою на небо славу;
Безславье же пускай заснетъ въ могилѣ
Безъ надписи на гробовой доскѣ. (Увидя Фальстафа)
Какъ! Бѣдный мой толстякъ!.. И въ этомъ тѣлѣ
Исчезла жизнь! Прощай, бѣдняга Джакъ!
И доблестнѣй тебя сражала смерть,
Но врядъ ли кто-нибудь сраженъ жирнѣе.
Мнѣ смерть твоя была бъ грустнѣе всякой,
Когда бъ я былъ попрежнему гулякой.
Тебя набальзамируютъ. Прощай
И возлѣ Перси съ миромъ почивай!
Фальстафъ (тихо поднимаясь). Меня набальзамируютъ? Нѣтъ, братъ, дудки! Ужъ если ты хочешь меня потрошить, такъ я заставлю тебя посолить себя и съѣсть. Я однако прикинулся во-время, — иначе этотъ бѣшеный шотландецъ расчелся бы со мной начисто. Прикинулся? — вру: я не поддѣлка. Смерть, вотъ это — поддѣлка, потому что мертвый только образъ человѣка. А прикинуться мертвымъ, чтобъ сохранить жизнь, — это не поддѣлка, а сама жизнь, настоящая, совершенная жизнь! Лучшая черта храбрости — благоразуміе! А имъ-то я и спасъ свою жизнь. Однако я, чортъ побери, боюсь этого бѣшенаго Перси, хоть онъ и убитъ. Что, если онъ тоже прикидывается и вдругъ вскочитъ? Онъ вздумаетъ, пожалуй, показать, что прикидывается еще лучше меня? Потому вѣрнѣе себя обезопасить, а тамъ, пожалуй, можно будетъ даже похвастать, что убилъ его я. Въ самомъ дѣлѣ, почему жъ ему было не вскочить такъ же, какъ вскочилъ я? Свидѣтелей нѣтъ, значитъ — и уличать некому. (Колетъ трупъ). Вотъ тебѣ, негодяй! Ну, а теперь, съ новой раной на бедрѣ, пойдемъ-ка, я приберу тебя подальше. (Взваливаетъ трупъ на спину).
Пр. Генрихъ. Довольно, братъ, ты славно накормилъ
Сегодня мечъ.
Пр. Іоаннъ. Постой, ты говорилъ мнѣ,
Что этотъ жирный человѣкъ убитъ.
Пр. Генрихъ. Я видѣлъ самъ, какъ онъ лежалъ безъ жизни…
Ты живъ иль мертвъ? Отвѣть намъ! Говори!
Иль ты одна игра воображенья?
Отвѣть! Мы ждемъ! Глазамъ мы не повѣримъ,
Покуда ты не скажешь, то ли ты,
Чѣмъ кажешься.
Фальстафъ. Разумѣется то: — я не двойникъ. Но если я не Джакъ Фальстафъ, такъ просто Джакъ. Вотъ вамъ Перси. (Бросаетъ трупъ на землю). Если твой отецъ меня наградитъ — хорошо, если же нѣтъ — пусть убиваетъ самъ другого Перси. Я гляжу теперь прямо въ герцоги или въ графы.
Пр. Генрихъ. Что ты городишь? Я убилъ Перси и видѣлъ тебя мертваго.
Фальстафъ. Ты? О, Господи, какимъ лживымъ сталъ нынче свѣтъ! Я согласенъ, что ты меня видѣлъ на землѣ безъ дыханія вмѣстѣ съ нимъ; но мы оба вскочили вдругъ и сражались цѣлый часъ по шрювсбёрійскимъ часамъ. Если вѣрите — хорошо, если жъ нѣтъ — пусть грѣхъ падетъ на головы тѣхъ, кто обязанъ награждать храбрость. Я поклянусь, чѣмъ хотите, что нанесъ ему эту рану въ бедро. Если бъ онъ былъ живъ и отрекся — я заставилъ бы его съѣсть кусокъ моего меча.
