вода, кругомъ лежалъ снѣгъ. Руди дрожалъ отъ холода,—онъ промокъ до костей! Обручальное кольцо, кольцо, данное ему Бабеттою, тоже исчезло! Ружье валялось на снѣгу возлѣ него; онъ взялъ его, хотѣлъ выстрѣлить—осѣчка. Въ ущельяхъ лежали густыя облака, точно исполинскіе, снѣжные сугробы. На скалѣ сидѣло Головокруженіе и стерегло обезсилѣвшую жертву. Внизу, въ глубинѣ ущелья, раздался гулъ, словно рушилась цѣлая скала, раздробляя и увлекая за собою въ бездну все, что попадалось ей на пути.
А Бабетта сидѣла на мельницѣ и плакала: Руди не показывался вотъ уже цѣлыхъ шесть дней! А, вѣдь, виноватымъ-то былъ онъ, онъ долженъ былъ просить у нея прощенья,—она, вѣдь, любила его всѣмъ сердцемъ.
вода, кругом лежал снег. Руди дрожал от холода, — он промок до костей! Обручальное кольцо, кольцо, данное ему Бабеттою, тоже исчезло! Ружьё валялось на снегу возле него; он взял его, хотел выстрелить — осечка. В ущельях лежали густые облака, точно исполинские, снежные сугробы. На скале сидело Головокружение и стерегло обессилевшую жертву. Внизу, в глубине ущелья, раздался гул, словно рушилась целая скала, раздробляя и увлекая за собою в бездну всё, что попадалось ей на пути.
А Бабетта сидела на мельнице и плакала: Руди не показывался вот уже целых шесть дней! А, ведь, виноватым-то был он, он должен был просить у неё прощенья, — она, ведь, любила его всем сердцем.
— Ну и безтолковщина же идетъ у этихъ людей!—сказала комнатная кошка кухонной.—Теперь у Бабетты съ Руди опять все врозь пошло! Она плачетъ, а онъ и знать ея не хочетъ больше!
— Не люблю я этого!—сказала кухонная кошка.
— И я тоже!—сказала первая.—Но горевать ужъ я не стану! Пусть Бабетта возьметъ себѣ другого жениха—того, съ рыжими бакенбардами! Впрочемъ, и онъ не бывалъ здѣсь съ тѣхъ поръ, какъ собирался взлѣзть на крышу.
Злыя силы творятъ свое и внѣ, и внутри насъ; это Руди испыталъ на себѣ и крѣпко задумался надъ этимъ. Что случилось съ нимъ, что творилось въ немъ самомъ тамъ, на горахъ? Было-ли то злое навожденіе или горячешный бредъ? Но до сихъ поръ онъ, вѣдь, не знавалъ ни лихорадки, ни другихъ недуговъ! Осуждая Бабетту, онъ заглянулъ на минуту и вглубь собственной души, и ему вспомнилась бушевавшая въ ней дикая буря, жгучій „фёнъ“, который вырвался изъ нея наружу. Могъ-ли онъ самъ открыть Бабеттѣ каждую свою мысль, которая въ часъ искушенія могла перейти въ дѣло? Онъ потерялъ ея кольцо, и, именно благодаря этой потерѣ, Бабетта вновь обрѣла Руди. А она, могла-ли она открыть ему всю свою душу? Сердце его какъ будто рвали на части, когда онъ думалъ о ней; въ немъ просыпалось столько воспоминаній!
— Ну и бестолковщина же идёт у этих людей! — сказала комнатная кошка кухонной. — Теперь у Бабетты с Руди опять всё врозь пошло! Она плачет, а он и знать её не хочет больше!
— Не люблю я этого! — сказала кухонная кошка.
— И я тоже! — сказала первая. — Но горевать уж я не стану! Пусть Бабетта возьмёт себе другого жениха — того, с рыжими бакенбардами! Впрочем, и он не бывал здесь с тех пор, как собирался взлезть на крышу.
Злые силы творят своё и вне, и внутри нас; это Руди испытал на себе и крепко задумался над этим. Что случилось с ним, что творилось в нём самом там, на горах? Было ли то злое наваждение или горячечный бред? Но до сих пор он, ведь, не знавал ни лихорадки, ни других недугов! Осуждая Бабетту, он заглянул на минуту и вглубь собственной души, и ему вспомнилась бушевавшая в ней дикая буря, жгучий «фён», который вырвался из неё наружу. Мог ли он сам открыть Бабетте каждую свою мысль, которая в час искушения могла перейти в дело? Он потерял её кольцо, и, именно благодаря этой потере, Бабетта вновь обрела Руди. А она, могла ли она открыть ему всю свою душу? Сердце его как будто рвали на части, когда он думал о ней; в нём просыпалось столько воспоминаний!
