Одна сициліанка ловко похищаетъ у купца товары, привезенные имъ въ Палермо. Тотъ дѣлаетъ видъ, что вернулся еще съ большимъ количествомъ товаровъ, чѣмъ прежде, занимаетъ у нея денегъ и оставляетъ ее съ водой и оческами.
Нечего и говорить, какой смѣхъ возбуждала среди дамъ новелла королевы. Не было ни одной слушательницы, у которой отъ чрезмѣрнаго смѣха не навертывались бы разъ десять слезы на глазахъ. Когда же королева окончила, Діонео, знавшій, что теперь его очередь, сказалъ:
— Милыя дамы! Ясно, что шутка тѣмъ болѣе нравится, чѣмъ болѣе тонко она продѣлана и чѣмъ артистичнѣе кто-либо одураченъ ею; поэтому, хотя всѣ вы уже разсказали по прекрасной новеллѣ, я намѣренъ повѣдать вамъ еще одну: она должна понравиться вамъ болѣе всякой другой на эту тему, потому что обманутая особа сама была величайшею мастерицею морочить другихъ и превосходила въ этомъ отношеніи всѣхъ одураченныхъ мужчинъ и женщинъ, о которыхъ разсказывалось въ прочихъ новеллахъ.
Былъ нѣкогда, а, можетъ быть, и теперь еще во всѣхъ приморскихъ странахъ, имѣющихъ портъ, существуетъ обычай, чтобы всѣ купцы, прибывающіе туда съ товарами, выгрузивъ ихъ, складывали въ магазинъ; во многихъ мѣстахъ онъ называется «доганой» (таможней) и содержится на счетъ общины или властителя области. Сдавъ приставленнымъ для этого людямъ всѣ товары подъ росписку, съ обозначеніемъ цѣнъ, и получивъ помѣщеніе магазина, купецъ складывалъ ихъ сюда и запиралъ на ключъ. Завѣдывающій доганой вписывалъ въ таможенную книгу всѣ товары купца на его счетъ и требовалъ потомъ уплаты пошлинъ за всѣ или за часть сложенныхъ въ таможнѣ товаровъ. По этимъ товарнымъ книгамъ факторы нерѣдко справлялись о количествѣ и качествѣ товаровъ, а также какіе купцы ихъ привезли, и когда приходилось къ случаю, сговаривались съ ними о мѣнѣ, размѣнѣ, продажѣ и иномъ сбытѣ. Обычай этотъ существовалъ и въ Палермо, въ Сициліи, гдѣ вдобавокъ находилось, какъ и понынѣ находится, множество женщинъ, имѣющихъ роскошнѣйшее тѣло, но живущихъ не въ ладахъ съ добродѣтелью. Если кто ихъ не знаетъ, то принимаетъ за знатныхъ и вполнѣ порядочныхъ особъ. Готовыя не только обкарнать, но и содрать кожу со всякаго мужчины, онѣ, какъ только пріѣзжаютъ иностранные купцы, тотчасъ освѣдомляются въ таможенной книгѣ, что́ кѣмъ привезено и за сколько это можно продать; затѣмъ своимъ заигрываніемъ и ласковыми словами онѣ ухитряются заманить этихъ купцовъ и опутать ихъ своей любовью. Многихъ онѣ уже завлекли такимъ образомъ и вырвали у нихъ добрую часть товара изъ рукъ, а у иныхъ такъ и весь. Были даже и такіе, что̀ положили тутъ и свои товары, и суда, и тѣло, и кости; такъ ловко владѣла иная цырульница бритвой.