Пр. Іоаннъ. Я ничего не слыхивалъ чудеснѣй.
Пр. Генрихъ. Да трудно отыскать и человѣка
Чуднѣй чѣмъ онъ!.. Ну, что жъ! — вали скорѣй
На спину трупъ, какъ должно, съ важнымъ видомъ,
И если ложь тебѣ доставить можетъ
Награду или милость — я готовъ,
Пожалуй, поддержать ее… Идемъ,
Любезный братъ, — трубятъ отбой, намъ надо
Узнать, кто живъ и кто погибъ въ бою.
Фальстафъ. Онъ говорилъ что-то о наградѣ; пойду-ка за нимъ, и да пошлетъ Господь всякихъ благъ тому, кто меня наградитъ! Если меня возвеличатъ почестями — я похудѣю, приму слабительное, брошу пить хересъ и начну жить, какъ прилично дворянину. (Уходитъ, неся трупъ).
СЦЕНА 5-я. править
Король. Таковъ всегда конецъ бываетъ бунта.
Коварный Ворстеръ, развѣ я вчера
Не предлагалъ прощенье вамъ и милость?
Зачѣмъ же ты нарочно исказилъ
Мои слова, употребя во зло
Довѣріе племянника? Когда бы
Ты велъ переговоры съ нами честно —
Три рыцаря, одинъ достойный графъ
И многіе убитые сегодня
Еще теперь бы наслаждались жизнью.
Ворстеръ. Я дѣлалъ, что велитъ самохраненье,
И предаюсь безропотно судьбѣ
Теперь, когда она неотвратима.
Король. Пусть отведутъ Вернона и его
Сейчасъ на казнь. Объ остальныхъ рѣшенье
Объявимъ мы потомъ… Ну, какъ дѣла,
И что нашъ бой? (Стража уводитъ Ворстера и Вернона).
Пр. Генрихъ. Дугласъ, увидя въ страхѣ,
Что счастье битвы обратилось къ намъ,
Что храбрый Перси палъ, и вражье войско
Разсѣяно — бѣжалъ и самъ съ другими,
Но въ бѣгствѣ онъ упалъ и такъ расшибся,
Что взятъ на мѣстѣ въ плѣнъ. Его снесли
Въ мою палатку. Разрѣшите мнѣ
Располагать имъ, государь.
Король. Охотно.
Пр. Генрихъ. Братъ Іоаннъ, хочу тебя почтить
Я лестнымъ порученьемъ: объяви,
Что я велѣлъ освободить Дугласа,
Пусть знаетъ онъ, что храбрость и величіе
Умѣемъ чтить мы даже во врагахъ;
А онъ ихъ доказалъ на нашихъ шлемахъ.
Пр. Іоаннъ. Благодарю за лестное вниманье.
Я тотчасъ же исполню твой приказъ.
Король. Теперь должны мы раздѣлить войска.
Лордъ Вестморландъ, — вы съ сыномъ Іоанномъ
Пойдете въ Іоркъ смирить Нортумберланда
Съ епископомъ: они, какъ намъ сказали,
Готовятся усиленно къ отпору.
Мы съ Генрихомъ отправимся въ Уэльсъ,
Чтобъ встрѣтить Глендоуера съ графомъ Марчскимъ.
Еще одно подобное сраженье —
И навсегда умолкнетъ возмущенье;
Не вложимте жъ мечей своихъ въ ножны,
Пока не успокоимъ всей страны! (Уходятъ).
ПРИМѢЧАНІЯ. править
1. Въ подлинникѣ король говорить: «No more the thirsty entrance of this soil shall daub her lips with her own childrae’s blood». Слово «entrance» значитъ собственно входъ, но здѣсь употреблено въ смыслѣ ротъ или уста. Потому смыслъ этой фразы будетъ: «жаждущія (или жадныя) уста этой почвы (т.-е. Англіи) не будутъ обагрять губъ кровью собственныхъ дѣтей.» Въ нѣкоторыхъ изданіяхъ слово «entrance» замѣнено выраженіемъ «Erinny’s», т.-е. Эринніи (или Фуріи), и тогда должно читать: жадныя фуріи не будутъ обагрять и т. д. Въ переводѣ принятъ" первый смыслъ.
