— Извиняюсь за безпокойство,—сказалъ осторожно чей-то голосъ.
Цвѣтъ испуганно открылъ глаза и быстро присѣлъ на кровати. Былъ уже полный день. Кенарь оглушительно заливался въ своей клѣткѣ. Въ пыльномъ, золотомъ солнечномъ столбѣ, лившемся косо изъ окна, стоялъ, слегка согнувшись въ полупоклонѣ и держа цилиндръ на отлетѣ, неизвѣстный господинъ въ черномъ поношенномъ, стариннаго покроя, сюртукѣ. На рукахъ у него были черныя перчатки, на груди огненно-красный галстукъ, подъ мышкой древній помятый, порыжѣвшій портфель, а въ ногахъ у него на полу лежалъ небольшой новый ручной саквояжъ желтой англійской кожи. Странно знакомымъ показалось Цвѣту съ перваго взгляда узкое и длинное лицо посѣтителя: этотъ ровный проборъ посрединѣ черной, сѣдѣющей на вискахъ головы, съ полукруглыми расчесами вверхъ, въ видѣ приподнятыхъ концовъ, бабочкиныхъ крыльевъ или маленькихъ рожекъ, этотъ большой, тонкій, слегка крючковатый носъ съ нервными козлиными ноздрями, блѣдныя, насмѣшливо изогнутыя губы, подъ наглыми воинственными усами, острая длинная французская бородка. Но болѣе всего напоминали какой-то давнишній, полузабытый образъ—брови незнакомца, подымавшіяся отъ переносья круто вкось прямыми, темными мрачными чертами. Глаза же у него были почти безцвѣтны, или скорѣе въ слабой степени напоминали выцвѣтшую на солнцѣ бирюзу, что очень рѣзко, холодно и непріятно противорѣчило всему энергичному, умному, смуглому лицу.
— Я стучалъ два раза,—продолжалъ любезно, слегка скрипучимъ голосомъ незнакомецъ.—Никто не отзывается. Тогда рѣшилъ нажать ручку. Вижу не заперто. Удивительная безпечность. Обокрасть васъ—самое нехитрое дѣло. Знаете, есть такіе спеціалисты воры, которые только тѣмъ и занимаются, что ходятъ по квартирамъ «на доброе утро«. Я бы, конечно, не осмѣлился тревожить васъ такъ рано.—Онъ извлекъ изъ жилетнаго кармана древніе часы, луковицей, съ брелокомъ на волосяномъ шнурѣ, въ видѣ Адамовой головы, и посмотрѣлъ на нихъ.—Теперь три минуты одиннадцатаго. И если бы не крайне важное и неотложное дѣло… Да нѣтъ, вы не волнуйтесь такъ,—замѣтилъ онъ, увидя на лицѣ Цвѣта испугъ и торопливость.—На службу вамъ сегодня, пожалуй, и вовсе не придется итти…
— Ахъ, это ужасно непріятно,—конфузливо сказалъ Цвѣтъ.—Вы меня застали неодѣтымъ, погодите немного. Я только приведу себя въ порядокъ и сію минуту буду къ вашимъ услугамъ.
Онъ обулъ туфли, накинулъ на себя пальто и выбѣжалъ въ кухню, гдѣ быстро умылся, одѣлся и заказалъ самоваръ. Черезъ очень короткое время онъ вернулся къ своему гостю освѣженный, хотя съ красными и тяжелыми отъ вчерашняго кутежа вѣками. Извинившись за безпорядокъ въ комнатѣ, онъ присѣлъ противъ незнакомца и сказалъ:
— Теперь я готовъ. Сейчасъ намъ принесутъ чай. Чѣмъ обязанъ чести…
— Сначала позвольте рекомендоваться.—Посѣтитель протянулъ визитную карточку.—Я—ходатай по дѣламъ. Зовутъ меня Меѳодій Исаевичъ Тоффель.
«Странно. И фамилія какъ-будто бы знакомая«, подумалъ Цвѣтъ. Онъ слегка наклонилъ голову и съ недоумѣніемъ въ глазахъ пробормоталъ:
— Очень пріятно… Но я…
— Одинъ моментъ… Простите, что перебиваю васъ. Вашего покойнаго батюшку звали, если не ошибаюсь, Степаномъ Николаевичемъ. Не такъ ли?
— Совершенно точно.
— Хорошо. Значитъ старшаго его братца, тоже нынѣ покойнаго, имя-отчество было Аполлонъ Николаевичъ? Вѣрно?