Вотъ не особенно давно и случилось туда пріѣхать, по порученію своихъ хозяевъ, одному нашему флорентинскому юношѣ, по имени Никколо да Чиньяно, а по прозванію Салабаэтто. Онъ прибылъ съ такимъ количествомъ суконъ, отданныхъ ему въ кредитъ на салернской ярмаркѣ, что могъ выручить за нихъ пятьсотъ золотыхъ флориновъ. Уплативъ за товаръ пошлину въ таможнѣ, онъ сложилъ все въ магазинъ и, не особенно торопясь продавать, началъ ходитъ иной разъ на прогулку въ городъ. Онъ былъ бѣлъ, бѣлокуръ и очень легкомысленъ, такъ какъ, жизнь ему улыбалась; поэтому случилось, что одна изъ помянутыхъ цырульницъ, по имени Янкофіоре, услыхала нѣчто о его дѣйствіяхъ и обратила на него свои взоры. Онъ замѣтилъ это и, воображая, что она знатная дама, подумалъ, что прельстилъ ее своею красотой, и пожелалъ вести эту интригу какъ можно скрытнѣе. Ничего не говоря о ней никому, онъ началъ разгуливать передъ жилищемъ дамы. Та увидала это, послѣ того какъ уже нѣсколько дней разжигала его взглядами; дѣлая видъ, что сама по немъ сохнетъ, она послала къ нему тайкомъ одну свою служанку, которая отлично постигла искусство сводничества; со слезами на глазахъ, послѣ различныхъ выдумокъ, она сказала Никколо, что онъ своей красотой и привѣтливостью плѣнилъ ея барыню, что она не находитъ себѣ покоя ни днемъ, ни ночью; поэтому, если ему только угодно, она болѣе всего на свѣтѣ жаждетъ сойтись съ нимъ тайкомъ въ одной банѣ. Вынувъ послѣ этого перстень изъ кошелька, она дала его Никколо отъ имени госпожи. Тотъ, услыхавъ это, обрадовался несказанно, схватилъ перстень, повертѣлъ его передъ глазами и надѣлъ на свой палецъ, а посланной отвѣтилъ, что если госпожа Янкофіоре его любитъ, то пользуется полной взаимностью, такъ какъ и онъ любитъ ее болѣе жизни. Онъ готовъ идти съ нею, куда и когда только она пожелаетъ.
Посланная вернулась къ своей барынѣ съ этимъ отвѣтомъ, и Салабаэтто вскорѣ было сказано, чтобы онъ на слѣдующій день, послѣ вечеренъ поджидалъ свою даму въ указанной банѣ. Никому не сказавшись, онъ поспѣшилъ отправиться туда въ назначенный часъ и узналъ, что баня уже заказана дамой. Немного погодя, явились двѣ ея служанки съ различными ношами: одна тащила на головѣ роскошный матрацъ, набитый хлопкомъ, другая — громадную корзину со всякими вещами. Разложивъ матрацъ на скамейкѣ, въ одномъ изъ банныхъ покоевъ, они постлали сверху пару тончайшихъ простынь съ шелковыми прошивками, а затѣмъ бѣлоснѣжное одѣяло изъ кипрской ткани и двѣ дивно расшитыя подушки; затѣмъ, раздѣвшись, служанки вошли въ самую баню, вымыли ее всю и прекрасно убрали. Еще немного спустя явилась и сама Янкофіоре съ двумя другими служанками. Едва увидѣла она Салабаэтто, какъ бросилась къ нему съ величайшею радостью, начала обнимать и цѣловать его съ самыми страстными вздохами и, наконецъ, сказала:
— Не знаю, кто бы другой могъ довести меня до этого, кромѣ тебя! Ты распалилъ мою душу, противный тосканецъ!
Затѣмъ, по ея желанію, оба пошли въ баню, а съ ними и двѣ служанки. Здѣсь, не давая никому дотронуться до Салабаэтто, она прелестно вымыла его всего мускуснымъ и гвоздичнымъ мыломъ; потомъ приказала служанкамъ мыть и растирать себя самое. Покончивъ съ этимъ, служанки принесли двѣ тончайшихъ бѣлыхъ простыни, отъ которыхъ исходилъ такой сильный розовый запахъ, какъ отъ настоящихъ розъ. Одна завернула Салабаэтто, а другая — даму и, взявъ ихъ на руки, уложили обоихъ на постланное ложе. Полежавъ тутъ немного, они, вслѣдствіе испарины, были распеленуты служанками изъ простынь и завернуты въ другія; между тѣмъ изъ корзины были вынуты прелестные серебряные флаконы, наполненные розовой водой, флеръ д’оранжемъ, жасминомъ и апельсинной эссенціей. Прислужницы опрыскали ихъ съ ногъ до головы этими ароматами; затѣмъ достали коробочки съ конфектами и драгоцѣнными винами, которыми влюбленные подкрѣпились.
Салабаэтто казалось, что онъ въ раю. Тысячу разъ взглядывалъ онъ, на женщину, которая представлялась ему безспорно красивѣйшей въ мірѣ, и за сто лѣтъ казался ему всякій часъ ожиданія, пока уйдутъ двѣ служанки, и онъ очутится въ объятіяхъ дамы. Но вотъ, по ея приказанію, онѣ оставили въ комнаткѣ зажженный факелъ, а сами удалились. Дама заключила въ свои объятія Салабаэтто, онъ схватилъ ее и долгое время они пробыли въ такой нѣгѣ, что дама, казалось, вся таетъ отъ наслажденія. Наконецъ, она рѣшила, что пора вставать, позвала служанокъ, которыя ихъ одѣли; они вновь стали пить вино и лакомиться; подкрѣпившись немного и обмывъ лицо и руки ароматичными водами, любовники собрались уѣзжать; при этомъ дама сказала Салабаэтто:
— Если бы ты захотѣлъ придти ко мнѣ сегодня вечеромъ ужинать и провести ночь, мнѣ бы это доставило огромное удовольствіе.
