Николай I — русский император (царствовавший с 1825 по 1855). Заслуживает внимание то обстоятельство, что из числа законодательных актов о евреях, изданных в России с 1649 г. по 1881 г., половина, а именно около шестисот, относится ко времени Николая I. Этот обширный материал, охвативший самые разнообразные стороны еврейской жизни, был создан в значительной части под руководством государя. Возникшее при Александре I известное «Велижское дело» (см. Евр. Энцикл., V, 398—406) стало принимать особенно угрожающий для евреев характер именно тогда, когда Η. Ι заместил своего брата на престоле. Государь получал такие сведения от местных властей относительно велижского события, что уже в самом начале своего царствования приказал «в страх и пример» другим евреям запретить общественное богослужение в городе Велиже, так как это происшествие показывает, что «жиды оказываемой им терпимостью их вере употребляют во зло». Несомненно, что оправдательному приговору, вынесенному в 1835 г. Государственным советом, евреи были обязаны в значительной степени государю, добивавшемуся правды, несмотря на противодействие со стороны лиц, которым он доверял. Но все же благодаря тому, что в течение ряда лет государь находился под тяжелым впечатлением кровавого навета, который был создан местными властями, рассчитывавшими, несомненно, на религиозные чувства царя, в нем утвердилось предубеждение, будто еврейское вероучение представляет опасность для христианского населения. С другой стороны, обвинительный приговор Сената 1826 г. по делу об обращении двух католичек в еврейскую веру внушил государю уверенность, будто евреи вообще склонны обращать христиан в еврейство. И это представление как бы подтверждалось фактом распространения секты «жидовствующих» (см.). Все это привело к тому, что законодательство о евреях в эпоху Η. Ι получило в известной мере религиозную окраску. Вообще местные власти были склонны приписывать проступки отдельных евреев всему еврейскому обществу; трагическое «мстиславльское буйство» (Евр. Энц., XI, 357) показало, что государь охотно шел навстречу правде; в минуту гнева наложивший кару на местное еврейское население, он не отказался от признания своей ошибки. Но евреям не всегда удавалось доказать лживость обвинений местной власти. И клевета делала свое дело. В сущности, представление правительства о вредоносности евреев было весьма неопределенное, не заключало в себе почти ничего конкретного; правительство признавало вредным то, что евреи живут обособленно от прочего населения, что они не всегда или не во всем подчинены общему государственному управлению, и с этим-то положением, созданным при содействии самого же правительства, кое-как связывался «религиозный фанатизм» евреев. Однажды центральное правительство обратилось к властям Новороссийского края со специальным запросом — в чем заключается еврейский фанатизм; оказалось, что чуть ли не единственным грехом евреев было то, что у них горят по субботам свечи, а от этого могут быть пожары. Тем не менее правительственные меры, касаясь самых разнообразных сторон еврейской жизни, носили на себе печать борьбы с евреями как носителями известного вероучения. В жертву этой основной цели приносились прочие интересы. В январе 1826 г. комитет министров хотел подтвердить властям о соблюдении закона 1819 г., разрешившего допущение евреев к винокурению в великороссийских губерниях «до усовершенствования в оных русских мастеров», но государь запретил пользоваться впредь услугами евреев-винокуров в этих губерниях и приказал всех их выслать в черту оседлости; когда же в 1827 г., ввиду крайней необходимости, государь удовлетворил ходатайство генерал-губернатора Восточной Сибири о разрешении принять оршанских купцов, евреев Давыдовых, на иркутские казенные заводы, то потребовал, чтобы с Давыдовых была взята подписка в том, что они обязывались никого не склонять в еврейскую веру. Это опасение миссионерской деятельности со стороны евреев, проявившееся, между прочим, в запрещении христианам служить у евреев (см. Евр. Энц., XI, стр. 