— Вѣрно. Но мнѣ лично не приходилось ни разу въ жизни видѣть его. Я только изрѣдка слышалъ о немъ кое-что по семейнымъ воспоминаніямъ родителей. Но это было уже очень давно… Такъ, какія-то мелочи… и мнѣ очень совѣстно, что я, кажется, совсѣмъ забылъ ихъ.
— Это вовсе и неважно. Пара пустяковъ,—небрежно махнулъ рукой ходатай и тотчасъ же, раскрывъ свой потертый портфель, вытащилъ изъ него съ ловкостью фокусника и выкинулъ на столъ одну за другой нѣсколько бумагъ разнаго формата.
— Для насъ самое главное въ нашемъ дѣлѣ то, что вашъ почтенный дядюшка былъ при жизни большимъ оригиналомъ, т.-е. мизантропомъ, нелюдимомъ и даже, говорятъ, алхимикомъ. Словомъ,—что называется,—чудакомъ.
— Да, я что-то слышалъ въ этомъ родѣ. Но помню это смутно, точно сквозь сонъ. Наша семья вообще не поддерживала съ нимъ никакихъ связей. Утеряли ихъ. Впрочемъ, безъ всякой ссоры.
— Такъ. Теперь ближе къ дѣлу. Десять лѣтъ тому назадъ вашъ дядюшка волею судьбы, покинулъ земную юдоль. Для васъ это событіе, очевидно, не имѣло никакого существеннаго значенія, кромѣ вполнѣ естественнаго сознанія горестной утраты. А между тѣмъ, послѣ Аполлона Николаевича осталось небольшое наслѣдство, состоящее изъ нѣсколькихъ сотъ десятинъ недвижимости въ Черниговской губерніи: земля, лѣсокъ и довольно значительная усадьба со старымъ барскимъ домомъ. Лѣтъ восемь это имущество считалось безхозяйнымъ, почти вымороченнымъ. А такъ какъ я спеціально занимаюсь розысками по такимъ невѣдомо кому принадлежащимъ имуществамъ, то, узнавъ случайно про Червоное, я и пошелъ по обратнымъ жизненнымъ слѣдамъ вашего покойнаго дядюшки. Положеніе мое было довольно тяжелое. Завѣщанія нѣтъ, законные наслѣдники не объявляются. Сосѣди по имѣнію знакомства съ Апполлономъ Николаевичемъ не вели, видѣли его только издали и подозрѣвали, что онъ былъ или массонъ, или изобрѣтатель, или анархистъ—какое ему дѣло до завѣщанія? Крестьяне же всѣ убѣждены, что онъ занимался чародѣйствомъ и, пожалуй, даже продалъ душу дьяволу. Но путемъ разныхъ намековъ и умозаключеній я сталъ медленно пробираться по этапамъ жизни вашего дядюшки и вотъ, наконецъ, въ Витебскѣ, въ полусгорѣвшемъ архивѣ нотаріуса набрелъ на подлинное, хотя и очень старинное завѣщаніе, по которому земля и усадьба, съ постройками и со всѣмъ живымъ и неживымъ инвентаремъ должны перейти къ старшему въ родѣ. По наведеннымъ справкамъ, этимъ старшимъ въ родѣ являетесь вы, глубокоуважаемый Иванъ Степановичъ, съ чѣмъ я и имѣю честь васъ искренно поздравить.
Тоффель, сидя, поклонился. Цвѣтъ покраснѣлъ и протянулъ ему руку. Пожатіе руки, обтянутой въ черную перчатку, было твердо и сухо.
— И чтобы не быть голословнымъ,—продолжалъ Тоффель,—позвольте предоставить вамъ всѣ документы, ясно доказывающіе ваши права. Вотъ завѣщаніе. Вотъ—вводъ во владѣніе… Наслѣдственныя и иныя пошлины. Вотъ расписка въ полученіи поземельныхъ и прочихъ налоговъ, съ прибавкой пеней за истекшіе годы. Вотъ тра-та-та, тра-та,—забарабанилъ ходатай казенными словами и пестрыми дробными цифрами.
Говоря такимъ образомъ, онъ съ прежней привычной ловкостью быстро подсовывалъ Цвѣту одну за другой бумаги, четко написанныя и набранныя на машинкѣ, отмѣченныя круглыми печатями, чернильными и сургучными, и украшенныя мудреными завитушками подписей и росчерковъ.