2. Дѣйствіе этой сцены происходитъ въ 1403 году.
3. Въ подлинникѣ король, извѣщая о прибытіи Блента, говоритъ, что онъ явился «Staind with the variation of each soil», т.-е. буквально: запятнанный (забрызганный) всѣми перемѣнами почвы, т.-е. пыльный и загрязненный отъ быстрой ѣзды.
4. Въ то время существовало повѣрье, что духи (Эльфы) воровали и подмѣнивали новорожденныхъ дѣтей. Объ этомъ упоминается въ многихъ пьесахъ.
5. По военнымъ законамъ тогдашняго времени, полководецъ, одержавшій побѣду, имѣлъ право распоряжаться по своему усмотрѣнію взятыми въ плѣнъ.
6. Въ подлинникѣ: «that wandering knight so fair», т.-е. этотъ прекрасно блуждающій рыцарь. Такъ называлось солнце, и сама фраза взята изъ одной старинной баллады.
7. Въ подлинникѣ Фальстафъ говоритъ, что милости принцу не будетъ даже настолько, чтобъ сдѣлать прологъ къ яйцу съ масломъ. Смыслъ тотъ, какой приданъ редакціи перевода.
8. Въ подлинникѣ принцъ называетъ Фальстафа: «my old lad of the castle», т.-е. мой старый шалунъ замка. Въ этой фразѣ намекъ на имя Фальстафа, который по первоначальной редакціи пьесы былъ названъ Ольдкзстлемъ (old — старый и casle — замокъ).
9. Въ подлинникѣ принцъ, отвѣчая на похвалу Фальстафа хозяйкѣ, говоритъ: «and is not a buff jerkin а most sweet robe of durance?», т.-е., не правда ли, что лосиныя куртки сладчайшая (въ смыслѣ прекрасная) и прочная одежда? Лосиныя куртки носили полицейскіе сторожа, которыхъ обязанность была арестовывать и отводить въ тюрьмы, и принцъ намекаетъ этимъ, что Фальстафъ можетъ тоже туда попасть за долги его хозяйкѣ. Буквальный переводъ не имѣлъ бы смысла.
10. Въ подлинникѣ принцъ на слова Фальстафа, что онъ готовъ ему служить, говоритъ: «for obtaining of suit s», а Фальстафъ отвѣчаетъ: «Yes, for obtaining of suit s whereof the kangmen hath no lean wardrobe». — Эта реплика основана на двойномъ значеніи слова suits, которое значитъ милость и платье. Принцъ говоритъ, что Фальстафъ будетъ служить ради милостей (suits), а тотъ, принимая слово suits въ смыслѣ платья, возражаетъ, что если онъ будетъ, какъ говоритъ принцъ, служить палачомъ, то разбогатѣетъ платьями казненныхъ, которыя по закону принадлежали палачу.
11. Мясо зайца считалось приводящимъ въ меланхолію. Мурскій ровъ было нечистое, болотистое мѣсто близъ Лондона.
12. Эти слова — стихъ изъ притчей Соломоновыхъ.
13. Въ хересъ, по обычаю того времени, примѣшивали сахаръ.
14:. Въ подлинникѣ здѣсь игра словъ. Фальстафъ говоритъ принцу: «thou com’st not of the blood royal, if thou darest not stand for ten shilling», т.-е. буквально: ты не королевской крови (blood royal), если боишься добыть десятокъ шиллинговъ. Но слово royal значило также монета — реалъ, равнявшаяся десяти шиллингамъ, и потому въ этомъ смыслѣ слова Фальстафа значатъ: «Ты не стоишь реала, если не можешь добыть десять шиллинговъ». Но эту же фразу можно понять: «въ тебѣ нѣтъ ничего королевскаго» (royal).
