| Du sprichst von Zeiten, die vergangen sind. |
| Don Carlos. |
Пятьдесятъ слишкомъ лѣтъ отдѣляютъ меня отъ той эпохи, къ которой относятся мои воспоминанія; много событій и малыхъ и великихъ, пропавшихъ безслѣдно и занесенныхъ въ лѣтописи, въ число великихъ страницъ исторіи, совершилось съ тѣхъ поръ; во многихъ изъ тѣхъ событій пришлось и мнѣ быть дѣйствующимъ лицомъ, но дни моего камер-пажества такъ свѣтло озаряли восходящимъ лучомъ надежды начало моего жизненнаго пути, что теперь, на исходѣ того пути, они живо и всецѣло воскресаютъ предъ мной. Есть въ жизни дни и часы, которые впечатлѣваются не только въ памяти, но западаютъ въ душу; впечатлѣнія эти такъ глубоки не отъ того, что случилось что-либо особенное, знаменательное, но просто отъ нашего собственнаго тогдашняго настроенія, и эти впечатлѣнія кажутся не воспоминаніемъ давно прошедшаго, отдѣленнаго цѣлымъ полувѣкомъ, а припоминаніемъ вчерашняго радостнаго дня. Къ такимъ днямъ и часамъ относится время моего камер-пажества. Набрасывая эти воспоминанія, взятыя изъ моихъ камер-пажескихъ записокъ, я и не думалъ отдавать ихъ когда-либо въ печать. Я ихъ писалъ для себя, для своихъ дѣтей; но многіе изъ моихъ друзей, стоящихъ ближе къ тому давно прошедшему времени, а нѣкоторые и жившихъ тою жизнью, уговорили меня подѣлиться этими воспоминаніями съ тѣми, которые интересуются жизнію минувшихъ поколѣній и изучаютъ эту жизнь не по однимъ ея крупнымъ, выдающимся фактамъ, но и по ея мелкимъ частнымъ проявленіямъ.
Въ настоящее время, въ нашемъ обществѣ вообще возбужденъ интересъ къ мемуарамъ и разсказамъ прошедшихъ лѣтъ, воспоминанія камер-пажа, конечно, не могутъ имѣть значенія историческаго интереса, но для многихъ онѣ возбудятъ въ памяти былые дни ихъ жизни, ихъ молодости, съ которыми соединены и ихъ лучшія воспоминанія.
Годы, къ которымъ относятся мои воспоминанія, вспоминались всегда съ любовью императоромъ Николаемъ — и онъ считалъ ихъ своими лучшими годами.
При представленіи моемъ императрицѣ Александрѣ Ѳедоровнѣ, въ 1843 году, въ Твери, уже командиромъ Гусарскаго великаго князя Михаила Павловича полка, государыня прямо встрѣтила меня словами:
— Ah bonjour, mon vieux, vieux page. Mon fils m’a dit, que je Vous trouverai ici et déjà comme général.
— Mais Votre Majesté, — отвечал я, — il y a plus de vingt cinq ans, que j’avais le bonheur de Vous servir comme page.
— Ali c’est vrai! Oh le bon, le bon vieux temps.
Эти слова императрицы я ставлю эпиграфомъ къ воспоминаніямъ камер-пажа.
Отецъ мой, отставной маіоръ, былъ помѣщикъ Полтавской губерніи. Родственныя отношенія моего дѣда къ гр. Разумовскому, любимцу императрицы Елисаветы, открыли моему отцу начало къ блестящей карьерѣ, которою въ то время пользовались лишь знатнѣйшія и вліятельнѣйшія дворянскія фамиліи. Записанный съ малолѣтства въ л.-гв. Измайловскій полкъ, онъ 10-ти лѣтъ вступилъ сержантомъ на службу; но вскорѣ перешелъ въ легко-конный малороссійскій полкъ маіоромъ и затѣмъ, по случаю смерти моего дѣда, оставилъ службу и поселился въ своемъ переяславльскомъ имѣніи.
Переяславль, въ то время, имѣлъ своего коменданта въ лицѣ полковника Якова Максимовича фон-Фока, служившаго въ арміи фельдмаршала Румянцева и, должно полагать, служившаго хорошо и честно, потому что Румянцевъ полюбилъ его, доставилъ ему это мѣсто, а потомъ сдѣлалъ главноуправляющимъ своего огромнаго гомельскаго имѣніи, пожалованнаго ему Екатериною II. У фон-Фока было много дѣтей. Изъ нихъ я упомяну только о моемъ дядѣ, Максимѣ Яковлевичѣ — бывшемъ начальникѣ III отдѣленія собственной его величества канцеляріи, о которомъ такъ сочувственно отзывается Гречъ въ своихъ запискахъ, и о его двухъ сестрахъ: Евѣ Яковлевнѣ — моей матери и Елисаветѣ Яковлевнѣ, вышедшей замужъ за Карла Ѳедоровича Багговутъ, впослѣдствіи героя отечественной войны, родству съ которымъ я и обязанъ опредѣленію меня въ пажескій корпусъ, и о которыхъ потому позволю себѣ поговорить немного подробнѣе.
Изъ патента, сохраняющагося у меня, видно, что маркграфъ аншпах-байрейтской службы, капитанъ Карлъ-Густавъ фон-Багговутъ принятъ въ россійскую службу подпоручикомъ 1779 г., марта 4-го дня.[1] Когда онъ познакомился съ семействомъ фон-Фока, онъ служилъ уже капитаномъ въ арміи Румянцева, въ Сибирскомъ гренадерскомъ полку кн. Дашкова, который квартировалъ въ Кіевѣ, гдѣ и женился на Елисаветѣ Яковлевнѣ. Ихъ взаимная привязанность осталась неизмѣнною до того рокового дня, когда французское ядро вырвало его изъ рядовъ защитниковъ русской земли. У меня хранятся письма Карла Ѳедоровича къ его женѣ, и послѣднее его письмо, за три дня до тарутинской битвы, также нѣжно, также наполнено изліяніями горячей любви и тоски о разлукѣ, какъ и письмо 1794 г., когда онъ въ первой разъ былъ разлученъ съ своею молодою женою.
Въ 1794 году Багговугъ, съ своимъ полкомъ, стоялъ въ Варшавѣ. Неожиданно ночью подъ свѣтлый праздникъ ударили тревогу и Варшава разразилась бунтомъ. Нашъ небольшой гарнизонъ, застигнутый въ расплохъ, долженъ былъ ее оставить и малыми частями пробиваться за Вислу, а наши военныя дамы: княгиня Гагарина, Чичерина, Багговутъ и другія остались въ Варшавѣ плѣнницами поляковъ. Ихъ помѣстили въ королевскомъ замкѣ, не выпускали изъ стѣнъ его и грубо повѣряли каждый вечеръ перекличкой. Печально было положеніе плѣнницъ, въ числѣ которыхъ была и вдова кн. Гагарина, убитаго при выступлении нашихъ войскъ изъ города. Не менѣе страдалъ и Багговутъ, такъ внезапно разлученный съ любимою женою. Его письма къ женѣ дышатъ юношескою свѣжестью и восторженностью шиллеровской эпохи. Въ нихъ онъ изливаетъ свою скорбь и любовь, упрекаетъ себя въ томъ, что сдѣлалъ ее несчастною, вырвавъ изъ семейства и лишивъ перваго блага жизни — свободы. Онъ хлопоталъ и старался освободить ее изъ плѣна; писалъ два раза къ генералу Костюшкѣ, умоляя его освободить жену и княгиню Гагарину — и даже предлагалъ въ замѣнъ ихъ испросить у главнокомандующего освобожденія двухъ плѣнныхъ капитановъ польской службы. Но все было напрасно и наши дамы оставались плѣнницами поляковъ до Суворовскаго штурма.
«Нельзя себѣ вообразить, — разсказывала впослѣдствіи Елисавета Яковлевна, — что перестрадала я во время этого штурма; а онъ длился и длился, казалось, безъ конца. Пушечные выстрѣлы напоминали мнѣ объ опасности моего мужа, который былъ въ арміи Суворова — и я заливалась слезами. Неистовые вопли толпы подъ нашими окнами и грозные взгляды нашихъ стражей осушали на минуту эти слезы и я трепетала уже за себя, припоминая всѣ ужасы тогдашнихъ парижскихъ событій. Наконецъ, послѣ долгихъ мучительныхъ часовъ, пушечная пальба утихла, стража исчезла, водворилась тишина, прерываемая только вздохами и молитвами бывшихъ со мною женщинъ. Тутъ я внезапно очнулась, вскочила, набросила на себя первый попавшійся мнѣ подъ руку платокъ и выбѣжала изъ за̀мка».
Багговутъ, послѣ кроваваго штурма, бросился въ Варшаву отыскивать свою жену. На Прагскомъ мосту встрѣтились и обнялись супруги.
Воцареніе Павла застало Багговута генераломъ и командиромъ 4-го егерскаго полка. Онъ квартировалъ въ какомъ-то небольшомъ городкѣ въ Литвѣ.
«Страшное это было время, — говорила Елисавета Яковлевна, — каждый разъ, услыша почтовый колокольчикъ, мы приходили въ тревогу, умолкали, блѣднѣли и прислушивались. Когда колокольчикъ замиралъ вдалекѣ, мы, улыбаясь, взглядывали другъ на друга, какъ-будто что-то страшное пронеслось мимо и радовались, что успѣли уклониться отъ чего-то грознаго, рокового».
Но однажды зловѣщій почтовый колокольчикъ умолкъ у самой квартиры Багговута. Входитъ новый полковой командиръ съ императорскимъ указомъ, что Багговутъ отставленъ отъ службы. За что? Никто не зналъ — да тогда этого и не спрашивали. Тогда воля Павла была тоже, что непостижимая судьба. Она нежданно, внезапно иныхъ возвышала, другихъ уничтожала. Это былъ фатумъ древнихъ — неумолимый, безпричинный.
Елисавета Яковлевна продала свой гардеробъ, свои дорогія вещи, которыхъ было немного. Багговутъ сдалъ полкъ, расплатился съ долгами и молодая чета, въ жидовской бричкѣ, налегкѣ отправилась въ Гомель. Фон-Фокъ пріютилъ ихъ и назначилъ зятя своего, Багговута управляющимъ однимъ изъ фольварковъ гомельскаго имѣнія. Тутъ, вблизи своего семейства, Елисавета Яковлевна и ея мужъ отдохнули и оправились отъ постигшаго ихъ такъ неожиданно удара. А ударъ этотъ былъ слѣдствіемъ ошибки. Багговутъ, вступивъ въ русскую службу, отбросилъ окончаніе своей фамиліи и сталъ называться просто Багго. Такъ онъ подписывался и на письмахъ къ женѣ и на офиціальныхъ бумагахъ до вторичнаго поступленія на службу и только подъ этой фамиліей былъ извѣстенъ. Въ одно время съ Багговутомъ другимъ егерскимъ полкомъ командовалъ генералъ Балла, убитый также въ отечественную войну подъ Смоленскомъ. Этотъ генералъ представилъ къ производству въ офицеры своихъ подпрапорщиковъ, упустивъ изъ виду, по незнанію или невниманію, недавно отданное повелѣніе Павла, чтобы впредь всѣхъ унтер-офицеровъ изъ дворянъ именовать не подпрапорщиками, а юнкерами. Ошибся-ли докладчикъ представленіемъ или самъ императоръ ошибочно прочелъ фамилію, вспомнивъ ту, которая была ему болѣе извѣстна, такъ какъ сестра Карла Ѳедоровича Багговутъ, Юлія Ѳедоровна Адлербергъ, находилась тогда при малолѣтнихъ в. кн. Николаѣ и Михаилѣ, но дѣло въ томъ, что вина генерала Балла пала всею тяжестью на неповиннаго генерала Багго. Такое явное неисполненіе высочайшаго указа прогнѣвило Павла — и онъ, по обыкновенію своему, вспыльчивый и скорый, не ожидая справокъ и объясненій, на томъ же представленіи написалъ собственноручно резолюцію: «генерала Багго отставить». Противъ рѣшеній Павла не могло быть опровержений и виновный въ случайной замѣнѣ двухъ однозвучныхъ фамилій, если онъ былъ и созналъ даже свою ошибку, конечно, не посмѣлъ признаться въ ней императору.
Война 1799 года и нашъ походъ въ Италію, для участія въ которомъ, по повелѣнію императора Павла, было разрешено отставнымъ генераламъ и офицерамъ явиться въ Петербургъ для поступленія вновь на службу, вызвали въ числѣ прочихъ и Багговута. Карлъ Ѳедоровичъ пускается въ путь, пріѣзжаетъ вечеромъ въ Петербургъ и готовится на другое утро представиться военному губернатору. Но опять неожиданный ударъ судьбы. Въ ночь является къ нему полицейскій чиновники и объявляетъ, что, по волѣ государя, всѣ въѣхавшіе чрезъ гатчинскую заставу въ такомъ-то часу въ столицу, должны немедленно выѣхать обратно и что онъ присланъ его проводить за заставу, такъ какъ и Багговутъ въѣхалъ въ столицу въ этомъ часу, что видно изъ записки караульнаго офицера у гатчинской заставы. Дѣлать было нечего. Карлъ Ѳедоровичъ въ туже ночь поѣхалъ обратно въ Гомель хозяйничать въ маленькомъ фольваркѣ. Но что же вызвало это поголовное изгнаніе всѣхъ въѣхавшихъ въ Петербургъ чрезъ гатчинскую заставу? Дѣло было въ томъ, что въ этотъ же день императоръ Павелъ въѣзжалъ въ городъ, возвращаясь изъ Гатчины. У заставы придворная кухня шведскаго короля, въѣзжавшая также въ городъ, задержала экипажи государя. Павелъ, не любившій Густава IV, за неудавшееся сватовство на великой княжнѣ Александре Павловне, раздосадованный его безтактнымъ поведеніемъ во время пребыванія въ Петербургѣ, а въ этотъ день разгнѣванный до-нельзя отказомъ, по желанію императора, дать орденъ Серафима гр. Кутайсову, отдалъ повелѣніе выпроводить за заставу всѣхъ, кто въ этомъ часу въѣзжалъ въ городъ. Вслѣдствіе чего и придворная кухня и русская свита, назначенныя сопровождать короля были высланы изъ города и Густавъ IV, съ своею свитою, продовольствовался до границы стараніемъ какого-то финскаго пастора.
Съ воцареніемъ императора Александра I служебная карьера Карла Ѳедоровича окончательно установилась. Багговуту было возвращено старшинство, такъ что онъ въ 1804 году былъ уже произведенъ въ генерал-лейтенанты. Участвуя съ тѣхъ поръ съ отличіемъ во всѣхъ кампаніяхъ противъ Наполеона, онъ до самой смерти пользовался особенною милостію государя. Въ 1811 г., 9-го февраля, изъ города Шавли, Карлъ Ѳедоровичъ увѣдомилъ моего отца, что императоръ, по его просьбѣ, повелѣлъ определить меня пажемъ къ высочайшему двору.