492 и сл.), и вообще недоверие к нравственным качествам евреев легли в основание ряда законов, которые должны были удерживать евреев в пределах черты оседлости; к этому примешивались порой и экономические цели — ограждать христианское население от конкуренции евреев, а также стремление ввести возможно большее число евреев в ряды войск. Государь лично запретил удаленным из Киева евреям селиться «под Киевом» (1833), не дозволил допускать евреев к подрядам на работы в столицах (1834), потребовал, чтобы евреи, получившие ученые степени, принимались на государственную службу «не иначе как в одних западных губерниях» (1836), приказал приостановить водворение евреев в Сибири для земледельческого труда (1837). Когда началось выселение евреев из Севастополя и Николаева, высшие военно-морские власти и комитет министров хотел предоставить проживание в этих городах дряхлым родителям евреев-нижних чинов, состоявших на службе по морскому ведомству, но государь написал на докладе: «дозволить одним вдовым матерям» (1837). Таким образом, отцы вовсе не могли оставаться при своих сыновьях, а матери — при жизни мужей. В другом же случае малолетние сыновья должны были расстаться со своими родителями; комитет министров постановил разрешить десятилетнему сыну и дочери вместе с матерью жить при отце, служившим нижним чином в рабочем экипаже, но государь отклонил это решение в отношении сына — «согласен, но сыну не иначе как ежели отец согласен включить сына в военные кантонисты, что впредь принять за правило» (1838 г.). Когда главный начальник военно-учебных заведений, великий князь, возбудил ходатайство о разрешении евреям-извозчикам подвозить воспитанников полоцкого кадетского корпуса до Пскова, чтобы оттуда отправлять их дальше уже с русскими извозчиками, государь положил резолюцию: «согласен, но не до Пскова, а до Острова» (1848). При разработке Положения о евреях 1835 г. одна треть голосов Государственного совета признала, что евреи-купцы должны пользоваться правом повсеместной торговли, остальные же члены высказались против этого, сославшись на то, будто еще Петр Великий не дозволил евреям приезжать в Россию; это заявление, исторически недостоверное, дало повод Η. Ι положить резолюцию: «Вопрос сей разрешен Петром Великим; я его не осмеливаюсь разрешать». Ограничения в праве передвижения были введены под разными предлогами и в тех местностях, где евреи жили массами — в Царстве Польском и Курляндии (см.). Особые стеснения в жительстве были установлены и в некоторых городах (см. Гетто, Евр. Энц., VI, 456—57). Только одна категория евреев стала водворяться вне черты оседлости, но не по собственной воле, а по принуждению, — то были взятые на военную службу, которая впервые была введена для евреев в 1827 г. Военная служба была применена к евреям в такой форме (см. Армия в России, Евр. Энц., III, 160 и сл.), которая указывала, что имелось в виду вырвать постепенно из среды еврейского населения значительную группу лиц, с тем чтобы насильственно крестить. Введенные в состав русской армии, евреи продолжали оставаться в глазах государя особой группой людей. Так, в 1832 г. последовало разъяснение, что «рядовые, поступившие в службу из евреев и остающиеся в сем вероисповедании, могут быть производимы в унтер-офицеры только за военные отличия, а в 1850 г. это правило было изменено в том смысле, что «рядовых из евреев, не принявших христианскую веру», отличившихся в сражениях, можно производить в унтер-офицеры лишь с особого в каждом случае Высочайшего разрешения. При таком отношении высшей власти к евреям домогательства администрации и даже частных лиц, направленные к умалению прав евреев, легко удовлетворялись. Излюбленным орудием для достижения разнообразных целей служила мера выселений — евреи подвергались изгнанию из городов (Киев — по ходатайству купечества; Николаев и Севастополь; Троки — по просьбе караимов), помещичьих владений и военных поселений. То, что репрессивная мера выселения не вызывалась реальными потребностями, видно из того, что она почти нигде