15. Въ подлинникѣ принцъ, прощаясь съ Фальстафомъ, называетъ его «all-hallow summer». — Словомъ all-hallow означался день всѣхъ святыхъ, праздновавшійся 1 ноября, т.-е. поздно осенью. Въ переводѣ употреблено соотвѣтственное по смыслу русское выраженіе.
16. Ричардъ II, отправляясь незадолго до своего низложенія въ Ирландію (см. этюдъ къ этой пьесѣ т. VII), назначилъ своимъ наслѣдникомъ Эдмунда Мортимера, потомка второго сына Эдварда III Ліонеля. Шекспиръ, впрочемъ, здѣсь смѣшалъ Эдмунда съ его дядей.
17. Въ подлинникѣ Готспоръ говоритъ: «пусть опасность прострется отъ востока къ западу, лишь бы ее перекрестила честь съ сѣвера на югъ».
18. Въ подлинникѣ: «but out upon tlils half fac’d fellowship», т.-е. буквально: прочь съ такимъ полулицевымъ товариществомъ.
19. Въ подлинникѣ: «he apprehends a world of figures here», т.-е. буквально: онъ выдумываетъ міръ фигуръ (въ смыслѣ призраковъ).
20. Это — слова Генриха VII въ хроникѣ «Король Ричардъ ІІ» (2-я сц. Д. II).
21. Въ подлинникѣ здѣсь игра словъ: Ворстеръ говоритъ, что имъ очень важно: «to save our heads by raising of а head», т.-е. буквально: спасти наши головы (head), установивъ начальство (head — въ смыслѣ организаціи войска).
22. Въ подлинникѣ извозчикъ говоритъ: «Charle’s wain», т.-е. колесница Карла. Такъ называлось созвѣздіе Большой Медвѣдицы.
23. Въ то время было повѣрье, что въ рыбѣ этой водились блохи.
24. Мальчикъ на зовъ Гэдсхиля отвѣчаетъ пословицей: «at hand quoth pick purse», т.-е.: сейчасъ, отвѣчаетъ воръ (въ смыслѣ торопливо, какъ торопятся воры).
25. Въ подлинникѣ Гэдсхиль говоритъ: «наткнуться на школьниковъ святого Никольса». Такъ называли воровъ, а Никольсомъ или просто старымъ Никомъ звали дьявола.
26. Троянцами называли гулякъ и кутилъ.
27. Въ подлинникѣ здѣсь игра словомъ: boot — которое значитъ добыча и сапоги. Гэдсхиль говоритъ, что мошенники дѣлаютъ государство Commonwealth — въ смыслѣ народа или публики своей добычей (boot); а мальчикъ, принимая слово boot въ смыслѣ сапоги, возражаетъ вопросомъ: промокаютъ ли эти сапоги въ дурную погоду? Въ переводѣ пришлось замѣнить эту игру словъ другою.
28. Въ подлинникѣ: «fern seed» — папоротниковое сѣмя (filix). Было повѣрье, что сѣмя это, собранное съ извѣстными обрядами, дѣлало невидимкой.
29. Латинское слово homo значитъ человѣкъ. Гэдсхиль хочетъ сказать этимъ, что всѣ люди равны, а потому сказать честный человѣкъ или воръ — одно и то же.
30. Здѣсь игра значеніемъ слова «colt», которое значитъ дурачить (смѣяться), а также лошадь. Фальстафъ говоритъ: «не стыдно ли вамъ дурачить (colt) меня такъ?», а принцъ, принимая слово colt въ значеніи «лошадь», отвѣчаетъ: «thou art not col te d, thou art un colted», т.-е. ты не одураченъ, а ссаженъ съ лошади. (Uncolt — лишенъ лошади, т.-е. ссаженъ съ нея).