«Какъ его звать?—подумалъ Цвѣтъ и поглядѣлъ на карточку, потомъ на Тоффеля.—Удивительно знакомое имя. И гдѣ же я, наконецъ, видѣлъ эту странно-памятную, необычайную физіономію?« И онъ сказалъ вслухъ съ нѣкоторой робостью:
— Но, видите ли, почтенный Меѳодій Исаевичъ. Все это такъ неожиданно… Я ничего не понимаю въ подобныхъ дѣлахъ. И потомъ, вѣдь это такъ далеко Черниговская губернія…
— Стародубскій уѣздъ,—подсказалъ Тоффель.
— Вотъ видите. Я, положительно, теряюсь и долженъ поневолѣ просить вашихъ указаній… Кромѣ того, ваши любезныя хлопоты… Вы ужъ будьте добры сами назначить сумму вознагражденія.
Тоффель дружелюбно разсмѣялся и слегка, очень вѣжливо, притронулся къ колѣнкѣ Цвѣта.
— Гонораръ—второстепенный вопросъ. Не обидимъ другъ друга. Я наводилъ о васъ справки. Простите, мы, дѣловые люди, не можемъ иначе. И повсюду я получилъ о васъ свѣдѣнія, какъ о самомъ порядочномъ, честномъ человѣкѣ, какъ о настоящемъ джентельменѣ, къ тому же весьма щедраго характера. За себя на этотъ счетъ я покоенъ. Ну, скажемъ, двадцать, пятнадцать процентовъ съ казенной оцѣнки? Если это вамъ покажется чрезмѣрнымъ, я удовольствуюсь десятью.
— О, нѣтъ, пожалуйста, пожалуйста. Пусть будетъ двадцать.
— Признателенъ,—поклонился Тоффель.—И теперь, разъ уже вы сами сдѣлали мнѣ честь просить моего совѣта, позволяю себѣ усердно рекомендовать вамъ: немедленно же, какъ можно скорѣе ѣхать въ Черниговщину и осмотрѣть имѣніе. Я даже буду настаивать, чтобы вы отправились сегодня же.
— Позвольте, но это уже совсѣмъ немыслимо. Надо выпросить отпускъ… Необходимо достать денегъ на дорогу… Собраться… И мало ли еще что?
— Пара пустяковъ,—самодовольно и ласково возразилъ ходатай.—Во-первыхъ, вотъ вамъ вашъ отпускъ. Я его выхлопоталъ за васъ еще сегодня утромъ черезъ вашего экзекутора Луку Спиридоновича. Къ чести его надо сказать, что взялъ онъ съ меня совсѣмъ немного и съ готовностью побѣжалъ къ предсѣдателю. Оба они рады вашему счастью, какъ своему собственному. Вы положительно баловень фортуны. Пожалуйте.
— Вы волшебникъ,—прошепталъ изумленно Цвѣтъ, разсматривая свой мѣсячный, по семейнымъ надобностямъ, отпускъ, подписанный предсѣдателемъ и скрѣпленный экзекуторомъ. И даже почеркъ текста чуть-чуть походилъ на почеркъ самого Цвѣта, хотя Иванъ Степановичъ сейчасъ же подумалъ, что всѣ каллиграфическія рондо схожи одно съ другимъ.
— И насчетъ денегъ не безпокойтесь. Мой долгъ—это ужъ такъ водится у насъ, адвокатовъ—ссудить васъ заимообразно необходимой суммой, разумѣется подъ самые умѣренные проценты. Будьте добры пересчитать. Въ этой пачкѣ ровно тысяча. Нѣтъ, нѣтъ, вы ужъ потрудитесь послюнить пальчики. Деньги счетъ любятъ. А вотъ и расписка, которую я заранѣе заготовилъ, чтобы не терять напрасно дорогого времени. Черкните, только. «И. Цвѣтъ«—и дѣло въ шляпѣ.
Цвѣтъ былъ ошеломленъ.
— Вы такъ любезны и предупредительны… что я… что я… право, я не нахожу словъ.
— Сущій вздоръ,—фамильярно, но учтиво отстранился ладонью Тоффель.—Пара пустяковъ. А вотъ теперь, когда формальности покончены, осмѣлюсь преподнести вамъ еще одинъ сюрпризъ.
Изъ портфеля прежнимъ чудеснымъ способомъ появились два картонныхъ обрѣзочка.
— Это билетъ I класса до станціи Горынище, а это плацкарта на нижнее мѣсто. Билеты взяты на сегодня. Поѣздъ отходитъ ровно въ одинадцать тридцать. Пароконный извозчикъ дожидается насъ у подъѣзда. Вамъ, слѣдовательно, остается только положить въ карманъ паспортъ и записную книжку, надѣть шляпу, взять въ руку тросточку и затѣмъ:
— Andiam, andiam, mio caro…[1] — пропѣлъ очень фальшиво, козлинымъ голосомъ Тоффель.—А, съ вашего разрѣшенія, я пособлю вамъ уложиться!
