Зеленый домъ былъ такъ похожъ на сдѣланный изъ фисташковаго мороженнаго, что казалось: вотъ вотъ отъ мартовскихъ лучей подтаютъ колонки, закаплетъ съ капителей и утлый балкончикъ тихо-тихо наклонится влѣво въ сторону церкви и такъ повиснетъ.
Очевидно, домовладѣльцамъ, какъ и солнцу, было жалко привѣтливаго старичка и они оставили его встрѣчать своею зеленью недолгія уже весны, лишь на дворѣ взгромоздивъ сѣрую громаду, оффиціальную и явственно доходную. Асфальтъ, заворачивая межъ низкой загородки, подтекалъ прямо къ крыльцу, гдѣ, какъ на крѣпости, вился флагъ и вздувалась парусинная надпись: „Лазаретъ квартирантовъ дома Умновыхъ“.
Солнце добиралось и сюда; ему все равно, что зеленый домикъ, что сѣрая громада, что лазаретъ, что уютныя старыя комнаты.
На окнѣ блестѣла игрушка: золотая коробка съ круглой нашлепкой на крышкѣ. Поверните ключъ — нашлепка откроется, на внутренней ея сторонѣ зацвѣтетъ розовый кустъ, выскочитъ верткая птичка, затрясетъ зеленымъ хвостомъ, синими крыльями, а внутри коробки что-то запоетъ соловьемъ. Проиграетъ свои двѣ минуты, птичка уйдетъ, крышка захлопнется — вотъ и все. Птичка всегда поспѣвала уходить, никогда ея не ударитъ нашлепка — такъ устроено: птичка внизъ — юркъ, розовый кустъ — хлопъ, въ пузичкѣ — тренькъ, и опять коробка коробкой.
Соловья слушалъ больной въ халатѣ, солдатъ ли, офицеръ, кто его знаетъ! въ лазаретѣ, какъ въ банѣ, трудно различать чины. На одну щеку свѣтило солнце, на другой игралъ зайчикъ отъ невынесеннаго зеркала. Молодой человѣкъ слушалъ невнимательно, хотя поминутно, какъ только заводъ кончался, снова поворачивалъ ключъ. Но, повидимому, эти звуки приводили его въ сильное волненіе, потому что, когда солнце перешло на никкелированную спинку кровати, а зайчикъ убѣжалъ на карнизъ, щеки больного оказались очень блѣдными и на лбу выступилъ потъ. Онъ откинулся даже на подушку, будто минутно лишился чувствъ.
Вошла сестра съ тарелкой желтаго бульона. Можетъ быть, она была дамой изъ общества, но круглое, красное лицо, одутловатое отъ плотно зашпиленной косынки, могло принадлежать и яблочной торговкѣ.
— Вамъ нехорошо?
— Нѣтъ, нѣтъ… Узнайте, кѣмъ прислана эта коробочка. Въ лотереѣ досталася мнѣ… 29 номеръ.
Сестра посмотрѣла на дно коробки.
— Отъ Марьи Львовны Королевой.
— Какъ, какъ?
— Отъ Марьи Львовны Королевой.
— Корольковой, навѣрное…
— Можетъ быть, и Корольковой. Да вы не волнуйтесь прежде всего!
— Она здѣсь живетъ, въ этомъ домѣ?
— Вѣроятно. Подарки присланы жильцами.
— Узнайте, пожалуста, сестрица, и попросите ее притти.
— Хорошо, я постараюсь. Вы успокойтесь.
— Я спокоенъ, — сказалъ, улыбаясь больной и принялся за супъ.
Рука его дрожала, такъ что ложку должна была взять сестра. Поѣвъ, онъ легъ на подушку и снова забезпокоился.
— Такъ, сестрица… скажите, пожалуста.
— Хорошо, хорошо.
— Да вы не только для моего успокоенія, а по настоящему сдѣлайте. Боже мой, Боже мой!