31. Здѣсь также игра значеніемъ слова: gaunt, которое значитъ худоба. Но слово это было также родовымъ именемъ дѣда принца, Джона Гонта. (См. прим. 23 къ «Ричарду II»).
32. Въ старыхъ изданіяхъ этотъ монологъ принца напечатанъ прозой, но очень напоминающей по размѣру стихи; былъ потомъ переложенъ.
33. Готспоръ читаетъ письмо отъ своего союзника, графа Денбара Марчскаго въ Шотландіи, который отказался участвовать въ затѣянномъ возмущеніи.
34. Слово «Espérance» было девизомъ рода графовъ Перси.
35. Коринѳянами называли постоянныхъ веселыхъ посѣтителей трактировъ и публичныхъ домовъ.
36. Въ тогдашнихъ трактирахъ комнаты назывались особыми именами.
37. См. предыдущее примѣчаніе.
38. Здѣсь принцъ описываетъ костюмъ трактирщика, хозяина Френсиса.
39. Въ послѣднихъ словахъ принца, повидимому, совершенная безсмыслица. По крайней мѣрѣ смыслъ ихъ не разъясненъ ни однимъ изъ комментаторовъ. Можетъ-быть, принцъ говоритъ такъ нарочно, чтобъ еще болѣе сбить съ толку мальчика.
40. Въ подлинникѣ принцъ выражаетъ эту мысль довольно натянутой метафорой: «если ты не видалъ, какъ разнѣжившійся Титанъ цѣлуетъ чашу съ масломъ, то взгляни на эту смѣсь». — Титанъ — Аполлонъ, или солнце.
41. Въ хересъ примѣшивали известь, чтобъ онъ казался крѣпче.
42. Ткачи были по большей части пуритане и славились искусствомъ пѣнія псалмовъ.
43. Ессе signum — вотъ доказательство.
44. Въ послѣднихъ словахъ Фальстафа и репликѣ Пойнса совершенно непереводимая игра словъ. Фальстафъ, говоря, что у враговъ, съ которыми онъ сражался, переломились мечи, употребляетъ выраженіе «points», т.-е. острія (мечей). Но словомъ «points» назывались также крючки, которыми въ то время пристегивалось нижнее платье. Пойнсъ, принимая это слово въ послѣднемъ смыслѣ, говоритъ, что если у сражавшихся переломились крючки, то вслѣдствіе этого свалились штаны (down feil their hose).
45. Въ подлинникѣ: «as plenty as blackberries», т.-е. дешевле ежевики.
46. Въ подлинникѣ здѣсь игра словъ. Хозяинъ говоритъ, что пришелъ — «а nobleman», т.-е. дворянинъ. Нобль (noble) была монета, и кто ее получалъ, того въ шутку звали nobleman (дворянинъ). Реалъ (royal) былъ также монетой, стоившей дороже, и принцъ, принимая слово въ этомъ смыслѣ, говоритъ: «giye him as much, as will make him a royal man», т.-е. придай къ ноблю столько, чтобъ вышелъ реалъ. Въ переводѣ этого невозможно было передать.
47. У Вэрдольфа былъ огромный красный носъ. Принцъ, говоря, что Бэрдольфъ побѣжалъ, несмотря на то, что у него, кромѣ меча, былъ огонь, намекаетъ на это.
48. Здѣсь непереводимая игра словами: «cbtoler» — желчь и «collar» — петля. Бэрдольфъ говоритъ, что насмѣшки принца надъ его краснымъ носомъ могутъ довести до желчи (choler — въ смыслѣ ссоры), а принцъ возражаетъ, что Бэрдольфъ скорѣе доведетъ себя своими продѣлками до петли (collar).
49. Шотландцы носили синія шапки, отчего ихъ и называли синешапочниками (blue-caps).
50. Въ то время короли, въ случаѣ смутъ, нерѣдко конфисковывали земли вліятельныхъ лицъ по одному подозрѣнію, вслѣдствіе чего земли падали въ стоимости и продавались за безцѣнокъ.