Салабаэтто, плѣненный красотою и кокетливымъ обхожденіемъ дамы, твердо убѣжденный вдобавокъ, что она любитъ его больше всего на свѣтѣ, отвѣчалъ:
— Всякое ваше желаніе мнѣ чрезвычайно дорого; поэтому и сегодня, и всегда я готовъ исполнить все, что вы захотите и прикажете.
Тогда дама вернулась домой и приказала хорошенько убрать свою комнату платьями и различными бездѣлушками; заказавъ роскошный ужинъ, она стала затѣмъ поджидать Салабаэтто, который, хотя было уже темно, пришелъ туда и былъ радостно встрѣченъ, съ великою честью и хорошо сервированнымъ ужиномъ. Послѣ ужина оба вошли въ спальню. Здѣсь онъ ощутилъ чудный запахъ алойнаго дерева и увидѣлъ роскошное ложе, украшенное кипрійскими птичками, и много наряднѣйшихъ платьевъ на вѣшалкахъ. Всѣ эти подробности вмѣстѣ и каждая въ отдѣльности заставили его думать, что передъ нимъ знатная и богатая дама; хотя онъ и слыхалъ нѣчто иное о ея жизни, однако, ни за что не хотѣлъ этому вѣрить, а если и вѣрилъ, что она кого-нибудь провела, то никоимъ образомъ не хотѣлъ допустить, что и съ нимъ можетъ то же случиться. Въ величайшемъ блаженствѣ провелъ онъ съ ней ночь, все болѣе и болѣе воспламеняясь. При наступленіи утра она повязала ему хорошенькій и легкій поясокъ съ красивымъ кошелькомъ и сказала при этомъ:
— Салабаэтто, мой милый, я отдаюсь тебѣ; и какъ я вся нахожусь въ твоей власти, такъ будетъ и съ тѣмъ, что здѣсь заключается. Все, что для меня только возможно, подчинено твоему слову!
Ликующій Салабаэтто, обнявъ, поцѣловалъ ее и ушелъ изъ ея дома, отправившись туда, гдѣ останавливались и прочіе купцы. Побывавъ у нея еще нѣсколько разъ, безъ малѣйшихъ расходовъ, и съ каждымъ часомъ влюбляясь все болѣе, онъ въ то же время распродалъ свои привезенныя сукна за чистыя деньги и порядкомъ нажился. Дама тотчасъ провѣдала о томъ, не отъ него, а отъ другихъ. Когда разъ онъ выходилъ отъ нея, она начала такъ щебетать и шалить съ нимъ, обнимать и цѣловать его, выказала себя до того имъ увлеченной, что, казалось, умретъ у него въ объятіяхъ. Она непремѣнно хотѣла подарить ему два своихъ прекрасныхъ серебряныхъ кубка, но Салабаэтто не соглашался ихъ взять, такъ какъ получалъ уже раза два отъ нея подарки, стоившіе, по крайней мѣрѣ, тридцать золотыхъ флориновъ, а самъ не могъ уговорить ее принять отъ него что-нибудь, хоть на грошъ. Въ концѣ концовъ она разожгла и его, выказывая себя такой пламенной и щедрой, а въ это время одна изъ ея служанокъ, по данному заранѣе приказу, позвала ее. Выйдя изъ комнаты на нѣкоторое время, она вернулась вся въ слезахъ и, бросившись ничкомъ на постель, начала рыдать такъ жалобно, какъ только когда-нибудь рыдала женщина. Удивленный Салабаэтто обнялъ ее и началъ самъ плакать вмѣстѣ и спрашивать:
— Сердце мое дорогое, что же вдругъ съ вами случилось? Что за причина вашей скорби? Ну, скажите жь мнѣ, душа моя!
