Однажды на представленіи оперы „Борисъ Годуновъ“, по случаю юбилея заслуженнаго опернаго артиста Андреева, я столкнулся во время антракта въ театральномъ корридорѣ съ моимъ бывшимъ попутчикомъ голландцемъ. Въ отвѣтъ на высказанное мною неудовольствіе и жалобы на убійственную медлительность и бюрократизмъ совѣтскихъ учрежденій, мой пріятель подвелъ меня ко входу въ освѣщенный театральный залъ. Показывая рукой на нѣсколько ложъ бенуара съ сидящими въ нихъ людьми въ смокингахъ и фракахъ, голландецъ мнѣ сказалъ:
„Всѣ эти господа — наши съ вами коллеги — иностранные купцы. Я почти со всѣми съ ними знакомъ. Хотите на пари — ужинъ у Донона съ шампанскимъ, что самый счастливый и ловкій изъ нихъ, добился какого нибудь опредѣленнаго рѣшенія по своему дѣлу не менѣе какъ по истеченіи года ожиданій и хлопотъ. А большинство занимаются случайными дѣлишками въ надеждѣ на измѣненіе обстановки къ лучшему.
Одному какому нибудь изъ насъ удается обработать крупное дѣло, благодаря счастливому стеченію обстоятельствъ и политической коньюнктурѣ. Тогда всѣ сразу оживаютъ духомъ, такъ какъ каждый думаетъ что и его счастливый чередъ прійдетъ. Я сдѣлалъ, на свое несчастье, одно крупное дѣло, такъ какъ это какъ разъ совпало съ моментомъ, когда большевики хотѣли добиться признанія ихъ въ Голландіи. Теперь мои принципалы держатъ меня тутъ, въ этомъ болотѣ, надѣясь на дальнѣйшіе выгодные дѣла. Черта съ два!
На дняхъ, вотъ тотъ черненькій французъ очень выгодно закупилъ у Совѣтскаго правительства громадную партію льна. Онъ здѣсь торчитъ уже десятый мѣсяцъ. За этотъ ленъ мы и нѣмцы давали цѣну гораздо выше, чѣмъ французы, но сейчасъ здѣсь въ модѣ Франція“… Отъ пари съ голландцемъ, я разумѣется отказался, но все же мы рѣшили поужинать, послѣ спектакля, въ небольшой компаніи у „Донона.“
Бывшій Императорскій Маріинскій театръ или по совѣтски „государственный театръ оперы и балета“, пострадалъ отъ совѣтскаго режима сравнительно мало. Стало чуть грязнѣе, потускнѣла позолота, обвѣтшали роскошныя портьеры парадныхъ ложъ и на нихъ были вышиты золотомъ эмблемы совѣтской власти — серпъ и молотъ, вмѣсто прежняго двухглаваго орла. Но въ общемъ, въ сравненіи со всѣмъ, что мнѣ приходилось видѣть въ совѣтской Россіи, театръ производилъ нарядное и даже торжественное впечатлѣніе, если не присматриваться къ публикѣ.
Какъ всегда и во всѣхъ общественныхъ мѣстахъ совѣтской Россіи, театральная толпа производитъ впечатленіе сѣрой, бѣдно одѣтой массы подавленныхъ людей. Въ партерѣ много чрезмѣрно накрашенныхъ дамъ, доминируютъ еврейскія и восточныя лица. На балконѣ и галеркѣ доминируютъ типичныя русскіе скуластыя физіономіи. Ложи бенуара и первый рядъ партера былъ занятъ исключительно иностранцами и нэпманами. Въ корридорахъ и въ театральномъ фойэ, я замѣтилъ среди сѣрой массы простонародья нѣсколько интеллигентныхъ русскихъ лицъ повидимому, уцѣлѣвшихъ „бывшихъ.“ Это замѣтно было по скромной элегантности перешитыхъ дамскихъ платьевъ и по старомоднымъ, но опрятнымъ костюмамъ мужчинъ.
Опера была превосходно поставлена, въ изумительно художественно исполненныхъ декораціяхъ.
