Алибекь удаляется въ пустыню, и монахъ Рустико научаетъ ее ввергать дьявола въ преисподнюю; затъмъ, похищенная оттуда, она дѣлается женою Неербала.
Діонео внимательно выслушалъ новеллу королевы, но видя, что она окончилась и ему одному лишь осталось разсказывать, не ожидая приказа, началъ такъ, улыбаясь:
— Дорогія дамы! Вы, можетъ быть, никогда не слыхали, какъ дьявола ввергаютъ въ преисподнюю; поэтому я, не отступая нисколько одъ предмета, обсуждаемаго вами всѣми сегодня, т. е. не отступая отъ темы, разскажу вамъ объ этомъ. Можетъ быть, вы спасете свою душу, устроивъ это, а также узнаете, что хотя Амуръ болѣе охотно обитаетъ въ веселыхъ дворцахъ и роскошныхъ палатахъ, чѣмъ въ бѣдныхъ хижинахъ, однако, заставляетъ иногда чувствовать свою силу и въ густыхъ лѣсахъ, среди суровыхъ горъ, въ пустынныхъ пещерахъ; отсюда можно заключить, что все покорно его власти.
И такъ, переходя къ дѣлу, скажу вамъ, что въ берберійскомъ городѣ Капсѣ жилъ нѣкогда богатѣйшій человѣкъ, имѣвшій, въ числѣ другихъ своихъ дѣтей, прекрасную и очень милую дочь, по имени Алибекъ. Не будучи христіанкой, она отъ многихъ христіанъ слышала чрезвычайное восхваленіе ихъ вѣры и подвижничества, и спросила разъ у одного, какъ бы ей безъ всякой помѣхи искуситься въ этомъ. Тотъ отвѣчалъ, что люди, ищущіе подвиговъ, бѣгутъ отъ всего мірского, напримѣръ, въ уединенныя Ѳиваидскія пустыни.
Дѣвушка была очень наивна: ей было около четырнадцати лѣтъ. Побуждаемая не какимъ-либо яснымъ ущемленіемъ, а просто дѣтскою прихотью, она, не сказавъ никому ни слова, отправилась на слѣдующее утро, тайкомъ, совершенно одна, въ пустыню Ѳиваидскую. Съ трудомъ она достигла черезъ нѣсколько дней пустынныхъ мѣстъ. Увидѣвъ издали маленькій домикъ, она отправилась туда и встрѣтила у входа одного святого мужа, который удивился, увидавъ ее здѣсь, и спросилъ, чего она ищетъ? Та отвѣчала, что ищетъ подвижничества и человѣка, который научилъ бы ее, какъ подобаетъ исполнить это. Достойный мужъ, видя, что она молода и недурна собою, убоялся, какъ бы бѣсъ его не попуталъ, если онъ оставитъ ее у себя, а пока предложилъ ей свои добрыя услуги: далъ ей покушать немного кореньевъ, разныхъ травъ и дикихъ яблокъ, попоилъ водою, а затѣмъ сказалъ:
— Дочь моя, не очень далеко отсюда живетъ одинъ святой человѣкъ, который научитъ тебя тому, чего ты ищешь, гораздо лучше, чѣмъ я; поди къ нему и не медли.
Прибывъ къ указанному святому мужу, Алибекъ услыхала отъ него то же въ отвѣтъ и, продолжая путъ далѣе, достигла кельи одного молодого пустынника, довольно благочестиваго и добраго, по имени Рустико. Она и его попросила о томъ же, о чемъ просила другихъ. Онъ, желая подвергнуть великому искусу свою твердость, не отослалъ ея, какъ другіе, а удержалъ въ кельѣ, при себѣ. При наступленіи ночи, онъ устроилъ ей ложе изъ пальмовыхъ вѣтвей и сказалъ, чтобы она расположилась на немъ.
Когда это было сдѣлано, искушенія начали одолѣвать пустынника; увидавъ, что сильно обманулся въ своей твердости, онъ не долго выдерживалъ борьбу, сдался и призналъ себя побѣжденнымъ. Оставивъ въ сторонѣ благочестивые помыслы и подвиги, онъ сталъ думать лишь о молодости и красотѣ дѣвушки; при этомъ онъ сталъ соображать, какъ бы ему сойтиться съ ней, чтобы она не замѣтила, что онъ домогается лишь цѣли своихъ вожделѣній. Сначала онъ испыталъ ее различными вопросами, не знала ли она какого-нибудь мужчины; но оказалась такой простушкой, какой и представлялась ему. Тогда онъ рѣшилъ, что долженъ склонить ее къ исполненію своихъ желаній.
