Куликовская битва (8-го Сентября 1380 г.), одно изъ важнѣйшихъ событій древней Руси, многознаменательное въ ряду событій всей Европы среднихъ вѣковъ, памятное народу Русскому по живому преданію, поминаемое каждымъ изъ насъ отъ дѣтства, эта Куликовская битва въ лѣтописяхъ нашихъ описана очень кратко, кратче многихъ другихъ битвъ и иныхъ гораздо менѣе важныхъ событій. Подробностей о ней надобно искать не въ разсказахъ лѣтописцевъ, а въ тѣхъ отдѣльныхъ повѣстяхъ, гдѣ лѣтописная правда и воспоминанія очевидцевъ или современниковъ перевиты цвѣтами размышленія и воображенія. За то этихъ повѣстей — и отдѣльно о Куликовской битвѣ и о князѣ Дмитріи Іоанновичѣ вообще — есть нѣсколько, и онѣ представляются въ очень разнообразныхъ передачахъ. Историку надобно обладать особеннымъ искуствомъ, а вмѣстѣ и смѣлостью, чтобы умѣть воспользоваться ими отъ своего лица; такъ будетъ по крайней мѣрѣ до тѣхъ поръ, пока всѣ онѣ не будутъ подвергнуты разностороннему литературному и историческому, сравнительному разбору.
Расказы о Куликовской битвѣ шли и въ народъ, и тамъ, подвергались особенной обдѣлкѣ и передѣлкѣ.
Въ числѣ ихъ, надобно поставить то слово, котораго чтеніе представляется здѣсь. Это не историческая повѣсть, не сказаніе, — а поэма, похожая болѣе на былину Великорусскую или думу Малорусскую, чѣмъ на книжный разсказъ, поэма — только не въ стихахъ, а въ прозѣ, въ такой прозѣ, какою дословно одинаково передаются разными разскащиками нѣкоторыя изъ сказокъ, или какую слышимъ иногда въ голосованьяхъ нищихъ слѣпцовъ о событіяхъ священныхъ или о добродѣтеляхъ и грѣхахъ людскихъ, въ такой прозѣ, какая въ Словѣ о полку Игоревѣ. Вотъ пока для образца нѣсколько строкъ:
«На томъ полѣ (Куликовѣ) сильныи тучи ступишася, а изъ нихъ часто сіяли молыньи, и загремѣли громы велиціи: то ти ступишася Рꙋскіе удальцы съ погаными Татарами за свою великую обиду, и въ нихъ сіяли сильные доспѣхи злаченые, и гремѣли князи Рꙋскіе мечьми булатными о шеломы Хиновскіе. А билися изъ утра до полудни въ суботу на Рожество Святой Богородици.
«Тогда же было лѣпо стару помолодитися. Хоробрый Пересвѣтъ поскакиваетъ на своемъ вѣщемъ сивцѣ, свистомъ поля перегороди, а ркучи таково слово: Лꙋчши бы есмя сами на свои мечи наверглися, нежели намъ отъ поганыхъ положенымъ пасти....» и пр.
Сходство этого слова о Куликовской битвѣ со Словомъ о полку Игоревѣ не ограничивается общимъ тономъ языка. Напротивъ того и тонъ изложенія и подборъ подробностей содержанія, и множество выраженій его живо напоминаютъ читателю о Словѣ о полку Игоревѣ — такъ, какъ подражаніе напоминаетъ о подлинникѣ. Это было уже замѣчено г. Бѣляевымъ при изданіи Слова о Дмитріи Донскомъ по списку, находящемуся въ одномъ сборникѣ XVII вѣка библіотеки г. Ундольскаго (Временникъ. книга XIV. Даже и по отношенію къ Слову о полку Игоревѣ это слово стоило бы вниманія и разбора. Къ сожалѣнію списокъ г. Ундольскаго представляетъ подлинникъ въ дико искаженномъ видѣ. Разборъ слова по одному этому списку былъ невозможенъ. Къ счастію, оно сохранилось не въ одномъ этомъ спискѣ. Найдется, можетъ быть, и нѣсколько списковъ его — со временемъ, когда лучше будутъ разобраны громады нашихъ старинныхъ сборниковъ. Пока есть на виду, кромѣ прежде найденнаго, еще одинъ: онъ найденъ о. Архимандритомъ Варлаамомъ въ сборникѣ Кирилло-Бѣлозерскаго монастыря, XV вѣка, и тамъ слово названо«Задонщиной». Въ другомъ мѣстѣ сообщено будетъ подробное описаніе этого любопытнаго Кирилло-Бѣлозерскаго сборника, составленное съ полнымъ усердіемъ о. Архимандритомъ и обогащенное множествомъ извлеченій; а теперь пока представляю списокъ «Задонщины», — и, чтобъ сколько нибудь подвинуть дѣло впередъ, не просто списокъ, а опытъ чтенія. Почему и какъ, объ этомъ позволю себѣ нѣсколько словъ.