Заставивъ себя порядкомъ упрашивать, она, наконецъ, сказала:
— Горе мнѣ, милый мой повелитель, я не знаю, что мнѣ дѣлать и говорить; я сейчасъ получила письмо изъ Мессины; мнѣ пишетъ мой братъ, что я должна продать и заложить все, что имѣю, лишь бы выслать ему непремѣнно, не позже недѣли, тысячу золотыхъ флориновъ, а не то онъ будетъ обезглавленъ. Вотъ я и не знаю, какъ мнѣ теперь быть, откуда достать такъ скоро деньги. Если бы у меня было сроку хотя двѣ недѣли, такъ я нашла бы способъ добыть ихъ изъ одного мѣста, откуда мнѣ слѣдуетъ получить гораздо больше; или продала бы какое-нибудь наше имѣніе, но такъ какъ это невозможно, то я хотѣла бы умереть раньше, чѣмъ ко мнѣ пришла эта злая вѣсть!
Произнося это, какъ бы въ страшномъ волненіи, она не переставала плакать. Салабаэтто, у котораго любовный пылъ отнялъ порядочную долю смысла, счелъ эти слезы совершенно правдивыми, а слова еще болѣе, и сказалъ:
— Я не могу ссудить вамъ тысячу флориновъ, но пятьсотъ совершенно въ моихъ силахъ, если вы полагаете, что можете ихъ возвратить мнѣ черезъ двѣ недѣли. Это ужь подлинно ваше счастье, что какъ разъ вчера я продалъ свои сукна; въ противномъ случаѣ, я не могъ бы одолжить вамъ ни копѣйки.
— О, Боже, — сказала дама, — такъ ты терпѣлъ недостатокъ въ деньгахъ? Почему же ты не попросилъ у меня? Хотя у меня и нѣтъ тысячи, но я навѣрное дала бы тебѣ сто, даже двѣсти флориновъ. Ты лишилъ теперь меня всякаго мужества принять отъ тебя услугу, которую ты предлагаешь!
Салабаэтто, еще болѣе обманутый этими словами, сказалъ:
— Ну, изъ-за этого вамъ не къ чему отказываться. Случись у меня такая же надобность, какъ у васъ, я, конечно, попросилъ бы.
— Увы, — сказала дама, — мой Салабаэтто, я вполнѣ вижу теперь твою правдивую и чистую любовь ко мнѣ: ты великодушно, не ожидая просьбъ, приходишь ко мнѣ на помощь въ такой нуждѣ и такой большой суммой. Разумѣется, я и безъ того была всецѣло твоей, а теперь буду еще больше и всегда буду считать, что обязана тебѣ жизнью брата, но Господу вѣдомо, что я крайне неохотно беру эти деньги, когда подумаю, что ты купецъ, а купцы всѣ свои дѣла дѣлаютъ при помощи денегъ; однако, меня прямо вынуждаетъ необходимость, и я твердо надѣюсь вскорѣ возвратить тебѣ долгъ; потому все же я возьму, а для остальной суммы, если не найду болѣе скораго пути, заложу всѣ свои вещи.
Сказавъ такъ, она, заливаясь слезами, прижалась къ лицу Салабаэтто. Тотъ началъ ее утѣшать и, проведя съ нею ночь, чтобы выказать себя вполнѣ щедрымъ поклонникомъ, не ожидая отъ нея никакихъ просьбъ, принесъ ей пятьсотъ блестящихъ золотыхъ флориновъ. Со смѣхомъ въ душѣ, но со слезами на глазахъ, она взяла ихъ, и Салабаэтто при этомъ удовольствовался простымъ обѣщаніемъ съ ея стороны. Добывъ эти деньги, дама перемѣнила свое обращеніе. Прежде для Салабаэтто всегда былъ открытъ къ ней доступъ, когда ему было угодно, а теперь стали являться причины, по которымъ, изъ семи разъ иногда ни одного не удавалось ему къ ней проникнуть; да и лицо у ней, и ласки, и наслажденія, все было не то, что прежде. Когда миновалъ мѣсяцъ-другой послѣ срока, въ который Салабаэтто долженъ былъ получить деньги обратно, и когда онъ объ этомъ напомнилъ, то вмѣсто уплаты получилъ въ отвѣтъ отъ нея лишь обѣщанія. Тутъ Салабаэтто убѣдился въ коварствѣ негодной женщины и въ своей собственной глупости. Онъ зналъ, что ничего не можетъ заявить по этому дѣлу, помимо того, что она согласится признать: у него нѣтъ ни документа, ни свидѣтелей; онъ стыдился жаловаться кому-нибудь на это, такъ какъ его ужь предупреждали заранѣе, и онъ справедливо боялся насмѣшекъ за свое простофильство; поэтому онъ очень тосковалъ и оплакивалъ втайнѣ свое неразуміе. Получивъ отъ своихъ хозяевъ письма, съ порученіемъ размѣнять деньги и прислать ихъ, онъ, опасаясь, чтобы при его молчаніи они не провѣдали о его проступкѣ, рѣшилъ уѣхать изъ Палермо. Сѣвъ на корабль, онъ отправился не въ Пизу, какъ долженъ былъ сдѣлать, а въ Неаполь. Тамъ находился въ то время одинъ нашъ землякъ. Пьетро делло Каниджано, казначей константинопольской императрицы, человѣкъ большого и тонкаго ума, притомъ, преданнѣйшій другъ Салабаэтто и всей его семьи. Ему, какъ лицу очень разсудительному, Салабаэтто, каясь, и разсказалъ черезъ нѣсколько дней, что̀ онъ надѣлалъ, и какъ эта бѣда съ нимъ случилась; при этомъ просилъ у него помощи и совѣта, чтобы получить возможность продолжать здѣсь свое пребываніе. Онъ утверждалъ, что не намѣренъ никогда болѣе возвращаться во Флоренцію. Огорченный всѣмъ этимъ, Каниджано промолвилъ:
— Ты дурно поступилъ, дурно себя велъ, дурно слушался своихъ хозяевъ и слишкомъ много денегъ потратилъ на сладости; но, разъ это случилось, надо подумать о другомъ!