Сначала онъ многорѣчиво объяснилъ ей, насколько дьяволъ является врагомъ рода человѣческаго, затѣмъ внушилъ, что наиболѣе пріятное подвижничество — это ввергать дьявола въ преисподнюю, гдѣ и суждено ему быть.
— Какже это дѣлается? — спросила юница.
— Сейчасъ узнаешь, — сказалъ Рустико. — У тебя есть адъ и, скажу тебѣ, я думаю, что судьба послала тебя сюда для спасенія души моей: если этотъ дьяволъ будетъ мнѣ досаждать, ты вѣдь сжалишься надо мной, дозволишь мнѣ заточить его въ преисподнюю; этимъ ты доставишь мнѣ громадное утѣшеніе и, вмѣстѣ съ тѣмъ, выполнишь то, за чѣмъ ты, по твоимъ словамъ, явилась сюда, если только говоришь искренно.
— О, мой отецъ, — простодушно отвѣчала дѣвушка, — разъ у меня есть адъ, такъ поступайте, какъ вамъ угодно!
— О, дочь моя, — отвѣтилъ Рустпко, — и не знаю, какъ благодарить тебя!
Сказавъ это, онъ научилъ ее, какъ именно слѣдуетъ заточить врага рода человѣческаго. Дѣвушка, никогда еще не ввергавшая въ адъ никакого дьявола, въ первый разъ ощутила нѣкоторую неловкость, и поэтому сказала:
— А вѣдь правда, отецъ мой, этотъ дьяволъ нѣчто ужасное!..
— ІІогоди, дочь моя, — сказалъ Рустико, — не все вѣдь такъ будетъ, — и въ подтвержденіе своихъ словъ, онъ разъ шесть ввергнулъ дьявола въ адъ. Наконецъ, съ дьявола такъ была сбита спесь, что онъ притихъ.
Однако, потомъ не разъ имъ снова овладѣвала гордыня, и послушная дѣвушка всегда расположена была принять его. Игра эта начинала ей нравиться, и она говаривала пустыннику:
— Теперь я вижу, что справедливо говорили добрые люди въ Капсѣ, будто подвижничество — самая сладостная вещь. Въ самомъ дѣлѣ, я не помню, чтобы когда-нибудь дѣлала что-либо, доставлявшее мнѣ столько отрады и удовольствія, какъ вверганіе дьявола въ преисподнюю и, по моему, дуракъ тотъ, кто этого избѣгаетъ!
Поэтому она нерѣдко приходила къ Рустико и говорила ему:
— Отецъ мой, я вѣдь пришла сюда не для того, чтобы оставаться въ праздности, — пойдемъ-ка ввергать дьявола въ преисподнюю; — а совершая это, она иной разъ говаривала: — Рустико, не знаю почему, дьяволъ убѣгаетъ изъ ада; если бы онъ оставался тамъ столь же охотно, какъ адъ принимаетъ и держитъ его, такъ онъ никогда бы не ушелъ оттуда!
Наконецъ Алибекъ стала докучать Рустико, и онъ началъ говорить дѣвушкѣ, что дьявола слѣдуетъ наказывать и ввергать въ преисподнюю только тогда, когда онъ отъ гордости вздымаетъ голову, «а мы, слава Богу, такъ ужь его укротили, что онъ только и молитъ о покоѣ». Когда же дѣвушка увидѣла, что пустынникъ не проситъ ея болѣе ввергать дьявола въ адъ, то сказала ему:
— Рустико, хотя твой дьяволъ наказанъ и больше тебя не терзаетъ, но мнѣ мой адъ не даетъ все покоя, поэтому ты хорошо бы сдѣлалъ, если бы помогъ мнѣ посредствомъ своего дьявола успокоить адъ, какъ я нѣкогда своимъ адомъ помогала тебѣ сбить спесь съ твоего дьявола!
Пустынножитель, питавшійся кореньями злаковъ и ключевой водою, плохо могъ отвѣчать на такія требованія и сказалъ ей, что понадобилось бы черезчуръ много дьяволовъ, чтобы умиротворить адъ; онъ же можетъ сдѣлать лишь то, что въ его силахъ.
Въ то время, какъ шла распря между дьяволомъ и адомъ, случилось, что въ Капсѣ вспыхнулъ пожаръ, и сгорѣлъ въ своемъ собственномъ домѣ отецъ Алибекъ, со всѣми чадами и домочадцами. Алибекъ тогда осталась наслѣдницей всего отцовскаго имущества. Въ это время одинъ юноша, Неербалъ по имени, растративъ все свое состояніе на волокитство, узналъ, что Алибекъ жива, принялся ее разыскивать и нашелъ ее, прежде чѣмъ казна успѣла захватить имущество, оставшееся послѣ ея отца, какъ человѣка, умершаго безъ наслѣдниковъ.