Очень многіе изъ памятниковъ нашей письменности уцѣлѣли въ такихъ спискахъ, что возстановить ихъ смыслъ и содержаніе можно только посредствомъ взаимнаго восполненія списковъ. Въ такомъ видѣ осталось и слово о Дмитріи Донскомъ, названное въ этомъ Кирилло-Бѣлозерскомь спискѣ «Задонщиной». Искажено оно въ спискѣ Ундольскаго разнаго рода описками; искажено оно не менѣе и въ спискѣ Кирилло-Бѣлозерскомъ, и если не послѣ, то по крайней мѣрѣ до тѣхъ поръ, пока не нашелся еще хоть одинъ списокъ, лучше этихъ (а найдется ли еще такой!), надобно, для разумѣнія смысла «Задонщины», читать ее дополняя одинъ списокъ другимъ. Здѣсь представляется опытъ такого чтенія: послѣ перваго опыта другимъ удастся лучше, Текстъ Кирилло-Бѣлозерскій взять какъ главный (онъ напечатанъ широкимъ шрифтомъ); къ нему изъ списка Ундольскаго добавлено все, что мнѣ казалось необходимо для восполненіи и уясненія смысла; изъ него взятъ и конецъ, котораго въ спискѣ Кирилло-Бѣлозерскомъ нѣтъ (все это напечатано сжатымъ шрифтомъ). Кое какія мелочи изъ описокъ писца я позволилъ себѣ измѣнить противъ подлинника, отмѣтя все это въ особыхъ подстрочныхъ замѣткахъ подъ каждой статьею. А такъ какъ между двумя списками во многихъ мѣстахъ есть очень любопытныя отличія, то всѣ онѣ по списку Ундольскаго, съ нужными оговорками, указаны въ особомъ приложеніи (Прил. I). Для легкости этого сличенія все слово раздѣлено на XV статей.
Стороннія объясненія, касающіяся содержанія, изложенія и выраженій, могутъ быть сдѣланы вѣрно только въ слѣдствіе историко-литературнаго разбора слова и его сличенія съ другими памятниками этого рода. До изданія ихъ рѣшаюсь представить, въ видѣ тезиса для опроверженія, взглядъ на «Задонщину,» какъ на народную собственность.
Нельзя сказать, чтобы и повѣсти и сказанія, даже лѣтописи оставались внѣ народной сферы. Тѣмъ менѣе можно отрицать народное значеніе такихъ словъ, какова «Задонщина».
Сличая два списка «Задонщины», вижу отличія, видоизмѣненія выраженій, перестановки мѣстъ, подстановки именъ и лицъ — такія, какихъ переписчикъ дѣлать не могъ — по крайней мѣрѣ такъ часто и такъ произвольно, какъ можетъ дѣлать только тотъ, кто пишетъ не съ книги или съ тетради, а съ памяти. Вижу сверхъ того такое обиліе и такую случайность грамматическихъ неправильностей, какихъ нѣтъ въ спискахъ другихъ памятниковъ, какъ бы ни былъ безграмотенъ переписчикъ: и въ этомъ видится мнѣ, что слово писано ие съ готоваго извода, а по памяти, если не въ эти сборники, гдѣ оно нашлось, то въ тѣ другіе, изъ которыхъ оно попало въ эти. Если же оно было записываемо въ книгу по памяти, то значитъ было достояніемъ памяти, переходило отъ лицъ къ лицамъ какъ преданіе, произносилось въ какихъ нибудь приличныхъ случаяхъ, или напѣвалось, подобно былинамъ, думамъ, стихамъ, притчамъ, было въ ряду съ ними… Если же справедливо это, то въ «Задонщинѣ» мы имѣемъ образецъ особаго рода народныхъ поэмъ историческаго содержанія.