Въ 1812 году, 6-го октября, Багговутъ, командуя 2-мъ корпусомъ, въ головѣ наступательнаго нашего движенія на французской авангардъ при Тарутинѣ, были убитъ первымъ непріятельскимъ ядромъ. Это былъ первый пушечный выстрѣлъ послѣ занятія французами Москвы. Онъ были какъ бы сигналомъ перелома въ отечественной войнѣ. Съ него начались несчастія французовъ и наши побѣды.
Геройская смерть Карла Ѳедоровича нанесла страшный ударъ Елисаветѣ Яковлевне. Несмотря на всѣ царскія милости, она, долго не могла утѣшиться. Лѣтомъ, въ 1813 году, она поѣхала въ Калугу и жила въ монастырѣ, въ оградѣ котораго похороненъ Карлъ Ѳедоровичъ. Потомъ пріѣхала къ сестрѣ своей, моей матери, въ деревню, взяла меня съ собою въ Петербургъ и поместила въ пансіонъ пастора Коленса, который считался тогда одними изъ лучшихъ частныхъ училищъ.
Не долго я пробылъ въ пансіонѣ Коленса. По особенной просьбѣ къ императору Александру, который никогда ни въ чемъ не отказывалъ вдовѣ генерала Багговута, я были принятъ въ пажескій корпусъ. Это было въ концѣ 1815 года.
Право быть определеннымъ пажемъ къ высочайшему двору считалось особенной милостью и предоставлялось только детямъ высшихъ дворянскихъ фамилій. Кроме того, пажескій корпусъ въ то время былъ единственное заведеніе, изъ котораго камерпажи, по своему выбору, выходили прямо офицерами въ полки старой гвардіи, куда стремилось все высшее и почетнейшее дворянство. При такихъ условіяхъ поступленіе въ пажескій корпусъ представляло значительныя затрудненія.
Пажескій корпусъ хотя находился и въ то время въ числѣ военно-учебныхъ заведеній, причемъ состоялъ подъ начальствомъ главнаго начальника этихъ заведеній, но во многомъ рѣзко отличался отъ нихъ. Это былъ скорѣе аристократическій придворный пансіонъ. Пажи отличались отъ кадетовъ своимъ обмундированіемъ: мундирное сукно было тонкое, вмѣсто кивера они имѣли трех-угольную офицерскую шляпу и не носили при себѣ никакого оружія. Одни камер-пажи имѣли шпаги. Пажи не дѣлились какъ кадеты, на роты, — но на отдѣленія. Вмѣсто ротныхъ командировъ у нихъ были гувернеры; вмѣсто батальоннаго командира — гофмейстеръ пажей. Пажи часто требовались во дворецъ къ высочайшимъ выходамъ. Ихъ разставляли по обѣимъ сторонамъ дверей комнатъ, чрезъ которыя должна была проходить императорская фамилія. Въ этомъ случаѣ особенно забавны были маленькіе пажи. Съ завитою, напудренною головой, съ большой трех-угольной шляпой въ рукѣ, они гордо стояли, съ важной миной сознанія своего достоинства. Служба эта очень нравилась пажамъ, они ею тщеславились и по нѣскольку дней не смывали пудры съ головы, а иногда вновь припудривались, чтобы заявлять, что они были при дворѣ. Мнѣ одинъ разъ случилось исполнять службу пажей елисаветинскаго времени, когда для торжественныхъ поѣздовъ были устроены особыя, большія, парадныя, вызолоченныя кареты, которыя возились восемью лошадьми шагомъ. На переднихъ рессорахъ этихъ каретъ были устроены небольшія круглыя сидѣнья. На эти сидѣнья (ихъ называли пазами) сажали пажей лицомъ къ каретѣ, спиной къ лошадямъ.
Мать Екатерины II, принцеса Ангальт-Цербтская, описывая своему супругу брачный и торжественный поѣздъ ихъ дочери, будущей императрицы Екатерины, говоритъ про карету Елисаветы Петровны: «c’est un petit chateau», прибавляя, что за каретой, на запяткахъ, стояли два камер-пажа, а на каретѣ принцесы Гессен-Гомбургской, слѣдовавшей въ томъ же поѣздѣ, — на пазахъ сидѣли два пажа, по ея словамъ: «deux pages couchés sur les sangles».
Въ 1816 году императоръ Александръ приказалъ въ одной изъ такихъ каретъ возить во дворецъ, на торжественныя аудіенціи персидскаго посла и, при прощальной аудіенціи, я былъ назначенъ съ пажемъ Грессеромъ сидѣть на пазахъ.
Бывшій Мальтійскій дворецъ, домъ бывшаго государственнымъ канцлеромъ при императрицѣ Елисаветѣ Петровнѣ графа Воронцова, занимаемый пажескимъ корпусомъ, не былъ еще приспособленъ къ помѣщенію учебнаго заведенія и носилъ всѣ признаки роскоши жилища богатаго вельможи XVIII столѣтія. Великолѣпная двойная лѣстница, украшенная зеркалами и статуями, вела во второй этажъ, гдѣ помѣщались дортуары и классы! Въ огромной залѣ, въ два свѣта, былъ дортуаръ 2-го и половины 3-го отдѣленій; въ другихъ большихъ трехъ комнатахъ помѣщались другая половина 3-го и 4-е отдѣленіе. Первое же отдѣленіе малолѣтнихъ тѣснилось въ низкомъ антресолѣ, устроенномъ изъ комнатъ, назначенныхъ для прислуги и хора для музыки.
Всѣ дортуары и классы имѣли великолепные плафоны. Картины этихъ плафоновъ изображали сцены изъ Овидіевыхъ превращеній, съ обнаженными богинями и полубогинями. Въ комнатѣ 4-го отдѣленія, гдѣ стояла моя кровать, на плафонѣ было изображеніе освобожденія Персеемъ Андромеды. Безъ всякихъ покрововъ прелестная Андромеда стояла прикованная къ скалѣ, а передъ нею Персей, поражающій дракона.
Непонятно, какъ никому изъ начальствующихъ лицъ не пришло на мысль, что эти мифологическія картины тутъ вовсе не у мѣста, что безпрестанное невольное созерцаніе обнаженныхъ прелестей богинь можетъ пагубно дѣйствовать на воображеніе воспитанниковъ — и что гораздо цѣлесообразнее было бы снять эти дорогія картины (говорятъ онѣ были очень цѣнны) продать и на эти деньги устроить хоть небольшую библіотеку и физическій кабинетъ. Этихъ вспомогательныхъ пособій образованія вовсе не было. Но главное начальство мало интересовалось нами.
Главный начальникъ военно-учебныхъ заведеній, в. к. Константинъ Павловичъ жилъ въ Варшаве и ни разу не посетилъ корпуса.
Заступающій его мѣсто генералъ Клингеръ занимался нѣмецкою литературою и писалъ философскіе романы. Это былъ человѣкъ желчный, сухой, угрюмый, одинъ изъ первыхъ писателей реальной школы въ Германіи. Директоръ корпуса, генералъ Гогель, былъ членомъ ученаго артилерійскаго комитета — и какъ артилеристъ болѣе интересовался пушками-единорогами, нежели пажами. Инспекторъ классовъ полковникъ Odé de Sion, французскій эмигрантъ, любилъ болѣе хорошее вино, хорошій обѣдъ и свою масонскую ложу, въ которой онъ занималъ мѣсто великаго мастера. Иногда, въ послѣобѣденные часы, предъ тѣмъ, чтобы отправиться въ ложу, приходилъ онъ въ классы и тамъ, гдѣ не было учителя, садился подремать на кафедрѣ. Одинъ нашъ гофмейстеръ, полковникъ Клингенбергъ, былъ къ намъ близокъ и жилъ нашею жизнію. Это быль душа-человѣкъ, простой, ласковый, симпатичный, хотя крикливый. Пажи любили, уважали и боялись его, но кругъ его дѣятельности былъ ограниченъ наблюденіемъ за порядкомъ и приготовленіемъ пажей къ военной службѣ.
По окончаніи утреннихъ уроковъ, въ 12 часовъ собирались пажи въ небольшую рекреаціонную залу, строились по отдѣленіямъ, приходилъ очередной ежедневный караулъ изъ 10-ти пажей, барабанщика и камер-пажа, являлся Клингенбергъ и дѣлалъ разводъ по всѣмъ правиламъ тогдашней гарнизонной службы. Карауломъ командовалъ дежурный по корпусу камер-пажъ. Эго было единственное фронтовое образованіе пажей. Не было ни одиночной выправки, ни ружейныхъ пріемовъ, ни маршировки, кромѣ маршировки въ столовую, причемъ пажи немилосердно топали ногами. Правда, лѣтомъ одинъ мѣсяцъ посвящался обученію фронта — но это было больше для камер-пажей, которые, какъ офицеры, командуя маленькими взводами въ 5 рядовъ, съ большимъ стараніемъ изучали тогдашній мудреный строевой уставъ и всѣ трудныя деплояды съ контрмаршемъ и построеніе анэшекіе. Что же касается до научнаго образованія, то въ то время и мы, какъ и всѣ, по меткому изреченію Пушкина, учились понемногу чему-нибудь и какъ-нибудь.[2]
Въ пажескомъ корпусѣ науки преподавались безъ системы, поверхностно, отрывочно. Изъ класса въ классъ пажи переводились по общему итогу всѣхъ баловъ, включая и балы за поведеніе, и потому нерѣдко случалось, что ученикъ, некончившій ариѳметики, попадалъ въ классъ прямо на геометрію и алгебру. Въ классѣ исторіи разсказывалось про Олегова коня и про то, какъ Святославъ ѣлъ кобылятину. Нѣсколько задачъ Войцеховскаго и формулы дифференціаловъ и интеграловъ, вызубренныя напамять, составляли высшую математику. Професоръ Бутырскій училъ русской словесности и упражнялъ насъ въ хріяхъ и другихъ риторическихъ фигурахъ. Въ первомъ классѣ у камер-пажей былъ даже классъ политической экономіи. «L’économie politique — читалъ морской чиновникъ, эмигрантъ Тибо, на французскомъ языкѣ — est une science, d’aprés laquelle les richesses se forment, se distribuent, s’accroissent ou diminuent chez les nations; ces quatres grands phénomènes de la richesse résultent du concours de diverses circonstances, qui feront le sujet des titres suivants»… Это краснорѣчивое начало курса политической экономіи осталось у меня еще въ памяти до настоящаго времени, служа доказательствомъ того метода заучиванья наизусть, которому держались наши педагоги.
Чиновникъ горнаго вѣдомства, Вольгсмутъ, читалъ намъ физику — но также безъ системы и не умѣя придать ей никакого интереса. Почти каждый классъ его начинался тѣмъ, что пажи окружали его и просили, чтобы въ слѣдующій классъ онъ показалъ фокусы. Вольгсмутъ сердился, говорилъ, что это не фокусы, а физическіе опыты. Пажи не отставали, пока онъ не соглашался съ условіемъ, чтобы на необходимыя для этого издержки было приготовлено 3—5 рублей. Эти деньги собирались складчиной, но неиначе какъ мѣдными. Когда на слѣдующій классъ являлся Вольгсмутъ съ пузырьками и машинками, пажи сыпали на столъ свои пятаки, а онъ, краснѣя, конфузясь, торопливо собиралъ ихъ, завязывалъ въ платокъ и пряталъ въ уголъ клфедры. Какъ теперь вижу эту жалкую фигуру, въ черныхъ лосинныхъ панталонахъ, въ синемъ мундирѣ съ засаленнымъ, вышитымъ бархатнымъ воротникомъ, и вѣчно жующую фіалковый корень.
Но если преподаваніе наукъ было отрывочно и вообще слабо, то нравственное настроеніе пажей было особенно замѣчательно. Почти всѣ сыновья аристократовъ и сановниковъ — пажи изъ своихъ семействъ приносили въ корпусъ и укоренили тогдашній лозунгъ высшаго общества «noblesse oblige» и щекотливое понятіе о «point d’honneur». Гордясь званіемъ пажей, они сами болѣе своего начальства заботились, чтобы между ними не допускался никто, на кого бы могла падать хотя тѣнь подозрѣнія въ какомъ-нибудь неблаговидномъ проступкѣ. Не такъ страшно было наказаніе, ожидавшее виновнаго отъ начальства, какъ то отчужденіе, тотъ остракизмъ, которому неминуемо подвергался онъ среди своихъ товарищей. Во время этой опалы товарищи не приближались къ нему, не говорили съ нимъ. Только маленькіе пажи-задоры, вертѣлись около него, дразнили, а онъ долженъ былъ молчать и терпѣть. Въ первое время моего пребыванія случилась извѣстная печальная исторія о пропажѣ табакерки, въ которой были замѣшаны пажи Баратынскій, впослѣдствіи поэтъ, Ханыковъ и Преклонскій. Пока шло офиціальное разбирательство этого дѣла, окончившееся для нихъ солдатскою шинелью, они оставались въ Пажескомъ корпусѣ, но всѣ пажи отшатнулись отъ нихъ, какъ преданныхъ остракизму нравственными судомъ товарищей. Къ Баратынскому приставали мало, отъ того-ли, что считали его менѣе виновнымъ, или отъ того, что мало его знали, такъ какъ они былъ малосообщителенъ, скроменъ и тихаго нрава.[3] Но много досталось отъ пажей Ханыкову, котораго прежде любили за его веселыя шутки, и Преклонскому, который былъ извѣстенъ шалостями и приставаніемъ къ другими.
Тѣлесное наказаніе составляло рѣдкое исключеніе. Во все время пребыванія моего въ корпусѣ, мнѣ пришлось только одинъ разъ присутствовать на такой экзекуціи, я былъ уже камер-пажемъ. Въ рекреаціонную залу собрались пажи къ разводу, куда (къ немалому удивленно всѣхъ) явился и генералъ Клингеръ. Прочитали приказъ о наказаніи пажа Л* розгами. Сторожа привели его изъ карцера, принесли розги и скамейку. Клингеръ все время молчалъ, а когда Л* раздѣвали и клали на скамейку, — вышелъ изъ залы. Тогда пажи бросились съ шумомъ на сторожей и освободили Л*. Но Клингеръ былъ недалеко. Онъ возвратился, схватилъ перваго попавшагося ему пажа, втащилъ въ средину и, тряся его за воротникъ, закричалъ: «Mais savez vous qu’on brûle pour cela». Пажи отбѣжали и построились по отдѣленіямъ; возстановилась тишина. Л* положили на скамейку, началась экзекуція и Клингеръ ушелъ, не промолвивъ болѣе ни одного слова. Къ чему онъ относилъ свою угрозу, осталось неизвѣстно: къ возстанію-ли пажей или къ винѣ Л*, а вина его, какъ говорили, была та, что онъ, желая въ воскресенье выйти изъ корпуса, самъ написалъ записку отъ имени родственника, къ которому отпускался.