Къ великой радости пустынножителя, но противъ воли Алибекъ, онъ привезъ ее въ Капсу, здѣсь женился на ней и сдѣлался вмѣстѣ съ нею наслѣдникомъ большого состоянія.
Когда женщины, еще до замужества Алибекъ, разспрашивали ее, какъ она подвизалась въ пустынѣ, то она имъ отвѣчала, что служила, ввергая дьявола въ адъ, и Неербалъ содѣялъ большой грѣхъ, отвлекши ее отъ этого. Женщины спросили: «Какъ же ввергается дьяволъ въ адъ?» Дѣвушка разсказала имъ; и тѣ такъ хохотали надъ нею, что и теперь еще смѣются, а затѣмъ сказали:
— Ничего, дочка, не печалься, это и здѣсь хорошо дѣлается, и Неербалъ будетъ съ тобой сподвижничать!
Послѣ того онѣ разнесли эту исторію по городу, и мало-по-малу вошло въ поговорку; что самое лучшее подвижничество — ввергать дьявола въ адъ. Поговорка эта, перешедшая изъ-за моря къ намъ, существуетъ и понынѣ. Поэтому, вы, молодыя дамы, учитесь ввергать дьявола въ адъ: это для обѣихъ сторонъ пріятно, и много, добраго можетъ отъ этого родиться.
Тысячу разъ, если не болѣе, вызывала новелла Діонео смѣхъ среди милыхъ дамъ: до того забавными казались имъ его рѣчи. Поэтому, когда онъ окончилъ разсказъ, королева, сознавъ, что наступилъ конецъ ея владычеству, сняла лавровый вѣнокъ со своей головы и очень ласково возложила его на голову Филострато, со словами:
— Скоро мы увидимъ, лучше ли сумѣетъ волкъ водить овецъ, чѣмъ овцы водили волковъ.
— Если бы меня послушались, — отвѣтилъ на это со смѣхомъ Филострато, — волки не хуже научили бы овецъ ввергать дьявола въ адъ, чѣмъ научилъ этому Рустико прекрасную Алибекъ; поэтому не зовите насъ волками, когда вы оказываетесь не овцами; однако, разъ мнѣ передаются бразды, я стану править ввѣреннымъ мнѣ царствомъ.
— Послушайте, Филострато, — замѣтила Неифиле, — коли вы хотите насъ учить, вамъ нужно бы послѣдовать плану, придуманному Мазетто изъ Лампореккіо относительно монахинь и обрѣсти снова даръ рѣчи тогда лишь, когда всѣ косточки у васъ научились бы играть безъ учителя.
Филострато, почувствовавъ, что тутъ серповъ не меньше, чѣмъ у него стрѣлъ, прекратилъ шутки и, приступивъ къ отправленію возложенныхъ на него обязанностей, началъ дѣйствовать. Онъ приказалъ позвать сенешаля и пожелалъ узнать, въ какомъ положеніи дѣла. Затѣмъ, сообразивъ, что будетъ хорошо и понравится обществу, онъ разумно распорядился объ этомъ на все время своего правленія. Обратившись затѣмъ къ дамамъ, онъ сказалъ:
— Преисполненныя любви дамы, на мое несчастіе, съ тѣхъ поръ, какъ сталъ отличать добро отъ зла, я непрестанно нахожусь подъ властью Амура, ради кого-нибудь изъ васъ; но ни смиреніе, ни покорность, ни служеніе ему во всѣхъ обрядахъ, которые я мгновенно усвоилъ, не спасали меня отъ пренебреженія въ пользу другого, и потомъ, развѣ не шло все хуже и хуже? Поэтому я помышляю нынѣ о смерти, и не хочу, чтобы завтра бесѣдовали о чемъ-либо помимо предмета, который наиболѣе подходитъ къ моимъ невзгодамъ; пусть разсказываютъ о людяхъ, доведенныхъ любовью до печальной развязки, если такъ все продолжится, я предвижу конецъ самый грустный; не даромъ и имя (Рожденный на день), которымъ вы меня зовете, дано мнѣ человѣкомъ, хорошо знавшимъ его смыслъ.