— Вѣдь, вотъ вы какой безпокойный! ничему не вѣрите. Ну, честное слово, все узнаю и передамъ вашу просьбу.
Больной словно не слышалъ словъ сестры; онъ закрылъ глаза, чтобы яснѣе представить себѣ досчатый низкій заборъ Звенигородской усадьбы, клюковный закатъ, размашистые, темные глаза Маши… тогда, давно, шесть лѣтъ тому назадъ. И золотую китайскую коробочку съ зеленой птицей… Это уже въ дѣвичьей комнатѣ, сюда онъ влѣзъ черезъ окно. Маша вскрикнула, закрывая смуглую шею и плечи платкомъ, но по настоящему не сердилась, конечно. Она не сердилась и тогда, когда ее рѣшили выдать замужъ. Нѣтъ, она только молчала, но вся горѣла, окаменѣвъ отъ негодованія. Даже опускала свои палючіе глаза, чтобы не жглись. Если бы Алеша былъ старше, онъ бы не завидовалъ ея будущему мужу. Съ мальчикомъ она говорила, какъ совсѣмъ съ маленькимъ, будто было не до него, словно мѣшалъ онъ.
— Конечно, меня не прямо неволятъ но вродѣ того… я ничего… я это понимаю — сама бы такъ поступала… Я люблю тебя, но что ты можешь, что я могу? Тебя еще и вѣнчать не будутъ, малъ… Говорятъ, онъ хорошій человѣкъ, да я и сама это знаю, слава Богу, не первый день знакомы! Но теперь, теперь, такъ взяла бы, да и перервала всѣхъ на части!..
Хотѣла подарить китайскаго соловья, игрушку, какъ маленькому. Онъ помнитъ, какъ швырнулъ ее въ траву, а Маша подобрала, будто ничего не видя огромными глазами и сказала: „какъ хочешь!“
И вотъ теперь опять достается ему эта же коробочка отъ нея же. Птичка все та же и также свиститъ внутри свистулька, также розовѣетъ цвѣтущій кустъ.
Больной посмотрѣлъ на окно, гдѣ тускло блестѣлъ оставленный подарокъ.
На слѣдующій день онъ такъ волновался, когда ему сказали, что сейчасъ придетъ г-жа Королева, что сестра хотѣла отложить свиданіе.
— Нѣтъ, прошу васъ… сейчасъ! я спокоенъ…
И дѣйствительно успокоился.
Въ дверяхъ показалась довольно высокая дама въ темномъ платьѣ, съ большими черными глазами на желтоватомъ лицѣ.
— Я все была въ имѣніи, только вчера пріѣхала въ городъ и не могла еще посѣтить нашихъ дорогихъ гостей, — заговорила она ласково и слегка оффиціально.
Алексѣй Дмитріевичъ, наклонившись, смотрѣлъ на пришедшую, не отводя взора. Наконецъ проговорилъ тихо:
— Измѣнилась, но узнать можно… Глаза присмирѣли… да, да… въ этомъ вся разница…
Дама неопредѣленно замѣтила:
— Что дѣлать? всѣ мѣняются… — потомъ, помолчавъ, продолжала: — вы, кажется, не тяжело ранены? у насъ все легкіе, но бываютъ странныя послѣдствія, особенно у тѣхъ, что были контужены.
Будто не слыша, что говоритъ посѣтительница, больной говорилъ:
— Въ семьѣ васъ звали Машей. Не Марусей, не Маней, не Мурой, не Машенькой, не Манечкой, не Марой, а Машей.
— Вы угадали, но что изъ этого?
— Вы не узнаете меня?
Дама вглядѣлась пристальнѣй:
— Нѣтъ. Можетъ быть, мы и встрѣчались съ вами. По-моему, я васъ вижу въ первый разъ.
— Когда еще вы не были замужемъ, какъ разъ передъ свадьбой, помните мальчика, который такъ любилъ васъ, былъ такъ влюбленъ?..