не осуществлялась полностью, несмотря на строжайшие повеления; достаточно отметить, что в 1843 г. государь лично повелел выселить всех евреев из пятидесятиверстной пограничной полосы в течение двух лет, причем свою резолюцию он заключил энергичными словами: «исполнить без всяких отговорок», — и тем не менее это выселение, с ведома государя, не состоялось. Однако частичные изгнания, непосильное податное бремя, непомерные рекрутские наборы, возможность возникновения таких судебных дел, как Велижское или о «мстиславльском буйстве», — все это надорвало живые силы в еврейском народе. Грозный призрак миссионерства стал между еврейским населением и правительством, и всякое законодательное мероприятие вызывало в напуганных евреях страх за завтрашний день. И в этих-то тяжелых условиях внешней жизни евреев правительство задумало реформировать их внутренний религиозно-общественный быт. Важнейшими законодательными памятниками этого периода являются Положения 1835 и 1844 гг. Положение 1835 г. ввело внутреннюю еврейскую жизнь в границы определенных параграфов, урегулировало законодательным актом некоторые ее стороны, не внеся изменений в культурно-общественный и религиозный быт; с одной стороны, прежняя роль кагалов (см. Евр. Энц., IX, 87—94) как органов самоуправления была подтверждена новым законом; с другой стороны, Положение 1835 г. ничего не предприняло с целью воздействия на образование еврейского юношества, на религиозные верования евреев вообще. Совершенно иной характер и задачу имело Положение 1844 г. «Отчуждение евреев от общего гражданского устройства и от полезного труда — гласил секретный в то время документ — побудило правительство принять меры к устранению сего зла. По точнейшим изысканиям найдено, что уклонение евреев от соединения с гражданским обществом скрывается в учении Талмуда. Никакие насильственные меры в течение многих столетий не могли поколебать фанатизм евреев, доколе правительства не обратились к нравственному их преобразованию уничтожением влияния Талмуда. На сих самых основаниях предположено действовать на евреев в России, начав с ослабления Талмуда, уничтожив постепенно все учреждения, препятствующие к слиянию евреев с гражданским обществом, и потом обращать их к полезному труду». С этой целью в 1841 г. были намечены следующие меры: «1) действовать на нравственное образование нового поколения евреев через посредство еврейских училищ в духе, противном нынешнему талмудическому учению; 2) уничтожить кагалы и подчинить евреев общему управлению; 3) учредить губернских раввинов, которые, получая содержание от казны, влиянием своим могли бы содействовать видам правительства; 4) запретить употребление особой еврейской одежды; 5) открыть евреям способы заняться земледелием; 6) привести в порядок коробочные сборы с евреев и отделить потребные суммы на содержание училищ, раввинов и на переселение их на казенные земли; затем 7) разделить евреев, по свойству их занятий, на полезных, как-то: купцов, ремесленников и земледельцев, и на не имеющих постоянного, так сказать, производительного, способствующего общему богатству и благу занятия, подвергнув последних разным мерам ограничения, в том числе рекрутскому набору, втрое более против обыкновенного». Мера «разбора» была тяжела, но при всем том она не удовлетворила государя — он нашел, что брать с евреев-солдат втрое более, чем с христиан, недостаточно, надо брать впятеро более. A затем государь изменил порядок постепенного выполнения этих мер в том смысле, чтобы меру «разбора» перенести на ближайшую очередь. Все это вызывалось представлением, будто евреи, в своей массе чуждые производительному труду, живут за счет остального населения (против этого взгляда решительно протестовал князь Воронцов; см. Евр. Энц., V, 789). Из намеченных мер важнейшими являлись: образование юношества, уничтожение кагала и разбор евреев на полезных и не занимающихся производительным трудом. Хотя Положение 1804 г. открыло евреям доступ в общие учебные заведения, число лиц, воспользовавшихся этим правом, было весьма