По окончаніи спектакля происходило чествованіе заслуженнаго опернаго артиста-юбиляра. Говорились рѣчи представителей всевозможныхъ пролетарскихъ организацій. Почти безпрерывно играли интернаціоналъ и во всѣхъ рѣчахъ, разумѣется, заготовленныхъ въ районныхъ комитетахъ, подчеркивалась мысль, что искусство должно быть исключительно пролетарскимъ и служить интересамъ пролетаріата.
Голландецъ и я не досидѣли до конца торжества, и поѣхали къ Донону.
Это старинный фешенебельный ресторанъ, который опять возродился, съ появленіемъ „Нэпа”. Это учрежденіе открыто группой частныхъ лицъ, на очень льготныхъ арендныхъ условіяхъ. Секретъ полученныхъ арендаторами льготъ, очень простъ: существованіе ресторана отвѣчало интересамъ Чеки, такъ какъ здѣсь собиралась исключительно избранная публика — иностранцы и нэпманы, т.-е. какъ разъ тотъ элементъ который наиболѣе всего привлекаетъ къ себѣ вниманіе Чеки.
Здѣсь, въ этой западнѣ было все „по старо-режимному“. Великолѣпный струнный румынскій оркестръ, выдресированные, съ иголочки одѣтые, лакеи, превосходное вино и изысканная кухня. Обѣ залы раздѣленныя колоннадой, были полны элегантной публикой, шампанское лилось рѣкой, и безпрерывно шелъ дивертисментъ, исполнявшійся тутъ же въ залахъ, между столиками артистами оперы и балета.
Мы заняли отдѣльный кабинетъ, съ выходившимъ въ общій залъ открытымъ балкономъ. По моей просьбѣ, среди приглашенныхъ голландцемъ, былъ также одинъ нэпманъ, на котораго мнѣ уже давно указывали „вѣрные люди“, какъ лицо, вхожее въ совѣтскія дѣловыя сферы. Этотъ еврей, бывшій присяжный повѣренный, успѣлъ за время „Непа“, сдѣлать себѣ крупное состояніе. Онъ былъ въ самыхъ короткихъ отношеніяхъ съ комиссаромъ внѣшней торговли Красинымъ и съ начальникомъ государственной торговли Лежавой. Въ моемъ разсказѣ я назову этого нэпмана вымышленнымъ именемъ, — Левинсонъ. Его гражданская жена, весьма небезызвѣстная оперная артистка X, тоже была въ нашей компаніи, блистая умопомрачительными брильянтами и только что полученнымъ изъ Парижа туалетомъ.
Ужинъ нашъ затянулся до шести часовъ утра и былъ очень удачнымъ во всѣхъ отношеніяхъ. Подъ шумокъ я успѣлъ договориться съ Левинсономъ по поводу моего дѣла и заручился его поддержкой у московскихъ заправилъ государственной торговли.
Моя поѣздка въ Москву должна была состояться въ срединѣ ноября, а пока что, такъ сказать, между дѣломъ, Левинсонъ предложилъ мнѣ довольно выгодную комбинацію. Дѣло сводилось къ поставкѣ нѣкотораго количества товара нашей фирмы, для одного государственнаго учрежденія. Половина всего поставляемаго мной товара должна была находиться въ такомъ состояніи, чтобы покупатель имѣлъ возможность забраковать товаръ.
Я зналъ уже настолько хорошо совѣтскія условія, что понялъ Левинсона съ полуслова. Но предложенная комбинація мнѣ совершенно не подходила, такъ какъ и всемогущій Левинсонъ могъ рано или поздно оказаться въ лапахъ Чеки. Не желая портить налаженныхъ отношеній съ нужнымъ мнѣ человѣкомъ, я не далъ рѣшительнаго отказа и условился съ Левинсономъ заѣхать къ нему на квартиру для подробнаго обсужденія всего дѣла. Интересно, что Левинсонъ ни за что не соглашался пріѣхать ко мнѣ въ контору, такъ какъ, благодаря его связямъ съ совѣтскими вельможами, онъ находился подъ наблюденіемъ Чеки.