«Задонщина» напоминаетъ Слово о полку Игоревѣ — не даромъ. Оба слова — одного рода. Защитить чистую книжность Слова о полку Игоря невозможно. Тѣмъ менѣе можнь найдти поводы думать, что для устнаго поэтическаго пересказа воспоминанія о Куликовской битвѣ нужно было искать образца въ такомъ словѣ, которое было достояніемъ однѣхъ книгъ а не памяти. Опровергнуть, что Слово о полку Игоревѣ не было достояніемъ однѣхъ книгъ — задача нелегкая. Защищать, что и Слово о полку Игоревѣ не произносилось, или не напѣвалось, какъ доселѣ напѣваются или голосятся притчи и стихи, думы и былины, сказки и баянки — задача трудная. Гораздо легче предполагать противное. Такъ и я позволяю себѣ предполагать: думаю что, и Слово о полку Игоревѣ принадлежитъ къ числу достояній памяти и устной передачи, къ числу такихъ же поэмъ, каково — слово о Задонщинѣ. Оно записано было ранѣе, и потому не такъ испорчено грамматическими неправильностями и пропусками.
Кому покажется страннымъ, какъ могли произведенія такого обширнаго размѣра удерживаться въ памяти, тотъ пусть вспомнитъ о Русскихъ духовныхъ стихахъ, такихъ напр. каковы объ Алексіѣ Божіемъ человѣкѣ, о Георгіи, о Горѣ злосчастіи, или же о Сербскихъ пѣсняхъ про женитьбу Ивы Черноевича, про Иву Сеньянина, про царицу Милицу. Величиной они не уступаютъ Слову о полку Игоревѣ, и однако задерживаются въ памяти народной дословно. Сказки, даже и очень большія, повторяются однимъ и тѣмъ раскащикомъ также почти дословно.
Задонщина — подражаніе Слову о полку Игоревѣ; но исключительно ли ему одному? Пріемы того и другаго слова въ изложеніи и слогѣ не были ли общею особенностью цѣлаго рода такихъ поэмъ? И памятники нашей древней и старинной письменности, и произведенія народной устной словесности отличаются однѣ отъ другихъ по родамъ своими особенными пріемами изложенія и слога. Въ иныхъ представляется смѣшеніе пріемовъ, — и оно невольно кидается въ глаза тѣмъ болѣе, чѣмъ ярче отличія пріемовъ. Ярки не менѣе другихъ, если не болѣе, и отличія въ изложеніи и въ слогѣ Слова о полку Игоревѣ: ихъ замѣтишь, гдѣ бы онѣ ни попались; а замѣтя, невольно вспомнишь объ этомъ словѣ, потому что ничто другое не напоминаетъ о нихъ такъ рѣзко. Изъ этого однако не слѣдуетъ, что ему одному они и могли принадлежать. Самая яркость ихъ въ немъ, мнѣ кажется, доказываетъ, что онѣ появились не въ немъ первомъ, что въ немъ онѣ достигли полноты уже въ слѣдствіе развившагося пристрастія къ нимъ. Ихъ же замѣтили и въ произведеніяхъ тоже древнихъ только въ отрывочномъ видѣ; ихъ же замѣтили и въ произведеніяхъ народной устной словесности, повторяемыхъ доселѣ, — замѣтили въ томъ, что уже никакъ нельзя было поставить въ рядъ подражаній Слову о полку Игорѳвѣ: это еще положительнѣе доказываетъ, что особенности, напоминающія это слово, были въ ходу и безъ его вліянія[1]. Въ Задонщинѣ кое-что кажется дословно взятымъ изъ Слова о полку Игоревѣ; но такое дословное сходство находимъ и между произведеніями другихъ родовъ (житіями святыхъ, духовными стихами, историческими повѣстями, сказками, былинами, думами, пѣснями), — и