Горе мнѣ! Тоскѣ — конца нѣтъ…
Солнце счастья не проглянеть!..
Будь ты проклятъ, мигъ безумья —
Мигъ, въ который слово «да»
Я промолвила, — когда,
Въ часъ сомнѣній, въ день раздумья,
На мишурный блескъ и шумъ я
Промѣняла навсегда —
За богатые наряды
Бѣдность, полную отрады!..
Не вернуться никогда —
Отъ тоски моей тяжелой
Къ бѣдной юности веселой…
Другъ мой первый, незабвенный!
Другъ — мнѣ давшій все, что могъ:
Счастья вѣчнаго залогъ,
Пламень страсти вожделѣнной,
Свѣточъ грезы сокровенной…
Оть земли ты сталъ далекъ!..
Но съ высотъ небесъ безбрежныхъ
Вспомни радость дней мятежныхъ…
Пусть тотъ ранній огонекъ,
Что сіялъ намъ яркимъ свѣтомъ,
Встрѣтитъ смерть мою привѣтомъ!..
На этомъ окончила Лауретта свою пѣсню. Всѣ слушали внимательно, но поняли ее различно. Были такіе, что стали ее толковать по-милански, т. е. что хорошій поросенокъ лучше прекраснѣйшей женщины. Однако, другіе держались болѣе возвышенныхъ, благородныхъ и болѣе вѣрныхъ мнѣній; объ этомъ, впрочемъ, не время теперь толковать. Затѣмъ король, приказавъ засвѣтить множество огоньковъ среди цвѣтовъ и зелени, велѣлъ спѣть еще нѣсколько пѣсенъ, пока не стали меркнуть на небѣ звѣздочки. Тогда показалось имъ, что пора и на покой, и король, пожелавъ доброй ночи, велѣлъ всѣмъ разойтись по своимъ комнатамъ.
