крайней мѣрѣ такъ часто и такъ произвольно, какъ можетъ дѣлать только тотъ, кто пишетъ не съ книги или съ тетради, а съ памяти. Вижу сверхъ того такое обиліе и такую случайность грамматическихъ неправильностей, какихъ нѣтъ въ спискахъ другихъ памятниковъ, какъ бы ни былъ безграмотенъ переписчикъ: и въ этомъ видится мнѣ, что слово писано ие съ готоваго извода, а по памяти, если не въ эти сборники, гдѣ оно нашлось, то въ тѣ другіе, изъ которыхъ оно попало въ эти. Если же оно было записываемо въ книгу по памяти, то значитъ было достояніемъ памяти, переходило отъ лицъ къ лицамъ какъ преданіе, произносилось въ какихъ нибудь приличныхъ случаяхъ, или напѣвалось, подобно былинамъ, думамъ, стихамъ, притчамъ, было въ ряду съ ними… Если же справедливо это, то въ «Задонщинѣ» мы имѣемъ образецъ особаго рода народныхъ поэмъ историческаго содержанія.
«Задонщина» напоминаетъ Слово о полку Игоревѣ — не даромъ. Оба слова — одного рода. Защитить чистую книжность Слова о полку Игоря невозможно. Тѣмъ менѣе можнь найдти поводы думать, что для устнаго поэтическаго пересказа воспоминанія о Куликовской битвѣ нужно было искать образца въ такомъ словѣ, которое было достояніемъ однѣхъ книгъ а не памяти. Опровергнуть, что Слово о полку Игоревѣ не было достояніемъ однѣхъ книгъ — задача нелегкая. Защищать, что и Слово о полку Игоревѣ не произносилось, или не напѣвалось, какъ доселѣ напѣваются или голосятся притчи и стихи, думы и былины, сказки и баянки — задача трудная. Гораздо легче предполагать противное. Такъ и я позволяю себѣ предполагать: думаю что, и Слово о полку Игоревѣ принадлежитъ къ числу достояній памяти и устной передачи, къ числу такихъ же поэмъ, каково — слово о Задонщинѣ.
крайней мере так часто и так произвольно, как может делать только тот, кто пишет не с книги или с тетради, а с памяти. Вижу сверх того такое обилие и такую случайность грамматических неправильностей, каких нет в списках других памятников, как бы ни был безграмотен переписчик: и в этом видится мне, что слово писано ие с готового извода, а по памяти, если не в эти сборники, где оно нашлось, то в те другие, из которых оно попало в эти. Если же оно было записываемо в книгу по памяти, то значит было достоянием памяти, переходило от лиц к лицам как предание, произносилось в каких нибудь приличных случаях, или напевалось, подобно былинам, думам, стихам, притчам, было в ряду с ними… Если же справедливо это, то в «Задонщине» мы имеем образец особого рода народных поэм исторического содержания.
«Задонщина» напоминает Слово о полку Игореве — не даром. Оба слова — одного рода. Защитить чистую книжность Слова о полку Игоря невозможно. Тем менее можнь найти поводы думать, что для устного поэтического пересказа воспоминания о Куликовской битве нужно было искать образца в таком слове, которое было достоянием одних книг а не памяти. Опровергнуть, что Слово о полку Игореве не было достоянием одних книг — задача нелегкая. Защищать, что и Слово о полку Игореве не произносилось, или не напевалось, как доселе напеваются или голосятся притчи и стихи, думы и былины, сказки и баянки — задача трудная. Гораздо легче предполагать противное. Так и я позволяю себе предполагать: думаю что, и Слово о полку Игореве принадлежит к числу достояний памяти и устной передачи, к числу таких же поэм, каково — слово о Задонщине.
