Въ концѣ пятаго года Грангузье, возвращаясь изъ похода противъ канарцевъ, навѣстилъ своего сына Гаргантюа. И былъ обрадованъ, какъ только могъ обрадоваться такой отецъ при видѣ такого сына. Цѣлуя и лаская его, онъ разспрашивалъ шутя о разныхъ разностяхъ. И пилъ вино съ
_p._31.2.png)
нимъ и его няньками, у которыхъ, между прочимъ, спросилъ: пріучали ли онѣ его къ чистотѣ и опрятности?
На это Гаргантюа отвѣчалъ, что онъ самъ такъ объ этомъ старался, что въ цѣломъ краѣ нѣтъ мальчика опрятнѣе его.
— Какъ такъ? — спросилъ Грангузье.
— Я долгимъ и любопытнымъ опытомъ, — отвѣчалъ Гаргантюа, — изобрѣлъ средство подтираться, самое господское, самое превосходное и самое пригодное, какое только могло быть на свѣтѣ.
— Какое же? — спросилъ Грангузье.
— Сейчасъ вамъ разскажу, — сказалъ Гаргантюа. Однажды мнѣ довелось подтереться бархатной маской одной барышни и мнѣ это понравилось, потому что нѣжный шелкъ ласкалъ тѣло. Въ другой разъ я взялъ для этого тапочку той же барышни, и мнѣ тоже было пріятно. Въ третій разъ — шарфъ, въ четвертый — поясъ изъ краснаго атласа, но вышивка изъ золотого бисера, украшавшая его, расцарапала мнѣ все тѣло; и я пожелалъ, чтобы Антоновъ огонь поразилъ толстую кишку золотыхъ дѣлъ мастера, изготовлявшаго бисеръ, и барышни,
_p._32.png)
его носившей. Эта боль прошла, когда я подтерся тапкой пажа, украшенной перьями по-швейцарски. Потомъ я поймалъ въ кустѣ куницу и подтерся ею, но она когтями исцарапала мнѣ тѣло. Отъ этихъ царапинъ я вылѣпился на другой день, подтеревшись перчатками матушки, надушенными роснымъ ладаномъ. Послѣ того я подтирался шалфеемъ, укропомъ, анисомъ, майораномъ, розами, листьями тыквы, капустными, свекловичными, виноградными, проскурпяка, коровьяка, латука и шпината. Все это было очень полезно для моей ноги. Потомъ подтирался пролѣсной травой, крапивой, перечной мятой, сальнымъ корнемъ; отъ этого у меня сдѣлалось кровотеченіе, отъ котораго я вылѣчился, подтираясь клапаномъ отъ штановъ, простынями, одѣяломъ, занавѣсами, подушкой, ковромъ, скатертью, салфеткой, платкомъ, пенюаромъ. Все это мнѣ доставляло удовольствіе, больше чѣмъ шелудивому, когда его скребутъ.
— Хорошо, — сказалъ Грангузье, — но какой же, однако, способъ, по-твоему, наилучшій?
— Только-что хотѣлъ сказать, — отвѣчалъ Гаргантюа, — и скоро вы узнаете
_p._33.1.png)
tu autem. Я подтирался сѣномъ, соломой, паклей, волосомъ, шерстью, бумагой. Но
|
Всегда бумага тѣмъ вредна, |
— Какъ, — сказалъ Грангузье, — ты, мой поросеночекъ, уже записался въ бражники и слагаешь стихи?
— Точно такъ, ваше величество, — отвѣчалъ Гаргантюа. Я слагаю стихи и часто сморкаюсь[1]. Послушайте-ка мой маршъ въ честь отхожихъ мѣстъ[2].
— Ну, что, развѣ не хороши стихи? Правда, я не самъ ихъ сочинилъ, а слышалъ отъ одной знатной дамы, которую вы здѣсь видите, и уложилъ ихъ въ карманъ моей памяти.
— Вернемся, — сказалъ Грангузье, — къ нашему прежнему разговору.
— Про что? — спросилъ Гаргантюа, — про испражненіе?
— Пѣтъ, — отвѣчалъ Грангузье, — а про подтираніе.
— Ну, хотите, — сказалъ Гаргантюа, — выставить бочоночекъ бретонскаго вина, если я васъ поставлю втупикъ по этому случаю?
— Добро, — отвѣчалъ Грангузье.
— Нѣтъ никакой нужды подтираться, — сказалъ Гаргантюа, — если не загрязнился. А кто не испражнялся, тотъ и не загрязнился; и такъ прежде, чѣмъ подтираться, намъ надо испражниться.
— О! — сказалъ Грангузье, — какой ты у меня разумникъ, мальчишечка! Ha-дняхъ же я произведу тебя въ доктора Сорбонны, клянусь Богомъ, потому что ты уменъ не по лѣтамъ! Пожалуйста, продолжай твои поучительныя рѣчи и, клянусь моей бородой, получишь не боченочекъ, а шестьдесятъ бочекъ того добраго бретонскаго вина, которое не растетъ въ Бретани, а въ благословенномъ краю Вернона.
— Я подтирался затѣмъ — сказалъ Гаргантюа, — шляпой, подушкой, туфлей, ягдташемъ, корзинкой, но какое же это
_p._33.2.png)
непріятное подтиранье! Напримѣръ, шляпой. И замѣтьте, что однѣ шляпы гладкія, другія войлочныя, третьи бархатистыя, четвертыя шелковистыя, пятыя атласистыя. Лучше всѣхъ войлочныя, потому что онѣ всѣхъ лучше удаляютъ грязь. Затѣмъ я подтирался курицей, пѣтухомъ, цыпленкомъ, телячьей шкурой, зайцемъ, голубемъ, бакланомъ, адвокатской сумкой, капюшономъ, чепцомъ, охотничьей приманкой. Но въ заключеніе говорю и утверждаю, что нѣтъ пріятнѣе для подтиранья какъ гусенокъ съ нѣжнымъ пухомъ, но только лишь подъ тѣмъ условіемъ, чтобы голову ему придерживать между ногъ. И ужъ вѣрьте чести: вы почувствуете такую пріятность отъ нѣжнаго пуха и теплота гусенка такъ согрѣетъ васъ, что это сообщится и прямой, кишкѣ и всѣмъ другимъ кишкамъ и даже дойдетъ до сердца и до мозга. И не вѣрьте, что блаженное состояніе героевъ и полубоговъ, обитающихъ въ Елисейскихъ поляхъ, происходитъ отъ нектара или амброзіи, какъ болтаютъ старыя бабы. Оно происходитъ (по моему мнѣнію) отъ того, что они подтираются гусенкомъ. И таково также мнѣніе мэтра Жана Шотландскаго[3].