Въ исходѣ шестого часа утра, залы были еще на половину полны публикой. На одномъ изъ столиковъ лихо отплясывалъ чечетку балетный артистъ Орловъ, среди хрустальныхъ рюмокъ и бокаловъ. Какой-то англичанинъ, усадивъ на плечо хорошенькую артистку балета Зиночку К., жонглировалъ бутылками.
Въ туманномъ сумракѣ Петербургскаго осенняго утра, я ѣхалъ по соннымъ еще улицамъ города-сфинкса, города контрастовъ и миражей. На площади главнаго штаба, нынѣ площади Урицкаго, тяжело высилась громада Зимняго дворца, съ вывѣской: „Музей революціи“. Наспѣхъ сооруженная на площади большая деревянная трибуна, была задрапирована красной матеріей. У колонны Славы, уже помѣстилась продавщица газетъ, и на лоткѣ пестрѣли „Правда“, „Безбожникъ“, „Красная звѣзда“…
Въ самой верхушкѣ колонны, фигура ангела казалось вотъ-вотъ уронитъ на землю лавровый вѣнокъ и унесется въ сѣрую небесную даль.
Частой дробной рысью проскакалъ полуэскадронъ конной милиціи. И тутъ обманъ и игра словами. Типичныя солдатскія лица, форма, вся выправка, были такія же, какъ и „раньше“. Почти точная копія старой дореволюціонной полиціи. Вся внѣшняя разница со старой полиціей выражалась въ фуражкахъ съ прямымъ козырькомъ и красныхъ петлицахъ на воротникѣ шинели.
У конно-гвардейскаго бульвара двое милицейскихъ вели за шиворотъ пьянаго оборванца, пѣвшаго, повидимому въ свое оправданіе, „интернаціоналъ“.
Въ этомъ пьяномъ человѣкѣ, пѣвшемъ интернаціоналъ, какъ бы выражалась вся внутренняя сущность современнаго совѣтскаго пролетарія, влекомаго за шиворотъ милиціей…
У Левинсона было двѣ квартиры, и я поѣхалъ по его указанію и приглашенію на ту, гдѣ жила артистка X.
Квартира эта была на одной изъ бывшихъ элегантныхъ улицъ и состояла изъ восьми громадныхъ комнатъ, обставленныхъ съ музейной роскошью. Античная мебель, масса картинъ, всюду восточные, старинные ковры. Разумѣется, что какъ квартира, такъ и вся обстановка, были результатомъ плодотворной и хитроумной дѣятельности самого Левинсона, сумѣвшаго найдти, по мѣткому выраженію артистки X., „истинный нервъ“ пролетарской революціи.
„О, Абрамъ Соломоновичъ, — это геніальный человѣкъ,“ говорила мнѣ съ гордостью, г-жа Х.
„Подумайте только, Абрамъ Соломоновичъ совершенно аполитиченъ, а какъ его всѣ цѣнятъ. Онъ даже четыре раза уже былъ арестованъ, но его всегда выручаютъ его вліятельные друзья.“
Г-жа X. не упомянула мнѣ, что она сама была тоже вліятельнымъ лицомъ, но я узналъ объ этомъ, къ сожалѣнію много спустя послѣ описываемой встрѣчи. Она была секретнымъ агентомъ Чеки, и благодаря ея близкимъ отношеніямъ съ Левинсономъ, Чека закрывала глаза на многія комбинаціи „геніальнаго коммерсанта.“
Съ Левинсономъ я пришелъ къ опредѣленному соглашенію, давъ ему возможность получить требуемое количество товара, черезъ посредство агенства нашей фирмы въ одномъ изъ ближайшихъ къ Россіи государствъ. Я, лично, оставался совершенно въ сторонѣ отъ всей этой „комбинаціи“, предоставивъ Левинсону дѣйствовать за свой страхъ и рискъ.