51. Намекъ на современную пьесу Престона: «А lamentable tragedy mixed fall of pleasant mirtk containing the life of Cambyses, king of Persia» (1570 г.), т.-е. «Плачевная трагедія, перемѣшанная съ забавными шутками и содержащая описаніе жизни царя персидскаго Камбиза».
52. Фальстафъ называетъ здѣсь хозяйку — «tickle-brain», буквально: щекотка мозга. Полагаютъ, что такъ звался какой-нибудь крѣпкій напитокъ.
53. Это — фраза изъ романа Лили: «Эвфуесъ», отличавшагося чрезвычайной цвѣтистостью и вычурностью выраженій, что было тогдашней литературной модой.
54. Въ двухъ послѣднихъ фразахъ Фальстафа непереводимая игра созвучіемъ словъ sun — солнце и son — сынъ.
55. Мѣстечко Мэништри въ Эссексѣ славилось пастбищами скота. Въ торжественные дни жители выбирали самаго крупнаго быка и жарили его цѣликомъ.
56. Пословица: «the devil rides upon tlie fiddlestick», т.-е. дьяволъ скачетъ верхомъ на смычкѣ. Смыслъ не объясненъ. Въ "Генрихѣ YHJb есть такое же выраженіе: пусть они ускачутъ къ дьяволу верхомъ на смычкѣ.
57. Лѣтописи дѣйствительно говорятъ, что въ день рожденія Глендоуера были замѣчательныя явленія на землѣ и на небѣ.
58. Послѣднія слова Готспора — пословица: «tell truth and shame the devil», т.-е., говори правду — и ты пристыдишь дьявола.
59. Въ послѣднихъ словахъ Глендоуера и отвѣтѣ Готспора игра двойнымъ значеніемъ словъ: «boot», которое значитъ: добыча, а также сапоги. Гдендоуеръ говоритъ, что Генрихъ послѣ битвы съ нимъ уходитъ «bootless», т.-е. безъ добычи; а Готспоръ, понимая это въ смыслѣ: безъ сапогъ, насмѣшливо спрашиваетъ, какъ же онъ не схватилъ лихорадки? Въ переводѣ пришлось замѣнить редакцію по возможности.
60. Въ подлинникѣ Готспоръ говоритъ, что ему пріятнѣй стиховъ слушать: «верченье мѣднаго подсвѣчника» (а brazen candlesstick turn’d). Подразумѣвается: на токарномъ станкѣ, при чемъ металлъ даетъ рѣзкій, непріятный звукъ.
61. Въ этой фразѣ — комплиментъ королевѣ Елисаветѣ, бывшей большой любительницей музыки и пѣнія.
62. Въ подлинникѣ лэди Перси говоритъ: «go, уе giddy goose», — что можно перевести буквально: ну, ну, неугомонный гусь. Въ переводѣ это прозвучало бы слишкомъ неловко.
63. Этими словами лэди Перси также хочетъ заставить Готспора держать себя спокойнѣй. Всѣ эти фразы рисуютъ его неугомонный характеръ.
64. Въ подлинникѣ: «a mouth filling oath», т.-е. клятва, наполняющая весь ротъ.
65. Принцъ Генрихъ лишился мѣста въ совѣтѣ короля за пощечину, данную имъ верховному судьѣ. Это случилось, впрочемъ, позже эпохи, выведенной въ настоящей пьесѣ.
66. Въ подлинникѣ: «enfeoff d himself to popularity», т.-е. буквально: сдѣлался вассаломъ простого народа.
67. Этими словами Фальстафъ смѣется надъ краснымъ носомъ Бэрдольфа. На адмиральскихъ корабляхъ зажигался красный огонь на кормѣ, чтобъ имъ могла руководиться плывущая сзади эскадра.
68. Въ подлинникѣ: «dame partlet», — это было имя курицы въ поэмѣ «Рейнеке-Лисъ.»