И, какъ человѣкъ находчивый, онъ живо придумалъ, что надо дѣлать, сообщилъ о томъ Салабаэтто, а послѣдній, обрадовавшись его выдумкѣ, началъ стараться ее выполнить. У него уже было немного денегъ, а Каниджано ссудилъ ему еще; на эту сумму онъ приготовилъ множество тюковъ, хорошо перевязанныхъ и упакованныхъ; кромѣ того, купилъ десятка два бочекъ изъ подъ масла и наполнилъ ихъ. Все это онъ нагрузилъ на корабль и вернулся въ Палермо; заплативъ таможеннымъ надсмотрщикамъ пошлину за тюки и за бочки и, поручивъ вписать все, по его оцѣнкѣ, въ книги, онъ сложилъ товары въ магазинъ и сказалъ, что не хочетъ ихъ трогать до тѣхъ поръ, пока не придетъ другая партія, которую, онъ ожидаетъ. Янкофіоре пронюхала объ этомъ и увидавъ, что привезенные имъ товары стоятъ по крайней мѣрѣ двѣ тысячи флориновъ, если не больше, и что онъ ожидаетъ еще и другіе, стоящіе три тысячи, подумала, что слишкомъ мало у него вытянула, и рѣшила вернуть ему пятьсотъ флориновъ, чтобы получить болѣе значительную долю изъ пяти тысячъ. Она послала съ этой цѣлью за Салабаэтто. Тотъ, значительно поумнѣвшій, отправился къ ней. Она прикинулась передъ нимъ ничего не вѣдающей о томъ, что онъ привезъ, очень обрадовалась его приходу и сказала:
— Ты на меня, можетъ быть, сердишься, за то, что я не отдала тебѣ въ срокъ твоихъ денегъ?..
Но Салабаэтто, смѣясь, отвѣчалъ:
— Дѣйствительно, это было нѣсколько тяжело, я вынулъ бы для васъ сердце изъ груди, если бы надѣялся угодить вамъ этимъ, но я хочу, чтобъ вы узнали, какъ я на васъ сержусь. Любовь моя къ вамъ столь необъятна и страстна, что я поручилъ продать большую часть своихъ имѣній и привезъ теперь сюда товару на двѣ тысячи флориновъ слишкомъ; да еще съ Запада ожидаю болѣе, чѣмъ на три тысячи. Все это я намѣренъ сложить здѣсь и остаться, чтобы быть всегда около васъ, такъ какъ ваша любовь приноситъ мнѣ больше отрады, чѣмъ всякому другому влюбленному его страсть!