невелико. Подавляющее большинство еврейского населения отказывалось от приобщения к общеевропейскому образованию; массовые крещения, сопутствовавшие распространению общего образования в Германии, крещения среди петербургской колонии, наряду с другими условиями еврейской жизни, отпугивали евреев от всего «европейского»; возникшая в Умани первая по времени общеобразовательная школа должна была вскоре закрыться под давлением консервативных кругов; если вслед за тем немногочисленной еврейской интеллигенции в Одессе (см. Одесса) удалось основать такую школу, то лишь благодаря энергичному вмешательству местной администрации; большинство одесских евреев противилось учреждению школы, а между тем евреи в Одессе пользовались видным общественным положением и не испытывали гнета со стороны администрации. Тем сильнее сказывалась неприязнь к просвещению в тех местностях, где евреи испытывали бремя и позор бесправия. Между евреями и христианами лежала пропасть, переступить которую могли только единичные евреи, и то лишь в крупных городах, где еврейское общественное мнение не сковывало личной воли в той степени, как в меньших городских пунктах. Как и вся тогдашняя еврейская жизнь, образование еврейских детей и юношества носило исключительно религиозно-национальную окраску. Такое положение вещей побудило в конце 30-х годов XIX в. министра народного просвещения Уварова возложить на правительство деятельную заботу о еврейском образовании. Уварову предстояло склонить H. I в пользу своего плана, а также возбудить благоприятное отношение со стороны евреев к правительственным мероприятиям. Одно и другое Уварову, так сказать, внешне удалось (см. Лилиенталь, Евр. Энц., X, 211—15). Но уже вскоре необходимость дальнейшего согласования взглядов на просветительное преобразование государя, с одной стороны, и еврейского общества — с другой, привели к коллизиям. Государь надеялся, что просвещение разрушит устои веками сложившегося быта евреев. Просветительная реформа была направлена к тому, чтобы перевоспитать подрастающее поколение в религиозном отношении. Было решено отвлечь евреев от Талмуда. С этой целью на средства самого еврейского народа были учреждены с соответствующей программой так называемые «казенные школы» 1-го и 2-го разряда, в которых изучение Талмуда было сохранено лишь на время, с тем чтобы затем совершенно устранить его. Недоверие к еврейскому обществу побудило правительство отдать школы в ведение христиан, часто совершенно необразованных (см. Казенные еврейские училища, Евр. Энц., IX, 110 и сл.). Одновременно начались полицейские гонения на еврейских народных учителей (меламедов), в течение веков руководивших народным образованием. Эти крутые меры усилили в широких массах тревожное опасение о намерениях правительства. К тому же одновременно с открытием школ и после того стали издаваться такие законы, которые, касаясь в сущности малозначительных сторон еврейской жизни, пугали евреев, обрушиваясь на освященные давностью привычки и обычаи. Однако, с другой стороны, эти меры встречали полное одобрение среди некоторых более образованных кругов, которые даже лично не могли отказываться от устаревших обычаев, боясь консервативного большинства; образованные евреи сами тайно хлопотали о вмешательстве правительства в вопросы внутреннего быта (однажды они просили не выдать раввинам их имен). В 1844 г., по настоянию государя, была установлена особая плата за ношение еврейской одежды (длиннополого сюртука); в 1848 году налогом было обложено ношение ермолки (ермолку носят в России и другие народы); в 1850 году последовало Высочайшее повеление о воспрещении евреям носить еврейскую одежду (см. Одежда). Все эти меры, усугубив недоверие к намерениям правительства, развили в еврейском населении так называемую «школобоязнь». Вместе с тем и образованные круги стали постепенно относиться отрицательно к предпринятой реформе, так как правовое положение не только не было облегчено, но даже ухудшилось. Здесь следует отметить, что именно в тот момент, когда важнейшие меры, направленные, по