Сказавъ такъ, Филострато всталъ и распустилъ всѣхъ до ужина. Садъ былъ такъ хорошъ и уютенъ, что никто не захотѣлъ уйти оттуда, чтобы искать лучшихъ наслажденій гдѣ-либо въ другомъ мѣстѣ. Напротивъ, косые лучи заходящаго солнца не мѣшали болѣе преслѣдовать ланей, кроликовъ и иныхъ звѣрьковъ, сновавшихъ по саду и, разъ сто, пожалуй, надоѣдавшихъ обществу своими прыжками черезъ сидѣвшихъ слушателей. Теперь нѣкоторые принялись гонять ихъ. Діонео и Фіаметта стали пѣть о рыцарѣ Гвильельмѣ и дамѣ дель Берджу; Филомена и Памфило предались игрѣ въ шахматы. Такимъ образомъ, пока одни занимались одиимъ, другіе — другимъ, а время бѣжало, наступилъ и весьма мало ожидаемый часъ ужина. Столы были тогда разставлены вокругъ прекраснаго фонтана, и всѣ превесело поужинали. Филострато, не желая нарушать порядка, заведеннаго тѣми, что̀ были передъ нимъ королевами, какъ только столы убрали, приказалъ, чтобы Лауретта станцовала что-нибудь и спѣла пѣсню.
— Государь мой, — отговаривалась она, — другихъ пѣсенъ я не знаю, а въ памяти у меня нѣтъ ни одной, подходящей для такого оживленнаго общества; если же вы пожелаете послушать что-нибудь изъ того, что знаю, я охотно спою.
— Все, что ты ни сдѣлаешь, — отвѣтилъ на это король, — будетъ прекрасно и мило; поэтому, какую пѣсню знаешь, такую и пой!
Лауретта тогда довольно пріятнымъ голосомъ, хотя на нѣсколько грустный ладъ, начала пѣть, въ то время какъ другія подпѣвали:
Никто не тоскуетъ такъ страстно
Тоской безотрадной…
Но — въ мукахъ любви безпощадной
Томлюсь я напрасно!..
Тотъ, Кто правитъ твердью ясной,
Свѣтитъ солнцемъ и луной, —
Создалъ властною рукой
И меня такой прекрасной,
Граціозной, пылкой, страстной —
Всѣмъ на радость, чтобъ собой
Я, встрѣчая восхищенье,
Идеалъ Его творенья
Воплощала предъ толпой…
Но меня — не поклоненьемъ
Жизнь даритъ, а униженьемъ…
Былъ одинъ, кто — безъ изъятья
Всѣхъ дороже, всѣхъ милѣй
Для меня сталъ съ дѣтскихъ дней,
Всѣхъ, кого могла встрѣчать я…
Онъ ловилъ меня въ объятья.
Звалъ подругою своей
И — отъ грезъ волшебныхъ хоровъ,
Отъ моихъ блаженныхъ взоровъ
Разгорался все сильнѣй…
Страсть… Восторговъ море… Ласки…
Все прошло быстрѣе сказки!..
Гордый, статный, благородный
Смѣлый юноша другой
Овладѣлъ случайно мной
И — къ печали безысходной —
Мучимъ ревностью безплодной,
Жизнь мою томитъ собой…
Одному-ль ему въ усладу, —
Всѣмъ на радость, на отраду
Снизошла я въ міръ земной…
Горе мнѣ! Тоскѣ — конца нѣтъ…
Солнце счастья не проглянеть!..
Будь ты проклятъ, мигъ безумья —
Мигъ, въ который слово «да»
Я промолвила, — когда,
Въ часъ сомнѣній, въ день раздумья,
На мишурный блескъ и шумъ я
Промѣняла навсегда —
За богатые наряды
Бѣдность, полную отрады!..
Не вернуться никогда —
Отъ тоски моей тяжелой
Къ бѣдной юности веселой…
Другъ мой первый, незабвенный!
Другъ — мнѣ давшій все, что могъ:
Счастья вѣчнаго залогъ,
Пламень страсти вожделѣнной,
Свѣточъ грезы сокровенной…
Оть земли ты сталъ далекъ!..
Но съ высотъ небесъ безбрежныхъ
Вспомни радость дней мятежныхъ…
Пусть тотъ ранній огонекъ,
Что сіялъ намъ яркимъ свѣтомъ,
Встрѣтитъ смерть мою привѣтомъ!..
На этомъ окончила Лауретта свою пѣсню. Всѣ слушали внимательно, но поняли ее различно. Были такіе, что стали ее толковать по-милански, т. е. что хорошій поросенокъ лучше прекраснѣйшей женщины. Однако, другіе держались болѣе возвышенныхъ, благородныхъ и болѣе вѣрныхъ мнѣній; объ этомъ, впрочемъ, не время теперь толковать. Затѣмъ король, приказавъ засвѣтить множество огоньковъ среди цвѣтовъ и зелени, велѣлъ спѣть еще нѣсколько пѣсенъ, пока не стали меркнуть на небѣ звѣздочки. Тогда показалось имъ, что пора и на покой, и король, пожелавъ доброй ночи, велѣлъ всѣмъ разойтись по своимъ комнатамъ.