— Ну, Салабаэтто, — отвѣчала Янкофіоре, — всякая твоя удача меня чрезвычайно радуетъ: вѣдь я люблю тебя больше жизни! Я очень рада, что ты вернулся, съ намѣреніемъ здѣсь остаться, и надѣюсь, что проведу съ тобой много пріятныхъ часовъ. Но я хочу нѣсколько извиниться передъ тобою въ томъ, что, послѣ того какъ ты ушелъ тогда отъ меня, ты хотѣлъ еще нѣсколько разъ придти ко мнѣ, но это было невозможно; а если и приходилъ, то я не такъ радостно встрѣчала тебя, какъ обыкновенно, наконецъ, и за то, что я не отдала тебѣ денегъ въ обѣщанный срокъ. Ты долженъ знать, что я находилась въ то время въ величайшемъ горѣ, въ тяжеломъ уныніи; а въ такомъ настроеніи, какъ ни любишь кого-нибудь, не всегда можешь встрѣчать его съ такимъ свѣтлымъ лицомъ и такъ ожидать его, какъ бы онъ хотѣлъ. Кромѣ того, ты долженъ знать, что не легко для женщины достать тысячу флориновъ. Тутъ цѣлый день намъ лгутъ, а все не доставляютъ обѣщаннаго; поэтому приходится и намъ, въ свою очередь, лгать другому. Отсюда только и произошло, а не но какой-либо недобросовѣстности, что я не отдала тебѣ твоихъ денегъ. Но я получила ихъ вскорѣ по твоемъ отъѣздѣ и, если бы знала куда послать, то, будь увѣренъ, отправила бы ихъ къ тебѣ; но такъ какъ не знала куда, то сберегла ихъ для тебя.
Приказавъ тутъ же принести кошелекъ, гдѣ находились тѣ самыя деньги, которыя принесъ Салабаэтто, она передала ихъ ему и сказала:
— Пересчитай, пятьсотъ ли здѣсь.
Салабаэтто никогда еще такъ не радовался. Онъ ихъ провѣрилъ — оказалось пятьсотъ, и, припрятавъ, сказалъ:
— Я вѣрю, что вы говорите правду; съ меня довольно этого; скажу вамъ, что въ благодарность за это и вслѣдствіе любви, питаемой къ вамъ, потребуйте отъ меня для какой угодно надобности и сколько хотите денегъ; если я буду въ состояніи, то всегда доставлю вамъ. Насколько я буду скоръ при этомъ, вы можете удостовѣриться сами.
Возстановивъ такимъ образомъ любовь съ ней на словахъ, Салабаэтто началъ снова сходиться съ нею для наслажденій, и она всячески ласкала его и выказывала къ нему пламеннѣйшую страсть.
Но Салабаэтто хотѣлъ наказать обманъ обманомъ, и когда однажды она пригласила его поужинать и переночевать у нея, онъ явился къ ней такой мрачный и грустный, что, какъ ей показалось, готовится къ смерти. Среди объятій и поцѣлуевъ она стала разспрашивать его о причинѣ его грусти. Отговариваясь долгое время, онъ объяснилъ наконецъ:
— Я разоренъ, потому что барка, на которой я ждалъ свои товары, захвачена корсарами у Монако и за ея выкупъ заплачено десять тысячъ золотыхъ флориновъ. Мнѣ приходится уплатить тысячу, а у меня нѣтъ ни копѣйки, потому что пятьсотъ, которые вы мнѣ отдали, я немедленно отправилъ въ Неаполь на закупку полотна и на его пересылку; а если я захочу сейчасъ сбыть товаръ, какой у меня есть, то, такъ какъ теперь не время, я выручу за него едва и полцѣны. Я же здѣсь не такъ еще извѣстенъ, чтобы встрѣтить отъ кого-нибудь поддержку, а потому не знаю ни что мнѣ дѣлать, ни что говорить; если же я не вышлю немедленно денегъ, то товаръ будетъ отправленъ въ Монако, и я не получу ничего.
Дама, очень опечаленная этимъ, такъ какъ ей казалось, что она теряетъ такимъ образомъ все, стала раздумывать, какъ бы ей поступить, чтобы товары не были отправлены въ Монако.
— Господу вѣдомо, — сказала она, — до чего мнѣ тебя жалко; но зачѣмъ такъ тревожиться! Будь у меня эти деньги, видитъ Богъ, я бы тебѣ ихъ сейчасъ одолжила; однако, у меня нѣтъ ихъ. Здѣсь, правда, есть одна особа, ссудившая мнѣ надняхъ недостававшіе пятьсотъ флориновъ, но она требуетъ большіе проценты, а именно, не менѣе тридцати на сто. И если ты хочешь добыть ихъ отъ этого человѣка, то его придется обезпечить хорошимъ залогомъ. Я, съ своей стороны, готова, чтобы выручить тебя, заложить всѣ свои платья и самое себя, сколько бы мнѣ за то ни дали. Но какъ же ты достанешь остальное?