оно однако въ нихъ ничѣмъ не смущаетъ насъ; вмѣстѣ съ этимъ въ Задонщинѣ находимъ многое такое, что хоть и такъ же сложено, но по содержанію и по выраженіямъ отлично отъ Слова о полку Игоря. Откуда же взято это? Въ повѣстяхъ и сказаніяхъ о Мамаевомъ побоищѣ есть также мѣста, отличающіяся отъ всего ихъ окружающаго такими же точно пріемами, то пріемами изложенія и слога вмѣстѣ, то только пріемами изложенія, и между ними есть такія, какихъ нѣтъ ни въ Словѣ о полку Игоревѣ, ни въ Словѣ о Задонщинѣ (Прил. II). Эти мѣста — очевидныя вставки, и доказываютъ, съ одной стороны, что онѣ нравились, съ другой, что былъ источникъ, изъ котораго ихъ можно было почерпать. Что же это за источникъ? И для этого, какъ для всего другаго подобнаго, источникъ одинъ и тотъ же: поэмы въ родѣ Слова о полку Игоря, ихъ духъ, ихъ мысль. Гдѣ же эти поэмы? Ихъ нѣтъ пока налицо въ ихъ подлинномъ видѣ. Это однако не значитъ, что ихъ никогда и не было: нѣтъ уже многаго, что прежде было. Ихъ нѣтъ; но есть то, что наводитъ на мысль о нихъ; есть частички ихъ такой же цѣнности, какъ частички пѣсенъ Баяна въ Словѣ о полку Игоревѣ[2]: пока довольно и этого. Эти частички, мнѣ кажется, скрываются и въ Словѣ о Задонщинѣ. Оно — подражаніе Слову о полку Игоря, но не ему одному исключительно, а вообще тому роду поэмъ, къ которому принадлежало и это слово; оно — одно изъ проявленій того же поэтическаго одушевленія, которымъ проникнутъ былъ и слагатель Слова о полку Игоревѣ.
Что эти поэмы были, что ихъ надобно искать, это доказывается самимъ Словомъ о полку Игоревѣ:
— «Страны ради, гради весели, пѣвше пѣснь старымъ княземъ, а потомъ молодымъ. Пѣти слава Игорю Святъславичу, буйтуру Всеволодѣ, Владимиру Игоревичу, побарая за христьяны на поганыя плъкы. Княземъ слава и дружинѣ. Аминь».
Что эти поэмы были, свидѣтельствуютъ о томъ и тѣ поэмы современныя Русскаго народа, былины Великоруссовъ и думы Малоруссовъ, которыя по складу (впрочемъ не по языку), отчасти и по содержанію относятся къ отдаленному прошедшему времени. Сами по себѣ они, конечно, не подлинные остатки древности, а только снимки съ нихъ, переиначенные постепенно преданіемъ, и кромѣ того подражанія имъ; но чтобы могли быть снимки и подражанія, должны были существовать и подлинники. Очень естественно, что бо̀льшая часть подлинниковъ и первичныхъ снимковъ погибла, не сохранившись и на письмѣ, не только въ памяти; очень естественно, что и въ памяти народной различные роды древнихъ пѣснопѣній смѣшались въ одно, а нѣкоторые утратились; но и въ томъ, что сохранилось случайно, можно еще отличить кое-что такое, что было и въ древности. Такъ былины и думы воспоминаютъ о минувшихъ событіяхъ разсказомъ; пѣсни (историческаго содержанія) намеками припоминаютъ событія и лица, а нѣкоторыя даже и пересказываютъ кое-какія подробности; иныя же пѣсни — только славятъ: эти славленья, занявшія теперь мѣсто между святочными пѣснями, конечно, принадлежатъ по происхожденію вѣкамъ отдаленнымъ.
Слава Богу вышнему на небѣ. Слава!
Государю нашему на всей земли. Слава!
Чтобы нашему государю нестарѣться. Слава!
