Праздникъ развертывался, распространялся и становился чѣмъ-то необузданнымъ.
Наступилъ вечеръ, сентябрьскій вечеръ. Изъ бараковъ, расположенныхъ на ровномъ берегу моря, поднимался запахъ жареныхъ ракушекъ, вмѣстѣ съ ароматомъ водорослей среди быстраго прилива волнъ. Зажигались огни на подмосткахъ и лодкахъ. Царила какая-то какофонія барабановъ, цимбаловъ, rommelpots, балагановъ; въ кабакахъ гремѣли какіе-то аккордеоны и трубные звуки, вечернія представленія начинались въ помѣщеніяхъ укротителей звѣрей, и дикій ревъ служилъ эхомъ на жалобу волка и сливалъ вмѣстѣ съ непонятнымъ ревомъ людей, какой-то тѣлесный трепетъ, какую-то муку разврата по всѣмъ окрестностямъ.
Никогда море не было столь фосфорическимъ. Огни Сенъ-Ельма скрещивались, подъ чернымъ небомъ, съ мачтами яхтъ и барокъ, убранныхъ флагами. На одну минуту, при заходѣ солнца, Эскаль-Вигоръ былъ освѣщенъ, точно какая-то постройка изъ изумруда, затѣмъ на немъ показалось какое-то кровавое покрывало, на фасадѣ, обращенномъ въ сторону Океана.
Ропотъ мужчинъ съ одной стороны и женщинъ съ другой встрѣтились на краю селеній. Онѣ кричали о своихъ желаніяхъ, онѣ выражали ихъ жестами.
Наконецъ, Гидонъ разстался съ своими товарищами изъ несчастнаго Кларвача. Толкаясь онъ ускорилъ шаги, чтобы пробраться изъ ярмарочнаго сборища, которое начинало ему надоѣдать и направился въ сторону Эскаль-Вигора. Мысль о своемъ другѣ наполнилась нѣжнымъ упрекомъ, осужденіемъ и тоскою.
По дорогѣ страстные взгляды смущали перебѣжчика. На него указывали подмигиваніемъ глазъ и шептались.
Онъ остановился, чтобы вдохнуть ароматъ зелени; вдругъ, когда онъ готовъ былъ скрыться въ вѣковой рощѣ у входа въ паркъ Эскаль-Вигора, какая-то банда женщинъ показалась изъ боковой аллеи, вопрошая, окружая его.
— Смотрите на этого большого молодца, который блуждаетъ одинъ по дорогѣ!
— О, какой красивый мальчикъ прячется здѣсь!
— Какой стыдъ! Въ день ярмарки.
— Въ день св. Ольфгара! У него уже пушокъ надъ устами и онъ никогда еще не прикасался къ женщинѣ. Надо спросить у его сестры!
Онѣ торопили его; насильно старались возбудить его; онѣ грозились обыскать его, терлись о него, опрокидываясь, растегивая кофточки, раскрывая уста, точно вѣнчикъ цвѣтка на встрѣчу солнца.
— Онѣ правы, братецъ! прервала Клодина, приближаясь къ нимъ съ ужаснымъ лукавствомъ. Ты давно уже мужчина. Исполни твою обязанность кавалера. Выбирай чего тебѣ еще надо, чтобы рѣшиться? Вотъ десять здоровыхъ дѣвушекъ, которыя ждали тебя, самыя красивыя изъ всей страны. Онѣ не нуждаются въ поклонникахъ. Развѣ ты не слышалъ, какъ онѣ кричали цѣлый день по деревнѣ? Но по моему указанію, онѣ согласились отдать тебѣ предпочтеніе. Ни одна изъ нихъ не отдастся другому, прежде чѣмъ ты не рѣшишься… Однако, повторяю тебѣ, по дорогамъ сегодня вечеромъ блуждаютъ здоровые и пламенные пѣтухи, которые сгораютъ нетерпѣніемъ найти этихъ пріятныхъ куръ и которые угостятся тѣми, которыхъ ты презираешь!.. Итакъ, говори! Къ кому изъ нихъ тебя влечетъ? Кто первая получитъ твою сильную страсть?