Салабаэтто догадался о причинѣ, побуждавшей ее оказать ему эту услугу, и сообразилъ, что деньги будутъ даны ею самою. Согласившись на это, онъ прежде всего поблагодарилъ ее; затѣмъ онъ сказалъ, что высокіе проценты его не страшатъ, такъ какъ онъ стѣсненъ крайнею необходимостью; далѣе заявилъ, что обезпечитъ кредитора товаромъ, находящимся въ таможнѣ, и запишетъ его на имя того, кто одолжитъ ему деньги. Однако, ключи отъ магазина онъ желаетъ хранить при себѣ, чтобы имѣть возможность показать свой товаръ, если этого потребуютъ, и чтобы ничего у него тамъ не тронули, не испортили и не подмѣнили. Дама сказала, что это хорошо и что товаръ явится достаточно вѣрнымъ обезпеченіемъ; поэтому при наступленіи дня она послала за однимъ факторомъ, которому вполнѣ довѣряла, и, обсудивъ съ нимъ, какъ слѣдуетъ дѣло, дала ему тысячу флориновъ, а факторъ ссудилъ ихъ Салабаэтто, заставивъ вписать свое имя въ таможнѣ у товаровъ, имѣвшихся тамъ въ его распоряженіи. Обмѣнявшись другъ съ другомъ записками и росписками и заключивъ условіе, они обратились къ своимъ дѣламъ.
Салабаэтто тогда сѣлъ поскорѣе на свой корабль съ тысячью пятьюстами золотыхъ флориновъ и вернулся въ Неаполь къ Пьетро делло Каниджано, а оттуда представилъ во Флоренцію своимъ хазяевамъ, пославшимъ его съ сукнами, полный и ясный отчетъ. Расплатившись съ Пьетро и всѣми другими, кому онъ былъ что-нибудь долженъ, онъ нѣсколько дней, смѣясь, вспоминалъ съ Каниджано продѣлку, устроенную имъ съ сициліанкой. Затѣмъ, болѣе не желая быть купцомъ, онъ вернулся въ Феррару.
А Янкофіоре, не видя Салабаэтто въ Палермо, начала этому удивляться и возымѣла нѣкоторыя подозрѣнія. Прождавъ два мѣсяца и видя, что онъ не приходитъ, она сказала фактору, чтобы тотъ распорядился открыть складочные магазины. Осмотрѣвъ прежде всего бочки, которыя она считала налитыми масломъ, она нашла ихъ наполненными морской водой; впрочемъ, въ каждой было наверху, можетъ быть, съ боченокъ масла, около втулки. Потомъ, распаковавъ тюки, она увидала, что только два изъ нихъ заключаютъ въ себѣ сукна, а всѣ остальные съ шерстяными оческами, словомъ, все, что тамъ было, не стоило и двухсотъ флориновъ. Увидѣвъ, что она осталась съ носомъ, Янкофіоре долго оплакивала и пятьсотъ флориновъ, возвращенныхъ ею, и болѣе тысячи одолженныхъ; часто потомъ она говаривала:
— Съ тосканцемъ дѣло веди, такъ въ оба гляди!
Такъ она и понесла убытокъ, да еще была осмѣяна; сама она была мастерицею дурачить другихъ, но тутъ оказалось, что дока на доку нашелъ.
Когда Діонео окончилъ свою новеллу, то Лауреата, видя, что насталъ предѣлъ ея царствованію, похвалила совѣтъ Пьетро Каниджано, оказавшійся такимъ удачнымъ по своимъ послѣдствіямъ, и ловкость Салабаэтто, которая не уступала совѣту, при его осуществленіи; потомъ сняла со своей головы лавровый вѣнокъ и возложила на Эмилію, нѣжно обратившись къ ней: — Я не знаю, моя дорогая, насколько любезную королеву мы найдемъ въ васъ, но прекрасную во всякомъ случаѣ. Постарайтесь же, чтобъ ваши дѣйствія соотвѣтствовали вашей красотѣ!
Потомъ она сѣла на свое мѣсто. Эмилія же, не столько отъ того, что сдѣлалось королевой, сколько отъ публичнаго восхваленія того, къ чему вообще стремятся женщины, слегка застыдилась, и лицо ея нѣжно зардѣлось, какъ едва распустившаяся роза на утренней зарѣ. Но хотя она потупила взоры и заруманилась, однако, распорядилась съ сенешалемъ о предстоящемъ днѣ и затѣмъ стала говорить такъ:
— Очаровательныя дамы! Мы часто видимъ, какъ волы, утомленные дневной работой, освобожденные отъ ярма и вылущенные на свободу, отправляются пастись въ рощи; мы видимъ также, что не менѣе, а гораздо болѣе красивы сады, пестрѣющіе всевозможными растеніями, чѣмъ лѣса съ одними только дубами; поэтому, подумавъ о томъ, сколько дней мы бесѣдовали, связанные извѣстнымъ правиломъ, полагаю, что нынѣ не только полезно, но и отрадно нуждающимся въ отдыхѣ побродить немного и, скитаясь, возстановить силы, чтобы снова вступить подъ ярмо; поэтому все, что придется вамъ разсказывать завтра, какъ продолженіе вашихъ прелестныхъ бесѣдъ, я не намѣрена чѣмъ-либо ограничивать, а хочу, чтобы всякій разсказывалъ о чемъ ему угодно, твердо увѣренная, что разнообразіе будетъ не менѣе привлекательно, чѣмъ разговоръ объ одномъ и томъ же. Когда я поступлю такимъ образомъ, то принявшій бразды правленія послѣ меня скорѣе заставитъ всѣхъ, какъ лицъ испытанныхъ, исполнять установившіеся обычаи.