Эти записки объ отпускѣ много стѣсняли пажей. Въ корпусѣ было извѣстно, кто къ кому отпускался во время праздниковъ и безъ записки отъ того лица не давали позволенія выходить. Кромѣ того, пажи нигдѣ не должны были показываться безъ сопровожденія слуги или кого-нибудь изъ родственниковъ. Только камер-пажи имѣли право оставлять корпусъ безъ записокъ, ходить по улицамъ безъ провожатаго и сидѣть въ креслахъ въ театрѣ.
Между моими воспоминаніями о нашемъ житьѣ-бытьѣ въ Пажескомъ корпусѣ, я считаю не лишнимъ упомянуть и о посѣщеніяхъ корпуса графомъ Аракчеевымъ. Эти посѣщенія были вызываемы нахожденіемъ въ корпусѣ Шумскаго, поступившаго въ пажи какъ родственникъ Аракчеева, хотя — когда мы находились съ нимъ вмѣстѣ въ пансіонѣ Коленса — онъ назывался Ѳедоровымъ. Аракчеевъ часто пріѣзжалъ въ корпусъ по вечерамъ; молчаливый и угрюмый, онъ приходилъ прямо къ кровати Шумскаго, садился и нѣсколько минутъ разговаривалъ съ нимъ. Не очень-то любилъ Шумскій эти посѣщенія…[4]
1-го мая 1817 года, я былъ произведенъ въ камер-пажи.
Какъ памятенъ мнѣ этотъ счастливѣйшій день моей жизни! Юность, весна и первое отличіе упоительно дѣйствовали на меня. День былъ свѣтлый, солнечный и я, въ одномъ новенькомъ камер-пажескомъ мундирѣ, пошелъ по Фонтанкѣ въ большую Милліонную, гдѣ тогда жила моя тетка Елисавета Яковлевна Багговутъ. Но мое довѣріе къ петербургскому маю, какъ часто бываетъ въ жизни съ каждымъ излишнимъ довѣріемъ, не осталось безнаказаннымъ, къ вечеру я почувствовалъ сильную простуду. Меня уложили въ постель и дали знать въ корпусъ. Въ постели, въ жару, съ головною болью, я окончилъ день, который началъ такимъ бодрымъ, увѣреннымъ, счастливымъ.
Черезъ три недѣли я выздоровѣлъ и явился въ корпусъ на камер-пажескую службу. Камер-пажей было 16: изъ нихъ 8 назначались къ вдовствующей императрицѣ и дежурили каждый день по два съ 11-ти часовъ дня до 11-ти часовъ вечера. Остальные 8 камер-пажей считались при императрицѣ Елисаветѣ Алексѣевнѣ. Нѣсколько изъ нихъ требовались ежедневно къ обѣденному столу для прислуги членамъ императорской фамиліи и въ праздники для выхода въ церковь. Прежде изъ нихъ отдѣлялись камер-пажи и къ великимъ княжнамъ. Поступая въ корпусъ, я засталъ еще тамъ камер-пажа великой княгини Екатерины Павловны, несмотря на то, что она была уже въ Штутгартѣ и не имѣла своего двора въ Петербургѣ. Ея камер-пажъ продолжалъ носить мундиръ съ желтымъ воротникомъ, цвѣтомъ двора герцога Ольденбургскаго. Камер-пажъ этотъ былъ несчастный Богдановичъ. Онъ былъ выпущенъ въ Измайловскій полкъ. — 14-го декабря, въ день присяги императору Николаю, Измайловскій полкъ и коннопіонерный эскадронъ, въ которомъ я тогда служилъ, были выстроены на дворѣ Горновскаго дома, вокругъ аналоя, у котораго ожидалъ священникъ въ полномъ облаченіи. Пріѣхалъ дивизіонный начальникъ Карлъ Ивановичъ Бистромъ и, послѣ обычнаго привѣтствія солдатамъ, пригласилъ полкового командира, генерала Мартынова, прочитать присяжный листъ. При произнесеніи имени императора Николая Павловича, Богдановичъ, а за нимъ и нѣсколько солдатъ его роты закричали: «Константину!». Мартыновъ, пораженный удивленіемъ, остановился, взглянулъ вопросительно на Бистрома, но тотъ со свойственнымъ ему хладнокровіемъ сказалъ: «продолжайте». Присяга была прочитала, хотя и продолжались негромкіе крики: «Константину!». Священникъ обошелъ ряды съ крестомъ и полкъ въ порядкѣ отвели въ казармы. Богдановичъ, такъ явно обнаружившій свое участіе въ заговорѣ, тогда еще никому неизвѣстному, прибѣжалъ въ свою квартиру и приготовленнымъ заранѣе пистолетомъ застрѣлился. Это была первая жертва печальнаго дня 14-го декабря 1825 г.
Я былъ назначенъ камер-пажемъ императрицы Маріи Ѳедоровны. Павловскъ былъ постояннымъ лѣтнимъ мѣстопребываніемъ императрицы, но каждую недѣлю она пріѣзжала въ Петербургъ: посѣщала женскія заведенія, которыя находились подъ ея начальствомъ, обѣдала къ Таврическомъ дворцѣ и послѣ обѣда возвращалась въ Павловскъ. Въ одинъ изъ такихъ пріѣздовъ я былъ представленъ императрицѣ въ Таврическомъ дворцѣ, а чрезъ нѣсколько дней, въ субботу, былъ отправленъ на недѣльное дежурство въ Павловскъ.
Это была первая и послѣдняя недѣля моей камер-пажеской службы при Маріи Ѳедоровнѣ, потому что, по возвращеніи моемъ въ корпусъ, я вскорѣ былъ назначенъ камер-пажемъ къ принцесѣ прусской Шарлоттѣ, нареченной невѣстѣ в. к. Николая Павловича.
Въ любимомъ своемъ Павловскѣ, Марія Ѳедоровна отдыхала отъ придворнаго этикета и блеска двора. Здѣсь окружила она себя всѣмъ, что могло напоминать ей о прошедшемъ. Кабинетъ императора Павла свято сохранялся въ томъ видѣ, какъ былъ при немъ, и камер-фурьеръ его, Сергѣй Ильичъ Крыловъ, продолжалъ носить мальтійскій мундиръ вмѣсто придворнаго. Во внутреннихъ комнатахъ императрицы хранились рисунки, записки и работы августѣйшихъ ея дѣтей. Въ саду были воздвигнуты памятники: родителямъ императрицы и усопшимъ княгинямъ: Еленѣ Павловнѣ Мекленбургской и Александрѣ Павловнѣ палатинѣ Венгерской. Часто приходила она къ этимъ памятникамъ и, удаляясь отъ сопровождавшихъ ее дежурныхъ фрейлины и камер-пажа, на минуту останавливалась и съ тихою молитвой приклоняла голову. Ея любящее сердце и въ настоящемъ счастіи не чуждалось воспоминаній прежнихъ горькихъ утратъ.
Но и здѣсь, въ Павловскѣ, Марія Ѳедоровна не оставляла трудовъ и заботъ на пользу основанныхъ или пересозданныхъ ею воспитательныхъ и благотворительныхъ заведеній. Въ 6 часовъ утра она уже сидѣла въ своемъ кабинетѣ, занимаясь дѣлами, читая донесенія, просьбы о помощи, иногда даже переписку нѣкоторыхъ воспитанницъ, которыми она интересовалась по особеннымъ ихъ семейнымъ обстоятельствамъ. Въ первомъ часу гуляла въ саду или каталась въ коляскѣ по парку. Въ два часа былъ обѣдъ. Послѣ обѣда снова занималась дѣлами и читала. Въ семь часовъ собиралось небольшое общество придворныхъ и гостей, приглашенныхъ изъ Петербурга, и бесѣда продолжалась до 10-ти часовъ. Тогда подавали небольшой ужинъ. Ужинали на отдѣльныхъ столикахъ группами. Въ 11 часовъ императрица удалялась во внутренніе покои.
Марія Ѳедоровна любила служеніе камер-пажей. Она къ нему привыкла. Отправлялся-ли дворъ на 9 мѣсяцевъ въ Москву, выѣзжала-ли императрица на недѣлю въ Петергофъ, или на одинъ день въ Ораніенбаумъ, или на насколько часовъ на маневры, всюду слѣдовали за нею камер-пажи. Мнѣ пришлось даже ѣздить на корабль, на которомъ, во время морскихъ маневръ, подъ Кронштадтомъ, былъ приготовленъ обѣдъ для императорской фамиліи. Послѣ этого обѣда государь съ великими князьями, взявъ солдатскія матроскія ружья, стали въ шеренгу и государь приказалъ поручику В. Ѳ. Адлербергу, адъютанту в. к. Николая Павловича, прокомандовать всѣ ружейные пріемы. Государь дѣлалъ ихъ съ улыбкою, какъ бы шутя, великіе князья серьезно и старательно.
Каждый день за обѣдомъ, фамильнымъ или съ гостями, камер-пажи служили у стола царской фамиліи. Особенное вниманіе и осторожность нужны были при услуженіи Маріи Ѳедоровнѣ. Камер-пажъ долженъ былъ ловко и въ мѣру придвинуть стулъ, на который она садилась; потомъ, съ правой стороны, подать золотую тарелку, на которую императрица клала свои перчатки и вѣеръ. Не поворачивая головы, она протягивала назадъ черезъ плечо руку съ тремя соединенными пальцами, въ которые надобно было вложить булавку; этою булавкою императрица прикалывала себѣ къ груди салфетку. Предъ особами императорской фамиліи, за которыми служили камер-пажи, стояли всегда золотыя тарелки, которыя не мѣнялись въ продолженіи всего обѣда. Каждый разъ, когда подносилось новое блюдо, камер-пажъ долженъ былъ ловко и безъ стука поставить на эту тарелку фарфоровую, которую, съ оставленнымъ на ней приборомъ, онъ принималъ и на золотой тарелкѣ подносилъ чистый приборъ взамѣнъ принятаго. По окончаніи обѣда, такимъ же образомъ, подносились на золотой тарелкѣ перчатки, вѣеръ и прочее переданное при началѣ обѣда. Тогда были въ модѣ длинныя, лайковыя перчатки и камер-пажи съ особеннымъ стараніемъ разглаживали и укладывали ихъ предъ тѣмъ, чтобы поднести. Камер-пажи служили за обѣдомъ безъ перчатокъ и потому особенное стараніе обращали на свои руки. Они холили ихъ, стараясь разными косметическими средствами сохранить мягкость и бѣлизну кожи.
Императрица была особенно милостива къ своимъ камер-пажамъ. При выпускѣ въ офицеры, они получали отъ нея золотые часы въ награду. Она интересовалась ихъ семейнымъ положеніемъ и успѣхами въ наукахъ. Выходя изъ кабинета, она любила заставать камер-пажа за книгой или тетрадью; часто спрашивала, а иногда и сама смотрѣла, что читается, прибавляя: «C’est bien, c’est très bien. Etudiez toujours, lisez, mais pas de bêtises, pas de romans».
Увидѣвъ у камер-пажа Философова тетрадь «Economie politique» она послала его къ Шторху, находившемуся тогда при ней, чтобы тотъ просмотрѣлъ тетрадь и донесъ ей, хорошо-ли къ корпусѣ преподаютъ «Политическую экономію». Камер-пажъ Шепелевъ долго не могъ выдержать выпускного экзамена; это знала императрица. Предъ послѣднимъ экзаменомъ она спрашиваетъ, надѣется-ли онъ нынѣшній годъ выдержать экзаменъ? Шепелевъ отвѣчаетъ, что надѣется, только боится математики. Императрица приказываетъ ему каждое дежурство привозить съ собою аспидную доску, добавляя, что сама будетъ просматривать его математическія задачи. И Шепелевъ каждый разъ на дежурство во дворецъ отправлялся съ аспидной доской и курсомъ Войцеховскаго.
Въ мое время императрица Марія Ѳедоровна сохраняла еще слѣды прежней красоты. Тонкія, нѣжныя черты лица, правильный носъ и привѣтливая улыбка заявляли въ ней мать Александра. Она была, также какъ и онъ, немного близорука, хотя рѣдко употребляла лорнетку. Довольно полная, она любила и привыкла крѣпко шнуроваться, отчего движеніи и походка ея были не совсѣмъ развязны. Токъ съ страусовымъ перомъ на головѣ, короткое платье декольте съ высоко короткой таліей и съ буфчатыми рукавчиками, на голой шеѣ ожерелье, у лѣваго плеча, на черномъ бантѣ, бѣлый мальтійскій крестикъ, бѣлыя длинныя лайковыя перчатки, выше локтя, и башмаки съ высокими каблуками, составляли ежедневное одѣяніе императрицы, исключая торжественныхъ случаевъ.
Она говорила скоро и не совсѣмъ внятно, немного картавя. Надобно было имѣть большое вниманіе и привычку, чтобы понимать каждое слово, но она никогда не сердилась, если камер-пажъ не сразу понималъ ея приказаніе.
Въ продолженіи двухъ лѣтъ, почти ежедневно я имѣлъ счастіе видѣть императрицу Марію Ѳедоровну, то окруженную блестящимъ дворомъ, котораго она была представительницей; то въ домашнемъ кругу царской семьи, которой она была душою; и въ продолжении этихъ двухъ лѣтъ я не помню ни одного дня, въ который бы она казалась болѣе утомленною или озабоченною: всегда ровная, милостивая, добрая.
22-го іюня 1817 года былъ назначенъ торжественный въѣздъ принцесы прусской Шарлотты. На 7-й верстѣ отъ Петербурга по царскосельской дорогѣ, въ нѣсколькихъ стахъ саженяхъ отъ шоссе, стоялъ двух-этажный каменный домъ съ бельведеромъ и садомъ. Этотъ домъ принадлежалъ пастору Коленсу и въ немъ помѣщался тогда его пансіонъ, о которомъ я уже говорилъ. Здѣсь были приготовлены золотыя кареты для торжественная въѣзда въ столицу высоконареченной невѣсты. Здѣсь обѣ императрицы и она должны были перемѣнить свой дорожный туалетъ и здѣсь же въ первый разъ я представился великому князю Николаю Павловичу. Онъ тотчасъ повелъ меня къ принцесѣ Шарлоттѣ, бывшей еще въ сѣромъ, дорожномъ платьѣ и соломенной шляпкѣ. «Voila votre page!» — «Ah je suis charmée», сказала она, протягивая мнѣ руку, и тотчасъ прибавила: «je vous prie, monsieur, apportez moi mon parasol, il doit être dans la voiture».