— Ахъ, что вы, помилуйте… Ради Бога!—смутился Цвѣтъ.
Лицо Тоффеля сморщилось шутливой, но весьма отвратительной гримасой.
— Экій вы щепетильный какой. Но въ такомъ случаѣ не откажите ужъ принять отъ меня небольшой дорожный подарочекъ—вотъ этотъ саквояжъ. Нѣтъ, нѣтъ, убѣдительно прошу не отказываться. Я нарочно выбиралъ эту вещицу для вашего путешествія. Вы меня обидите, не принявъ ее. Подумайте, вѣдь я съ васъ заработаю немалый куртажъ[2].
— Спасибо,—сказалъ Цвѣтъ.—Прелестная вещь.—Онъ чувствовалъ себя неловко, точно связаннымъ, точно увлекаемымъ чужой волей. Минутами неясная тревога омрачала его простое сердце. «Какая изысканная заботливость со стороны этого чужого человѣка,—думалъ онъ,—и какъ поразительно скоро совершаются всѣ событія! Право—точно во снѣ. Или я и въ самомъ дѣлѣ сплю? Нѣтъ, если бы я спалъ, то не думалъ бы, что сплю. И лицо, лицо… Гдѣ же я его видѣлъ раньше?«
— Но какъ все это необыкновенно,—сказалъ онъ изъ глубины шкапа, гдѣ перебиралъ свои туалетныя принадлежности.—Если бы мнѣ вчера кто-нибудь предсказалъ сегодняшнее утро, я бы ему въ глаза разсмѣялся.
Онъ медлилъ, но Тоффель съ дружеской настойчивостью, одновременно почтительной и развязной, продолжалъ погонять его.
— Ахъ, молодой человѣкъ, молодой человѣкъ… Какъ мало въ васъ предпріимчивости. Впрочемъ, и всѣ мы, русскіе, таковы: съ развальцей, да съ прохладцей, да съ оглядочкой. А драгоцѣнное время бѣжитъ, бѣжитъ, и никогда, ни одна промелькнувшая минута не вернется назадъ. Ну-съ, живо, по-американски, въ три пріема. Ваши новые ботинки за дверью. Я попросилъ горничную ихъ вычистить. Васъ, можетъ быть, удивляетъ, что я васъ такъ тороплю? Но, во-первыхъ, я и самъ не имѣю ни секунды свободной. Вотъ, провожу васъ и сейчасъ же мнѣ надо скакать въ уѣздъ, по срочнымъ дѣламъ. Волка ноги кормятъ. Ничего, ничего… Одѣвайтесь при мнѣ безъ всякаго стѣсненія. Я—мужчина. А, во-вторыхъ, сами посудите, что выйдетъ хорошаго, если вы проканителитесь въ городѣ нѣсколько лишнихъ дней? Вѣдь теперь уже всѣмъ вашимъ знакомымъ и множеству незнакомыхъ извѣстно черезъ экзекутора о свалившемся на вашу голову наслѣдствѣ. О, мнѣ хорошо извѣстна человѣческая натура. Начнутъ клянчить взаймы, потребуютъ вспрыснуть получку, добрыя мамаши взрослыхъ дочерей устроятъ на васъ правильную облаву съ загономъ. Вы—человѣкъ слабый, мягкій, уступчивый,—хорошій товарищъ. Еще завертитесь чего добраго и надѣлаете долговъ. Я знаю такіе примѣры. А тутъ еще подвернется какое-нибудь этакое соблазнительное увлеченіе, въ родѣ красотки изъ кондитерской, какъ та,—помните?—полная блондинка за прилавкомъ у Дюмона, первая отъ окна съ сапфировыми глазками? Право, слушайте вы меня, стараго воробья. Я худу не учу. Тѣмъ болѣе, что вы съ перваго взгляда внушили мнѣ самую глубокую, можно сказать, отеческую симпатію. Вы только не обращайте на меня вниманія, укладывайтесь, укладывайтесь! А я тѣмъ временемъ передамъ вамъ кое-какія нужныя свѣдѣнія.—Простыней и подушекъ, пожалуйста, ужъ не берите съ собой. Все дадутъ вамъ въ спальномъ вагонѣ, а въ усадьбѣ есть много прекраснаго, тонкаго голландскаго бѣлья. И сорочекъ много не надо. Двѣ, три перемѣны. Возьмите мягкія, fantaisie. Немного платковъ и носковъ. Прескверная у насъ привычка путешествовать съ цѣлымъ караванъ-сараемъ. По этой примѣтѣ всегда за границей узнаютъ русскихъ. Берите только то, что умѣстится въ саквояжъ. Остальное лишнее. Ѣдете всего на два, на три дня.
