Почти одновременно съ офиціальнымъ извѣстіемъ объ арестѣ Копонена, служащій нашего консульства сообщимъ мнѣ, что мое разрѣшеніе на выѣздъ, все время задерживаютъ, причемъ задержки не объясняютъ.
Тѣмъ временемъ я успѣлъ войти въ сношенія съ надежными людьми, спеціально занимающимися перевозомъ черезъ границу „живого товара“, т. е. бѣглецовъ изъ совѣтскаго рая. Профессія проводниковъ черезъ границу, въ совѣтской Россіи очень прибыльна, и такихъ проводниковъ великое множество. Они дѣлятся на нѣсколько спеціальностей: зимніе, лѣтніе, сухопутные, морскіе. Нѣкоторые изъ нихъ занимаются одновременно контрабандой, нѣкоторые шпіонажемъ, а нѣкоторые… провокаціей. Самые дорогіе по взимаемой платѣ за переводъ черезъ границу — это тѣ проводники, которые работаютъ исключительно по переводу „живого товара“. Они прекрасно освѣдомлены о дорогѣ, имѣютъ самыя свѣжія свѣдѣнія о пограничныхъ патруляхъ, у нихъ въ разныхъ потайныхъ мѣстахъ заготовлены землянки для временнаго пріюта и они всегда налегкѣ и прекрасно вооружены.
Мартъ на сѣверѣ — мало подходящее время для побѣга, такъ какъ начинаются свѣтлыя ночи и на подмороженномъ мокромъ снѣгу остаются замѣтные слѣды. Но выбирать мнѣ было не изъ чего и надо было попытаться бѣжать. Проводниковъ у меня было двое. Лучшей гарантіей ихъ благонадежности служили имена лицъ, уже переведенныхъ ими въ разное время черезъ границу. Двухъ ихъ бывшихъ кліентовъ я отлично зналъ, и съ однимъ изъ нихъ я до сихъ поръ встрѣчаюсь въ Гельсингфорсѣ.
Въ силу необходимости я долженъ быть кратокъ, такъ какъ одинъ изъ моихъ проводниковъ пока еще живъ…
За два дня до предполагаемаго побѣга, я съ утра притворился больнымъ и лежалъ въ своей комнатѣ. Какъ только могъ, я постарался, чтобы о моей болѣзни стало извѣстно всему населенію дома. Въ первый день болѣзни я дважды вызывалъ врача, и на второй день опять его вызвалъ черезъ прислугу.
Въ концѣ третьяго дня, сильно волнуясь, я приступилъ къ выполненію моего плана, такъ какъ медлить было нельзя.
Все вышло очень удачно и въ толпѣ у находящагося невдалекѣ отъ нашего дома бывшаго Маріинскаго театра, я замелъ всѣ возможные слѣды.
Точно на мое счастье мела неистово мятель и я съ трудомъ разыскалъ въ условленномъ мѣстѣ того извозчика, который долженъ былъ доставить меня на квартиру, гдѣ меня ждали. Тамъ я переодѣлся въ подходящій для побѣга костюмъ и мы втроемъ на крестьянскихъ саняхъ покатили, несмотря на мятель, рѣзвой рысью. Оба моихъ спутника меня весьма удивили и поселили во мнѣ большое къ нимъ подозрѣніе. Когда я переодѣвался, то переложилъ свой браунингъ изъ кармана шубы въ карманъ полушубка. Одинъ изъ проводниковъ, наблюдавшій за моимъ переодѣваніемъ сказалъ: „Это вы бросьте. У насъ своихъ машинокъ, довольно, а вамъ это совершенно лишнее. Если васъ схватятъ съ оружіемъ — пишите пропало, а безъ оружія еще, можетъ, и подышите“.
Я запротестовалъ, такъ какъ лишній выстрѣлъ никогда не мѣшаетъ въ такихъ случаяхъ.
„Ну, не говорите такъ“, — дѣловито отвѣтилъ мнѣ мой проводникъ, — „вотъ именно, вы всѣ, не „спецы“ (спеціалисты), можете сдѣлать не нужный выстрѣлъ. Съ однимъ такимъ стрѣлкомъ мы чуть не влипли. Впрочемъ, если не вѣрите намъ, такъ мы доставимъ васъ обратно въ городъ, а съ машинкой ни за что не повеземъ. Такое у насъ правило“.
Дѣлать было ничего; я уже сдѣлалъ прыжокъ въ неизвѣстность и, если меня хотѣли предать, то все равно уже выхода не было.
„Чортъ съ нимъ, будь что будетъ“, — и мы покатили…
Въ лѣсу казалось, что мятель подтихла и, слава Богу, совсѣмъ стемнѣло. Валенки мягко ступали по наметанному свѣжему снѣгу. У самой опушки лѣса мы взяли чуть въ сторону и мои проводники разгребли снѣгъ и кучу хвороста, которой была прикрыта небольшая яма.