заявлению правительства, к приобщению евреев к общей культуре и русской гражданственности, были осуществлены, последовало секретное Высочайшее повеление, чтобы евреи не принимались на государственную службу, хотя это разрешалось законом, который официально продолжал действовать. — Что касается вопроса о кагале (см. Евр. Энц., IX, стр. 87—94), то в сущности, если не уничтожение, то реформа кагала уже давно отвечала назревшим нуждам широких масс, и возможно, что упразднение этого института при условии подчинения евреев общим учреждениям, на равных с христианами правах, скорее всего при тогдашних условиях привело бы евреев к культурному сближению с прочим населением. Но в тот последний 20-летний период, когда постепенно создалось новое законодательство, правительство еще более ограничило участие евреев в сфере общественного самоуправления. И когда в 1844 г. кагал был официально уничтожен и все еврейские дела поступили в ведение дум и ратуш, то оказалось, что управление еврейскими делами почти совершенно ушло из рук евреев, а между тем гражданская оторванность осталась в силе; с другой стороны, бывшие функции кагала, вызывавшие ропот в населении — взимание налогов и сдача рекрутов, — были сохранены за общинными заправилами (о предположенном делении евреев на полезных и бесполезных — см. Разбор). — Следует указать, что правительство Η. Ι усиленно заботилось о широком привлечении евреев к земледельческому труду. Принятые вначале стеснительные меры были вскоре отменены, и тогда еврейские земледельческие колонии достигли значительного развития (см. Евр. Энц., VII, 755 и сл.). Как ни были тяжки и в нравственном, и в материальном отношении разнообразные стеснения, которым подвергались евреи в течение всего царствования Н. I, наиболее мрачную память по себе в народной массе оставили последние годы, ознаменованные появлением в еврейском обществе так называемых «ловчиков». Чтобы заставить еврейские общества представлять требуемое число рекрутов, которое не покрывалось даже сдачей стариков и детей, в 1853 г. еврейским обществам, а также главам семейств было разрешено ловить в своей местности евреев, принадлежащих к другому обществу и не имеющих паспорта при себе, и сдавать их в солдаты в погашение рекрутской недоимки. Это привело к ужасным злоупотреблениям и насилиям. Наемные «ловчики», пользуясь поддержкой со стороны общинных заправил и низшей администрации, сдавали в солдаты любого встречного; они вторгались в дома и вырывали детей, которых немедленно же отправляли в качестве кантонистов. В эти годы, полные трагических событий, страдания евреев достигли, казалось, крайних пределов. И когда со вступлением на престол императора Александра II институт кантонистов был упразднен, «ловчики» исчезли и вообще условия военной службы были облегчены, недавнее прошлое запечатлелось в народной памяти в самых мрачных красках.
Ср.: М. Моргулис, Вопросы еврейской жизни, СПб., 1889; его же, Из моих воспоминаний, Восход, 1895; И. Оршанский, Русское законодательство о евреях, СПб., 1887; О Лернер, Евреи в Новороссийском крае, Одесса, 1901; М. Песковский, Роковое недоразумение, Еврейский вопрос etc., СПб., 1891; Π. Марек, Очерки по истории просвещения евреев в России, Москва, 1909; Юлий Гессен, Закон и жизнь, СПб., 1911; его же, Смена общественных течений, сборник «Пережитое», т. III; его же, Попытка эмансипации евреев в России, сборник «Пережитое», т. I; его же, Из летописи минувшего, там же (2-я часть); С. Цинберг, Исаак Бер Левинзон и его время, Еврейская Старина, 1910 г., вып. IV; С. Дубнов, Исторические сообщения, Восход, 1901 г., кн. IV и V; А. Паперна, Из Николаевской эпохи (Воспоминания), сборники «Пережитое», т. II и III; C. Гинзбург, Забытая эпоха, Историко-культурные очерки, Восход, 1896; Рув. Кулишер, Итоги. Надежды и ожидания передовой части русских евреев за 50 лет (1838—88), Киев, 1896; Леванда, Хронологический сборник законов и положений etc., СПб., 1874; Систематический указатель литературы о евреях, СПб., 1893; Рукописные материалы.
Ю. Гессен.8.