Я бросился на дворъ къ дорожной каретѣ и, съ гусарами императрицы, перерылъ всѣ подушки, перешарилъ всѣ углы, но зонтикъ не отыскался. Возвращаться на верхъ съ пустыми руками, мнѣ было совѣстно. Эта неудача казалась мнѣ почти несчастіемъ, я былъ смущенъ, близокъ къ отчаянію. Вѣроятно все это отражалось и на лицѣ моемъ, потому что великій князь, встрѣтивъ меня на лѣстницѣ, съ удивленіемъ спросилъ:
— Что съ тобой?
Узнавъ, въ чемъ дѣло, онъ разсмѣялся и сказалъ: «не велика бѣда! найдется другой, ступай скорѣе на верхъ; императрицы сейчасъ выйдутъ».
И точно; едва успѣлъ я присоединиться къ своимъ товарищамъ, какъ вышли императрицы и принцеса. Проводивъ ихъ до кареты, я едва успѣлъ сѣсть на приготовленную мнѣ лошадь, какъ это умное животное понеслось догонять карету и, пробравшись къ лѣвому, заднему колесу, пошло церемоніальнымъ ходомъ.
Въѣздъ былъ блестящій. Въ золотой каретѣ — ландо, запряженной шестью лошадьми, ѣхали обѣ императрицы и принцеса, по обѣ стороны камер-пажи и шталмейстеръ верхами. Гвардія была разставлена шпалерами и, по проѣздѣ придворныхъ экипажей, слѣдовала за ними на Дворцовую площадь, гдѣ проходила церемоніальнымъ маршемъ мимо императора, стоявшаго подъ балкономъ, съ которого смотрѣли императрицы и принцеса. Послѣ парада я проводилъ великаго князя и его невѣсту въ назначенныя для нея комнаты, гдѣ ожидалъ ея законоучитель Музовской, въ черной одеждѣ, въ бѣломъ галстухѣ и безъ бороды; трудно было признать въ немъ нашего православнаго священника. Онъ постоянно долженъ былъ находиться въ пріемной принцесы, чтобы, пользуясь каждымъ свободнымъ часомъ, помогать ей выучить наизусть символъ вѣры, который она должна была произнести при обрядѣ миропомазанія.
Эта торжественная церемонія совершилась 24-го іюня; послѣ входа императорской фамиліи въ церковь, когда императрица Марія Ѳедоровна взяла за руку принцесу Шарлотту и подвела ее къ митрополиту, стоявшему въ царскихъ дверяхъ, началось священнодѣйствіе. Принцеса, хотя нѣсколько взволнованная, произнесла громко и твердо символъ вѣры. Любящій и одобряющій взоръ императрицы не покидалъ ее. Потомъ проводила она ее къ святому причащенію.
25-го іюня, въ день рожденія в. к. Николая Павловича, было обрученіе. Посреди церкви было приготовлено возвышенное мѣсто, покрытое малиновымъ бархатомъ съ золотымъ галуномъ. Предъ царскими дверями поставленъ былъ аналой, на которомъ лежали св. евангеліе и крестъ, а подлѣ аналоя небольшой столикъ для обручальныхъ колецъ и свѣчъ на золотыхъ блюдахъ. Государь подвелъ великая князя, а императрица Марія Ѳедоровна высокобрачную невѣсту. Митрополитъ Амвросій, принявъ вынесенныя изъ алтаря кольца, возложилъ ихъ при обычной молитвѣ на руки обручающихся, а императрица Марія Ѳедоровна обмѣняла ихъ перстнями. Въ церкви приняли поздравленіе высокообрученные отъ императорской фамиліи и духовенства.
Въ этотъ день былъ обнародованъ слѣдующій манифестъ:
«Божіею милостію, мы, Александръ первый, императоръ и самодержецъ всероссійскій и проч. Всемогущій Богъ, управляющій судьбами царствъ и народовъ, изліявшій въ недавнія времена толикія милости и щедроты на Россію, обращаетъ и нынѣ милосердый на нее взоръ свой. Волѣ его святой угодно, да умножится россійскій императорскій домъ, и да укрѣпится въ силѣ и славѣ своей родственными и дружескими союзами съ сильнѣйшими на землѣ державами. Помазанію и благословенію Того, въ Его же десницѣ сердце царей, и съ согласія вселюбезнѣйшей родительницы нашей государыни императрицы Маріи Ѳеодоровны, мы совокупно съ его величествомъ королемъ Прусскимъ Фридрихомъ-Вильгельмомъ III положили на мерѣ, избрать дщерь его, свѣтлѣйшую принцесу Шарлотту, въ супруги вселюбезнѣйшему брату нашему вел. кн. Николаю Павловичу, согласно собственному его желанію. Сего іюня въ 24-й день[5] по благословенію и благодати Всевышняго воспріяла она православное грекороссійскія церкви исповѣданіе[5] и при святомъ миропомазаніи наречена Александрой Ѳедоровной;[5] а сего жъ іюня 25-го дня, въ присутствіи нашемъ и при собраніи духовныхъ и свѣтскихъ особъ, въ придворной Зимняго дворца соборной церкви, совершено предшествующее браку высокосочетавающихся обрученіе. Возвѣщая о семъ вѣрнымъ нашимъ подданнымъ, повелѣваемъ ее, свѣтлѣйшую принцесу именовать великой княжной съ титуломъ ея императорскаго высочества. Данъ въ престольномъ нашемъ градѣ Санктпетербургѣ, іюня 25-го, въ лѣто отъ Рождества Христова 1817, царствованія нашего въ седьмое на десять».
Этотъ манифестъ замѣчателенъ и какъ пророчество и какъ всенародная исповѣдь того чувства христіанскаго смиренія и пламенной вѣры, которая такъ сильно была возбуждена въ Александрѣ I счастливимъ исходомъ отечественной войны.
1-го іюля 1817 г., въ день рожденіи великой княгини, было совершено бракосочетаніе, — но я въ этотъ день не былъ дежурнымъ, а только за большимъ обѣдомъ служилъ великому князю и находился на балѣ съ другими камер-пажами.
Эти балы при дворѣ были въ то время довольно часты. Они назывались bals parés или куртаги и состояли изъ однихъ польскихъ. Государь съ императрицей Маріей Ѳедоровной, в. к. Константинъ съ императрицей Елисаветой Алексѣевной, в. к. Николай съ великой княгиней, в. к Михаилъ съ припцесой Виртомбергской, а сзади ихъ генерал-адъютанты и придворные кавалеры съ придворными дамами по-парно, при звукахъ польскаго, входили въ бальную залу. Къ нимъ присоединялись пиры изъ собравшихся уже гостей. Государь, обойдя кругомъ залу, поклонясь, оставлялъ императрицу и перемѣнялъ даму. При перемѣнѣ дамъ онъ строго наблюдалъ старшинство чина и общественное положеніе ихъ мужей. Императоръ шелъ въ первой парѣ только открывая балъ, потомъ обыкновенно онъ шелъ во второй. Одинъ изъ генерал-адъютантовъ велъ польскій, незамѣтно наблюдай, насколько интересуется государь своей дамой и продолжается-ли разговоръ, суди по этому, онъ продолжалъ или кончалъ кругъ. Когда Александръ шелъ съ прелестной княгиней Трубецкой, рожденной Вейсъ, или другою интересной дамой, польскій переходилъ и въ другія комнаты.
Но время бала великій князь шепнулъ мнѣ: «пора перемѣнить мундиръ». Онъ желалъ, чтобы камер-пажи великой княгини имѣли на мундирахъ синіе воротники, цвѣта, присвоеннаго придворному штату двора великаго князя. Такіе мундиры и были уже у насъ съ Шереметевымъ наготовлены и мы въ нихъ представлялись на смотръ великому князю въ Аничковскомь дворцѣ. Но государь рѣшилъ, что такъ какъ камергеры и камер-юнкера, состоящіе при великомъ князѣ, были отъ большого двора, то и камер-пажи не должны были носить другого мундира. Передъ концомъ бала государь и государыня Елисавета Алексѣевна поѣхали въ Аничковскій дворецъ, чтобы встрѣтить высокихъ новобрачныхъ. Вслѣдъ за ними тронулся и поѣздъ. Впереди эскадронъ лейб-гв. гусаръ съ обнаженными саблями, потомъ кареты съ придворными высшими чинами и дамами. Гофмейстеръ пажей, полковникъ Клингенбергъ, а за ними, верхами, 8 камер-пажей, въ числѣ которыхъ былъ и я, потомъ шли скороходы, эскадронъ конной гвардіи и наконецъ карета въ 8 лошадей, въ которой сидѣли императрица Марія Ѳедоровна, высокобрачная и принцъ прусскій Вильгельмъ. За каретой, верхами, обер-шталмейстеръ, шталмейстеръ, дежурные камер-пажи и адъютанты великаго князя; въ слѣдующей каретѣ, ѣхали в. к. Константинъ и Михаилъ Павловичъ и принцесы Виртембергскія. Съ прибытіемъ поѣзда въ Аничковъ дворецъ моя служба кончилась, но возвращаться въ корпусъ еще было рано и не хотѣлось и я, съ товарищемъ княземъ Голицынымъ, пошли на Невскій бульваръ. Въ то время этотъ бульваръ, обсаженный съ обѣихъ сторонъ тощими липками, занималъ средину проспекта по образцу «Unter den Linden» въ Берлинѣ. Ночь была теплая, свѣтлая, тихая; плошки мерцали по тротуарамъ, тогда не знали другой илюминаціи. На бульварѣ двигалась пестрая, веселая толпа гуляющихъ, въ ожиданіи обратнаго проѣзда императора и императрицъ въ Зимній дворецъ.
Въ память совершившагося бракосочетанія, я, какъ камер-пажъ в. к. Александры Ѳедоровны, получилъ перстень, съ аметистомъ и бриліантами. На другой день я былъ дежурнымъ и въ 11 часовъ утра явился въ Аничковъ дворецъ. Не зная, гдѣ ожидать приказаній, я прошелъ до большого пріемнаго зала съ балкономъ въ садъ. Въ комнатѣ никого не было, двери на балконъ были открыты, я пошелъ къ нимъ, но въ это самое время отворились двери внутреннихъ покоевъ и вышли новобрачные. Великій князь, въ сюртукѣ Сѣверскаго конно-егерскаго полка, обнявъ великую княгиню, которая была вся въ бѣломъ, подошли ко мнѣ. Я проговорилъ поздравленіе. Великая княгиня подала мнѣ поцѣловать руку, а великій князь говорилъ о неудачѣ съ синимъ воротникомъ. Меня отпустили съ приказаніемъ ожидать великую княгиню въ Зимнемъ дворцѣ, гдѣ въ тотъ день быль назначенъ большой обѣдъ на половинѣ императрицы Маріи Ѳедоровны.
Скоро императорская фамилія оставила Петербургъ. Государь съ государыней Елисаветой Алексѣевной переѣхали въ Царское Село, в. к. Константенъ Павловичъ возвратился въ Варшаву, императрица Марія Ѳедоровна, в. к. Николай съ великой княгиней, в. к. Михаилъ Павловичъ и принцъ прусскій переѣхали въ Павловскъ.
Въ Павловскомъ дворцѣ помѣщеніе было довольно тѣсно и неудобно. Императрица жила въ нижнемъ этажѣ, но каждый день должна была подниматься въ верхній, гдѣ была столовая и церковь. Молодая княжеская чета жила въ лѣвомъ флигелѣ, соединенномъ съ главнымъ корпусомъ дворца полукруглою открытою галереей, чрезъ которую и приходилось проходить по нѣскольку разъ въ день. Внизу этого флигеля помѣщалась гауптвахта офицерскаго гусарскаго караула и неизбѣжный шумъ отъ караула проникалъ и въ комнаты верхняго этажа. Въ осенніе, темные вечера верхній этажъ дворца, какъ необитаемый, былъ освѣщенъ разставленными чрезъ комнату сальными свѣчамъ въ жестяныхъ, длинныхъ, наполненныхъ водою, подсвѣчникахъ. Такой подсвѣчникъ стоялъ и на полу маленькаго балкона дворца при выходѣ въ галерею. Здѣсь обыкновенно я ожидалъ великую княгиню, и когда отворилась дверь во флигелѣ и показывался великій князь съ великой княгиней, я бралъ подсвѣчникъ и, неся его съ величайшимъ вниманіемъ, чтобы не расплескать находящуюся въ немъ воду, шелъ впереди, чтобы хотя немного освѣтить дорогу. Эта продѣлка забавляла веселую великую княгиню, и она каждый разъ, смѣясь, говорила: «Merci, merei page, благодарствуй». На балконѣ я ставилъ свѣчу на прежнее мѣсто, на полъ, и, принявъ отъ камердинера великой княгини работу или другія вещи, которыя она хотѣла имѣть съ собою, слѣдовалъ за нею. Другія комнаты также были въ полумракѣ; освѣщалась одна лѣстница. Страннымъ кажется теперь это госпитальное освѣщеніе комнатъ императорскаго дворца.
На первой недѣлѣ моего дежурства въ Павловскѣ, 15-го іюля, было бракосочетаніе адъютанта великаго князя, поручика л.-гв. Литовскаго полка, Владиміра Ѳедоровича Адлерберга съ Маріей Васильевной Нелидовой, фрейлиной императрицы Маріи Ѳедоровны. Обрядъ совершался въ дворцовой церкви. Великій князь Николай Павловичъ и двоюродный братъ невѣсты, Кирилла Александровичъ Нарышкинъ, были посаженными отцами, великая княгиня Александра Ѳедоровна и тетка невѣсты, статс-дама Марія Алексѣевна Нарышкина, посаженными матерями новобрачныхъ. Родныхъ у Адлерберга было немного: его мать — начальница Смольнаго монастыри, сестра Юлія Ѳедоровна Баранова и моя тетка, жена родного дяди Владиміра Ѳедоровича, Елисавета Яковлевна Багговутъ. Я былъ назначенъ держать вѣнецъ надъ женихомъ: надъ невѣстой держалъ вѣнецъ ея родственникъ, Аркадій Аркадьевичъ Нелидовъ (братъ Варвары Аркадьевны Нелидовой), юноша, готовившійся поступить юнкеромъ въ кавалергарды. Послѣ брачной церемоніи у императрицы Маріи Ѳедоровны былъ балъ и ужинъ. Особенный столъ былъ приготовленъ для императорской фамиліи, новобрачныхъ и ихъ родственниковъ. Поднялся вопросъ, могу-ли я, въ званіи шафера, сидѣть за столомъ? императрица Марія Ѳедоровна, строгая къ этикету, рѣшила этотъ вопросъ отрицательно; это поразило мое камер-пажеское самолюбіе, такъ какъ я считалъ свое званіе несравненно выше званія недоросля изъ дворянъ, будущаго юнкера гвардіи. Но это было минутное неудовольствіе и я принялся служить моей великой княгинѣ у стола, за которымъ сидѣла моя тетушка и шаферъ невѣсты Нелидовъ.