Одинъ изъ проводниковъ сошелъ вмѣстѣ со мной въ землянку, а другой, пошептавшись съ товарищемъ, быстрымъ шагомъ пошелъ къ концу опушки и скрылся въ темнотѣ.
Мы должны были ждать его возвращенія, такъ какъ нужно было провѣрить, свободенъ ли путь. Четыре дня тому назадъ, по словамъ проводника, на этомъ участкѣ застрѣлился начальникъ совѣтскаго пограничнаго поста и теперь весь районъ охраняется новой частью, присланной изъ Петербурга.
Происшедшая смѣна пограничниковъ была для насъ съ одной стороны выгодна, такъ какъ новые люди не были хорошо знакомы съ мѣстностью, но съ другой стороны, новый начальникъ могъ установить новые порядки и измѣнить планъ и систему надзора за пограничнымъ участкомъ.
По спокойному виду моего проводника можно было полагать, что все обстоитъ превосходно, но я чувствовалъ себя отвратительно и горячо раскаивался, что не остался въ томъ домѣ у Х., который былъ нашимъ послѣднимъ этапомъ передъ этой лѣсной авантюрой. Я могъ бы прожить тамъ совершенно спокойно 2 дня, предоставивъ проводникамъ изучать новые порядки охраны, вмѣсто того, чтобы сидѣть теперь въ ямѣ въ лѣсу и въ довершеніе всего абсолютно безоружнымъ. Нѣтъ ничего на свѣтѣ ужаснѣе, чѣмъ сознаніе своей беззащитности и это чувство еще острѣе, когда рядомъ находится вооруженный товарищъ тѣлохранитель, потому что собственная безоружная беззащитность кажется невыносимо унизительной. Я простить себѣ не могъ, что подъ вліяніемъ минуты поддался уговорамъ моихъ проводниковъ и не захватилъ браунинга.
Теперь, сидя въ ямѣ, было во всякомъ случаѣ невозможно исправить эту ошибку, и можно было только сожалѣть о ней, упрекая себя за легкомысліе.
Часы показывали два часа пополуночи и, по нашимъ разсчетамъ, вскорѣ долженъ былъ вернуться съ рекогносцировки нашъ товарищъ. Подождавъ еще немного, мы рѣшили выйти изъ нашего убѣжища и продвинуться ближе къ опушкѣ. Сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, мой провожатый рѣшилъ, что мнѣ лучше идти обратно въ землянку и тамъ выжидать, такъ какъ все еще мела мятель, и мое присутствіе стѣсняло проводника, желавшаго встрѣтить своего товарища, быть можетъ блуждавшаго около самой лѣсной опушки.
Я просидѣлъ въ землянкѣ не больше получаса, но мнѣ казалось, что время остановилось. Вдругъ на краю ямы показался силуэтъ громадныхъ ногъ, обутыхъ въ валенки и вслѣдъ за этимъ, мой проводникъ спрыгнулъ въ землянку.
„Бѣда, слышали выстрѣлы? — Нарвался нашъ Тимофей“.
„Что же теперь дѣлать?“ — спросилъ я, хотя признаться, я никакихъ выстрѣловъ не слыхалъ; впрочемъ, слухъ у меня пониженный, и въ землянкѣ, за шумомъ мятели, я могъ и не слышать отдаленной перестрѣлки.
Проводникъ молчалъ, повидимому о чемъ-то крѣпко задумавшись, или къ чему-то прислушиваясь. Наконецъ, онъ рѣшительно поднялся, и сказалъ:
„Думать тутъ нечего и время дорого. Если Тимофея прикончили, такъ скоро начнутъ рыскать по всему участку, а если забрали Тимофея живымъ, то пытать начнутъ. Онъ хоть и крѣпкій парень, ну, а все таки живой человѣкъ… Давайте скорѣй уходить отсюда“.
Какъ я ни былъ взволнованъ, но я не могъ примириться съ мыслью, что, если Тимофей не пойманъ, то мы его бросаемъ на произволъ судьбы. Когда я сказалъ объ этомъ моему проводнику, то онъ иронически усмѣхнулся и проворчалъ, вылѣзая ихъ ямы:
„Если Тимофей живъ и на свободѣ, такъ онъ теперь отъ насъ будетъ удирать, какъ чертъ отъ ладана. Мы ему теперь только помѣха. Ну, давайте давайте ходу! Идите за мной!“
Въ шестомъ часу утра мы въѣзжали на крестьянскихъ саняхъ въ пригородную часть Петербурга, а часовъ около девяти утра, я, въ моемъ обычномъ костюмѣ, сошелъ съ извозчика на углу Малой Конюшенной улицы и Невскаго. Никѣмъ не выслѣживаемый, и никѣмъ не замѣченный я прошелъ къ себѣ въ контору, черезъ входъ съ Малой Конюшенной улицы. Въ бинокль, черезъ окно, я имѣлъ возможность разсмотрѣть двѣ знакомыхъ фигуры „Пинкертоновъ“, дежурившихъ у трамвайной остановки, противъ нашего подъѣзда, выходящаго на Невскій проспектъ.