Молодой человѣкъ угадалъ мрачное значеніе этихъ лестныхъ словъ, первыхъ, съ которыми она обратилась къ нему втеченіе долгихъ мѣсяцевъ, съ тѣхъ поръ, какъ они поссорились, и вмѣсто того, чтобы отвѣтить сестрѣ, онъ надѣялся обмануть десять другихъ самокъ, здоровыхъ дѣвушекъ, типа Клодины, съ полной грудью и эластичной фигурой.
— Я сожалѣю, милыя дѣвушки, я спѣшу, я сейчасъ же вернусь, меня ждутъ въ замкѣ.
— Въ замкѣ! закричали онѣ. Въ замкѣ! Сегодня ты тамъ не нуженъ.
— Графъ обойдется прекрасно и безъ тебя!
— Ярмарка и отдыхъ для всѣхъ сегодня!
— Господа и слуги празднуютъ одинаково!.. удовольствіе кончется сближеніемъ!.. Любовь стоитъ выше долга!.. — Затѣмъ, твой графъ, онъ занятъ своей Бландиной! сказала Клодина такимъ тономъ, который открывалъ худшія перемѣны.
— Если я увѣряю васъ, мои курочки, что мое присутствіе тамъ необходимо, я и такъ уже опоздалъ.
И онъ хотѣлъ вырваться, ускорить шаги.
— Тарара! Тебя подождутъ еще! Ты вернешься еще съ нами въ деревню, ты будешь еще танцовать со всѣми, затѣмъ, ты изберешь кого-нибудь изъ насъ, и съ которой ты поступишь по обычаю честныхъ жителей Смарагдиса!.. Покажи, что ты достойный потомокъ Говартцовъ!
Онъ продолжалъ защищаться; возбужденныя Клодиной, онѣ держали его.
— Да, да, онъ обязанъ это сдѣлать! Онъ заплатитъ подобно другимъ! Каждому свой домъ, каждой свой женихъ! Горе упрямцу! твой патронъ подождетъ. Часомъ раньше или позже ничего не значитъ!..
Онъ отстранялся не безъ бѣшеннаго нетерпѣнія, приходя въ ужасъ, но онѣ было сильно увлечены игрой. Чѣмъ онъ больше уклонялся, тѣмъ онѣ сильнѣе держались за него.
— Смѣлѣй, дѣвушки! на приступъ, мои милыя. Развѣ нѣтъ никого, кто бы заставилъ танцовать этого большого недотрогу!
Въ борьбѣ онѣ прикасались къ нему, и его учащенное дыханіе дѣлало его заманчивымъ и еще болѣе увлекательнымъ. Онѣ осмѣливались ласкать его, щупали, случалось, обнимали его, кто за-руку, кто за ногу; одна хватала его за талію, другая за шею; но онъ твердо защищался теперь, отмахивался, и можетъ быть, въ концѣ концовъ, могъ бы избѣгнуть ихъ, несмотря на ихъ упорство.
Но это бѣгство было бы счетомъ съ Клодиной, а не съ нимъ. Упорство молодого человѣка вполнѣ увѣрило ее въ его холодности къ женщинѣ. Ландрильонъ ничего не прибавилъ. Въ ея душѣ ужасная ревность принимала видъ какой-то презрительной добродѣтели.
— Онъ сдается! Онъ долженъ сдаться! рычала она. Если онъ не хочетъ принадлежать одной изъ васъ, онъ будетъ принадлежать всѣмъ.
— На помощь, Ландрильонъ! позвала она, такъ какъ, предвидя неравную борьбу, въ которой онѣ составляли бы слишкомъ сильную партію, она спрятала своего участника въ кустахъ по близости. Скорѣе Ландрильонъ!
Это было во время, такъ какъ Гидонъ избѣгалъ своихъ преслѣдовательницъ, оставивъ въ ихъ рукахъ куртку и даже часть своей фуфайки и панталонъ.
— Остановись, Жозефъ! кричалъ Ландрильонъ, поражая его ударомъ въ ногу.
Гидонъ, котораго держалъ слуга за горло, прекрасно защищался, дрался ногами и кулаками, пытался даже укусить его.
— Веревку! кричалъ Ландрильонъ. Негодяй двигается, какъ дьяволъ! Свяжемъ ему руки и ноги!