Въ Константиновскомъ дворцѣ, гдѣ жилъ в. к. Михаилъ Павловичъ, помѣщался прусскій принцъ Вильгельмъ, нынѣшній маститый императоръ Германскій. Тогда онъ былъ красивый, статный, веселый и любезный юноша. Онъ походилъ лицомъ и нравомъ на великую княгиню, которая любила его болѣе другихъ братьевъ и часто, говоря о немъ, называла «mein Liebling». Однажды, играя съ собакою великаго князя Михаила Павловича, онъ былъ ею укушенъ въ ногу. Доктора, опасаясь послѣдствій, нашли нужнымъ прижечь небольшую ранку и на нѣсколько дней не позволить принцу выходить изъ комнатъ. На другой день послѣ этого происшествія великая княгиня послала меня узнать, какъ принцъ провелъ ночь. Возвратившись, я встрѣтилъ великую княгиню подъ руку съ великимъ княземъ, готовымъ уже сойти къ императрицѣ; они остановились и я началъ говорить, впередъ приготовленную, французскую фразу о спокойной ночи и о хорошемъ состояніи здоровья принца и, желая блеснуть своимъ французскимъ выговоромъ, началъ картавить. При первыхъ моихъ словахъ: «Votre Altesse Impériale».... великій князь, смотря на меня и сдѣлавъ комически серьезную мину, началъ повторять за мной каждое слово, картавя еще болѣе моего. Великая княгиня захохотала, а я, краснѣя и конфузясь, старался скорѣе кончить. Къ счастію, фраза не была длинна. Послѣ обѣда, проводя великую княгиню и великаго князя во флигель и ожидая приказаній, я стоялъ невеселый въ пріемной, когда великій князь, вышедши изъ комнаты великой княгини, подошелъ ко мнѣ, поцѣловалъ меня и сказалъ:
— Зачѣмъ ты картавилъ? это физическій недостатокъ, а Богъ избавилъ тебя отъ него. За француза никто тебя не приметъ; благодари Бога, что ты русскій, а обезьянничать никуда не годится. Это позволительно только въ шутку.
Потомъ, поцѣловалъ меня еще одинъ разъ, отпустилъ до вечера. Этотъ урокъ остался мнѣ памятенъ на всю жизнь.
Выдающаяся черта характера великаго князя Николая была — любовь къ правдѣ и неодобреніе всего поддѣльнаго, напускного. Въ то время императоръ Александръ Павловичъ былъ въ апогеѣ своей славы, величія и красоты. Онъ былъ идеаломъ совершенства. Всѣ имъ гордились и все въ немъ нравилось: даже нѣкоторая изысканная картинность его движеній; сутуловатость и держаніе плечъ впередъ, мѣрный, твердый шагъ, картинное отставленіе правой ноги, держаніе шляпы такъ, что всегда между двумя раздвинутыми палацами приходилась пуговица отъ галуна кокарды, кокетливая манера подносить къ глазу лорнетку; все это шло къ нему, всѣмъ этимъ любовались. Не только гвардейскіе генералы и офицеры старались перенять что-либо изъ манеръ императора, но даже в. к. Константинъ и Михаилъ поддавались общей модѣ и подражали Александру въ походкѣ и манерахъ. Подражаніе это у Михаила Павловича выходило немного угловато, не натурально, а у Константина Павловича даже утрировано, карикатурно. По врожденной самостоятельности характера, не увлекался этой модой только одинъ великій князь Николай Павловичъ. Въ то время великій князь Николай Павловичъ не походилъ еще на ту величественную, могучую, статную личность, которая теперь представляется всякому при имени императора Николая. Онъ былъ очень худощавъ и отъ того казался еще выше. Обликъ и черты лица его не имѣли еще той округлости, законченности красоты, которая въ императорѣ такъ невольно поражала каждаго и напоминала изображенія героевъ на античныхъ камеяхъ. Осанка и манеры великаго князя были свободны, но безъ малѣйшей кокетливости или желанія нравиться; даже натуральная веселость его, смѣхъ какъ-то не гармонировали со строго классическими, прекрасными чертами его лица, такъ что многіе находили, великаго князя Михаила красивѣе. А веселость эта была увлекательна, это было проявленіе того счастія, которое, наполняя душу юноши, просится наружу. Въ павловскомъ придворномъ кружкѣ онъ былъ иногда веселъ до шалости. Я помню, какъ въ одинъ лѣтній день императрица, великій князь съ супругою и камер-фрейлина Нелидова вышли на терасу павловскаго сада. Великій князь шутилъ съ Нелидовой, это была сухощавая, небольшая старушка, весьма умная, добрая, веселая. Вдругъ великій князь беретъ ее на руки, какъ ребенка, несетъ въ караульную будку, оставляетъ ее въ ней и строгимъ голосомъ приказываетъ стоящему на часахъ гусару не выпускать арестантку. Нелидова проситъ о прощеніи, императрица и великая княгиня смѣются, а великій князь бросается снова къ будкѣ, выноситъ Нелидову и, опустивъ ее на то мѣсто, съ которая взялъ, становится на колѣни и цѣлуетъ ея руки.
Императрица Марія Ѳедоровна старалась разнообразить Павловскіе вечера. При хорошей погодѣ ѣздили пить чай и ужинать въ Розовой или Елисаветинскій павильонъ или на ферму. Иногда, для забавы общества, приглашались проѣзжіе фокусники съ учеными обезьянами, собаками. Однажды пили чай въ розовомъ павильонѣ. Явился итальянецъ во фракѣ, въ башмакахъ съ трехугольной шляпой подъ мышкой и ввелъ въ залу маленькую лошадку, которая кланялась, сгибая переднія ноги, и выбивала копытомъ отвѣты на заданные вопросы о числѣ гостей, часовъ и проч. Вдругъ лошадка подозрительно поднимаетъ хвостъ и надувается. Великій князь притворно-грозно взглядываетъ на итальянца, а тотъ сконфуженный бросается къ лошадкѣ и подставляетъ свою новенькую трех-уголку, чтобы сберечь паркетъ залы Розоваго павильона. Фрейлины закрываются вѣерами, всѣ смѣются, а великій князь болѣе всѣхъ.
Въ дурную погоду, собирались въ нижней залѣ дворца, съ выходомъ въ садъ. Тамъ иногда было литературное чтеніе; читали: Жуковскій, Уваровъ, Плещеевъ; дамы занимались вышиваньемъ, а великій князь чертилъ карикатуры. Обыкновенно, при началѣ чтенія императрица отпускала насъ, а если она забывала, то мы старались напомнить о нашемъ присутствіи осторожнымъ шарканьемъ ногъ. Отпущенные, мы бѣжали въ садъ и въ публикѣ, которая толпилась у оконъ залы, отыскивали знакомыхъ намъ гусарскихъ офицеровъ и возвращались только къ началу ужина.
Но эти вечера были не часты и, кажется, немногіе ихъ любили. Чаще всего играли въ фанты и въ такъ называемый charades en action. Шарады эти всегда придумывалъ великій князь и самъ же исполнялъ ихъ. Я помню шараду tapage, въ которой я представлялъ второй слогъ, а при исполненіи цѣлаго великій князь поднялъ такой шумъ, что императрица и великая княгиня, закрывъ уши, вскричали: «assez de tapage, assez». Другая шарада, вызвавшая всеобщій смѣхъ и одобреніе, была «corpulence», исполненная однимъ великимъ княземъ. Сперва онъ весьма искусно подражалъ звуку рожка, потомъ прошелся, дѣлая гримасы и зажимая носъ; потомъ явился съ биліарднымъ кіемъ, который держалъ какъ копье, наконецъ пришелъ обвязанный подушками и съ трудомъ, какъ бы отъ тучности, передвигалъ ноги. Шарады всегда исполнялись безъ всякихъ приготовленій, безъ всякихъ пособій. Можно было пользоваться только тѣмъ, что находилось въ смежной биліардной комнатѣ. Такъ просты, такъ незатѣйливы были Павловскіе вечера императрицы, а какъ веселы и оживлены были они!
Великій князь былъ очень воздерженъ въ пищѣ, онъ никогда не ужиналъ, но обыкновенно при проносѣ соленыхъ огурцовъ, пилъ ложки двѣ огуречнаго разсола; сморкался онъ продолжительно и громко, и тогда императрица, обращаясь къ великой княгинѣ, обыкновенно говорила съ улыбкою: «Unser grosser Trompeter fängt schon wieder an». Ко мнѣ великій князь былъ особенно милостивъ. Я былъ очень худощавъ, вѣроятно отъ роста; часто великій князь, подходя ко мнѣ, спрашивалъ: «что ты такъ худѣешь, не шалишь-ли?» И потомъ уговаривалъ беречь здоровье и силы, необходимыя для будущаго счастія. Это милостивое вниманіе къ юношѣ, эта снисходительная забота о его здоровьи проявляютъ, безъ сомнѣнія, черты душевной доброты великаго князя, тѣмъ болѣе, что въ то время онъ былъ очень молодъ и очень счастливъ, а молодость и счастіе эгоистичны.
Въ концѣ августа, въ одно воскресенье, въ церкви, во время литургіи, великой княгинѣ сдѣлалось дурно. Великій князь почти на рукахъ вынесъ ее и привелъ во флигель. Я былъ дежурнымъ и слѣдовалъ за ними. Успокоившись на счетъ здоровья великой княгини, великій князь вышелъ изъ ея комнаты и подошелъ ко мнѣ.
— Сколько тебѣ лѣтъ? — спросилъ онъ меня.
— Семнадцать, — отвѣчалъ я ему.
— Вотъ видишь, — продолжалъ онъ весело, — я тебя старше только четырьмя годами, а уже женатъ и скоро буду отецъ.
При этомъ онъ поцѣловалъ меня; лицо его сіяло счастіемъ. Въ тотъ же день начали при дворѣ говорить о беременности великой княгини.
Вскорѣ была рѣшена поѣздка императорской фамиліи въ Москву. Камер-пажей раздѣлили на двѣ категоріи. Одна половина должна была остаться въ Петербургѣ для выдержанія экзамена и производства въ офицеры гвардіи, другая должна была отправиться въ Москву. Я, хотя по наукамъ и могъ выдержать экзаменъ, но былъ слишкомъ молодъ, камер-пажество мнѣ очень нравилось и поѣздка въ Москву меня соблазняла, а потому я отказался отъ офицерства. Мой товарищъ Шереметевъ предпочелъ остаться въ Петербургѣ и вышелъ въ Кавалергардскій полкъ.
Въ двухъ большихъ придворныхъ каретахъ повезли насъ 8 камер-пажей въ Москву, съ нами отправили гувернера-полковника Дессимонъ. Двѣ придворныя коляски съ нашими служителями и поклажей слѣдовали за нами. Такихъ придворныхъ колясокъ, которыя употреблялись тогда при переѣздѣ двора, теперь уже нѣтъ. Кузовъ висѣлъ на ремняхъ, прикрѣпленныхъ къ желѣзнымъ стойкамъ на осяхъ. Эти колымаги были непокойны и некрасивы, но помѣстительны. Мало осталось теперь людей, которые ѣздили еще по прежней бревенчатой, до шоссейной, московской дорогѣ. Путешествіе по ней было своего рода испытаніемъ терпѣнія. Но для насъ, юношей, это пятидневное путешествіе, при постоянно хорошей погодѣ, казалось веселой прогулкой.
Мы пріѣхали въ Москву за недѣлю до прибытія двора; насъ помѣстили въ среднемъ изъ трехъ кавалерскихъ домовъ, выходящихъ на переулокъ противъ ордонасгауза, плотно примыкающаго къ кремлевской стѣнѣ. До прибытія двора, каждый изъ насъ ежедневно получалъ рубль серебромъ на продовольствіе. Удивительна была дешевизна того времени. На этотъ рубль серебромъ я могъ каждый день быть сытъ и ѣздить въ театръ, который я такъ любилъ. Тогдашній единственный московскій театръ помѣщался въ домѣ генерала Степана Степановича Апраксина у Арбатскихъ воротъ. Онъ былъ теменъ, имѣлъ только два яруса ложъ, а вмѣсто креселъ скамейки, обтянутые грубымъ, зеленымъ сукномъ. Врядъ-ли теперь найдется гдѣ-либо провинціальный театръ, столь убогій по обстановкѣ и освѣщенію. А сколько счастливыхъ вечеровъ провелъ я въ немъ!
Москва не успѣла еще оправиться отъ нашествія французовъ и пожара. Вездѣ, даже на главныхъ улицахъ, напримѣръ Тверской, виднѣлись обгорѣлые остовы стѣнъ, закоптѣлые, полуразрушенные дома, забранные заборомъ пустыри. Но эти слѣды разрушенія не вызывали, какъ обыкновенно, грустнаго сожалѣнія; оно пересиливалось отраднымъ чувствомъ національной гордости. Недавнія бѣдствія и пламя пожара Москвы блѣднѣли предъ блескомъ славы и величія, озарявшимъ Россію. Ожидая пріѣзда государя, Москва хлопотала и старалась по возможности укрыть эти слѣды разрушенія; вездѣ строилось, красилось, очищалось. Тысячи народу стекались въ городъ и населеніе его съ каждымъ днемъ увеличивалось; изъ Петербурга приходили отряды гвардіи; изъ отдаленныхъ концовъ имперіи пріѣзжали дворяне съ семействами. Казалось вся Россія готовилась привѣтствовать въ матушкѣ Москвѣ-искупительницѣ своего монарха, побѣдителя непобѣдимаго Наполеона, умиротворителя Европы. Въ ожиданіи пріѣзда двора, время проходило для насъ пріятно и весело. Мы, юноши, пріѣзжіе изъ Петербурга, принадлежащіе къ высочайшему двору, возбуждали, особенно въ московскихъ домахъ, внимательное любопытство и симпатію, съ нами старались познакомиться, на насъ засматривались, насъ ласкали. Это было время Грибоѣдовской Москвы, когда
«Кричали женщины: ура!
«И въ воздухъ чепчики бросали.»
Наконецъ 30-го сентября государь и императорская фамилія прибыли въ Москву. На другой день, съ ранняго утра, со всѣхъ концовъ Москвы волны народа устремились въ Кремль и скоро залили всю Кремлевскую площадь. Изъ оконъ дворца я любовался невиданнымъ мною дотолѣ зрѣлищемъ. Все пространство до рѣки было покрыто сплошною массою народа и только виднѣлись однѣ поднятыя вверхъ головы съ глазами, устремленными на дворецъ. Все это стояло въ безмолвномъ ожиданіи выхода царя.
