[218]
XII.
Злыя силы.
Руди, уйдя изъ Бэ, кинулся въ горы, въ этотъ свѣжій, холодный воздухъ, въ область снѣговъ, въ царство Дѣвы Льдовъ.
[219]Внизу виднѣлись лиственныя деревья; они смотрѣли отсюда картофельною зеленью; сосны и кустарники становились все мельче, тамъ и сямъ попадались альпійскія розы, росшія прямо на снѣгу, который мѣстами напоминалъ разостланный для бѣленія холстъ. Руди попалась голубая горечавка; онъ смялъ ее ружейнымъ прикладомъ. Въ вышинѣ показались двѣ серны; глаза Руди заблестѣли, мысли приняли другой оборотъ. Но серны были еще слишкомъ далеко, чтобы расчитывать на вѣрный выстрѣлъ. Руди поднялся еще выше; здѣсь между каменными глыбами пробивалась уже одна жесткая трава. Серны спокойно расхаживали по снѣжной равнинѣ. Руди прибавилъ шагу, но туманъ вокругъ все сгущался, и онъ внезапно очутился передъ отвѣсной скалой; начался проливной дождь.
Руди чувствовалъ жгучую жажду, голова его горѣла, а во всемъ тѣлѣ ощущался ознобъ. Онъ схватился за свою охотничью фляжку, но она была пуста; онъ забылъ про нее, какъ и про все на свѣтѣ, кидаясь въ горы. Никогда еще не хворалъ онъ, а теперь чувствовалъ что-то похожее на болѣзнь; имъ овладѣла какая-то усталость… Такъ бы вотъ и бросился ничкомъ, да заснулъ! Но кругомъ было мокро, всюду струилась вода, и Руди старался овладѣть собою. Всѣ предметы какъ-то прыгали передъ его глазами, и вдругъ онъ увидалъ новую, только что построенную хижину, которую никогда не видывалъ здѣсь прежде. Хижина лѣпилась къ скалѣ; въ дверяхъ стояла молодая дѣвушка, похожая, какъ ему показалось, на Аннету, дочку школьнаго учителя, которую онъ разъ поцѣловалъ въ танцахъ. Нѣтъ, это была не Аннета! И все-таки лицо дѣвушки было ему какъ будто знакомо. Гдѣ же онъ видѣлъ ее раньше? Можетъ быть, въ Гриндельвальдѣ, въ тотъ вечеръ, когда возвращался съ состязанія стрѣлковъ, изъ Интерлакена?
— Какъ ты попала сюда?—спросилъ онъ.
— Я тутъ живу!—отвѣтила она.—Пасу свое стадо!
— Гдѣ же оно пасется? Тутъ одинъ снѣгъ да голыя скалы!
— Много ты знаешь!—разсмѣялась она.—Тутъ позади, немножко пониже, чудесное пастбище! Тамъ и ходятъ мои козы! Я стерегу ихъ крѣпко! У меня ужъ не пропадетъ ни одна; что мое, то моимъ и останется!
— Ишь, ты, какая храбрая!—сказалъ Руди.
— Ты тоже!—отвѣтила она.
— Если у тебя есть молоко, дай мнѣ! Смерть пить хочется!
[220]
— У меня есть для тебя кое-что получше!—молвила она.—Вчера тутъ были путешественники съ проводниками и позабыли полбутылки вина. Ты еще и не пробовалъ такого! Они за ней не пришлютъ, сама я не пью, такъ выпей ты!
И она вышла съ виномъ, налила его въ деревянную чашку и подала Руди.
— Славное вино!—сказалъ онъ.—Такого горячаго, жгучаго мнѣ еще не приходилось пробовать!—И глаза его заблестѣли, онъ ожилъ, огонь пробѣжалъ по его жиламъ; горе его словно рукой сняло. Онъ снова чувствовалъ себя свѣжимъ, бодрымъ, кипящимъ силой и молодостью.
— Да, вѣдь, это и впрямь Аннета!—произнесъ онъ.—Поцѣлуй меня!
— А ты отдай мнѣ твое хорошенькое колечко!
— Мое обручальное кольцо?!
— Вотъ, вотъ!—сказала дѣвушка, опять налила въ чашку вина и поднесла къ его губамъ; онъ выпилъ. Кровь въ немъ заиграла: весь свѣтъ—его, стоитъ-ли горевать, все манитъ къ радости, къ наслажденію!.. Рѣка жизни—рѣка наслажденія! Броситься въ нее, отдаться теченію—вотъ блаженство!.. Онъ взглянулъ на молодую дѣвушку; это была Аннета, и въ то же время какъ будто не Аннета, но никакъ и не злое навожденіе, какимъ она показалась ему на Гриндельвальдскомъ глетчерѣ. Свѣжая, какъ только что выпавшій снѣгъ, пышная, какъ альпійская роза, легкая, проворная, какъ серна, дѣвушка все же была создана изъ ребра Адама, была такимъ же человѣкомъ, какъ и Руди. И онъ обвилъ ее руками, заглянулъ ей въ удивительные, ясные глаза всего на одно мгновеніе, и—да, вотъ объясните, найдите для этого подходящее выраженіе!—исполнилась-ли его душа высшей духовной жизни, или почувствовала холодъ смерти? Взлетѣлъ онъ въ высь или глубоко-глубоко опустился въ ледяную пучину?.. Вокругъ него вздымались зеленовато-голубыя хрустальныя ледяныя стѣны, зіяли ущелья, мелодично журчали струйки воды, звеня, словно колокольчики, и сіяя свѣтлымъ голубоватымъ пламенемъ… Дѣва Льдовъ поцѣловала Руди, смертельный холодъ пробѣжалъ по его спинѣ въ мозгъ, онъ вскрикнулъ, рванулся, зашатался и упалъ. Въ глазахъ у него померкло, но скоро онъ открылъ ихъ опять. Злыя силы сыграли таки съ нимъ штуку!
Дѣвушка исчезла, хижина тоже, съ голой скалы стекала
[221]вода, кругомъ лежалъ снѣгъ. Руди дрожалъ отъ холода,—онъ промокъ до костей! Обручальное кольцо, кольцо, данное ему Бабеттою, тоже исчезло! Ружье валялось на снѣгу возлѣ него; онъ взялъ его, хотѣлъ выстрѣлить—осѣчка. Въ ущельяхъ лежали густыя облака, точно исполинскіе, снѣжные сугробы. На скалѣ сидѣло Головокруженіе и стерегло обезсилѣвшую жертву. Внизу, въ глубинѣ ущелья, раздался гулъ, словно рушилась цѣлая скала, раздробляя и увлекая за собою въ бездну все, что попадалось ей на пути.
А Бабетта сидѣла на мельницѣ и плакала: Руди не показывался вотъ уже цѣлыхъ шесть дней! А, вѣдь, виноватымъ-то былъ онъ, онъ долженъ былъ просить у нея прощенья,—она, вѣдь, любила его всѣмъ сердцемъ.