Да, да!
Вмѣсто веревки, женщины связали вмѣстѣ свои шейные платки. Полураздѣтыя, съ открытою грудью, растрепавшіяся, наводящія ужасъ, съ кровью на ногтяхъ, среди темноты этой лужайки парка онѣ напоминали вакханокъ.
— Оставьте! Ко мнѣ! На помощь! вопила жертва.
Дважды онъ разрывалъ державшія его путы. Кровь текла изъ его рукъ и лодыжекъ.
Клодина, разсвирѣпѣвшая болѣе, чѣмъ когда либо, но лучше ихъ освѣдомленная, испустила побѣдный крикъ:
— Подожди! Кожаный поясъ держитъ его шаровары! — Дѣйствительно, они могутъ упасть теперь! отвѣчалъ слуга.
Она сама отстегнула поясъ, которымъ Ландрильонъ связалъ подколѣнки жертвы.
На этотъ разъ Гидонъ, почти обнаженный, обезсиленный, рыдалъ, такъ какъ фуріи не удовольствовались тѣмъ, что раздѣли его, но такъ же и разорвали его одежду на куски.
Гидонъ, въ концѣ-концовъ, замолкъ; онъ плакалъ, пытался вытянуться; его движенія становились конвульсіями, онъ невольно задыхался, его спазмы обращались въ предсмертный хрипъ и вмѣсто живого сока онѣ получали одну кровь. Все равно. Нападеніе возобновлялось. Онѣ поклялись употребить всѣ силы, но, вскорѣ перестали кричать.
Между тѣмъ, на крикъ, сначала жертвы, а потомъ преслѣдовательницъ, собрались другія женщины, другіе жители деревни изъ лавокъ и кабаковъ. Пьяные, заинтересованные этимъ событіемъ, они одобряли, забавлялись, находя въ этомъ заманчивую шутку.
Они собирались, окружали, толкались, чтобы посмотрѣть. Парочки, соединившись, прерывали свою интимную бесѣду и принимали участіе въ этихъ эротическихъ безобразіяхъ. Къ тому же молодые люди, изъ Кларвача, носители факеловъ во время серенадъ, освѣщали съ какимъ-то блаженствомъ это ужасное таинство или выражали недоумѣніе. Другіе сзывали другъ друга, точно хищные звѣри и въ то время, какъ безпорядочныя трубы продолжали гремѣть, ихъ смѣхъ напоминалъ, дѣйствительно, смѣхъ осквернителей — животныхъ. Молодые самцы, томившіеся по Клодинѣ льстили ей сладострастными и непристойными разговорами, въ то время, какъ она, словами и жестами продолжала возбуждать этихъ жрицъ Цибелы? Развѣ онѣ не разорвутъ его заживо на куски? Неужели онъ не погибнетъ отъ ихъ рукъ?
Протекшіе вѣка навѣрно видѣли, какъ предки этихъ жертвоприносительницъ набрасывались на потерпѣвшихъ кораблекрушеніе, танцовали вокругъ костра; въ легендарныя времена св. Ольфгаръ долженъ былъ видѣть подобныя издѣвательства дикарей, которые насмѣхались надъ его кончиной.
Ландрильонъ, принимавшій во всѣмъ этомъ участіе безъ удержа разсказывалъ, переходя отъ одного къ другому, тайны Эскаль-Вигора, повѣрялъ, кому хотѣлось его слушать, непристойныя похожденія Гидона и его покровителя, вмѣшивая сюда религію и добрые нравы: развратный мошенникъ становился судьей, преступленіе актомъ общественнаго спасенія и публичнаго наказанія.
Довольно было недостойному произнести одно слово осужденія, чтобы весь островъ словно опьянѣлъ и сталъ неузнаваемъ.
Не осталось никого, кто бы не толкнулъ ногою несчастнаго. Нѣкоторые отходили въ сторону. Другіе находили, что этого еще недостаточно.
— Когда вы докончите съ нимъ, говорилъ Ландрильонъ разъяреннымъ женщинамъ, мы бросимъ его въ море.
— Да, въ море, негодяя!
И онѣ хотѣли отнести его на берегъ, черезъ ярмарку, когда произошло чье-то вмѣшательство.