Въ 10 часовъ государь, въ сопровожденіи обѣихъ императрицъ, вышелъ на красное крыльцо. По древнему обычаю, поклонился онъ на три стороны народу. Не одинъ обычный крикъ ура! встрѣтилъ и сопровождалъ императорское семейство до вступленіи его въ Успенскій соборъ. Нѣтъ, тутъ вырывались слова любви изъ души восторженнаго народа. «Да здравствуетъ государь! да здравствуетъ нашъ отецъ! наше красное солнышко! наши желанные!» На глазахъ обѣихъ императрицъ и великой княгини показались слезы. Всѣ присутствовавшіе были тронуты.
Нынѣшнее поколѣніе не можетъ представить себѣ всю силу этого народнаго восторга. Воспоминаніе славной отечественной войны все болѣе и болѣе заслоняется другими славными дѣлами въ жизни Россіи. Но тогда отечественная война была событіемъ дня. Живы были дѣятели ея, живы были пострадавшіе отъ нея, жертвовавшіе, кто своимъ состояніемъ, кто жизнію своихъ дѣтей и близкихъ. Народъ вѣровалъ, что Наполеонъ былъ тотъ антихристъ, о которомъ пророчествуетъ апокалипсисъ и пришествіе котораго предвозвѣстила страшная небесная звѣзда съ хвостомъ: зналъ, что онъ побѣжденъ его царемъ Благословеннымъ, и при встрѣчѣ этого побѣдителя, этого царя-ангела, какъ тогда часто называли Александра, имъ овладѣлъ неизъяснимый восторгъ.
Съ прибытіемъ двора началась и наша служба. Государь, не желая, чтобы мы оставались вовсе безъ учебныхъ занятій, приказалъ причислить насъ къ школѣ колоновожатыхъ генерала Муравьева. Туда, каждое утро, въ придворной каретѣ привозили камер-пажей, свободныхъ отъ дворцовой службы.
Прежній Кремлевскій дворецъ былъ мало помѣстителенъ. Для великаго князя съ супругой было приготовлено Троицкое подворье, гдѣ помѣщеніе, хотя было просторнѣе, чѣмъ въ Павловскѣ, но не особенно роскошно. Вся императорская фамилія обѣдала почти ежедневно у императрицы Маріи Ѳедоровны; тутъ же обѣдало семейство герцога Виртембергскаго, брата императрицы.
Герцогъ Александръ Виртембергскій былъ тогда начальникомъ путей сообщенія. Это былъ молчаливый, плотный мужчина съ краснымъ лицомъ и съ шишкою на лбу, почему и прозвали его герцогъ Шишка. Семейство его составляли — его супруга, герцогиня Антуанетта, два сына. Александръ и Эрнестъ, состоявшіе — одинъ въ кавалергардскомъ, другой въ конногвардейскомъ полкахъ, и дочь принцеса Марія. Она была крестница императрицы, которая ее очень любила и всегда называла ma biche. Принцеса Марія была очень молода, свѣжа. Гибкость и стройность ея стана, застѣнчивость и какое-то особенное выраженіе пугливости во взорѣ точно напоминали свойства лани. Всѣ камер-пажи влюблялись въ нее, какъ тогдашніе юноши умѣли влюбляться — идеально, восторженно. Сидя за обѣдомъ возлѣ великаго князя Михаила Павловича, она все время краснѣла, улыбалась, слушая его шутки и каламбуры. Обѣдали за круглымъ столомъ; возлѣ императрицы Маріи Ѳедоровны, по правую руку, сидѣла императрица Елисавета Алексѣевна, по лѣвую — императоръ, подлѣ него — великая княгиня, великій князь, потомъ семейство герцога. Возлѣ императрицы Елисаветы князь Михаилъ Павловичъ. Служить за этимъ фамильнымъ столомъ было для меня наслажденіемъ. Стоя за стуломъ великой княгини, я могъ не только любоваться императоромъ, но могъ слышать каждое его слово, даже одиночный разговоръ съ великой княгиней. Она напоминала ему свою мать, прелестную Луизу, королеву прусскую, которой онъ былъ преданъ до ея смерти. Можетъ быть это воспоминаніе усиливало то рыцарское, нѣжное, задушевное обращеніе, съ которымъ онъ относился къ великой княгинѣ.
Императоръ въ это время былъ особенно занятъ выполненіемъ своего обѣта, возвѣщеннаго манифестомъ 25-го декабря 1812 г., воздвигнуть въ Москвѣ храмъ во имя Христа Спасителя, какъ памятникъ славы Россіи, какъ молитву и благодареніе Искупителю рода человѣческаго за искупленіе Россіи. Молодой академикъ Александръ Лаврентьевичъ Витбергъ, восторженный до мистицизма артистъ, воспламенился этой идеей: не будучи архитекторомъ, онъ горячо принялся изучать архитектуру, трудился, чертилъ, перечерчивалъ и наконецъ представилъ планъ, который, при религіозномъ настроеніи императора, ему особенно понравился. По этому величественному плану храмъ долженъ былъ состоять изъ трехъ частей и символически изображать и тройственность христіанскаго догмата и воплощеніе Спасителя. Нижній храмъ былъ храмъ тѣла — онъ предназначался быть отечественной гробницей всѣхъ падшихъ героевъ 12-го года, — врытый въ гору, онъ былъ теменъ, дневной свѣтъ проникалъ въ него только изъ второго храма черезъ образъ рождества, писанный на стеклѣ. Средній храмъ — храмъ жизни, посвященный памяти жизни Спасителя на землѣ и дѣяніямъ апостоловъ. Верхній былъ храмъ духа вѣчности; покрытый колосальнымъ куполомъ, онъ былъ весь въ свѣту и на главномъ восточномъ окнѣ сіяло изображеніе Воскресенія Христа. Этотъ геніальный проектъ былъ утвержденъ Александромъ. Искали мѣста для постройки храма. Сначала предполагали поставить его въ Кремлѣ, потомъ на Вшивой горкѣ наконецъ Витбергъ указалъ на Воробьевы горы, что одобрилъ императоръ и назначилъ закладку этого великолѣпнаго храма на 12-е октября — годовщину освобожденія Москвы отъ французовъ.[6]
Въ этотъ день войска были разставлены отъ Кремля до Воробьевыхъ горъ. Императоръ и великіе князья были верхами. Обѣ императрицы и великая княгиня въ каретѣ выѣхали изъ дворца и въ 10 часовъ прибыли въ церковь Тихвинской Божіей Матери, въ Дѣвичьемъ монастырѣ, на Дѣвичьемъ полѣ. Послѣ литургіи начался крестный ходъ до мѣста заложенія чрезъ понтонный мостъ, наведенный на Москвѣ-рѣкѣ. Пространный выемъ, сдѣланный въ Воробьевыхъ горахъ, показывалъ то мѣсто, гдѣ долженъ былъ возвышаться храмъ. Здѣсь же была устроена площадка для двора и духовенства. Императоръ Александръ, утверждая краеугольный камень основанія этого храма, быть можетъ и сознавалъ, что онъ не увидитъ окончанія его, но могъ-ли онъ допустить мысль, что этотъ, столь дорогой для него памятникъ будетъ воздвигнутъ по другому плану. Колосальному проекту Витберга не суждено было осуществиться!
Императоръ послѣ закладки храма сдѣлался особенно доволенъ и веселъ. За обѣдомъ храмъ былъ предметомъ разговора. Императоръ пояснялъ планъ его, говорилъ о приношеніяхъ, которыя на постройку его стекались со всѣхъ сторонъ. Особенно его радовали незначительныя приношенія бѣдныхъ людей и видимое всеобщее сочувствіе къ его мысли. Были приношенія и съ оговоркою. Такъ, Павелъ Григорьевичъ Демидовъ прислалъ 211 имперіаловъ съ тѣмъ, чтобы на эту сумму былъ сооруженъ изъ чистаго золота напрестольный крестъ лучшей работы, обѣщаясь за работу заплатить особенно.
Во все время пребыванія царской фамиліи въ Москвѣ происходили разныя празднества. 17-го ноября былъ данъ балъ московскимъ дворянствомъ. Любопытенъ, какъ образчикъ краснорѣчія и настроенія того времени, отчетъ самихъ московскихъ дворянъ о своемъ балѣ, напечатанный въ «Московскихъ Вѣдомостяхъ».
Заявленіе Московской губерніи дворянства:
«По сему толико вожделенному случаю собраніе милостивыхъ государей дворянъ было столь многочисленное и радостное, столько же торжественное и примѣчательное: ибо ни слабость здравія, ни чрезвычайныя какія-нибудь удерживающія обстоятельства, ниже самое угасающее пламя жизни въ преклонныхъ лѣтами особахъ, не могли преградить сердечнаго ихъ стремленія быть на семъ великолѣпнѣйшемъ торжествѣ; но все оное устранено, все оное забвенно, кромѣ сего единаго, раздающагося въ глубинѣ сердца чувства радости, что августѣйшій монархъ ихъ посѣщаетъ и что они должны тещи во стрѣтеніе ему. Одушевляясь симъ восхитительнымъ чувствіемъ, одинъ другаго упреждаютъ на пути семъ, а самое собраніе изображало безчисленное, но единое семейство, въ которомъ не токмо глубочайшая старость со младостію, великія заслуги со вступающими на путь чести, но и имѣвшіе уже счастіе видѣть государя съ невидавшими его соединились и, какъ бы единую душу имѣя, единое стремленіе и единый восторгъ изображали, да насладятся толико вожделеннымъ счастіемъ зрѣть у себя угощаемую ими августейшую особу, которая души и сердца ихъ наполняетъ».
Читая это, не верится, чтобы такъ могли выражаться въ то время, когда уже писали Карамзинъ и Дмитріевъ.
За баломъ московскаго дворянства начали давать балы въ честь императорской фамиліи и частныя лица. Это было нововведеніемъ. Прежде частные балы почти никогда не посещались императорскою фамиліею. Вотъ перечень этихъ баловъ:
— 28-го декабря у генерал-губернатора графа Тормазова.
— 7-го января 1818 года у (графа) Степана Степановича Апраксина.
— 9-го у княгини Прозоровской.
— 23-го у графини Орловой-Чесменской.
— 10-го февраля у Петра Александровича Кологривова.
Всѣ эти балы начинались въ 8 часовъ. Приглашенныхъ было около 600 человѣкъ. Обыкновенно передъ выѣздомъ великой княгини на балъ, я приходилъ въ Троицкое подворье, получалъ отъ камердинера флаконъ съ нюхательнымъ спиртомъ и духами, перемѣненныя перчатки и носовые платки, размѣщалъ все это по карманамъ и отправлялся въ домъ, гдѣ былъ назначенъ балъ. Тамъ, въ пріемной, встрѣчалъ я великаго князя и великую княгиню, принималъ ея шаль, которую укладывалъ на руку и слѣдовалъ за ними въ бальную залу.
Великая княгини любила танцы. Всѣ восхищались ея юностью и миловидностью, граціей ея движеній и прелестнымъ, стройнымъ станомъ, къ которому такъ шелъ бальный нарядъ того времени. Любопытныя московскія дамы окружали меня, однѣ просили пощупать шаль великой княгини, другія — посмотрѣть ея носовой платокъ. Разспросы о ея туалетѣ, о ея занятіяхъ сыпались со всѣхъ сторонъ. Но мнѣ часто приходилось досадовать на любопытство и разспросы хорошенькихъ московскихъ дамъ, мѣшавшихъ мнѣ слѣдить за великой княгиней, чтобъ не пропустить ея призывнаго знака.
Танцы того времени были не разнообразны. Польскій, замѣнившій минуэтъ, продолжался довольно долго и повторялся для отдыха нѣсколько разъ во время бала. Потомъ шелъ круглый польскій съ вальсомъ, экосезъ, самый продолжительный и веселый изъ тогдашнихъ танцевъ, гавотъ и опять польскій. Во время танцевъ дамы не садились, танцевали только изъ удовольствія потанцовать и выказать свое хореграфическое искуство. Нѣтъ сомнѣнія, что оно было выше нынѣшняго.
Я помню придворные балы въ началѣ царствованія императора Николая, когда только что появилась французская кадриль со всѣми присущими ей па. Танцовать ее умѣли не болѣе восьми кавалеровъ. Когда начиналась такая кадриль, въ которой всегда участвовала императрица, присутствующіе тѣснились вокругъ, чтобы полюбоваться искуствомъ и граціей танцующихъ. Теперь въ ней можетъ участвовать каждый, даже и неумѣющій танцовать.
20-го февраля было открытіе памятника Минину и Пожарскому. Освобожденіе Россіи отъ французского нашествія воскресило воспоминаніе объ освобожденіи Россіи отъ поляковъ. Эти два знаменательныя событія, раздѣленныя двумя столѣтіями, имѣли для исторической жизни Россіи одинаково важное значеніе. Государь хотѣлъ ихъ сблизить въ воспоминаніи. Въ одно и тоже время онъ заложилъ храмъ Спасителя и открылъ памятникъ Минину и Пожарскому. Оба памятника должны были вызывать: одно чувство — благодарность къ Богу, одну мысль о славѣ Россіи.
На Красной площади были собраны отряды гвардии. Государь выѣхалъ верхомъ изъ Никольскихъ воротъ, черезъ нѣсколько минутъ выѣхала изъ Спаскихъ воротъ придворная парадная карета, въ которой сидѣли обѣ императрицы и великая княгиня. Дежурные камер-пажи слѣдовали за нею. Когда карета показалась на площади, строеніе, скрывавшее памятникъ, рушилось. Раздались звуки національнаго англійскаго гимна, который былъ тогда и нашимъ. Крики ура! сопровождали карету императрицы, пока она не остановилась у памятника, затѣмъ государь, отдавъ честь памятнику, мимо императрицы пропустилъ войска.
Черезъ два дня, 22-го февраля, государь выѣхалъ въ Варшаву.
Съ отъѣздомъ государя прекратились всѣ празднества и торжества. Вдовствующая императрица ежедневно посѣщала свои заведенія; часто ей сопутствовала великая княгиня. Фамильный столъ чаще сталъ замѣняться столомъ съ гостями. Императрица любила угощать и бесѣдовать съ передовыми людьми, важными сановниками и генералами. Въ началѣ апрѣля наша служба у стола прекратилась. Императрица почти переселилась въ Троицкое подворье къ великой княгинѣ. Во дворцѣ сдѣлалось пусто и тихо и мы являлись туда только во время гофмаршальскаго стола, чтобы пообѣдать въ смежной комнатѣ. Такъ прошелъ мартъ и начало апрѣля.