Его цвѣтному платью неизнашиваться. Слава!
Его добрымъ конямъ неизъзживаться. Слава!
Его вѣрнымъ слугамъ неизмѣниваться. Слава!
Его думнымъ боярамь въ одно стоять. Слава!
Что эпическія поэмы были у нашихъ предковъ, это доказывается и тѣмъ, что онѣ были у соплеменниковъ нашихъ. Вспомнимъ здѣсь хоть о древнѣйшей изъ нихъ — о пѣснѣ про судъ Любуши, относящейся по событію къ VII вѣку, и сохранившейся въ спискѣ VIII—X вѣка.
Что нѣкоторыя изъ эпическихъ пѣснопѣній древности нашей называлися словами, это доказывается не только двумя доселѣ найденными нашими поэмами, и употребленіемъ слова слово въ значеніи поэтическомъ у насъ и у другихъ Славянъ, но и сравненіемъ съ обычаемъ другихъ народовъ. Такъ въ древнемъ Скандинавскомъ бытѣ находимъ quîda (= Швед. qvaeda, Дат. qvad) — слово (quedha, говорить = Швед. quoeda, Дат. qviede, Готѳ. qvithan, Древ Нѣм. quedan = qhuedan) съ значеніемъ особеннаго рода поэмы. Такихъ словъ, квидъ, есть нѣсколько въ древней Эддѣ: Vegtamsquida, Hymisquida, Thrymsquida, Helgasquida, Sigurdarquida, Brynhildarquida, Gudrunarquida, — слово о Вегтамѣ, слово о Гимирѣ, слово о Ѳримѣ, слово объ Ольгѣ и пр. Въ Древ.-Французскомъ слова dit, dite, ditie — слово (dire и disier — говорить) тоже употреблялись какъ техническія названія поэмъ.... Такихъ указаній можно найдти много.
Гораздо труднѣе ожидать случаевъ найдти списки нашихъ древнихъ поэтическихъ словъ.... но авось. Еще громады сборниковъ лежатъ у насъ нетронутыми. Не изъ чего отказываться отъ надежды встрѣтить въ нихъ и такія слова, каковы о полку Игоревѣ и о Задонщинѣ. Вѣдь наши предки знали: «что ся дѣѥть по веременемъ, то отъидеть по веременемъ; а любо грамотою ꙋтвьрдять, ино то бꙋдеть всѣмъ вѣдомо, и ли кто послѣ живыи[3] останеться». Они знали это и записывали многое для памяти. Наши же находки въ ихъ писаніяхъ были пока случайны.... Отвергать какъ несуществующее то, что неизвѣстно, запрещаютъ самые строгіе законы критики.
Примѣчанія
править- ↑ Припомню для образца хоть нѣсколько мѣстъ изъ лѣтописей. Въ нихъ разсѣяно множество выраженій отрывочныхъ, напоминающихъ особенности Слова о полку Игоревѣ, такихъ какъ наприм. «кую похвальную память мою вижю, яко младая моя память желѣзомъ погибаетъ, и тонкое мое тѣло увядаетъ». (Лавр. л. 129), Тронц. 224.) — или: «и бѣ видити слезы его лежачи на скранью его, яко жемчюжная зерна» (Ипат. л. 95). — или: изыдоста слезныма очима и ослабленомъ лицемъ, и лижюща уста своя, яко неимѣюща власти княженія своего (Ипат. л. 175), — или «уже бо солнце наше зайде ны и во обидѣ всѣмь остахомъ (Ипат. л. 121 и 220). Кромѣ такихъ отрывочныхъ выраженій есть мѣста довольно цѣльныя; напр.:
«Начнемъ же сказати безчисленныя рати и великыя труды, и частыя войны, и многія крамолы, и частая возстанія, и многія мятежи (Ипат. л. 166. Срав. тамъ же: Скажемъ многій мятежъ, великія льсти, безчисленыя рати. 170).
«Бывши нощи бысть тьма, молонья и громъ и дождь. И бысть сѣча сильна. Яко просвѣтяше молонья, блещашеться оружье. И бѣ гроза велика, и сѣча страшна и сильна» (Лавр. 64).
