притиснулъ къ своей исполинской груди и однимъ сердечнымъ поцѣлуемъ обмусолилъ его носъ, губы, щеки и подбородокъ. И взревѣлъ ему въ самое ухо:
— Ваня! Другъ! Ангелоподобный!
Но въ эту минуту появился хозяинъ трактира съ третьимъ и послѣднимъ напоминаніемъ: «Во всемъ ресторанѣ огни уже потушены. Пора расходиться. А то отъ полиціи выйдутъ непріятности.« Стали расходиться.
Цвѣтъ возвращался домой въ самомъ чудесномъ настроеніи духа. Съ нѣжнымъ чувствомъ глядѣлъ онъ, какъ на небѣ среди клубистыхъ, распушенныхъ облаковъ стремительно катился ребромъ серебряный кругъ луны, пролагая себѣ золотисто-оранжевый путь. И пѣлъ онъ на какой-то необычайно-прекрасный собственный мотивъ, собственные же слова акаѳиста всемірной красотѣ: «земли славное благоутробіе и благоуханіе и небеси глубино торжественная, людіе веселіемъ играша воспѣвающе…«
Взбирался онъ къ себѣ на чердакъ очень долго, балансируя между стѣной и перилами. По привычкѣ безшумно отперъ наружную дверъ, аккуратно раздѣлся и легъ въ постель, поставивъ возлѣ себя на стулѣ зажженную свѣчу. Взялъ было утреннюю недочитанную газету. Но буквы сливались въ мутныя полосы, а полосы эти принимали вращательное движеніе. Наконецъ, вѣки, отяжелѣвъ, сомкнулись, и сознаніе Цвѣта окунулось въ бездонную темноту и въ молчаніе.
— Извиняюсь за безпокойство,—сказалъ осторожно чей-то голосъ.
Цвѣтъ испуганно открылъ глаза и быстро присѣлъ на кровати. Былъ уже полный день. Кенарь оглушительно заливался въ своей клѣткѣ. Въ пыльномъ, золотомъ солнечномъ столбѣ, лившемся косо изъ окна, стоялъ, слегка согнувшись въ полупоклонѣ и держа цилиндръ на отлетѣ, неизвѣстный господинъ въ черномъ поношенномъ, стариннаго покроя, сюртукѣ. На рукахъ у него были черныя перчатки, на груди огненно-красный галстукъ, подъ мышкой древній помятый, порыжѣвшій портфель, а въ ногахъ у него на полу лежалъ небольшой новый ручной саквояжъ желтой англійской кожи. Странно знакомымъ показалось Цвѣту съ перваго взгляда узкое и длинное лицо посѣтителя: этотъ ровный проборъ посрединѣ
