[214]
X.
Крестная мать.
Въ Монтрэ, одномъ изъ ближайшихъ городковъ, образующемъ вмѣстѣ съ городами Клараномъ, Вевэ и Крэномъ гирлянду вокругъ сѣверо-восточной части Женевскаго озера, жила
[215]крестная мать Бабетты, знатная барыня, англичанка, со своими дочерьми и молодымъ родственникомъ. Они только что прибыли туда, но мельникъ уже успѣлъ побывать у нихъ и сообщить имъ и о помолвкѣ Бабетты съ Руди, и объ орленкѣ, и о праздникѣ въ Интерлакенѣ, словомъ—обо всемъ. Все это очень понравилось дамамъ и сильно расположило ихъ въ пользу Руди, Бабетты и самого мельника. И вотъ, ихъ всѣхъ троихъ пригласили пріѣхать въ Монтрэ; они и пріѣхали: надо же было крестной матери повидать Бабетту, а Бабеттѣ—крестную мать.
На пароходъ садились какъ разъ у небольшого городка Вильнева, у конца Женевскаго озера, и черезъ полчаса пріѣзжали въ Вевэ, что лежитъ чуть пониже Монтрэ. Берегъ этотъ воспѣтъ поэтами; тутъ, въ тѣни орѣховыхъ деревьевъ, сиживалъ у глубокаго голубовато-зеленаго озера Байронъ и писалъ свою дивную поэму о Шильонскомъ узникѣ; тутъ, гдѣ отражаются въ водѣ плакучія ивы Кларана, ходилъ Руссо, обдумывая свою „Элоизу“. Рона скользитъ у подножія высокихъ снѣжныхъ горъ Савойи; неподалеку отъ впаденія рѣки, на озерѣ лежитъ островокъ, такой маленькій, что съ берега кажется просто лодкой. Собственно говоря, это небольшая скала, которую лѣтъ сто тому назадъ одна дама велѣла обложить камнями, покрыть землей и засадить акаціями. Три акаціи покрывали теперь своею тѣнью весь островокъ. Бабетта пришла въ восторгъ отъ этого клочка земли, онъ показался ей милѣе всего, что они видѣли по пути, и ей непремѣнно захотѣлось побывать на немъ. Тамъ должно быть чудесно, восхитительно! Непремѣнно надо заѣхать туда! Но пароходъ проѣхалъ, какъ и слѣдовало, мимо—прямо въ Вевэ.
Оттуда маленькая компанія отправилась по дорогѣ въ Монтрэ; дорога шла въ гору между двумя рядами бѣлыхъ, освѣщенныхъ солнцемъ стѣнъ, которыми были обнесены виноградники; дома поселянъ ютились въ тѣни фиговыхъ деревьевъ, въ садахъ росли лавры и кипарисы. Пансіонъ, гдѣ жила крестная мать, лежалъ на полпути между Вевэ и Монтрэ.
Гостей ожидалъ самый радушный пріемъ. Крестная мать оказалась высокою, привѣтливою дамой, съ круглымъ улыбающимся лицомъ. Въ дѣтствѣ она, навѣрно, походила на одного изъ рафаэлевскихъ херувимовъ; теперь же херувимъ успѣлъ состариться; вьющіеся волосы, окружавшіе когда-то его личико золотымъ ореоломъ, были теперь сѣды. Дочери ея были нарядно одѣтыя,
[216]изящныя, длинныя и стройныя особы. Молодой ихъ кузенъ, одѣтый съ ногъ до головы въ бѣлое, рыжеволосый, съ рыжими же и притомъ такими густыми бакенбардами, что ихъ хватило бы на трехъ джентльменовъ, выказалъ Бабеттѣ величайшее вниманіе.
На большомъ столѣ въ гостинной лежала масса книгъ въ богатыхъ переплетахъ, ноты и рисунки; дверь на балконъ была открыта, а съ балкона открывался чудный видъ на озеро, такое тихое и гладкое, что Савойскія горы съ разбросанными по нимъ городками, лѣсами и снѣгами на вершинахъ отражались въ немъ, какъ въ зеркалѣ.
Руди, всегда такой бодрый, жизнерадостный, живой, чувствовалъ себя тутъ не въ своей тарелкѣ и еле-еле двигался по блестящему, скользкому полу, точно по нему былъ разсыпанъ горохъ. Да и время-то тянулось безконечно! Попался Руди, словно бѣлка въ колесо, а тутъ еще вздумали отправиться на прогулку! Время потянулось еще медленнѣе. Руди положительно приходилось дѣлать одинъ шагъ впередъ да два назадъ, чтобы не забѣжать впередъ другихъ. Дойдя до стараго, мрачнаго Шильонскаго замка, они зашли посмотрѣть на позорный столбъ темницы, куда сажали приговоренныхъ къ смерти, на ржавыя цѣпи, ввинченныя въ скалистыя стѣны, на каменныя нары и на люки, въ которые проваливались несчастные, попадая прямо на желѣзные острые зубцы, и затѣмъ—въ водоворотъ. И смотрѣть на все это называлось удовольствіемъ! Байронъ воспѣлъ и опоэтизировалъ это ужасное мѣсто, но Руди видѣлъ въ немъ лишь то, чѣмъ оно было въ дѣйствительности—мѣсто истязаній. Онъ облокотился на каменный выступъ окна и смотрѣлъ на глубокую зеленовато-голубую воду и на уединенный островокъ съ тремя акаціями. Какъ ему хотѣлось туда, уйти отъ всей этой болтливой компаніи! Но Бабеттѣ, какъ она призналась потомъ, было страсть, какъ весело! Кузена она нашла настоящимъ джентльменомъ.
— Настоящій болванъ онъ, вотъ что!—сказалъ Руди. И Бабеттѣ въ первый разъ не понравилось то, что говорилъ Руди. Англичанинъ подарилъ ей на память о Шильонѣ книжечку; это была поэма Байрона „Шильонскій узникъ“, во французскомъ переводѣ, такъ что Бабетта могла прочесть ее.
— Книга-то, можетъ статься, и хороша,—сказалъ Руди:—но этотъ лощенный молодчикъ, который подарилъ ее тебѣ, ничего, по-моему, не стоитъ.
[217]
— Онъ точно мучной мѣшокъ безъ муки!—сказалъ мельникъ и самъ захохоталъ надъ своей остроумною шуткою. Руди тоже разсмѣялся, вполнѣ соглашаясь съ мельникомъ.