«Аще ли внѣ града еси, на конѣ ѣздя съ дружиною своею, и уподобляшеся (ты) льву страшну, дружина жь твоя ако медвѣди и волци, или яко подобишися орлу летающу подъ облакомъ, дружина жь твоя аки ястребы и никтожь можетъ одолѣти тя» (Ник. II, 172).
«Давидъ иде въ Половци усрѣте и Бонякъ, и воротися Давидъ, и поидоста на Угры… Сташа ночлѣгу. И яко бысть полунощи, и вставъ Бонякъ отъѣха отъ вои, и поча выти волчьски. И волкъ отвыся ему, и начаша волци выти мнози. Бонякъ повѣда Давидови, яко побѣда ны есть на Угры за утра. И наутріе Бонякъ исполни воѣ своѣ: и бысть Давыдовъ вой 100, а у самого 300… Угри же исполчишася на заступы, бѣ бо Угръ числомъ 100 тысящь… и сбиша Угры акы въ мячь, яко се соколъ сбиваеть галицѣ (Лавр. 115).
«Выйде Филя древле прегордый, надѣяся объяти землю, потребити море со многими Угры. Рекшю ему: единъ камень много горньцевъ избиваетъ, а другое слово ему рекшю прегордо: острыи мечю, борзый коню, многая Руси, Богу же того не терпящю, во ино время убьенъ бысть Даниломъ Романовичемъ древле прегордый Филя» (Ипат. л. 162).
«Преставися князь Ѳеодоръ… и еще младъ, и кто не пожалуетъ его. Свадба пристроена, меды изварены, невѣста приведена, князи позвани, и бысть въ веселія мѣсто плачь и сѣтованіе».(Новг. 1. 49. Троиц. 220.
«Приде Батый Кыеву въ силѣ тяжьцѣ… И бѣ Батый у города, и отроци его обсѣдяху градъ, и не бѣ слышати отъ гласа скрипанія телѣгъ его, множества ревѣнія вельблудъ его, и рьжанія отъ гласа стадъ конь его, и бѣ исполнена земля Русская ратныхъ… Постави же Батый порокы городу подлѣ вратъ Лядьскыхъ, ту бо бѣаху пришли дебри. Порокомъ же беспрестани бьющимъ день и нощь, выбиша стѣны. И возійдоша горожаны на избыть стѣны. И ту бѣаше вилити ломъ копѣйныи и щитъ скепанія. Стрѣлы омрачиша свѣтъ побѣжденнымъ… и взидоша Татары на стѣны… (Ипат. 177—177).
«Слышавъ Костянтинъ Андрея грядуща нань, избѣже нощью. Андрей же не удоси его, но удоси владыку, и слуги его разграби гордые, и тулы ихъ бобровые роздра, и прилбицѣ ихъ волъчье и борсуковые роздраны быша. Словутьного пѣвца Митусу, древле за гордость не восхотѣвша служити князю Данилу, раздраного акы связаного приведоша. (Ипат. л. 180).
«Не дошедшимъ воемъ рѣкы Сяну, сосѣдшимъ же на поли вооружитъся, и бывшу знаменію надъ полкомъ сице: пришедшимъорломъ и многимъ ворономъ, яко оболоку велику, играющимъ же птицамъ, орломъ же клекъшущимъ и плавающимъ крилома своима и воспрометающимся на воздусѣ, яко же никогда же и николи же не бѣ. И се знаменіе не на добро бысть. (Ипат. л. 183).
«Воемъ всимъ съсѣдшимъ, и вооружьшимъся Нѣмьцемъ изо стана, щитѣ же ихъ яко зоря бѣ, шоломы же ихъ яко солнцю восходящю, копіемъ же ихъ дрьжащимъ въ рукахъ яко тръсти мнози, стрѣлцемъ же обаполъ идущимъ и держащимъ въ рукахъ рожанци своя, и наложившимъ на нѣ стрѣлы своя противу ратнымъ, Данилови же на конѣ сѣдяшу и воѣ рядяшу, и рѣша Прузи Ятваземъ: Можете ли древо поддрьжати сулицами и на сію рать дерьзнути? Они же видѣвше и возвратишася во свояси». (Ипат. л. 180).