Не получая никакого опредѣленнаго отвѣта отъ „иностраннаго отдѣла“ о разрѣшеніи мнѣ выѣхать, я прибѣгнулъ къ помощи нашего генеральнаго консульства, которое въ корректной письменной формѣ затребовало у совѣтскихъ властей объясненія причинъ, тормозящихъ выдачу мнѣ выѣздной визы.
2-го апрѣля 1924 года, въ Финляндіи происходили выборы депутатовъ въ риксдагъ. Зная о моемъ затруднительномъ положеніи и желая меня легальнымъ путемъ переправить за границу, нашъ генеральный консулъ внесъ мою фамилію въ списокъ финляндцевъ, проживающихъ при консульствѣ, съ просьбой о выдачѣ общаго разрѣшенія всѣмъ, поименованнымъ въ спискѣ, на кратковременный въѣздъ за границу для участія въ выборахъ въ Финляндіи. Кромѣ самого генеральнаго консула и перваго секретаря, въ спискѣ поименованныхъ были еще двѣ-три фамиліи, въ томъ числѣ и моя.
1-го апрѣля списокъ былъ совѣтскими властями возвращенъ съ отвѣтомъ, что коллективное разрѣшеніе на выѣздъ за границу не можетъ быть выдано и на выборы могутъ лишь ѣхать лица, имѣющія дипломатическіе паспорта, т. е. консулъ и его секретарь.
1-го апрѣля уѣхали генеральный консулъ и секретарь консульства.
Утромъ того же дня я получилъ повѣстку нижеслѣдующаго содержанія: „Государственное Политическое Управленіе (прим. автора: „Чека“) проситъ васъ прибыть 2-го апрѣля въ 12 час. дня, въ помѣщеніе Управленія, въ комнату № 184, въ качествѣ свидѣтеля по дѣлу № 12506 ч. п. о. Явка обязательна“. Далѣе слѣдовали неразборчивыя подписи.
Прочтя эту повѣстку, я сразу понялъ, что моя игра безнадежно проиграна. Особенно непріятно дѣйствовали эти три буквы: „ч. п. о.“ — чрезвычайный политическій отдѣлъ.
Такъ какъ за мной не значилось никакихъ преступленій и такъ какъ арестованный Копоненъ находился до ареста на службѣ въ моей конторѣ, то для меня было очевидно, что дѣло № 12506 ч. п. о. касается Копонена, т. е. упомянутой мною выше провокаціонной контрабанды. Но почему были прибавлены сакраментальныя буквы ч. п. о. — я не могъ понять, и эти буквы не предвѣщали, во всякомъ случаѣ ничего хорошаго.
Одинъ изъ моихъ друзей, — служащій нашего консульства, знатокъ совѣтскихъ порядковъ, убѣжденно сказалъ мнѣ, прочтя повѣстку Чеки: „Вы совершенно напрасно волнуетесь, Васъ, они не посмѣютъ арестовать. Это пахло бы большимъ скандаломъ. Ну а какъ вамъ нравится нумеръ дѣла, — 12506? Недурно для начала года, да еще только по одному отдѣлу ч. п. о.“
Увѣренный и шутливый тонъ моего пріятеля не очень успокоили меня и я предполагалъ самое худшее. Весь день я приводилъ въ порядокъ мои бумаги и документы: часть я сдалъ на храненіе въ консульство, часть уничтожилъ. Вечеромъ я написалъ своей семьѣ въ Финляндіи, прощальныя письма и передалъ ихъ въ консульство съ просьбой переслать ихъ дипломатической почтой, въ случаѣ моего ареста.
Всякую дальнѣйшую попытку къ бѣгству я оставилъ. Съ меня было достаточно одной неудавшейся авантюры, стоившей человѣческой жизни. Думать о бѣгствѣ надо было мѣсяца 2—3 тому назадъ, такъ какъ организовывать побѣгъ наспѣхъ, — это только зря рисковать чужими и своей жизнями. Впрочемъ были причины еще болѣе важныя, для меня неожиданныя, дѣлавшія мой побѣгъ невозможнымъ. Но объ этомъ здѣсь говорить не время и не мѣсто.
Во всякомъ случаѣ я могъ разсчитывать, что мой арестъ не будетъ долговременнымъ, такъ какъ никакихъ уликъ противъ меня ни въ какихъ преступленіяхъ не могло быть. Единственный случай въ которомъ Финляндское правительство не могло бы меня вытащить изъ тюрьмы, — доказанность моей виновности въ политическомъ или уголовномъ преступленіи.
Такъ говорили здравый смыслъ и логика. Но въ жизни, въ особенности въ совѣтской жизни, событія складываются далеко не всегда по законамъ логики и здраваго смысла.