Такъ какъ за товаръ уплачивалось по прибытіи его на совѣтскую территорію, то оставался сомнительнымъ вопросъ о денежной гарантіи. Несмотря на всю „геніальность“ Левинсона, я не хотѣлъ и не могъ брать на себя отвѣтственность передъ агентствомъ нашей фирмы за судьбу товара и за своевременность платежа, такъ какъ товаръ долженъ былъ прибыть даже не въ мой адресъ. Но въ концѣ концовъ и этотъ щекотливый вопросъ былъ улаженъ и я переслалъ нашему агентству, вѣрнымъ и безшумнымъ путемъ всѣ необходимыя гарантіи.
Черезъ двѣ недѣли я получилъ отъ Левинсона два письма, открывавшія мнѣ двери къ „центру“… Съ Левинсономъ было условлено, что въ нужный моментъ онъ пріѣдетъ въ Москву, и поможетъ мнѣ протолкнуть дѣло.
Дѣла моей личной конторы, сверхъ всякаго ожиданія расширялись. Бумажная переписка и толпы посредниковъ, летавшихъ по моимъ порученіямъ по городу, грозили поглотить и меня, и моего секретаря. Большая часть всѣхъ дѣлъ, разумѣется, оказывалась блефомъ, такъ какъ нерѣдко появлялось обстоятельство, измѣнявшее кореннымъ образомъ всѣ мои планы и разсчеты. То кто-либо изъ посредниковъ безслѣдно исчезалъ въ объятіяхъ Чеки, и набожный философъ Копоненъ въ такихъ случаяхъ говорилъ: „Миръ его праху. Мы во всякомъ случаѣ тутъ непричемъ. Ну, ничего, скоро новые явятся.“
Появлялись новые, съ новыми предложеніями, съ новыми планами.
Иногда рушилось все настроенное дѣло, такъ какъ весь составъ того учрежденія, съ которымъ мы трактовали сдѣлку, арестовывался, т. е. исчезалъ съ лица земли нашъ кліентъ.
Поставивъ себѣ за правило быть строго лояльнымъ въ отношеніи дѣйствующихъ въ совѣтскомъ государствѣ постановленій, я не шелъ ни на какія самыя заманчивыя комбинаціи, если только къ нимъ примѣшивалось что либо незаконное. Благодаря этому всѣ эти аресты нашихъ кліентовъ и посредниковъ вызывали во мнѣ глубокое сожалѣніе, но за себя и за Копонена я былъ совершенно спокоенъ.
Съ кожевеннымъ синдикатомъ я долженъ былъ передѣлать совершенно на-ново весь контрактъ. Когда, послѣ безконечныхъ переговоровъ, совѣщаній и переписки, новый контрактъ былъ наконецъ выработанъ, оказалось…, что синдикатъ не имѣетъ права на непосредственный импортъ товаровъ изъ-за границы. Это право было отнято у синдиката какъ разъ во время нашихъ заключительныхъ переговоровъ. „Товарищъ“ Эрисманъ все время леталъ между Москвой и Петербургомъ въ стараніяхъ вернуть возглавляемому имъ учрежденіемъ утерянныя права.
Изъ Гельсингфорса мнѣ переслали, черезъ наше консульство, письма, полученныя на мое имя изъ южной Америки. Изъ этихъ писемъ я узналъ, что въ томъ государствѣ, гдѣ помѣщалась главная контора и заводы нашей фирмы, большевиками усиленно ведутся переговоры о признаніи совѣтской власти де-юре и носятся слухи объ открытіи тамъ совѣтскаго торговаго представительства и о предполагаемыхъ громадныхъ закупкахъ сырья для нуждъ совѣтской промышленности.
Если бы послѣдующіе событія подтвердили полученныя мною свѣдѣнія, то это могло бы имѣть рѣшающее и благопріятное вліяніе на исходъ моего дѣла, поэтому я не смущался моими неудачами въ кожевенномъ синдикатѣ и возлагалъ надежды на мои переговоры въ Москвѣ и на главный факторъ въ торговыхъ дѣлахъ въ совѣтской Россіи — „Время“.
