[217]
XI.
Кузенъ.
Явившись черезъ нѣсколько дней въ гости на мельницу, Руди нашелъ тамъ молодого англичанина; Бабетта какъ разъ угощала его вареною форелью, которую, конечно собственноручно, украсила зеленью петрушки, чтобы блюдо смотрѣло аппетитнѣе. Это ужъ было совсѣмъ лишнее! И что нужно тутъ этому англичанину? Чего онъ хотѣлъ? Чтобы Бабетта угощала его, любезничала съ нимъ? Руди ревновалъ, и это тѣшило Бабетту. Ей весело было знакомиться со всѣми сторонами его характера—и сильными, и слабыми. Любовь была еще для нея игрою, вотъ она и играла съ сердцемъ Руди, несмотря на то, что онъ былъ „ея счастьемъ, мечтой ея жизни, самымъ дорогимъ для нея человѣкомъ въ свѣтѣ!“ И чѣмъ мрачнѣе глядѣлъ онъ, тѣмъ веселѣе смѣялись ея глазки; она готова была расцѣловать бѣлокураго англичанина съ золотистыми бакенбардами, только бы Руди взбѣсился и убѣжалъ прочь. Это бы показало ей, какъ сильно онъ ее любитъ! Не умно это было со стороны Бабетты! Ну и то сказать, ей, вѣдь, шелъ всего девятнадцатый годъ! Гдѣ ей было сообразить, что она поступаетъ нехорошо, что англичанинъ можетъ истолковать себѣ ея поведеніе совсѣмъ иначе, принять честную, только что просватанную дочку мельника за особу, болѣе веселую и легкомысленную, чѣмъ слѣдовало.
Мельница стояла у проѣзжей дороги, которая бѣжала отъ самаго Бэ подъ покрытыми снѣгомъ, скалистыми вершинами, носящими на мѣстномъ нарѣчіи названіе „Diablerets“; неподалеку отъ мельницы, клубясь и пѣнясь, струился быстрый горный ручей. Двигалъ мельницу, однако, не онъ, а другой ручей поменьше, который, низвергаясь съ утеса по другую сторону рѣки, пробѣгалъ сначала по каменной трубѣ подъ дорогою, потомъ съ силой выбивался на верхъ и протекалъ по закрытому, широкому деревянному жолобу, проведенному надъ водой съ одного берега рѣки на другой. Этотъ-то ручей и вертѣлъ мельничныя колеса. Жолобъ всегда такъ переполнялся водой, что представлялъ мокрый, скользкій и очень ненадежный мостъ для того,
[218]кому бы вздумалось ради сокращенія пути перебраться по нему на мельницу. А вотъ эта-то фантазія какъ разъ и пришла молодому англичанину. Одѣтый съ ногъ до головы въ бѣлое, какъ мельникъ, онъ перебирался вечеромъ по жолобу, руководимый свѣтомъ, мелькавшимъ въ окошкѣ Бабетты. Но онъ не учился лазать и карабкаться и чуть было не выкупался въ водѣ съ головою, да по счастью отдѣлался мокрыми рукавами и обрызганными панталонами. Мокрый, грязный явился онъ подъ окно Бабетты, вскарабкался на старую липу и давай кричать по-совиному,—другой птицѣ онъ подражать не умѣлъ. Бабетта услышала и поглядѣла сквозь тоненькія занавѣски, но увидя человѣка въ бѣломъ и догадавшись, кто это такой, она и испугалась и разсердилась, быстро потушила свѣчку и, убѣдившись что всѣ задвижки окна задвинуты плотно, предоставила англичанину пѣть и выть на здоровье.
Вотъ ужасъ былъ бы, если бы Руди находился на мельницѣ! Но Руди не было на мельницѣ. Нѣтъ, хуже—онъ былъ какъ разъ тутъ, внизу! Послышался громкій, крупный разговоръ… Ну—быть дракѣ, а, пожалуй, и до убійства дойдетъ!
Бабетта въ ужасѣ открыла окно, окликнула Руди и попросила его уйти: она не могла позволить ему остаться!
— Не можешь позволить мнѣ остаться!—произнесъ онъ.—Такъ у васъ уговоръ былъ! Ты поджидаешь дружка получше, чѣмъ я! Стыдно Бабетта!
— Гадкій! Противный!—сказала Бабетта.—Я ненавижу тебя!—И она заплакала.—Уходи! Уходи!
— Не заслужилъ я этого!—сказалъ онъ и ушелъ. Щеки его горѣли, какъ въ огнѣ, сердце тоже.
Бабетта кинулась на постель, заливаясь слезами.
— Я тебя такъ люблю, Руди, а ты считаешь меня такою гадкою!..
И она разсердилась, ужасно разсердилась на него. Но то и хорошо было, иначе бы она ужъ черезчуръ разогорчилась. Теперь же она заснула здоровымъ, подкрѣпляющимъ сномъ юности.