— Николай Сергѣевичъ убитъ?
— Какой Николай Сергѣевичъ?
— Дерновъ… Простите, я думала, вы говорите о немъ.
— Нѣтъ, нѣтъ… я говорю о томъ вечерѣ, когда я швырнулъ вашего соловья. Вы мнѣ хотѣли его подарить, какъ ребенку. Ваши глаза утихли, но мое сердце — нѣтъ. Маша, неужели вы не узнаете меня? Алешу Хохлова? Я теперь обритъ, конечно, измѣнился, потомъ халатъ… Но вы помните, правда?
— Нѣтъ, — съ запинкой начала дама и остановилась.
— Ну, ну…
— Какъ это странно! Все, что вы говорите, похоже на то, что было со мною, но Алеши Хохлова не было…
— Вѣдь ваша фамилія — Королькова? Марья Львовна?
— Меня зовутъ точно Марьей Львовной, но фамилія моего мужа Королевъ, а не Корольковъ.
— Ахъ да, вѣдь, это фамилія вашего мужа!
— Да, я замужемъ, но вѣдь вы же это знали и сами!
— Простите, я не сообразилъ…
И отвернувшись къ подушкѣ, больной вдругъ горько заплакалъ.
Подождавъ, гостья спросила:
— Можетъ быть, позвать кого? вы такъ разстроены.
Тотъ сдѣлалъ знакъ рукою, что не надо, и почти не поднимаясь отъ подушки, началъ:
— Не можетъ быть, чтобы вы были не вы. Вы только забыли, правда? Зачѣмъ же иначе вы такъ похожи, зачѣмъ васъ зовутъ Машей, зачѣмъ у меня такъ бьется сердце?
— Я не знаю.
— И зачѣмъ тогда этотъ китайскій соловей, который вторично приходитъ ко мнѣ?
— Эта игрушка не китайская. Я ее привезла изъ Швейцаріи. У меня никого не было въ Китаѣ и я не настолько богата, чтобы покупать такія дорогія вещи.
— Не надо говорить нарочно!
— Я говорю правду.
Больной приподнялся и, взявъ за руку гостью, долго смотрѣлъ ей въ лицо, не утирая бѣгущихъ слезъ.
— Такъ похожи, такъ похожи!
Марья Львовна бѣгло улыбнулась и спросила:
— Вы очень любили эту Машу Королькову?
Тотъ молча кивнулъ головою.
— Я тоже… очень любила и люблю одного человѣка, который теперь на войнѣ… и это — не мужъ мой…
— Николай Сергѣевичъ Дерновъ?
— Да. Откуда вы знаете?
— Вы сами сказали.
— Да, да… что я хотѣла сказать? да… мнѣ васъ очень, очень жалко. Если бы это не было смѣшно, я бы расплакалась вмѣстѣ съ вами. Я такъ понимаю васъ, будто сама была той дѣвушкой, которую вы любили. И знате что? Если воспоминанія вамъ дороги и не тяготятъ васъ, сохраните эту коробочку на память уже обо мнѣ, хотя она и швейцарская. Право, птичка совсѣмъ не такъ плохо поетъ!
Она тронула ключъ, выскочила зеленая пташка и залилась, вертя хвостомъ, подъ выведенными по золоту розами. Оба слушали молча. Когда крышка хлопнула, Хохловъ снова взялъ за руку гостью и нерѣшительно произнесъ:
— Благодарю васъ, но я попрошу васъ, покуда я здѣсь, чаще заходить ко мнѣ. Это меня будетъ радовать больше, чѣмъ заводной соловей. Вы такъ похожи…
— Какъ швейцарская игрушка на китайскую?
— Не смѣйтесь! мы будемъ говорить о вашей, о моей… о нашей любви… хорошо?
— Хорошо, — отвѣтила Марья Львовна и поцѣловала его въ лобъ. И больному было видно, что глаза у его гостьи вовсе не такіе смирные, какими показались сначала.
