сономъ заѣхать къ нему на квартиру для подробнаго обсужденія всего дѣла. Интересно, что Левинсонъ ни за что не соглашался пріѣхать ко мнѣ въ контору, такъ какъ, благодаря его связямъ съ совѣтскими вельможами, онъ находился подъ наблюденіемъ Чеки.
Въ исходѣ шестого часа утра, залы были еще на половину полны публикой. На одномъ изъ столиковъ лихо отплясывалъ чечетку балетный артистъ Орловъ, среди хрустальныхъ рюмокъ и бокаловъ. Какой-то англичанинъ, усадивъ на плечо хорошенькую артистку балета Зиночку К., жонглировалъ бутылками.
Въ туманномъ сумракѣ Петербургскаго осенняго утра, я ѣхалъ по соннымъ еще улицамъ города-сфинкса, города контрастовъ и миражей. На площади главнаго штаба, нынѣ площади Урицкаго, тяжело высилась громада Зимняго дворца, съ вывѣской: „Музей революціи“. Наспѣхъ сооруженная на площади большая деревянная трибуна, была задрапирована красной матеріей. У колонны Славы, уже помѣстилась продавщица газетъ, и на лоткѣ пестрѣли „Правда“, „Безбожникъ“, „Красная звѣзда“…
Въ самой верхушкѣ колонны, фигура ангела казалось вотъ-вотъ уронитъ на землю лавровый вѣнокъ и унесется въ сѣрую небесную даль.
Частой дробной рысью проскакалъ полуэскадронъ конной милиціи. И тутъ обманъ и игра словами. Типичныя солдатскія лица, форма, вся выправка, были такія же, какъ и „раньше“. Почти точная копія старой дореволюціонной полиціи. Вся внѣшняя разница со старой полиціей выражалась въ фуражкахъ съ прямымъ козырькомъ и красныхъ петлицахъ на воротникѣ шинели.
У конно-гвардейскаго бульвара двое милицейскихъ вели за шиворотъ пьянаго оборванца, пѣвшаго, повидимому въ свое оправданіе, „интернаціоналъ“.
Въ этомъ пьяномъ человѣкѣ, пѣвшемъ интернаціоналъ, какъ бы выражалась вся внутрення сущность современнаго совѣтскаго пролетарія, влекомаго за шиворотъ милиціей…
У Левинсона было двѣ квартиры, и я поѣхалъ по его указанію и приглашенію на ту, гдѣ жила артистка X.