«Устремилъ бо ся бяше (Романъ) на поганыя яко и левъ. Сердитъ же бысть яко и рысь, и губяше яко и коркодилъ, и прехожаше землю ихъ яко и орелъ. Храборъ бо бѣ яко и туръ. Ревноваше бо дѣду своему Мономаху, и гнавшу отрока во Обезы за Желѣзная врата». Вспомнивъ о Мономахѣ то, о чемъ въ другихъ сказаніяхъ о немъ нѣтъ помину, лѣтописецъ вспоминаетъ, какъ явился потомъ въ поляхъ Половецкихъ тотъ Кончакъ, который долго оставался страшнымъ врагомъ всей Руси. Загналъ Мономахъ отрока въ Обезы за Желѣзныя врата. «Сърчанови же оставшю у Дону, рыбою ожившю, тогда Володимеръ Мономахъ пилъ золотомъ шоломомъ Донъ, пріемши землю ихъ всю. По смерти же Володимерѣ, оставшю у Сырьчана единому гудьцю же Ореви, посла и во Обезы, река: «Володимеръ умерлъ есть; а воротися, брате, пойди въ землю свою. Молви же ему моя словеса, пой же ему пѣсни Половецкыя. Оже ти не восхочетъ, дай ему поухати зелья, именемъ евшанъ». Не захотѣлъ братъ Сьрчана «обратится ни по
слушати. И дасть (гудець Орь) ему зелье. Оному же обухавшю и восплакавшю, рече, да луче есть на своей землѣ костью лечи, нежли на чюжѣ славну быти. И приде во свою землю. Отъ него родившюся Концаку, иже снесе Сулу, пѣшь ходя, котелъ нося на плечеву. (Ипат. л. 155).Лѣтописцы наши едва ли понимали поэзію языка такъ, какъ понималъ народъ, всего менѣе, кажется, тѣ изъ нихъ, которые любили одѣвать выраженія въ парадную форму дательнаго самостоятельнаго. Многія прекрасныя мѣста ихъ разсказовъ утратили свою простую красоту подъ этой формой. Чтобы понять ихъ вполнѣ надобно ее сбросить съ нихъ. Такъ и въ нѣкоторыхъ изъ приведенныхъ мѣстъ стоитъ замѣнить дательный-самостоятельный изъявительнымъ наклоиеніемъ, — и образь разомъ просвѣтлѣетъ. Въ этомъ новомъ видѣ, въ немъ уже не трудно будетъ увидѣть ту же особенность изложенія, которая поражаетъ въ Словѣ о полку Игоря.
Есть подобныя мѣста и въ другихъ памятникахъ. Еще болѣе въ произведеніяхъ народной словесности, какъ было уже замѣчено многими, и прежде другихъ М. А. Максимовичемъ.
- ↑ «Пѣти было пѣснь Игореви того (Олга) внуку» — восклицаетъ пѣвецъ Игоревъ, и за тѣмъ припоминаетъ четыре парныхъ стиха изъ пѣсни:
«Не буря соколы занесе
чрезъ поля широкая:
галичи стады бѣжать
къ Дону великому.»Непосредственно за тѣмъ опять восклицаніе: «Чили вспѣти было, вѣщей Бояне, Велесовъ внуче?» — и опять пѣсня особеннаго склада:
Въ концѣ Слова еще приведено два стиха Баяна:Комони ржутъ за Сулою,
звѣнить слава въ Кыевѣ,
трубы трубятъ въ Новѣградѣ.
Стоять стязи въ Путивлѣ....»«(О)хоти тяжко ти головы кромѣ плечю;
Зло ти тѣлу кромѣ головы.»Очень можетъ быть, что и многое другое въ Словѣ взято изъ пѣсенъ Баяна, только безъ оговорки. Почему же только изъ Баяновыхъ пѣсенъ, а и не изъ другихъ подобныхъ?
- ↑ Буква «ы» в оригинале содержит в себе не мягкий, а твёрдый знак. — Примѣчаніе редактора Викитеки.