— Ну, такъ слушайте же. Имѣніе, правду говоря, хоть и не заложено, но въ страшномъ забросѣ. Триста съ небольшимъ десятинъ. Изъ нихъ удобной земли полтораста и ту запахали дружественные поселяне. Владѣніе обставлено сотнями идіотскихъ неудобствъ. Черезполосица, рядомъ чиншевые надѣлы, до сихъ поръ существуетъ не только сервитутное право, но даже въ силѣ какая-то, чортъ бы ее побралъ, «улиточная запись«. Нѣтъ, совсѣмъ серьезно увѣряю васъ, что есть и такіе юридическіе курьезы! Мое мнѣніе—землю продать. Возиться съ ней, это, какъ говорятъ поляки, «болѣе змраду, якъ потѣхи«. Тутъ не только вы съ вашей полной неопытностью, но даже первый выжига, кулакъ, практикъ—сядетъ въ калошу… Вы выбираете галстуки? Совѣтую вамъ этотъ, черный съ бѣлыми косыми полосками. Онъ солиднѣе… Остается усадьба. Она велика, но мрачна и на сыромъ мѣстѣ. Фруктовый садъ старъ, запущенъ и выродился безъ ухода. Инвентаря—никакого. Домъ сплошная рухлядь, гнилая труха. Деревянная, источенная червями двухъэтажная постройка временъ Александра I, съ кривыми колоннами и однобокимъ бельведеромъ. На него дунуть—разсыплется. Стало быть, и усадьбу по боку. Вы только осмотритесь тамъ на мѣстѣ, а я ужъ здѣсь, будьте покойны, пріищу вамъ невреднаго покупателя. Врядъ ли и вещи сколько-нибудь цѣнныя найдутся въ домѣ. Все—хламъ. Осталась тамъ небольшая библіотека, но она васъ мало заинтересуетъ. Все больше по оккультизму, теософіи и черной магіи… Вѣдь вы человѣкъ вѣрующій?—Тоффель, не оборачиваясь, кивнулъ головой назадъ на образа. И, должно быть, отъ этого движенія судорога скрутила ему шею, потому что онъ болѣзненно сморщился.—И вамъ, такому свѣжему, милому, не слѣдъ, да и будетъ скучно заниматься сумасбродной ерундой. Вы лучше эту пакость сожгите! А? Право, сожгите. Я говорю изъ чувства личной, горячей симпатіи къ вамъ. Обѣщаете сжечь? Да? Хорошо? Ну, дайте же, дайте мнѣ слово, прелестный, добрый Иванъ Степановичъ.
— Даю, даю. Сдѣлайте милость. Господи!..
— Крр…—издалъ ходатай горломъ странный трескучій звукъ.
— Что съ вами?—заботливо спросилъ Цвѣтъ.
— Ничего, ничего, не безпокойтесь… Немного поперхнулся. Что-то попало въ дыхательное. Ну, вы, кажется, готовы? Такъ ѣдемте же. На вокзалѣ у насъ еще хватитъ времени слегка позавтракать и распить за здоровье новаго помѣщика бутылочку. Поммери-секъ. Нѣтъ, ужъ вы выходите первымъ. Я за вами. По-румынски. Вотъ такъ.
Черезъ часъ этотъ энергичный, всезнающій, все предвидящій дѣлецъ услужливо подсаживалъ Цвѣта на ступеньки вагона I класса. Въ послѣднюю минуту какъ-то само собой очутилась въ его рукахъ изящная, небольшая плетеная корзиночка. Подавая ее вверхъ, въ руки Цвѣта, онъ сказалъ съ пріятной улыбкой:
— Не откажите принять. Это такъ… дорожная провизія… Немного икры, рябчики, телятина, масло, яйца и другая хурда-мурда. И парочка краснаго, Мутонъ-Ротшильдъ. Не поминайте же лихомъ. Ждите отъ меня телеграммы… А если будетъ надобность, телеграфируйте мнѣ сюда, въ Бель-вю. До свиданія. Не хочу затруднять нелѣпымъ торчаніемъ у вагона. Мои комплименты.
И, галантно поцѣловавъ кончики обтянутыхъ черной перчаткой пальцевъ онъ скрылся въ толпѣ.