Сказавъ это, она отпустила всѣхъ до ужина. Всякій, похваливъ королеву за сказанное и называя ее мудрой, всталъ и предался любимой забавѣ. Женщины начали плести вѣнки и рѣзвиться, а юноши играть и пѣть. Такъ прошло время до ужина. Когда онъ наступилъ, всѣ весело и съ аппетитомъ покушали у прекраснаго фонтана, а послѣ ужина снова по обычаю, забавлялись пѣніемъ и пляскою. Наконецъ, королева, слѣдуя правилу своихъ предшественниковъ, несмотря на пѣсни, добровольно пропѣтыя многими, приказала Памфило, чтобы онъ спѣлъ еще одну. Тотъ непринужденно началъ такъ:
О, что за радости, о, что за наслажденья
Даришь мнѣ ты, Амуръ, любви могучій богъ!..
Пусть твой огонь меня испепелилъ и сжегъ, —
Я счастливъ — до самозабвенья…
Такъ много радости въ мятежномъ сердцѣ бьется,
Что силъ нѣтъ удержать любовь, — на волю рвется
И выдаетъ меня порывами страстей…
Лицо мое горитъ; изъ пламенныхъ очей
Сіяніе неска̀занное льется…
Все говоритъ о ней!..
О ней все говоритъ, о той, кого люблю я,
О той, что въ міръ пришла изъ области небесъ,
Той, для кого всѣхъ благъ, сокровищъ, всѣхъ чудесъ
Не пожалѣлъ бы я за сладость поцѣлуя…
Стремлюся я за ней, любя, томясь, ревнуя;
И цѣлый міръ предъ ней изъ глазъ моихъ исчезъ…
Въ огнѣ страстей горю я…
Горю въ огнѣ страстей блаженствомъ бытія…
Безсильна пѣснь открыть, какъ счастливъ я, сгорая;
Не въ силахъ передать и самъ бы никогда я
Того, чѣмъ упоенъ такъ безконечно я…
Да если бы и могъ, — замолкни, рѣчь моя!
Не поднимай завѣсъ загадочнаго рая!
Замри, блаженство затая!..
Блаженство затая, внимая сладострастью,
Я не найду и словъ… Ничтожны всѣ слова, —
Хотя бъ имъ вторила стоустая молва,
Онп всѣ хо̀лодны, какъ ледъ, предъ знойной страстью!..
Что̀ слово — предъ ея, міръ покорившей, властью,
Предъ ней, ликующей богиней торжества,
Ведущей горе къ счастью!..
Вхожу въ предчувствіи желаннаго лобзанья,
Топлю въ его волнахъ всѣ прошлыя страданья…
И счастливъ я, какъ олимпійскій богъ,
Чуть только милая вступаетъ на порогъ…
О, кто бы могъ таить такія упованья!
О, кто бы думать могъ…
О, кто бъ подумать могъ, что заключу въ объятья
Я ту, что̀ въ нихъ теперь покоится всегда!..
О, кто бъ повѣрить могъ, что ты, моя звѣзда,
Прильнешь къ моимъ устамъ, что стану цѣловать я
На радость счастію, а горю — на проклятья,
Тебя, не знавшую лобзаній никогда?!.
Я весь въ огнѣ… И счастливъ такъ сгорать я!..
Канцона Памфило была окончена, и хотя всѣ рѣшительно ей подпѣвали, не было, однако, ни одного, кто не вслушивался бы въ ея слова съ большимъ вниманіемъ, стараясь разгадать, что именно надо хранить ему втайнѣ; хотя каждый пускался въ догадки по этому поводу, но никто не открылъ истины. Королева же, увидя, что пѣсня Памфило пришла къ концу и что юноши и дѣвушки охотно готовы опочить, повелѣла, чтобы каждый отправлялся на покой.