17-го, въ среду, въ 10 часовъ утра, выстрѣлъ изъ пушки возвѣстилъ въ Москвѣ о благополучномъ разрѣшеніи отъ бремени великой княгини. Радость была общая, свѣтлая недѣля сдѣлалась еще свѣтлѣе. Но радость и счастіе великаго князя-отца были безграничны. Я помню день, когда возвратился адъютантъ великаго князя Николая Павловича, штабс-капитанъ Перовскій, посланный къ государю Александру Павловичу съ извѣстіемъ о счастливомъ событіи. Великій князь поспѣшилъ во дворецъ. Это было во время гофмаршальскаго стола. Онъ удостоилъ зайти и къ намъ въ комнату, гдѣ мы обѣдали. Удивленные и обрадованные мы вскочили съ мѣстъ.
— Поздравляю васъ съ новымъ шефомъ гусаръ, — сказалъ онъ намъ съ лицомъ сіяющимъ счастіемъ, — государь удостоилъ этимъ назначеніемъ моего сына.
Мы бросились цѣловать его плечи. Онъ цѣловалъ насъ всѣхъ и велѣлъ подать шампанское, чтобы мы пили за здоровье шефа гусаръ.
18-го апрѣля былъ съѣздъ въ Кремлевскій дворецъ для поздравленія императрицъ и великаго князя, потомъ съ Краснаго крыльца выходъ въ Успенскій соборъ. Кремлевская площадь была полна народомъ. Крики ура! сопровождали императрицъ и великаго князя до дверей собора.
5-го мая, въ воскресенье, назначено было крещеніе царственнаго младенца. Въ 11 часовъ утра обѣ императрицы, сойдя по Красному крыльцу и встрѣченныя громкими радостными криками народа, сѣли въ парадную придворную карету, запряженную въ 8 лошадей, и переѣхали къ дому, занимаемому великимъ княземъ. Разстояніе отъ дворца, какъ извѣстно, самое незначительное. По ихъ прибытіи, началось шествіе въ церковь святителя Алексѣя, находящуюся въ Чудовомъ монастырѣ, смежномъ съ домомъ, который занимали ихъ высочества.
Шествіе открывали, какъ обыкновенно, гоф-фурьеры и камер-фурьеры, церемоніймейстеръ, камер-юнкера, камергеры и придворные чины. За ними шли обѣ императрицы рядомъ, а сзади ихъ великій князь Николай Павловичъ. За ними статс-дама графиня Ливенъ несла царственнаго младенца; покрывало поддерживали съ одной стороны генералъ отъ кавалеріи графъ Тормасовъ, а съ другой — дѣйствительный тайный совѣтникъ Юсуповъ. За новорожденнымъ шли герцогъ и герцогиня Виртембергскіе и принцеса Марія. При входѣ въ церковь, императрицы были встрѣчены митрополитомъ Августиномъ и духовенствомъ съ крестомъ и святою водою. Началось крещеніе духовникомъ императора. Воспріемниками были государь, король прусскій и императрица Марія Ѳедоровна. Но она одна величественная и радостная стояла предъ купелью, бережно держа на рукахъ залогъ будущаго счастія Россіи. Великій князь вышелъ въ ближайшій покой и тамъ оставался все время крещенія.
На мою долю выпало счастіе быть назначеннымъ къ императрицѣ на время церемоніи. Поддерживая шлейфъ ея мантіи, я стоялъ за нею во время крещенія, сопровождалъ при хожденіи вокругъ купели, поднимался съ нею къ царскимъ вратамъ, когда она подносила къ св. причащенію того царственнаго младенца, которому Промысломъ Всевышняго назначено было быть Царемъ Освободителемъ и Обновителемъ Россіи.
Въ этотъ же день у императрицы Маріи Ѳедоровны былъ обѣдъ. На улицахъ Москвы было радостно и шумно; весело толпился народъ и раздавался колокольный звонъ сорока-сороковъ московскихъ церквей: небо было ясно, погода тихая и теплая.
23-го мая прибылъ изъ Варшавы великій князь Константинъ Павловичъ, а 1-го іюня возвратился государь. 3-го іюня онъ поѣхалъ на встрѣчу королю прусскому Фридриху-Вильгельму III, котораго проводивъ до Кунцова, гдѣ назначенъ былъ ночлегъ, возвратился въ Москву.
4-го іюня былъ торжественный въѣздъ. По Тверской улицѣ были разставлены шпалерами войска; государь и король прусскій, великіе князья и наслѣдный принцъ, сопровождаемые многочисленной свитой, ѣхали верхами. Императрица Марія Ѳедоровна, окруженная дворомъ, встрѣтила высокаго гостя на красномъ крыльцѣ. Я былъ назначенъ къ наслѣдному принцу прусскому, брату нынѣшняго Германскаго императора (умершій король прусскій Фридрихъ-Вильгельмъ IV). Служа ему за фамильнымъ обѣдомъ, я имѣлъ возможность разглядѣть высокихъ гостей.
Король прусскій казался гораздо старѣе нашего императора. Онъ былъ молчаливъ, серьезенъ. Движенія его были медленны. Строгія черты лица его выряжали какое-то постоянное неудовольствіе, угрюмость. Иногда, слушая государя или императрицъ, мелькнетъ и улыбка на его угрюмомъ лицѣ, но на одинъ мигъ, точно падающая звѣзда на темномъ осеннемъ небѣ. Вѣроятно прежнія его несчастія, униженіи Пруссіи Наполеономъ и потеря любимой супруги наложили на него этотъ отпечатокъ грусти и неудовольствія. Наслѣдный принцъ былъ плотный, молодой человѣкъ. Красноватое лицо его не имѣло никакого сходства съ красивымъ лицомъ брата и сестры. Оно казалось нѣсколько вульгарнымъ, обыденнымъ. Но онъ былъ говорливъ, ласковъ и привѣтливъ.
На другой день на Кремлевской площади былъ разводъ и ученье Павловскому баталіону, потомъ обѣдъ у государя, а въ 7 часовъ балъ въ Грановитой палатѣ. Балъ открыла императрица Марія Ѳедоровна съ королемъ прусскимъ.
При концѣ бала я подошелъ къ принцу, который разговаривалъ съ великимъ княземъ Константиномъ Павловичемъ, и подалъ ему шляпу, которую держалъ во все время бала. Великій князь, увидя это, спросилъ меня:
— А моя?
— Ваше высочество не изволили мнѣ ее вручить.
— Я далъ ее камер-пажу. Отыщи мнѣ.
Я скоро ее нашелъ. Но, увы, мой товарищъ положилъ ее прямо подъ свѣчами стѣннаго освѣщеніи и воскъ капалъ на шляпу. Я подалъ ее великому князю. Онъ посмотрѣлъ и, грозно взглянувъ на меня, спросилъ:
— Это что?
— Ваше высочество..... началъ я, но онъ перебилъ словами:
— Вы всѣ вѣтрогоны, испортили мою шляпу. И какая досада, я взялъ ее одну изъ Варшавы, а въ Москвѣ такой не отыщешь. Однако найди мнѣ этого камер-пажа, я непремѣнно хочу подрать ему уши.
Виновный не нашелся, а великій князь забылъ свою угрозу.
Великій князь Константинъ Павловичъ былъ прекрасно сложенъ и ловокъ. Ростомъ, походкой и движеніями онъ походилъ на императора Александра. Тотъ же пріятный типъ имѣла и нижняя часть его лица, подбородокъ, ротъ. Нависшія брони почти скрывали свѣтлые, блестящіе глаза. Но отъ отклоненной головы, вздернутый небольшой носъ его казался еще меньше; короткая шея почти вся уходила въ поднятыя къ верху плечи. Голосъ его былъ хриплый, рѣчь отрывистая. Когда онъ говорилъ, всегда казалось, что онъ сердится и бранится. Подъ этой внѣшностью онъ старался скрывать свою врожденную доброту и всегда казался суровымъ и грознымъ.
Съ пріѣздомъ прусскаго короля послѣдовали въ честь его ежедневныя празднества:
6-го іюня иностранные гости осматривали соборъ, оружейную палату, главный военный госпиталь, Головинскій дворецъ, въ саду котораго князь Юсуповъ приготовилъ завтракъ.
Во дворцѣ, во время фамильнаго обѣда, государю донесли о пожарѣ въ Рогожской части. Онъ тотчасъ же всталъ изъ-за стола, просилъ присутствующихъ не безпокоиться и уѣхалъ на пожаръ.
Вечеромъ ѣздили въ садъ къ графу Алексѣю Кирилловичу Разумовскому, а возвратясь ужинали у великой княгини.
7-го іюня осматривали острогъ и спаскія казармы. Въ тотъ же день былъ балъ у графа Тормазова. На этотъ балъ въ первый разъ, послѣ благополучнаго разрѣшенія, явилась великая княгиня. Счастливая мать, она казалась еще прелестнѣе, веселѣе, очаровательнѣе. Балъ былъ открытъ государыней Маріей Ѳедоровной съ королемъ прусскимъ, за ними шелъ государь съ великой княгиней, государыня Елисавета Алексѣевна съ наслѣднымъ принцемъ прусскимъ, великій князь Николай Павловичъ съ принцесою Виртембергской.
9-го іюня давало балъ московское дворянство.
10-го іюня императрица Марія Ѳедоровна пригласила гостей осмотрѣть заведенія, находящіяся подъ ея вѣдомствомъ. Она начала съ Александровскаго мѣщанскаго института и потомъ вдовьяго дома. Послѣ обѣда посѣтили Екатерининскій институтъ, гдѣ былъ приготовленъ вечерній завтракъ.
11-го іюня императрица показывала Воспитательный домъ и Голицынскую больницу, а вечеромъ былъ балъ у графини Орловой-Чесменской.
Этимъ баломъ окончились празднества въ честь короля прусскаго. Я забылъ сказать, что во время его пребыванія, каждый день начинался ученіемъ и разводомъ одного изъ гвардейскихъ баталіоновъ, причемъ государь отдавалъ военную почесть своему высокому соратнику и другу.
12-го іюня государь уѣхалъ въ Петербургъ, чтобы тамъ встрѣтить своего высокаго гостя. Еще ранѣе, 9-го числа, былъ отправленъ въ Павловскъ новорожденный великій князь въ сопровожденіи адъютанта в. к. Николая Павловича штабс-капитана В. Ѳ. Адлерберга, состоящихъ при новорожденномъ дамъ и доктора Крейтона. Затѣмъ послѣдовали выѣзды императрицы Елисаветы Алексѣевны, в. к. Николая Павловича, съ великой княгиней, короля прусскаго съ наслѣднымъ принцомъ. Великій князь Константинъ Павловичъ отправился въ Варшаву.
16-го іюня выѣхала императрица Марія Ѳедоровна.
При отъѣздѣ принца прусскаго я получилъ отъ него перстень съ большимъ рубиномъ, украшеннымъ бриліантами.
Грустно намъ было проститься съ Москвой, разстаться съ нашей свободной, разсѣянной, веселой жизнію.
Die schönen Tage in Aranjuez
Sind nun zu Ende!
Съ возвращеніемъ въ корпусъ, насъ ждали Войцеховскій, политическая экономія и Вольгемутъ съ своими фокусами, но вмѣстѣ съ тѣмъ намъ предстояли и лѣтнія дежурства, которыя мы очень любили. Мнѣ особенно было хорошо, потому что я поперемѣнно проводилъ одну недѣлю въ корпусѣ за книгами, а другую — въ миломъ Павловскѣ. Кромѣ того, мнѣ посчастливилось провести недѣлю въ Петергофѣ, куда дворъ всегда переѣзжалъ для петергофскаго праздника въ день тезоименитства вдовствующей императрицы, 22-го іюля.
Петергофскій праздникъ въ то время былъ эпохою для Петербурга. Все его населеніе перекочевывало на этотъ день въ Петергофъ. Туда манило его не столько блестящая илюминація, какъ-такъ называемый маскарадъ, хотя въ немъ не было ни одной маски, который давался въ залахъ дворца и на которомъ можно было вблизи видѣть всю императорскую фамилію.
Тогда Петергофъ не былъ еще тѣмъ Петергофомъ, который теперь обстроенъ, распланированъ и украшенъ заботою полюбившаго его императора Николая. Дворецъ, нѣсколько придворныхъ и казенныхъ зданій: казармы, гранильная и писчебумажная фабрики и англійскій дворецъ императрицы Екатерины II, — среди разбросанныхъ скромныхъ деревянныхъ домиковъ, принадлежащихъ низшимъ придворнымъ служителямъ и матросамъ, — вотъ все, что составляло тогдашній Петергофъ. Дачъ въ немъ не было. Въ то время лѣтнія помѣщенія петербуржцевъ ограничивались дачами, тянувшимися по обѣимъ сторонамъ петергофскаго шоссе, въ большинствѣ принадлежавшихъ аристократическимъ и богатымъ фамиліямъ, дачами на островахъ и крестьянскими избами ближайшихъ деревень.
Сообщенія были затруднительны и до̀роги, и потому непремѣнный переѣздъ лѣтомъ на дачу не былъ въ такомъ всеобщемъ употребленіи, какъ нынѣ. Въ Петергофѣ, возлѣ самаго дворца, были еще пустыри и рощицы и на этихъ-то пустыряхъ таборомъ располагалось петербургское поселеніе. Главнымъ мѣстомъ бивака служила просторная площадь противъ верхняго дворцоваго сада. Кареты, коляски, телеги размѣщались на ней въ живописномъ безпорядкѣ. Возлѣ экипажей готовили обѣдъ, пили чай. Въ каретахъ одѣвались дамы. Отъ одного экипажа къ другому ходили съ визитами. Неумолкаемый, веселый говоръ стоялъ надъ площадью. И сколько тамъ возникало комическихъ сценъ, романическихъ завязокъ.
Во дворцѣ день праздника начинался выходомъ въ церковь и поздравленіями императрицы. Послѣ обѣдни былъ разводъ предъ дворцомъ, на площадкѣ верхняго сада, а въ 4 часа парадный обѣдъ. Вечеромъ въ 7 часовъ императорская фамилія спускалась на крыльцо нижняго сада, садилась въ линейки и проѣзжала по всѣмъ освѣщеннымъ аллеямъ сада. За линейками императорской фамиліи слѣдовали линейки, на которыхъ помѣщались придворные, въ томъ числѣ камер-пажи и военная свита императора и великихъ князей; длинной вереницей проѣзжали линейки по илюминованнымъ аллеямъ, наполненнымъ публикою, которая тѣснилась около нихъ, медленно и съ трудомъ передвигаясь по саду. Съ отъѣздомъ императорской фамиліи на илюминацію, двери дворца открывались для публики и скоро всѣ залы наполнялись ею. Эта общедоступность посѣщенія дворца, въ присутствіи императорской фамиліи, и составляла ту отличительную черту, по которой этотъ вечеръ во дворцѣ носилъ названіе маскарада. По возвращеніи императорской фамиліи съ катанья, начинался маскарадъ. Три хора музыкантовъ играли въ разныхъ залахъ польскій. Государь съ императрицей Маріей Ѳедоровной выходилъ изъ внутреннихъ покоевъ; за ними шли великіе князья Николай Павловичъ съ императрицею Елисаветою Алексѣевною и Михаилъ Павловичъ съ великой княгиней Александрой Ѳедоровной, а за ними весь дворъ попарно. Государь и всѣ военные были безъ оружія и имели шляпы на головахъ, а на плечахъ черное домино, такъ называемый венеціанъ. Это былъ единственный признакъ маскарада, всѣ были безъ масокъ и безъ маскараднаго костюма. Императорская фамилія обходила несколько разъ залы, входила для отдыха во внутренніе покои и затѣмъ, въ 10 часовъ, удалялась ужинать. Маскарадъ кончался и публика расходилась веселая и довольная, что вблизи могла наглядеться на императорскую фамилію.