69. Принцъ, дѣлая видъ, будто играетъ на своемъ начальническомъ жезлѣ, какъ на флейтѣ, хочетъ этимъ показать, что онъ помирился съ отцомъ и снова получилъ этотъ жезлъ.
70. Арестованныхъ водили въ Нюгетскую тюрьму, сковывая ихъ попарно.
71. Вареный черносливъ былъ однимъ изъ кушаній, обыкновенно подававшихся въ публичныхъ домахъ. Далѣе Фальстафъ говоритъ, что «дѣвица Маріанна будетъ скорѣе чьей-нибудь женой, чѣмъ хозяйка Куикли». Дѣвицей Маріанной назывался мужчина, переодѣвавшійся женщиной для участія въ комической пляскѣ. Буквальный переводъ этого выраженія не имѣлъ бы въ русскомъ текстѣ смысла.
72. Въ то время въ поясахъ носили деньги. Принцъ, отвѣчая Фальстафу, хочетъ сказать, что онъ, какъ сидящій всегда безъ денегъ, ничего не потеряетъ, если бъ даже поясъ его лопнулъ дѣйствительно.
73. Въ подлинникѣ Воретеръ говоритъ, что отсутствіе отца Готспора — «draws a curtain, that shows the ignorant a kind of fear», т.-е. буквально: приподнимаетъ занавѣсъ, который обнаружитъ незнающимъ дѣла признакъ страха.
74. Бэрдольфъ, говоря о стоимости хереса, употребляетъ выраженіе, что она — «makes an angel», т.-е. буквально: сдѣлаетъ (въ смыслѣ составитъ) ангела. А Фальстафъ, принимая слово: make въ прямомъ смыслѣ: дѣлать, отвѣчаетъ, что если она сдѣлаетъ ангела или хоть двадцать ангеловъ, то Бэрдольфъ монета взять ихъ за труды. Эту довольно натянутую игру словъ трудно было передать.
75. По англійскимъ законамъ старшій сынъ наслѣдовалъ все имущество отца, и потому младшіе братья оставались бѣдняками, вслѣдствіе чего младшіе сыновья этихъ братьевъ дѣлались нерѣдко совершенными нищими.
76. Голлиншедъ говоритъ въ своей лѣтописи, что король Генрихъ сдѣлалъ возставшимъ лордамъ всевозможныя уступки, какія только позволяло его достоинство, но Воретеръ, вернувшись послѣ переговоровъ, представилъ своему племяннику Готспору все дѣло въ превратномъ видѣ.
77. Этими словами Ворстеръ намекаетъ на то, что имя Готспора значило горячая шпора, и что его могутъ извинить именно за его горячій нравъ.
78. Принцъ Генрихъ родился въ Монмоусѣ и потому носилъ это имя.
79. См. примѣчаніе 34.
80. Въ подлинникѣ здѣсь игра значеніемъ слова: shot, которое значитъ выстрѣлъ, а также трактирный счетъ.
81. Туркой Григоріемъ звали папу Григорія VII за его деспотическій характеръ, напоминавшій турецкихъ султановъ.
82. Здѣсь игра словами: «Percy» — имя Готспора и «pieree» — проткнуть. Фальстафъ говоритъ: что если Перси (Percy) живъ, то онъ его проткнетъ (pieree).
83. Голлиншедъ разсказываетъ, что принцъ Генрихъ, несмотря на свою молодость, отличился въ битвѣ при Шрювсбёри и былъ раненъ стрѣлою въ лицо.
84. Кто убилъ Готспора, осталось неизвѣстнымъ.
85. Въ подлинникѣ здѣсь довольно натянутое выраженіе «in weav’d ambition; how much art thou schnnk!», т.-е. буквально: Дурно сознанное честолюбіе, какъ ты съежилось!
86. Въ подлинникѣ принцъ говоритъ, что закроетъ лицо Готспора своими «favours». Такъ называли получаемые рыцарями изъ рукъ дамъ шарфы въ видѣ трофеевъ послѣ турнировъ.