Во время дежурства въ Петергофѣ камер-пажи повсюду сопровождали императрицъ и великую княгиню. Но какъ ни разнообразны и ни веселы были дни, проводимые нами на дежурствѣ въ Петергофѣ, дежурство въ Павловскомъ было намъ милѣе. Здѣсь, въ Петергофѣ, присутствіе государя и государыни Елисаветы Алексѣевны требовало болѣе придворнаго этикета и представительности. Въ Павловскомъ мы себя чувствовали какъ-то ближе къ императорской фамиліи.
Въ началѣ сентября 1818 г. я былъ дежурнымъ въ Павловскомъ. Вдовствующая императрица пожелала приготовить сюрпризъ императрицѣ Елисаветѣ Алексѣевнѣ ко дню ея тезоименитства, 5-го сентября. Великій князь Николай Павловичъ взялся быть руководителемъ этого семейнаго праздника. Въ залѣ верхняго этажа была устроена небольшая сцена. Выбраны сюжеты для живыхъ картинъ, приглашены лица, которыя должны были въ нихъ участвовать, привезены изъ Петербурга театральные костюмы, и великій князь, какъ директоръ этой небольшой, импровизированной труппы, началъ дѣлать репетиціи. Представленіе кончалось дуэтомъ Родрига и Химены. Это было что-то въ родѣ музыкально-живой картины, или какъ тогда называли Romance en action. Партію Родрига пѣлъ графъ Соллогубъ, партію Химены — княгиня Долгорукова. Фрейлина великой княгини графиня Шувалова, прелестная брюнетка, представляла наперсницу Химены, а я — оруженосца Родрига. При открытіи картины Химена пѣла куплетъ, и взявъ шарфъ изъ рукъ своей наперсницы, надѣвала его на преклонившаго предъ ней колѣно Родрига. Потомъ Родригъ поднимался, обращался къ оруженосцу и пѣлъ:
Donnez, donnez et mon casque et ma lance,
Je veux prouver, que Rodrigue a du coeur.
При этомъ я передавалъ ему шлемъ и копье. Картина оканчивалась прощальнымъ дуэтомъ, въ которомъ оба клялись въ вѣчной любви. Великій князь Николай Павловичъ принималъ дѣятельное участіе въ постановке живыхъ картинъ. Я помню, по этому случаю, какъ мы, юноши, завидовали молоденькому камер-пажу императрицы Титову, который долженъ былъ сидѣть у ногъ прелестной Нарышкиной, положивъ свою голову на ея колѣни. Предъ началомъ представления всѣ мы, въ театральныхъ костюмахъ, собрались въ комнатѣ, смежной со сценой; пришелъ великій князь, любезно шутилъ и осматривалъ каждаго.
— Ты не совсѣмъ еще готовъ, — сказалъ онъ мнѣ; потребовалъ свѣчу и пробку и нарисовалъ мнѣ усы. Вотъ теперь ты настоящей оруженосецъ. A vos places, mes belles dames du premier. Иду пригласить императрицъ.
Представленіе удалось вполне. Всѣ картины были повторяемы, не исключая и нашей съ пѣніемъ, которая, по новости своей, заслужила болѣе другихъ похвалъ.
Отмывъ усы, переодѣвшись и напудрившись, явился я у ужина за стуломъ великой княгини. Возлѣ нее сидѣла императрица Елисавета Алексѣевна. Она обратилась ко мнѣ и сказала по-русски:
— И вы участвовали въ моемъ праздникѣ? а васъ очень благодарю.
Голосъ императрицы Елисаветы Алексѣевны имѣлъ неизъяснимо пріятную мелодичность. Какая-то особенная доброта, кротость и мягкость слышались въ немъ. Онъ невольно привлекалъ и проникалъ въ душу, точно такъ, какъ и ласковый, свѣтлый взглядъ ея голубыхъ прекрасныхъ глазъ. Черты лица ея были тонки и правильны, но красныя пятна скрывали красоту ихъ. Въ походкѣ и движеніяхъ ея было много граціи, особенно женственности. Она почти всегда носила на головномъ токѣ райскую птичку, которую императоръ привезъ ей изъ Парижа. Тогда это была новость. За обѣдомъ молчаливая она отвѣчала только нѣсколькими словами на обращенную къ ней рѣчь. Взоръ ея безпрестанно слѣдилъ за императоромъ, и когда она видѣла, что онъ весело разговариваетъ съ великой княгиней, улыбка довольствія показывалась на ея грустномъ лицѣ. Вся она казалась олицетвореніемъ кроткой покорности — то, что французы называютъ résignation. Царствующая императрица — она съ любовію уступала первенствующее мѣсто вдовствующей государынѣ, благотворительница многихъ — она тщательно скрывала добрыя дѣла свои и никто о нихъ не говорилъ. Непроницаемъ былъ тайникъ души ея, столь богатой добротою, кротостію, вѣрой и безграничною любовію къ своему ангелу-Александру.
Въ концѣ октября 1318 г., съ наступленіемъ осеннихъ дней, дворъ переѣхалъ въ Петербургъ и съ этимъ вмѣстѣ кончились наши веселыя недѣльныя дежурства. По приказанію великаго князя, камер-пажи великой княгини являлись въ Аничковскій дворецъ безъ пудры. Тамъ ихъ служба ограничивалась только во время выхода въ церковь по воскресеньямъ и на балахъ, которые иногда давалъ великій князь. Главная служба была въ Зимнемъ дворцѣ. Два раза въ недѣлю у императрицы Маріи Ѳедоровны былъ семейный обѣдъ, въ прочіе дни обѣдъ съ гостями, къ которому иногда только пріѣзжалъ великій князь и великая княгиня. Каждое воскресенье были спектакли въ Эрмитажѣ, давали оперы, водевили и балеты. Въ операхъ партію тенора пѣлъ Самойловъ, отецъ нынѣшняго даровитаго актера; первой пѣвицей была Сандунова. Объ итальянцахъ не было и помину. Какъ нравились тогда оперы, о которыхъ теперь всѣ забыли и которыя едва ли когда и появятся вновь на сценѣ: «Водовозъ», «Швейцарское семейство», «Прекрасная мельничиха», особенно Сандрильона Штейбельта, которую переводчикъ или сочинитель либретто окрестилъ Пепелиною. Смыслъ этого названія объясняла сама Сандрильона, руссифицированная въ Пепелину, въ своемъ романсѣ, которымъ всѣ тогда восхищались напѣвая:
Я скромна и молчалива,
Рѣдко видитъ свѣтъ меня,
Но, вѣдь, это и не диво,
Все сижу здѣсь у огня.
Сіе мѣсто не завидно,
Но мое все счастье тутъ.
Вотъ зачемъ меня, какъ видно.
Пепелиною зовутъ.
Не намного, кажется, отстали тогдашніе составители либреттъ отъ нынѣшнихъ. Балеты ставилъ Дидло. Сюжетъ ихъ бо̀льшею частію онъ бралъ изъ миѳологіи: «Венера и Адонисъ», «Пирамъ и Тизба», «Амуръ и Психея» и проч. Впослѣдствіи онъ превращалъ въ балетъ цѣлые романы, какъ «Рауль-де-Креки», «Клеопатра въ Египтѣ» и пр.
Въ театрѣ Эрмитажа нѣтъ ложъ, кромѣ небольшихъ подъ амфитеатромъ, поэтому вся императорская фамилія, равно высшіе сановники и иностранные послы всегда занимали кресла на пространствѣ между оркестромъ и скамьями, возвышающимися въ видѣ амфитеатра; камер-пажи стояли по ступенямъ лѣстницы, раздѣляющей амфитеатръ и ведущей къ вышесказанному пространству.
Вечеромъ, въ день новаго года, 1-го января 1819 г., для ужина императорской фамиліи, въ этой театральной залѣ разбивали стеклянную палатку, которой потолокъ и бока представляли разнообразные узоры изъ плотно связанныхъ стеклышекъ. Сквозь эту стеклянную ткань освѣщалась она снаружи, а внутри отъ канделябръ императорскаго стола. На сценѣ, за палаткой, играла роговая музыка обер-егермейстера Нарышкина. Эта невидимая и необыкновенная музыка, этотъ стеклянный шатеръ, который при освѣщеніи казался сотканнымъ изъ бриліантовъ и драгоцѣнныхъ камней, невольно переносили въ волшебный, сказочный міръ.
Маскарадъ, который давался во дворцѣ въ первый день новаго года, походилъ на маскарадъ 22-го іюля въ Петергофѣ. Точно также публика тѣснилась и въ просторныхъ залахъ Зимняго дворца, съ трудомъ раздвигаясь при прохожденіи польскаго.
Доступъ въ чертоги царскіе былъ открытъ для каждаго прилично одѣтаго. Билетъ давали каждому желающему. У дверей ихъ отбирали только для счета числа посѣтителей и записывали только имена перваго пошедшаго и послѣдняго вышедшаго. Случилось въ этомъ году, что первый и послѣдній былъ одно и тоже лицо, что очень забавляло государя.
Между тѣмъ приближался нашъ экзаменъ въ офицеры. Великій князь Николай Павловичъ пожелалъ, чтобы я поступилъ къ нему въ Измайловскій полкъ. Но я, плѣнившись бѣлымъ султаномъ и шпорами, доложилъ ему, что желаю выйти въ конную артилерію. Выпускныхъ камер-пажей и пажей прикомандировали тогда огульно къ Преображенскому полку для обученіи пѣшей фронтовой службѣ. Въ одинъ вечеръ неожиданно мнѣ говорятъ, что великій князь требуетъ меня къ себѣ въ Аничковскій дворецъ. Тамъ полковникъ Перовскій, адъютантъ великаго князя, приглашаетъ меня къ нему въ кабинетъ. За письменнымъ столомъ сидѣлъ великій князь въ Сѣверскомъ конно-егерскомъ сюртукѣ. При входѣ моемъ онъ всталъ и, подойдя ко мнѣ, сказалъ:
— Ну, любезный, теперь нѣтъ для тебя болѣе отговорки. Сегодня государь утвердилъ сформированіе конныхъ піонеръ. Я оставилъ для тебя вакансію и завтра же доложу государю, чтобы тебя произвели и прикомандировали къ гусарамъ, какъ прочихъ офицеровъ, которые переходятъ изъ саперъ.
Въ нерѣшимости я молчалъ.
— Ты не опасайся, — продолжалъ онъ, я тебѣ ручаюсь, что ты по службѣ ничего не потеряешь.
Натурально, я бросился къ его плечу и благодарилъ его. Такъ рѣшился мой первый шагъ въ военной службѣ. Но меня не произвели. Государь нашелъ, что произвести меня одного будетъ несправедливо, но что точно воспитанники пажескаго корпуса, избравшіе для себя кавалерійскую службу, должны обучаться ей въ кавалерійскомъ полку, а не въ пѣхотномъ, и насъ всѣхъ, готовящихся въ кавалерію, прикомандировали къ кавалергардамъ. Съ тѣхъ поръ и началось раздѣленіе выпускныхъ пажей на кавалеристовъ и пѣхотинцевъ.
Въ свѣтлое воскресеніе, 16-го апрѣля 1810 года, высочайшимъ приказомъ я былъ произведенъ прапорщикомъ въ лейб-гвардіи конно-піонерный эскадронъ, который тогда только что сформировался, а теперь уже не существуетъ.
На этомъ мѣстѣ я оканчиваю теперь мои записки. Съ производствомъ въ офицеры предо мною открылся «широкой жизни путь» — тогда блестящій и заманчивый. Насколько эта роскошная обстановка нашей первой юности подготовляла насъ къ предстоящей намъ трудовой жизни съ ея лишеніями и превратностями и сколько приходилось потомъ переживать тяжелыхъ минутъ отрезвленія, — это вопросъ другой, — но я, въ продолженіи моей жизни, какъ и теперь, всегда съ любовью обращался къ этимъ воспоминаніямъ золотыхъ дней моей весны, воскресавшихъ предо мною… величественные и священные образы давно усопшихъ, которые озаряли ее своею чарующею ласкою.
Angedenken an das Gute,
Hält uns immer frisch bei Muthe! (Göthe)
Примѣчанія
править- ↑ Отецъ моего дяди, генерала Багговута по примѣру многихъ того времени дворянъ, какъ русскихъ, такъ въ особенности остзейскихъ губерній, купилъ для четырехъ своихъ сыновей патенты на военные чины аншпах-байрейтской службы, въ которой они однако-жъ никогда не состояли. Таковые патенты можно было пріобрѣтать у разныхъ мелкихъ германскихъ владѣтелей и этотъ не всѣмъ вообще доступный способъ для поступленія въ россійскія войска прямо съ офицерскимъ чиномъ — правительствомъ допускался.
Примъ. Гр. В. Ѳ. Адлерберга 1-го.
- ↑ Сужденія о бывшихъ начальствующихъ лицахъ пажескаго корпуса не совсѣмъ справедливы, равно какъ сужденія о преподаваніи наукъ, по крайней мѣрѣ въ сравненіи съ тѣмъ, что было во время моего пребыванія въ корпусѣ. Конечно, тогдашнее образованіе учениковъ стояло гораздо ниже уровня теперяшняго, но все-таки оно не было такъ ничтожно, какъ говоритъ о томъ авторъ записокъ. Примѣч. Гр. В. Ѳ. Адлерберга 1-го.
- ↑ См. статьи: « Е. Баратынскій по бумагамъ Пажескаго корпуса», «Русская Старина» 1870 г., т. II, стр. 201—207, и замѣтку сына поэта, тамъ же, стр. 315—317.
- ↑ О Шумскомъ смотри въ «Русской Старинѣ» изд. 1875 г., т. XII, стр. 113—122.
- ↑ а б в Напечатанныя разрядкой строки въ подлинномъ манифестѣ, составленномъ А. С. Шишковымъ, написаны собственноручно императоромъ Александромъ I. См. въ «Русской Старинѣ» 1870 г. изд. первое, т. I, стр. 146—147.
- ↑ См. записки академика А. Л. Витберга, съ его словъ составленныя въ Вяткѣ въ 1836 г. «Русская Старина» 1872 г., изд. второе, томъ V, стр. 16, 159 и 519.